1950 Отстоять Сеул

17 сентября 1950 г. Сеул

Хотя со дня их приезда в Корею прошло уже больше месяца, в первый раз майор Лунин выехал на фронт только сегодня. Строго говоря, его командировка не предусматривала участия в боевых действиях; их группа преподавателей и адъюнктов высших военно-учебных заведений Советского Союза прибыла в недавно освобожденный Корейской народной армией Сеул для того, чтобы ознакомиться с захваченными образцами американской военной техники, а также документацией военных ведомств и учреждений марионеточного южнокорейского правительства. Лунину, третий год служившему в Военно-политической академии, поручили изучить и составить обобщающий отчет о постановке пропагандистской и воспитательной работы в армии Ли Сын Мана.
Архив соответствующего подразделения министерства обороны удалось захватить в целости и сохранности благодаря героическим действиям корейских танкистов и вот уже целый месяц, кроме воскресений, Лунин отправлялся в массивное, построенное японцами по образцу берлинского музея Боде здание серого камня, где сейчас разместилась контрразведка Народной армии, и с помощью переводчика пытался вникнуть в подробности того, что «Красная звезда» так удачна назвала «механизмом оболванивания простых южнокорейских тружеников, поневоле надевших потертую солдатскую шинель». (Соответствующую заметку с указанием даты Лунин аккуратно вырезал, намереваясь сослаться на нее в своем отчете).
Всё изменилось позавчера: то ли больше людей появилось в коридорах, то ли двигаться они стали быстрее и шумливее, но к вечеру майор знал – американцы большими силами высадились в Инчхоне, в 40 километрах от Сеула, как раз там, где полвека назад не сдавался врагу наш гордый «Варяг». Поскольку никаких свободных резервов для обороны столицы у Народной армии не было, то Лунина нисколько не удивил сегодняшний ранний вызов к руководителю их группы полковнику А.П. Шмелю, который предложил ему съездить в штаб оборонявшей город 18 дивизии и подтянуть там, если можно, партийно-воспитательную работу, но без глупостей.  Формально говоря, это был не приказ, а просьба, и не совсем законная – вряд ли Шмель получил распоряжение из Москвы бросить в бой офицеров не участвующего в войне СССР – но отказаться Лунин не мог, и не хотел, и уже через 10 минут спустился к пятому подъезду, где его ждал трофейный американский «Виллис» с переводчицей (а не со специальным водителем, как раньше) за рулем.
Лунин знал ее, хотя вместе они еще не работали. Товарищ Пак – она отзывалась только на такое обращение, хотя у девушки без сомнения было и собственное имя, вероятно, нежное и поэтическое вроде «Утренней розы» - резко выделялась среди своих соратников и соратниц высоким ростом и чертами лица, приятными и привлекательными, несмотря на тщательно поддерживаемую суровость, в которых, при всех отличительных признаках ее расы, нельзя было не заметить сходства с актрисой Серовой.
Причина такого необычного для корейского офицера облика выяснилась довольно быстро; после взаимного представления Лунин, как старший по званию, не постеснялся задать тов. Пак несколько прямых вопросов и при всей лаконичности полученных ответов узнал, что отцом младшего лейтенанта Народной армии Кореи был русский (вернее, украинский) железнодорожник с КВЖД, который, впрочем, вскоре после ее рождения уехал то ли в Австралию, то ли в Аргентину, а она с матерью осталась в Харбине и училась, несмотря на корейское имя, в русской школе. После прихода японцев они вернулись на родину, в Вонсан, откуда уже новая, народная власть направила ее на учебу в Советский Союз, так что по-русски девушка говорила без малейшего акцента. Машину она тоже вела очень уверенно, хотя дорогу назвать сложной было трудно – движение практически отсутствовало и лишь изредка встречались запряженные буйволами повозки и шагавшие в недлинных колоннах крестьяне с лопатами и вилами. Лунин, хорошо помнивший как был забит до краев грузовиками и подводами разбитый вдрызг западноукраинский проселок, по которому его в первый раз везли на фронт в апреле 44, разглядывал безлюдные поля вокруг себя не без удивления.
- Так куда мы едем сейчас?
- В Сувон, в штаб 18 дивизии. Там соберут всех заместителей командиров по культурно-просветительной работе. – Тут тов. Пак притормозила, пропуская двух выворачивавших на дорогу велосипедистов в танкистских комбинезонах. – Потом мы поедем 70 полк. Он сейчас выдвигается для нанесения контрудара
- А как вообще положение сегодня? – задавая вопрос, Лунин мог любоваться ее лицом. – Мне не перевели сегодняшнюю сводку.
- Положение тяжелое. Враг атакует превосходящими силами. - Даже отвечая, девушка смотрела только перед собой.
- А как вы думаете, мы удержим Сеул?
- Мы будем драться до последней капли крови, - решительно отрезала младший лейтенант.
«Дурочка сказала бы, что наша победа несомненна, трусиха – правду, - отметил Лунин. Впрочем, советскому офицеру как раз трусиха правды говорить и не стала бы.
Когда они свернули с большака и начали подыматься по пологому склону, смотреть по сторонам стало интересней. Появились пехотинцы, усталые, в грязном обмундировании, промелькнули умело замаскированные две полевые кухни и развернутая на боевой позиции зенитная батарея. Городок в низине, к которому они ехали, кишел людьми, но тов. Пак остановила машину, не въезжая в него, у четырехэтажного здания в глубине просторного сада, полного бойцов всех родов войск, но на одно лицо, палаток и сваленных в кучи ящиков.
