Дорога Невозвращения

Не знаю, что меня в итоге побудило начать выкладывать свои сказки, все же главным толчком послужило, пожалуй, желание, чтобы "мои воображаемые друзья" увидели мир, людей и, может быть, нашли свое место среди них.

ДОРОГА НЕВОЗВРАЩЕНИЯ.
Там, на самом на краю земли,
В небывалой голубой дали,
Внемля звукам небывалых слов,
Сладко-сладко замирает кровь.
«Пикник"

Расскажу про чудесный мир, в котором не был, но который часто видел в снах, и, как правило, забывал эти сны.
В той стране есть бело-голубые горы, у самого подножия которых раскинулось глубокое, прозрачно-прекрасное чистое Море. Оно завораживало своим спокойствием и радужными переливами. В его лучистых играющих водах обитали чудные создания, не имеющие названий на человеческом языке; они – светлые и прекрасные, плещущиеся, целующие уступы скал.
На пологих склонах гор раскинулись сады и леса, словно человеческие города. Деревья, что росли там, были зеленые и золотые. И с каждым дуновением ветра душистая трава дрожала и, словно маленькие серебряные колокольчики-бубенчики, звенела. По таинственным тропам гуляли волшебные звери и животные: белые единороги, голубые волки, величественные огнегривые львы. Там жили огромные зубры, цвета ночи, их жесткие мелкие кудри блестели, как звезды. Не страшась ни львов, ни волков, на изумрудных полянах резвились солнечные зайчики и кролики цвета морской пены, бродили легконогие олени и медлительные синие лоси. Но самыми стремительными и прекрасными среди них были все-таки единороги. Выше в горах, где лес редел, белые, как единороги, голубые, как волки, золотые, как львы, жили медведи.
А на самых вершинах гор, укрытых мягким холодным снегом и упавшими звездами, жили драконы и ангелы. Еще туда прилетали эльфы на белых крылатых конях, свободных, как лучи воспарившего Солнца. Эльфы приручали орлов и ястребов-перепелятников, летавших над сияющими вершинами, и срывали эдельвейсы.
Ангелы летали на белых, голубых и серебряных драконах, трубили в рожки и пели божественные песни.

… это предисловие – легенда и сон. А сказка…

Ра-а-Ммуэль шел по Дороге Невозвращения.
Он был Эльфом. Такие давно перевелись в мире. Возможно, он был последним, кто шел по этой Дороге.
Пошел дождь. Ра-а-Ммуэль облокотился о ствол и запрокинул голову назад. Так уснул. Он никогда не закрывал глаз, когда спал. Поэтому его глаза были полны воды, звезд, радуги и солнца. Но больше звезд, потому что, когда он спал, ночь прятала в его открытых глазах свои слезы.
На его ладонях еще не высохли слезы Эи. Вообще-то ее имя было Доротея, но он звал ее Эей, по-эльфийски – цветком. Потому что она была смертна. Это и послужило причиной их расставания. Ра-а-Ммуэль любил Эю, но больше Эи он любил Вечность.
Он не хотел видеть, как будет умирать Эя, как старость незаметно подкрадется к ней и задует ее жизнь, как свечу. Поэтому он однажды сказал: «Я ухожу». Сейчас он тысячу раз успел пожалеть о содеянном, он никого так не любил и, возможно, не будет любить.
Никогда.
Доротея, конечно же, заплакала. Она взяла его руки в свои и положила себе на глаза. Он до сих пор ясно ощущал следы ее слез на ладонях. Затем она спросила «Почему?». Он нежно обнял ее, как если бы она была единственным живым существом в целом мире, и сказал:
«Посмотри на небо. Видишь, маленькая птица парит в его вышине? Весной и летом она будет петь, но зимой умрет от холода. А небо останется. – Промолвил, помолчал. Потом, еще крепче обняв девушку, добавил, – Я не хотел бы быть этим небом…»
Она поняла. Он знал, что она поняла.
Ра-а-Ммуэль проснулся, когда дождь уже кончился, и в чистом небе горело слепое солнце. Маленькая пестрая Птица, весело чирикнув, села ему на руку. Он улыбнулся ей и сказал:
- Ты знаешь много чудесных песенок. Но слыхала ли ты легенду о том, как Солнце стало слепым?
- Нет, - грустно призналась Птица.
- Ну, хорошо, я расскажу тебе. Когда-то Солнце обладало глазами, а люди были слепыми, словно новорожденные лисята. Они рождались и умирали во тьме. Тысячелетиями Солнце смотрело на их страдания и сжалилось над ними. Тогда оно отдало людям свои глаза. «Они нужней им» – подумало милосердное Солнце. В тот же миг, когда люди открыли глаза Солнца, они увидели, что мир прекрасен. Тогда они стали познавать этот мир.
Эльф, закончив рассказ, осторожно посадил птицу на траву и, достав из походной сумки кусочки белого хлеба, раскрошил их и дал ей.
- Спасибо, - поев, поблагодарила Птица и поспешила к своему гнезду, наверное, рассказать новоуслышанную историю своим малышам.
Ра-а-Ммуэль еще недолго посидел под деревом, потом, повесив суму на плечо, крепче сжал в руке посох, встал и пошел дальше.

