День Рождения. Чеканутая

(отрывок из первой части романа «День Рождения». Действие происходит в табаксовхозе, описанном в рассказе «Трептов-парк»)

Ночью у Ромки украли гитару. А утром на крыльце барака нашел раньше всех проснувшийся Рыжий ее искалеченные останки. Ромка, коричневый от загара, черный от горя, рыдал, колотя подушку. Аскарик ходил тише воды ниже травы. Ему было стыдно, что не его гитару украли и сломали. Рыжий кипел гневом:
- Я его найду, я ему такую гитару сломаю, что он меня попомнит! Ишь, стыда нет, маленьких обижают…
Рыжий не был старше Ромки, но был выше на голову и силен в плечах, и вообще мощен, поэтому никто не удивился.
Ромка еще всхлипывал, уткнувшись в подушку, одноклассники толпились у входа в барак.
- Я найду эту сволочь, – кричал Рыжий, вообще-то не терпевший мужских слез, а Дина сказала грустно:
- Что ты, Слава, разве это возможно… Может быть, эта гнида сейчас стоит между нами и ухмыляется.
- Точно! Если ты, гнида, сейчас стоишь между нами и ухмыляешься, скажи сразу, а то хуже будет – выйди на шаг вперед!
И тут шаг вперед сделал кудрявич-королевич .
- Андрей!!!!
Разом подалась назад ахнувшая толпа. Там, внутри барака, у Ромки сжалось сердце. Дина, вспыхнув, сжала кулачки. Алевтина закрыла лицо руками. Рыжий, как ни был ошарашен, взял себя в руки первым. Он молча приблизился к закусившему губу и презрительно на него глядевшему Андрею и резким ударом в челюсть опрокинул его на землю. Подняв голову, он нехорошо выругался, постоял над поверженным в пыль негодяем, и пошел прочь.
- Линчевать?! – завопила, не помня себя, Алевтина, глядя, как силится и не может подняться Андрей (такова была силушка Рыжего!), но Рыжий, будто и не слыхал ее вопля, даже не обернулся.
- Брось, Алька, – сказал, встав наконец на ноги, Лойр, – все равно не поймут.
Ромка в бараке боялся дышать. Толпа, как после говорил Аскарик, безмолвствовала. Дина со свирепым лицом шагнула навстречу Лойру, но, взглянув в лицо подсудимого, вздрогнула и опустила уже занесенную для пощечины руку. Это она сделала потому, что в насмешливых глазах Лойра увидела – правду, какую-то неизвестную, но оправдывающую его правду. После, когда ее спрашивали, почему она отступила там, на судилище, она больше всего боялась, что ее поступок (малодушие) припишут просто чародейственной силе андреевского взгляда, «покорявшего птичек с первого раза», и она поэтому часто говорила, что смутила ее и заставила отступить та уверенность, с которой Андрей встречал свое унижение; «Я подумала, может у него были какие-то причины».
Дина, впрочем, так и не узнала никогда эти «причины», но время потихоньку сгладило неловкость, и к десятому классу Дина уже числила Пономарева среди своих ближайших друзей. Только Рыжий навеки остался врагом, смертельным врагом Лойра, и нередко сходились они марать друг о друга руки, только Лойр уже не позволял валить себя на землю безнаказанно, как бы «за дело».
Мнение же класса было побеждено удивительным поведением самого Ромки. Появившись наконец на крыльце, он поднял оба обломка погибшей гитары и, кивнув Лойру, позвал его:
- Пойдем жечь.
Лойр улыбнулся.
Потрясенная, недоумевающая толпа расступилась.