У входа в дом тов. Пак объяснилась с часовым, подозрительно оглядывавшего советского советника, одетого в форму старшего офицера Народной армии, но без погон и знаков отличия, и они поднялись на третий этаж. Там она провела Лунина в уставленную школьными партами комнату и показала на стол учителя.
- Вы сидите здесь. Я стою у вас за спиной и перевожу. Товарищи сидят там.
В комнату заглянул молодой офицер, если Лунин правильно посчитал его звезды – капитан. Увидев тов. Пак, он подошел к ней и сказал ей несколько фраз, после которых она обратилась к Лунину.
- Меня вызывает полковник Сон. Подождите меня.
Оставшись один, Лунин достал из нагрудного кармана блокнот и задал себе вопрос – а о чем он будет говорить? Правильная постановка политико-воспитательной работы – дело куда более сложное, чем организация снабжения частей или повышение точности артиллерийской стрельбы.
Через несколько минут вошел и первый слушатель, остановился перед столом  Лунина, отдал честь сначала висевшему у того над головой портрету вождя корейского народа тов. Ким Ир Сена, который неделю назад принимал руководителя их делегации и секретаря ее парторганизации, потом самому Лунину и сел за первую парту. Входившие следом офицеры, независимо от звания, в точности повторяли эти телодвижения; усевшись, они клали руки на парты и молча смотрели перед собой, и только двое уже немолодых офицеров тихо говорили друг с другом.
Через полчаса, когда класс был наполовину полон, Лунин, уже набросавший тезисы своего выступления и чувствовавший себя все более и более неуютно, спросил:
- Товарищи, кто из вас говорит по-русски?
В ответ справа от него поднялась рука с двумя забинтованными пальцами. – Я. Мало.
- Переведите , пожалуйста, товарищам, что я сейчас пойду за переводчицей. Вы меня поняли?
- Плохо.
- Скажите остальным, что я скоро вернусь, - по слогам повторил Лунин и, не дожидаясь пока кореец начнет говорить, вышел в коридор.
Соседняя с его классом дверь была распахнута и доносившийся из нее перестук пишущих машинок, звонки нескольких телефонов одновременно и срывающиеся на крик голоса подсказывали бывалому человеку – обороной Сеула руководят именно отсюда. Тут же навстречу советскому майору выбежали двое ординарцев в запыленных гимнастерках, третий кореец, передавший им большой пакет с тремя сургучными печатями обернулся и внимательно посмотрел в широкие глаза русского офицера.
В ответ на незаданный вопрос Лунин пробормотал несколько заученных звуков, которые должны были означать – «Я советский советник. Где товарищ Сон?» К его удивлению, кореец понял его с первого раза и молча указал в дальний конец длинного школьного коридора. Двери по обе его стороны были плотно закрыты и, хотя на них и в полутьме были видны крупные надписи мелом, разобрать корейские письмена майор был, конечно же, не в состоянии.
Уже дойдя почти до конца коридора и решив подождать там, пока кто-нибудь не выйдет, Лунин вдруг услышал совсем рядом с собой негромкие женские стоны. И хотя ему не так много довелось разговаривать с тов. Пак, никаких сомнений в том, что он узнал ее голос, у майора не было. Хуже того – он догадался, что именно вынудило обычно такого собранного и подтянутого офицера так несдержанно выражать свои чувствования. И как бы в подтверждение своей догадки замерший Лунин явственно разобрал поверх ритмичного скрипа диванных пружин тяжелое сбивчивое дыхание другого человека.
Майор был ошеломлен. Нет, конечно, общеизвестно, что самая страшная война не в состоянии умертвить чувства еще живых людей. И он сам, проведший больше года на фронте, знал, и не только по рассказам, как рачительно и жадно расходуется там редкое тепло женской ласки, но чтобы так откровенно, днем, в помещении штаба, когда в буквальном смысле за стеной решается судьба Родины… 
И хотя Лунин не хотел признаваться себе в этом, особенно обидно ему было за тов. Пак. Не то, чтобы он осмеливался строить какие-то личные планы в отношении этой девушки, но ее строгое поведение и миловидность невольно заставляли думать о ней только самое хорошее. А она, оказывается, привезла его к любовнику и не постеснялась ради немедленно удовлетворения своей нечистой страсти почти что сорвать его, Лунина, выступление перед специально приехавшими с фронта офицерами. Не скрывая злости, Лунин стукнул в дверь. Содержание ответного рыка он, конечно, не понял, но желание снова стучать у него пропало.
Тов. Пак вышла ровно через четыре минуты. Она была застегнута на все пуговки и даже короткие ее волосы были уложены и расчесаны с предельной аккуратностью; впрочем, увидев в коридоре советского майора, она смутилась, но лишь на долю секунды, и деловито спросила:
- Товарищи уже собрались?
Лунину очень хотелось ответить ей крепкой фронтовой грубостью, но безмятежное спокойствие ее красивого лица удержало его и он лишь кивнул.
Политработники, слегка оживившиеся за время отсутствия советского товарища, встретили их усиленными перешептываниями и не только усталыми, но и прямо-таки недовольными взглядами. Тов. Пак, как будто не помня о том, что здесь она и по званию, и по возрасту самая младшая, решительно встала под портретом тов. Ким Ир Сена и громко сказала всего несколько коротких фраз. Тишина воцарилась почти моментально, после чего девушка обернулась к Лунину.
- Начинайте, тов. майор.
Лунин достал из кармана блокнотик с тезисами, оглядел класс, в первый раз заметив на боковой стене картину, изображавшую празднество на площади Тяньаньмэнь, поглубже вдохнул и начал:
- Товарищи! Мы собрались с вами в трудный для вашей Родины, для всего дела социализма и мира час, когда над столицей свободной Кореи, славным городом-героем Сеулом, нависла смертельная опасность.
