Ухожу в монастырь 11, Ключи от рая

1.
Шел второй день Великорецкого крестного хода. Говорят, что число паломников достигало 30 тысяч человек. Во время привала я лежал в полудреме на походном коврике и думал: неужели будет еще труднее? В это время по дороге прошел человек на костылях. Ни одна из его ног не касалась земли. Были только костыли и личные усилия. Он лишь немного отстал от нас, то есть шел с довольно приличной скоростью, и что еще запомнилось – никаких отпечатков страданий, нестерпимых мук его лицо  не передавало. Просто среди нескольких тысяч паломников шел человек примерно моего возраста, шел точно так же, как старые бабушки и древние деды, как грудные дети ехали в колясках, а их поддерживали совсем крохотные братья и сестрички. Но если они могут идти, то почему мне должно быть трудно? В моих руках был фотоаппарат. И это был бы хороший кадр: паломник на костылях на бесконечной дорогое.   Потом другие мои спутники рассказывали, что им тоже хотелось сфотографировать его. Такой   пример особого мужества. Эту фотографию никто из нас не сделал. Шел только второй день  пути, а в нас уже сформировалось что-то общее интимное, самое сокровенное, за которым, возможно мы и отправлялись в этот путь – снова найти в себе человека. Наверное, по той же причине никто не снял мать, преодолевающую буреломы с младенцем на руках и странную женщину в миниюбке, лакированных туфельках и розовых колготках, шагающую по сырой глине там, где можно пройти только в высоких сапогах.
В этот момент поднялись икононосцы с образом Николы Великорецкого, сопровождающие их хоругвиноносцы и песнопевцы. Привал заканчивался. Батюшка протянул нам батожки, которые срезал в лесу поблизости. Чтобы опираться во время движения.
После мы удивлялись, как своевременно нам выдали эту опору для ходьбы, потому что как раз после этой остановки все самое сложное как раз только начиналось.  А батюшка отшучивался:
- Прозорливости не отнимешь!
2.
У каждого свой путь в Великорецкий крестный ход. Я помню, как услышал о нем впервые – на греческом пароме, который доставлял нас на Афон. Тогда с нами познакомился один из паломников – Василий. И когда он первый раз произнес слово «великорецкий» я даже не понял, что он имеет в виду. Понял только, что это трудно. Я потом встречал этого Василия в Москве, когда он уже вернулся из своего «великорецкого». Тогда усталым голосом он рассказал, что никогда еще не было так сложно, что палило солнце, были тучи комаров, спали прямо на земле. Тогда я для себя окончательно определил: эти испытания мне точно ни к чему. И вот целый год я жил в этой убежденности. И в то же время, почему-то я не забывал дату крестного хода, а когда она приблизилась, поймал себя на том, что обзваниваю афонскую команду Георгия, отца Феодосия и с ними обсуждаю эту тему на предмет: а почему бы не рискнуть? Наверное, для того и был у меня целый год в запасе, потому что решимость в моей душе должна была сформироваться и окрепнуть.
Все, кому мы предложили пройти самым древним, самым трудным  и самым продолжительным в России крестным ходом – все согласились.
Кассирша в железнодорожных кассах, продавая билет, поинтересовалась: ничего если мое место будет в купе у туалета?
Я не сразу ей ответил. Откуда мне было знать, что через несколько дней сон на полу у сливного ведра под деревенским рукомойником покажется для меня самым роскошным ночлегом.
3.
Мне было неудобно выходить из дому во всей этой походной экипировке: защитного цвета куртка, огромный рюкзак из которого торчит походный коврик. В таком образе я еще не существовал. Оттого что нервничал, приехал на вокзал на час раньше. А там все такие. По  торчащим коврикам можно было видеть «своих» все равно как по нательным крестикам. И что-то еще трудное было в том, чтобы соединиться со всеми, стать «одним из множества ковриков». Глупость, кажется, но я минут сорок стоял у вокзальной стены, прежде чем решился оторваться и сделать шаг «ко всем».
Поезд – это самая большая опасность, потому что это вроде как самая последняя возможность помешать паломнику осуществить свои намерения. Может пронесет, - надеялся я. Не пронесло. Сначала мои попутчики казались просто тихими небогатыми ребятами, которые случайно купили дорогие билеты в купе и от этого кажутся немного растерянными. Чем дальше мы отъезжали, тем меньше оставалось от их растерянности. Они уже шумели, доставали из сумок пиво, звали из соседних вагонов друзей. Потом пошли в ресторан. Часа через два прибежали оттуда окровавленные, напуганные, закрыли двери, чтоб их не нашла милиция, рассказывали, как их укусила официантка, как пока убегали, кто-то из них раздробил себе палец дверью. Руки в крови, пальцы перебинтованы, в купе заглядывают проводники, потом приводят милицию. А еще только десять вечера. Мне ночевать с ними. Проводница вздыхала: вот такая теперь Россия: прокуренная, с баночным пивом, со скандалами в ресторанах, милицейскими протоколами, наркотой в туалетах. Но завтра меня уже ждала другая Россия, которая не ругается матом, не ворует, не пьет, стесняется выкуренной сигареты и не толкается в ответ на случайное прикосновение. Россия без скандалов, оскорблений. Россия, которая умеет жить  в любви и соборности. Где старикам протягивают руку и радуются, когда хорошо ближнему. О такой России все мечтают, но ее, как Китеж-град, мало кто видел.
4.
Со своими я соединился  в Кирове. Они ехали из Петербурга и из-за расписания поездов прибыли на день раньше. Ночевали в служебном зале Трифоновского монастыря.  Киров раньше назывался Вяткой, а еще раньше – Хлыновым. И когда на реке Великой 625 лет назад крестьянин Агалаков нашел чудотворный образ святителя Николая, до Хлынова сначала дошел слух о всех чудесах и исцелениях, которые происходят благодаря удивительной иконе, а потом на правах главного города в крае, эту икону жителей Великоречья попросили отдать, правда пообещали, что каждый год на один день она будет торжественно приноситься обратно крестным ходом. Так появилась великая традиция. Только после революции в тридцатых годах крестный ход с шестисотлетней историей запретили, а через несколько лет исчезла и чудотворная икона. Поэтому теперь паломники идут с ее списком. Официально считается, что в годы советской власти история хода прерывается, но местные жители уверяют, что даже без иконы, она все равно продолжалась:   люди шли ночами, рассредоточивались, чтоб казалось, будто это единичные передвижения, но все-таки доходили из Кирова в Великоречье и обратно, пусть не с чудотворным образом в руках. Этот образ тогда жил в душе каждого из них.
