Мясорубка

Не успел Михаил поднести ко рту ложку с борщом, как зазвонил телефон. С сожалением отодвинув тарелку, он встал из-за кухонного стола и подошёл к аппарату.

- Миха! Это я, Павлик! – жизнерадостно проорало из трубки. – Сёдня из тундры выбрался, мясца-рыбки привёз! Приезжай, ёк-макарёк, себе маленько возьми, пока мужики всё не растащили! В гараже меня найдёшь!

- Лады, щас буду!

Быстро сметав борщ, Михаил поехал за город, в гаражи. Павлик, бывший Михаилов тундровый напарник, с которым он проработал пару последних охотничьих сезонов, низкорослый и длиннорукий, издали похожий на краба, поджидал его на улице, приплясывая от нетерпения и мороза на утоптанной, чёрной от шлака и автомобильного выхлопа, дороге.

- Здоров, братан! – мужики обнялись, похлопав друг друга по спине, зашли в гараж, где у левой стенки стоял закопчённый красный Павликов «Буран» с расколотым и схваченным в нескольких местах нихромовой проволокой стеклом. У правой стенки на разостланной брезентухе Михаил увидел две целые замороженные оленьи туши и несколько распиленных на крупные куски.

- Сколько настрелял? – поинтересовался он у напарника, который выбирал из нарезанных с помощью «Дружбы» кусков жирные оленьи ляжки и складывал в подставленный Михаилом мешок.

- Да порядком! В город токо пять штук привёз, да надо с вездеходами договориться – остальное вытаскивать. Олень в начале зимы здорово пёр: валяй – не хочу! Да ещё хорошо – в позапрошлом годе карабин «Вепрь» купил. С ружьём-то на оленя, сам знаешь, без толку – разве подпустит? А карабин далеко бьёт. Ну, сороковник и нащёлкал... Грудинки тебе положить?

- Давай.

Павлик сунул две грудинки в раскрытую пасть мешка. Михаил затянул верёвочку:

- Хорош! Остальное лучше продай, мясо хорошее – с руками оторвут.

- Продам. Уж договорился. С деньгами-то напряг нынче. Наташка меня поедом ест: бабки давай. И то правда: с этой тундрой в дом-то ничего не приношу, всё, почитай, из дома. Одни расходы: бензин, запчасти, продукты, стройматериалы – всё купи за свои, кровные. За вездеход – тоже плати. А у меня ещё до сих пор приличный долг висит – на карабин занимал, всё отдать не могу... Тут я тебе ещё рыбы маленько набросал – сижков десяток, пара гольчиков, - Павлик снял с бурановских саней запудренный снежной пылью и завязанный алюминиевой проволокой мешок, в котором каменно погромыхивала мёрзлая рыба.

Мужики вынесли поклажу из гаража, поставили у железной стенки. Павлик тщательно запер дверь, Михаил подсвечивал ему фонариком – на чёрном небе, несмотря на не позднее ещё время, горели холодные январские звёзды.

- Завтра заедем ко мне в балок, - сказал Михаил по дороге к автобусной остановке. – Я там тебе гусеницы для твоего «коня» достал, да ремней вариаторных.

- О! Эт’ дело! – обрадовался Павлик. – Вот если бы ты ещё с кем договорился новый сейф для карабина в городскую квартиру сварить, на точке оставлять такую дорогую штуку не хочу – напарник мне маленько странный попался, не доверяю.

- Договоримся... За пару мешков рыбы или за оленя ребята тебе не сейф - конфетку сделают. А что там у тебя с напарником?

Мужики подошли к бетонному коробу остановки, сбросили груз на снежную грядку у обочины.

