Комендант АДА 25 20

Зона

Возможность выспаться прервалась в семь утра. Почему-то не уходила мигрень, разрывая виски. «Не хочу травиться  анальгином», – решил для себя Михаил. Щелкнули замки «дипломата». Он достал Катин подарок, накинул на плечо полотенце и вышел наружу.
– Товарищ майор, разрешите обратиться!
Перед Бергманом, как из-под земли, вырос русый паренек с ефрейторскими лычками. Форма на нем хорошо сидела и была аккуратно выглажена. Также об опрятности говорили умело подшитый белоснежный воротничок и начищенные сапоги.
– Сам подшивал? – спросил Михаил и лукаво прищурился.
– Так точно! Разрешите доложить!
– Давай! – дружелюбно произнес Михаил и присел на подножку пыхтевшей полевой кухни.
– Ефрейтор Щепкин! Направлен в комендатуру штабом к вам писарем.
– Хорошо, будем знакомы. – Бергман протянул парню руку. – Будь так добр, организуй-ка мне кипяточку, – Михаил осторожно открыл замок несессера и в глазах заиграл солнечный лучик от золотистых приборов. Щепкин, как девица, захлопал своими густыми ресничками и радостно, по-щенячьи, выпалил, щелкнув каблуками сапог:
– Есть, товарищ майор! Это мы мигом! Разрешите? – он взглядом показал на высокую подножку кухни. Бергман удивленно встал, а писарь добрался по ней до люка, снял с пояса котелок и спустился радостный с дымящимся кипятком.
– Ого! – удивился его смекалке и оперативности Михаил.
– Вот, товарищ майор, пожалуйста! – рука потянулась отдать честь.– Артюх будет варить борщ.
Его кадык вынырнул из воротничка, и ефрейтор сглотнул подкатившую от аппетита слюну. Отправил Щепкина восвояси и приготовил помазок.
К палатке на скорости подъехал БТР.
– Майор Бергман? – из люка окрикнул его офицер в черном танковом шлеме, знакомый по новому штабу. – Капитан Самохвалов, особый отдел. Вы завтракали?
– Никак нет, – ответил полураздетый Михаил.
– У вас четверть часа на завтрак и сборы. Нужно обязательно плотно поесть!
Пейте молоко. Много молока. Едем на станцию.
Бергман вздохнул, быстро закрыл несессер, быстро умылся из котелка еще горячей водой и пошел в сторону длинных столов, за которыми сидели офицеры. «Поеду небритым. Никого здесь этим не удивить».

***

– Садитесь вперед. Сделаем вам маленькую экскурсию, – настаивал гладковыбритый капитан. Промчавшись по пустым улицам Чернобыля, водитель притормозил рядом с распахнутыми серыми воротами. Это была та самая пожарная часть, откуда по ночной тревоге отправилась на аварийный реактор состоящая в основном из молодых ребят смена. Еще совсем мальчишки, без всяких средств радиоактивной защиты, без дозиметров и, главное, конкретных инструкций отправились тушить невиданное доселе малиновое пламя, ставшее выжившим в ту ночь авансом мучительной смерти от облучения. А геройски погибшим – Вечным огнем памяти, легендой о бесстрашии и чувстве исполненного долга.
– Помянем ребят горькой? – предложил сидящий за спиной у Михаила капитан, протягивая через плечо Михаилу флягу в брезентовом чехле.
– Лучше помолчим, – ответил ему тихим голосом Бергман. – И без нее – горько…
Дорога проходила мимо речного порта. Михаил удивился, как беспорядочно пришвартованы и встали на рейд плоскодонные баржи, предназначенные для перевозки речного песка и щебня. Буквально на «соплях» держался, проверяя на прочность свежевыкрашенный кнехт, речной трамвайчик. Его борт то и дело било волной об автомобильные покрышки, подвешенные к причалу выше предполагаемой ватерлинии.
«К майским старались», – подумал Михаил, разглядывая, как солнце отражается в черной краске главного атрибута пристани. Польские буксиры-«утюги», сошедшие с верфей Одры, готовые служить веками, уткнули свои тупые носы кто в бетонный парапет, кто в песок. Было ясно, что это все последствия срочной эвакуации, и забота о наведении порядка, не говоря уже о соблюдении правил навигации, была излишней. Порт остался где-то за спиной. Позади и белый перечеркнутый дорожный указатель «Чернобыль». Бронетранспортер въехал на мост через Припять.
– Останови здесь! – комендант решительно нажал на кисть сержанта, расслабленно лежавшую на рычаге переключения скоростей.
– Товарищ капитан, – через плечо обратился к своему командиру водитель.
– Останови, останови… Разомнемся, дальше не выйдет, – капитан одобрительно похлопал сержанта и засуетился, готовясь к выходу.
– Всем надеть респираторы и защитные костюмы. Мы уже рядом.

БТР встал ровно на разделительной полосе. Четыре его мощных колеса оказались на встречной.
– Двойная сплошная. Дай сюда права! – грозным тоном произнес капитан. Всем было ясно, что сказано – не всерьез (об этом говорили его глаза над респиратором).
– Я сейчас переставлю… – виновато засуетился солдат.
– Да ладно тебе, –   улыбнулся под маской капитан. – Кому теперь все это нужно… – Он взял под руку молча смотревшего на воду коменданта и перевел на другую сторону моста. Там, вдали, на линии горизонта, маячила высокая полосатая труба.
Ближе отчетливо просматривалось, как бульдозеры и военная техника сносили зараженные радиацией лесные массивы на подступах к АЭС. Их стволы и окрашенные рыжим цветом кроны падали штабелями, умирали стеной на этом массовом чудовищном «расстреле».
– Какие места здесь были! Рыбалка…Охотхозяйства…Какие лоси водились, косули… – чуть не плача произнес капитан. – «Полесье…Олеся…Олеся…». Мои корни отсюда. Дед жил в Выдумке. Был известным травником. Лечил самого Сидора Артемьевича Ковпака. Вся хата была в его фотографиях. После войны четыре раза на год приезжал за свежим сбором. Дед толк в травах знал… И по-мужски, и по-женски помогал. Теперь все это пойдет прахом…


***

Река уводила русло направо, и дорога пошла вдоль огромного, обрамленного бетонным парапетом водохранилища, служившего бассейном – охладителем атомной станции.
– Поддай! – скомандовал водителю капитан. – Здесь отличный асфальт, и нам прямо.
Пройдя по дороге два пункта контроля пропусков, БТР притормозил у ворот. «Чернобыльская атомная электростанция им. В. И. Ленина».
 Формальности соблюдены, ворота открыты, и машина неспешно покатилась по громадной территории.
– Вот главный корпус… а это – охладительный канал станции. – Капитан Самохвалов взял на себя роль экскурсовода.
Бергман был очень далек от ядерной физики и никогда не видел, как выглядит АЭС. Станция впечатляла своим масштабом и напоминала какой-то перерабатывающий завод. Повсюду были люди, машины, строительная техника. Складывалось впечатление, что какой-то крупный НИИ выгнал свою лабораторию на субботник, оторвав от рабочего места. Только вместо колб и пробирок в руках у лаборантов совковые лопаты и ведра. Люди собирали и загружали радиоактивный мусор в квадратные контейнеры и вручную грузили на бортовые машины. В небе барражировали вертолеты и улетали куда-то в глубину станции. Рассмотреть – куда, не позволяло низкое стекло бронемашины.
Михаил понимал, стать свидетелем какой беды ему выпало судьбой. Но человеческий фактор постоянно напоминал о себе. Проявлялось это в искреннем любопытстве. Новая должность, незнакомая и ответственная работа. Многое предстояло еще узнать и многому научиться. Он был готов принять правила игры без права на исключения. Одно он знал твердо – Чернобыль – не игра, не «Зарница», о которой необдуманно ляпнул языком «футболист» по пути с аэродрома. Но все-же Бергман не подозревал, что до мгновения, коренным образом изменившего его судьбу и мировоззрение, оставалось меньше минуты.
«Луноход» выехал на площадку перед третьим блоком. Около дверей пустующей столовой для работников, зияющей выбитыми стеклами и частично обсыпавшимся витражом, стояла обгоревшая пожарная машина. Ветер гонял взад-вперед выгнутую дверь с закопченными белыми цифрами «01». Карабкаясь по невообразимым руинам, БТР остановился перед отвесной стеной, из которых торчали обрывки труб, составляющих неведомую ему систему.
– Майор, у тебя есть ровно тридцать секунд. – Вдруг резко перешел на «ты» особист. – Находиться больше у реактора запрещено! Давай!
Бергман поправил респиратор, подобрал плащ химзащиты и открыл люк.

Четвертый блок представлял собой страшную картину из какой-то фантасмагории. Бесформенная груда обломков, нависшая на обгоревшие стены, торчащие балки, рваные перекладины, куски арматуры, сколы бетона, бут. Повсюду валялись осколки битого стекла и оплавленный пластик. Вывернутые наизнанку металлические щиты изоляции отсвечивали жуткими зеркалами, в которых преображалось в невообразимое чудище солнце, казавшееся еще утром таким ласковым. Обожженные и развороченные окна третьего блока выглядели бойницами. Это было последствием пожара на крыше турбинного цеха. Бергман уже знал, что люди, которые первыми бросились тушить этот жуткий вулкан, были без брони, без респираторов, противогазов, без всяческой защиты и временного регламента.
Со стороны солнца появился вертолет. Сделав два круга над реактором, он опустился до критической точки, и из бомболюков полетело вниз какое-то разнокалиберное крошево. В глазах потемнело. Он изо всех сил зажмурился, до резкой боли и шума в ушах, словно его везли по мощеной брусчаткой улице. Михаил стоял так несколько секунд, сжав кулаки, ощущая, как в сухожилиях закипает кровь. «Как же так! Как же так!». Только эти три слова буравили его так и не сумевшую избавиться от мигрени голову. Он открыл глаза. Мир, поглощенный радиоактивной пылью, проецировался черно-белой пленкой. В попытке сфотографировать в мозгу, запомнить навсегда картину хаоса, его расширенные от ужаса зрачки уставились на ЭТО…
Унылый позитив сменился еще более мрачным негативом. Всяческий смысл бытия был утрачен, и мир изменил свою реальность.
.– Быстро назад! – кричал высунувшийся из люка капитан. – Это небезопасно!
– Да…да…иду, – бормотал очумевший Бергман. Он собирался повернуться, и тут в его прижатой к бедру ладони затрепыхалось что-то сухое и шершавое, словно на пробку из-под шампанского накрутили крупный наждак. На треснувшем от высокой температуры бетоне сидела крупная тощая собака непонятной породы и виляла хвостом. На спине практически не осталось шерсти, и голубоватая шкура обтягивала острые позвонки. Рваный кожаный ошейник болтался как гимнастический обруч на ее похудевшей шее. Передние лапы дрожали, и она тихонько, как бы извиняясь, поскуливала.
– Ах, ты моя хорошая! Бедная ты моя…совсем сухой носик…больной…куда же ты забрела?
Бергман присел на корточки и стал ее гладить. Собака качнулась, как маятник, подогнула лапы и опустилась на бетон. Между пальцев коменданта застряли косматые клочья.
  Наполовину высунувшийся из люка Самохвалов, во всю глотку, самым отборным матом, орал на Бергмана, но тот его не слышал. Или не хотел слышать. Длинная умная морда легла в теплые руки Михаила.
– Прости… совсем нечего тебе дать, у меня ничего нет…
Собака все понимала, а ее помутневшие глаза, кроме банальной песьей преданности, предупреждали об обреченности и неминуемой гибели. Этот момент своей жизни Бергман запомнит на всю жизнь. Лизнув руку коменданта, она пристально посмотрела в его глаза, глубоко вздохнула и умерла.

Всю обратную дорогу комендант сидел на заднем сидении и молчал. Молчали и остальные. Он не видел идущих автобусов с шахтерами из Донбасса, призванных партией и совестью выполнить одно из самых ответственных заданий, везущих с собой соль, пот и силикоз, являющиеся неотъемлемыми элементами «джентльменского набора» горняка. Михаил тихо плакал.

  Дезактивация

Автоколонна разделилась. Часть машин была направлена на дезактивацию ближе к Киеву, в Вышгород. Часть ушла в сторону Иванкова. Еще часть – на восток. В голову колонны встали автобусы, эвакуировавшие тяжелобольных и лежачих больных, которым требовалась скорая квалифицированная помощь в Киеве. Дезактивация проводилась строго в оперативно созданной тридцатикилометровой зоне. «Линии фронта», как ее впоследствии назовут ликвидаторы.

