Этюд 1. Москва, транспорт, полночь

Сияющая полунощная Москва, реки огней, автобусы светятся жилым тёплым светом. Люди ломятся в эти автобусы, женщины отдавливают острыми своими каблуками ноги всем окружающим, на лицах усталость после рабочего дня, тушь потёкшая... Потёкшая тушь делает злых от усталости намакияженных женщин похожих не то на готов, не то на вампиров. У меня подруга, в школе, будущая художница, говорила, что хочет нарисовать женщину: белое-белое напудренное лицо, и по этой пудре ручейками стекает от углов ресниц что-то вроде черничного сока. Люди в Нирване: усталость на лицах сменяется отстранённостью и. похоже, полётом в Астрал; отстранённость обратно усталостью. Женщина в том конце автобуса вяло, даже как-то механически переругивается с любителем притиснуться-в-автобусной-давке-поближе. За окнами автобуса тьма хоть глаз выколи: автобус, вырулив из центра, развозит теперь пассажиров и пассажирок по глухим по ночному времени, только строющимся ещё районам - тусклые фонари, слякоть непролазная, застывшие в ожидании завтрашнего утра подъёмные краи, кучи наваленных как попало стандартных серых свай - развалы этих свай напоминают осыфпавшийся от чьего-то неловкого движения карточный домик. Завтра, кроме подъёмных кранов, придут в действие ещё какие-то там машины, и район огласится, вроде как до революции регулярно оглашалась местность церковным колоколом - огласится район мерным, размеренным, монотонным грохотом ударов - машины станут вгонять сваи в земли вертикально. Удар-по-свае, удар-по-свае, и так с утра до вечера либо до сумасшествия слушающего. Дома строются из разноцветных блоков, оттого в результате они получаются в полоску либо в клетку, немного похожими на шоколадные плитки. Растительности ноль, какие-то активисты втыкают там во дворе только что заселённых домов хило выгляджящие прутики, которые, по идее, должны прижиться и во что-то значит такое вырасти. Глинистый берег реки - по весеннему и осеннему времени до реки этой хрен доберёшься. Одинокий монументальный камень там на берегу, вокруг него четыре короткие узкие асфальтированные дорожки: здесь будет парк. сумасшествие, ночная тьма, воспоминание о средневековых предместьях... В таких районах, когда собираются в центр Москвы, говорят "Мы сегодня поедем в город".

*
Бродский: "В Рождество все немного волхвы. В продовольственных слякоть и давка.
Из-за банки кофейной халвы производит осаду прилавка
грудой свертков навьюченный люд: каждый сам себе царь и верблюд. "   

*
Утром продираешь глаза, сон разлетается, развеивается последними клочьями серого такого тумана, продерёшь глаза, глянешь в окно, за окном то же самое: серый-серый, ровно заливающий местность смог. И господи как неохота утром вставать, проклинаешь всё на свете, наскоро запахиваясь в старый неопределённого цвета халат - хорошо хоть тот прежний, с невероятным этим воротником, в помойку отправилься. Будильник... Будильник - враг человека. Продираешься, не попадая в рукава халата, сквозь остатки сна продираешься к кухне по коридору, а в голове тренькает, тренькает, звенит проклятый звонок будильника. А с другой стороны, как иначе жить? Зачем станешь что бы то ни было делать, если б не гнал тебя к ежедневным свершениям чёртов будильник, не заставлял бы просыпаться в несусветную рань и, собираясь с силами, чувствовать в этом действии даже что-то героическое. Побыть одной... Ни в городе, ни в пригороде невозможно, разве что пораньше приехать в Лицей, отшутиться от охранника, который ин6тересуется, не выгнали ли меня из дому, по гулким, пустым, тёмным коридорам подняться на второй или третий этаж, стоять... в окно бездумно смотреть, и что-то поэтическое в этом разглядыванье мелкой сетки дождя ли, снега. И в автобусах= столь ранним утром не очень давка, едешь себе, носом клюёшь, покачиваешься, проводница ходит. Парни сидят на поручнях в этой середине автобуса, там, где "гармошка" соединяет две эти автобусные части. Матерятся. Урок не выучен. Книгу забыла. После учебного дня фонари будут красиво гореть.   