- Да как тебе сказать, – перевёл дух Павлик. - Вроде парень неплохой, не лентяй, понятливый – два раза объяснять не надо. Только история у нас с ним приключилась – грех один. По весне, где-то в июне, пошли мы с этим Витей погулять, посмотреть, что в округе творится. У меня - рюкзак с припарком, он - с карабином. Отправились вверх по ручью. А места у нас, сам знаешь, горные, ручей в каньоне по камням прыгает, деревьев по склонам почти нет – круто. Ну идём, тоже с камушка на камушек скачем. И вдруг – ёк-макарёк! – из-за поворота медведица с медвежонком и пестуном! Идут спокойно, отворачивать не собираются, значит, на нас прямо эта компания прёт. Витя мой сразу сообразил, что к чему, да так быстро, что я толком и понять не успел, как он на верхушке единственной кривенькой лиственницы оказался. Да не просто так, а с карабином за спиной. А я внизу. Получается, медведицу жду. Идёт она, на меня в упор смотрит – приятного, знаешь, мало. С детёнышами зверюга, кто знает, что у неё на уме. О плохом думать не хочется. А других-то мыслей и нет…

Павлик коротко хохотнул и по-детски шмыгнул носом:

- Ну, стою я возле лиственнички, вроде Витиного почётного караула, а куда денешься – от медведя не убежишь, слышу только, что стволик у деревца стал дрожать, сверху на меня кусочки коры посыпались, и напарничек мой шипит: «Что пнём стоишь! Бегай туда-сюда, отвлекай!» Я от такой наглости даже опешил – меня же первого есть будут, не его! «Как, - говорю, - я её отвлекать должен? Стреляй, отпугни её!». «Не могу, - отвечает, - карабин-то за спиной, а чтоб его снять – от дерева надо руки оторвать, а они не отрываются, бегай лучше, да матерись. Может, уйдёт!»

Я бы и рад поругаться, да от страха все маты позабыл. А мамаша уже рядом, видно как тягучая слюна у неё с чёрных губ свисает, как глаза блестят, слышно, как дышит, как когтями по камням царапает… «Уходи, - говорю медведице, - мы тебя не тронем (куда нам её трогать-то!), трам-та-ра-рам. И детишек уводи, трам-та-ра-рам». Ну, тут меня понесло - все маты вспомнил: и трёх-, и четырёхэтажные - от души оторвался. Встала медведица. Носом повела. Рыкнула на медвежат и рванула вверх по откосу, только камешки посыпались. Детки за ней, да шустро, только их и видели. Правильно, а кому понравится, когда так матерятся?

Ну, Витя после того случая от избушки шагу боится сделать – токо рядом с домом сетки проверяет. Чуть что – за ружьё хватается, палит по всему, что шевелится. Я и побаиваюсь: не ровен час соседа нашего пристрелит, если тот в гости по темноте припрётся – перепутает с медведем. Или туриста какого, они иной раз к нам забредают. Куда такому карабин доверить? Разбирайся потом с милицией...

Подошёл автобус, скрипнули промороженные дверцы, мужики втащили свой груз на заднюю площадку. Запакованная в пуховый костюм кондукторша, переваливаясь как упитанная утка, не спеша подошла, продала билетики, устало опустилась на сиденье у задней двери. Минут через десять автобус вкатился в сверкающий огнями Норильск.

В дом к Михаилу Павлик заходить отказался – торопился к своим.

- До завтра! – махнул он рукой и исчез за углом.

***
Михаил внёс мешки в лифт и нажал кнопку с цифрой «5». Дома он заволок Павликовы презенты на балкон, оставив на кухне только одну ляжку – разморозить на котлетки и пельмешки. Потом включил телевизор, налил чаю, уселся в кресло, начал щёлкать пультом. Из головы не уходил рассказ Павлика про Витю. Н-да, напарничек... Действительно: ёк-макарёк...

И одному в тундру нельзя – по технике безопасности не положено, а компаньона толкового найти - дело сложное. Сколько раз бывало: два кореша – не разлей вода – не могут прожить вместе в тесной избушке и пары месяцев. Хорошо, если только подерутся, разговаривать перестанут и по разным избам разбегутся, а то ведь и до крови порой доходит.