***

– Как вы себя чувствуете? – улыбаясь, спрашивала Валентина Юрьевна бледную, счастливую новоиспеченную мать.
– Ты покорми его… Вон – какого казака родила! – рассмеялась грубоватая Полина, качавшая на руках третьего по счету мальчика. – Мой вон, все девку просит. Дурак какой-то неправильный! Всем цюцюрки подавай, а этому…
Валентина Юрьевна ее не слышала. Тяжелый день вымотал женщину, мысли о том, что она ничего не знает о близких, поселили в душе тревогу. Организм взял свое, и она заснула.
– Как ты его держишь! Ой, бо! – давала ценные указания бывалая Полина.
– Головку подними выше…так, вот так… И не тычь сосок – сам найдет.
– Я же в первый раз, – еще не окрепшим голосом тихо сказала девушка. Широко улыбаясь, она смотрела, как жадно ее малыш прильнул к розовой плоти.
– О! Аж причмокивает! – грубо подмигнула Полина.
Тут малыш отпрянул и стал громко кричать…
– Что? Что такое?! – не понимающим взглядом посмотрела девушка на советчицу.
– Неужели… – прикрыла рот ладонью Полина. – Ты сцеди его, сцеди. Может, пойдет.
Эти слова разбудили Валентину Юрьевну.
– Молока нет? – доктор попыталась этот вопрос задать, как можно тактичнее. Юля Карпенко растерянно смотрела на врача своими большими, как вишня-шпанка глазами, и Башкевич на мгновенье показалось, что девушка готова отказаться от сына.
– Даже не вздумай! Это не проблема сегодня. Есть молочные кухни. Наша промышленность наладила выпуск сухих смесей, идентичных грудному молоку. – Ее рука автоматически потянулась в карман за сигаретами, оставшимися в ведре уборщицы. – У моей мамы тоже не было молока – продолжала Валентина. – Она меня вообще родила в поезде. Под бомбежкой. Их госпиталь в сорок первом эвакуировали из Москвы в Горький. Под Володарском налетели немецкие штурмовики. Все, включая тяжело раненых, укрылись в поле. Немец бил так, что клочья земли переворачивались, словно по целине прошел плуг. Мама прикрыла мою голову рукой, и пуля зацепила сухожилия. От стресса и дикой боли сгорело молоко. Зато я осталась жива.
Юля плакала и прижимала к себе орущее чадо.
– Девочки, кто из вас будет кормить? У кого много молока? – Башкевич обратилась к двум мамашам, «конвертики» которых шевелились и издавали попискивание.
– Давайте его мне, – послышалось с задних сидений.
Пышногрудая коренастая мамка в обтягивающих ее «рояльные» ноги трико протянула крупные руки.
– С меня просто хлещет, не знаю, куда девать. Был бы Васька рядом – так тот отпил. Любит он у меня это дело, гад такой! Хочет, как Маодзудун – до ста лет теток радовать. Тот тоже прикладывался, охайник!
Женщины не удержались от смеха, а Валентина Юрьевна аккуратно взяла на руки проголодавшегося грудничка и передала кормилице.
– Я теперь твоя молочная мама, – приговаривала та, наблюдая, с каким аппетитом ест малыш. Юля, счастливыми и благодарными, полными слез глазами созерцала эту трогательную процедуру.
«Нет, эта ни за что не отдаст!» – про себя подумала Башкевич, и ее рука снова полезла в карман.

***
   
Перед высокими воротами магнометра (КММ), стоящими где-то вдалеке серой буквой «П» в бескрайнем поле, выстроилась очередь из автобусов и машин, идущих особняком, под отдельной охраной, вывозивших видимо что-либо ценное из города, возможно, архив и деньги.
Солдаты мыли автобусы. Большие машины – по два человека. Средние – по три. Работа шла без перекуров и минут отдыха. На этом конвейере, стоя по двенадцать часов, проходили «учебку» совсем молодые мальчишки. И в руках у них были не АК-5.45, а резиновые садовые шланги, ведра с едкими, неизвестными им доселе химикатами, щетки с длинными ручками, тряпки, разноцветная ветошь и коробки со стиральным порошком.
Горький пот заливал глаза, «намордник» сковывал дыхание. Многие, грубо матерясь, его срывали. Руки ныли от натиравших мозоли краг, ноги, обутые в резиновые сапоги, плавали в поту и чесались от попадавших внутрь химикатов. Мыли машины с двух-трех метров, начиная с крыши и спускаясь вниз до колес, которые считались самыми легкими. Их оставляли на десерт. Бурая пена, образовавшаяся от сильного напора, вместе с грязной водой стекала многочисленными ручьями вдоль обочины в канаву и уходила в грунт. Там образовался целый оросительный арык. Копать сливные стоки или привозить резервуары для сбора воды было бесполезным длительным делом. Результаты дозиметрической проверки показали, что земля заражена.
Вдоль бортов ходили офицеры военной автомобильной инспекции с мегафонами, и, отрывисто треща в них, просили беженцев соблюдать спокойствие, не покидать своих мест и по возможности, не открывать окна, что являлось нереальным и глупым требованием.
 
***

Колонна жила своей жизнью. Те, кому посчастливилось находиться вне зоны видимости КММ, и их автобус стоял в лесной тени, мирно спали или коротали время за тихой беседой. В автобусах, остановившихся в поле, картина была противоположной. Ваишники, орущие в мегафон со своими рекомендациями, сеяли нервозность. Дети плакали, женщины причитали, собаки лаяли, кошки царапались и вырывались из рук. В автобусе можно было просто задохнуться. Самые нетерпеливые, в основном, среди сильного пола, плюнув на неразумные призывы, выходили небольшими группами на перекур излить друг другу накипевшее. Главной темой разговоров были имущество и деньги. Никто не поднимал тему о здоровье своем и своих близких.
Но даже такие невыносимые условия, в которых оказались беженцы, на этом отрезке пути не вызывали у подавляющего большинства сомнения в необходимости эвакуации и серьезности положения.

– Не покидайте свои места! Первыми выходят пассажиры второго салона, за ними первого, – съязвил, лежа под капельницей, мужчина пенсионного возраста. – Им бы вентилятор мощный, и не один, по типу авиационного движка. – Глядя на тяжелую процедуру, вздыхал, приподнявшись на локте, лежачий больной. – А лучше – турбину! Сдуть одним махом всю эту лабуду!
– Вы что делаете! Иголку хотите сломать? – накричала на него полненькая медицинская сестричка, сидевшая на чемоданчике-аптечке скорой помощи.
– Лежите спокойно! Хорошо, что стоим, иначе б точно сломали!
В тесном салоне, приспособленном под лазарет, железные койки были сдвинуты в стык. И чтобы добраться до больного, врачам, как обезьянам в зоопарке, приходилось повисать над ними, держась за стальные трубки поручней.
 – Ух, как вы интересно придумали! – усмехнулась девушка в воротник белого халата.
– Может, кто и додумается так сделать, – вмешался в разговор бледный сосед, глядя с отрешенным видом в потолок. – Но вы же видите, сколько здесь машин! Нет конца и края... Где набрать столько турбин? И кто подтвердит, что в этом есть необходимость? Пропеллер может разнести всю эту невидимую дрянь по полю, и она снова вернется с ветром.
Поскольку колонна представляла собой город на колесах, как и положено городу, она полнилась слухами и догадками. Они шли навстречу друг другу от головы до замыкающей милицейской «копейки». Встречаясь где-то посередине, они обрастали новыми подробностями и небылицами.
Тетка с клубками пряжи, торчащими из пакетов с потрескавшейся репродукцией народной артистки Молдавии Софии Ротару, вполголоса о чем-то делилась с поддакивающим кивками соседом, рот которого был занят тыквенными семечками. Подростки, привязывая к чернобыльским событиям Фредди Крюгера, пугали сидящих рядом молоденьких девушек кошмарами с «Улицы Вязов», просочившимися в страну новомодному видео.
– Пузыри...пузырики...какие красивые! Большие! Ой, лопнул...А вон еще! И этот лопнул... Пузырик…
Фф- фф-у- уу- у – пузырь отделялся от рамки и уходил под потолок. Иногда он выходил прямо огромным и, раскачиваясь, повисал напротив зачарованных глаз малыша. Стоило дунуть сильней, и целая армия маленьких, как пшенная крупа пузырьков, устремлялась в проход и обдавала влагой сидящих спереди. Солнечные лучи пробивались через желтые шторки, и тогда пузыри становились  похожими на крохотные зеркала.
– Почему он летит сперва наверх, а потом вниз? Ой, а у дяди за окном тоже пузыри! Зеленые…синие…желтые… Как много! И речка! Сделаешь мне кораблик?
После помывки транспорт направлялся на КММ, где его тщательно обследовали дозиметристы, ставился штамп в путевой лист, и машина выходила в сторону КПП. Но в первые часы никто не замечал, как после обработки и проверки, колеса давили на асфальте небольшие черные комочки, превращая их в порошок. Эти комочки были ничем иным, как разлетевшимися во все стороны, на тридцать и местами больше километров, обломками радиоактивного графита из злополучного четвертого блока. Оставляя на сером, потрескавшемся после зимы асфальте черный след, шуршащие покрышки увозили с собой смерть.
               



Ночной разговор

Обустройство кунга комендатуры только начиналось. Утром, по настоянию «химиков», должны были доставить листовой свинец для внутренней обшивки, утеплитель и специальную отталкивающую толстую пленку, названия которой Михаил не знал. Неизвестно, сколько времени еще предстоит находиться на «точке». Кроватей на всех не хватало. Да и ставить особо их было некуда. Бергман, видя усталость подчиненных, предложил офицерам переночевать прямо в нем.
Не прошло и получаса, как в тесной будке раздался мощный храп вымотанных ознакомительной поездкой в Припять заместителя коменданта подполковника Решетникова и двух его помощников. Михаил сидел за столом и делал в записной книжке заметки. Он обдумывал планы на завтра. В дверь постучали.
– Войдите, – майор поднял голову.
В кунг ввалился Зеленчук.
– Привет, комендатура, не спишь еще, Михалыч? – в голосе «химика» он не услышал привычных задорных ноток.
– Поговорить нужно. Долго, важно и серьезно.
– Ну, если долго и серьезно, то… – Бергман выставил на стол тушенку из сухого пайка и алюминиевую фляжку.
Зеленчук покрутил банку и прочитал надпись:
– О! «Завтрак туриста». – Как раз для нас. То, что доктор прописал!
– Доктора такое не прописывают. Там свинина. Жирная… – Михаил достал из кармана складной нож и, перехватив у Зеленчука банку, ловко вспорол ей брюхо. – Мы здесь не туристы, к сожалению, – грустно ответил Бергман и сорвал липкую этикетку. Красные, ароматно пахнущие куски мяса вперемешку со смальцем, растекались по черным квадратам Бородинского хлеба. Из головы все не шла худая голодная собака из зоны, ее глаза.
Зеленчук потряс фляжкой у уха, открутил крышку и с недоверием понюхал содержимое.
– Спирт?
– Спирт! – Бергман вспомнил Никулинского Балбеса из «Кавказской пленницы» и невольно улыбнулся.
– Убери, не поможет спирт в данном случае. – Зеленчук достал из-за пазухи бутылку с темно-красной жидкостью и поставил на стол. – Давай штопор!
– Здешнее… «Оксамит Украины», – Михаил поднес бутылку ближе к фонарю. – Наверняка, не то, что наше «Каберне», – заметил Зеленчук.
Мужчины громко рассмеялись. Всенародное горе, страшная беда, так внезапно накрывшая эти места и всю нашу страну, не давала права на отдых и смех. Но они смеялись. Смеялись, потому что хотели жить, и эта сложная противоречивая жизнь, вопреки всем бедам, шла вперед. Нужно было всем миром выбираться из этой страшной, глубокой, дышащей опасностью для всего живого радиоактивной ямы. И не унывать.
– А ты летунам закажи. Пусть привезут, – в шутку посоветовал Зеленчуку Михаил. Хотя он знал, что майор полностью прав. И в том, что спиртом не защититься, и что молдавское вино на порядок лучше.
– У меня есть штопор, – проснулся Решетников. Покопавшись в вещах, он протянул складной охотничий нож и присел к столу. Он первым протянул руку:
– Майор Зеленчук. Химик. Можно просто Вадим.
– Евгений Решетников. Зам коменданта. Можно просто – товарищ подполковник. Шучу. Женька я. Наливай.
Вадим отогнул у ножика складной штопор и ловко откупорил бутылку. Налили по полкружки. Выпили молча… Вино хоть и разогрело их кровь, но не поддержало настроения, и разговор вернулся в соответствующее действительности русло.
– Михал Михалыч, в институте как у тебя было с предметом «Защита от оружия массового поражения»? – спросил, поджигая сигарету, Зеленчук.
– Не кури в кунге! – строго наказал Бергман. И так дышать нечем. И вообще – лучше не кури…
Это было сказано столь убедительно, что Вадим понял, что хотел этим сказать командир. Плюнув на палец, он затушил огонек.
– «Зачтено». – Развел руками Михаил. – То есть – ничего! Еще на втором курсе на кафедре научного коммунизма нас убедили: «Силы мира достаточно сильны, чтобы предотвратить ядерную войну». Куда клонишь, Вадим?
– Ну мы попали, так попали! Забудь, чему научили «научные коммунисты» и срочно вспоминай курс «ЗОМП»!
– Зомп… Зона… Видел я все это сегодня, – тяжело вздохнул Бергман. – Ездил туда на «луноходе» с особистами. Более чем понятно. Шарахнуло там, на АЭС – «мама, не горюй!» Вертолеты весь день работают, много очень народу там. Очень много… Мерили на подъезде дозиметром – за сотню рентген. Ближе к лесу стрелка уже к тысяче. К бывшему лесу… Вот и представьте – сколько в разрушенном блоке!
– Сегодня мои ребята к вечеру проводили радиационную разведку в Припяти, – отставил пустую кружку Зеленчук. – Машины-«поливалки» с утра до ночи моют улицы стиральным порошком.
– Так уж и стиральным? – наигранно не поверил Решетников, который видел это собственными глазами несколько часов назад.
– Жидким только, «Киянкой», – подтвердил Зеленчук. – Помогает здорово. Но бывают места… Утром с дозиметристами прошли, уровень замерили, записали. Вечером там же проходим – совсем другие показатели. Где утром почти чисто – вечером до рентгена и выше… Ветер пыль радиоактивную надувает, наверное…
– И еще… Вы, ребята, «намордничками» не пренебрегайте. Здоровее будете…

