Легенда о древнем идоле-2. Глава шестая

Глава шестая

На сочной изумрудной травке, возле самой реки, расстилали девчонки-подлетки длинные дороги холстин. Из них уже почти вышла вся суроветь, остались они лишь слегка серебристыми, а среди травы даже немного отсвечивали зеленью. Расстилали их по двое: бралась одна девчонка за один конец белой полотняной дорожки, а другая – за другой, и, словно по команде, дружно макали в реку. Затем, растянув на воздухе мокрое полотно, выносили его на берег и раскладывали на траве.
Леська белила полотна вместе с Виринкой. Обе они, чтобы не замочить одежду, подоткнули выше колен юбки, заткнув подолы за пояс, и теперь выставляли всем на обозрение свои ноги: длинные, четко очерченные, орехово-смуглые – у Леськи, и рыхлые, белые, с круглыми сизоватыми коленками – у ее подружки. Расшалившись, они звонко хохотали, встряхивая на вису полотна и обдавая друг дружку облаком мелких холодных брызг, а то какая-нибудь из них вдруг пустится бежать по свежерасстеленной влажной тканине.
Другие девчата, тоже парами стелившие свои полотна, шумели и смеялись ничуть не меньше их, но почему-то именно эти две привлекли к себе чье-то неблагосклонное внимание.
Они так увлеклись, что и не заметили, как приблизилась к нм Даруня. Она постояла немного чуть поодаль, глядя на них и недобро ухмыляясь, а потом все же окликнула:
-Эй, а не слишком ли вы, право, разгоготались? Все уши от вас заложило!
-Да как же это могло статься? – удивилась Леська. – Мы же вот где, а ты – вон где, там нас и не слышно вовсе.
-А ты со старшими не спорь – невелика птица! – Дарунька совершенно очевидно нарывалась на ссору.
-Ты только это хотела сказать? – встала в оборону Леська. – Вот уж стоило тебе, право, из-за двух слов через всю луговину чапать!
-Стоило, представь себе! – не осталась в долгу Даруня. – А ты хоть юбку бы поправила, а то ишь заголилась, бессовестная! Даньки тут нет, любоваться твоими телесами некому, да и было бы у тебя, что показывать! И мы с девками уж, право, подумывали: стоит ли на тебя венок надевать?
-Венок надеть все равно вам придется, потому как пора мне пришла, - спокойно ответила Леська.
-А вот это мы еще поглядим, пришла тебе пора или нет, - недобро сощурилась Даруня.
-Да что ты, в самом-то деле, привязалась к ней? – вступилась за подружку Виринка. – Ну что она тебе сделала: дорогу перешла али мозоль отдавила?
-А то и сделала, что паненки из Ольшанского застянка на нас теперь злобятся, что мы у них паничей сманиваем! Так вот знай, Алена: еще раз возле того Данилы тебя увижу – мы твои очи бесстыжие с корнем повыдерем. Ты не думай, мне тот Данила задаром не нужен, а вот чтобы из-за одной поганки шляхта красного петуха нам подпустила – этого мы, так и знай, не допустим!
От этих слов Леська не на шутку растерялась, но спросить ничего не успела: Даруня круто развернулась и, гордая собой, пошла на свое прежнее место.
-Что такое? – вырвалось у нее, когда та отошла достаточно далеко, чтобы не слышать. – Какой красный петух? И при чем тут шляхта?
-Да ты что, не знаешь? – пожала плечами Виринка. – Вот дурная! Давеча у девчат наших с ольшанскими паненками стычка была. Сама ведь знаешь, что те паненки про нас говорят, а тут еще и повод какой нашелся! Вот и пошли они на наших руки в боки, что-де, своих хлопцев нам мало, так мы чужих с толку сбиваем. Вот и злобствуют наши девки на тебя, что ты перед Данилой хвостом вертишь, а им потом за тебя расхлебывать приходится.
В голову больно ударили слова «хвостом вертишь». Когда это она вертела хвостом? Напротив, всегда робела, взглянуть лишний раз боялась. Или может, со стороны все так и кажется? А может быть…
Ей вспомнилась та встреча с Данилой на реке, когда пошел лед. Вдруг они что-то узнали? Но откуда бы? Никто ведь не видел, они вдвоем тогда были…  Неужто?..
Ей страшно было подумать, что   с а м   Данила мог рассказать об этом кому-то еще.
-Да нешто Савка тебе не сказал ничего? – все не унималась Виринка.
-Да нет, они ничего не говорил.