Говорить было легко, легче, чем он предполагал. Пока тов. Пак переводила предыдущую фразу, он успевал сформулировать новую, тем более, что и на предыдущем месте службы в штабе округа, и в Академии, ему не раз доводилось делать доклады на семинарах и научно-практических конференциях о совершенствовании методов агитации и пропаганды в войсках. В первую очередь он предложил увеличить количество и частоту общих и партийных собраний, а также политинформаций и коллективных читок постановлений партийных органов, выступлений руководителей, передовиц центральной прессы, других директивных документов, наладить регулярный выпуск по возможности машинописных боевых листков, немедленно приступить к оформлению и насыщению необходимой литературой и наглядными пособиями не только постоянных, но и с учетом постоянно меняющейся линии фронта – и переносных ленинских комнат в каждом батальоне и батарее.
Последние слова Лунин произнес чуть тише прежних, вдруг сообразив, что в корейской армии такие помещения могут называться как-то по другому, хотя, конечно, Владимир Ильич уже давно стал символом борьбы за освобождение трудящихся во всем мире, в том числе и на Корейском полуострове. Когда тов. Пак без малейшей заминки перевела это новаторское даже по советским меркам предложение, Лунин перешел к вопросу, который он намеревался поставить в центр своей научной работы, - о мобилизующей роли клятвы отомстить врагу, даваемой личным составом у изголовья замученных врагами патриотов, на пепелищах сожженных населенных пунктов, революционных и культурных памятников. Закончил он просто.
- Товарищи! Главная наша задача – добиться того, чтобы слова «Ни шагу назад!» стали не просто лозунгом, а чтобы они стали личным убеждением каждого бойца. Тогда и в условиях численного перевеса неприятеля можно и нужно будет не только остановить его, но и разгромить! Вперед к победе, товарищи!
Тут политруки дружно захлопали и, без команды и не прощаясь, начали выходить. Лунин, восстанавливая дыхание, сел. В целом он был доволен и собой, и своим выступлением, хотя немного разочаровывало отсутствие конспектов перед слушателями и их уточняющих вопросов.
Как будто почувствовав эту легкую досаду советского гостя, один из выходивших последними офицеров с большим орденом на груди, остановился перед ним и, глядя прямо в глаза, негромко заговорил. Тов. Пак, явно удивившаяся такой нескромности, с опозданием перевела:
- Тов. майор, но если все будут стоять насмерть и погибнут, то кто тогда выполнит боевую задачу и остановит врага?
Если бы Лунин мог бы быть откровенным, то сказал бы, что нельзя так буквально понимать выбрасываемые в красноармейскую массу лозунги, однако, разумеется, отвечать ему пришлось совсем по-другому.
- Боец, младший командир не должны об этом думать. Их долг – умереть, но не отступить, а том, что будет потом, должен думать старший командир. Наша задача – убедить каждого бойца в том, что его пять метров фронта – самые важные, даже единственно существующие, что победа – это не когда кто-то другой водрузит красное знамя над Пусаном или Вашингтоном, а когда он вот тут не отступит.
Лунин кашлянул, почувствовав, как сильно хочется ему взять руку торопливо говорившей так страстно и так близко к нему девушки и, может быть, погладить ее.
- И тогда мы победим, даже если погибнем все, потому что враг слишком ценит себя, слишком много рассуждает и отступит если и не перед нами, то перед своими страхами.
- Понятно, - кивнул кореец, отдал честь и пошел к уже освободившемуся выходу.
«А ведь через час его могут убить, - подумал Лунин. Самое позднее через неделю три четверти его сегодняшних слушателей будут мертвы или искалечены – ради того, чтобы социализм был бы построен во всей Корее. Может быть, им стоило сказать о чем-нибудь другом? О чем? О том, что завтра или послезавтра они, советские офицеры, будут эвакуированы из Сеула? Или о том, как в марте 45 в политотдел их полка под Бреслау попала немецкая бомба, так что погибли все, кроме него и ездового, с которым они перепрягали во дворе трофейную лошадь? И чем это им помогло бы?
- Тов. майор, нас ждут в штабе 70 полка, - напомнила стройная переводчица.
Лунин сообразил, что они остались вдвоем и теперь он может откровенно поговорить с ней, но решился начать лишь тогда, когда она вывела машину со штабного двора, куда как раз привезли двух безногих раненых, на дорогу, по прежнему пыльную и пустынную.
- Вы ведь хорошо знакомы с полковником Соном?
- Нет. Сегодня мы познакомились в первый раз, - совершенно невозмутимо ответила кореянка.
Лунин чуть не подавился – он ожидал любой ответ, кроме этого. – Как только сегодня? И сразу же…
Тут майор с трудом нашел приличное выражение. - … вступили в интимные отношения?
- Вы заметили? – легкий румянец на щеках доказывал, что тов. Пак не потеряла украшающую любую девушку способность смущаться.
- Еще бы не заметить! Вы стонали так сладострастно, что, наверное, это услышал весь штаб.
Я старалась молчать, но тов. полковник был так…, - она тоже поискала слово, -…неаккуратен, что мне было трудно сдерживаться.
- Да, но почему вы отдались ему? Вы полюбили его с первого взгляда?
- Нет, конечно, - тут тов. Пак пошла на обгон длинной упряжки из четырех буйволов. – Тов. полковник на фронте уже месяц не имел женщины. Поэтому, когда он меня встретил, он предложил мне это.
- И вы немедленно согласились? – Лунин в упор смотрел в лицо девушки, не веря, что она не шутит над ним.