Бешеный клев

Нос лодки чиркнул о желтый песок, и Виталик, переступая через перекладины сидений, соскочил на берег. Привязать ялик было не к чему, и он просто затащил его глубже. Покрутив в руках желтый пакет, зашвырнул в кусты потрескавшиеся и лопнувшие яйца. Взял только хлеб и сырки. «На голавля попробую – он сырок любит». Дилемма встала перед двумя банками килек. Вспомнив старую проверенную примету, он был готов незамедлительно отправить круглые баночки следом за яйцами. Но он сильно проголодался, и возможно это остановило его руку.
Эти консервы за тридцать три копейки были самыми дешевыми. Доступность и низкая цена, при сносных вкусовых качествах, сделали их всенародными. «Кильки в томате» служили ужином проголодавшемуся в пути командировочному инженеру, являлись скорой закуской на кухне полковника-отставника, вываленные на рассыпчатую дымящуюся картошку под неизменные сто грамм. Он сглотнул слюну от воображаемой картинки и запихнул рыбу в карманы брезентовой ветровки, по банке в каждый.
Ноги вязли в сухом песке. Отягощенный большим рюкзаком, Виталик пробирался через дюны в сторону бетонки, ведущей через поле к реке. Нарваться здесь на попутку было редкостью и в обычный день. Когда в прошлом году  они с Богданом попали в эти места, чтобы выйти на Припять, им пришлось обходить огромный залив. Это изрядно вымотало нагруженных друзей. Тогда им посчастливилось остановить горбатый польский пикап, прозванный в народе «Нюсей», и радушный дядька подкинул ребят по проселку к излучине. Он был тоже рыбаком и объяснил, как добраться до коряжника, под которым обитает сильный и осторожный сазан.
Сегодня все было пустынно, и Виталик, ориентируясь по памяти и солнцу, пошел на звук гудящего вдалеке подвесного лодочного мотора. Крепкие ботинки цепляли за ржавые петли бетонных плит, служившими им когда-то крючками для вечной укладки этой непонятно зачем проложенной дороги к реке.
По обе стороны то и дело попадались небольшие озерца, оставшиеся после половодья. Вода не так давно пошла на спад, и местами почва была сырой. Однако до летнего уровня ей еще было далеко.
Виталик понимал, что искать глубоководье в это время года еще рано, и ему необходимо встать на месте, где глубина Припяти в тридцати-сорока метрах от берега достигает до пяти метров. Именно на таком участке реки и нужно было искать круглого «сковородника» леща. Минут через двадцать бетонка заканчивалась квадратной площадкой и спуском к самой воде, где могла проехать всего одна машина. Он вспомнил, что нечто похожее видел позапрошлым августом на Десне. Рыбак, у которого все утро хорошо клевало, чуть ли не до драки спорил с механизатором, запустившим установленный на основе старого тракторного движка дизелек, служивший насосом для подачи на поля речной воды. Широкая черная гофра, уходящая с бетонки в зеленую от ряски воду, гулко жамкала и, тужась, подавала по длинному шлангу куда-то назад, в поле, богатую йодом и серебром деснянскую воду.
Виталик свернул направо. И тут до него дошло, что он идет по противоположному берегу узкой горловины, входящей в залив «Тарелка». Чтобы попасть в заветное место напротив станции, ему не нужно было переплывать на противоположный берег. Постояв в раздумьях с минуту, выругавшись в сердцах, он спустился к воде и сел на выступавший из воды бетонный парапет. Плечи ныли от весел и рюкзака. Место было перспективным – сразу за парапетом начиналась глубина, и по структуре берега, скорости течения и цвету воды, можно было предположить, что здесь находится яма, кишащая крупной рыбой, глубиной не менее десяти метров.
«Сюда бы через месячишко…когда лещ отнерестится…».
Идти вверх по течению не было никакого смысла. Мест там он не знал, и по рассказам часто ездившего сюда соседа помнил, что там крайне неудобный берег и отмель. После небольшого перекура рыбак заново впрягся в широкие лямки, взял свои любимые неизменные, как ружье Куперовского Оленебоя, «пруты» и поплелся в сторону «Тарелки».
К счастью, лодка оказалась на месте. На противоположном берегу происходило нечто невообразимое: в очереди перед причалом встали на рейд среднего размера пассажирский теплоход, три «Ракеты» и несколько речных трамвайчиков. Доносились летевшие по воде обрывки речи. Невнятно трещал мегафон. На возвышающейся дорожной насыпи стояла вереница автобусов. Увиденное вызвало у него раздражение. Он оттолкнул лодку, ловко вскочил и пошел вдоль своего берега в сторону горловины залива, стараясь держаться в тени нависающей над водой плакучей ивы. Отплыв на достаточное расстояние, когда пристань скрылась из виду, он повел ялик по диагонали, чтобы выйти на самое устье. Причалом стал поваленный старый дуб. Виталик крепко привязал лодку: «Может еще пригодится».
Протиснувшись через густые кусты вербы, он вышел на глинистый берег, и его взору предстала во всей красе полноводная Припять. Поднялся небольшой ветерок, и к устланному мелкой ракушкой урезу воды подкатывались мелкие барашки волн. Ширина реки в данном месте была около четырехсот метров. Но ему не хотелось здесь оставаться. К тому же, близко подходившие к воде кусты мешали сделать спиннинговый заброс. Для этого потребовались бы забродники, а резиновую обувь Виталик не любил. Его всегда смешили рыбаки, вырядившиеся во все камуфляжное, словно они не рыбаки, а спецназ, посланный на задание по уничтожению особей красно–жаберного врага. И очень его забавляло, как иногда «туристы», кому, по известным только им самим причинам, стукнуло в сонную голову притащить свой зад на гранитную киевскую набережную, вышагивали по ней в доходивших по причинное место резиновых сапогах. Шагнуть в воду со ступеньки, даже при полностью раскатанном резиновом голенище, было занятием сложным, в силу  сразу начинающейся от берега большой глубины.
Прикинув приблизительное расстояние до заветного уголка, он пошел по песку мимо многочисленных «насверленных» высоко под обрывистым берегом птицами дыр, именуемых в народе «ласточкиными гнездами». Под ногами хрустели принесенные недавним половодьем из соседней Белоруссии сухие ветки и обломки досок. Идти стало тяжело, и он поднялся на крутой берег. На пути попались еще несколько небольших озерков. Он посмотрел на часы. Время показывало начало четвертого. Сделав очередной привал, Виталик порылся у себя в рюкзаке и достал в кожаном футляре Селгу. Идущая в круглом стекле по цифрам диапазона стрелка, кроме помех и детских песен Шаинского, ничего не нашла, и он спрятал приемник назад. По высокому лугу идти было заметно легче. Получилось ускорить шаг. Вдалеке возвышалась заветная труба АЭС. Встать было нужно четко напротив нее. Лучшим ориентиром служил железнодорожный мост, пройдя под которым, через колючку запретной зоны, в сотне шагов стояла частично затопленная старая баржа. С нее то он и намеревался провести свое священнодействие фанатика-рыбака. Через полчаса под ногами зашуршала щебенка, и нужно было искать дырку в проржавевшей крупноячеистой сетке заграждения.
Вот оно, долгожданное место, до которого ему пришлось добираться  ровно двенадцать часов. Рюкзак гулко упал на ржавое днище посудины, и странник перевел дух. Первым делом нужно было найти прохладное место, чтобы спрятать холщовый мешочек с червями подальше от солнечных лучей.
Растущий в сторону летнего равноденствия день обещал быть долгим. Виталик не спешил. Смакуя каждую минуту пребывания на воде, готовились к забросу подобранные «под себя» качественные снасти. Вот – первая поклевка, и в широком горлышке подсаки трепещется килограммовый первенец. Виталик дрожащими от возбуждения руками отправил его в привязанный к ржавому кнехту садок. Солнечные лучи выхватили из глубины отсвет серебристо-золотого зеркала чешуи. Проснувшийся азарт послал заброс набитой прикормкой снасти практически в то же самое место. Виталик, как вышедший на ночную охоту кот, пристально следил за вершинкой удилища и…вот они, заветные, столь знакомые долгожданные потяжки.
Клев был просто сумасшедшим! Увлеченный рыбак не замечал, с какой скоростью он наполнял «хвостами» тяжелевший под тяжестью выловленной рыбы садок. С каждым разом требовалось приложить все больше и больше усилий для того, чтобы поднять из воды металлический, сплетенный из мелкой сетки «буфет», из которого во все стороны торчали веером плавники и хвосты. Никто не мог и представить такого развития рыбалки! За целых семь лет, что Виталик, заболевший этим распространенным хобби, провел по берегам разных рек Киевской области – такого апофеоза у него еще не наблюдалось. Считавший поначалу рыбу, после первого десятка он плюнул на это занятие. Хобби превратилось в работу. Конвейер, которому могла позавидовать любая рыбацкая путина. Когда подпружиненная крышка еле впустила в свое чрево последнего подлеща грамм на восемьсот, Виталик остановился.
«Бодя, Шурка! Видели бы вы меня сейчас! Сидите в своих пыльных квартирах, и тихо завидуйте тому празднику, на который я попал благодаря долгому энергетическому посылу, матушке природе, Господу Богу и правильно выбранному месту».
После нескольких часов этого ненормального марафона он сделал первый перекур. Страсть так поглотила его, что он просто забыл про пристрастие к этой пагубной для здоровья, отправившей на тот свет отца, привычке.
Теперь встал вопрос: куда девать рыбу?! Формально – рыбалка окончена. Складывать улов было просто некуда. Взятой с собой из дому соли, хватило бы только на то, чтобы несколько раз сварить уху и натереть две, максимум три рыбины. Как поступить с остальным количеством выловленного богатства, он не знал. Выпускать назад в реку – не поднималась рука, а фотоаппарата с собой у него не было. Он как раз отдал на прошлой неделе в ремонт свой «Зенит ЕТ».
Жить на берегу, по планам, оставалось еще трое суток. Засосало под ложечкой, и Виталик решил перекусить. «Хе! Приметы? К черту все приметы! Рыбу с собой нельзя брать?! Посмотрели бы те, кто все это свято чтит, в мой садок! Вот тогда я бы посмотрел на их рожи!». А плескалось там… Нет, садок скорее напоминал туго набитую дефицитную банку латвийских шпрот. И рыбы там было приблизительно тридцать кило. А то и больше. Взвесить было нечем.
«Килька в томатном соусе… обжаренная… неразделанная…». Острый складной нож быстро вскрыл плоскую банку, и из нее брызнул на перемазанную рыбьей чешуей ветровку красный соус. Выложенная горкой на ломоть черного хлеба балтийская сорная рыба, в сочетании с лимонадом, показалась ему самым вкусным деликатесом. Изрядно вымотанного утренним подъемом, долгой дорогой и блужданием по прибрежным далям бродягу потянуло в сон. Виталик расслабил тугой узел, и садок ушел на большую глубину, оставив на виду только толстый кусок бельевой веревки, перпендикулярно входящий в воду. Он достал подушку и одеяло, заменившие спальный мешок, и постелил в полусгнившей рубке. Прямо под стойкой, на которой когда-то крепился штурвал. Перед глазами замелькал, как в обратном кино, сегодняшний день. Виталик не заметил, как быстро провалился в глубокий сон.

Он проснулся от подкатившей к горлу тошноты. Голова гудела. Казалось, что ее приделали явно лишней к остальным частям тела. Виталик медленно встал. Было уже темно, и на небе зажглась вся палитра Млечного пути. Большая Медведица догоняла Малую. Поднимающийся диск луны постепенно приглушал яркий свет мерцающих звезд. Виталик встал. На леску заброшенных донок села тина и их снесло параллельно барже. Перезарядить снасти не было никакого желания и сил. Тошнота с новой силой подкатила к горлу. Усилием воли он сдержался и перегнулся через ржавый леер…
«Вот я и отравился…  Это все кильки! Шуркина мамаша… Чертиха рогатая! Приперла откуда-то просроченный продукт! Сам дурак – на дату не посмотрел…». Вспомнилось, как его, совсем еще маленького, увезла ночью от бабушки «Скорая» в «Ахмадет» с подозрением на аппендицит. Его тогда тошнило так, что он облевал всю комнату, забрызгав расстроенному деду всю его драгоценную полировку. Молодой доктор с жидкой бородкой и фонендоскопом на тонкой шее внимательно изучил снимок, потом пощупал перепуганному до смерти зеленому Витасику животик и очень тихо, улыбаясь, спросил: «Малыш, что ты сегодня такого ел на ужин?» Не выговаривающий букву «р», теряющий молочные зубы ребенок, тихо ответил: «Бабуска отклыла вкусный пастет. Он мне так понлавился, сто я съел всю банку…».
Но тут паштетом явно не пахло. Во рту поселился жуткий привкус металла, словно саму консервную банку раскроили и поместили вкладышами в рот, закрыв нёбо, гортань. Тошнота подступила снова, и снова парень перегнулся через борт… Уже было не до рыбалки. Вся эйфория улетучилась, и вместо нее голову заполнила только одна мысль: «Что со мной?».
Привыкший пить мало, Виталик никогда не брал с собой на реку, тем более, на долгие выезды, воду из дома. Если ему приходилось находиться поблизости от людей, он наполнял в ближайшем колодце, колонке или кране старенькую алюминиевую фляжку, оставшуюся отцу на память о службе в армии. Этого ему хватало. Чтобы согреть чаю, он просто подвешивал литровую флягу за цепочку на рогатину перед открытым огнем. Правда, потом предстояла малоприятная процедура оттирания копоти мокрым речным песком. Если воды поблизости не было, он кипятил набранную воду прямо из реки. Делалось это исключительно ночью. Судоходство и ветер стихали, и вода часам к трем отстаивалась. Ее можно было смело пить.
«Чай…чай…Нужно согреть себе чай». Руки нащупали в боковом кармане заветную флягу и фонарик. Как назло, не контачила лампочка. «Где-то в снастях была запасная…».