-Забыл, стало быть, из головы вылетело. Ему ведь не до того зараз, мечется, как угорелый. Он ведь жениться надумал, это ты хоть знаешь?
-Что жениться надумал, знаю; вот только не знаю – на ком. Я у него спросила как-то, да куда там! Только и сказал: «Не твое собачье дело!»
-Ну уж про то я допытаюсь, ты не журись! А когда хоть женится – не сказал?
-Вроде бы на Покров хотели. А сдается мне, что и невесты еще не нашли.
-Уж так и не нашли? – не поверила подружка. Уж верно, давно кого-нибудь на примете дрежит.
-Перун его ведает: может, кого и держит. Зато мы теперь в Брест-Литовск поедем.
-Ну, что вы в Брест едете, давно всему селу известно. Девки так давеча и говорили: «Уж скорей бы увезли от нас эту чуму, сил нет терпеть! Ходит тут, воду мутит, раздоры сеет! Уедет она – так ольшанские, глядишь, притихнут…» Да, а что вы, собственно, там позабыли, в том Бресте?
-На ярмарку едем: холсты продавать, перья, а главное – дзяги наши – я их за зиму много выткала. Нам на свадьбу деньги нужны будут, а в Бресте за дзяги дадут больше. Теперь вот они промеж собой все спорят: Савка хочет меня с собой взять, а бабуся тревожится, не пускает. А уж мне-то как поехать хочется – я ведь там не была н разу. Да только там, говорят, прошлым летом заварушка была: паны на москалей взъелись. Москали им хвосты придавили, так паны теперь злые, что те собаки!
-Ну так мы же не москали, - возразила Виринка. – Да у нас тут москалей и вовсе не водится.
-Там, в Бресте, есть немного. Да там, знаешь ли, и без москалей кого только нет! Да ведь они там не дюже и разбирают: москали, не москали… Панов ты, что ли, не знаешь: кидаются на кого ни попадя, кто не по нраву придется… Гляди, вон то полотно уж высохло совсем, надо бы еще намочить.
Возможно, Леська повела себя слишком уж беспечно, не придав значения словам Даруни, но та задирала ее слишком часто, чтобы на это стоило обращать внимание.
Они с подружкой долго еще мочили полотна, совсем позабыв и про Савкину свадьбу, и про разлад с ольшанками за ворохом других разговоров.
Однако тем же вечером недавняя размолвка с Даруней напомнила о себе при встрече с красавицей Доминикой. В ответ на дружелюбное приветствие ничего не подозревавшей Леськи та гневно вскинула тонкие брови и холодно отрезала:
-Убирайся! Близко к нам подходить не смей, поняла? Ну, что уставилась? – бросила она, глядя на изумленную и растерянную девчонку, которая и в самом деле смотрела на нее круглыми от ужаса глазами. – Точно тебе говорю: близко к кому из нас подойдешь – вмиг без очей останешься, панич твой тогда и плюнуть в твою сторону не захочет! Ступай, ступай отсель– глядеть на тебя тошно!
И гордо прошествовала мимо нее, поводя плечом, брезгливо покусывая губы, словно бы и не Леська перед ней стояла, а жаба болотная.
При ней девчонка как-то еще крепилась, а как скрылась Доминика из виду – слезы так и хлынули у нее из глаз неостановимым потоком. И не столько даже обида на свою прекрасную и чудесную Доминику, сколько стыд и страх были причиной тех слез.
А что, ежели вправду накликала она на свою деревню грозную беду? Ведь не бывает же дыма без огня… Ну, Дарунька бы еще ладно, с ней-то как раз все ясно, даже говорить о ней нечего. Но чтобы еще и Доминика… Она ведь никогда прежде не снисходила до разговоров с какой-то там Леськой, даже не шпыняла ее никогда – видимо, считала это ниже своего достоинства. И уж если теперь до этого дошло – значит, и в самом деле случилось что-то ужасное…
Но, с другой стороны, что уж такого ужасного она могла сделать? Она и Данилу-то этого который день не видит, не приходит он к ним сейчас… Даже если как-то и узнали девки о том, что меж ними случилось на берегу – ну и что такого, в конце концов? Эка невидаль! Да и когда это было – уж сколько воды утекло…
И все же… Ведь это   н а   н е е   остервенились девки, значит,   с  н е е   все и начинается. И в основе всего, видимо, лежит все же именно Леськина какая-то ошибка, именно ее какая-то неосторожность.
О Боже, защити и помилуй! Что же теперь с нею станется? И не только с нею – с ними со всеми… И… что теперь делать?..
