Тихая Обь Главы 1, 2

Глава 1
Черные очки

В жаркое лето 1971 года, когда сотни молодых людей осаждали дальние поезда, чтобы добраться до комсомольских ударных строек БАМа или Набережных Челнов, у городской пристани покачивался речной теплоход «Комбриг Троцкий» в ожидании каких-то важных пассажиров. Они не заставили себя долго ждать. На пристань подкатила пара «Икарусов» и из них, как горох, посыпались шалашовки, проститутки и тунеядки. Целый букет морального разложения, собранный милицией со всего города и отправленный властью в Нарым для перевоспитания. У сходни, на нижней палубе их принимал матрос Витька Федякин. Его поразило обилие вульгарных накрашенных рож и пропитых лиц. Но неожиданно среди них мелькнуло личико Леночки Звягинцевой. Она одна не сквернословила и не смеялась, а, держа в руках баул и кожаный чемоданчик, шла осторожно по сходням. Она была прекрасна, как и пять лет назад, когда они вместе шли в школу. Подавая ей руку, Витька спросил:
– Ленка, а ты-то как сюда попала?
– Потом расскажу. А сейчас мне надо место занять в каюте и устроиться.
Последней, держась рукой за мента, сопровождавшего ценный груз, на палубу поднялась белесая дама в больших черных очках. Звали её Марья Григорьевна или просто Мария. Несмотря на жару на ней был теплый жакет, а вокруг морщинистой шеи – жёлтый шарфик.
Этой Марии было лет где-то под семьдесят, и родилась она ещё при царе Николашке. В тридцатые годы ей удалось побывать уже в тех местах, куда она получила сегодняшнее направление. Но тогда она была молодой и встретила там свою первую любовь – лихого партизана Петьку Рубакина, бывшего кавалериста из конницы генерала Шкуро. Только вот любил ли он её, она не знала, потому что «Кама Сутру» он не читал, а вот кого стереть с лица земли, он знал абсолютно точно.
Он точил свой золотой зуб на Митьку Гапонова, сына мельника, подбивавшего под Марию клинки. Петька своим острым клинком готов был развалить его надвое, только бы он попался ему на зуб.
Поднявшись на палубу, Мария тут же исчезла в ближайшей каюте и сразу же свалилась на полку. Жара сморила её и, раскрыв рот со вставной челюстью, она задремала. Толи во сне, толи наяву, ей привиделся миленький Петенька.
Весенним вечером, в таёжном селе, он частенько прижимал Марию к тыну. Ловкими руками он лез ей под ситцевую кофтёнку и, целуя в шею пропахшими махоркой и сивухой губами, шептал:
– А сегодня куда направимся, Марьюшка, в пригон или в баню?
В пригоне вечно пахло навозом. Там всегда мычало и блеяло. А в бане было темно как в склепе, зато тихо и пахло берёзовыми вениками. Там то Петька небрежно заваливал её на полок, задирал ей подол и вскакивал, как на свою вороную кобылу. Он яростно гнал вперёд, словно пытался догнать своего недруга Митьку. После такой бешеной скачки все бёдра Марии были черны от сажи, хлопьями сыпавшейся со стен бани.
Очнулась Мария в вечерних сумерках от музыки, звучавшей с верхней палубы. Кряхтя, она по трапу поднялась наверх и села на скамеечку, не снимая очков. Несколько пар крутилось на палубе. Мария беззлобно подумала:
– Танцуйте, танцуйте. За Томском запляшете от таёжного гнуса.
Многих она знала в лицо, да и многие почитай были её ученицами и звали её «крёстной мамой». Она слыла непререкаемым авторитетом среди жриц древней профессии.
Да и куда ей было пойти, когда, вернувшись домой из нарымской ссылки, она узнала, что Петька Рубакин пьяный утонул на рыбалке. Ей уже было всё равно с кем делить мятые постели.