Старый Верк по прозвищу Грач, как обычно (поскольку этот день ничем не отличался от других, хотя и в особенные, праздничные, дни Верк делал тоже самое), выпивал в одной Богом забытой забегаловке.
Употребив «как обычно», подразумеваю каждый Божий день после полудня. До полудня – Грач отсыпался или возился на своем маленьком огороде. Всюду возле него вертелся зеленоглазый мальчишка.
Это был бледный, хрупкий, подобно травинке, выросшей на склоне горы, ребенок. Большие глаза мальчика, немного мутноватые, цвета волнующегося моря, были очень красивы. Короткие золотые ресницы солнечным ореолом окружили их. Светлый пушок тонких бровей дрожал под порывами ветра и золотые волосы, не рыжие – золотые – открывали высокий лоб. У него были тонкие губы и нос, напоминающий клюв птицы.
Мальчик был замкнутый, ни с кем не заводил дружбы, ни с кем не заговаривал, сторонился здешних ребят. Их несколько дикие развлечения никогда не привлекали его. И то, как они играли в разбойников, отлавливая бродячих собак и котов и, привязывая к хвостам животных железные банки; как бегали в салки и играли в прятки, казалось ему сущим варварством. Он же любил один побродить по лесу, наблюдая, как пестрые бабочки порхают с цветка на цветок, он любил наблюдать, как медленно и шумно растут деревья. Он дичился людей и чьего бы то ни было общения, кроме компании старика Верка. И эта дикость – странная и свободная, – в конце концов, оттолкнула от него даже самых любопытных. Откуда взялся этот постреленок в доме Верка – Бог весть. Сам же Верк никогда об этом не сказывал. Даже будучи пьян, Грач не отвечал на вопросы о происхождении мальчика.
Сначала все думали, что мальчик сын Верка (жены у старика не было, а сам он долго бродил по свету и, наконец, вернулся домой с ребенком на руках). Но Грач отрицал: «Какой же он мне сын?! В нем нет ничего от меня».
«Я его подобрал на дороге» – утверждал он. Может, так оно и было. Только время неумолимо – оно охлаждает любопытство, делая чудесное привычным; искажает подлинное, распуская сплетни. В итоге все пересуды смешались, и уже нельзя было отличить одну выдумку от другой. Впрочем, всем было все равно. И никто в этих краях не знал о парнишке Верка больше того, что живет он у старика лет пять, другого роду-племени да Верк зовет его Арефой.
Старость сыграла с Верком злую шутку. Это был высохший, красный от алкоголя, употребляемого им в большом количестве, хрупкий старик. Редкими, серебристо-грязными прядями волосы его спускались на поникшие плечи. Маленькие черные глаза – глаза грача – давно утратили свой блеск, но глубина осталась. Широкие жилистые ладони с короткими пальцами иногда нервно вздрагивали и потели. Они чем-то напоминали крылья ворона, растопырившего свое рваное оперенье перед взлетом.
Верк так часто и так много пил, что, казалось, сама старость сгорела в нем дотла. Его никто не помнил молодым. Он покинул городок еще совсем мальчишкой, а вернулся таким, каким был теперь – мрачным и старым. Правда, один раз он снова ушел: пропадал пару лет, а потом вернулся с Арефой. Вот, похоже, и все что можно было сказать о нем.