Где-то совсем поблизости ходили люди, а здесь, в глухом закоулке на краю села, не было ни души – только куры возились в пыли у дороги. Никто не мешал ей плакать, и она рыдала в полную силу, не боясь ничьих расспросов и утешений, навалившись локтем на чей-то покосившийся тын.
Она не знала, сколько прошло времени: возможно, всего две минуты, а быть может, сто лет. Она лишь помнила, что ее слезы почти все изошли к той минуте, когда чьи-то теплые ладони вдруг легли на ее плечи, и участливый голос спросил:
-Что с тобой, Лесечку?
Она подняла голову, оторвав лицо от промокшего рукава – над ней стояли Владка – теперь уже Владислава Мулявина, и дядька Рыгор. Владка притянула ее к своей груди, ласково оглаживая ладонями и осыпая вопросами; Леська послушно уткнулась лбом в ее теплую грудь. Рыгор молчал, но Леська понимала, что он тоже ждет ее рассказа.
-Пойдем-ка пока до нас, предложила вдруг Владка среди расспросов. – Умоешься, отойдешь, тогда все нам и расскажешь. Ты не бойся, никого больше нет: Степан ушел, хлопцы меньшие где-то бегают, матуля наша у соседей в гостях. Пошли!
Леська послушно поплелась за ними – ей было уже все равно, куда идти, с кем идти… Хотя, конечно, не хотелось шагать едва ли не через всю деревню, показывать односельчанкам свое распухшее, обезображенное слезами лицо.   
В хате дядьки Рыгора, из которой давно уже выкурили тяжелый дух старости, оставшийся после смерти бабки Алены, но где до сиих пор становилось не по себе при одном взгляде на опустевшую печь, Леська наглотавшись студеной воды и ополоснув ею заплаканное лицо, смогла наконец пересказать суть дела.
Владка, видимо, до сих пор ничего об этом не слыхавшая, негодующе разахалась. Дядька Рыгор слушал молча, но лицо его при этом выражало сдержанное неодобрение. Тем не менее, Леську это немного утешило: ведь если ни Владка, ни Рыгор ничего не слыхали – стало быть, размолвка с ольшанскими паненками была не столь уж серьезной.
-Сдается мне, ничего страшного тут и нет, обычные бабьи дрязги, - подтвердил ее мысли заговоривший, наконец, дядька Рыгор. – Такое бывает на день по семь раз.
-Но почему же тогда Доминика… - начала было Леська.
-Скажешь тоже – Доминика! – фыркнула Владка. – Ты уж мне поверь, я ту Доминику получше тебя знаю. А дело тут простое: панич ольшанский на тебя, а не на нее загляделся, а ей это что нож в сердце, вот она и бесится!
-Так ведь не нужен он ей! – возразила Леська.
-Так мало ли, что не нужен, - усмехнулась Владка. – Ей надо, чтобы все хлопцы только ее были, чтобы только на нее и смотрели, по ней сохли-вздыхали. Ты не знаешь, Лесю, как она меня честила, когда Степан не к ней, а ко мне сватов заслал! И ведь не нужен ей был тот Степан задаром, сама на вечерках нам говорила, что гарбуза ему подаст, коли к ней посватается. А он вот ко мне посватался – и видела бы ты, что с нашей красотулей тогда поделалось – так ее, болезную, и корчило, так и ломало, со злости аж посинела вся!
Леська вспомнила те осенние дни накануне Владкиной свадьбы. То время хорошо ей помнилось: ведь тогда ее впервые пригласили на чью-то свадьбу на правах «большой», и там она встретила своего Данилу. Леська точно помнила, что Доминика в те дни выглядела так же, как всегда, и со стороны никак нельзя было подумать, что она чем-то расстроена или подавлена. Хотя Владке, наверное, лучше знать…
-А Данилка твой – так и вовсе особое дело, - продолжала Владка. -  Чужой, пришлый, у всех на виду, всем до него дело есть. Да притом еще и шляхтич, об этом тоже не забудь!
-Ну а прежде-то что же – не бывало у нас такого? – снова вступил Рыгор. – Не заглядывалась шляхта на наших девок? Да испокон веку по всему повету  наши девчата славились, и всю жизнь паненки на наших девок шипели: найдем, дескать, на вас управу! А Длымь, как видишь, все на том же месте, не сожгли и не снесли.
-А с девчатами-то как мне быть, дядь Рыгор? – вздохнула Леська.
-А никак. Думаю, все и так само собой уляжется. Да и то, мне сдается, что ты и вовсе тут ни при чем, что-то другое они с ольшанками не поделили.   