В этом пути нас было пятеро: отец Феодосий, Георгий приехал из Петербурга захватив с собой латышского повара, который захотел понять Россию, Андрей, который во время отпуска убегает в святые места от запоя, и я. Вышли мы вместе со всеми и первую часть пути шли среди паломников. Невероятные ощущения, когда оглядываешься по сторонам – и везде люди. Ты не видишь, где начало крестного хода, потому что его голова с иконой ушла далеко вперед, но и конец хода тоже увидеть невозможно. Он заканчивается «где-то там», а где -  даже представить трудно. И понять свое место в этом процессе  –  не получается. Вокруг только головы людей. И многие также беспомощно озираются. Мы поднимались в гору, а впереди - разрушенная колокольня. Теперь ее восстанавливают. Наверху стоит фотограф, которого мы видим фигуркой оловянного солдатика. Толпа огибает колокольню, батюшка около нее окропляет всех святой водой. Неверующий латыш закрывается рукой – ему это кажется неприятным.
5.
На первом привале через два часа пути я еще присматриваюсь. Действительно, как   же  нужно отдыхать? Ага: снимают обувь и даже носки, расстилают коврики. Многие тут же начинают есть. Я немного ухожу от своих «побродить». Ложусь на зеленую траву вдалеке и тут же засыпаю минут на десять. Когда я возвращаюсь, наша группа собирается. Почему? Вот сейчас после молебна должно произойти фактическое начало крестного хода, когда все его участники проходят под иконой. После этого выйти из процессии можно будет только испросив разрешения у духовника хода. Но отец Феодосий торопит: пошли, а то так и будем все время только отдыхать. Святитель Николай все равно с нами. Святитель Николай действительно с нами – у каждого на шее висит на веревочках его образ. Возражения не принимаются и мы отправляемся вперед сами, потому что у нашего батюшки  такой темперамент. В первый день мы опередили крестный ход часа на четыре. Батюшка летел сломя голову, мы ели поспевали за ним. Мы были не одиноки. Нам по дороге встречались и другие индивидуалы: группа девочек, пара алкашей налегке, без вещей, а  так же ангелоподобный мальчик Ваня лет семи с его очень активной мамой. Они приехали из Дивеева,  не торопясь  шли вперед всех, по дороге пели славословия. Мама Вани объяснила нам, почему они ушли от остальных:  ее сын медленно ходит, поэтому они должны успеть вперед всех, иначе их все обгонят. Вот такая логика.
 Мы были не лучше. И мы всех обогнали. Вообще всех. Да так, что когда мы где-то спрашивали дорогу, люди удивленно  спрашивали: а как вы здесь оказались? Ход придет в наши места только через несколько часов!
Две женщины из маленькой деревушки засуетились: уже крестный ход на подходе, надо воды паломникам приготовить: ребята, помогите нам воды натаскать, а то сейчас паломники придут, их поддержать надо, хоть водички попить, они ведь устали с дороги.
В этот же день мы подверглись особой атаке комаров. Когда отец Феодосий объявил привал  и обед, началось поедание портящейся еды: сыр, копченое мясо, рыба. Алкаши и Ваня с мамой присоединились к нам. А затем батюшка начал вычитывать правило: три канона и акафист Иисусу. Вот этого момента комары и ждали. Причем самого отца Феодосия они не ели, пострадали только мы. Трогательный Ваня их убивал и складывал на своем походном коврике из комаров только одному ему понятный узор.
Когда мы снова отправились в путь, нам было весело и радостно: ведь мы молодцы! Обогнали ни много ни мало 30 тысяч человек!
 6.
  - Нельзя вперед иконы идти! – такими словами встретил нас в Бобино, где мы должны были ночевать, молодой священник. – Вы послушание нарушили! Больше так не делайте.
Он разговаривал с нами очень строго, и было видно, как он негодует за такое нарушение дисциплины.
Отец Феодосий тут же повернулся к нам со своим комментарием:
- Крестный ход для того и существует, чтобы все шли вместе, а не группками!
Как будто это мы решили отделиться от всех. После этого в подавленном настроении мы заселились в специальные зеленые палатки для паломниках, которые каждый раз будут устанавливать в местах общего ночлега. Правда мест для нас там больше никогда не окажется. Палаток было мало, и в последующие ночи специальные гонцы их будут занимать задолго до общего прибытия. У крестного хода есть свои легкие пути для особо избранных. Им подвозят вещи, их ждут матрасы в палатках, им готовят по три порции еды специальные кухни. Это очень заметно со стороны и очень принижает дух соборности, когда трудности на всех поровну, когда все по-честному. 
Раздосадованный выговором батюшка зарылся в свой спальник и тут же уснул. Мы, еще возбужденные ритмом нашей почти пробежки до этой деревни Бобино, лежать не могли. Нам не спалось. Зато мы могли есть.
В местной столовой хорошо приготовились к приходу паломников: убрали спиртное и наготовили пирожков по почти забытым советским рецептам: с луком и яйцом, с капустой, с рыбой, с изюмом… Квас и пироги теперь станут нашим постоянным рационом, потому что это будет одна и та же кормящая компания, которая переезжает по  маршруту Крестного хода с теми же  продавцами и тем же ассортиментом.
Когда до Бобино добрался весь крестный ход,  жизнь деревеньки изменилась. Везде были люди: в спортзале местной школы, в клубе, прямо на улице. Все свободные участки были усеяны палатками или просто походными ковриками.
И еще были огромные очереди – в столовой за пирожками, в туалеты, в магазин. И хотя у нас оставался осадок от выговора за то, что мы вырвались вперед, но все-таки были очень довольны, что самая массовая ночевка для нашей группы прошла более-менее сносно.