*
Мама по утрам в бордовом махровом халате, ей очень идёт, и запах крема от неё, вкусный. Пьём кофе. Мама в офис едет из дому, по ещё относительно пустому метро. Чистые Пруды. Риэлторская компания. Мама начинала с простого риэлтора, а теперь скоро своё дело откроет.

*
Стучат каблуки, стуки, шелесты какие-то, дребезжание телефонов. Похоже, как бы по Лицею бегают стаи домовых и всё вот... чем-то занимаются, чёрт их знает. Контрольная по математике. В голове то, что снилось сегодня ночью, одно чуднее другого. Один раз мне приснилось, всю жизнь наверное буду помнить, что я - Остап Бендер, и освобождаю несчастных... югославов, что ли... От тиранической власти Лукашенко. с целью этого освобождения я срываю им двери с петель. В ихней Югославии очень душно, а самостоятельно они ни дверей, ни окон открыть не могут - по логике сна, им, вероятно, мешает Лукашенко. Так что югославам сегодня свезло, а вот контрольной моей не очень, в перерывах между мыслями о столь странно преломившейся в моём сне политике прикидываю, что нужно будет потом оставаться после уроков, переписывать двойку. Я люблю оставаться после уроков. Что-то в этом... неформальное. И идёшь потом с учительницей математики, синхронно вместо с нею покинув школу, и она тебе рассказывает, какие комнатные растения она особенно любит и как, вот, их пересаживать.

*
Стуки, шелесты по всему зданию, бахромисто снегом - со стороны улицы - опушены подоконники, телефон трезвонит, контрольная по математике, кабинет на третьем этаже. Я третью ночь уже не спала. во -первых, могу, не отрываясь, сутками читать поэзию Серебряного века, во-вторых, мама сегодня на какую-то разборку пошла по бизнесу не знаю куда, но оставила мне телефон, по которому позвонить, если она оттуда откуда-то не вернётся. Кажется, что это там мама в коридоре стучит каблуками, почему-то мне кажется обязательно, что она поднимается или спускается по лестнице, а не просто идёт по коридору. Цветаева "После бессонной ночи слабеет тело, милым становится и не своим,— ничьим, в медленных жилах еще занывают стрелы,и улыбаешься людям, как серафим.После бессонной ночи слабеют руки,
и глубоко равнодушен и враг и друг. Целая радуга в каждом случайном звуке, и на морозе Флоренцией пахнет вдруг". Сижу вечером при электрическом свете в кресле, в широкий шерстяной шарф замоталась, но полностью укрыть ноги шарфа всё-таки не хватает. Сижу, ну надо же, что это в голове, всё представляю себе почему-то поздний вечер, плавно переходящий в ночь, глинистый обрыв Москвы-реки без признаков набережной, туман, там неподалёку тусклый свет в киоске: сигареты продают, пачками или поштучно. Автобусы развозят людей по району... до моста, потом через мост и дальше там в следующие районы, там дальше Орехово-Борисово. По обеим сторонам моста, между провисающими цепями, фигуры, чугунные, довольно большие: якорь, корабль, штурвал, якорь, корабль, штурвал. Ночь скрадывает очертания фигур, и непонятно, что это там такое. Можно плавно сойти с моста, а то там ещё есть лесенки, вертикальная, по одну и по другую сторону Москвы-реки. Только какой дурак станет спускаться глубокой ночью по узкой лестнице в глинистый обрыв у реки? Я сижу на контрольной, днём, разумеется, и сижу я чужой белой шёлковой блузе - блуза подруги моей мамы. "Подружкина квартира, история с ключами"/с/:случайно задела блузу шариковой ручкой, потом, сама себе удивилась, я вообще-то не особо вот так предприимчива: расспросила одноклассниц, каким лучше выстирать порошком, съездила к Текстилям купила этот порошок, и, натурально, выстирала. Вот оно как бывает.

                2011-04-12