Но вернемся. Теперь, просиживая в забегаловке и потягивая из кружки вино, Верк угрюмо разглядывал странного незнакомца. Прежде Грач никогда не видел этого человека в городе. Все в нем, право, было удивительно: и просторный серо-голубой плащ, подбитый овчиной; и то, как он сидел, и обветренные золотисто-бледные руки. Его лицо скрывал капюшон. Перед ним стояла нетронутая кружка пива, а рядом – бережно прислоненный им к столу сосновый посох. На спинке стула висела походная сумка, и она, похоже, была пуста. Возможно, этот необыкновенный странник был одним из тех пилигримов, которые давно повывелись в здешних краях. Он сидел неподвижно, положив руки на стол ладонями вниз.
Непреодолимое любопытство захватило старого Верка. Грач долго и внимательно рассматривал чужестранца: серый обветшалый плащ, сточенный посох, пыльную сумку, темный капюшон, обветренные, но молодые руки – и гадал: кто скрывается под этим чудным одеянием. Потом, немного колеблясь, Грач решился поговорить со странником. Он подошел и сел за столик незнакомца. Арефа, точно послушная нить, потянулся за Верком и остановился за спиной старика. Странник даже не поднял головы.
- Эй, приятель, - дружески заговорил Верк, - твое здоровье! – он с воодушевлением осушил вино из своей кружки, вытер грязной ладонью губы и попросил еще вина.
Когда хозяин заведения наполнил его кружку, Грач снова обратился к незнакомцу:
- Э-эх, да ты, друг, совсем не притронулся к пиву! Выпей со мной, чужестранец!
- Иди прочь, - недружелюбно отозвался странник. – Мне нет до тебя дела.
Его голос совершенно озадачил Верка. Вопреки грубым словам, голос был тихим, спокойным, льющимся. Человек будто пел словами.
- Зачем же так грубо, приятель, - досадовал Грач. – Ты здесь чужой и мог бы быть хоть немного приветливей.
Незнакомец не ответил, только вздохнул и закрыл лицо руками – белые ладони исчезли в тени капюшона. Верк, точно живой укор, продолжал:
- Ну, хоть бы капюшон снял для вежливости!
Неожиданно странник опустил руки и поднял голову, серо-голубой капюшон мягко соскользнул с головы незнакомца. Он смотрел Верку прямо в глаза, словно ожидая, пока тот оценит его. Грач, нисколько не стесняясь, с неподдельным любопытством рассматривал его.
Лицо странника, нежное и прекрасное, светилось странной красотою. Глубокая синева его глаз была ясная, словно равнодушное зимнее солнце, но не излучала света, что когда смотришь в эти глаза, возникало странное чувство, будто проваливаешься в них, или они вдруг опускаются на тебя, как небо, если долго смотреть на небо. И в последствие Верк испытывал то же самое ощущение. Губы незнакомца были небольшие, красивые и, казалось, их никогда не касалась улыбка. Впрочем, строгость его губам придавало молчание. Тонкие черные брови огибали глаза, слегка затеняя их. Темно-русые вьющиеся волосы странника были коротко подстрижены и все-таки непослушны. Но уши его более всего поразили Верка, они были небольшие, аккуратные, сильно заостренные вверху.
«Нечеловеческие» – подумал Грач.
- Кто же ты, чужестранец? – мрачно спросил Верк. – Демон ли, но его темная, страшная красота не в сравненье с твоей – мудрой, дух ли древесный, но его цветущая, преходящая красота не в сравненье с твоей – вечной. Быть может, ты волшебник, но и на такового ты не похож.
- Неужели, старик, ты больше никого не можешь назвать?
- Разве что… Эльф!
- Да. Здесь ты угадал. – Эльф отпил немного пива и, облизнув губы, поставил кружку на стол.
- Что же делает Эльф среди людей, здесь, в городе Преходящего?
- Ничего. Иду своей дорогой.
- Она бесконечна?
- К сожалению, – он немного помолчал, задумавшись. – Но она моя дорога.
Верк тоже замолчал. И каждый думал о своем, только светловолосый мальчик, с восторгом и благоговением глядя на Эльфа, прерывал их тишину своим звучным, глубоким, взволнованным дыханием.
- Вот что, приятель, - первым нарушил молчание Грач, - Возьми меня с собой. А? Пусть я стар, но позволь мне пройти с тобой то, что мне осталось пройти до конца моей жизни.
- Зачем ты мне?
- Я могу быть другом, - пожал плечами Верк.
- Но что ты можешь дать мне этим?
- Ничего. Наверное…
- Иди, старик, домой. Иди, тебе пора.
Они расстались. Пьяный старик и светловолосый мальчик ушли домой, а Эльф остался, потому что здесь у него была заказана комната лишь на одну короткую ночь.

Утром, когда Ра-а-Ммуэль шел налегке по улице города, который он покидал, за ним увязался вчерашний старик с мальчишкой. Эльф обратил на это внимание только тогда, когда город остался далеко позади. Он обернулся, развел руками, но остановился подождать. Верк и Арефа вскоре догнали его.
- Зачем ты увязался за мной, старик? – гневно воскликнул Эльф.
Но Верк только виновато пожал плечами
- И мальчика взял с собой…
Тут Ра-а-Ммуэль впервые по настоящему посмотрел на Арефу, заглянул в его мутноватые зеленые глаза и погрустнел.
- Впрочем, старик, - сказал он немного погодя, - Можете идти со мной, если вам так неймется.
И пошел вперед. Грач, как старая ворона, и худенький мальчик последовали за Эльфом.
- Как зовут тебя, Эльф? – по дороге спросил Верк.
- Ра-а-Ммуэль, - не оборачиваясь, ответил Ра-а-Ммуэль и больше не говорил с ними.

Левиафан уже давно не жил в море. Он оставил свое Соленое Небытие, чтобы отыскать в Мире Преходящего одного смертного и вернуть тому давний должок. Он брел по песчаному берегу, желтый и горячий, как песок, волоча за собой длинный толстый хвост-плавник, и слегка покачивал маленькой безобразной головой на длинной шее. Своим единственным глазом он посмотрел на желтое пятно солнца, и древняя звезда показалась ему омерзительной. Он вздрогнул, зажмурил единственный глаз, подавляя в себе все формы ругательств, и, опустив безобразную голову, побрел дальше, бездумно глядя в песок. Другой его глаз рассекал длинный уродливый шрам от меча.
Левиафан вспомнил и приглушенно злобно рассмеялся. Он искал этого смертного – виновника его односторонней слепоты – вот уже сорок лет. И никак не мог найти. Зачем понадобилось этому глупцу вонзать свой меч в глаз спящего Левиафана? Зачем? Чтобы спасти свою бесчешуйчатую шкуру? «Нет, она так дорого не стоит» – заключил про себя Левиафан и лег на теплый, желтый песок, подальше от воды: искушение вернуться в Море было слишком велико, но не больше ядовитой злобы.

