Психология Дня

Время утекает из под ног, но что-то для нас остается все так же непостижимым. Сейчас время на часах показывает «10:07», а кажется будто около «17:00» или еще позднее. Это может из за тусклой абстракции, воплащенная моей черной рубашкой и видимо мое зрение автономно в результате сия оттенка; в этой комнате есть три физиологических субстанций, первая, тщетно шуршит тонкую тишину, разгрызаючи в купе со слоем гипсакартона, средняя, упорно молчит, изредка пропуская глубокие опусы в области легких, а крайняя – видимо это Я – глядит в зеркало и думает: ведь зеркало нас так и запомнит. Кипит чайник, создавая помехи тяжелым всхлипываньем. Ранним утром ветер напоминал о сиротливой эволюции сегодняшней комнаты, но с трудно запоминающимися моментами все плавно переливалось в враждебную среду. Зрение автономно? Нынче весна запоздалая, - тихий дождь узнаваемый с первого же мотива, одинокие листья встречающиеся не часто на сером отливе асфальтных дорог. А там, далеко-далеко за горами, дети рукоплескают венецианским волнам и блондинка моего возраста в синих тапочках и в белом халате стоит у окна, лениво допивает остывший кофе. Все двери заперты. Медленно прошли сутки, может быть несколько суток, а телефонный череп невыдавлеваится от гудков. Потом меня потянуло в сон. Потом я танцевал. Потом я упрекал себя жуткими вопросами. Потом я снял черную рубашку. Потом я начал перелистывать пыльную книгу Гоголя «Мертвые души». Потом я подошел к окну и стал цитировать отрывки из книги. Потом мне захотелось пить. Потом петь. Потом понимание Дня перешло в наступление на мое сознание и только сердце отдовало любимый отчет. Потом по нашей улице проехала длинная грузовая машина в сторону могил, могил, которых казахи называют «Царством усопших». Потом я успокаивал себя умом Борхеса. Потом копаясь в старом семейном альбоме я нашел фотографию – себя. Потом усомнился что это я?.. Потом понял что ночь несуществует. Потом уставился на стакан, потом на стул, который передовал воображение линолиума. Потом я делал самолетики из белой бумаги и направлял их в сторону лампочки. Потом меня позвал ветер или ветер был нужен мне. Потом я включил телевизор, чтобы посмотреть очередную «стамбульскую ахинею». Потом меня потянуло к звуку рока. Потом спрашивал – чего ради?!. Потом – несколько тезисов из письм органического Фрейда. Потом все это я буду рассказывать на каком-нибудь симпозиуме инвалидов в библиотеке, в сартире, а потом на старой площади, где гордый «Абай-Ленин» со своим эстетическим чутьем неможет найти ничего блаженней чем этика, что его превосходительство не закурило бы в сырой кофейне, где пахнет панихидой и жженым листом. Потом я вышел на трассу и поймал такси. Потом заметил существубщий пейзаж, бар на том месте, где ступила твоя нога. Потом будучи прикрыв глаза я увидел синие тапочки и белый халат застывшие у окна с уже непахнущим кофе. Потом... Зрение автономно?.. Потом я услышал шорох то ли акации, то ли высоких столбов. Потом я порвал фотографию где был изабражен в возрасте 6 или 7 лет. Потом редеющий календарь мелко вздрагивал и привыкал к Дню. Потом ко мне подошел старик. Потом он сказал чт замерз. Потом я понял, что все это не сон, а лишь список монотонной апрельской остановки, где мозг просто хотел отдышаться от всех тайн и свещенных писаний, и что дети все так же рукоплескают венецианским волнам, что грузовая машина уже доехала до нужного места, и зрение дейтвительно автономно, которое я чуть непроменял на ночь, и которое, конечно, сумеет разглядеть свое счастливое будущее...