Вдалеке  дымили две трубы полевой кухни. И хотя мы были уже сыты пирожками, нам очень хотелось, чтоб там варилась каша. Обязательно гречневая. Увы, это был просто кипяток. Но зато можно было пить горячий чай, да и очередей здесь не было. Георгий Янис и Андрей попытались прилечь, зато проснулся отец Феодосий. Мы вдвоем решили пройтись по паломническому городку. Кем со стороны могли показаться эти люди, разместившиеся под каждым забором, у каждого столба и у каждой стены? Беженцами?   Городом, который решил переехать, захватив только самое необходимое? Все-таки даже сейчас человеку немного нужно, чтобы выжить: подстилка на землю, спальник, чтоб укутаться от холода ночи  и кусок целлофана, чтоб защитить себя от дождика или комаров. Один из алкашей, который увязался за паломниками, даже этого не имел. У него были грустные красные глаза и небольшой пакетик. Он покорно укладывался  ночевать прямо на траве, и только требовательный голос латыша Яниса заставил его пойти поискать себе место  в школе.
Подъем был назначен на полтретьего ночи. В три крестный ход продолжил движение.
 
7.
Даже непонятно, как нам удавалось не чувствовать себя разбитыми. Так будет каждый раз: мы высыпались мгновенно, сразу могли шутить и радоваться жизни. Никакой понурости и обреченности. Съедали по кусочку шоколада, запивали превосходным вятским квасом -  и в путь. Тем более теперь мы стали очень дисциплинированными. Икону не обгоняли и учились жить внутри колонны. Это тоже оказалось искусством, потому что в многокиломметровой колонне у каждого было свое место. И всякий раз, останавливаясь на привал, отлучаясь по нужде, отставая, чтобы затянуть шнурок на кедах, ты почему-то стремился нагнать именно свой ряд. Нас поразило это открытие: в колонне все было как в обществе. Каждый знал свое место, и люди из третьего ряда старались не перемешиваться с людьми из одиннадцатого или двадцатого рядов. Как в обществе здесь было свое правительство, обозначенное священниками, икононосцами и приближенными людьми. Образ Святителя Николая несли именно в этой части. Здесь была своя армия, которую возглавлял строгий юродивый человек. Мы так и не узнали его имени, потому что прозвали «Стой! Назад!» Бдительно, с готовностью наброситься, а возможно ударить каждого, он разделял границу между правительством    и остальной частью колонны. Именно его нельзя было обгонять. У юродивого несколько человек находилось в подчинении. В отличие от него, они не кричали и не замахивались на неосторожных паломников, которые чуть выдвигались вперед. И если во время привала кто-то продолжал идти немного вперед, он натыкался на их вежливый пост и вынужден был отступить к остальным.
В колонне была даже своя оппозиция. С имперским флагом, татуировками свастики на плечах, в военной форме, они шли в самом конце шествия. Они не задевали других и даже не вступали с ними в контакты. Они жили, старясь никого не смущать. И когда один из этих бойцов со своей татуировкой в виде свастики подошел слишком близком к основной массе паломников, старший приказал ему набросить на себя одежду, чтобы не было конфликта.
А еще в колонне были туристы. Великорецкий крестный ход значится у них в рейтинге, как один из самых сложных маршрутов, поэтому тот, кто преодолевает его, получает новые нашивки. Я согласен, что этим людям положены такие поощрения, ведь если идти вятский маршрут без веры, он может показаться просто непреодолимым. Мы даже говорили о том, что если человек соберется пройти весь этот путь сам, у него может ничего не получиться. А когда все вместе, с одной целью – все становится возможным.
«Правительство», «хор» и «армия» задавали тот ритм, с которым крестный ход мог пройти необходимое расстояние за шесть дней. Ритм, выверенный веками, в котором учтено все: сколько может выдержать человек, сколько сил у него должно хватить на следующие дни. Иногда нам казалось, что воодушевленные икононосцы и хор словно плывут над землей. Плохая дорога, рытвины и ямы для них не преграда. Они как танки шли вперед, а мы все только их догоняли.
Даже в нашей команде произошло разделение: батюшка, несмотря на очень натертые ноги, сразу же выбивался в передние ряды, поближе к иконе и «правительству», мы шли с отставанием на несколько десятков рядов, но все-таки впереди. И так же как в обществе ты мог задуматься, расслабиться, попасть в дальние ряды, где шли вроде бы такие же люди, но что-то сразу становилось дискомфортным, и ноги тянули тебя на обгон, туда, где твое место, где твои бабушки, бомжи, спутники, где люди твоей скорости.
В нашу «социальную группу» входили разные люди: такие же как мы здоровые и сильные мужчины, огромное число бабушек, чья выносливость и скорость превышали наши. Мы даже предположили, что это люди в костюмах бабушек, настолько не соответствовала поразительная внутренняя сила их преклонному возрасту. Иногда было трудно понять, из какого они столетия: такие платки, подолы и тулупы могли встретиться в России когда угодно: и сто, и двести, и шестьсот лет назад. Еще в наших рядах наблюдалась пара бомжей. Один выглядел довольно забавно, потому что из вещей у него был только черный дипломат, и мы не понимали, что в нем может находиться. Второй вел себя довольно рискованно. Он прыгал на самые опасные кочки и коряги, всегда замирала сердце: а вдруг он свалится и все себе сломает, но бомж каждый раз выживал, гордо оглядывал нас с присказкой:
- Мой дедушка был партизаном, и мне передалась его кровь!
Бомжи не союзничали друг с другом, каждый выполнял собственную программу паломничества. Всем нужны перемены в жизни, и каждый сам решает, какую жертву он может ради этого принести. И  каждый поначалу думал об одном: дойти хотя бы в одну сторону Крестного хода, до реки Великой, где была обретена прославленная икона.
8.
Мы вошли в лес с размытой дорогой. Кто был в резиновых сапогах, мог идти прямо по слякоти. Остальные должны были протискиваться через бурелом. От неосторожных шагов начались падения в дорожные колдобины, полные сырой глины. Люди падали без крика, тут же им протягивали руки, поднимали и движение продолжалось. Родителям с колясками, женщинам с сумками на колесах приходилось особенно трудно. Теперь именно такой путь станет нашей обычной дорогой. Больше почти не будет асфальта. При этом считается, что сейчас дорога  сейчас еще нечего! Вот в 1995 дожди не прекращались в течении всего Крестного хода, поэтому люди с первого дня фактически месили грязь своими сапогами. Опытные паломники наматывают прямо на обувь или внутрь, на носки, пластиковые пакеты. Опытных здесь предостаточно. Батюшка показывает нам человека, который 17 лет ходит в Великорецкий.   