Эльф не разговаривал ни с Верком, ни с Арефой, но делил со своими спутниками дневной свет и ночную тьму, воздух и пищу. Пролетел месяц пути. Верк сильно постарел за это время; казалось, его ноги уже позабыли, как еще несколько лет назад бродили по свету.
Эльф спал, не закрывая глаз, иногда даже стоя. Верк и Арефа обычно отдыхали на голой земле, приютившись под каким-нибудь деревом, а то и вовсе под открытым небом. Равнодушный дождь нередко поливал их водой, а холодный ветер продувал и без того хрупкую, изношенную одежду. Тогда Эльф, видя страдания своих спутников, приказывал стихнуть ветру и дождю замолчать. Арефе все время снились плохие сны, и невыносимо болела спина в области лопаток. Однажды мальчик признался в этом Верку.
- Ты весь горишь! – воскликнул встревоженный Грач, потрогав лоб Арефы, - Ты же болен!
Услышав слова старика, Ра-а-Ммуэль подошел к мальчику. На лице Эльфа отразилась тревога. Присев на колени, он взял в руки влажные ладони мальчика и приложил к своим щекам. Он подержал их так еще несколько мгновений, потом отпустил – и на бледных щеках Ра-а-Ммуэля остались огненные следы и еще некоторое время не угасали. Эльф скинул с плеч свой голубой плащ и заботливо укутал в него Арефу. Эту ночь мальчик спал спокойно, без снов. А Верк просидел рядом с Эльфом у костра, слушая треск поленьев, смотря на живородящее пламя и стараясь не смотреть на звездное небо.
Одна звезда, очень старая, сорвалась в небе и, прорезая себе путь стремительной вспышкой яркого света, исчезла навсегда.

Эльф и двое смертных продолжали свой путь вдоль берега океана. Многоголосое Море шептало, шумело, кричало. Но его голос оставил равнодушным сердце Ра-а-Ммуэля, хотя, как говорится в легендах, Эльфы склонны к тоске по Морю. Они остановились на привал под тенью огромной каменной глыбы, напились воды из фляги.
Арефа пошел купаться. Соленая вода, высокие волны, горячий песок, ветер – этого вполне хватило, чтобы от усталости мальчика не осталось и следа. Несколько раз он выходил на берег, мокрый и счастливый, и пытался увлечь за собою Верка или Эльфа. Но Грач сидел мрачнее тучи, а бессмертный стоял, не то задремав, не то задумавшись. На его прекрасном лице застыло безмятежное спокойствие.
Грач не любил Море. Множество самых неприятных воспоминаний Верка было связано именно с ним.
Арефа плавал, как рыба, даже естественное для каждого человека инстинктивное опасение такого огромного количества воды совершенно отсутствовало у мальчика. Арефа глубоко нырял и открывал глаза под водой, чтобы искать красивые раковины. Он нашел одну такую: перламутровую, с голубизной, светящуюся, закрученную в причудливую спираль, гладкую, как вода. Мальчик вышел на берег, чтобы показать это чудо Ра-а-Ммуэлю. Эльф долго рассматривал чудесную ракушку, прикладывал к уху, слушал, прикрыв глаза. Потом улыбнулся Арефе и, сбросив одежды, тоже пошел купаться. Мальчик и Эльф ныряли на дно, плавали на перегонки, катались верхом на гребнях волн и просто плескались от души.
Грач мрачно наблюдал за ними. Старик знал, что мальчик никогда не испытывал настоящей любви к нему. Привязанность – может быть, ведь Грач приютил его в своем доме еще совсем крошкой. Но вот Эльфа Арефа полюбил всем сердцем. Он восхищался Ра-а-Ммуэлем. Верк сплюнул. Грач облокотился о нагретый камень и задремал. Неожиданно, тень, отбрасываемая скалой на песок, вздрогнула и поползла, удлиняясь. Огромная каменная глыба пошевелилась и открыла глаз... Левиафан смотрел на Верка своим единственным желтым оком. В то время, как легкий испуг сменился ужасом, крик о помощи так и застрял в глотке Верка.
- Ну, вот мы и встретились! – зловеще прошипело чудище, и Верк понял, что это конец. Оно схватило старика чешуйчатыми лапами и поволокло к воде. Грач попробовал закричать, но у него получилось только бульканье и хрип. Проползая мимо Арефы, чудище бросило на мальчика исполненный ненависти взгляд и злобно, предостерегая, зашипело, вытянув шею, точно гигантская кобра. Одной лапой оно удерживало обезумевшего от страха старика, другой, свободной, отшвырнуло Арефу на песок, подальше от воды. Повернувшись к Ра-а-Ммуэлю своей уродливой головой, Левиафан оскалился, обнажая два ряда зубов-кинжалов, и медленно погружался в воду. Верк потерял сознание от ужаса перед смертью и вони, исходившей от тела Левиафана, он уже не слышал, как Ра-а-Ммуэль, тщетно стараясь перебороть волну, протягивал ему руку и что-то выкрикивал – какое-то заклинание – на эльфийском языке. Но Левиафан со своей несчастной ношей уже окончательно исчез в Море. Огромная волна поднялась на поверхности воды и с грохотом ударилась о берег, выплюнув из морской пучины тело Ра-а-Ммуэля.