-Так за что же они на меня все накинулись? – воскликнула Леська.
-Ну, во-первых, не все; я пока что только про двух слыхал, а с ними и так все ясно. А во-вторых – надо же им на кого-то все худое свалить.
-Это верно, - вздохнула Леська. – Ну а панов-то своих ольшанки на нас не натравят? – снова испугалась она. – Хоть нас и бережет наш идол, а все же до поры до времени…
-Так ведь паны-то и без того зуб на нас держат, аль забыла? И ольшанские притом не самые лютые, другие хуже. Да только с тем паничем ты все же с оглядкой бы держалась: чует мое сердце – неспроста его к нам подпустили.
-Как подпустили? – не поняла Леська. – Зачем?
-Да вот так – чтобы разведал про нас побольше. И ведь подобрали какого: молчун, тихоня, скромник – вроде Иосифа. Про таких-то люди скоро забывают, а у них меж тем ушки на макушке – все видят, все слышат, в любую дыру, что ужи, проползут и обратно выползут…
-Да что про нас выведывать-то, дядь Рыгор? – все не унималась Леська. – Люди как люди. Ну, живем почище. Ну, идол у нас опять же. Да ведь про того идола и так все знают, а кто не знает – так мы сами расскажем.
-Как же, расскажет она! – вдруг засмеялся дядька Рыгор. – Ой, не могу, скажите на милость!
И тут же недолгий смех его оборвался, а лицо вновь стало суровым.
-Ты вот что, Алена. Я гляжу, он все возле хлопцев наших круги наводит. Вот я про себя и думаю: уж не к нашему ли заветному бою он подбирается?
-Да что вы, право, дядь Рыгор? – ахнула Леська, по-настоящему испугавшись. – Да как их и выведать-то можно, те приемы? У меня он ничего про то не спрашивал, да я их и знать-то не могу, а хлопцы… Да нешто они ему покажут?
Рыгор лишь отмахнулся в ответ, разом остановив Леськино горячее многословие, с которым она так рьяно защищала своего Данилу.
-А ты мне вот что еще скажи, Алена, - продолжал Рыгор. – Ты давно его ждешь?
-Да вот с ледохода… -  на этот раз голосок ее прозвучал потише и не столь уверенно.
-Стало быть, коли я прав, ждать тебе недолго осталось: на Троицу точно его увидишь.
-А откуда вы это знаете, дядь Рыгор? – спросила она совсем тихо.
-На Троицу хлопцы наши Хведьку будут пытать – прежде, чем дзягой его опояшут. Вот и должен он будет всем показать, чему выучился. Вот тут-то панич твой, верно, и надеется кой-что подглядеть. Да только не выйдет у него это – ой, не выйдет! Я уж моему Артемке сказал, чтобы Хведьку не в яр уводили, как они прежде думали, а на Чертову поляну. Да чтобы того Данилы там и близко не было!
-И что же Артем? – спросила Леська, вконец растерявшись.
-Так и сказал: «Не журися, батьку, все сделаем, как ты говоришь. Я и сам того панича стерегусь, не нравится он мне».
Леська теперь не знала, что и подумать.она и рада была бы не поверить, но суровая речь дядьки Рыгора поневоле заставила ее призадуматься. И чудилось ей теперь что-то неприятно-скользкое в этих невинных завитках на Данилином затылке, какой-то обман виделся теперь в глубине этих неуловимо-прозрачных глаз. Она слишком долго не видела его, его черты уже стали расплываться в ее памяти, покрываясь туманной дымкой, и теперь столь милое прежде лицо являлось перед глазами не иначе как с коварной ухмылкой, по-жабьи растягивающей губы и приводящей девчонку в смятение.
И при этом, как никогда, мучило ее страстное желание его увидеть, заглянуть еще хоть разок в эти глаза – хотя бы просто затем, чтобы развеять свои и чужие подозрения, чтобы увидеть в них пусть все то же убивающее безразличие, но все же не обман, не подлость…
Леськина размолвка с девчатами скоро выяснилась. Владка все же не утерпела, побежала выяснять отношения с прежними своими подругами. Однако девки набросились на нее всем гуртом, чем немало стушевали бедную молодицу.
-Да кто ее трогал, помилуй Боже! – активно защищалась Василинка. – Брешет все Леська твоя бесстыжая, перуна ей не в то место… Сопли еще не отерла, а туда же – других оговаривать!
