Мимикрия

В тот год, когда советский лидер стучал ботинком по трибуне, обещая англосаксам  показать «кузькину мать», выпускник провинциального технического вуза Игорь Иванов был распределен на работу в отраслевой научно-исследовательский институт.  До неприличия молодой, он, однако, был женат и имел  сына двух месяцев от роду. Ничего другого не было:  ни жилья, ни денег. Всё предстояло получить упорным трудом.

Страна работала. Железнодорожный транспорт изнемогал от непосильных перевозок миллионов тонн угля, железа, танков и другой ненужной в быту техники. Осенью следующего года успешно рванули невиданной мощности «царь-бомбу», чтобы напугать себя и других. Амбициозные лидеры, запалившись, уверенно толкали мир к катастрофе. «Нынешнее поколение советских людей» терпеливо дожидалось обещанного коммунизма.

А тем временем молодой инженер вживался в институт, «имеющий богатую внутреннюю жизнь без видимых внешних результатов».

ОБЩЕЕ СОБРАНИЕ

Актовый зал был полон. Пахло жареным. Все жаждали зрелищ, хотя знали: боя гладиаторов не будет, состоится простое «убийство».

На повестке дня «аполитичное поведение сотрудников института в подшефном колхозе». Понурившись, сидел виновник «торжества», Виктор Величко — тридцатилетний мужик с орлиным профилем, страдающий вегетососудистой дистонией. Нечто птичье придавали ему крючковатый нос и разные глаза: левый был нормальный, а правый раскрыт необычно широко, навыкате, так что  обнажалось глазное яблоко.

На сцене стол, накрытый бархатом свекольного цвета. За столом блестел лысиной парторг Дедюшко, крупный мужчина с лицом, будто вытесанным топором из деревянной колоды. На краешке стола примостилась девушка – секретарь собрания.

«Товарищи! — начал Дедюшко. — Наши сотрудники, направленные в подшефный колхоз для выполнения государственной задачи — оказания помощи селу, совершили чудовищный по своей аполитичности проступок. Сотрудник института  Величко вывесил на двери столовой плакат со словами: «Работай, негр, а жрать — потом!». И никто, повторяю, никто не остановил его, хотя, как вы знаете, товарищи, каждый четверг мы проводим в лабораториях после работы громкую читку газет, знакомим сотрудников с международным положением и решениями партии и правительства. Не думал, видимо, Величко, когда писал этот гнусный транспарант, что он жестоко оскорбил всё черное население Африки и Америки, наших братьев и соратников по борьбе против колониализма. Я считаю, товарищи, что надо строго осудить этот проступок и примерно наказать виновных».

Выстроилась длинная очередь желающих осудить и наказать. После каждого выступления Величко всё ниже опускал свой орлиный клюв, понимая, что пощады от «черного населения» не будет.
 
Слово дали Голдовскому Игорю Павловичу, недавно назначенному на должность заместителя директора по хозяйственной части. Он решил посмотреть на проблему шире и заявил: «У нас в институте очень низкая дисциплина, многие сотрудники ходят в магазины в рабочее время». И чтобы подкрепить этот тезис, добавил: «Зашел я как-то в гастроном за час до обеда…» Зал грохнул. Игорь Павлович, сообразив, что ляпнул не то, решил поправиться: «Не, я за "Беломором"… Теперь уже ржали все. Дедюшко нахмурился и зло посмотрел на оратора — все поняли: Игорю Павловичу незачёт.

И тут к председателю собрания приблизился член партийного бюро Юрий Куваев. Он наклонился и что-то тихо сказал. Дедюшко согласно кивнул головой, Куваев направился к трибуне. Он не спешил. Обвел зал взглядом, выдержал паузу, все замерли, понимая, что сейчас произойдет что-то очень важное. В гробовой тишине раздался хорошо поставленный голос Куваева: «Товарищи! Я только что вернулся с городской партийной конференции».

 Лысина Дедюшко вспотела от зависти.

ДЕЛА АМУРНЫЕ

«Бабу  брать за грудь надо сразу двумя руками», — поучал сорокалетний завлаб молодого инженера. Конечно, это была метафора и речь шла о работе, о том, что, мол, браться за неё надо решительно, засучив рукава. Но метафора была жизненная и соответствовала текущему моменту, ибо в здоровом, молодом коллективе недавно созданного института многие брались обеими руками не только за работу.