- Это мой долг. Регулярная любовь также необходима для здоровья, как и регулярное питание, а полковник Сон сейчас на самом важном для Родины участке. Отказать ему я считаю дезертирством.
Нет, она совсем не шутила. – Так что, любой солдат из защищающей Сеул дивизии может рассчитывать на вас в этом смысле?
Машина свернула на проселок. – Конечно, нет. Я офицер и должна иметь отношения только с другими офицерами.
- А как же защищающие столицу рядовые?
Тов. Пак уловила иронию в голосе советского советника и ответила уже суше. – В народной Корее достаточно женщин, которые готовы выполнить свой долг. В том числе и в освобожденном Юге.
После паузы Лунин решился задать еще один вопрос.
- Тов. Пак, вот я уехал из дома, из России, полтора месяца назад. Здесь, в чужой стране, не зная языка, ни с кем не познакомился. Могу я надеяться на то, что вы проявите ко мне такую же чуткость, как и к полковнику Сону?
Вместо ехидного смешка, которого опасался майор, девушка ответила  очень серьезно. – Пока перед нами такой задачи не поставлено.
Кто ее может поставить, спрашивать не хотелось.
Проехав мимо еще не убранных полей с маисом, они въехали в негустой лесок. Дорога медленно пошла под уклон, тов. Пак повернула направо и вдруг резко затормозила, выругавшись. Лунин, смотревший в сторону, пытаясь угадать, что за деревья росли здесь – не павлонии ли? - повернул голову и увидел, что они выехали прямо на берег реки, не слишком широкой, но быстрой.
- Здесь должен быть мост, - объяснила тов. Пак, доставая карту из своего планшета. Продолжавшаяся на той стороне дорога и одинокая ферма посередине стремнины подтверждали добросовестность ее ошибки – только сейчас мост был разрушен и очень умело.
- А далеко отсюда до штаба полка? – Лунин вышел из машины, чтобы скрыть волнение.
- Около трех километров, - тов. Пак продолжала изучать карту.
- Мы вполне можем дойти туда пешком. Вы умеете плавать?
Пока младший лейтенант отводила машину поглубже в лес и маскировала его валежником и  похожей на папоротник, только много разлапистей, зеленью, Лунин огляделся. Чувство близкой опасности, необъяснимое и безошибочное, так пугающе хорошо знакомое ему с войны, нарастало с каждой минутой. Если фронт совсем рядом, то почему вокруг так тихо? Щебечут птицы, вода шумит на перекатах, шелестят листья на деревьях. А почему не слышно отзвуков героического сопротивления народной армии интервентам из ООН? Может быть, оно уже закончилось?
Тов. Пак вышла на песчаный берег.
- Я переплыву там, - она показала на заросший высокими кустами, подступавший к самой воде невысокий утес метрах в ста от них, - а вы здесь. Встретимся на том берегу на дороге.
Как будто опасаясь, что майор будет возражать, тов. Пак, не дожидаясь ответа пошла прочь настолько быстрым шагом, насколько позволяли ее тяжелые ботинки и сыпучий песок под ними. Лунин возражать не собирался; подождав с полминуты и убедившись, что девушка не оборачивается, он отбежал в прибрежные заросли и, прячась за деревцами и кустами, последовал за ней. Идти пришлось недолго – перебравшись через утес, девушка остановилась, осмотрелась и, никого не заметив, начала раздеваться. Лунин рассчитывал, что сможет подглядывать за ней, устроившись в пышном раскидистом кусте с остренькими листиками и потихоньку раздвигая его ветки; но куст оказался колючим, так что, едва шевельнув головой, майор поцарапал себе щеку и мочку уха. Тут он заметил внизу, у основания утеса, небольшую пещеру, выдолбленную вероятно, разливающейся рекой. Песок, на который ему пришлось лечь, забравшись туда, был холодным и влажным, зато отодвинув в сторону высокую желто-зеленую копну какого-то растения, подымавшегося на два метра у самого входа, он мог превосходно видеть, как тов. Пак, уже разувшись и сняв брюки с портупеей, медленно стягивала пропотевшую гимнастерку через голову – но, к огромному огорчению майора, стоя к нему спиной.
Раздевшись донага, девушка аккуратно сложила одежду, вместе с ботинками отнесла их к воде и вдруг неожиданно развернувшись, пошла прямо на Лунина. Майор, в первый раз увидевшей какой крупной и красивой была ее грудь, до сих пор тонувшая в складках безразмерной гимнастерки, перепугался как курящий школьник, неожиданно увидевший завуча, но тов. Пак остановилась у первого из окружавшего его утес кустов и с неотразимой девичьей грацией присела под ним. Лунин уважительно отвел глаза в сторону – и вздрогнул всем телом: по песчаному берегу реки бесшумно шли трое американцев. Лунина поразило даже не само их появление, в конце концов, под Сеулом уже высадилось более ста тысяч интервентов, а то, что он, боевой офицер, опытный разведчик, ухитрился проморгать их появление как какой-нибудь новобранец из Средней Азии. Впрочем, поспешил объяснить свой промах Лунин, все дело было в его спутнице. Если бы он, затаив дыхание, наблюдал за обстановкой, а не за тем, как младший лейтенант народной армии неторопливо разоблачалась, он наверняка не позволил бы неприятелю захватить себя врасплох.
Тов. Пак тоже заметила врагов, немедленно вскочила на ноги, рванулась вперед, к своим вещам, - и опоздала. Первый из патрульных, светлокожий мулат со шрамом над правым глазом, уже пересек ее путь и она, так неосмотрительно выбежавшая из кустов, остановилась в замешательстве.