-Это Дарунька-то, что ли? – более миролюбиво вторила ей Агатка. – Так она всех донимает, сами не знаем, куда от нее деваться. Ей бы да за того Савку замуж – то-то пара была бы!
-Да никто ее не обижал, ту Леську, приснилось ей все!
-Водит она тебя за нос, а ты и веришь!
-Дура ты, дура, слезу только пусти – ты и размякнешь! – неслось со всех сторон.
И вдруг во всем этом гвалте отчетливо прозвучал ясный голос Доминики:
-Кто же виноват, что она у того панича на шее виснет, людей не стыдясь, а на других потом из-за нее шляхтянки напраслину возводят?
И вот тут-то Владка снова обрела прежнюю решимость:
-Так вот откуда все страсти! Стало быть, на тебя шляхтянки лаются, не на Алену! Значит, вот кто у нас воду мутит, а Леська тут вовсе даже и ни при чем?
Тут пришло время Доминике растеряться. Ее красивое и невозмутимо-праведное до сих пор лицо вдруг съежилось в жалкую гримаску. «Жалко, Леська не видит, - подумала про себя Владка. – То-то подивилась бы теперь на свою Доминику распрекрасную!»
-Напраслина, девки! – скорее визгливо, чем звонко, крикнула Доминика. – Я честная, завидно ей просто! Обеим им завидно!..
-Так и быть, расскажу, как все было, - перебила ее молчавшая до сих пор толстушка Марта. – Леська тут и вправду ни при чем, вот с кого нее все началось, - она указала на Доминику. – А было дело в то воскресенье, в церкви нашей приходской. Закончил, стало быть, отец наш Лаврентий обедню служить, двинулись мы все по домам, и вот у самого выхода, уже в дверях, столкнулась наша краля с одной ольшанской паненкой, Рузей Шлях. Уж не знаю, кто там на кого налетел, да только столкнулись они едва ли не лбами и в подолах, что ли, друг у дружки запутались. Да и немудрено было: у той Рузьки, как у шляхтянок водится, юбка колом стоит, а из под нее в семь рядом кружева нависают. Да притом еще и надушилась чем-то так, что рядом стоя, голова кружится
Как тут Рузька заверещала!
-Ах ты ж, корова неуклюжая! Гляди-ка, все платье мне измяла! Да я ж его после тебя не отмою…
И добро бы нашей Доминике смолчать, так ведь и она в долгу не осталась:
 -Я, - говорит, - еще бы поглядела, после кого отмываться надобно! Мне твою вонь за неделю теперь не выветрить!
Ну кто ж такое стерпит! Вот Рузька и завелась!
-Я, значит, воняю? На себя бы поглядела! Да я, как домой приду – все с себя сниму да и в кипяток со щелоком! У вас у всех хворобы дурные, даже не знаю, как мне и до дома добежать, покуда не подцепила чего… У вас же стыда никакого, еще и наших паничей с пути сбиваете… Как же, своих, поди всех давно перепробовали, наскучило…
Отсюда вот все и пошло.
Тут Марта замолчала, а Владка, снова  поглядев на покрасневшую, сконфуженную Доминику, неожиданно рассмеялась.
Так вот оно что! Стало быть, из-за юбок весь сыр-бор у них разгорелся, а вовсе не из-за паничей! А Леся-то, бедная, перепугалась! Ой, побегу расскажу ей все, чтоб не маялась больше!
И, подхватив собственные юбки, не отороченные никакими кружевами, Владка унеслась прочь.   

Леська в ответ на Владкин рассказ о шляхетских юбках долго смеялась – но смехом тяжелым, близким к истерике, от которого Владка  тревожно заозиралась вокруг в поисках какого-нибудь сосуда с водой, которую можно было бы выплеснуть девчонке на голову – слишком уж жутко звучал для нее этот хохот.  Ей было очень обидно, что развеялась в дым еще одна ее хрустальная мечта. Доминика, прекрасная, нежная Доминика, так похожая на праматерь  Елену, оказалась всего лишь завистливой и вздорной девкой, такой же, как все прочие.
Этим неудержимым, почти безумным хохотом Леська прощалась навеки со своей мечтой, с чудным и дивным образом прекрасной девушки. Но при этом это был и смех облегчения, сброшенного с плеч камня. Ушла опасность, оказавшись легким облачком вместо грозовой тучи, а вместе с нею ушло и чувство вины перед односельчанами.