Очнувшись, Арефа оттащил подальше от воды еще пребывающего в глубоком бессознании Ра-а-Ммуэля. Напряженное тело бессмертного слабо светилось призрачным, голубоватым сиянием. Мальчик не без труда разыскал и откопал занесенные песком вещи, очистил одежду и плащи, отыскал посох Ра-а-Ммуэля, флягу с водой, походную суму Эльфа. Это все, что вернуло Море, поглотив Верка. Мальчик безутешно заплакал. Он сел подле Ра-а-Ммуэля, обхватив руками голые колени, и закрыл глаза. Эльф очнулся глубокой ночью, откашлялся, выплюнул морской песок, забившийся в рот. Потом сел, скрестив в ноги, и, по обыкновению, уставился в никуда. Таким нашел его Арефа утром, всю ночь мальчик проспал как убитый. Он оделся в высохшую одежду и слегка толкнул Ра-а-Ммуэля в плечо, но тот даже не пошевелился. Ясная голубизна глаз Эльфа оставалась равнодушной, потухшей, словно поверхность озера, не тронутая ветром. Арефа предложил ему воды, но Эльф остался неподвижным. Не став пить, мальчик заткнул пробкой флягу, положил ее в походную сумку и снова уснул.
Легкий толчок разбудил Арефу. Ра-а-Ммуэль тряс его за плечо. Почувствовав себя окончательно проснувшимся, мальчик открыл глаза и увидел над собой склонившееся сумрачное лицо Эльфа.
- Проснулся? – на губах бессмертного появилось некрасивое подобие улыбки. – Пора в путь.
Больше Эльф ничего не говорил.

Было ли жаль Ра-а-Ммуэлю Верка? Возможно, в глубине своей души он и испытывал похожее чувство, ответственность за Грача. Видит Бог, Ра-а-Ммуэль пытался ему помочь. Нет, все-таки тень смерти неотступно следовала за ним. Ведь именно из-за нее Ра-а-Ммуэль покинул Доротею. Но там, на Море, он впервые заглянул в лицо смерти. А она ответила ему взглядом глаз бедняги Верка.
Что творилось теперь в душе у Эльфа, отчасти он и сам не понимал. Но Ра-а-Ммуэль не мог забыть этих глаз и ужаса, застывшего в них. Оттого лицо бессмертного теперь казалось сумеречным, и синие прекрасные глаза потускнели.


Дождь печально шуршал в листьях деревьев.
Ра-а-Ммуэль смотрел в небо, и тяжелые голубые капли падали ему на глаза и нос. Но он не жмурился и не вытирал лица. Лишь иногда, едва заметно, вздрагивала темная гладь его синих глаз. Волосы Эльфа сильно промокли, и вода, стекая с лица и темных локонов, незаметно скопилась в капюшоне. Он сидел на траве под высоким дубом, согнув одну ногу, другую вытянув, и теребил в руке посох. Арефа спал тут же, укрытый полой плаща Эльфа. С тех пор, как бедняга Верк, настигнутый Левиафаном, погиб где-то в океане, истекла неделя. Они покинули побережье вскоре после случившегося и поднялись к холмам, там углубились в Лес. Ра-а-Ммуэль не говорил, куда он держит путь, Арефа не спрашивал и просто следовал за ним.
Последнее время все сильнее болела спина мальчика, особенно под лопатками. Арефе снились странные сны – не плохие, – но странные. Он часто видел себя парящим в голубом небе. Он нырял из облака в облако, и за спиной у него были свои собственные белые крылья – шесть белых крыльев! И белизна их нежного оперенья отражала золотистый свет, лучась и играя на солнце. Его зеленые глаза теперь не казались затуманенными, но глубокими и просветленными, будто в их зеленую тьму проникли лучи солнечного света. И летая там, в небесах, он был не один. Там были и другие, подобные ему – с золотыми, белыми и синими крыльями. Они пели прекрасные песни и трубили в рожки. А внизу, на вершине, стоял город сумеречной синевы…
Потом он просыпался весь в поту, не потому что страшно. Эти сны выматывали его, как будто он действительно проводил ночи, размахивая тремя парами крыльев. Когда последние воспоминания и призраки хрупкого сна рассеивались, он чувствовал себя глубоко несчастным и опустошенным.
Как уже говорилось, Ра-а-Ммуэль никогда не заговаривал ни с мальчиком, ни с (еще живым) Верком. Но однажды, указывая рукой вперед на дорогу, он сказал: «Дальше и выше Лес кончится. За ним будут Горы» странное чувство в тот миг охватило Арефу, оно необоримо звало его все дальше и выше – сквозь Лес к вершинам!