Что-то не так

Черная «Волга» подкатила к комендатуре. 
– Останетесь в машине, – не приказным тоном сказал водителю плотный человек в больших очках. Поправив «намордник», он натянул до ушей кепку –«афганку» и хлопнул дверью. Зайдя в трехэтажное здание, он предъявил дежурному пропуск и поднялся на второй этаж. Двери с табличкой «Комендант» оказались запертыми.
– Он в «зоне», – ответил ему совсем молодой солдатик, аккуратно завешивающий пленкой окна, выходившие из коридора во двор.
– Надолго?
– Утром поступило пополнение. Я прибыл раньше, и меня сразу назначили писарем. Вчера мотался весь день, по приказу, с документами, пока комендант ездил знакомиться с «зоной». Сегодня майор повез «духов» – показать зону «боевых действий». А меня вот…
Он скривился, показывая на толстый рулон плотной бурой пленки. Легасов пристально посмотрел на солдата. В глазах читалось: «сегодня тебе повезло, парень…».
– Да он и не бывает здесь. Во дворе стоит кунг – «Урал-375». Офицеры штаб перенесли туда. Комендант в нем еще и ночует. Подождите. Скоро приедут.
Легасов поблагодарил разговорчивого солдатика и вернулся к машине.
– Валерий Алексеевич, листы не держатся. Может, подскажете, как мне их закрепить?
— Обрежь ровно края. Верх и низ. Сделай ножом фаски, вставь и подожми стеклом. Только потом их нельзя опускать. Будешь ездить с закрытыми окнами.
– Так жарко же!
– Жарко, очень жарко! Но ты должен понимать, что наши опасения не беспочвенны. Приходится выбирать, брат. Жить, или…
Послышался звук приближающейся колонны. Двор заполнился армейскими грузовиками и машинами комендатуры. С каждой тентовки спрыгнуло по солдату. Опустив задний борт, они отошли в сторону, дабы дать спуститься остальным. Со ступеньки головного УАЗика соскочил подтянутый офицер и, опустив респиратор, в простой форме дал понять, что построение отменяется, и всем идти в столовую. По его бледному лицу было видно: что-то не так. Он не заметил представительской «Волги» и спешно удалился в сторону здания комендатуры, можно сказать, почти бегом. Так же вел себя и сопровождавший его усатый офицер, только тот еще умудрялся посматривать по сторонам. Первый стремительно скрылся в дверях, а второго отвлек один из стоявших неподалеку людей. Ответив тому что-то резкое, офицер побежал. Потом вдруг резко остановился и, приложив руки к пояснице, медленно, в раскорячку, пошел в сторону дверей, до которых оставались всего каких-то заветных десять шагов.
Легасов с водителем переглянулись. Валерий сделал шаг, но водитель жестом остановил его.
– Хе! Да у них понос! – он невольно засмеялся. – Подождите, сами придут.
Он оказался прав. Минут через десять явно повеселевшие офицеры, переводя дух, направлялись в сторону своего мобильного штаба.
– Кто из вас комендант? – спросил, обводя взглядом офицеров, Легасов.
– Майор Бергман, комендант Чернобыля, – представился Михаил.
– Простите, что не предупредил о своем приезде. Дело не терпит отлагательств, и мы должны с вами поговорить с глазу на глаз.
– У меня от товарищей по службе секретов нет, – более жестко ответил Бергман.
– Вы не понимаете, я – член правительственной комиссии, заместитель директора Института атомной энергии академик Валерий Легасов. Повторюсь, необходимо поговорить один на один.
Оставив озадаченного подполковника Загоруйко с водителем, Бергман жестом предложил академику поднятья в кунг.

***

Михаил сидел на подножке «Урала» и курил. С организмом творилось нечто невообразимое. Еще утром они с Загоруйко почувствовали, что их «несет». Сперва грешили на тушенку: мол, попалась несвежая. Потом от «молдаван», по полной, досталось вину. Они не знали, что «Бархат Украины» изготовлялся из любимого ими сорта винограда Каберне Совиньон, а красивая рубиновая окраска и бархатистая мягкость вкуса, ставили «Оксамит» в один ряд с прославленными винами Бордо. «Этот академик меня конкретно напряг. Мальчишек жалко!». Увиденное сегодня в «зоне» и «радужные» перспективы, обрисованные Легасовым, расстроили Бергмана не на шутку. «Опять эта чертова дристня!». Михаил поднялся и, выругавшись, быстро пошел в туалет. «По его словам, если не соблюдать все меры, мы обречены. А соблюдение тоже не дает никаких гарантий. Все те люди, что работают в допустимой близости от взрыва, кто гребет мусор и собирает эти черные обломки! Кто проверяет нас на уровень радиации, кто возит нас в «зону»… Приказ... Этот странноватый ученый, по-видимому, много знает и не открывает всей картины. А может, и не знает, а только делает вид? Хотя... Зачем ему? Какой в этом смысл?! Так просто приезжать, чтобы нести чушь? Обречены на что? Вот гад! Не сказал ведь! Терпеть не могу намеков и недомолвок! Хотя и дураку понятно, что от этого жуткого сопла веет смертью».
Михаил зашел в здание комендатуры и поднялся в свой кабинет.
– Молодец! – отметил нового писаря Бергман, оценив аккуратность и исполнительность. – Скотч весь ушел?
– Нее, товарищ майор, еще моток остался. Вам надо?
– Оставь себе. Может еще пригодится. Сейчас иди, отдыхай. А завтра поедешь с ротой осматривать и размечать периметр, – дружелюбно хлопнул ефрейтора по плечу, чего тот явно не ожидал.
– Работы не на один день, но ведь и мы не одни. Свободен!
Щепкин отдал честь и побежал по коридору в сторону лестниц. Бергман достал ключи.
Половину комнаты занимали неразобранные чемоданы тираспольчан. По предписанию, ехать было нужно пустым, – жены собрали в дорогу своих любимых мужчин. У них были свои правила, с которыми не мог совладать ни один устав. Комендант посмотрел на свой «дипломат» и усмехнулся. Вспомнилась Катя, ее нежный и бархатистый голос. Для него интонация и нотки говорили о многом: об уме, возрасте, о внутреннем мире женщины. Михаил мог разговаривать с ней часами, абсолютно обо всем. Она могла его успокоить, дать нужный совет, помочь принять решение. В этом, наверное, и заключается счастливый союз двух людей, мужчины и женщины.
Комендант вздохнул, взял штык-нож и стал открывать перевязанные бечевкой картонные коробки. Завтра предстояло применить на деле один из любимых предметов «Топографическая подготовка командира». Нужно было приготовить компасы, карандаши и штабные линейки. Пособие по ориентированию на местности и работе с картами не требовалось. Он слишком любил этот предмет.
   
***

– Колян, ты как?
– Да никак. Хоть пробку вставляй!
– Не-ее, вставлять нельзя – пулей вылетит!
– Тогда на резьбу!
– Сорвет!
– Вылетит нарезная!
– Что-то не так – одна вода…
–  Жжет все!
 
Примерно такие диалоги можно было услышать, зайдя в любое отхожее место, находившееся в точках обитания первых ликвидаторов. И не важно, где – в помещении школы, в поликлинике или в детском саду. Людей повсеместно «несло». Спасались, чем могли. Кто мазал себе задний проход парафином, кто вазелином, что вызывало у «партизан» неоднозначные шутки и намеки. Но чем дальше шло дело,  шутки прекращались. Народ начинал тихо паниковать, придумывая новые и новые средства спасения. Более-менее эффективным считалось облепиховое масло. Позже во всех туалетах  были  расставлены  кувшины с водой, спасительное облепиховое масло и рулоны с медицинской  ватой  для  дополнительных гигиенических  процедур.
Полевые кухни варили рис, солдат поили крепким чаем. Использовались прочие народные средства. Люди понимали, «откуда дует ветер». А дул он с четвертого блока, дул сильно, сквозняком между искореженного бетона, дул так, что приборы дозиметристов после плановых замеров сходили с ума. Сказывалось отсутствие в первые дни четких установок по нормам пребывания на особо опасных участках. Некоторые  ликвидаторы  игнорировали основные положения инструкции: не следили за временем, работали без перчаток, снимали респиратор. Враг-то невидим. Радиацию невозможно пощупать, попробовать на язык, окунуться в нее, как в реку. Но они были настоящими героями.
 Могли показаться для всех комичными повсеместные «побеги» в сортир, которые на самом деле никого не веселили. Солдаты и офицеры поочередно заболевали диареей. Загоруйко растерял где-то свой юмор и теперь был озабочен только собственной задницей. Ему припомнил «доброту души» военврач Левковский, начал острить и сам моментально «прилип к горшку». У некоторых, в силу полученных рентген, диарея выражалась в более острой форме, у остальных проходила не столь кроваво. Наибольшие мучения испытывали страдающие хроническим геморроем. Михаил еще не знал, какие сюрпризы готовила ему судьба. Сейчас ему больше всего докучал собственный организм. Он стал его злейшим врагом, мешал работе и сну.
***

– Да не греми ты! Ненавижу звон пустых бутылок…
Мирон Гармошка отставил в сторону ободранный чемоданчик и развязал армейский «сидор». В темном мешке малокалиберными снарядами красовались четыре бутылки дешевого крепленого вина.
– Где же они пустые?! Это ключи гремят.
– Надо было водку брать, – цокнул языком Шостик. – У меня от «чернил»  изжога.
– На «концентрат» не хватило. Ты ж сдуру купил замок. Хорошо, что только один, а не пять, как наказала Ольга. Всего семьдесят пять копеек…
Мирон грустно вздохнул под понимающий взгляд Шостика. – Потом, сам видел, что началось? Пока ты обходил шестнадцатиэтажку, надо было успеть в лавку. Эти учения так переполошили город, что я боялся опоздать. Гастроном закрыли, пришлось нестись в «Колосок». Девоньки снимали кассу и на счастье, старший кассир – подруга моей Зинки. Взял! — Гармошка радостно потряс в воздухе вещмешком, затянул узел и закинул его на плечо. – Надо еще раздобыть стаканы, – добавил Мирон с ударением на последнюю гласную. – О! А вон как раз и они!- слесари рванули к выстроившимся в ряд напротив кинотеатра голубым автоматам с газированной водой.
– Суки! Все сперли до нас! – раздосадованно выдал Шостик и, что есть духу, пнул автомат. Машина вздрогнула, внутри металлической коробки зашипело, забулькало, и из белой трубочки в окошко для мойки пошла желтая шипящая струя.
– На запивончик надо набрать! На запивончик! – скакал вокруг автомата радостный, как ребенок, Гармошка. – Сергеич, тащи ёмкость!
– Дурак! Кто ж «шмурдяк» запивает? Хочешь цирроз печени к тридцати пяти годам?
– А мы им не ограничимся. Город пустой, ментов я видел всего раз. В хатах ни души. Магазины… Надо успеть, пока все не вернулись…
У Мирона забегали глазки.
– Надо подождать, – тихо сказал Шостик и обвел взглядом пустую площадь.
– Я пока к кинотеатру мотну. Там сзади есть лавочки, где народ перед вечерним сеансом тянет пивко. Должно быть полно пустых фунфыриков!
– Ты действительно, дурак! – покачал головой Шостик.
– Ах, да…
– Идем, я знаю одно укромное местечко. Квартира дяди Саши называется, только начнем здесь,  «буксы» горят! Где там твои скамеечки?
Слесари направились в сторону кинотеатра «Припять».

***

Однокомнатная квартира Александра Шестакова всячески говорила, что ее обитатель – пьющий холостяк. Имя было настолько распространенным, что все, кто его знал, называли Сашу лишь только по прозвищу — Шостик, закрепившимся за ним еще с первого класса. Гора мусора на неубранной кухне, забитый сток в ванной (сапожник без сапог), ободранные от немалого количества прислоненных к стене удочек и спиннингов обои говорили о большой любви к рыбалке. Она была его страстью!
Впрочем, как и водка. В свободные от работы часы, он всецело посвящал ей свою жизнь. Голубой мечтой слесаря являлась во снах моторная лодка. Саша раз сто начинал на нее копить. Откладывал засунутые благодарными домохозяйками в засаленный карман рубчики, трешки, пятерки. Но береговые дружки и коллеги по ЖЭКу меняли его планы. «Унитазные» таяли в спиртном мареве, уходили сквозь пальцы, подобно сухому песку. В слове «лодка»  первая буква менялась на букву «в».
Саша был видным и очень рукастым мужчиной. Многие дамы намекали ему на связь, но «в» всегда брала верх. Она была сильней, и эта сила отложила на его лице заметный отпечаток. Чтобы его снять, нужно было либо сменить работу, либо влюбиться. Но любил он только рыбалку, и бросить «в» ради дамы, накрученной на бигуди, было выше его сил.
– Что-то не так… – поморщился от стакана «плодово-выгодного» Шостик. Пепел с повисшей на нижней губе «Ватры» упал на грязный махровый халат. – Ты же знаешь,  я «Андроповку» уважаю, а «Солнцедар» пусть пьют бичи. Вон, сколько их  шатается по берегу. Бутылки собирают. Менты их гоняют, а толку? Хорошая рыбалка притягивает на Припять, как магнит.
– А мы с тобой и есть бичи: бабками испорченные чистильщики инсталляции! Бабками и – «бабками», – Мирон прошуршал щепоткой и разлил по щербатым чашкам бурую жидкость.
– Ну, давай!
Они глухо чокнулись и пропустили в себя дозу, закусив плавленым сырком «Дружба».

  «…Ну где ж ты друг, наш третий друг?
  Засыхает плавленый сырок…»
Промычал любимую питерскими алкоголиками песню Высоцкого Мирон.
– Ты еще не передумал? – спросил его окосевший в «зюзю» от третьей бутылки Шостик.
– Начнем по темноте. У меня есть на примете одно интересное место.