Американцы, судорожно схватившиеся за приклады своих винтовок, не меньше младшего лейтенанта удивились встрече в таком безлюдном месте с молодой одинокой девушкой, но быстро смекнув, что никакой опасности совершенно голая кореянка не представляет, тут же окружили ее с трех сторон, без малейшего стеснения таращась на ее красивое тело. Командир патруля, судя по нашивкам – бывалый уорент-офицер, церемонно поцеловав тов. Пак руку, которой она судорожно пыталась прикрыться, достал из полевой сумки фотоаппарат и сфотографировал ее в обнимку с двумя своими самодовольно лыбившимися подчиненными. Затем фотолюбитель надел на беззащитную девушку свою каску, дал ей в руки свою винтовку и таком виде запечатлел ее и ее груди в различных ракурсах – спереди, сбоку и снизу.
Тут инициативу перехватил рыжеволосый, веснушчатый парень. Вручив тов. Пак свой противогаз, он заставил ее напялить его на себя, а потом поставил перед ними на четвереньки. Тут Лунину стало стыдно – его соратница, боевая подруга подвергалась такому отвратительному глумлению, а он не только не делал ни малейшей попытки ей помочь, но и не находил сил просто отвернуться - даже сейчас, когда, по всей очевидности, должно было начаться то, что всегда происходило между солдатами победившей армии и женщинами захваченной страны.
Но уорент-офицер щелкнул еще пару раз своим аппаратом, помог девушке подняться, снял с нее противогаз, сунул ей в руку какую-то коробочку и интервенты, сально ухмыляясь, пошли прочь – прямиком к ее одежде, положенной у самой воды.
Оставленная одна, тов. Пак с видимым отчаянием смотрела в спины удалявшихся врагов, явно не зная, что делать. Тут Лунин, наполовину выбравшийся из своего укрытия, тихонько присвистнул; девушка услышала его, обернулась и, прикрываясь обеими ладошками, побежала к нему. Майор протянул правую руку, другой отодвинул кусты и помог ей забраться в пещеру.
- Вы что тут делаете? – спросила девушка, опускаясь на колени и отбрасываясь прочь подаренную коробочку. - Я испугалась, что вас уже…
Вместо ответа Лунин прижал палец к губам.
Американцы шли очень осторожно, высоко подняв головы, с пальцами на спусковых крючках и, может быть, ничего и не заметили бы, если бы фотограф-любитель не остановился бы закурить. Бросая спичку в сторону он и увидел небольшую горку вражеского обмундирования. По его приказу рыжеволосый присел над ней, осторожно начал в нем копаться, вытащил наружу небольшой пистолет, о существовании которого Лунин не догадывался, и вдруг с триумфом поднял над головой узенький бюстгальтер. Негромко смеясь, командир примерил трофей на себя, потом, обнюхав его, сунул в карман. Тоже самое он сделал и с обнаруженными чуть позже панталончиками. Краем глаза Лунин видел, как густо покраснела тов. Пак – куда сильнее, чем пару минут назад, когда она позировала интервентам в чем мать родила, - и как неловко ей было перед советским офицером за проказы распоясавшейся заокеанской солдатни с ее исподним.
И тут смех разом смолк – похоже, разведчики вдруг догадались, с кем именно они только что сфотографировались. После короткого совещания они разделились – уорент-офицер пошел вверх по течению, рыжий – вниз, а мулат – прямо на них.
- Вы не имеете права сдаваться в плен, - прошептала прямо в его ухо тов. Пак.
- Что я могу сделать голыми руками? – в первый раз Лунин заметил, что младший лейтенант пользуется духами.
- Я могу задушить вас. Не беспокойтесь, это будет быстро.
Ее спокойная уверенность заставила майора похолодеть. Она что, уже не в первый раз оказывала своим командирам подобную помощь?
Американец остановился и Лунин почти автоматически отметил, каким глупым было выражение его круглого лица. И вот из-за этого кретина…
- Ваш долг коммуниста, - девушка зашептала еще тише, - чтобы враг не узнал, что вы советский человек Ложитесь, пожалуйста, на спину. Вы ведь выполните свой долг?
- Когда в этом будет необходимость, - Лунин чуть повернул голову, чтобы лучше видеть, куда мулат сделает следующий шаг и тут тов. Пак вцепилась ему в горло всеми десятью пальцами. Несмотря на неожиданность нападения и бесспорную сноровку кореянки майор без колебаний показал всю свою силу и не только моментально высвободился, но и подмял тов. Пак под себя, прижав к песку ее руки. На мгновение он пожалел, что вовремя не расстегнул брюки, но тут же обрадовался, поняв, что в противном случае никакая сила в мире, даже уткнувшаяся между лопатками американская винтовка не могла бы помешать ему опозорить себя, воспользовавшись положением, в котором из-за собственного рвения оказалась тов. Пак. Но удерживать его губы было нечем и они сами собой потянулись к ее то подымавшемуся к ним, то опускавшемуся правому соску, когда она отчетливо прошептала:
- Я буду кричать.
Лунин поднял голову и, посмотрев в лицо кореянки, искренне удивился застилавшей ее карие глаза острой боли.
- Я вам ничего не сделаю. Только один поцелуй.
- Я буду кричать, - с еще большей решимостью повторила младший лейтенант и Лунин отпустил ее.
Освободившись, она отползла в глубь пещеры и села там спиной к стене, плотно прижав к себе колени. Вспомнив про американца, Лунин осторожно выглянул из пещеры: тот, не дойдя до их схрона метров двадцати, уселся на покатый валун и с наслаждением курил. Майор с облегчением вздохнул. Ему захотелось извиниться перед тов. Пак за то, что он не сумел надлежащим образом скрыть свои нечистые желания, но не хватало духу опять приблизиться к ней.