У поручней стояла Шурочка с чувственными губами, которыми она жевала папироску. Тугие груди выглядывали из глубокого выреза кофточки, а крепкие ляжки чуть подрагивали в такт музыки. Мария сама её вывела на панель, и та оказалась талантливой ученицей. «Мама» жестом подозвала её к себе и попросила папироску.
В это время Леночка Звягинцева танцевала с Федякиным. Витька спросил её, кивая головой в сторону дамы в очках:
– А это кто?
– Не знаю, говорят заслуженная шлюха. Я ведь не из их круга.
Да, Витька уже знал, что после школы Леночка решила стать знаменитой киноактрисой или певицей, как Лариса Мондрус. Работа на фабрике или на заводе, да ещё на конвейере, её не прельщала. Но таланта в ней не нашлось кроме танцулек на танцплощадках.
А тут ещё участковый Недрёмов, добивавшийся любви Леночки, но получивший полный отказ, махом составил протокол, что она тунеядка и нигде не работает. Вот почему она и плывёт в ночную тьму севера.
– А куда тебя направили? – Заинтересованно спросил Федякин.
– В какую-то Каргу, – пожала плечами Лена. – Ты знаешь, где это?
– К северу от Колпашево. Да ты не расстраивайся, жить там можно. Люди хорошие, сама увидишь. Мы, как только подходим к Карге, так сразу всё село высыпает на берег.
– Ой, не знаю, что меня ждёт там. Я ведь ничего не умею делать, кроме как картошку чистить, да суп варить.
– Вот и пристроят где-нибудь поваром.
Федякин заметил, что дамы в очках уже не было. А утром вся плывущая команда, встревожилась отсутствием дамы, особенно сопровождающий её мент. Он лично облазил весь теплоход от трюма до палубы и только на корме нашёл чёрные очки, зацепившиеся за поручни. Возникло предположение, что старуха сиганула за борт, чтобы вплавь добраться до берега в поисках свободы. Тихая Обь позволяла. Но, скорее всего, она сейчас на дне обнимается со своим Петькой. Кто знает мятущуюся женскую душу? Только её ученицы особенно и не расстраивались. Уплыла, ну туда ей и дорога. Не мешай молодым.

Глава 2
Деревенские страсти

На следующий день к обеду теплоход подошёл к Колпашево. Большая часть пассажирок его покинула. Поднявшись на обрывистый берег, они помахали руками оставшимся на палубе и скрылись за кромкой обрыва.
Жара по-прежнему томила. Шурочка подошла к воде, потрогала её ногой и стала раздеваться. Сопровождающий её мент Осипов, увидев это, зычно крикнул:
– А ну назад, курва! Здесь запрещено купаться.
Шурочка спустила трусы и похлопала себя по передку:
– А вот это видел? – и плюхнулась в воду.
– Скорей бы тебя сплавить в Кидалово, прошмандовка, - обозлился мент.
А Шурочка, с наслаждением поплавав и освежившись в речной воде, вылезла на берег. Теплоход должен был вот-вот отчалить.
В Кидалово её ждал директор совхоза. Он расписался, что принял «товар», и повёл её за собой.
Шурочка шла за грузным и лысым Иваном Яковлевичем и всё думала, когда он начнёт приставать. В Кидалово, деревне расположенной вдоль речушки, он показал свой дом, а рядом покосившуюся избушку:
– Дом ядрёный у бабки Матрёны, – скаламбурил он. - Весной померла. В нём и будешь жить.
На задворках виднелась будка с надписью «Магазин».
- Магазин есть, а продавца нет. Та, что была, с каким-то ухарем сбежала. Так что будешь работать вместо неё. Надеюсь, до десяти считать умеешь. Пойдем, покажу товары.
За прилавком высились ящики с водкой, на полках – соль, сахар, чай.
– Товар ходовой, - сказал Иван Яковлевич и достал из ящика бутылку. Умело, откупорив бутылку, он отпил половину прямо из горлышка, другую протянул Шурочке:
– Отметим твой приезд.
Шурочка, мило улыбнувшись, допила до дна. Холостяк Иван Яковлевич, соскучившись по женскому телу, обнял Шурочку за спину и посадил её на прилавок, прямо на чашку весов. Только стрелка, мечущаяся туда-сюда, показывала, что здесь происходит.