… Объясним же читателю происшествие, ставшее началом некоторых главных коллизий нашего романа.
Надо сказать, что Алевтине Гирамальдиной были присущи некоторые странности. И первой из них была ее всем известная чокнутость – или, как у нас говорили,  чеканутость – нелепая привычка бродить в одиночестве по полям и дорогам, и особенно по ночам.
- Точно чеканутая! Может, она лунатик? – ужасалась активная Бота, тогда еще не носившая выделявшие ее впоследствии джинсы.
- Нет, – отвечала зарождающимся басом Лазуткина, – она просто хочет, чтобы ее изнасиловали.
- Как?! – пугалась Бота. Последнее пока не входило в ее понятийный аппарат.
  Девчонки смеялись.
- А что? – ухмылялась Лазуткина, – здесь, в колхозе, это вполне возможно. Я, например, на всякий случай ношу с собой циркуль.
- Зачем?! – тупила Бота.
- Для самообороны.
И они переставали обсуждать Алевтину и переходили к обсуждению надежности защитной системы Лазуткиной.
Алька после работы, не дожидаясь даже ужина, уходила на речку, и там ее пару раз видели мальчишки из сокласса:
- Ваша-то каланча, Гирамальдина, на камушке у речки сидит, никого не замечает, точно чокнутая, – смеялись они.
- Чеканутая, – подтверждал маленький, но авторитетный Чюня (он сам настаивал, чтобы его прозвище писалось через «ю»!).
Лариса пугалась за Альку, которую по непонятным причинам почитала за свою родственницу, и делилась опасениями с Диной. Дина пожимала плечами:
- Что с ней станется! Она с младенчества привыкла одна ходить. Думаешь, часто с ней отец сидел дома? Ничего подобного! Она и в парке одна гуляет по вечерам.
- Все равно странно. О чем она думает там, сидя часами на камушке? Пойдем, Диночка, отыщем ее.
- Ха! Нужна ты ей! – отвечала сердито Дина, – чего приставать? Если ей так нравится, в одиночку, пусть сидит. Знаешь ведь, «сиротство как блаженство»… Это мы толпами да стайками, а она у нас индивидуалистка.
- Но это хорошо в небольших дозах, Диночка, как перерыв от друзей, от общества, но не постоянно же…
- Ну ладно, – ревниво усмехалась Дина, – иди, утешь ее, приголубь, покажи, какая ты добренькая…
И Лариса не шла, боялась ссоры, осложнения с Диной.

Вечером сидели на крыльце. Ромка с Аскариком играли на гитаре попеременно или вместе, но уж очень явно переигрывал Ромка Аскара. И Рыжий с дружками были здесь, и Лариса с Диной, и Лойр с Юнком, тогда еще особенно не привязанные друг к дружке, и даже Алевтина, почему-то не сбежавшая за пределы лагеря в тот роковой для ромкиной гитары вечер.
Алька слушала Ромку, затаив дыхание,
Она дрожала от этих звуков, а слова некоторых песен поражали, будоражили, кружили голову. Хотя что слова (Ромка пел, в основном, Высоцкого, но откуда Альке было знать это?), это ромкин голос непонятно мучил ее, и Алевтина радовалась, когда наставала очередь Аскарика, и тот весело исполнял какие-то всем известные куплеты, типа «На французской стороне, на чужой планете предстоит учиться мне в университете», и все ему радостно подпевали. Но ромкиных песен Алька боялась, так они ее волновали.
Видел ли Лойр это вечером, неизвестно, он не сказал потом. Но факт остается фактом, что ночью Лойр проснулся от какого-то легкого движения. Открыв глаза, он увидел тонкую девичью фигуру около Ромкиной кровати. Девчонка (он не сразу опознал ее) быстро и осторожно, чтобы не звякнули струны, схватила гитару и на цыпочках, легонько пошла из барака. Лойр поспешил за нею. Она услышала его шаги на крыльце и побежала. Бегала она быстро и бесшумно, догнать ее Лойру удалось лишь за пределами лагеря. Но Алевтина, боясь, что Лойр отнимет у нее гитару, которую она просто хотела закопать в землю или бросить в бас-арык, каким-то неуловимым, но сильным и страшным движением, о коленку, разломала гитару надвое, швырнула ее в сторону и только потом обернула лицо к подоспевшему Лойру.
- Дура! Чеканутая!!! – заорал Лойр, – что ты наделала?
Алевтина молчала.
- Что он тебе сделал? – спросил Лойр.
Алевтина пожала плечами.
- Ничего? Как не стыдно тебе? Это же Ромка!
Она молчала. Отведя взгляд, смотрела куда-то в ночь.
- Алька, объясни мне, я ровным счетом ничего не понимаю! – попросил Лойр упавшим голосом.
Алевтина пошла мимо него в сторону лагеря.
- Постой. Не ходи никуда. Объясни мне сначала. Зачем ты?
- А кто ты такой, чтобы я тебе отвечала?
- Я? – Лойр растерялся. – Ну, я, допустим, друг. Тебе, но прежде всего, Ромке. Мне важно знать, как защищать тебя перед ним, как…
- Дурак, – грубовато прервала его Алевтина, – очень я нуждаюсь в твоей защите.
Хотя было очевидно, что нуждалась.
- Дура, – в тон ей ответил Лойр, – я не хочу, чтобы они тебя прибили.
- Кто? Неужели ваш интеллигентный Ромочка будет бить девушку?
- Девушка, у него найдутся ревнители пострашнее меня.
- Славка?
- Хотя бы и Рыжий.
- Андрей, пусть этот Рыжий изобьет меня, пожалуйста. Может, я этого и хотела…
- Не ври! Тебе что, Высоцкий не нравится? Ромкина музыка не нравится?
- Нравится.
По тому, как она сказала это, всхлипнув, Лойр, как ему показалось, быстро смекнул, в чем дело.
- Но ты могла просто не слушать!
- А мне хотелось!
- Так хотелось, что ты даже бросила бродить по вечерним полям?
- Представь!
- Но осталась еще аскаркина гитара. Думаешь, он прекратит петь? Или ты и аскаркину стащишь?
Лойр охотно допускал, что дикая алькина натура просто не выдержала магии сводящих с ума звуков или смысла будоражащих сознание слов.
- А я и аскаркину…
- Так я тебе позволю!
- А кто ты такой? Пусть меня изобьют, убьют, так даже веселее.
- Веселее?
Лойр изумился, ведь так трудно было заподозрить Альку в неискренности в этот ответственный и любопытный момент.
  Он положил руку ей на плечо, отчего она вздрогнула.
Он тоже почувствовал, что холодно. Холодно очень.
- Ладно, иди сейчас немедленно спать. Не броди больше, поняла? Скоро подъем уже – как будешь работать? Утра вечера мудренее.
Алька молча послушалась. Ее тоненькая фигурка в джинсах и батнике (уж что-что, а шмотки у нее были, Гирамальдин мужик был ничего себе, оборотистый, жил как бонвиван, умел вертеться) исчезла в воротах.
- Хорошо, не засек никто, – вслух сказал Лойр, подобрал обломки гитары и у барака положил их на крыльцо. Зачем он сделал это, неизвестно. Известно только, что видел его ходивший в это время по нужде на улицу рыжев кореш из сокласса, анашист Панченко. Именно поэтому Рыжий до конца своих дней (он погиб в Панджшире в восемьдесят третьем году) был уверен в великой непорядочности Пономаря, гнушавшегося его конторского общества.