Когда мулат вдруг начал подыматься на ноги, Лунин отпрянул назад, в густую тень пещерки, но неприятельский солдат к счастью полез не вправо, ко входу в их укрытие, а налево, навстречу появившемуся у реки командиру. Они о чем-то поговорили и, судя по тем пристальным взглядам, которыми удостаивался противоположный берег, они решили, что вражеский офицер уплыл именно туда, в панике бросив и свои документы, и свое обмундирование, включая и так понравившийся им бюстгальтер. Подошедший третий американец собрал прочие вещи тов. Пак в один узел и они, еще раз оглянувшись, крадучись пошли вверх по течению.
Выждав минут пять, Лунин обратился к своей переводчице.
- Они, кажется. Ушли.
Тов. Пак, прикрывая груди рукой, на четвереньках пробралась к выходу, прислушалась, вылезла наружу, под неотрывным взглядом майора, любовавшегося ловкими движениями ее широкого таза, выбежала на песчаный речной берег – и остановилась, обнаружив там лишь свои ботинки. Минуту-другую она крутила головой во все стороны, как будто надеясь, что интервенты в бессильной злобе просто разбросали ее обмундирование куда подальше, но поняв, наконец, что случилось, вернулась под защиту кустов и присела на мшистый, наверное, влажный валун.
Лунин тоже выбрался наружу. Солнце грело все сильнее и порывы свежего ветра доносили с юго-востока все более громкое гудение танковых моторов, но нагая спина тов. Пак неудержимо тянула его к себе. Он подошел к ней как можно тише, остановился в нерешительности, не зная, правильно ли будет ли положить ладонь на ее чуть согнувшееся плечо, и вдруг понял, что тов. Пак плачет – почти беззвучно, почти не моргая веками, но плачет, плачет также горько и безутешно как плакали и, наверняка, будут плакать красивые девушки, никогда не одевавшие офицерскую форму.
Преодолевая болезненные укоры совести – и как он мог позволить своей рахитичной похоти так грубо обидеть своего боевого товарища, такого ранимого и хрупкого уже в силу своего женского естества, майор присел перед ней на корточки.
- Что случилось, тов. Пак?
Девушка плотно прижала руки к груди. – Я виновата. Я виновата в том, что потеряла документы. Потеряла форму, потеряла оружие.
- Это же война, тов. Пак, - Лунину очень захотелось погладить ее по слегка растрепанным волосам. – Тут можно потерять танковую дивизию, крейсер, целую армию, а не только штаны. Главное - выполнить боевую задачу. А мы ее выполнили - лекцию политработникам прочитали и в плен не попали.
- Это вы выполнили задачу, - наверное, ей хотелось вытереть слезы, но сделать это было нечем и Лунин полез в карман за платком. – А меня будут судить. Моими документами и моей формой сможет теперь воспользоваться враг.
«Ну, вряд ли многие в американской армии смогут воспользоваться твоим лифчиком» - не удержался от улыбки Лунин, но вслух сказал, разумеется, другое:
-Этому невозможно было помешать, не выдав меня. Если хотите, я дам показания о том, как все было.
- Не давайте, - младший лейтенант так осторожно промокнула глаза, как будто боялась размазать отсутствующую тушь для ресниц. – Вам не поверят. Я тоже не верю, что могла пойти оправляться совершенно голой и не взять с собой оружие и документы. Я не верю, что могла совершить такую глупость.
- Как не верите? Я же сам это видел собственными глазами, - проговорился Лунин и не заметил этого.
- Нет, - расправив платок, девушка положила его на низ живота, - в это никто не поверит. А поверят в то, что я сама отдала форму и документы врагу. Либо по трусости, либо потому, что хотела вступить с врагом в связь.
- В какую связь? – не понял майор?
- Половую, - пояснила девушка. – Перед этим сначала с себя снимают всю форму.
Смысл в словах тов. Пак был. Наверняка, и в Корейской народной армии были свои органы, и вряд ли они был более доверчивы, чем советские особисты. А те к подобной истории отнеслись бы с большим подозрением. И даже если его удастся развеять, все равно простым выговором младшему лейтенанту не отделаться.
Сам удивляясь своей самоотверженности, Лунин снял свою полковничью гимнастерку без погон.
- Оденьте, тов. Пак. Иначе вы можете обгореть на солнце.
Одеваясь, она через плечо глянула на майора - такой искренней благодарности он очень давно не видел в глазах женщины.
- И пойдемте отсюда. Американцы в любой момент могут вернуться.
Тов. Пак подобрала свои ботинки, обулась и повела советского офицера к их «Виллису». Гимнастерка едва прикрывала пупок девушки, так что он, регулярно отставая, не уставал любоваться движениями ее небольшой попки.
Машина, к счастью, стояла там же, где они ее и оставили, и ключи по-прежнему лежали под сиденьем. Усевшись за руль, тов. Пак почувствовала себя уверенней. – Как мы будем возвращаться? Может быть, американцы уже перерезали дорогу на Сувон.
Лунин думал о другом. А что скажет полковник Шмель, другие офицеры их делегации, когда узнают, что он вернулся из поездки за город в сопровождении совершенно голой переводчицы? Нет, конечно, обвинять его так прямо без дополнительных улик в моральном разложении никто не будет, но нехорошие мысли по его адресу не появиться просто не могут. И кто знает, что ее заставят сказать на следствии? Наверняка и здешние особисты на допросах особенно не церемонятся, даже с женщинами.
- Вы ведь не хотите под трибунал, тов. Пак?
- Нет, - чуть запнувшись, ответила она.