Несколько раз им встречались единороги, однажды они видели голубого волка, важно гулявшего в Лесу и собиравшего цветы. Встречали они и других чудных созданий, которые водились в этих чащобах, словно мыши в амбаре. Выше к вершинам становилось прохладнее, Лес редел. Теперь они видели только медведей, огромных, но безопасных.
- Я устал, – сказал Арефа и сел, облокотившись о ствол огромного кедра. Ра-а-Ммуэль ничего не ответил, но остановился. Он простоял вот так, закинув полу плаща за плечо, вглядываясь в глубину леса несколько часов.
Когда Арефа проснулся, было уже за полдень. Он обнаружил, что бережно укрыт теплым плащом Эльфа. Было удивительно светло и легко на сердце. Он даже почувствовал, что видел что-то хорошее во сне, но никак не мог вспомнить что именно. Однако, это ничуть не огорчило его. Арефа протер глаза, сладко потянулся и сел. Он посмотрел вверх: сквозь темную зеленую крону кедра проглядывало голубое небо. Он улыбнулся ему. Своего молчаливого спутника мальчик нашел таким, каким оставил его вчера: Эльф стоял недалеко, крестообразно сложив на груди длинные руки. Он оставался неподвижен, даже когда мальчик бесшумно подошел к нему и встал рядом. Но что-то в Эльфе указывало на происшедшую в нем странную перемену. Едва касаясь локтем Ра-а-Ммуэля, Арефа почувствовал дрожь, охватившую эльфа. Воздух был прохладным и сырым. Мальчику сначала показалось, что в этом причина. Но потом он отбросил эту мысль: Эльфа никогда не беспокоил холод. Волнение! Да! Странное волнение отразилось на лице Ра-а-Ммуэля, но тут же погасло, только глаза осветились, и странно горела их чистейшая голубизна. Арефа протянул ему плащ, и Эльф как-то ласково взглянул на мальчика и улыбнулся.
- Мы уже близко, – тихо сказал он, положив золотисто-бледную ладонь мальчику на плечо, и волнующая дрожь передалась Арефе.
Верк очнулся на берегу. Несколько минут он бился в агонии, пытаясь выплюнуть воду и песок из легких. Потом опять потерял сознание. Второй раз он очнулся с невыносимой головной болью. К горлу так и подкатывала тошнота. Левый глаз горел пламенем ада. Глаз? – У него больше не было левого глаза. Левиафан не отличался кровожадностью, он никогда не брал чужого и не мстил с лихвой. Чудовище всего лишь вернуло должок, лишив Грача одного глаза, и отпустил старика в мир живых. Грач сел на песке и, не обращая внимания на нестерпимую боль, расхохотался. Он смеялся долго, громко, нервно, неистово, выхаркивая остатки песка. Его странный беспричинный хохот также внезапно прекратился. Верк замолчал, поднялся и печально побрел в свой мир – в прошедшее прошлое, - в надежде еще успеть догнать свое время.

Дальше они шли день и пол ночи. Лес, росший на склонах этих гор, ближе к вершинам все больше редел. Под утро они немного отдохнули. Арефа спал и не спал, – он все летал во сне. Мальчик проснулся еще засветло. Он открыл глаза и вдруг понял, что изменился, и трепетное волнение охватило его душу. Хрупкий сон под тяжестью надвинувшейся яви сломался и растаял, не оставляя после себя неприятное чувство потери. Арефа встал и распахнул все шесть лебединых крыльев за своей спиной. Их легкомысленные белоснежные перья щекотали голые ноги и спину. Он немного замерз, потому что был наг. Но белые крылья дрожали не от холода. Восторг пронизывал их, и Арефа готов был взлететь.
- Ра-а-Ммуэль!
Эльф обернулся.
- Посмотри на меня! Кто я? Ты знаешь, кто я? Я, кажется, еще нет.
Эльф подошел к мальчику и, сняв свой голубой, подбитый овчиной плащ, накинул его на Арефу, аккуратно завернув под лопатки, откуда росли шесть белых крыльев. Мальчик, укутавшись, зажал в кулаке у горла края плаща, и не в силах поверить в счастье, охватившее его, проговорил:
- Теперь я знаю, куда мы идем, Ра-а-Ммуэль. Теперь я знаю, кто я!
Они поднимались выше и выше. Эльф шел, опираясь на посох. Ангел Арефа летел. Однажды белая, легкая тень мелькнула среди деревьев, но тут же исчезла – даже эльфам и ангелам здешние единороги избегали попадаться на глаза. Вскоре Лес совсем кончился. Одно, два дерева – не более. Чистейший, холодный воздух. Короткая, озябшая трава, мхи, цветы – белые, нежные, напоминающие полевые ромашки. Эльф поклонился одному такому цветку. Он сбросил сумку, рядом положил посох. Арефа опустился подле на камни. Вдалеке показался путник. Он спускался к ним, легко скользя меж каменных ребер вершин. Это был эльф. Наконец он поравнялся с Ра-а-Ммуэлем и Арефой. Протягивая руки, прибывший промолвил:
- Мы давно уже ждем вас. Пойдемте! Пойдемте!
Арефа снова взлетел. Ра-а-Ммуэль последовал за эльфом на своих двоих, так и оставив свой посох и суму внизу. «Здесь они мне больше не понадобятся» – подумал он.
- Меня зовут Натаэль. – представился эльф. Арефа отсалютовал ему, Ра-а-Ммуэль кивнул. Натаэль все время что-то говорил, вдохновенно и радостно. Он был еще совсем юным Эльфом, родился в этих горах, и никогда не приходил сюда Дорогой Невозвращения. Ра-а-Ммуэль не слушал его болтовни. Он думал о своем: об Эе и жаворонке тогда, в небе. Прошлое похоже на дождь, оставляющий в душе влажные следы: капли высохнут, но эти едва уловимые разводы на стекле… Арефа медленно парил над ними.
- Ну, вот мы и пришли, – промолвил Натаэль и остановился. Он вскинул длинные руки с широкими, красивыми ладонями и радостно произнес:
- Вот он – благословенный Город Эльфов. Белокрылый Эльбири.
Ра-а-Ммуэль посмотрел вдаль: на снежных склонах стоял самый прекрасный город, который можно было только вообразить. Белоснежный, с золотыми куполами и башнями. Своды тысячи радуг в восхитительном танце окружили его, словно это был невообразимых размеров водопад. Счастливые обитатели этого прекрасного места – эльфы – собрались у Голубых Ворот и встречали Ра-а-Ммуэля и Арефу. Среди них попадались и знакомые лица, старые приятели, старинные друзья. Некоторые эльфы восседали на крылатых лошадях без седел и уздечек. Одного такого скакуна подвели к Ра-а-Ммуэлю. Он сел на белоснежную спину животного и торжественно въехал в Город, через Голубые Ворота Эльбири. Вскоре встречавшие эльфы разошлись или разъехались по своим делам. Ра-а-Ммуэль медленно проезжал по светлым, залитым солнцем улицам. Отовсюду доносились звуки нежной музыки, пение. Здесь нельзя было не быть счастливым. Ра-а-Ммуэль горько улыбнулся. Он любил Эльбири… Он любил Эю. Но больше Эи он любил Вечность. Этот Город был олицетворением Вечности. Ра-а-Ммуэль тяжело вздохнул. Ангел Арефа молча кружил над ним, мощными взмахами крыльев поднимая ветер, и любовался красотою города эльфов. Ра-а-Ммуэль шлепнул коня по шее, и животное, распахнув золотые крыла, точно пытаясь обнять встречные потоки воздуха, взмыло ввысь. Быстро поравнявшись с Арефой, Ра-а-Ммуэль воскликнул, пытаясь перекричать ветер:
- Смотри, Арефа, смотри вдаль и в вышину! Там стоит твой город – Город Ангелов – Рагнагор. – Эльф указал рукой на запад, где синело великое чудо. Арефа кивнул и, коснувшись на прощание ладони Эльфа, улетел в свой сияющий, сине-облачный Город. А Ра-а-Ммуэль еще долго смотрел ему вслед, любуясь башнями Рагнагора и кружившими над ними белыми и голубыми драконами.
Потом, взглянув вниз, на Эльбири, повернул коня обратно в город эльфов. Крылатый конь, не спеша, вез его по улицам эльбиритского града (здешние эльфы называют себя эльбиритами), Ра-а-Ммуэль восхищался его красотою, белыми до небес стенами, сводами, золотыми аркадами. Безграничное голубое небо над головой, казалось, слилось в единое с Городом, превратившись в его неотделимую часть.
- Ра-а-Ммуэль! – услышал он за своей спиной, проезжая мимо высокой голубой колоннады, протянувшейся далеко на север Эльбири.
- Подожди! – это был Натаэль. Молодой эльф ехал верхом на белой лошади с серебряными крылами. Ра-а-Ммуэль остановил своего коня, поджидая Натаэля.
- Наконец я все-таки догнал тебя! – радостно сказал юноша. Ра-а-Ммуэль ничего не ответил, а только внимательно посмотрел на него: красивое, молодое, лицо; темные волосы; серые, еще не повидавшие белого света глаза и заостренные уши, – и ни о чем не подумал. Мысли покинули его при радости от того, что он вновь оказался в родном, милом сердцу городе.
- Ра-а-Ммуэль, королева Эльфирея просит тебя в свой чертог Май-Айльрами.
Ра-а-Ммуэль соглашаясь, кивнул.
- Он находится там, на западе, – бросил вперед себя слова юный эльбирит, указывая на голубовато-серебристый дворец. – Поспешим же! Скорей!

