Флобер. Глава 33

                Глава XXXIII 



                1857



       Я родился при больнице и рос среди всевозможных человеческих страданий, от которых меня отделяла только стена. Ребёнком я играл в анатомическом театре. Вот отчего, быть может, у меня такой мрачный подход к вещам. Я не настолько люблю жизнь, чтобы бояться смерти. Гипотеза об абсолютном небытии не содержит для меня ничего устрашающего. Я готов совершенно спокойно кинуться в этот зияющий чёрный провал. А между тем меня более всего привлекает религия. Притом религия вообще, одна не более, чем другая. Любой религиозный догмат меня отталкивает, но общее чувство, их породившее, представляется мне самым естественным и самым поэтичным из всех человеческих чувств. Вот почему я не верю в мудрость тех философов, кто видит в религии только фиглярство и глупость. Я, напротив, нахожу в религиозном чувстве инстинкт и потребность, и одинаково уважаю негра, целующего свой фетиш, и католика, преклоняющего колена перед Сердцем Иисусовым. Догматы церкви я отвергаю, во-первых, потому, что я оголтелый либерал и ненавижу всякий деспотизм. Во-вторых, я нахожу самонадеянным и глупым стремление человека всюду торопиться с выводами, доискиваться окончательных решений. О гордыня человеческая! Решение! Цель, причина! Чем совершеннее будут телескопы, тем многочисленнее звёзды. Мы обречены вечно брести в потёмках и лить слёзы. Когда я смотрю на одну из малых звёзд Млечного Пути, мне приходит в голову, что Земля ничуть не больше такой вот искорки. Это ощущение малости и мимолётности земной жизни и человеческой истории меня совсем не пугает. Скорее успокаивает. Никогда не понимал, почему мысль о бренности всего земного должна приводить нас в отчаяние. Читайте Монтеня, читайте медленно, не спеша! Он вас успокоит.

                ***

        От всего, что я перевидал, перечувствовал и перечитал, у меня осталась неутолимая жажда истины. Гёте, умирая, вскричал: «Света!» О да, света!
 И пусть бы он прожёг нас до самых кишок!   

                ***

  Не судите обо мне по «Бовари». Теперь эта книга очень далека от меня. В душе я неисправимый романтик. Сейчас я не оставляю мысли о  «Карфагене», и я непременно напишу эту жестокую штуку, чего бы мне это ни стоило. Эта вещь будет занятнее, проще для понимания и, надеюсь, создаст мне прочный авторитет. Мне хотелось бы уже через месяц-другой приступить к работе. Однако начинать приходится издалека. Мой стол буквально завален книгами. С марта месяца я сделал выписки из пятидесяти трёх различных трудов. Прочёл уже почти всё, что прямо или косвенно относится к моему сюжету. Ты считаешь меня невеждой по части ботаники, а я точнейшим образом воспроизведу тунисскую и средиземноморскую флору. Я прочёл Библию в новом переводе с древнееврейского в восемнадцати томах и вернулся к латинскому и греческому текстам (жалкий, хилый, чахоточный язык французского перевода Каэна не идёт ни в какое сравнение с грохотом латинской Вульгаты); прочёл «Начала» св.Исидора Севильского, «О Сирийских богах» Селдена, «Одеяния иудейских жрецов» ( в двух томах) Брауна.  Занимаюсь теперь военным искусством, ковыряюсь в баллистах и катапультах, упиваюсь эскарпами и контрэскарпами. Надеюсь, древние вояки помогут мне сотворить что-нибудь новенькое. Ещё недели две мне предстоит заниматься изысканиями, потом я на неделю предамся игре фантазии, а там – плыви, моя галера (вернее, трирема)! Мне уже видится завязка. Она  представляется мне красочной, непринуждённой, увлекательной, но… но … Сюжет у книги прекраснейший, и это внушает мне сильную тревогу, поскольку самые прекрасные сюжеты менее всего удаются. Что действительно меня беспокоит, так это психологическая сторона моей истории. Я отдал бы всю пачку заметок, сделанных за пять месяцев и все девяносто восемь прочитанных томов ради того, чтобы меня хоть на одну секунду по-настоящему взволновали страсти моих героев! Остережёмся же увлекаться безделками и впадать в педантизм невежества, пока совсем не отупели от эстетики. Хорошая книга может быть полна грубых фактических ляпов и не становиться от этого хуже. Не следует слишком любить никого и ничего; чтобы не впасть в вычурность, нужно беспристрастно и свысока взирать на все предметы.
 
                ***

  Вот уже полтора месяца я трусливо отступаю перед «Карфагеном». Нагромождаю новые горы выписок, горы книг, ибо не чувствую себя в ударе. Перечитываю от начала до конца всего Плиния. Нужно будет ещё кое-что отыскать у Афинея и Ксенофонта да посмотреть пять-шесть записок «Академии надписей». После этого, честное слово, будет уже всё!