Тон в этом деле задавали директор и парторг, направленные из Москвы «поднимать целину» — развивать в провинции отраслевую науку. С их легкой руки, казалось, над входом в здание института повис невидимый глазу призыв: кто больше! И началось соревнование.

Директор каждую неделю просил электрика Володю подтянуть панцирную сетку на кровати, которая почему-то постоянно вытягивалась.

Парторг частенько стоял в магазине «Мясо — молоко» перед витриной с колбасой и копченостями (они еще были) в раздумье: какой деликатес купить, чтобы поддержать силы перед визитом Илоны.

Заведующий лабораторией, Виталий Васильевич, член сборной института по гребле, обратился в профком с просьбой предоставить ему путевку на курорт, ссылаясь на общее переутомление. Члены профкома острили: «У него переутомление не от гребли, а от…», но путевку выделили.

 В институте любовь витала в воздухе, как вирус гриппа. Хотелось писать стихи, а не научные отчеты.

Шли годы. Народ старел. Первые директор и парторг вернулись в Москву. Дела амурные поубавились, но не исчезли.

Однажды теплым летним днём молодой, но  подросший инженер Игорь Иванов, в качестве представителя профкома, вместе с директором и членом партбюро, шестидесятилетним Антонием Никандровичем, выехал на водохранилище, чтобы согласно абрису застолбить отведенное институту место для строительства базы отдыха. Светило солнце, жужжали шмели, дурманило голову разнотравье. Дружно поработали, забили, где надо колышки и спустились к железнодорожной платформе поджидать электричку. Мимо проскочила девушка в немыслимо короткой юбке. Антоний Никандрович зачастил взволнованной скороговоркой: «Ну, что за молодежь пошла, ни стыда, ни совести». Директор поддержал его, а потом добавил: «Это ещё что, есть такие девушки, которые занимаются оральным сексом». «А что это такое?», — спросил член партбюро. Директор популярно объяснил.
Антоний Никандрович поперхнулся, челюсть отвисла, с трудом выговорил: «Не-не может быть!».

Выражение лица директора,  поза — всё говорило о его горячем желании убедить Антония Никандровича. Но большим усилием воли  он сдержался, видимо, оценив возможные последствия.

Подошла электричка. Первым поднялся в неё  Антоний Никандрович и, пятясь в тамбуре, всё еще в шоке повторял: «Не-не-не может быть». Директор хитро улыбался.

КАДРЫ, КОТОРЫЕ РЕШАЛИ ВСЁ

Неожиданно Иванова вызвали в отдел кадров. Начальник отдела Павловский, отставной военный, огорошил его:
— Иванов, ты неправильно воспитываешь своих детей!
— А в чем дело, — спросил растерявшийся Игорь, — что случилось?
— Был я сегодня в нашем детском садике,— начал Павловский,— девчонки-воспитательницы давно приглашали. Собрал ребятишек в кружок и спрашиваю: «Ну, дети, скажите, какой водой надо умываться по утрам?» Вижу, один пацан тянет руку. Ладно, говори. А он так бойко: «Детям надо умываться водой комнатной температуры. Горячая и слишком холодная вода  вредна для детской кожи». Вот те раз! « Кто тебя так научил?» — «Папа».— «А как фамилия?» — «Иванов Серёжа».— «Неправильно говорит твой папа. Умываться по утрам надо ледяной водой, тогда из тебя вырастет настоящий солдат».

— Понял, Иванов, свою ошибку?— обратился Павловский к Игорю. — А еще, поди, завлабом стать хочешь. Какой, нахрен, из тебя завлаб!

Игорь молчал. Он искал на лице Павловского подтверждения собственной неправоты, искал и не находил. Свекольно-сизый нос старого алкаша, сдобренные "Тройным" одеколоном массивные щеки с крупными порами, как на кирзовом сапоге, короткая стрижка и многозначные — то хитрые и подобострастные, то злые, небольшие глазки.

Говорили, что до института этот вояка посидел несколько лет в районном военкомате, а до того долгое время был адъютантом у какого-то генерала.