Парк

Вторая ночь после аварии вползла в опустевший город по лунной дорожке, вымощенной рябью через спящую Припять. Полнолуние пошло на убыль. Желтый, с чуть отрезанным правым краем диск, отчетливо освещал застывшее над городским парком колесо обозрения. Вокруг между деревьев замерли в безмолвии, словно фантастические чудища из сказки, качели- «лодочки», аттракцион «Ромашка», детская карусель.
По парковой аллее в отсвете фонарей плыли три размытые тени.
– Ух ты, машинки!
– Девчонки! Идите сюда! Тут где-то должен быть выключатель…
Гулко щелкнул рубильник. Девушки прищурились от резкого света неоновых ламп и зачарованными глазами  посмотрели на разноцветные электромобили.
– Ха! У нас на лодке точно такой руль! Один в один! – удивленно вскрикнула Света Рябко, запрыгнула в крохотную машинку и стала живо его крутить. Кто знает, как это включить? – девушки пожали плечами, а Лена вдобавок повертела пальцем у виска. – Лида, помнишь, как Сережка хвастался, что достал руль от спортивного «Феррари»?
 – Еще бы! Спер! – сверкнула глазами Лида. – И я даже догадываюсь, где!
– Лен, давай присядем. Ноги не держат. Мы почти уже весь город оббегали, и попусту… Всех увезли. Зачем мы забрели в парк? Все ведь вымерло...
Лида провалилась в драное кресло билетера и, посидев мгновенье, сложила ноги по-турецки.
– Тут есть служебные помещения, дежурки со сторожами. Необходимо их просмотреть. – Лена сняла небольшой рюкзак, выключила висевший на столбе рубильник и села на бетонную тумбу, спиной к колесу обозрения. Над парком снова повис мрак.
– Поясняю, мы пошли методом исключения. Милиция и те, кому поручили поиск, осмотрели жилые кварталы, а в одиночные строения кто сунется? А ведь еще есть и будки путевых обходчиков, склады. Люди могут там еще находиться, надо проверить.
– Девочки, страшно-то как! – поежилась маленькая Лида. – Ночью в парке обычно боятся шпаны, всяких недоумков. А вот мы с вами сидим тут одни. Посреди пустого, теперь никому не нужного города, и мне страшно. Страшно оттого, что никого нет. Бояться некого...
Лена достала из сумки карманный фонарик-трубку, уставила его себе под подбородок и стала им мигать, делая свое угловатее лицо жутким на фоне силуэта «Чертового колеса».



– Пристать тоже не к кому, вот только – к пионеру-герою с серой трубою, – наигранно сказала Света. Выскочив из машинки, она  выхватила из рук Лены фонарик и стала маршировать в сторону стоявшей за забором облупившейся статуи, дуя в него, как в пионерский горн: «ту-ту-ту-ту…ту-ту-ту-ту...».
 – Ну хватит! – скомандовала Лена. — Где будем ночевать? Лагерь далеко, а спать на скамейке я не готова.
– Вот! – улыбнулась Лида и потрясла связкой длинных ключей. – Тетя Дуся уехала на неделю в Киев к дочке, а меня попросила поливать герань и кормить Мурешку. Ой, кошка-то совсем не кормлена! Девочки, пойдем скорей, а? Второй час ночи. Тут рядом. Мы никого не нашли, нас никто не хватился, а если и хватятся, то нескоро. Напомните мне только наменять «пятнашек» на звонки. Заскочим утром на телеграф, мама беспокоиться станет, если я не позвоню.
– Эх ты, Дуся! – несильно толкнула Лиду кулаком в лоб резкая Лена. – Не Горынь, а – горе! У кого? Какой телеграф? Мы одни на всю Припять! Ты еще не поняла это?
Лида заморгала своими черными, как оникс, глазками и от неожиданности резко вскочила.
– Завтра еще раз осмотрим город и будем думать, как выбираться, – Лена негласно взяла на себя роль командира. – Кто-нибудь умеет водить машину?
– Я училась у папы на «трешке», – ответила Света. – Скорости помню как втыкать, а вот сцепление… Трогаюсь я плохо. Носом клюю. Чуть лбом стекло не вышибла, когда училась.
– Осталось только найти машину, – Лена встала и пошла к выходу.
– Да машин валом! Вы что, не видели? На любой вкус и цвет. Выбирай!
– А ключи?
–  Как в кино…проволочкой поковырять, и…
– Пошли. Надо еще вон в тот сарай заглянуть и в домик механика.
Обменявшись репликами, девушки снова вышли на аллею.
«Мы строим на Припяти город любимый...», – им вспомнились слова из знакомой по школе песни, и девушки шеренгой прошли мимо «Чертового колеса», уже не казавшегося им таким страшным.

Пополнение

В комнате дежурки находились двое. Вечернее солнце проникало в помещение через зарешеченное стекло первого этажа. Тень от прутьев медленно ползла по комнате, ложилась на незамысловатую мебель и упиралась в дверь. Через толстое стекло, выходившее в коридор, было видно, как быстро ходили люди в костюмах химзащиты, и трое солдат волокли на старой садовой тачке неизвестный, видимо неподъемный прибор. Вдоль стены стояли длинные деревянные лавки. Нечто похожее можно было увидеть в любых казенных помещениях, будь то милиция или жилищно-эксплуатационная контора.
На одной из лавок восседал ефрейтор Щепкин, выставленный за дверь рассерженным не по делу комендантом. Ожидая новых приказаний своего командира, от нечего делать, солдат пытался тупым перочинным ножом сделать себе маникюр. Лезвие не резало. Ножик постоянно соскакивал, то и дело, грозя порезать пальцы. Щепкин исподлобья посматривал на любопытную картину: капитан Коновалов, как провинившийся школьник, стоял, повесив голову на грудь перед столом, на котором была развернута топографическая карта Чернобыльского района. Комендант, будучи явно не в добром расположении духа, указывал пальцем на какую-то точку на ней, потом качал головой, отходил к окну и все повторялось снова.
Эта картинка напомнила ефрейтору один жизненный момент  из кино, когда его, девятиклассника-отличника, отправили проходить практику на мотоциклетный завод в родном Минске. Школьник, идущий на золотую медаль, вынужден был, как «троечник», стоять перед длинным железным столом и собирать из деталей, находившихся в деревянных ящиках, никелированные фары. Его, иногда погружавшегося в мысли о несправедливости бытия, постоянно дергал вредный костлявый мастер, от которого пахло перегаром и чесноком. Мастер пытался все время заглянуть в лицо. Коля еле сдерживался, чтобы не «отдать» вкусный мамин завтрак ему на засаленный халат. Потом появился начальник цеха и, грозный с бесправными школьниками мастер, словно безродная шавка, поджав хвост, засеменил в находящийся по центру цеха «аквариум». Через выходившие на все стороны огромные окна было видно, как начцеха в негодовании отчитывал мастера за то, что вверенная ему смена «ночников» запорола особо важную, срочную деталь. Маленький лысый командир, с очками на лбу, периодически указывал на сорванный заказ, потом хватался за голову и поднимал руки вверх. Дверь и звукоизоляция в «стекляшке», видно, были хорошими, поэтому весь девятый «Б» просто катался со смеху от чаплинской интермедии.
Ефрейторские воспоминания прервал резкий звонок в дежурке. Бергман поднял трубку, помолчал несколько секунд и, ответив что-то невнятное, отложил ее в сторону.
– Щепкин?
– Я здесь, товарищ майор!
– Встречай пополнение. Старшего колонны ко мне.
– Есть!

***

Колонна из десяти «шестьдесят шестых» и двух УАЗиков остановилась у комендатуры. Михаил поинтересовался у старшего колонны лейтенанта:
– Откуда гвардейцы? Как на подбор – мал-мала меньше.
– Автобат. Осенний призыв, товарищ майор.
– Даже полгода не отслужили… Инструктировали?
– В общих чертах.
– Мда… Тогда строй личный состав и сам внимательно слушай…
Пополнение выстроилось в шеренгу прямо перед фасадом комендатуры. Личный состав новоприбывших был разномастным. Загорелые лица выходцев среднеазиатских республик, выделялись крупными носами «орлы» с Кавказа. Разглядывая с любопытством новое место дислокации, смотрели вкось глаза жителей Крайнего Севера. Но большинство из прибывших ребят были славянской внешности.
– Товарищи  бойцы! Я –  военный комендант города Чернобыля, майор Бергман. Положение серьезное. В общем, так. Запомните раз и навсегда: все, что растет – яд. Вода – яд. Ничего не брать, не поднимать, не есть, не пить. Это смерть! Быстрая и мучительная. Запомните и зарубите себе на носу!
Солдаты хихикнули.
– Не понял?.. – Михаил повысил голос.
– Ясно... Понятно… – уныло пробубнил нестройный хор.
– Громче и отрывистей! Ясно?
– Так… Точно…Товарищ… Майор!!!
– Другое дело! Капитан Коновалов, принимай команду. Размести и накорми людей.
– Есть!

***

Михаил вернулся в дежурку. Подполковник Решетников читал рапорта старших патрулей и заполнял журнал происшествий.
– Что такое, Михал Михалыч?
Бергман раздраженно швырнул фуражку на стол и молча, подошел к окну. «Совсем еще мальчишки! Девятнадцати не исполнилось. Половина еще не пробовала бритвы». Решетников проследил за взглядом Михаила, подошел следом и увидел пополнение.
– «По зову партии, по зову народа»? Со школьной скамьи и прямо в бой? Сиречь, на убой...

***

– Товарищ майор, разрешите обратиться?
На пороге комендантского кунга, шмыгая веснушчатым носом, стоял невысокого роста солдатик с коротко остриженной головой. Обмундирование, явно не по росту, топорщилось во все стороны. Если бы не военная форма, его можно было принять за школьника.


– Назначен к вам водителем.
– Ну, заходи. Рассказывай. Кто, откуда, почему?
– Чего «почему»? – новоявленный водитель захлопал голубыми глазами.
– Зовут-то тебя как, бравый солдат Швейк? Давно призван?
– Известно, как – Вася. Тока не Швейк я. Рядовой Бессонов моя фамилия. Тока в ноябре призвали.
– «Тока», – передразнил Михаил, с трудом сохраняя серьезное выражение лица. – Откуда же ты родом, Вася Бессонов?
– Известно, откуда. Свердловская область. Первомайский район.
– Ну, это «тока» тебе известно, Василий.
– Почему тока мне? Всем известно! Мы там с мамкой и братом недалеко от райцентра живем. Село Колотки. Знаете?
– Конечно, знаем! – соврал Михаил.
– Ну вот! – солдат удовлетворенно кивнул головой вверх и засунул кулак под ремень.
– Слушай меня внимательно, рядовой Бессонов Вася из села Колотки. Сейчас иди в казарму, располагайся. Найдешь прапорщика Манейкина. Примешь машину. Завтра, как штык, в шесть ноль-ноль стоишь перед комендатурой. Машина должна быть прогрета и всегда заправлена под горлышко. Вымыта, вычищена. Готовность к выезду – пять минут. Ночью – десять. Всегда выглажен, выбрит. Причина для опоздания и неявки принимается только одна – умер. Понятно?
– Так точно! Тока… Греть-то ее зачем? Почитай, лето скоро. Расход горючего, однако. – Бессонов деловито нахмурил свой маленький лоб и откашлялся. – Тока…
– Опять «тока»? Что еще?
– Не бреюсь я. Не растёть...
–  Вырастёть, не переживай, – улыбнулся Михаил, передразнив солдата. – Свободен!
На пороге Бессонов остановился.
– А про Швейка я читал! В школе. Понравилось!
– Иди уже, читатель-экономист! – поведя вбок головой, усмехнулся комендант и продолжил свои дела.

Разгром Гражданской обороны

Страна готовилась к празднованию Первомая. Правительственная комиссия, переехавшая из Припяти в здание Чернобыльского райкома партии, проводила очередное совещание, на котором одним из самых важных встал вопрос о неудовлетворительной работе службы Гражданской Обороны.
Щербина был в бешенстве. Опершись на стол своими кулачищами, он, стоя с торца стола, тяжелым, пронизывающим насквозь взглядом, испепелял невысокого, лысоватого и обвешанного колодками генерал-полковника лет семидесяти, возглавляющего службу ГО.
– Ну, и что мы теперь будем делать? – еле сдерживая гнев, спросил Борис Евдокимович. – Где обещанная справочная литература?
– Я уже дал команду доставить все материалы в срочном порядке, – ответил генерал, вжав голову в плечи.
– Когда? – спросил Щербина, в голосе которого появились металлические нотки.
– Сегодня ночью.
– Точнее?
– В пять утра, Борис Евдокимович, – ответил генерал и сунул под язык предусмотрительно зажатую в руке таблетку валидола. Он уже ни о чем не думал. Все мысли пропали, кроме одной, – как отвести от себя этот пронизывающий, сверкающий гневом взгляд Щербины, кажется, готового задушить его прямо здесь, в кабинете.
На совещаниях, из-за шума сутки напролет гремевших на площади вертолетов, приходилось кричать. Другого удобного места в городе и его окрестностях генерал Антошкин и его офицеры не нашли. Мешали провода, болотистый грунт, отсутствие песка и удаленность от места аварии.
Грозный председатель за эти дни так наорался, что любой другой бы обессилел и сорвал голос. Однако чувствовалось, что силы его удесятерились. Не человек, а неуемная машина какая-то! И эта «спокойная» речь не предвещала ничего хорошего.

