Фронтовые будни

Фронтовая жизнь тяжела для всех солдат, но во много раз тяжелее для женщин. Им приходилось приспосабливаться к походной жизни. Я вспоминаю рассказы  Марии Ивановны Бурдулли, сестры милосердия, как она называла себя, прошедшей с госпиталем по военным дорогам Великой Отечественной с первого дня и до победного конца. Она говорила так:

–– Война не приспособлена для женщин. Взять хотя бы одежду: начиная с нижнего белья –– сами всё шили, особенно в первый год войны. Хорошо тем, кто в авиационных частях служил –– списанные парашюты в дело шли. А какой материал прекрасный –– и носится долго, и сохнет быстро. Придёшь с дежурства, от напряжения руки дрожат –– столько перепестуешь раненых солдатушек, но чуть отдохнёшь и начинаешь шить, да стараешься, чтобы шовчик ровненький, незаметный был, а шили-то всё вручную. А то возьмём что-то домашнее приготовим, например, блинчиков напечём и раненых накормим. Они довольные и мы рады. А то как-то в распутицу хлеб неделю не привозили. Начальник госпиталя к нам с просьбой:
- Девчата, кто умеет хлеб печь? Нам муку вместо хлеба завезли.
 Я шаг вперёд:
-Давайте попробую.
 Хотя я и самая старшая была по возрасту и семью имела, но ржаной хлеб не пекла, его в магазинах предостаточно. Правда, другая выпечка у меня удавалась. Заставила санитаров сложить плиту во дворе, замесила тесто, да такой хлебушек получился, что даже в дивизионный госпиталь для начальства возили. Вот говорят: «Награды, награды». Их на всех не хватало. Но не было бы победы без самоотверженного труда второго эшелона, тружеников трудового фронта.

 Вот был у меня случай: повезла я раненых в эвакогоспиталь. Везти-то всего несколько километров, да и раненых мало –– положили их в сани, я рядом иду, вожжи на руку накручены. Впереди бревенчатый мост –– только мы на него заехали, как с того берега появились танки и через речку ниже моста по льду пошли. А у меня конь-то в упряжке из только что прибывших на фронт, не привык ещё к технике, вот и погнал вперёд. Я от неожиданности упала, каким-то чудом перевернулась на спину и все брёвна и ледяные глыбы пересчитала. А вожжи так и не выпустила, сумела остановить коня. Когда меня подняли, то полушубка на спине не было, а кожа вся клочьями. Раненых отправили на станцию в эшелон, а меня в лазарет для перемещённых лиц, который располагался  то ли в сарае, то ли в бараке. Бросили охапку сена на доски, положили на живот, и неизвестно сколько я так пролежала. Заграничные названия я трудно запоминала, языка не знала, и потому мне трудно было.

Как же я рада была услышать родной русский говор и увидеть своих девчат из госпиталя! Оказывается, они объехали все близлежащие поселения и, в конце концов, разыскали меня. Моментально доставили в наш госпиталь. Там меня и вылечили. А девчата ещё долго приставали ко мне с расспросами и своими сетованиями:
  -Маруся, ты же героизм совершила, раненых солдат спасла с риском для собственной жизни. Тебе же орден положен. Вот бы нашего поэта сюда, он бы стихи о тебе написал в газете.

О поэте ещё раз зашёл разговор с Марией Ивановной, когда в день её восьмидесятилетия я прочла посвящённое ей стихотворение.
Память, моя память –
Что поделать с нею?
Возвращает в юность,
Где я молодею.

Вновь иду полями
В сапогах кирзовых.
Вновь лечу словами
Я солдат бедовых.

«Штопаю» им раны…
Ох, ты мать родная.
Сколько их на бранном
Стонут, умирают!

Пела я им песни,
Души согревала,
А в палатках тесных
Ноченькой  рыдала…

Мария Ивановна прослушала, а потом говорит изменившимся голосом:
– Точно ты подметила. А знаешь, у меня на фронте была встреча с настоящим писателем – поэтом. Вошли мы в одно село и стали оборудовать госпиталь в пустой избе, а меня всегда пугает пустота, я сразу вспоминаю свой осиротевший дом. Вслед за нами в дом зашёл военный в очках, с тонкими чертами лица. Он сказал, что из газеты. Именно он первым увидел в углу куклу, быстро её взял, а потом прижал к себе и повернулся к нам: в глазах слёзы блестят, а в голосе дрожь: «Хотите, я вам стихотворение прочту? Оно называется “Кукла” и посвящено моей дочке. Как-то они там?» И он стал читать: «Ни слова сквозь грохот не слышно…» А когда прочитал последние строки: «Я кукла. Чего мне боятся? Меня не убьют. Я мертва», – я не выдержала и расплакалась, потому что эту куклу я тоже заметила и сразу вспомнила сынишку, его игрушки. Кто-то из сестёр сказал: «Она двоих детей похоронила». Он быстро подошёл ко мне, положил руки на плечи: «Я понимаю вашу боль. Мужайтесь. Надо жить. Хотите, я вам ещё почитаю?» Со всех сторон зашумели: «Читайте. Читайте!» И он ещё долго читал. Я попросила его написать слова «Куклы». Он, положив лист на планшетку, написал слова, поставил подпись «Кедрин». Я хранила его вплоть до пожара, когда всё сгорело.
Да, Марии Ивановне довелось много переживать не только на войне, но и до её начала. Об этом рассказывается в моём рассказе «Котька». В конце этих заметок я привожу его полностью. Но видно, у Марии Ивановны судьба была со щербинкой: после войны ей вновь довелось хватить лиха. Возвратившись с войны, она стала работать в своём же госпитале. Раненые любили её очень – укол начинала делать с прибаутками, с улыбочкой, да к тому же рука была у неё лёгкая, как говорят в народе. Там и пожалела одного лётчика с тяжелейшей раной и контузией головы, приняла его в дом. И пришлось ей ухаживать за ним не только на работе, но и дома. Но не долго он прожил, вновь она осталась одна. А тут навалились одна напасть за другой: то обворовали, то пожар случился, который уничтожил всё до тряпочки. В кооператив вступала без гроша за душой: взяла кредит в кассе взаимопомощи, заняла у знакомых. И потом, оформив пенсию, она продолжала работать и расплачиваться с долгами. И сколько же было радости, когда она вошла в квартиру со всеми удобствами, когда выгадывала гроши на приобретение вещей. А когда в конце восьмидесятых годов ветеранам дали возможность заказывать в мастерских пошив одежды по сниженным ценам, то наши фронтовички принарядились, ходили гордые, довольные. Но слишком поздно это произошло, да и унизительная последующая перестройка не дала им возможности порадоваться. Мария Ивановна очень бережно относилась не только к своим вещам, но и ко всему окружающему: она любила ходить в лес, под своим балконом сажала цветы и, будучи уже тяжело больной, после операции, она копалась на грядках, разговаривая с цветами, как с живыми существами.