Вот так-то Михаилу однажды с напарничком «повезло». До Павлика – золотого человека - это ещё было. Правда, не сам выбрал – начальство подсуетилось. Директор совхоза брата своего, который в посёлке уж больно шибко за воротник закладывал, на перевоспитание в тундру решил отправить. Удружил, нечего сказать. Отбрыкивался Михаил, да всё напрасно: с директором, который в посёлке навроде царька или вождя племени был, попробуй-ка, поспорь. Правда, начальственный брат напарников не обидел: «Буран» «с нуля», в заводском ещё масле, со склада выписал, стройматериалов всяких, сетей новых, патронов и капканов сверх нормативов отвалил – борт под завязку забили.

Забросились мужики на участок. Директоров брат, Августом его звали, как короля какого, право слово, первые два дня пластом лежал - отходил: в дупель пьяного, без памяти совсем, его в вертолёт загрузили. Потом очухался, работать начал. Грех бога гневить – пахал мужик крепко. Правда, и сам не хилый – амбал, ростом под потолок, бритая голова как чугунок ведёрный, ручищи прямо ужас – ладони на полстола, ноги на полметра с нар торчали, когда спал. Но не мог без подогрева – спирта канистру с собой привёз. Как вечер – кружечку шарахнет и - с копыт. Говорят, что им, алкашам, много-то и не надо.
Ну, много не много, а кончился спирт. Стал Август бражку заводить. Но не хмелел с неё толком, а только злым становился – градусов, видать, не добирал. Надоело такое дело Михаилу, сказал напарнику, чтобы он зря дрожжи да сахар не переводил, тот огрызнулся:

- А ты вообще молчи! Живёшь на всём готовом и ещё вякаешь! Нет, чтобы спасибо сказать! Благодаря мне ты всем обеспечен до конца 17-ой пятилетки!

- Да я без ваших подачек неплохо работал!
Ну и сцепились. Избушка тесная, мужики здоровые, завозились, как два медведя. Тут, как на грех, подвернулась Михаилу под руку лежащая на столе мясорубка. Как треснул Августа по лысому черепу!

Тот ахнул и на нары сел. Глаза по полтиннику, по лбу кровь течёт.

- Ах, ты... с-сука! – и карабин хвать, он у него всегда на нарах, возле стены лежал, заряженный, знамо дело.

Как Михаил за печкой оказался, он не помнит. Помнит только, что выстрелы считал:

- ...два, три, четыре...

Пули по стенам щёлкают, щепки летят, пыль от разбитых кирпичей, посуда падает, всё дребезжит, грохочет, прямо как в кино про партизан.

Только закончились патроны в магазине, выскочил Михаил из избы, отбежал за баню и засел в сугробе, хорошо ещё, что одетый и обутый был. Минут через десять потихоньку подкрался, заглянул в окно и удивился: спит его напарничек, как дитя. На полу – пустая банка из-под браги, карабин да патроны россыпью. Осторожно зашёл Михаил в дом, подобрал карабин и спрятал.

Проснулся утром Август как ни в чём не бывало, здоровёхонек: на лбу лишь лёгкая царапинка. На Михаила только зыркнул зло и уехал на «Буране» капканы проверять.

- Слушай, а если бы ты меня убил? – после пары дней игры в молчанку и нелёгкого примирения поинтересовался у него Михаил.

- В тундру бы вывез и одежду ножом на ленточки распустил, - спокойно сказал Август.

Михаил аж дар речи потерял:

- А одежду-то... зачем полосовать?

- Так мы в Корее делали. Труп в одежде, как в панцире, дольше не разлагается. А одежду распластаешь – по весне сгниёт быстро, а что не сгниёт, то звери да насекомые растащат. Никаких тебе следов.

Оказывается, по молодости служил Август в Северной Корее, и убивать людей для него было делом вполне привычным. Скольких же он таким образом порешил?