– Ах, вы еще думаете? – вскипел Щербина, но тут же постарался взять себя в руки. – А вот я думаю, что вас необходимо немедленно освободить от этих дум. – Его мощный кулак чуть не проломил черную столешницу.
– Уверен, остальные члены комиссии меня поддержат!
На какое-то время наступила гробовая тишина. Все присутствующие смотрели на генерала, который, как провинившийся школьник, съежился на стуле и тупо уставился в свой блокнот. Щербина, придя в себя, откашлялся и продолжал:
– В стране множество издательств. Научно-популярных, учебных, медицинских, тот же – Атомэнергоиздат. Любое из них в состоянии напечатать для широкого круга читателей краткие справочники, объясняющие, какие дозы являются чрезвычайно опасными и как себя вести в условиях повышенной радиационной опасности. Где инструкции, как  пользоваться  дозиметром? Что надлежит проводить над овощами? Над фруктами и другими продуктами, поверхность которых могла быть заражена. Как вести себя с хлебом? Где все это, спрашиваю я вас?
«Комиссионеры», как их презрительно называли те, кто ценой своей жизни принимал на себя смертельные дозы радиации, вкалывая без отдыха уже пятые сутки, опустили глаза, и, казалось, никто не имел права их поднимать до соответствующего приказа.
– Все сегодня слышали, как была отмечена работа сотрудников Госбезопасности. За двадцать часов налажена связь. Госснаб Украины? Все решается мгновенно! Без проволочек и ненужной демагогии. Вот уж про кого можно смело сказать, что хлеб свой едят недаром. – Щербина выдержал паузу, чтобы собраться с мыслями и переварить все вышесказанное.
– Генерал, вам не стыдно получать свое жалование? – бросил презрительно вопрос в сторону оппонента. Среди присутствующих прошел легкий шорох.
– Про вертолетчиков говорить не приходится. Да, они пока не выполнили своего задания, но ребята свои жизни кладут на эту адскую плаху!
Его голос был готов сорваться на истошный крик, который рвется из человека в момент роковой безысходности.
– Вы возглавляете службу около сорока лет, – продолжал Щербина. – Неужели за все эти годы, за тысячи и тысячи дней, что вы просиживали, занимая не по праву и совести чужое место, вам ни разу не пришла в голову мысль напечатать стопку листовок, чтоб хотя бы зад свой прикрыть! Или протереть, на худой конец! Чем занимались ваши люди? Ваш штат? На складах не то, что защитных халатов, — даже респираторов нормальных не оказалось, не говоря уже о противогазах!
Генерал буркнул себе под нос что-то невнятное. Его потная ладонь легла на левое запястье, и он нервно начал заводить часы.
– Спасибо и поклон химвойскам, – продолжал несколько успокоившийся Щербина. – Вот где настоящие, правильные хозяйственники! У них не то, что наличие по списку – переизбыток! Можно бы было еще понять, если бы вы были гражданским… Но вы же прошли войну, имеете множество боевых наград, – откинув всяческие приличия, он указал на колодки пальцем, – стояли у истоков зарождения атомной бомбы. Вы прекрасно знаете, что это такое и чем чревато халатное отношение! Вам же не раз приходилось присутствовать на испытаниях.
 – У нас в бомбоубежищах все это есть, – промычал генерал, оставив в покое часы. Он тоже понемногу начал приходить в себя, привыкнув к резкому тону Щербины.
–  Борис Евдокимович, – заискивающим тоном начал он, – там и халаты есть, и противогазы, и листовки на стенах, и…
– И какава с чаем! – под едкие усмешки присутствующих остановил генерала Щербина. – Значит, теперь вы предлагаете бегать по вашим бомбоубежищам, отдирать листовки со стен и собирать противогазы времен царя Гороха? Так я вас понимаю? И где уверенность, что все это сохранилось? Вы втихую сдаете их в аренду… Причем, черт знает кому! А куда, я вас спрашиваю, деваются все эти деньги? Речь даже не идет уже о тех средствах, что вам, генерал, и вашим пособникам отпускаются государством.
Борис Евдокимович снова разгневался. Его лицо налилось цветом генеральских лампасов. Оппонент снова покрылся обильным потом, молчал и думал, что уж лучше бы Щербина орал на него благим матом, как вчера на вертолетчиков, которых теперь хвалил.
– Нельзя сказать, что эта информация отсутствовала в стране совсем и была засекречена… – продолжал ровным тоном Щербина, отойдя от стола.
– Все можно спокойно найти в обычных неспециализированных библиотеках и по организациям. Но как быть с обычными людьми? С больными пенсионерами? Не у всех есть желание, возможность и время посещать читальни. Туда народ ходит за Сервантесом, мать его итить! А не за листовками и брошюрами, которые  вы просто обязаны распихивать по почтовым ящикам. Наконец, под дверь затолкать!
Щербина вернулся за стол и начал копошиться в коричневом портфеле, тем самым, давая понять, что совещание окончено.
 – Ну, что же? – вздохнул успокоившийся председатель. – Думаю, все ясно. Разбираться со всем этим придется не здесь. Теперь не время и не место. Попрошу членов комиссии подумать и внести предложения, как исправить сложившуюся ситуацию по Гражданской обороне. Пока, как обещал генерал, – (он снова окинул взглядом озадаченного вояку) – его печатная продукция не поступит в «зону». Я за этим прослежу лично. Следующее совещание в восемь вечера. Все, товарищи, прошу расходиться по своим местам! У кого есть вопросы, у меня пять минут. К двум мне нужно быть в Иванкове.
Генерал выкатился с совещания еле живым. Заболело сразу все, что только возможно: поднялось давление, пошла аритмия, ломили суставы, раскалывалась голова, даже закрутило живот. Выйдя на воздух, он начал судорожно шарить по карманам кителя в поисках таблеток.
Положение было очень серьезным. Эта проклятая авария выявила всю его бездеятельность, вернее – деятельность, о которой никому знать не следовало. Если с этим начнут разбираться, то вылезет такое, что мало не покажется. А это хищения в особо крупных размерах, и лучше застрелиться самому, чем это сделают принародно, когда состоится суд. Ведь то, что говорил Щербина, было самой настоящей правдой.
 «А ведь я это делал не один», – вдруг подумал он, и от мыслей на сердце у генерала потеплело. – «Со мной участвовали такие люди, что Щербина пусть помолчит. А тех, главных, не достать даже  Горбачеву».
Лекарства постепенно начали действовать, и он успокоился. Генерал был уверен, что все останется по-прежнему, а этому Щербине еще долго придется разбираться с аварией и отчитываться за то, что ликвидировал аварию не так быстро, как хотелось руководителям.


Угон

– Дай сюда фонарик… посвети мне…черт! Я ничего не вижу!
– Леночка, какой мы уже с тобой подвал обходим и все без толку. Полдня лазим по району. Уже время обеда, и я кушать хочу. Очень! Ты же видишь, что ничего не получается! – тараторила Лида Горынь в спину внимательно изучающей незапертое подвальное помещение Лене Скубенко. – Пошли скорее наверх. Тут так страшно! Я только что слышала какой-то шорох. Наверное, это крысы! – девушка нервно поежилась. – Вчера, после той ночи в парке, мы ведь договорились, что если за утро при обходе нескольких домов и подвалов никого не найдем, будем думать, как выбираться. Людей нет. И, скорее всего, еще пару дней не будет. А может, и больше. Мы-то не знаем еще, что конкретно произошло, и на какой срок власти вывезли население.
– Вот, пожалуй, и все. Пожалуй, ты права, идем. Светка там, небось, заскучала наверху.
Девушки быстро выбрались наружу из душного влажного подвала.
– Чего вы так долго? Пока вы там пропадали, я – вот.
Девушка распахнула легкую куртку, и оттуда послышалось тихое мяуканье.
– Какой хорошенький! Где ты его нашла?
– Сам ко мне подошел. Маленький, голодный. Ел даже хлеб! Я ему отломила кусочек своего бутерброда.
– Все прожевал?
– Если бы! Заглатывал, как дикий зверь! Тигр прямо, а не котенок!
Света вытащила небольшой двухцветный комочек, и девчонки пытались разглядеть, какого он пола.
– Девка!
– Да нет же – пацан! Точно пацан, я тебе говорю!
– А откуда ты знаешь?
Котенок явно был не в восторге оттого, что три огромных Двуногих, по очереди, вертят его в руках и тычут в пушистый живот острыми наманикюренными ногтями.
– У мальчишек кнопочка выше, а у девки бы была прямо между лап. Как же мы тебя назовем. А?
– Тимка! Давайте назовем его Тимка. Тимоша, Тимофей.
Котенок посмотрел на Лиду своими голубыми глазами-бусинками, и ей показалось, что в них было написано одобрение.
– Ну, что, котофей-Тимофей, теперь твоя кошачья задача – вывести нас из этого обезлюдевшего места. Что скажешь?
Котенок тихо урчал и щурил глаза. По виду ему было месяца три. Девушки, весело переговариваясь, пошли в сторону черневшей арки.

***

– Свет, а ты точно умеешь водить машину? Я так боюсь! Мне один раз Юра Ратманский дал проехать на своей одиннадцатой, так я зацепила бордюр колесом. Погнула хромированный колпак. Юрка ничего мне не сказал, но я же видела, насколько сильно он был расстроен.
– Не, у меня с габаритами все о'кей, я просто иногда плохо трогаюсь. Мне было сложнее всего почувствовать этот момент. Когда машина срывается с места и нужно ее удержать, я бросала все время сцепление. А так, по трассе и по двору я себя чувствовала абсолютно спокойно. Уж насколько мой папа в таких вещах педант, он мне ни слова не сказал. Наоборот, успокаивал и объяснял всю процедуру сцепления, как ее… транц..транц… мисси, короче какой-то там…
Света дурачилась, задавая вопросы притихнувшему в куртке котенку:
– Воть, вернемшя домой, шдам на права, жаберу у папки жигуль и буду тебя брать ш шобой на дачу! Поедешь шо мной на дачу?
Идущая рядом Лида пыталась все время засунуть свою тоненькую ручку за пазуху Свете, чтобы погладить котенка, но та отклонялась. Вдруг Лена остановилась и приложила руку к груди.
– Ой, девчонки… Что-то мне плохо… Совсем плохо…Голова кружится и тошнит…
Лена пошла в сторону стоявшей рядом с подъездом скамейки местного «санпропускника» и аккуратно, тихо на нее села. Лицо было белым, как мел.
– Ленуся, вы со Стасом предохраняетесь? Может, ты залетела?
– Дура ты, Лидка! Кто ж такие вопросы задает одино-о-о-кой… интере-е-е-сной…
Она пропела последние два слова с явной иронией, сквозившей через элементарное бабское любопытство.
– Нет… Это не то, о чем вы думаете. Мне просто – плохо! Во рту такое ощущение, словно я разжевала оловянного солдатика.
Девушки молча переглянулись.
– И у тебя такое? – спросила, уже сменив настроение Света Рябко.
– Ой, кажется, меня сейчас… – Лена быстро обернулась через плечо и, перехватив обеими руками скамейку, вырвала неопределенного цвета жидкость, немного забрызгав рукав.
Стоявшие рядом пионервожатые поморщились и отвернулись.
– Лида, у тебя в сумке должен быть рулон туалетной бумаги…
– Да, да, конечно… Сейчас, – девушка покопалась в вещах и достала начатый серый рулон. – Держи!
– Лена! Тебе надо к врачу. Что ты такого съела?
– Да то же, что и вы. Таким тяжело отравиться. Творог, сыр, варенье. Все, что осталось в холодильнике у твоей тети Кати.
– Дуси, – поправила ее Лида.
– Один черт.
– Ты идти сможешь? – вполголоса задала вопрос перепуганная Света.
– Смогу, но у меня такое чувство, что в сапогах вместо ног гантели.
– Нужна машина…Девчонки, надо искать колеса…
Маленькая Лида села рядом с Леной и пыталась успокоить подругу, слегка поглаживая по спине. Света обвела глазами двор и увидела в конце дома легковушку, прикрытую сверху выцветшим брезентовым чехлом. Она подошла и приподняла спереди грубую ткань. В глазах зарябило от отсвечивающейся блестящей решетки радиатора.
– Пятьдесят пять—тридцать три, кэ-хэ-бэ! Волжана! Номер-то какой козырной! Кэ-хэ-бэ… Как – крохобор! – Света с Лидой рассмеялись.
– Крохоборами будем мы, если угоним ее, – сказала Лена, вытерев бумагой уголки рта. – Ты еще открой ее, потом заведи и проверь, есть ли в баке горючее…
– А ведь Ленка права! Давайте попробуем.
Девушки втроем стащили с машины чехол, и перед ними оголилась чистенькая темно–вишневая «двадцатьчетверка» первого образца, еще со старыми черными номерами.
– Вот это да! – не удержавшись, вскрикнула Лида. – Она же, как только с магазина! Леночка, ты посиди, а мы со Светкой сами что-нибудь придумаем. Ты только подержи котенка!
Света передала Лене на руки заснувшего в тепле зверька и та, нежно укрыв его полами куртки, села на торчащий между домом и трансформаторной будкой пенек.
– Чем вы думаете открыть дверь? – она с недоверием посмотрела на подруг. По лицам читалось, что ее вопрос их поставил в тупик.
– Каким-нибудь ломиком, – пропищала мелкая Лида и пожала своими «воробьиными» плечиками.
– Ломик еще надо найти… – разочарованно протянула последнюю букву Света.
– Смотрите! – ее указательный палец уперся в окошко задней двери – Машину запер, а сзади не проверил!
– И что теперь? – почти одновременно с округлившимися от неожиданности глазами спросили ее девушки.
– Что теперь?! – она открыла заднюю дверь, протиснув в салон руку, приподняла запорную кнопку передней, и, с артистизмом джентльмена, распахнула ее перед глазами изумленных подруг. – Вуаля!
Лида от радости запрыгала, а Лена смотрела на Свету глазами, полными ожидания развития ситуации.
– Если там еще будут болтаться ключи, тогда я скажу, что на свете случаются чудеса.
– На Свете! На Свете! – Лида продолжала на радостях танцевать вокруг осматривающей через дверь подруги. Потом вдруг резко покраснела, сказала «ой» и, хихикнув, прихлопнула ладошкой рот.
– Рано радуетесь. Надо найти способ подобраться к проводам, идущим от коробочки, куда вставляются ключи. Вроде оно называется замок зажигания, или ключ зажигания... Я в кино сто раз видела такое. Вж-ж- ж-ж-ик – и машина завелась!
– Лида, дай мне фонарик. Тут под рулем куча проводов…
Битый час все три девушки по очереди, передавая измученного пребыванием на руках котенка, разбирались с разноцветными проводами. На счастье, смекалистая Лена подсказала поискать в машине возможную книжку по ремонту и эксплуатации автомобиля. Они пересмотрели абсолютно все. Раза три заглядывали в «бардачок», отгибали и загибали солнцезащитные козырьки, заглядывали под сиденья, даже под резиновые коврики. Книжки не было. А без нее юным «пионеркам» разобраться в этом хитросплетении проводов было невозможно. Опять-таки сообразительная Лена, по памяти вспоминая где-то увиденное из жизни, сообразила, что есть такая тяжелая деталь, как аккумулятор. И там есть клеммы, которые надо сперва снять, а потом одеть. Но как он выглядит, никто из них понятия не имел. Девушки расстроились и забрались в машину отдохнуть. Света, вообразившая себя уже рассекающей просторы города энергетиков, в растерянности села на водительское место и от нечего делать решила накрасить губы. Она поправила на себя зеркало и, соединив губки в трубочку, увидела в отражении на заднем стекле толстую цветную книгу с иллюстрацией очертаний автомашины.
– Девчонки! – радостно завизжала она. – Кажется, есть!
Опять закипели страсти и бурные споры по поводу того, что, где и как находится. Инструмента у них не было. Скорее всего, он лежал в запертом на ключ багажнике, вот тут уже точно без отмычки или ломика не обойтись. Но они не растерялись. В ход пошли маникюрные ножнички, и даже пилочка для ногтей, которой юркая маленькая Лида открутила пластиковую панель, чтобы добраться до проводов.
Лена сидела на заботливо принесенном Лидой железном ящике из-под молочных бутылок и, держа в руках книгу,  давала ценные указания незадачливым угонщицам по поводу того, как скрутить необходимые провода. Несколько раз вылетал сноп искр, что говорило о том, что аккумулятор жив, и нужно просто быть внимательней и аккуратно скручивать провода. Изоляционной лентой послужил неизменный спутник вечно натирающей на ногах мозоли Светы — медицинский лейкопластырь.
– Красный скручиваешь последним! Осторожно! Когда их соединишь, машина должна будет завестись.
Лида все подготовила и вылезла наружу, потягивая затекшую из-за неудобного положения спину.
– Ну что… Или пан, или пропал. С Богом!
Лида шмыгнула перепачканным носиком и снова нырнула на пол кабины.
Троица замерла в ожидании. Откуда-то из-под капота послышались щелчки стартера, и двигатель стал просыпаться, сильно вибрируя от низких оборотов.
– Подсос!!! Вытащи подсос!!!
– Чего??? – над рулем появилось Лидино удивленное личико.
– Папа раз меня за него чуть не убил! Дай, я!
Света нагнулась и суетливо начала искать нехитрое приспособление, открывающее заслонку карбюратора при пуске движка. – Есть!
Ее рука плавно вытянула на себя какой-то крючок, и мотор заработал устойчивыми ровными оборотами.
– Садитесь!
Пару раз «клюнув носом», машина сорвалась с места, и несколько умерив свой резвый пыл, покатила в сторону выезда со двора.