Королева Эльфирея восседала на мраморном Троне и была величественно прекрасна. Ласковой улыбкой встретила она Ра-а-Ммуэля и сопроводившего его эльбирита. Только несколько мускулов слабо дрогнули на ее лице. Владычица сделала пригласительный знак рукой, предлагая посетителям расположиться в креслах по обе стороны ее Трона. Ра-а-Ммуэль низко поклонился королеве и сел по правую руку от нее. Натаэль предпочел встать чуть позади Трона.
- Ты тосковал по этому миру?
Ра-а-Ммуэль утвердительно кивнул. Королева хлопнула в ладони, и эльфы слуги покинули Тронный зал. Она сказала:
- Ты тоже оставь нас, брат мой Натаэль.
Юный эльбирит поклонился своей госпоже и сестре и удалился.
- Ну, вот мы и одни, – промолвила Эльфирея.
В тот день о многом говорила она с Ра-а-Ммуэлем, спрашивала его о городах Преходящего, о Левиафане, о Море, о Людях. Ра-а-Ммуэль кротко отвечал ей на все ее вопросы, а она с глубоким вниманием слушала его слова. Наступил вечер. Эльфирея взяла Ра-а-Ммуэля за руку и потянула за собой:
- Пойдем со мной.
Они прошли по потемневшим коридорам, поднялись под купол самой высокой башни чертога Май-Айльрами – Эфну – и вышли на широкий балкон. Сонный ветер здесь не был холодным, он нежно касался уставшего мужественного лица Ра-а-Ммуэля. Королева Эльфирея долго смотрела вниз, на город.
- Здесь красиво, не правда ли?
Эльф кивнул головой.
- Ты наверняка мечтал вернуться в Эльбири? Ты не забыл меня?
Ра-а-Ммуэль не ответил.
- Не говори, я знаю.
Они снова стояли молча, вернее, владычица замолчала. Мягкий ветер Эльбири развивал пепельные локоны Эльфиреи. Она коснулась руки Эльфа и спросила:
- Каково любить смертное?
- Госпожа, позвольте мне не отвечать, – с робкой нежностью попросил Ра-а-Ммуэль.
- Не отвечать? Ты ведь не любишь ее? Не любишь… нет… нет! Ты не можешь любить ее!
- Все не так грустно, моя госпожа…
- Пожалуй…
- Все меняется.
- Но не мы!
- Да же в вечном Эльбири есть время, госпожа.
Ветер коснулся губ Эльфа, и он замолчал. Эльфирея обняла его за плечи и повернула к себе.
- А это меняется? – спросила она и поцеловала Эльфа в теплые губы. Но как только поцелуй растаял, Ра-а-Ммуэль отстранил ее объятья и отвернулся.
- Но… но ведь ты любил меня тогда! Любил… - прошептала Эльфирея и попыталась заплакать – только счастливые эльбириты не умеют плакать – и у нее не получилось.
Эльф не ответил. Высоко на западе слабо светился сумерками синий Рагнагор, и Ра-а-Ммуэль смотрел на его башни. Когда он обернулся, королевы уже не было рядом.
Утром Ра-а-Ммуэль снова предстал перед божественным ликом владычицы эльфов.
- Я должен продолжить путь, моя госпожа, – твердо сказал он. Эльфирея в удивлении приподняла бровь.
- Я продолжу подъем. Выше и выше… - объяснил он.
- Как пожелаешь, – сухо ответила Эльфирея, и взгляд ее был холоднее снега на белых вершинах. – Но возьми хоть крылатого коня из моей конюшни.
Ра-а-Ммуэль покачал головой.
- Я пойду пешком, – ответил он и с поклоном удалился из Май-Айльрами. Эльфирея смотрела ему вслед, как за ним закрылись двери Тронного зала, и впервые за свою бесконечно счастливую жизнь испытала горькое сожаление.

