***

Вальс
Жестом я дал знать, что не пью и девушка с серебряным подносом, уставленным бокалами пошла в другом направлении. Может, её это несколько обидело, но всё же я поступил как любой уважающий свою работу трудоголик: «На работе не пью».
Я утопал в бесконечности ленивой, но прекрасной музыки. Наслаждался каждым мгновением, способным заставить любого поддаться общему порыву. Согласен, хотя бы глоток вина – этого красного искрящегося в свете свечей напитка – я бы наплевал на свою работу и пустился в общий танец. Было бы совершенно безразлично кто мой партнёр: откуда эта дама, с кем она пришла, за мужем ли она – всё отошло бы на второй план, живая музыка действует действительно по колдовски.
Иногда мне кажется, что богатство измеряется не столько количеством денег, сколько умением совершенно бесцельно тратить их. И, как правило, чем больше у тебя денег, тем больше должно быть причуд. Огромный дворец с пышными залами и оркестр приехавший из европейской оперы ещё можно понять. Но зачем, в двадцать первом веке, устраивать бал царских времён? Я совершенно не могу понять для чего все эти пышные дамские наряды, по красоте не уступающие бальным платьям Екатерины великой. Зачем все эти безумно дорогие фраки, делающие мужчин безликой массой. Хотя, должен признаться, особое очарование в это есть.
Пышная зала, с гигантскими арочными окнами, обрамлёнными шёлковыми занавесками, с восхитительными люстрами, украшенными бесчисленными бриллиантами, светящиеся исключительно свечами.
Медленно, словно под водой, кружатся пары, опьянённые царской обстановкой. А оркестр не устаёт порабощать их своей восхитительной музыкой, своими удивительно живыми вальсами. Признаться, я ещё ни когда не слышал такого звучания: чистого и страстного, способного передавать чувства и эмоции сотням людей, без единого слова.
Зазвучал Шопен. Пары на мгновение остановились, настроились на новую мелодию и снова пустились в танец. Уставшие садились за столы, а отдохнувшие отрывались от бокалов и вновь вливались в общее движение. Именно так вальсируют одинокие снежинки в тихую зимнюю ночь.
Медленно пробираясь через залу, я старался не мешать и, так же кружась, огибал беззаботные пары.
-Вы свободны? – спросил я одиноко сидящую девушку и, не дожидаясь ответа, подял ей руку.
Конечно, она свободна, иначе её глаза не горели бы одиночеством и скукой. Где-то глубоко в её зелёных глазах светился огонёк печали.
Она безропотно взяла меня за руку. Одним движением я поднял и притянул её к себе, обнимая за талию и прижимаясь к её пышной груди.
Я повёл её в танце.
Пусть я ни когда раньше не танцевал.
Пусть я двигался быстрее других.
Пусть мой такт не совпадал с музыкантами.
Но я танцевал. Я вальсировал, и я кружил её. Тусклый свет едва искрился в её роскошных волосах. Золотой волной они вздымались вверх и опускались, небрежно разливаясь по её открытым плечам.
Положив руку мне на плечи, она прижималась ко мне всё ближе с каждой секундой. Всё теснее становились наши объятия. Я чувствовал нежность её кожи и вдыхал аромат её волос.
Она улыбалась.
Она смеялась.
Она плакала.
Она была счастлива.
Напряжённое от возбуждения тело разогревалось всё больше и больше. Она хотела прикасаться ко мне, она хотела любить меня... она хотела меня.
Жаркие сухие губы.
Один невинный поцелуй.
Я продолжал кружить, но её ноги перестали успевать. Объятия слабели, а тело, словно плавилось. Искрящаяся слеза прокатилась по горящей щеке, и её глаза закрылись. Она запрокинула голову, а я продолжал кружить.
Мы танцевали вечность, и музыку придумали мы сами. Все остальные оставались в тени – не было ни пар, ни оркестра, ни бала. Нас только двое. И как плавится свеча, плавилась она, тяжелея с каждой секундой.
Выпитое противоядие, на всю жизнь спасает от смертельного яда, нанесённого на мои губы. Без него – ты умираешь через пару мгновений. Не было ни страха, ни агонии – её сердце просто перестало биться.
Я медленно останавливался, целуя её восхитительную, нежную шею.
Я усадил безвольно тело обратно на стул.
Медленно, кружась, пробирался через всю залу к выходу из восемнадцатого века.
Завтра я смогу обналичить чек...