Первое программное заявление, которое он  сделал в приватных беседах, звучало так: «Мы приехали сюда не сено косить, а выпить и закусить». Четко оформленная мысль многим понравилась, и её охотно повторяли при любом скоплении народа: на фуршетах после научных конференций, на уборке моркови в подшефном совхозе, вечеринках по случаю советских праздников.

В отделе кадров Павловский играл чисто представительскую роль, как, скажем, президент Германии или Израиля. Всю черновую работу выполняла женщина-инспектор.

Годы пребывания в адьютантах научили главному — угождать начальству. Каждое утро он докладывал директору собранные за сутки жареные факты из жизни института. Говорил вкрадчиво, не спорил, был готов  тут же согласиться с собеседником.

 Постоянство, с которым совершался этот обряд, переросло в  потребность и создало иллюзию незаменимости его исполнителя.

Иногда Павловский шутил. Встречал какую-нибудь Машу в коридоре и, возвышаясь над ней, говорил доверительно: «Знаешь, Маша, что-то меня на кобелирование потянуло». Маша испуганно смотрела на него, а он, убедившись в её смущении, успокаивал: «Да ты не бойся. Мне теперь женьшень помогает только в сухом виде — если его привязать. Ха-ха-ха!»

Дело комплектации и подготовки научных кадров института было в надёжных руках.

ФУНКЦИОНЕРЫ

Видимо, гениально предчувствуя, что на смену социализму закономерно, по диалектической спирали  когда-нибудь придет рыночная экономика, Игорь Иванов предложил тогдашнему парторгу Семёну Ивановичу: «Давайте организуем в институте курс лекций по финансам».
Парторг посмотрел на него удивленно и с явным подозрением произнёс: «А зачем это тебе надо?»

Беспартийный Игорь не знал, по каким критериям подбирают парторгов и как часто их меняют, но он открыл для себя, что все они похожи на… воробьев: такие же серые.
Упомянутый Семён Иванович, оказавшись в Москве, в головном институте, и полагая, что мандат парторга открывает перед ним все двери, вломился в кабинет генерального директора, встал перед его столом в картинной позе и произнес важно: «Коммунисты Н-ского отделения хотят вас видеть».

Генеральный, тертый мужик с чувством юмора, преферансист и друг министра, мгновенно понял, что за человек перед ним и охотно согласился «непременно быть при первой же возможности».
 
Время шлифует камни. Медленно, как булыжники, видоизменялись и парторги. Тёмкин Калистрат Арсеньевич, занявший этот пост лет десять спустя, вел себя уже иначе. Его любимым занятием было  стоять где-нибудь в темном коридоре, прислонившись спиной к стене, опустить глаза вниз и терпеливо слушать темпераментную речь очередного почитателя.
 
Ходила похожая на правду легенда, что у него на каждого сотрудника института был заведен отдельный блокнотик. Содержательную часть этих блокнотиков он ежедневно относил в райком, где проводил большую часть рабочего времени.

Иногда он говорил людям типа Иванова: «Я знаю о вас столько, что мне уже неинтересно».
Тёмкин любил простых людей, прозрачных, как стеклышко.  Ироничный, фрондирующий Игорь Иванов ему определенно не нравился. На пути его дальнейшего роста бревном лежала беспартийность.

Но вот в воздухе ненадолго, но густо запахло демократией. Под напором масс цитадель рухнула. Как всегда в революционное время, возникли советы трудовых коллективов, отобравшие власть у администрации. Возросли в цене люди, умеющие не строить, а разрушать. Впервые на общем собрании выбрали директора института, руководствуясь не деловыми качествами, не партийными принципами, а приятельскими соображениями. Кампания проходила под лозунгом: «Даёшь директора, который не будет нам мешать!»

 Тёмкин пытался по старинке что-то советовать новому демократическому руководству, но его уже никто не слушал. Расстроенный и покинутый он перебрался на житьё в Москву.

Со временем всё вернулось на круги своя. В лексиконе появились новые слова «ГУП», «тендер», «откат». Вновь стало значимым членство в партии, резко возросло чиновничье хамство. К руководству захиревшей наукой пришли не отмеченные научными достижениями «эффективные» менеджеры.
Жизнь ещё раз подтвердила известную истину: любое хорошее начинание стремится стать своей противоположностью.

Апрель 2011г.