Вот теперь мы получаем расплату за свою пробежку в первый день: у каждого натерты ноги обувью, а брюками – другие места. Не хочется разговаривать. Начинаются небольшие обиды: отец Феодосий нашел для нас неплохое место, а мы не смогли идти и упали прямо у дороги. Батюшка к нам не присоединяется и трапезничает отдельно, «у себя». Мы идем в очередь за кипятком, с завистью и иронией  поглядываем на привилегированную часть паломников, где раздаются крики персональной поварихи: второе все получили? Прямо у дороги мы засыпаем. Через час просыпаемся. Уже есть силы суть пройтись. Прямо за деревней находим озеро. Многие паломники расположились там. Идем туда и спорим: можно ли купаться без благословения? Когда начинается дождь, все вопросы о купании смываются его крупными каплями. Дождь начался примерно в два и до девяти он не прекращался. Причем в этот день мы должны были пройти около пятидесяти километров. Вначале я пошутил, что было бы остроумно сейчас объявить привал: ведь все вокруг сырое, одна жижа, даже присесть некуда. Но через два часа слова о привале звучат уже по-другому. Уставшие люди в сырых насквозь одеждах и обуви прямо под дождем расстилают свои коврики, чтобы немного поспать. Перед каждой остановкой у иконы Святителя Николая служат молебен, и часть паломников отдыхает только после этого. И в дождь ничего не меняется. Все равно – сначала молебен. Нам кажется, что наших сил на это не может хватить, обходим людей, которые слушают молитву и располагаемся на сырой траве неподалеку. Садиться все еще страшно. Достаем сыр с черным хлебом, квас, рыбные консервы. Ход постный, тем более в селе Великорецком все собираются причаститься, но молочные продукты духовник процессии благословил.
Женщины на ковриках поблизости обмениваются резиновыми сапогами: только во время долгого пути понятно, какая  обувь слишком велика, а какая настолько тесная, что легче продолжить идти босяком. Многие уже идут «на босу ногу». А идти теперь придется почти до восьми вечера, до села Монастырского, причем все понимают, что нужно сделать рывок, опередить основную массу, если мы хотим спать не под дождем на траве, а в тепле под  крышей. С этой минуты для многих паломников крестный ход превращается в гонку, где главным призом станет сухой ночлег.

9.
Пока шли, мы вовсе потеряли и отца Феодосия, и Андрея. Янис, Георгий и я идем быстро, но в гонках не участвуем: у Георгия сильно болит нога, какая-то новая боль, которой раньше никогда не было. Теперь главное – не отстать от всех. Он молчит, Янис и я разговариваем о самых вкусных ресторанных рецептах: об устрицах, креветочном супе, десертах, с которыми Янис занимал лучшие места на кулинарных конкурсах, о том, как вкусно, если приготовить горячий шоколад с мясом и перцем,  какую похлебку лучше готовить для очищения организма. Но главное мы говорим о гречневой каше, о рецепте, который Янис называет «резотто по-русски», это когда горячая каша подается на стол вместе со сметаной и творожком, а сверху посыпается с укропом. Кажется, когда вернемся, будем завтракать только так.  Я все время прошу повара говорить потише, потому что люди устали и наши разговоры могут вызвать общественный гнев, но через несколько шагов мы забываемся и снова обсуждаем, где в России можно купить лучшие сыры с плесенью и как приготовить дома сыр подкез.
     Самым тяжелым была бесконечность: ни дождь, ни дорога не кончались. Каждый раз казалось, что вот мы минуем тот лесок, повернем за бугорок, через поле пройдем – и будет финал. Но за поворотом дорога снова уходила в лес, а дождь хлестал с новой силой, ноги хлюпали в холодной жиже и мы про себя думали о пехоте, которая шла вот по таким дорогам да еще с орудием, а Георгий робко спросил:
- А  как в России водили на каторгу?
- Еще хуже: натирали кандалы, из-за цепей шаг нельзя было сделать шире, а конвоиры все равно требовали двигаться быстро, леса тогда точно не обрабатывали от клещей, да и путь шел в сибирские леса в любое время года, даже в самые лютые морозы. Но главное: состояние духа было другим. Ведь нас позвал в путь Святитель Николай, а каторжане шли по принуждению.
10.
Вхождение в село Монастырское было похоже на его захват. Расслабляться нельзя. Мы по наивности снова сунулись в зеленые палатки и тут же отступили: везде уже лежали коврики и рюкзаки. Когда успели? У палаток стоял Андрей. На него было трудно смотреть: он сокращал дорогу как мог, рвался через перевалы, обгонял икону, торопился застолбить хоть что-то, чтобы переночевать не под дождливым небом. Ничего не вышло. Все было занято, о каждом угле, который можно снять, более ушлые паломники договаривались заранее. Нас нигде не ждали. Георгий просто опустился на сырую траву. Янис и я рванули на площадь, потому что оттуда несли кружки с кипятком и - самое главное – с гречневой кашей. Конечно, это было не резотто по-русски, но это была горячая гречка. Нам дали шесть  пластиковых тарелок с кашей и тут же мы наткнулись на разъяренного отца Феодосия:
- Вы где ходите? Тут мне ночлег предлагают, а вас нет! Хороший ночлег, но за деньги: 100 рублей с человека.
Мы сунули батюшке кашу и помчались за вещами.
Отец Феодосий нашел для нас комнату в избе. Словно в войну, везде лежали люди, даже у вонючего туалета. К печке стояла очередь, чтобы засунуть внутрь свои ботинки. Стояла очередь  и к ведрам с водой, чтобы сполоснуть ноги. В соседних комнатах просили нас лечь побыстрее, потому что на проходах тоже должны лежать паломники, а из-за того что мы ходим, они не могут отдыхать. Мы подсчитали, что в доме в ту ночь собралось человек тридцать. Было около одиннадцати вечера, когда мы наконец поужинали и залегли в спальники. Печка была перетоплена, казалось, никто не уснет в такой духоте. Усталость победила. Подъем как всегда  назначен на полтретьего утра. В три  колонна уже была готова на деревенской дороге. До села Великорецкого оставался только один день.