- А что если мы скажем, то есть вы скажете, а я подтвержу, что вас схватили враги? Вы, естественно, отказались дать им показания и они стали вас пытать. Для этого они и сняли с вас всю одежду. Но вы не только ничего не выдали, но и сумели бежать.
Тов. Пак помолчала. – Попасть в плен – тоже позор.
Об этом Лунин, разумеется, подумал. – Верно. Но вы поступили так, чтобы отвлечь внимание врагов  от меня и дать мне возможность скрыться. Вы пожертвовали собой для выполнения приказа обеспечить мою безопасность.
Девушка задумалась. – Но ведь это будет обман. Ложь.
- Почему? Разве вы не были в руках врагов, совершенно обнаженная? Разве то, что ни с вами вытворяли, нельзя назвать пыткой? Скажите честно – вам было больно, душевно больно когда они фотографировали вас, нагую?
- Так вы видели?! – тов. Пак густо покраснела.
- Но разве вы, принося в жертву свою девичью стыдливость, не отвлекли внимание от меня и тем самым не спасли меня? Единственно, что не совсем точно в нашем рассказе – это то, что вы сняли форму не в камере пыток, а для того, чтобы переплыть реку. Но я не сомневаюсь – если бы вы попали в лапы американцев в своем обмундировании, палачи непременно сорвали бы его с вас, вплоть до последнего лоскутка.
Мучительная внутренняя борьба так отчетливо читалась на прежде безмятежном личике девушке, что Лунин искренне пожалел о том искушении, которому он подвергал сейчас эту простую и не знавшую сомнений душу молодой коммунистки. Еще десять минут назад ей все было ясно: она, пусть и неумышленно, не выполнила свой долг и была готова понести то наказание, которое сочтет нужным ее Отчизна в лице непосредственных начальников. А сейчас ей вдруг показали возможность избежать этого  несправедливого наказания, но при этом немного соврав, обманув своих командиров, а значит, и Отчизну – и как быть?
Не говоря ни слова, тов. Пак включила зажигание и осторожно повела машину к проселочной дороге. Лунин, решив, что девушка опять отказала ему, не попытался переубедить ее, понимая всю бесполезность этого, а начал размышлять о том, как ему по возвращении объяснить полковнику Шмелю подобный внешний вид его переводчицы.
Получалось плохо. Если сказать почти правду, то есть что они решили переплыть реку, но в разных местах и, не успел он раздеться, как к нему подбежала уже голая переводчица и, запыхаясь, рассказала о том, как американский патруль украл ее обмундирование, то возникал вопрос – а как это американцы не заметили его и он не заметил их?  И вообще, почему это они решили плыть в разных местах, без визуального контакта? Какая разница, что они разного пола? В первую очередь они оба – офицеры, не отдыхающие на ялтинском пляже, а выполняющие боевое задание, и если бы женщина начала возражать, то он не просто мог, а должен был как старший по званию заставить ее подчиниться требованиям устава и здравого смысла и осуществлять форсирование водной преграды, взаимно прикрывая друг друга.
А если сказать, что он послал ее на разведку и обо всем случившемся знает лишь с ее слов? Да, но что она наговорит на допросе в своем особом отделе? И что если Шмель, прочитав оба протокола, уличит его во лжи? Тогда очевидная, но пока ничем не подтвержденная версия о том, что он склонил женщину к интимной связи и, в то время, когда они занимались этим ее и обокрали вражеские шпионы, получит косвенное, но убедительное подтверждение – а зачем он врет?
На совершенно пустой дороге тов. Пак вдруг резко затормозила и, не дожидаясь, пока осядет пыль, спросила:
- Но если враги пытали меня, на теле должны остаться раны?
Поняв, что она согласилась, Лунин от радости едва не кинулся целовать девушку. - Да, конечно, вам наверняка придется показать их товарищам.
- Но их нет. Откуда их взять?
У майора закружилась голова при мысли, что ему вот-вот удастся не только снова увидеть тов. Пак голышем, но и, может быть, полапать ее.
- Я готов вам помочь. Каким пыткам вы хотите сказать, что подверглись?
Заметив, что не всякий русский поймет такую фразу, Лунин повторил ее по другому. - Какие пытки вам легче было бы вынести? Прижигать пятки нельзя, иначе вы не сможете ходить. Загонять иголки под ногти – слишком больно, да и иголок у нас нет. Наверное, подойдет порка. Достаточно пяти-шести ударов, чтобы на спине остались кровоточащие рубцы. А вы сами не знаете, каким именно истязаниям подвергают захваченных девушек патриоток палачи Ли Сын-Мана?
Несколько минут тов. Пак просидела молча, обеими руками вцепившись в руль, потом решилась. – Давайте порку. И где мы будем делать это?
- Где вам будет удобнее лечь, тов. Пак. Выбирайте сами.
Она повела машину на малой скорости, непрерывно поворачивая голову то в одну то в другую сторону, но подходящее место нашлось само собой – на дальних подступах к Сувону, там, где дорога начинала плавный поворот, наверное, со времен освобождения в июне стоял укрепленный контрольно-пропускной пункт. Еще пару часов назад, на пути туда, тов. Пак пришлось тормозить здесь и показывать документы бравому лейтенанту с тонкими усиками. Сейчас же КПП был пуст и его усталый шлагбаум, похоже, не без удовольствия выпрямился во весь свой немалый рост.
Не доезжая до него, тов. Пак свернула к караульному помещению. Сколоченный из фанерных листов домик был пуст, двери и окна распахнуты настежь. На тумбочке в прихожей лежала стопка одинаковых книг, судя по портрету, собрание сочинений Карла Маркса. В соседней комнате имелось именно то, что они искали, - невысокий самодельный стол. Пощупав его на устойчивость, Лунин расстегнул и выдернул свой ремень. Тов. Пак, подойдя к лобному месту, остановилась.
