Господа и холопы

 
Чувство собственного достоинства у деревенского человека было всегда. И не только было, но и есть. Будет, пока живут ещё наши старушки и деды, доживают свой век, в бревенчатых родовых избах. А сколько их по России, таких – о-ох много, слава Богу, пусть живут долго. Иначе святые понятия совести, справедливости, стыдливости угаснут вместе с ними. Потеряем русский дух и русскую душу. А что получим взамен? Ничего хорошего. Уже получаем.

АНТАГОНИЗМ

Слово "господа" в деревне если и употребляется, то в ироничном или переносном смысле. И уж никак - в качестве обращения к людям.

- Ишь, господа какие, не хотят грядки полоть,- накинется на внучат тётка Нюра, Борисовна. - Вам бы всё спать до обеда, а вечером с подружками на речку убежать.

Не нашего поля ягода это слово. И никак не вписывается в деревенский уклад. Может, оттого, что не так уж давно крестьянство свободно вздохнуло от господского гнёта, может других слов полно, получше.
 
Надо понимать, что если есть господа, значит где-то рядом должны быть холопы. А это архаизм и несправедливо. Деревенские свято чтят справедливость во всех её ипостасях.

Прошлым летом кто-то из приезжающих дачников то ли от большого ума, то ли от его нехватки (думал-думал-и придумал!) прибил на колодезном срубе обращение: "Господа! Пожалуйста, закрывайте за собой крышку".

У нас не Рублёвка, а обычная российская глубинка, каких много. Без автолавки, без газа, культурной "точки" и вообще без всего. Живут люди и живут. Но толк и цену себе знают. И телевизор смотрят - это там, с экрана, кого не поподя господами называют. А у нас в деревне такие штучки не проходят.

- Ишь ты, что понаписали-то! - возмущались одни.

- Ну и грамотеи! Моду взяли обзывать, - серьёзно поддакивали другие.

- "Под носом взошло, а в голове не посеяно", - оценил поговоркой нелепое творчество благодетеля бывший агроном Василь Иваныч и, присвистнув, покрутил пальцем у виска.

Долго такое высокопарое объявление не продержалось. Ходил-ходил дядя Егор мимо колодца и всякий раз плевался, а иной раз и матерился на чём свет стоит, лицезрея издевательское обращение к честному деревенскому люду.

- Нас, мужиков, да баб наших так оскорблять...

И вслед - мать, мать, мать...

Не стерпел дядя Егор Селиванович, не поленился, принёс ведёрко с краской-суриком, старую малярную кисть и под сопровождение тех же смачных ругательств, что придало ему решительности, густо замазал бестактное слово "господа" вместе с восклицательным знаком.

Осталась культурная и очень приличная фраза. Дядя Егор довольно вздохнул, как бы благодаря себя за усилия, закурил папироску и со спокойной душой пошёл к дому. Социальную революцию, о которой так долго мечтали односельчане, он совершил. Справедливости ради.

               
"БОЛЬШАЯ ДЕРЕВНЯ"

                "Грядки капусты, бабкину хату, -
                всё передали олигархату".
                Владимир Воронков.

Не в обиду будет сказано, но столица, утомлённая пробками и асфальтом, всё энергичнее проникает на вольные хлеба в подмосковную провинцию. Освоив ближнее Подмосковье, устремляет свои финансы в  дальнее. Здесь можно ещё купить старые заброшенные и дышащие на ладан бревенчатые дома с ба-аль-шими кусками землицы, заросшей бурьяном и чертополохом. Уходят из жизни труженицы - немощные старушки, и наследники продают их последний приют по ценам хоть и рыночным, но для москвичей всё же мизерным.

Вот и появляются среди старых изб разномастные, в стиле а-ля  рус-барокко или -ампир, хоромы, дворцы за семью заборами, возведённые разбогатевшими вдруг людьми. Многие из них родились в деревнях, и не только российских, но и украинских, всяких-разных, перебрались в своё время в столицу на заработки и стали состоятельными людьми. Возвернулись на село уже в новом статусе - дачниками. И возомнили себя господами, помещиками.

За глухими железными заборами мельтешат многочисленные азиаты-строители, и строят, строят, строят. Возводят "мегаполис" на одну семью. А ещё есть работники. Эти - по хозяйству, ну как чернь что ли, прислуга и обслуга: отнести-принести-вскопать-паркет натереть. Холопы. В новом постсоветском варианте. Разговаривают с ними хозяева, то бишь господа, на высоких повелительных тонах и кроме исполнения от них ничего не требуется.
 
Деревенские люди живут просто и свято чтут свои патриархальные традиции. Если ставят заборы - то от бродячих собак, всё больше штакетник. Так и улицу хорошо видно, и тех, кто по ней идёт, поздороваться можно, поговорить, обсудить политику, пенсионные приросты и приросты коммунальные, которые растут совсем не пропорционально.

Ну, а если помощник какой нужен - дров наколоть, сено поворошить, крышу подлатать - всегда на деревне найдётся такой человек за тарелку щей или пачку сигарет.

Простые деревенские люди видят всё, что и где происходит, кто как живёт и кому какое внимание требуется. Это в городских квартирах соседей по имени-отчеству не знают.
 
Борисовна, немолодая уже, не по годам шустренькая, повадилась ходить в "господский" дом с лукошком яиц. Благо, что спрос есть. Раз пришла - продала, в другой пришла - тоже продала. И очень ей это понравилось, постоянный покупатель нашёлся, из работников.
 
В третий раз случился облом. Позвонила Борисовна по домофону, и вместо знакомого голоса работника Степана услышала женский  господский:

- Что вам надо?

- А мне бы Стёпу.

В "трубке" наступила пауза.

- А мы со своими работниками общаться не разрешаем. Щё надо - говорите мне. Я - хозяйка!

Борисовна обомлела. Женщина она была грамотная, когда-то учительствовала в начальной школе. Отвечать не стала, потому как  задумалась. Не о том, кому теперь яйца сбывать - о более важном: вроде как крепостное право в России отменили ещё в 1861 году, а теперь, что же, снова оно возвращается?

- Щё надо, говорите мне, хозяйке, - передразнила, плюнула, перекрестилась: "Прости меня, Господи!", уже возвращаясь к своему дому с полным лукошком. "Щё надо...", - не могла успокоиться Борисовна.

- Понаехали тут, москвичи грёбаные, - долго ещё ворчала, гремя вёдрами и подойником. - Не зря говорят, что Москва - большая деревня, кого там только нет, а коренных москвичей осталось с гулькин нос.

И тут её понесло.

- Встретится мне ещё этот Степан, может быть и вместе с жинкой Марусей, выписанной из Житомира для обслуги, а я их спрошу: "Ну как вам живётся-можется, баре не обижают, зарплату платят исправно?".

И снова плюнула. И перекрестилась: "Спаси, Господи, и помилуй, не дай на старость лет вот так испоганиться".

Продолжение: http://www.proza.ru/2011/04/09/1331