11.
Тогда мы думали, что хуже уже не будет. Поэтому новый день без дождя, с солнышком приняли как подарок. Потекли плавные разговоры о смысле жизни, об удивительных лицах, которых здесь так много. Нас окружали красивые люди и настоящие высокие отношения. Неожиданно по дороге мы прошли мимо белого как полотно человека. Вчера на привале до дождя он весело пел песни, а теперь он шептал:
- Руки онемели, помогите!
- Врача! - понеслось по колонне вперед.
- Врач в конце колонны! – пришел быстрый ответ.
Потихоньку мы стали вспоминать, а всех ли мы видим? Нет ли потерь?
Разглядели бомжа с чемоданчиком, потом нашли второго в джинсовой куртке, во время первого привала в пять утра появился мальчик Ваня с мамой. Из каких-то бумажек и веточек он  попытался разжечь костер, чтоб  согреться. Его мама увлеченно рассказывала, что они давно паломничают, что он учится в воскресной школе в Дивеево, что может даже исполнить для нас песню на греческом языке. Янис и я сделали несколько фотографий Вани, а Андрей решил спросить на это разрешения у  мамы. Мама согласилась, но намекнула, что домой добираться им не на что, попросила денег. Расстроенный Андрей затем рассказывал, что фотография Вани обошлась ему в пятьсот рублей.
Какое счастья, что дождя в этот день не было. Солнце сушило наши грязные мокрые вещи, от каждого паломника валил пар. В десять часов, через семь часов пути наш ждал большой привал – в селе Горохово. Здесь источник Казанской Божьей матери, здесь привал на целых четыре часа и здесь уже кипят котлы с кашей!
Батюшка отвоевал для нас место. Оказалось мы расположились прямо на дороге к древянным туалетам. Мы ничего не можем и не хотим менять: расстилаемся, раздеваемся, разводим костер для сушки нашей обуви и с мисками уходим за едой. Вот преимущество идти среди первых: мы уже разместились и в очередь встали, а последние ряды колонны  только подтягиваются. Какие мы счастливые!
Очередь все равно оказывается немаленькой. Я стою за булочками и гречкой, а Янис – за кипятком. Тут его латышское сердце не выдержалою Янис начинает ругаться. Я слушаю его голос с акцентом, что так за кипятком не стоят, что не надо толкаться, почему все лезут без очереди и отчего никто не расступается, когда идет человек с полными горячей водой кружками!
Мы снова увидели  человека на костылях с обездвиженными ногами. Совсем не ожидали! Как он вынес этот путь? Он шел на источник. Здесь много исцелений происходит. Одна женщина рассказала нам, как в прошлом году забыла у источника очки и только потом поняла, что у нее после омовения в целебной воде восстановилось зрение.
В этот привал мы отстали от иконы. Да и вся колонна как-то расслабилась, растянулась. После такого долгого перерыва очень трудно снова вставать и одевать обувь: ноги не слушаются, мозоли горят. Первые шаги кажутся пыткой. Это все чувствовали, поэтому начало движения было как в замедленном кино: тихое-тихое движение по лесной дорожке тысяч людей. Многие идут с книжками «Акафист Святителю Николаю», негромко поют. Оттого что это пение звучит всюду, кажется что даже не люди, а деревья или ангелы тихонько напевают акафист.  Только на следующем привале я решился впервые приложиться к иконе. Душа позволила. Там что-то успокоилось и утихло внутри меня, да и все мы мало-помалу преодолели внутреннее напряжение, которое нас так гнало вперед в первый день пути. Теперь мы уже жили вместе со всеми, нам было радостно и просто.
И только Андрей все время ворчал и не хотел в трудном пути найти никакой радости.
12.
Село Великорецкое – итог нашего пути, но только в одну сторону. Здесь 625 лет назад  икона была обретена, сюда, как было обещано тем древним жителям Великоречья, на один день года мы ее вернули. Так радостно!
 Мы даже  не пытались даже разместиться в зеленых палатках. Бесполезно. Там все места расписаны. Становилось очень холодно. Мы достали оставшуюся теплую одежду и  просто сели за пластиковыми столиками у торговых рядов. Снова с пирогами и квасом. Вся радость куда-то подевалась. Силы, положенные для радости, закончились.
И тут снова объявился активный отец Феодосий:
- Сколько можно вас искать? Нам выделили место в одном из зеленых домиков. Сейчас идем туда!
Все поняли, что он говорит об одной из этих палаток. Янис зашептал:
- Я туда не пойду. Я не буду ночевать среди блатных.
Но все оказалось иначе: у зеленого домика отцу Феодосию как священнослужителю дали ключ от монастырской избы, выделили человека, чтоб показал до нее дорогу, причем предупредили: там два яруса, на первом ярусе спите вы, а на втором лягут студенты. Я сразу представил двухярусные кровати. Мы спим на первом ярусе! Ну разве это не блаженство!
Но блаженство превзошло все ожидания, потому что ярусами здесь называли этажи. Мы спали на первом – это значит на крохотном пяточке под умывальником. Плечо к плечу, так что даже рюкзаки поставить было некуда. Хватало места только для сна. Зато батюшке досталась кровать. Ему положено! Ему сегодня исповедовать, а завтра в шесть утра служить!
Отец Феодосий лег спать, а мы пошли гулять. Когда есть ночлег, сразу и силы появляются.
Тем более у нас самое лучшее место! Здесь один из местных жителей накрывает для всех паломников столы, варит суп, кашу (конечно же, гречку!), целый таз салата и ставит чай в самоварах. Но нам не хочется еды, мы обходим поселок Великорецкий, изучаем,  где магазин, где кафе, где аптека. Накупаем разных мазей для ног и сухие носки. Наша жизнь налаживается.
Я возвращаюсь как раз на молитву перед началом исповеди. Отец Феодосий исповедует долго, давая наставления на каждый грех. Мы не отходим от него, а отползаем - каждый до своего коврика и мгновенно засыпаем. Уже середина ночи, когда он возвращается сам и ложится на свою кровать. Хорошо, что у нас собой есть батюшка, потому что остальным паломником пришлось стоять и ждать своей исповеди в общей очереди по несколько часов. Ведь их – тысячи!