Ушла и эта острая враждебность со стороны девчат, оставив лишь горький осадок. Они продолжали при случае немного ее поддразнивать и посмеиваться над нею, а Даруня, чьи претензии уже ровным счетом ничего не значили, все же отговорилась, защищаясь:
-Все равно правду я ей сказала: не мешало бы хоть раз добрых людей послушать. А то больно уж много воли себе взяла…
И только одна из девушек держала себя с нею по-прежнему, ничем не пытаясь скрыть раскаяние или неспокойную совесть, поскольку, видимо, не ощущала ни того, ни другого. И лишь при встрече с Леськой Доминика гордо отворачивала свою красивую голову на изящной шее – невозмутимая, полная достоинства, будто кошка. Быть может, именно благодаря своей невозмутимости она и сохранила прежнее свое положение среди подруг.
Однако думать о неприятном Леська давно уже перестала – отвлекли другие заботы. Уже через два дня наступала Троица, этот долгожданный день ее перехода в девичество. А затем, почти сразу – отъезд на ярмарку в шумный, многолюдный, ни разу прежде не виданный город. В котором, наверное, ждет ее немало интересного.
Бабушка оставалась дома. С нею вместе в Брест-Литовск ехали только Савка и дед. Леське было непонятно, почему Савка, не терпящий лишней обузы, вдруг решил во что бы то ни стало взять ее с собой. Скоро, однако, он ей это объяснил – в своем обычном сварливом тоне:
-Да ясное дело, не для того, чтобы тебя ублажать! За делом тебя берем: народ будешь приманивать.
Она изумилась: сколько прежде выговаривал ей Савка за ее «цыганский» загар, обзывал чучелом и арапкой, смеялся над ее нарядами, а теперь вдруг хочет выставить ее напоказ, как приманку для многих людей!
-Я? – расширила она глаза. – Народ приманивать? Да ты же сам говорил…
-А я и теперь все то же повторю, - с полуслова понял ее родич. – Так все и есть, чернуха ты и арапка, да только в Бресте хохлов полно, а они как раз таких вот и любят – мигом раскупят наши дзяги! Ты смотри, прикрасы свои не забудь – ленты там, бусы Ганулькины… да паневу возьми красную!..
Вообще Савел в эти дни был непривычно задумчив и делал все механически, словно ничего не видя. Глаза его как-то странно блестели, и Леська не могла понять, в самом ли деле закружила ему голову та девушка из деревни Скрыни, на которой он надумал жениться осенью, или же просто он ошалел от предсвадебных забот.
Хотя, впрочем, до свадьбы было еще не так и близко, а пока Савел больше всего опасался (и дед Юстин, кстати, вполне разделял его опасения), что они не успеют на ярмарку вовремя: покуда доберутся до Бреста, уж и ярмарка закончится. И раньше Троицы в этом году не поедешь: Леську в девичий круг должны принять. Хорошо бы, конечно, взять лодку – по реке вышло бы вдвое быстрее, а везти им с собой не так уж и много, все прекрасно разместится. Но своей лодки у Галичей не было, а попросить у кого-нибудь… Не в Савкиных это правилах: просить у людей хоть что-нибудь!
И уж тем паче не у Янки Горюнца, перед которым Савка и так в долгу неоплатном, куда уж дальше-то! А лодка у Янки была, да какая – большая, крепкая, в ходу легкая, править ею – одна радость! Как-то давно, еще до Янкиной солдатчины, плавал Савка с ним на тот берег, да и то на эту лодку дивился! Уж на что коварен Буг, а не сумел с этакой лодкой справиться: не снесло ее течением ни на сажень, причалили точь-в точь куда хотели. Одно сказать, везет Янке не по заслугам: и лодка у него, и Кулинка…
Савка теперь нередко заводил споры с отцом, который, напротив, был вовсе не прочь попросить лодку у Горюнца. Леська при таких беседах старалась не засиживаться: себе дороже! Целые дни проводила она теперь на вольном воздухе: по-прежнему белила с Виринкой холсты, копала в огороде грядки, а коли выпадала свободная минутка, рада была и просто пройтись.
Она и в самом деле похорошела за эти дни:  лицо ее и впрямь загорело, но зато разыгрался нежный румянец на тонкой коже, и глаза заблестели ярче из-под густых мохнатых ресниц, а короткие прядки, не попавшие в косу, что еще совсем недавно беспорядочно трепались по ветру, теперь завились в пушистые спиральки, придававшие ее лицу особую тонкую прелесть.
Но сама она не видела этой прелести, не знала еще силы своей красоты. Порой она себе нравилась, но могла ли нравиться долго, если, глядя на нее, хмурились Доминики и премерзко скалились Апанасы?