…
- Пойдем это жечь, – сказал Лойру Ромка. И они пошли сквозь толпу. То ли выплакал уже Ромеш свое горе, то ли горе это было не так уж и велико, то ли сила авторитета лойрова была такова, что Ромка явно перестал считать случившееся несправедливым. Он даже стал мрачно шутить: предадим, мол, тело огню, похороним гитарку с почетом, она, мол, была заслуженным работником искусств… Но у Лойра, конечно, было нехорошо на душе. И хотя он был уверен в Ромке, выдавать Альку ему не хотелось.
Дина объясняла Ромкино поведение, во-первых, жалким раболепием перед деспотичным Пономаревым, а, во-вторых, тем, что «Ромкин богатенький папочка непременно и в самое ближайшее время купит ему новую гитару, дорогую и лучше прежней, так что Ромка от этой истории только выиграет».
Лариса была ужасно взволнована происшедшим. Она тихо симпатизировала Пономареву (с ним можно было иногда поговорить о какой-нибудь книжке, у него можно было списать геометрию) и давно ненавидела Рыжего, хотя он ей смутно нравился в последнее время, когда вытянулся и раздался в плечах, своей гибкой фигурой спортсмена. Но теперь, когда Рыжий выступил защитником униженных и оскорбленных, а Андрей сознался в совершении откровенной подлости, все смешалось в ее сознании. Поэтому когда Ромка во всеуслышание простил или как бы простил Лойра, она, в общем-то, вздохнула с облегчением,
Юнк, наш местный философ, рассчитывал позднее разобраться в этом деле и пока не выносил никаких суждений. В виноватость Лойра он не верил; это было написано на его невозмутимом, хотя и хмуроватом лице.

Лазуткина с компанией, прославляя Рыжего, двинулись на завтрак.
Дина и Лариса пошли следом, и за ними увязалась побитая Алька.
- Что? – вскинулась на нее Дина, – подлеца жалко? Видели мы, как ты его защищать кинулась…
- Он же не виноват, разве ты не видишь, Динка? – Алька гордо оборвала ее и ушла вперед, сильно сутулясь.

