Рано ещё...

      Сны с четверга на пятницу сбываются. Но не с каждого четверга, и не в каждый месяц – это Вера Фёдоровна знала наверняка. Поэтому и не поверила, а больше удивилась гостю, навестившему её во сне.
     – Ой, кто идёт-то! – обрадовалась поначалу. – Егорушка, что ж не сказал, так неожиданно!
     Егорушка посмотрел нерадостно, словно не угадывал в ней свою мать, хотя выглядела она, как обычно: полинялый цветастый халат, синий, в оборках, передник; волосы в кудряшках по бокам заколками невидимыми прижаты. И стояла возле забора, от калитки на шаг отошла. Не признать её – даже во сне! – младший сын никак не мог! Однако встал, не дойдя шагов несколько, и руку правую на сердце положил.
     Тут Вера Фёдоровна разглядела, что вид у Егора не ахти какой: волосы растрёпаны, давно не стрижены, что при врожденной густоте – Сафрону-отцу спасибо – создавало шухер тот ещё на голове. Да, вот прямо таким словом во сне и подумалось (не иначе – от внучки пристало)! И стоит нечесаный – лоб в морщинах, сын за бугорком, в потоптанной траве, и трёт грудину слева, терзает, того гляди, в нутро проникнет.
     Жутко стало Вере Фёдоровне, она улыбку с лица сняла и велела себе проснуться...

***

     Егор, когда спал, стонал часто. Бормотал что-то, руками взмахивал. Но не просыпался до самого будильника в пять тридцать.
     Елена, вечерами встречая мужа с работы, привычно шутила: «Опять ночь в футбол играл? А я в четыре как встала, так хоть глаз коли – не могла заснуть от ног твоих. И что ты их всё на меня валишь?»
     Егор чмокал её в губы и, не отвечая, шёл в зал. Включал телевизор и дремал под него, пока не звали к ужину. Но сегодня в ответ на укоры жены («Опять с четырёх из-за тебя хоть глаз коли!») он изумлённо вспомнил:
     – А мне мать приснилась! Первый раз за одиннадцать лет! Стоит у забора в своём старом халате и мне радуется: «О, кто идёт-то!» – говорит. Так мне хорошо было! Никогда ведь снов не помнил! А тут прям как дома побывал!
     – А ты во сне знал… понимал то есть, что… – Елена заглянула в необыкновенно просветлённые глаза мужа, удерживая его на пороге прихожей.
     – Да нет! Как будто и правда приехал в деревню, и она меня, как раньше, у калитки встречает! Живая! – он отвернулся посмотреть в зеркало, пригладил волосы. Елена пропустила его, наконец, в квартиру.
     – Ну и хорошо! Повидался зато! Сейчас, по-моему, какой-то праздник божественный. Вот, наверно, поэтому и приснилось. Мне, кстати, тоже сегодня мать привиделась. Я, собссно, потому и соскочила в ранищу: она меня окликнула, да так явственно, что я с перепугу ей позвонить хотела – всё ли в порядке, узнать. Да она сама в полвосьмого звякнула.
     – Всё нормально? – Егор прошёл на кухню, увидел, что готовится на ужин (тушёная курочка с рисом), включил телевизор и закурил.
     – Да вроде – да.

     Вроде не вроде, а беспокойство не отпускало. Хоть и поговорили с утра, но разговор ни о чём был. Не понимала она никогда этого пустопереливания: «Лена, ты?» «Да, я, а что такое?» «Нет-нет, ничего, я попозже позвоню, ещё рано».
     А зачем звонила? Заскучала? Ну, так бы и сказала! А то ведь нет, всегда – то магазин, то аптеку, то ещё что-нибудь придумает, лишь бы не сознаваться, что увидеть хочет. Разговоры-воры-воры… Время и нервы её воруют.
     Елена усадила семью ужинать, а сама пошла звонить матери. С перерывами в пять-семь минут набирала номер часа два.
     Спит? На балконе? Телевизор орёт громко?
     К соседкам мать не ходила, всеми днями сидела дома.
     Стемнело. В спальне свет не включая, Лена раздвинула шторы, посмотрела на улицу. Шёл дождь. Намывал золото в луже галогенный фонарь.
     Измученная неопределённостью, Лена громко сказала: «Поеду. Иначе спать не смогу», – и начала одеваться.
     Сын, увлечённо расстреливая шарики в ноуте, из своей комнаты поспешил успокоить:
     – Да ладно, спит она уже, чего ты!
     – Не довезешь, значит? По темноте маршрутку ждать… да мокнуть – так не хочется.
     – Ну почему… Довезу, раз поедешь, – неожиданно согласился сын.
     И они поехали.

     …Врач «скорой» сказал, что время смерти – предварительно – часов пять утра. Лена машинально поправила: «Четыре». И прошептала: «Но я же с ней разговаривала! Она сама позвонила. И сказала, что рано».
     – Тебе – рано, мам! И, скорей всего, ты снова заснула, – пытался убедить не её даже, а себя в первую очередь двадцатилетний Миша.
     – Я не спятила! Она мне звонила! Она со мной разговаривала!!! И это было в семь тридцать утра!

***

     …Жутко стало Вере Фёдоровне, она улыбку с лица сняла и велела себе проснуться.
     Рано. Рано ему ещё. Тем более, что есть кого в гости-то позвать…