13.
Подъем в полшестого нам кажется поздним. Все выспались, надо идти на причастие. Служба прямо у реки Великой, как раз там, где крестьянин Агалаков нашел икону. Для священников выстроена открытая часовня. Она  похожа на летнюю эстраду. Все прихожане стоят на берегу реки, прямо на открытом воздухе. Холодно до костыляхей. Мы причащаемся и бегом бежим в дом. Отец Феодосий уже там, лихо переодевается и складывает свои вещи. С середины пути благославляется  вернуться обратно, если есть потребность. Специальные автобусы ждут желающих. У батюшке дела в Москве и  Петербурге, у Андрея тоже. Назад мы вернемся без них.
 Вот эта остановка величиной в один день, когда не надо никуда идти, нас чуть не раздавила. Мы уже привыкли к другому ритму, мы словно грузовики на огромной скорости должны мчаться дальше, а нас резко притормозили. Что можно делать в селе Великорецком один день? Мы гуляли, смотрели на людей, спали, обедали, снова засыпали под своим рукомойником.   Немного мешали девочки из хора, которые по несколько раз в день всем выводком бегали умываться. Причем они вели себя так, как будто на полу у их ног никого нет, даже сырые руки стряхивали нам на головы. Янис спрятал от них ведро с водой.
После шести мы могли окунуться в холодной реке Великой. Сегодня там отслужили водосвятие.  Мы ждали, когда пройдет 12 часов после причастия, чтоб не смыть благодать.
 На следующий день все говорили о стриже, который прилетел к мужской купальне и не улетал, даже когда люди проходили совсем близко. У тех, кто его сфотографировал, проявился образ Святителя Николая. Мы стрижа не видели, потому что купались в стороне. Зато с удивлением обнаружили, что возможностью уехать на специальных автобусах с середины пути воспользовались немногие. По крайней мере все наши персонажи пребывали в наличии: и Ваня с мамой, и бомжи, но самое главное, здесь была даже та странная женщина в миниюбке, розовых колготках и лакированных туфельках. Каждый шел сюда, чтобы переломить в жизни что-то свое, а потому здесь не было ни тех кто лучше, ни тех кто хуже. Была дорога одна на всех и теперь ее оставалось ровно половина. И два дня пути. Поэтому, чтобы уложиться,  в первый день мы должны были встать в час и идти в течение девятнадцати часов.
14.
Накануне мне многие говорили, что самое главное – это возвращение. На обратном пути у всех паломников совсем другой настрой. И другие отношения между собой. И еще говорили, что нельзя успокаиваться, нельзя говорить себе, что задача выполнена, теперь можно не переживать. Как раз на обратном пути нога натыкается на случайный гвоздь…
Теперь мы тоже переменились. Нас осталось трое, мы ни на кого не оглядывались. Это был только наш путь. Мы больше не пропускали молебны. Первый  был в селе Великоречье, в Преображенской церкви. Янис остался на улице с нашими вещами. Час показался ему невыносимо долгим. К тому же начался дождь. Янис достал спальник и дождевик и лег прямо на улице. И это не помешало ему разговориться с какой-то бабушкой. Она его жалела:
- Вы молодые, вам особенно трудно идти. Вот нам старым этот путь проделать легче.
- Да ладно, бабушка, у нас же сил побольше! Я вообще не понимаю, как вы все это выдерживаете?
- Я-то еще ничего, я здоровая, а есть бабушки совсем худенькие. Как они идут? Не знаю.
Действительно, из бабушек, которых мы заприметили по дороге, почти никто не вернулся домой на автобусе. Все шли назад в колонне. Шли упорно. В первых рядах. Там, где особенно сильный темп ходьбы. И вряд ли они совершали этот свой подвиг ради себя. Ради мужа пьяницы, ради бестолковых детей и жестокосердных внуков. И еще успевали по дороге жалеть таких как мы.
И еще мы решили на обратном пути не гнать. Идти там, где придется. Не обязательно среди первых. И поначалу у нас это не получилось. Мы снова припустили жару, снова «втопили», снова к первому привалу не чувствовали своих ног. Но когда начался молебен, мы его все-таки отстояли, а затем рухнули на свои коврики. Прямо под дождем. И тут же заснули.
Проснулись через полчала от жуткого холода. Янис сказал, что его организм больше не дает тепла и теперь  он промерз до костей. По-настоящему. Для него это была самой страшной минутой пути. Еще немного – и жизнь некрещенеого латышского повара остановится где-то в лесах неподалеку от Великорецка. Но только появилось солнышко - испарился кризис. Заслышав наши шаги, просыпался еловый лес. Его верхушки уже царапали солнечный диск. Вдоль колонны  вверх поднимался пар от отсыревших одежд и разгоряченных дыханий. Следующий привал через два часа был посвящен борьбе за жизнь – Янис разводил костер. Мне и Георгию было все равно. Но именно на том огне мы подсушили обувь, и именно благодаря тому костру мы смогли отшагать еще двенадцать часов. В этот раз у нас не было воды. Из еды – только несколько сушек, плитка шоколада и пакетик с орешками. Воду давали на другой остановке часа через три. Прямо в бутылках. Стоял трактор. Предупреждали, чтобы брали по одной бутылке, потому что последним может не хватить. Мы жадно пили, но в этот раз решили не торопиться уходить. Мы решили увидеть этих последних. И наконец-то вышли из своих привычных рядов в колонне.
15.
Встали в самом начале Кресного хода, чтобы перед нами прошли все. «Правительство» чеканило шаг перед иконой, дальше шли випы, армию подпирали ряды самой преданной части хода. Вот и наши привычные ряды удивленно прошагали мимо. Идут плотно. Заднии подпирают передних. И вдруг все это оборвалось. Наступило несколько минут затишья и картина переменилась. Теперь не было рядов. Шли люди. Паломники. У каждого была своя скорость и свое настроение. Георгий вспомнил, что в самом начале пути ему кто говорил об этом: «Если вы хотите необычных встреч, сокровенных разговоров и знакомства с духовно близкими людьми, то держитесь ближе к концу колонны». 