И все же ей стало чуть жутко, когда Савка решил определить ее на роль живой приманки для хохлов из Бреста – любителей соболиных бровей. Однако же и польстило ей это, да и в Брест-Литовск ей очень хотелось, и она скоро заглушила в себе эту тревогу.
А вспомнила о ней снова только вчера, когда ездила с ребятами в ночное, и у костра завели разговор об этом далеком городе, о разных его чудесах и диковинах, да еще и о том, какая она, Аленка, счастливая: в Брест едет! И снова все по кругу: какие там дома, да брамы, да костелы, да сколько там разного чудного народу в самых диковинных нарядов, да целый день музыка на улице…
В этих рассказах реальность причудливо мешалась с выдумкой. Дома в два и даже в три этажа ребята видели и в близлежащих местечках, как, впрочем, и высокие костелы. Хохлы и жиды здесь тоже не были редкость, а порой встречались и татары с бритыми головами и масляно-черными усами, что свисали по обе стороны подбородкано все эти вполне реальные, много раз виденные вещи разрастались до небывалых размеров, приобретали совершенно фантастическую, причудливую окраску в глазах бесхитростных деревенских детей, когда речь заходила о чем-то столь далеком и недосягаемом, каким был для них город Брест-Литовск.
Кто-то толкнул в бок Митрася, молча смотревшего на вьющееся пламя костра.
-А ты что же, Митрасю? Тебе, поди, тоже в Брест хочется?
-Да ну, чего я там не видал! – не слишком приветливо отмахнулся Митрась. – Мне и одного Смоленска во как хватило, да и в других городах мы с дядькой тоже бывали – на всю жизнь нагляделся!
-И все-то ты брешешь! – поддразнил его Андрейка. – Знаешь ты просто, что вдвоем вам не поехать, а одного тебя дядька не пустит.
А Леська знала, как же сильно ему на самом деле хочется в Брест. Да и то сказать: целый год просидел в этакой глухомани – с тоски ведь взвоешь!..
А потом был синеющий мрак, догоревшие угли костра и горячая, слегка обугленная картошка, которую выкатывали из золы толстой палкой. Картошка обжигала ладони, и ее приходилось перебрасывать с руки на руку – совсем как это делали скоморохи. От золы тут же становились черными и ладони, и пальцы, и все вытирали руки о влажную росистую траву.
А Леське вдруг подумалось, что скоро в ее жизни ничего этого уже не будет – ни этих ночных разговоров, ни свежего холода с реки, ни такой вот сочной продымленной картошки. Совсем уже скоро станет она взрослой девушкой, и ни  к лицу ей будет ездить в ночное с пацанятами.

А на другой день к Галичам пришел Горюнец и довольно долго говорил о чем-то с Савлом и Юстином. Леська слышала, как горячился Савка, и как дед пытался его осаживать. Ясь в такие минуты терпеливо пережидал, а потом и сам начинал что-то говорить – негромко и рассудительно. Еще Леська видела, как в самом начале беседы, после того как Савка не слишком вежливо что-то буркнул, Ясь довольно сухо извинился и собрался уже было уйти, но тут молодой хозяин, спохватившись, удержал его за рукав.
В конце концов они, похоже, договорились, и Янка, вполне довольный, ушел, не забыв, однако, ласково кивнуть на прощанье Леське и помахать ей рукой.
-О чем вы гутарили? – спросила Тэкля, войдя в горницу с пустым лукошком: она только что кормила на дворе кур.
-Он говорит, что даст нам лодку, если мы захватим с собой на ярмарку его паршивый лен, - ответил Савка. – У него, видите ли, все равно прясть теперь некому, а тут хоть сколько-нибудь денег сколотит.
-Ну так что же? – удивилась Тэкля. – Трудно тебе, что ли, лен его заодно продать? Какого беса тебе было препираться?
-Да вы, мамо, сами посудите: ну что там за лен, много ли с него выручишь? Слезы одни за него дадут, а места в лодке сколько займет! Да и то: был бы один лен, нешто я бы что сказал? Так ему, гляньте-ка, что в голову стукнуло – мальца своего нам подкинуть! А на кой черт мне в лодке его щенок? И без него нам хлопот достанет… Ну да под конец все ж таки уломал он меня. И то добре: лодку нам даст, а уж остальное переживу я как-нибудь.
-И это кто ж его уломал, сынку? – ехидно вставил дед, щеря свои редкие, желтые от старости и табака, зубы.