***

За окнами белели стены пустынного города. Несколько раз дорогу перебегали бродившие в поисках еды бездомные собаки. Девушки, родившиеся и выросшие в этих краях, хорошо знали местность, и подсказки, как выбраться в сторону трассы, им не требовалось. Лена освоилась за рулем незнакомой машины и, выехав на проспект, перешла на четвертую передачу.
– Эх, жалко, радио нет. Скучновато будет ехать, — цокнула языком Светка и глянула на приборную доску. Стрелка уровня горючего стояла ровно посередине, что означало то, что бензина у них однозначно должно было хватить на то, чтобы выбраться из этих мест.
– Останови! Мне плохо. Мне опять плохо… – Света взглянула на сидевшую сзади Лену и ужаснулась. Глаза были налиты кровью, лицо было белым, как мел, и ее всю трясло. Машина остановилась и Лена распахнула дверь.
– Нам надо в больницу!
– Какая больница! Всех ведь вывезли к черту! Там ничего и никого нет.
– Может быть, остались какие-нибудь лекарства, в такой спешке просто невозможно забрать все с собой.
– Ты так уверенно говоришь, словно знаешь, чем ей помочь. Ты же ведь не врач.
– Не врач. Но моя тетя хороший врач, и я много читала по всяким лекарствам и смотрю передачу о здоровье с Белянчиковой.
Лида говорила уверенным тоном, и подругам показалось, что эта маленькая, хрупкая с виду девушка обладает недюжинной силой, которой хватит на то, чтобы помочь не только обессилевшей Лене, но и спасти еще многих и многих нуждающихся в помощи людей.
«Волга» ворвалась на больничный двор. Девушки кинулись в незапертые двери по палатам и ординаторским искать помогающие при отравлении лекарства, но кроме ваты, бинтов и банального йода им ничего на глаза не попалось. Через четверть часа они вышли ни с чем.
Лене было хуже, и они решили срочно  выбираться на трассу, ведущую в сторону Киева через Иванков. Там, в райцентре, была хорошая больница, и им нужно было как можно быстрей попасть туда.
Света, в силу невозможности заглушить работающий мотор, мгновенно развернулась в сторону выезда, и тут на их пути вырос большой откормленный хряк. Встал ровно посреди ворот и смотрел на машину своими недовольными поросячьими глазками.
– Борька…Борька, ты где? Куды ты запропастился. Ой! Люди…
Из ворот вышла к машине пожилая женщина в косынке и шлепнула хряка по откормленному заду. – Иди домой! Геть! Геть!
Лена и Света выскочили из машины и без раздумий схватили старуху за руки.
– Бабушка! Как вы здесь оказались?
– Всех же эвакуировали! Мы, вон, специально остались, чтобы найти тех, кого забыли.
– Думали, что зря, но теперь видим, что нет…
Девушки тараторили, что есть силы, и волокли упиравшуюся старушку к  машине.
– Что вы делаете! Отпустите меня! У меня ведь хозяйство! Суп на плите, куры не кормлены, Борька… Борька!!! Борька!!! А-а- а- а-а- а…-женщина рыдала взахлеб, и казалось, что она перестала сопротивляться. – Что же это творится такое! Как же такое…как…
Ее втолкнули на заднее сиденье рядом с Леной, и предусмотрительная Света, незаметно для старухи, нажала на запорную кнопку двери. Машина рванула, оставляя за собой в шлейфе выхлопных газов и радиоактивной пыли ничего не понимающего, повизгивающего хряка, таращившего свои мелкие глазки на удаляющийся автомобиль.
Старуха, свесив голову на отвисшие груди, глубоко всхлипывала и тихо стонала, не замечая дороги, мелькающих мимо окон рыжих сосен, белеющих хаток и опустевших жилых домов. Слов и ругани больше не было. Она не замечала, как тяжело дышит и исходит пеной сидевшая рядом с ней молодая красивая девушка, не слышала криков ее подруг, экстренных остановок по нужде и в связи с ухудшающимся состоянием Лены. Она не видела их встревоженных лиц, не чувствовала скорости на поворотах, в которые на удивление мастерски вписывалась Света, у которой не было особого опыта в управлении автомобилем.
Печаль на лице сделала и без того немолодую уже женщину глубокой, дряхлой старухой, еще сутки назад жившей своей привычной, размеренной жизнью. Платок слетел, и седые нечесаные пряди придавали ее лицу жалкий и растрепанный вид. Лишь только маленький черно-белый Тимка, не понимая еще ничего в этой странной и сложной для человека жизни, гулял по площадке за головами на заднем стекле машины и пытался поймать ползающего по белому клеенчатому потолку небольшого паучка, убиравшегося вместе с этой машиной все дальше и дальше от зараженных радиацией мест. Навсегда.
               
Чистогаловка

– Товарищ майор, посмотрите – аисты! Давайте остановимся!
Идущая первой машина, скрипя тормозами, притормозила на развилке дорог, огибающих колоритное старое село. Комендант и четыре солдата вышли из машины и застыли, устремив взгляды наверх.
 – Объявлена всеобщая эвакуация, а этот… Очуметь! – продолжал удивляться рядовой Супрун. – Как вы думаете, почему они не улетают?
– Приказ не расслышали! – усмехнулся Михаил.
– Ну, вы скажете, товарищ майор! – засмеялся Супрун.
– Тихо, тихо… – приложил палец к губам Бессонов. Его дедушка раньше был егерем неподалеку от озера Пелымский туман, где останавливались во время миграций редкие птицы, в том числе и аисты. Шурша болотниками по камышу, он нес на руках вдоль плавней маленького Васю, чтобы показать кочевую стоянку этих благородных и своенравных птиц.
– Заглушить моторы! – пронеслась команда по веренице длинной, лязгающей колонны. Пыль осела, и через несколько секунд, показавшихся Михаилу вечностью, над дорогой повисла непривычная для ликвидаторов тишина.
Откуда-то издалека, из невидимого отсюда леса, доносился размеренный голос кукушки. Голубое небо, яблони в цвету, аккуратные домики – вокруг красота божьего мира! Жить бы и жить здесь, радоваться каждому дню! Природа, сопротивляясь раскаленной пасти реактора, не давала ему сжечь эту красоту.
– Красиво-то как! – Бессонов натянул на глаза зеленую пилотку и зажмурился от умиления. Рядом с покосившейся хаткой под соломенной крышей, на деревянном Л-образном электрическом столбе, пара аистов вила гнездо. Более крупная птица, явно самец, периодически отлетала в сторону к спиленной высохшей вишне и, копошась в ее кроне, приносила в клюве тонкие короткие ветки. Самка сидела в широком низком лукошке, перехватывала их у него и укладывала рядом с собой. Когда количество прутков достигло нескольких десятков, птицы начинали вплетать их в свой новый дом, находясь по обе стороны от медленно растущего вверх гнезда.
«Какой кропотливый труд…», – подумал комендант, глядя на то, сколько усилий прикладывают птицы, чтобы им было, куда привести кричащее желторотое потомство. Михаил вспомнил своих родных. Именно здесь, как никогда, он понимал, что нет никого дороже его любимых женщин — жены и дочки. И именно здесь его сердце  разрывалось от тоски по ним. Они мечтали с женой еще об одном ребенке, о сыне. «Только бы выжить!», – думал он. – «Всем нам выжить!».
Его размышления перебил тихий голос Бессонова.
– А может, не так и страшно все это? Вся эта радиация.  Птицы же умные. Разве они стали бы вить гнездо, угрожай им и их потомству смертельная опасность?
Бергман молчал. Ему нечего было ответить этому молодому солдату, пацану, который еще вчера гонял по двору с соседскими мальчишками ободранный старый мяч. Не потому, что он не был силен в орнитологии и не знал об устойчивости птиц к такому малопонятному слову, как радиация. Что можно было сказать парню, который в свои восемнадцать начинал взрослую жизнь невольным свидетелем чужого горя, беды, наложившей печать смерти на эту дивную украинскую землю? Что через считанные часы вся эта красота останется в воспоминаниях? Кто мог в эту минуту сокровенной, прощальной тишины поверить в то, что  аистам будет не суждено закончить свое гнездо, и на этом месте будет черный, продавленный гусеницами армейских бульдозеров пустырь?!
 
***

Колонна выехала на грунтовую площадь, и УАЗ–452 остановился перед дверями сельсовета. «Совсем разбитая попалась!», – пнул ногой колесо Михаил. – «Машины все хуже и хуже поставляют. Гонят в «зону» самый хлам. Оно и понятно: кому надо везти в один конец новье?».
Над входом танцевали гопак вывешенные к праздникам два флага – Страны Советов и Украинской ССР. Полотна шлепали на ветру друг друга красным атласом и периодически раскрывались, показывая золотистые рукоятки серпа и молота. Вдруг ветер стих, и кумачи обвисли, как усы захмелевшего казака.
– Здравствуйте. Я – майор Михаил Бергман, военный комендант Чернобыля. Вы председатель сельсовета?
Навстречу ему поднялся невысокий плотный человек.
– Приветствую. Сергиенко Иван Иванович. Это мы с вами по телефону разговаривали?
– Со мной.
Он протянул Бергману большую шершавую ладонь, в которой угадывался человек, выросший на земле.
– С председателем вашего колхоза я вчера на совещании познакомился. Жители уже собрались?
– В клубе. С утра всі дворы обошли, всіх позвали.
– Ну, так идемте!..
– Минуту, Михал Михалыч… – Сергиенко замялся.
– Что?
– Ты мне ответь, как на духу, комендант…
– Да.
– Что же, что все-таки там случилось? У нас многие у селі той ночью слышали взрыв Мы із жiнкой у кума день народження справляли. Горілочки выпили, вийшли з хати покурить и слышим, как что-то такое – трэсь… Неначе суха ветка переломилася. Далеко так…
Язык председателя представлял жуткий суржик – смесь русского и украинского языков. Было видно, что язык Пушкина дается ему намного сложнее, чем мова Шевченко, но он старался, по возможности, контролировать себя. Когда волнение било через край, родной язык брал верх, и председатель переходил на украинский. Но, в основном, из него пер малороссийский Гоголь, только в худшем, безграмотном варианте.
– Рассказывають, шо столб светящийся из станції в небо упирался! Народ каже, шо це  діверсия. Так це правда, чи не? Обещаю – если секрет, то ни одна жива душа не узнает.
– Сам не знаю, Иван Иваныч! – Бергман солгал. – Одно скажу: жителей придется эвакуировать. Комиссия вместе с учеными такое решение приняли. Не нам с тобой решать.
– Значит, не будешь говорить, – насупился председатель и закурил. С ним закурил и Михаил. Вдруг председатель перешел на чистый русский.
– У меня дочка в Припяти замужем за прорабом со строительства пятого блока. И внучка. Четыре годика. Неделю от них никаких вестей.
– Из Припяти эвакуировали всех жителей. С ними и твоих. Не переживай. Скоро все выяснится. Еще пару дней, и вернется внучка к деду на ручки.
Иван Иванович посмотрел в глаза Михаилу своими серо-голубыми добрыми глазами, и в уголках появились прозрачные капельки.
– Скорей бы.
Бергман встал и поправил висевшую через плечо кожаную полевую сумку.
– Иван Иванович. Нас ждут люди.
– Да, да… Пора.