Без спешки шли многодетные семьи с колясками, на которые умельцы-отцы установили большие колеса – так легче преодолевать препятствия. Один  человек с коляской и еще двумя ребятишками закрывается от моего фотоаппарата рукой: батюшка не благословил фотографироваться!
Среди них затесались и уставшие Ваня с мамой. Они проходят мимо даже не кивнув головой, ели волочат ноги в ботинках, обмотанных полиэтиленовыми пакетами.
Задорная девушка Оля, с которой я познакомился в день приезда, тоже отказалась в конце. Даже непонятно, как у нее получалось там оказаться  с ее-то темпераментом. Она намотала на себя вместо дождевика несколько пластиковых сумок, идет – смеется.  Радостно отчитывается, как в одном месте для них истопили баньку, даже вином угостили. Она здесь опытная, потому что этот Крестный ход для нее четвертый. Каждый раз Ольга идет из-за чего-то конкретного. Первый раз он шла с мыслью, чтобы наконец-то обвенчались ее родители, второй раз она загадала, чтобы получилось купить квартиру. О других своих желаниях она не стала рассказывать. Но все, о чем она просила в душе – все исполнилось. В этот раз она даже уволилась со своей должности главного бухгалтера в московской фирме, чтобы ничто не помешало в ее пути к заветным целям.
Прошли националисты в военной форме, размахивая имперскими стягами. Прошли бородатые мужики, в разговорах о смысле жизни и поиске истины. В носилках пронесли человека, которому стало. «Скорая» стояла в нескольких километрах по ходу Крестного хода и там уже сидело несколько обессиленных человек. А некоторые просто просили врачей подвезти их рюкзаки, потому что идти они еще могли, а нести свой груз – уже нет.
Хромающие старички, люди  в веригах, прогуливающаяся молодежь – все это были для нас новые лица.
Два батюшки отстали от головной колонны. У них тяжелые ботинки, но ковылять в конце Крестного хода им никак нельзя. Один спрашивает другого:
- Ты до кости натер?
- Нет, не до кости, - тихо отвечает священник, и быстрым шагом они отправляются нагонять «правительство». При этом хорошо видно, каких усилий стоит им каждый шаг.
При мне встретились две женщины. Наверное они пару дней не виделись:
- Привет! Как ты! Я так рада тебя видеть!
- Здравствуй! Ослабла я, Наташенька, трудно мне идти!
Здесь нам показывают разных необычных персонажей: американского профессора, который подобно Янису приезжал на Крестный ход, чтобы понять Россию. Он  уже несколько лет как крестился,  даже квартиру в Кирове купил, чтоб было где останавливаться,.
С группой кировских журналистов шел француз по имени Фома, потомок эмигрантов первой волны, который бродит по нашей стране, потому что здесь все люди настоящие, и жизнь настоящая, и трудности настоящие.
Только мы почему-то не остались среди этих людей. Немножко подождали: вдруг встретится барышня в розовых колготках или бомж который всегда был поблизости, потом пропал на некоторое время, а в Великоречье появился уже с огромным фингалом под глазом. Одна из шустрых бабушек с рюкзаком, расшитым разноцветными бабочками тоже куда-то подевалась. Нам было не безразлично, где все эти люди. Кого-то мы смогли встретить в конце колонны, а кто-то так и растворился в километрах дорог.
Прибавили шагу, потому что впереди был поселок Мурыгино – наш последний ночлег. А о ночлеге, как показывали предыдущие дни, надо беспокоиться заранее.
16.
Вообще-то про Мурыгино во время крестного хода рассказывают легенды. Например о том, что  здесь считается хорошей приметой взять себе на ночь паломника, что местные жители приходят, прямо как родители к детскому садику, и разбирают по домам уставших путников. Но когда мы попытались разделить семнадцать или пятнадцать тысяч паломников на пару тысяч местного населения - идиллии не получилось. Сказали, что специально для тех, кого никто не возьмет, выделили школу и клуб. Мы посмотрели на себя, увидели, какие мы грязные и некрасивые, поняли, что лучше, нам сразу идти в школу. Георгий бежал по коридорам этой школы, на ходу растворял двери, и всюду уже были бабушки и их коврики, и всюду слышалось:
- Здесь все занято, закройте двери!
Нам светило оказаться на улице. Очень некстати начинался мелкий дождик. Янис и Георгий пошли к школьной ограде со своими вещами, а я задержался у раздачи горячего чая. И надо же – там встретил того самого Василия, который год назад на Афоне рассказал мне про Великорецкий Крестный ход. Я все дни искал его в колонне. Боялся: раз его нет, значит что-то случилось! Он говорил, что его зовут остаться на Афоне. Так я для себя и решил: Василий теперь на Святой горе. Слава Богу.
Но вот он был здесь. Мы обнялись, обмолвились только парой слов:
-  У нас есть одно место, - позвал он, вот здесь в раздевалке на полу еще один коврик войдет!
- Нас трое, - вздохнул я и поплелся к школьной ограде на улицу.
Нога Георгия болела все сильнее, и двигаться он больше не мог. А мы с Янисом решили сделать еще одну попытку найти приют и отправились на улицы поселка. Заходили в магазины, случайные дома, останавливали проезжающие машины. Никому мы были не нужны. «Мы приличные! - убеждал прохожих лучший повар Латвии, - мы много места не займем! Мы можем лежать в коридоре, у туалета! Сдайте нам часть пола в любом помещении, хотя бы за деньги!» Но никто не соблюдал примету, о том, что оставить у себя паломника – это к счастью. Мы начали промокать под дождем, когда нам посоветовали обратиться в местных интернат для слабоумных людей. Сказали, что в «дурке» тоже отдают спортзал для людей из Кресного хода, но об этом мало кто знает. Мимо проезжала «ока» величиной с сумку у каждого из нас. Она просто не смогла уехать, когда на нее напали два человека и потребовали отвезти в дурку.
- Вас двое? – спросил водитель.
- Нет, нас три человека, а третий сидит у школы с вещами.
Водитель молча развернулся и не говоря ни слова подъехал к школе.
Там он докурил свою сигаретку без фильтра, сплюнул в окошко и отрезал:
- Ко мне поедете! Поспите на полу!