– Ну, вот, – застёгивая штаны, продолжал наставление директор совхоза. – Мужиков в дом не пускай и не води. Держись за меня. Озолочу.
Первое время она придерживалась его советов, хотя, узнав о её приезде, сельчане валом повалили в магазин. А Иван Яковлевич пустился во все тяжкие. Совхозная касса стала пустеть, а с фермы неизвестно куда стали исчезать быки и коровы. Зато пальцы и уши у Шурочки позолотели. Видя, как их директор разбазаривает совхозное имущество, сельчане последовали его примеру. На свои подворья они потащили всё, что плохо лежит.
А в Шурочкиной хате стали появляться с подарками мужики, кто со шкуркой соболя, кто с ведром стерляди. И никому она не отказала. Вскоре полдеревни стали «молочными братьями». Между ними стали возникать разборки с мордобоем и руганью. Но вот однажды в окошко Шурочки постучался отшельник из нарымской тайги Степан, похожий на снежного человека Йесси. И с тех пор из её избушки стали разноситься душераздирающие стоны. Они пугали соседей, а Иван Яковлевич только зубами скрипел. В такие минуты он с горечью смотрел на развалившееся хозяйство совхоза. А ведь совсем недавно…
Для своих тружеников он устроил праздник Русской берёзки на лоне природы. С наспех сколоченной трибуны с распускающимися ветками берёзок, под кумачёым транспорантом «Решения партии – в жизнь», он поздравлял сельчан с достижениями совхоза. Потом взялся читать длиннющий доклад о международном положении. Сельчане вяло прислушивались толи к докладу Ивана Яковлевича, толи к шуму берёз.
Но вот неожиданно,  в весеннем воздухе послышалось гудение мотора и всех, собравшихся у трибуны, как ветром сдуло. А Иван Яковлевич, потирая свою лысину, продолжал читать. Но вот в горле запершило и, чтобы отпить из стакана воды, он поднял голову и увидел, что на лесной поляне, навострив уши, его слушает только одна беспородная шавка.
К подъезжавшей машине с вином и водкой катилась лава народа. Обгоняя друг друга, сельчане окружили машину и вцепились в её грязные борта. В кузове, между ящиков стояла продавщица в белом фартуке и, сложив крест на крест руки на груди, молча взирала на стоящее вокруг столпотворение. Она не спешила брать мятые трёшки из протянутых рук. Толпа зверела, давила висящих.
– Почему не продаешь? – возмущались висящие за бортом.
Но тут перед изумленными сельчанами над грудой ящиков засверкала лысина Ивана Яковлевича. Лицо его было краснее вермута. Подняв левую руку, а правой придерживая оттопыренный карман пиджака, он с пафосом начал:
– Товарищи! Кто выслушает мой доклад до конца, тот отоварится без всякой очереди…
Да, ведь это совсем недавно было, а теперь…
Из избушки Шурочки снова раздались стоны. Это Степан заходил в шестой раз. Но вот неожиданно всё смолкло. В оргазме Шурочка потеряла сознание, а поскольку её лицо было уткнуто в подушку, то, от нехватки кислорода, она задохнулась. Почуяв неладное, Степан повернул её лицом вверх. Но было поздно, Шурочка уже испустила дух. Испугавшись такого поворота дел, Степан наспех оделся, правда, ещё успел снять с пальцев усопшей золотые кольца, и выскочил из избы.
Звёздная ночь придала ему силы, и он бросился к реке. Прямо по воде он побежал к верховьям, сбивая свои следы гнавшимся за ним сворой собак. Оторвавшись от погони деревенских шавок, он поднялся на возвышенность и бесследно исчез в Нарымских болотах.
А Иван Яковлевич утром обнаружил голую Шурочку в мятой постели бездыханной. Через некоторое время на просторах Тихой Оби послышался шум мотора. Это плыли вызванные директором совхоза стражи порядка.