На следующий день собрал Михаил свои пожитки и перебрался в маленькую развалюшку за 30 километров от прежнего места жительства. Да и от греха подальше. Разделили и участок: Михаил стал промышлять вверх по реке, Августу достались угодья до устья. Встречались раз в неделю в проходной избушке на стыке своих путиков, угрюмо здоровались, молча пили чай и снова расходились в разные стороны. Порой Август сообщал скупые новости, которые передавали по связи из посёлка, – рация осталась у него.

Так прошли декабрь, январь и февраль. В начале марта Михаил побежал по своему путику в сторону проходной избы. Добрался уже под вечер, затопил печурку, поставил чайник, начал готовить ужин, поджидая напарника. Август не пришёл. Михаил оставил записку на столе: мол, был, если есть какая информация для меня, напиши. И отправился к себе. Вернулся как обычно, через неделю. Записка лежала на столе нетронутая. Михаил забеспокоился: уж не заболел ли напарник? Или что случилось? Утром, вместо того, чтобы идти к себе в верховья, побежал по заметённой лыжне к Августу.

У порога тамбура - сугроб снега, в промёрзшей, давно нетопленой избе пусто. Укатил в посёлок? Но «Буран» стоит перед домом, брезентухой прикрыт. Уехал с кем-то из соседей? Улетел на вертолёте? Он затопил печь, осмотрелся. Не похоже было, чтобы хозяин куда-то уезжал: все вещи оставались на своих местах, на столе стояла миска с недоеденной кашей, рядом – надкушенная галета, в тамбуре на гвозде, вбитом в потолочную перекладину, висели подготовленные к сдаче два бунта пушнины – соболя и песцы. Без пушнины он бы всяко в посёлок не отправился, значит, где-то здесь.

Но где? На охоте? Так долго? Но лыжи на месте. Не мог же он без лыж-то уйти!
Ладно. Сначала надо еду приготовить, чай вскипятить, потом четырёх часов - срока связи с посёлком – дождаться и сообщить начальству, что напарник пропал.

Так. Сначала сходить за водой. Михаил взял в тамбуре пешню и лопату и стал спускаться на лёд реки – долбить замёрзшую лунку. На реке снегу почти не было. Здесь всегда дул сильный ветер из распадка – сдирал снег до голого льда, только метрах в ста ниже по течению надуло небольшой сугроб возле какой-то коряги.

Стоп! Раньше, когда он уходил, здесь никаких коряг не лежало! Чёрт! Михаил бросил пешню и, скользя на льду, побежал к странному предмету.

Август лежал на спине, широко раскинув руки и ноги. Телогрейка расстёгнута, шапки нет. Обгрызенное до черепа песцами лицо покойника щерилось оскалом крепких желтоватых зубов. Карабин валялся неподалёку. Знать, увидел оленя, выскочил на лёд, поскользнулся и упал, стукнувшись головой. Потерял сознание и замерз. Да поди ещё поддатый был...

***
Остаток марта Михаил провёл, в основном, в милиции. Объяснительные писал, на вопросы отвечал, в следственных экспериментах участвовал. А как же! На тормозах это дело не могли спустить, всё пытались мертвеца на Михаила повесить – как-никак директорский брат, особа «королевских кровей», да и про ссору их и делёж угодий все знали. Но доказать ничего не смогли. Только впаяли строгий выговор за грубое нарушение техники безопасности. Директор, правда, уволить хотел, но срочно потребовался напарник для только что принятого на работу Павлика. Да ведь и вправду - не убивал же он, в конце концов!

Сколько лет прошло, а всё помнится в мельчайших подробностях: труп крупного мужика в струях серой позёмки и невообразимо тягостное чувство безысходности.

Михаил раздражённо выключил телевизор. Ну, не виноват он! Не виноват! Просто нелепый случай...

Только почему на душе-то так погано?
2004-2007 гг.