У Михалыча

Данный текст представляет интерес только для регулярных читателей "Выходного чтива" на эстонском Delfi (rus.delfi.ee). Всем остальным он будет, скорее всего, не очень понятен.
====

Лифт, как иногда бывает, не работал. С трудом поднявшись на нужный этаж, Вития надавил на звонок и в ожидании, пока откроют, пытался сосчитать замки в бронированной двери. Выходило не меньше четырех. — Что за черт! — думал Вития. — Михалыч же неробкого десятка, зачем ему столько замков? А — а, — сообразил он наконец, — Михалыч опасается, что украдут его партитуры…

За дверью послышалось сухое покашливание, словно кто-то прочищал горло, и молодцеватый топот ног, привыкших к строевому шагу. Дверь распахнулась (она была не заперта), и на пороге возник благообразный старичок, похожий на господа бога с иллюстраций к детской библии. Голову его украшал венчик седых волос, он был одет в просторный домашний халат и комнатные туфли. На мир с любопытством взирали голубые глаза.

- Вам кого? — удивленно спросил бог.
- Михалыч, — скромно представился Вития, — я Вития.
- А-а-а, — обрадовался Михалыч, — заходи, старый друг, рассказывай, чем занимаешься, что пишешь, скоро ли получишь нобелевку. — Он захихикал, радуясь собственной шутке.

Михалыч провел Витию через коридорчик в гостиную. Вития осмотрелся. Обстановка самая обычная — советская. Ничего лишнего. Посередине стол с четырьмя стульями, в одном углу телевизор, в другом — электроорган. У стены — секция. Полки гнутся от партитур и рукописей, также немного книг и несколько дорогих для хозяина фотографий. В основном фото были семейные, но на срединной полке в самом центре Вития приметил фото носатого мужчины отчасти кавказской национальности. На фото красным фломастером было написано: "Михалычу от сержа с любовью".

- Ты мне нужен, очень нужен, — продолжал говорить Михалыч, усаживая Витию на стул.
Он сходил на кухню и принес оттуда две бутылки холодного безалкогольного пива и два стакана. Витии налил полный стакан, а себе — только треть.

- Пить вредно, — пояснил Михалыч и унес бутылки обратно на кухню. Вития залпом выпил свой стакан и стал ждать Михалыча. Тот не торопился, зачем-то пошел в спальню, а через пару минут вышел оттуда в форме гвардейского полковника царской армии.

- Ну, как? — спросил он, поправляя аксельбант.
- Круто! — искренне восхитился Вития.
- Это мне для концертов надо, — пояснил Михалыч. — Меня ведь поддерживают потомки дома Романовых.

Он сел и глубоко задумался. Потом, сделав осторожный глоток из стакана, сказал:
- Мне нужна твоя помощь.
- Какая? — спросил Вития, мечтая о бутерброде.
- Тебе, как представителю гуманитарной интеллигенции, все равно делать нечего. Так проживи хотя бы несколько дней с пользой для человечества.
- Как?! — поразился Вития, на минуту забыв о бутерброде.

Михалыч достал откуда-то из-под стола объемную машинопись.

- Здесь ровно 500 листов, — сказал он. — Это мои воспоминания и биографические заметки. Договор с издательством уже подписан. Однако они навязывают мне свою редактуру, но это стоит — сам понимаешь… А у меня лишних денег сейчас ни копейки нет: все уходит на организацию концертов, оплату музыкантов и исполнителей… Ты же знаешь, я ведь себе ничего не беру, отдаю последнее…

Старик прослезился.

- Ты думаешь, я почему "Жигули" продал? — сказал он, промокая слезки носовым платочком. — Чтобы с долгами расплатиться. Только из-за этого. Да вот на остатки форму себе купил. В театре как раз списывали реквизит…

Помолчали.

- Ты, я знаю, умеешь редактировать, — вкрадчиво начал Михалыч. — Сам видел. Так вот, отредактируй мне ее, — закончил он тоном приказа.
- Но я… — начал Вития.
- А ты не спеши, не спеши, — перебил его Михалыч. — Время есть. Я думаю, за неделю управишься. А я тебя за это на концерт приглашу и еще прямо сейчас десять своих романсов исполню. Причем заметь, два из них — совсем новые, ты будешь первым слушателем, — прибавил он ласково.

Вития прикинул на руке вес машинописи. 500 листов. Даже если работать день и ночь, вряд ли уложишься в месяц. Вития никогда в жизни не редактировал ничего длиннее одного полулиста формата А4.

Тем временем Михалыч сел к электрооргану и запел. В стену громко застучали. Михалыч показал стене фигу и продолжал петь. В стену еще немного побарабанили, потом перестали. Вития, утомленный тягостными раздумьями, начал клевать носом. Подсчитывать количество спетых романсов он не стал. Михалыч же, закончив свой домашний концерт, поднялся со стула все таким же молодцеватым и бодрым, каким был в начале встречи. Вития тоже встал. Михалыч пошел проводить его до дверей.

На пороге Витию вдруг осенило.

- Михалыч, — сказал он, — а ведь ты не еврей!
- Да, — подтвердил Михалыч, — не еврей.
- Так зачем же ты?… — начал Вития.
- Так надо! — отрезал Михалыч и вытолкал Витию за порог.

Когда Вития утомленно ковылял по улице, крепко прижимая локтем к подмышке Михайлычеву машинопись, до его слуха сквозь распахнутую форточку доносился надтреснутый стариковский голос, исполнявший очередной романс.