Через минуту, не в силах подавить нетерпение, майор заговорил:
- Понимаю, как вам сейчас нелегко. Тов. Пак, но подумайте о том, чтобы с вами сейчас вытворяли оккупанты, если бы им удалось вовремя опознать в вас бойца народной армии. Мужественно терпеть – это наш долг. Долг офицеров и коммунистов. Вы ведь член партии?
- Да, да, конечно, - торопливо ответила, как будто очнувшись, девушка. - Отвернитесь, пожалуйста.
Такая застенчивость показалась ему не слишком уместной в камере пыток, но он не стал возражать и отошел к окну. Звуки далекого боя опять стихли и ничего хорошего это не сулило.
- Я готова, - кашлянула тов. Пак.
Лунин обернулся. Младший лейтенант в одних ботинках лежала на столе, постелив под себя его гимнастерку, и он легонько потянул ее за пропотевший, запылившийся край.
- Это надо убрать, тов. Пак. Мы можем ее испачкать..
- Но мне жестко лежать, - она еще теснее вжалась в стол, похоже, все еще не желая позволить советскому офицеру увидеть что-то лишнее у себя на груди.
Не желая раздражать девушку, которая могла в любой момент отказаться от порки, а, значит, и от его плана Лунин осмотрелся. У порога валялась старая мешковина, но, разумеется, подкладывать ее под живую женщину было нельзя. Висевшие на подоконнике невысохшие портянки были слишком узкими, но зато в тумбочке. на которой лежали сочинения Карла Маркса, он обнаружил свернутый ярко-красный рулон отличного шелка. Разворачивал его майор деревянными пальцами, понимая, что никогда не сможет использовать родное знамя как подстилку даже для такой красивой молодой коммунистки как тов. Пак. К счастью, в правом верхнем углу его вместо родных серпа и молота были вышиты несколько желтых звезд, а к стягу недавно провозглашенной Китайской Народной Республики Лунин испытывал не большее благоговение, чем корейские бойцы, попросту оставившие его врагу вместе с трудами основоположника в спешке скоротечной эвакуации.
Когда Лунин вернулся в столовую, тов. Пак уже сидела на столе, как будто собираясь спрыгнуть с него и уйти, но увидев его отвернулась, одной рукой заменила гимнастерку на кумач и по-прежнему молча опустилась на него.
Майор сжал покрепче пряжку в ладони, еще раз оглядел вытянувшееся перед ним молодое тело. Позавидовал тому, кто сможет (или уже может) распоряжаться им и нанес первый удар. Удар был вполсилы, щадящий, и он тут же пожалел об этом - хотя тов. Пак и вскрикнула от боли, следов от него почти не было заметно. Второй удар, со всего размаху, оставил уже широкий темно-красный рубец и Лунин, все более увлекаясь хлестнул в третий, в четвертый, в пятый раз.
- Хватит, - простонала девушка. Может быть, если подходить к делу спустя рукава, если пытаться быть добреньким, если позабыть про въедливость особистов, она была и права; но Лунин знал, что после того, как он закончит, она оденется, они уедут в Сеул и он больше никогда не увидит и не услышит ее такой как сейчас - так очаровательно страдающей каждой клеточкой своего полностью обнаженного юного тела. И он продолжал бить эту так и не доставшуюся ему небольшую попку и украсившие бы любой бал у Толстого и Сергеева-Ценского плечи и остановился, только вспомнив о том, какую еще пытку он хотел предложить девушке.
Прижимая кумач к груди, она медленно сползла со стола и не без труда встала на ноги.
- Ну как, было не слишком больно? – подскочивший Лунин подобрал свободный конец полотнища, аккуратно промокнул им кровь на ее спине и сразу же понял, что переусердствовал, - впрочем, огорчать это должно было того, с кем младший лейтенант будет этой ночью спать.
- Не сочтите это за дежурный комплимент, тов. Пак, но вы вели себя исключительно мужественно. Не сомневаюсь, что и в американских застенках вы бы не проронили ни слова, даже подвергаясь более изощренным истязаниям.
После такого вступления Лунин намеревался вдруг наморщить лоб и заявить, что полученные ею раны при всей их болезненности выглядят не слишком убедительно и что мало кто в компетентных органах поверит в то, что она, побывав в лапах империалистических изуверов, избежала особенно часто применяемой к молодым патриоткам пытки - прижигания грудей и даже сосков  сигаретами или зажигалкой. Но одного взгляда на перекошенное лицо тов. Пак было достаточно, чтобы понять - в своем нынешнем состоянии девушка, услышав подобное предложение могла бы уже намертво вцепиться в горло своему палачу. «Эх, если бы она была американской или агентом Ли Сын-Мана!» - в первый раз пожалел об этом Лунин. 
Не глядя на него, тов. Пак натянула на себя оставшуюся незапятнанной гимнастерку, завернула вокруг бедер китайский флаг, ловко спрятав в его складках желтые звезды, и поковыляла к машине. Лунин, почистив и снова надев ремень, поспешил за ней.
- Вы сможете вести?
Не отвечая, тов. Пак опустилась на водительское сиденье и тут же со стоном сползла с него.
Лунин помог ей выбраться наружу.
- Ложитесь сзади, а я сяду а руль. Поедем в Сувон, в штаб полковника Сона. Как вы думаете, он вас вспомнит?
- Самое важное – удалось ли ему остановить врага, - с усилием, но ответила девушка.
Лунин включил зажигание.