Янис запретил мне выходить из машины, чтоб не потрять свой счастливый случай, а сам бросился за Георгием с радостным криком:
- Мы сняли пол квартиры!
Георгий обомлел:
- Полквартиры?
- Нет, - разочаровал его Янис, - у квартиры есть стены, потолок, пол… Мы сняли пол квартиры! Нам повезло!
У нас был чай, булочки, горячая вода, душ, унитаз. Мы познакомились с водителем «Оки» Анатолием и его женой Жанной. Вообще-то они каждый год принимают из этого Крестного хода одного корейца, но в этот раз кореец куда-то подевался, а мы нашлись. Все было так естественно, что в их жизни появились мы, а в нашей – они. Жанна писала записки «О здравии», которые мы завтра отнесем к иконе, а Анатолий грустно вздохнул, что у него есть, о чем просить Бога – о пропавшем сыне, о том, чтобы с его фотографией попасть на телевиденье в Москву, в программу «Жди меня».
Я слушал его и думал, как все промыслительно, что среди огромной многотысячной толпы он подобрал именно тех, кто в силах  осуществить это его желание.   
17.
За эти дни мы научились быстро вставать и сбираться. В любое время суток. Научились высыпаться мгновенно, чтобы, когда тебя растолкают, были силы еще на два, три, четыре часа ходьбы. Потом, когда я уже без своих спутников буду возвращаться в Москву в поезде, это сыграет со мной забавную шутку: с человеком без руки я поменялся местами и лег на его верхнюю полку. Человек ехал до Владимира, и ночью его пришла будить проводница. Она же не знала, что мы поменялись, и растолкала меня:
- Город Владимир! Вы выходите!
- Выхожу? Хорошо. Сейчас я буду готов.
Я спустился, взял свою палочку, вытащил рюкзак. Чуть не сошел в ненужном мне городе. К счастью, проводница поняла, что что-то не так и уложила меня обратно.
В Мурыгино подъем, как и  обычно, был назначен на три часа. И из каждой двери, из каждого дома дисциплинированно  выходили усталые люди с рюкзаками. Наступил день возвращения в Киров. Осталось пятнадцать часов в пути. Но этот путь был особенно трудным, потому что должен был пройти по асфальту, а для натруженных ног асфальт стал самой непереносимой пыткой. По траве, грязи, глине, песку делать дальние переходы значительно легче.
Но меня ждало еще одно испытание: чтобы выполнить просьбу Анатолия и Жанны, которые не взяли с нас денег за ночлег, надо было успеть передать их записку к началу молебна. С молебна начинался любой привал, и я решил, что пока у меня много сил после сна, я смогу успеть к самому началу, отдам записки и деньги, приложусь к иконе. Ведь потом, когда мы подойдем близко к Кирову, это может и не удастся сделать. И вот как только мимо нас прошагало «правительство», я сделал шаг и ринулся в первые ряды. Кажется в третий ряд. Никогда еще путь не был таким изматывающим и таким жестким. Здесь шел свой сплоченный коллектив, и чужаков никто не ждал. Для чужаков здесь просто не  было места. Сюда входили люди разного возраста, разной наружности, некоторые были совсем не молоды. Они твердо ставили ногу на землю, делали широкие шаги и, кажется, видели перед собой только одно – икону Святителя Николая. Они не собирались отставать от нее ни на шаг, и если дорога вдруг сужалась, то эти первые ряды не изгибались, а они как бы еще сильнее сдавливались плечо к плечу. Я шел сбоку, и хорошо помню, что если впереди передо мной возникало, скажем, дерево, я должен был чуть отступить, назад вернуться почти не было никакой возможности: меня  тут же обступали такие же плотные четвертый, пятый, шестой ряды, они проносились мимо, а я просто трусил поблизости,  фактически терял свое пространство. Два или три часа такой гонки заставило забыть о больных ногах, о предыдущих пяти днях перехода. Теперь и  у меня тоже была одна только цель, я научился идти к ней плечо к плечу и не сбавлять шаг, если под ногами кончалась география.
Но после молебна я с радостью вернулся к своим. Теперь мы уже выполнили все свои обещания, впереди был город Киров и наше возвращение.
Для паломников  перекрыли половину шоссе. Мы еще сделали два или три привала, прямо на обочине дороги, не разбирая, где травка, а где  мусор. У группы женщины, которая остановилась неподалеку, мужчина в тулупе и с бородой, словно вышедший из 19 века, спросил:
- А где Наталья Ивановна?
И ему без иронии и шутливых интонаций женщины отвечали:
- Посмотри под тем забором. Это не она лежит?
50 минут блаженства под моросящим дождем. Мы втроем на своих  ковриках, грызли баранки – последнее что у нас осталось из еды – рассматривали пасмурное небо и  прикидывали, как мы придем сюда в Киров через год. Мне кажется, мы даже не задавил друг другу этот вопрос:
- А ты в  следующий раз пойдешь Крестным ходом?
Георгий рассказал, что в его душе давно не было тишины. Бетономешалка мыслей и проблем чуть не прикончила его в своем Петербурге. И теперь он лежит на обочине огромного шоссе, а  в его душе мир и покой, за которые он заплатил шестью тяжелыми днями пути. И ему хорошо.
 И я прекрасно понимаю, о чем он сейчас говорит. 




Через месяц Анатолий из Мурыгино с фотографией пропавшего сына приехал в Москву, чтобы принять участие в передаче «Жди меня».
_____________________________________________________
Потихоньку я стал готовить. Наверное, я всегда был к этому предрасположен: чтобы не покупать, а создавать. То что другим не может прийти в голову: выращивать закваски, в городской квартире настаивать квасы по старинным рецептам, печь бездрожжевой хлеб, заквашивать йогурты,  охлаждать мороженое, изобретать новые блюда. И в каждом монастыре я сначала шел к повару и келарю. Во время поездки они всегда были моими лучшими друзьями. И съемочная группа была сыта, и я делал свои новые кулинарные открытия. Теперь я не помню, когда последний раз покупал консервы или брал в руки бульонный кубик. Все только исконное, настоящее для меня стало самым вкусным. Скопилась целая КОЛЛЕКЦИЯ РЕЦЕПТОВ.