Лойр с Ромкой запалили хороший костер. Только когда огонь разгорелся, Ромка осторожно опустил в него гитару, предварительно сняв с нее уцелевшие струны. Дерево сразу вспыхнуло. От лака потянуло неприятным запахом. Мальчики закурили над костром. В их молчании было что-то таинственное.

Работа в тот день у многих не ладилась. Правда, Рыжий, будучи озлобленным и мрачным, сделал две нормы вместо обычных полутора. Алька ползла по грядке, боясь поднять голову. Лойр же часто с улыбкой поглядывал на нее, и когда один раз они все же встретились глазами, Алька залилась алым румянцем и надвинула на лицо панаму. Но потом они вместе пошли попить воды (бидоны с водой стояли под одиноким деревом на противоположном конце поля).
- Ну, успокоилась? – спросил он ласково.
- Тебе было больно? – торопливо зашептала она, – может, мне лучше признаться? Хотя и не знаю, как объяснить. Может, сказать, что я больная? Чеканутая, как вы говорите?
- Oх, дура ты, Алевтина, сколько мне с тобой возиться? Исчерпан инцидент. Basta!
- Пономарь, милый, но я не могу так, если из-за меня… И Ромку так жалко…
- На вот, пей, и молчи, – он зачерпнул воды и протянул ей ковш. – А вечером когда в поля пойдешь, остерегись.
- Чего?
- Мало ли чего? Рыжему может не понравиться твое заступничество. Вот и сейчас он провожал нас о-о-очень недобрым взглядом.
- А я не заметила, – улыбнулась Алька. Она совсем не боялась Рыжего, потому что сидела с ним в третьем и четвертом классах и хорошо знала его доброту. – А, может, ты со мной гулять пойдешь?
- Идея неплохая, но несвоевременная, Алька. Нас же сразу в парочки запишут! Надо тебе это?
- Пожалуй, не надо.
- А посидеть с девчонками в бараке не можешь?
- С кем? С Динкой Манишвили? Да она меня живьем съест, такая правильная.
- А Ларка Темгинова? Почему не дружишь с ней?
- Не хочу, – пожала плечами Алька.
Лойр опять почувствовал, что Алька говорит искренне.
- Вы же с ней с первого класса враждуете. Вернее, ты к ней относишься враждебно. А она, однако, тебя любит.
- Она всех любит.
- Ну да. И гитар не ворует по непонятным мотивам и не ломает, между прочим.
Алька распрямила плечи. Ее гордость снова была задета. Почувствовав, что вступает на скользкий путь, Лойр сказал:
- Ладно, пойду с тобой вечером, погуляю. Вряд ли тебе захочется слушать, как Аскарик народ веселит.
- Тяжек крест?
- Ты про Аскарика?
- Я про тебя.
- Да надо попробовать, потом скажу.

(- Ромка, – спросила как-то потом Наталья своего милого, – а что ты об этом думаешь? Зачем тогда Андрюша сломал твою гитару? – А он никогда ее не ломал, – засмеялся тогда студент четвертого курса архитектурно-строительного института, – он чью-то вину на себя взял, разве не ясно? И скорее всего, это была девчонка. – Кто? – а ты у него спроси, да только он не скажет. – А ты знаешь? – Не знаю. Наверняка не знаю, но предполагаю всякое. Я потом думал, сопоставлял… Больше всего на Динку думал, на Альку иногда, но иногда даже и на Ларку… – О Боже! – Но думаю, раз он это сделал, то, значит, и вина была невелика. Он ее от славкиной расправы спасал, а Славка ведь его так и не простил… да какое это имеет теперь значение? Теперь-то. Когда Славка…)

Инцидент исчерпан, милые читатели!
Но Алевтина будет теперь долгие годы питать свою беззаветную и безответную любовь к кудрявичу-королевичу, и никто не знает, чего будет больше в ней – благодарности, тоски или страсти, и пару раз предоставится ей возможность отплатить ему добром за то, что он выручил ее в детстве. А Ромеша Тилоева она будет избегать, как совести своей, и не будет знать, что Ромка об этом знает. А с Ларисой Темгиновой она все же подружится, чтобы потом, после стремительного единения, разойтись навсегда, потому что не бывает в этом деле того, чего не бывает.