Савел довольно неловко  уклонился от прямого упрека:
-Да ну, что теперь говорить: берем того Митраньку – и делу конец! Я сказал ему только, чтобы хлопец его смирно сидел да мне ни в чем не перечил.
-И что? – вновь спросила Тэкля.
-Он сказал – добре.
-Вот ведь золотой человек, - усмехнулся дед.
-С чего это? – хмыкнул Савка.
-А с того это, что не по делу ты перед ним нос задирал. Другой бы плюнул давно да прочь пошел: и без тебя найдется, кому его куделю свезти на ярмарку. Да ты сам-то посуди, невежа ты этакий: кому лодка-то нужна – тебе али Янке? Всего-то и делов: куделю продать да за хлопцем приглядеть!
-Да что вы, батьку, яритесь-то попусту? - защищался Савел. Ведь сказано уже было: лодку нам дадут!
-Ну так что ж, что дадут?
Леська не захотела слушать дальше эти споры и выскользнула из хаты вон. И тут же услышала за тыном торопливое шлепанье босых ног. Через минуту, перепрыгнув низкий перелаз, перед нею оказалась сияющая Виринка. Она бесцеремонно схватила подружку за плечи, встряхнула, закружила в припадке восторга.
-Завтра, завтра Лесю! – повторяла она снова и снова. – Ты представляешь: уже завтра!
-А тебе, я гляжу, не терпится?
-Ну да! И тебе ведь тоже, правда?
-Да ты меня, право, чуть с ног не сшибла! – сказала Леська со смехом. – Когда в другой раз будешь так на меня кидаться, упреди хотя бы сперва!
-Надо же, - продолжала Виринка. – Вчера еще была девчонкой, подлеткой, а тут тебе венок надели – и сразу ты девчина взрослая, невеста…
-Ну, положим, невестами рановато нам с тобою называться, - возразила Леська.
-Да что там – год-другой! – перебила Виринка.- Да о чем ты все думаешь, ровно спишь, ей-Богу!
-Ты знаешь, - как-то не сразу нашлась Леська. – Я вот думаю: а что, если Панька опять к нам заявится? Все ведь нам тогда испоганит, вражина!
-Непременно заявится, - убежденно сказала Виринка. – Да только ты его не бойся: его ведь и близко к нам не подпустят.
-Он и за пять шагов достанет, - мрачно вздохнула Леська, имея в виду гнусную Панькину манеру плеваться горохом через полый бузинный стебель.
 -Ну да мы ему поплюемся! – заерила Виринка. – Хлопцы наши ему так тогда печенки отшибут, что до веку плеваться забудет!
Леську ее слова, похоже, не слишком утешили, и она в сомнениях перебирала тонкими пальцами свою каштановую косу. Потом зачем-то обернула ее вокруг шеи, затем уложила кругом головы и в конце концов капризно отбросила за спину:
-Эх, что ты со мной ни делай, как меня ни наряжай – а все равно останусь таким вот пугалом, цыганкой черномазою… - бросила она с сердцем.
-Да брось ты1 – фыркнула подружка. – Коли уж ты пугало, то кто же я тогда?
А про тебя я все не разумею: Савку ты слушаешь, али на Даньку смотришь?
-Ты хоть беленькая, как Доминика наша, а я… На тебя вон и хлопцы уж поглядывают!
-Так они и на тебя поглядывают, да только ты сама в упор никого не видишь. Как засел у тебя Данька в голове, так и заслонил от тебя весь свет…

Данька… Далекий, недоступный и чистый, как отдаленный колокольный звон. И даже имя у него такое же звонкое: окликнешь – так и летит голос в высокое небо, отзываясь хрустальным эхом… Как давно она его не видела – даже лица не может отчетливо вспомнить…
Но тут же выплыли откуда-то иронично-тревожные слова дядьки Рыгора, и светлый образ померк, потускнел, омрачился. 

Ночью она не могла уснуть, томимая ожиданием завтрашнего торжества и мыслями о своем Даниле. Ведь сказал же ей дядька Рыгор, что непременно должна она завтра его увидеть, что непременно придет он на праздник, полюбуется ее радостью… И не верилось ей, никак не верилось в то, что Рыгор еще говорил – о приемах заветного боя… Сон все не приходил, и она еще долго металась на горячей подушке, с открытыми глазами. Савка даже сердито зашипел на нее:
-Да кончай ты, в самом деле, крутиться, надоела!
Наконец сон все же явился и успокоил ее. Что ей снилось в ту ночь, она так и не запомнила; поняла только, что остаток ночи пролетел быстро, одним мгновением.