Спустя два дня справа от него показались синие стены Рагнагора, но Ра-а-Ммуэль оставил их позади. Правда, всего один раз он обернулся, – над главными воротами Рагнагора повисла маленькая крылатая точка. Арефа махнул на прощание рукой и скрылся под сводами города.
Ра-а-Ммуэль отвернулся. Дорога, приведшая его в Эльбири и к подножию града ангелов, вела выше: выше вершин, выше небес. Ра-а-Ммуэль все шел по ней, ни о чем не думая, ничего не вспоминая.
Выше и Выше не осталось ничего живого, не было воздуха, не было Смерти – ничего, что можно было бы определить как существующее, жизнь – только Вечность. Она не имела ничего общего даже с эльфами, ведь бессмертие уже само по себе подразумевает существование смерти. Это была абсолютная Вечность. Она простиралась от вершин, распространяясь вокруг, насколько хватало глаз, переплетаясь с Дорогой. Здесь медленно жили Звезды, а Время проносилось мгновенно, унося на своем хвосте огни комет. Здесь пребывало Первозданное: Тьма и Холод.
Сюда забредали только Единственные – редко или вообще НИКОГДА. Ра-а-Ммуэль смотрел своими голубыми глазами в бесцветные очи Вечности, он протянул Ей руки.
- Чирик, чирик! – взорвалось в леденящей тишине радужными огнями звуков, и на его запястье села маленькая серая птичка – жаворонок – лак.
- Чирик, чирик! – повторила она, склонив на бок крохотную головку, и вновь разноцветное излучение голоса Лак поразило Безмолвие.
- Здравствуй, Ра-а-Ммуэль, я так ждала тебя все это время, но ты не вернулся! – пиликнул жаворонок.
- Кто ты? – спросил Эльф у птицы.
- Ха-ха, разве ты не знаешь?! Неужели ты не помнишь? Ха-ха!
Лак вспорхнула и, немного покружив над головой Эльфа, улетела, растворившись во Тьме. Последние слова жаворонка уже были не слышны, но на беспредельной глади первозданного Безмолвия, точно на поверхности воды, они зажглись разноцветными пятнами, и Ра-а-Ммуэль прочитал их:
«Эя… Эя…».
Имя постепенно исчезло.
Дорога кончалась здесь и продолжала свой бег в иных мирах.
Не оглядываясь назад, Ра-а-Ммуэль стал возвращаться.
Миновав Рагнагор и белокаменный Эльбири, он спешил к подножию бессмертного мира. Подобрав свой посох и суму, оставленные на камнях недалеко от Эльбири, он еще раз оглянулся на белый эльфийский Город и, махнув рукой, продолжил спуск.
Теперь он шел через Время. Изумрудную листву деревьев сменила золотая.
Ра-а-Ммуэль прошел Горы и Лес, оставил позади Море.
Он смотрел, как белые снежинки, долго кружа в воздухе, ложатся на высохшую, старую траву, а ветер гуляет в поле, где был так счастлив Эльф со смертной девушкой. Он посмотрел в небо и прочел там ее имя. Последний полуувядший цветок дрожал от холода, прижимаясь к земле, от чего казался еще более хрупким. Эльф печально смотрел вдаль, и на лице его появились морщины, а седой ветер серебрил его спутавшиеся волосы и пел:
- Ра-а-Ммуэль прошел Дорогой Невозвращения и вернулся…
3.04.98.