***

Зал дома культуры не смог вместить всех пришедших.
– Плотніше, товариші, плотніше! Продвигайтесь вперед! – уговаривал селян Сергиенко. Толпа недовольно гудела. Женщины, перебивая друг друга, несли какую-то околесицу на непонятном коменданту украинском языке.
Уговоры председателя сельсовета не возымели никакого действия. В помещении было ни протолкнуться, ни продохнуть. Снаружи осталось не менее трети жителей. В воздухе резко запахло потом.
– Хоть скажите – надолго нас вывозят?
– Рішення комісії – временное отселение. Три-чотыри дні, – оправдывался перед народом Сергиенко…, – максімум – тиждень.
– Один тоже думал. Сам знаешь, где оказался…
– Правду говори. Или не можешь?…
– Партия не велит?
Михаил оценил нервозную обстановку и принял решение. Он отодвинул мягкотелого председателя и ловко заскочил на маленькую дощатую сцену.
– Всем выйти из зала! Собраться на площади!

Комендант и председатель вышли последними. Бергман поднялся на ступеньки. Его сразу окружило плотное кольцо жителей Чистогаловки.
– Товарищи! В связи с аварией на Чернобыльской АЭС, государственной комиссией принято решение о временном отселении жителей ряда сел. В том числе, и вашего. После проведения дезактивации местности, жители смогут вернуться в свои дома. Скоро в село зайдет колонна техники и автобусы. Прошу немедленно разойтись на короткие сборы. С собой можно взять только документы, деньги и ценности. Вещи не берите. Еду тоже. Вас там покормят. Через два-три дня вернетесь домой.
Людская масса всколыхнулась. Поднялся гвалт.
– А на кого ж я своє господарство залишу? Хоч би хто пояснив! У мене ж усе добро розкрадуть! .
– А худобу куди подіти?
Михаил повернулся к Сергиенко.
– Иван Иванович, а где председатель колхоза?
– Пилипенко, чи як його там…– вперед выступила горластая баба, – шукай його, твого Пилипенка, голови засраного! Евакуювався він, падлюка!
– А ну тихо всем! Досить! Ганна, цыц! – осадил крикунью крепкий мужчина, пробираясь сквозь толпу.
– Никуда председатель не убежал, – обратился он по-русски к Михаилу.
– Я – парторг колхоза. Гребенников Сергей Иванович. Председатель на своем «газике» людей с полей и ферм собирает.
Парторг повернулся к галдящей людской массе.
– Товарищи! Пилипенко сказал, чтобы все выгнали скотину во дворы, оставили много корма и воды.
– Так поворуют все!
– Кто же воровать будет? Всех вывозят. А солдаты и милиция будут охранять.
– Доїти корів теж солдати  будуть?

Михаил протиснулся к машине и включил рацию.
– «Карат» вызывает «Птицелова».
– «Птицелов» на связи. Прием.
– Коновалов, заводи!
Колонна автобусов и грузовиков, сопровождаемая военной автоинспекцией, медленно вползала в село. На плетеных и дощатых заборах висели любопытные пацаны, а в калитках, опершись локтями, встречали колонну колоритные бабки. Машины остановились на площади возле правления. Из кузовов бортовых ЗИЛов выпрыгнули солдаты и милиционеры, одетые в химкомплекты. В нарушение всех инструкций, многие сняли респираторы и закурили.
Жители Чистогаловки с удивлением разглядывали военных, одетых в непривычные глазу одеяния, ходивших по улицам села с приборами замера радиации.
Михаил поинтересовался у старшего лейтенанта, командовавшего «химиками»:
– Что намеряли?
Старлей опасливо огляделся, убеждаясь, что рядом нет посторонних.
– Товарищ майор. У меня в некоторых местах прибор зашкалил на тысяче микрорентген в секунду!
– Ты популярнее объясни.
– Больше трех с половиной рентген в час! Сейчас «дэпэшку» возьму, перемеряю.
Поколдовав над прибором ДП–5, старший лейтенант быстро натянул на лицо респиратор.
– Вы бы тоже нацепили...
– Сколько?
– Ну, вот здесь, где стоим, семь рентген в час. Очень пыль «фонит».
Закончив свою работу, на центральную площадь села возвращались дозиметристы, сопровождаемые местными мальчишками.
Время поджимало, и Михаил начал нервничать. «Где же Сергиенко?».
Михаил полез в карман за «Примой». Привезенный с собой из Тирасполя «Космос» давно закончился, и комендант перешел, как и все, кто здесь находился, на эти незамысловатые сигареты в коробке из красного картона. «Приму» привозили в Чернобыль производства трех табачных фабрик – Киевской, Прилукской и Черкасской. Так вот последняя считалась, по непонятно каким причинам, лучшей. Возможно, просто их лучше сушили и их плотнее набивала машина. Бергман прокрутил между пальцев овальный сверточек и закурил. Мимо него прошла пожилая женщина. Она тащила за собой старую детскую коляску, точнее – остов на колесах, переделанный под тележку. На ней, тесно прижавшись друг к другу, стояла дюжина пустых трехлитровых банок. «Пустые… не к добру», – подумал Михаил. Женщина, словно услышала его мысли и подняла на него свои голубые глаза.
– А звідки ж йому узятися, добру? Усе добро залишиться тут…

***

Председатель сельсовета ходил по дворам и тщетно умолял людей поторопиться. Между тем, жители особо не спешили занимать места в автобусах. Женщины и мужчины без суеты занимались повседневным бытом. Скрипели колодезные журавли, водой заполнялись всевозможные емкости. К Бергману подошел лейтенант-«химик».
– Дозиметристы закончили работу. Уровень – около восьми рентген в час на северной оконечности села. В центре – семь рентген, к югу – падает до пяти. Это очень много! Предельно допустимая доза для населения – пол-рентгена в год. Получается, что за час люди получают десятилетнюю норму! Если в городе асфальт можно было помыть с порошком, то здесь бесполезно. Все «светится» – и земля, и вода, и деревья, и дома…
– Все! – Михаил посмотрел на часы. – Ждать больше не можем! Товарищи офицеры! – Михаил махнул рукой двум капитанам – армейскому и милицейскому. – Собирайте людей!
Через четверть часа по улицам медленно пошли автобусы, сопровождаемые милиционерами и военными. Они останавливались возле каждого дома и патрульные, чуть ли не под руки, выводили селян, тащивших с собой огромные узлы, чемоданы и сундуки.
 – Що ж це робиться! Хлопчики?! – плакал старик в потертом, видавшем виды пиджаке, увешанном медалями. – Як же я коровку оставлю? Хiба це так можна? Німці й ті такого не творили!
В соседнем дворе горластая Ганна волокла по пыльной, пронизанной радиацией земле замотанную, в покрывало перину.
– Не залишу! Це ж моє придане!
Дети, мальчишка и девчонка лет десяти, в корзинке несли в автобус кошку с новорожденными слепыми котятами.
– Ну, нельзя, ребятки, животных с собой брать, – уговаривал их усатый милиционер, виновато отводя глаза от плачущей девчонки. – Дождутся вас ваши питомцы. Он протянул руку, чтобы забрать корзинку, но почувствовал на себе тяжелый взгляд Михаила.
– Ладно, мои хорошие, только поставьте корзинку куда-нибудь под ноги, вниз.
Девчушка мгновенно просияла и подскочила, чтобы поцеловать усатого стража порядка. Сопровождаемая автоинспекцией, колонна вытягивалась из села. Вместе с ними выехали и военнослужащие. В селе остались только милиция и комендант.
Михаил провел долгим взглядом замыкающий автобус, подошел к машине и включил рацию.
– «Карат» вызывает «Алмаз». Колонна с жителями объекта выехала в направлении КПП номер четырнадцать. Принимайте.
– Вас понял, «Карат». Точно никого не осталось в селе?
– Два раза проверили, товарищ генерал, – Михаил узнал искаженный радиопомехами голос Еремина.
– Спасибо, майор. Акты отчуждения имущества все подписали? Тогда можешь возвращаться. Только дождись военных строителей. – Еремин замолчал. – Разрушителей...
По селу разносились выстрелы: милиция вместе с охотниками – добровольцами занимались «зачисткой» домашних животных. Сухой треск выстрелов был заглушен ревом экскаваторов и бульдозеров, с ходу начавших крушить еще не остывшие от людского тепла дома.
Несколько часов назад село еще жило своей обыденной жизнью, а теперь жизнь уходила отсюда, оседая сломанными коньками сыплющих черепицей крыш.
Выезжая из Чистогаловки, Михаил никак не мог оторвать взгляд от разрушенных домов.
– Товарищ майор, смотрите! – Бессонов показал на стоящий на обочине «газик». Бергман увидел, как, сидя на дороге, плакал председатель колхоза Пилипенко.
– «Озон» вызывает «Карат… «Озон» вызывает «Карат»…Ответьте! – голос Решетникова звучал из «Алмаза» на удивление чисто и без помех.
– Слушаю тебя, Евгений Александрович. Ты уже на месте?
– Нет, Михаил Михайлович. Еще в Копачах. Застряли.
– Я возвращаюсь. Заскочу по дороге. Дождись меня.

***

На окраине Копачей столпились военные, милиция и несколько местных жителей. Одновременно с Бергманом подъехал подполковник Марченко.
– А я тобі кажу, що не залишу скотинку! – горячился небритый мужчина в засаленной кепке, грозя Решетникову суковатой палкой. – Люди вже розказали, що ви наробили в сусіднім селі! Повбивали всіх корівок і кіз! Не віддам, хоч стріляйте в мене!
Его соседи согласно кивали головами, недобро косясь на подъехавший УАЗ–452. На гражданке полюбившийся и служивший верой и правдой автомобиль называли «буханкой» за внешнее сходство кузова с хлебом. В армии же за ним закрепилось прозвище «таблетка».
– Вот видишь, что творится, Михалыч, – Решетников чуть не плакал. – И еще человек пять, как минимум, в лес со скотом ушли. А там радиация больше пятнадцати рентген местами и мест тех – неисчислимо. Кто их там будет искать?
– Механизаторы в поле работали, видели, как в Чистогаловке дома начали рушить и скот стрелять, – продолжил разговор Марченко, которому не нашлось химкомплекта Л–1 и защитой от радиации ему служил плотный плащ ОЗК. – Слухи быстро распространяются. Легко принимать решения о выселении, а вот как их исполнять, скажите вы мне? – Марченко повернулся к колхозникам.
– Сьогодні корів доїли?
– А як же! Звичайно!
– Несіть сюди молоко …
Через несколько минут принесли помятый алюминиевый бидончик, полный еще теплого парного молока.
– Пригощайтеся! Нам не шкода, – хозяин кепки обиженно поджал губы.
Марченко махнул рукой одному из дозиметристов:
– Ну-ка, померяй.
Стрелка «дэпэшки», поколебавшись, застыла напротив цифры пять.
– Вот недельку такого молочка попьешь – и прямой дорогой на кладбище. Да и не проживет твоя коровка эту недельку. Кирдык, дядя.
– Так може, хоч на м’ясо… – неуверенно протянул небритый.
– А от мяса ты и неделю не протянешь! Я тебя не убедил? Тогда быстро бери гроши, документы, собирай своих, зови соседей оставшихся и быстрей в автобус. Скоро отправляем. Не успеете – пешком пойдете.
Через полчаса в селе никого из жителей не осталось. Решетников задумчиво смотрел на забытый бидончик. Подошел к нему, толкнул носком сапога. Молоко, смешавшись с дорожной пылью, ручейком заструилось по земле.
          
***

Ужинали в комендантском кунге. Бодрые расспросы не принимавших участия в эвакуации помощников были резко оборваны комендантом. Они не понимали подавленного настроения Бергмана и Решетникова и молча, продолжали свой ужин.
– Опять печенка жареная! – Михаил вяло поковырял вилкой бурые куски.
– Так она нуклиды какие-то из организма выводит.
–Ты обратил внимание, какая бедность в селах?
– Я сам родом с Кубани, – Решетников не стал садиться, а подошел к окну и задумчиво посмотрел в темноту. – Там народ все же богаче живет. А здесь такое ощущение, что война не сорок лет назад закончилась, а десять.
– Согнали людей с насиженных мест, отняв то немногое, что они нажили. Ну, дадут им какую-то компенсацию. Помогут построить дома, хотя это еще не факт. Вот, возьми дерево, выкопай и на другое место пересади. Поливай его, удобряй – все равно корни повреждены. Молодое дерево, может, и приживется. А старое? Ведь погибнет же наверняка. Вот и здесь так. Переживут ли эти старики и старухи, которые войну сдюжили, переселение?
– Лес рубят – щепки летят, – подал голос Коновалов.
– Щепки летят, говоришь?.. – Решетников повернулся к молодому помощнику коменданта. –  Да пол-Европы этих щепок в земле! Если всех погибших не в братские могилы закапывать, а по одному хоронить, то от Волги до Эльбы ни дома бы не строили, ни землю бы не пахали, а могилы рыли!
Коновалов, не ожидавший такой бурной реакции на свои слова, растерянно мигал, уставившись в тарелку.
– Ну-ка, ребята, выйдите на перекур…
Вараксин и Коновалов, не дожидаясь повторного приглашения, выскочили из кунга.
– Сядь, Александрович. Успокойся, – Бергман потер ломившие виски. – Чего ты себе и мне душу рвешь? Самому тошно.
– Ну почему у нас так всегда, Михалыч?! Почему вечно гланды удаляют через сам знаешь что? А потом премии, награды за успешно и главное –досрочно преодоленные препятствия, созданные самими же себе, вручают правой верной рукой.




Черные грузди

Полоса распаханного поля уходила широкой линией между посаженными в ряд, словно под линейку, высокими тополями. Тяжелый «Урал» шел по проторенной колее, разбрызгивая грязь и наматывая на широкий протектор глинистую почву с кусками налипших веток и сухой травы.
– Сколько чернозема пропадает! – тихо произнес водитель-сержант, стараясь ровно вести машину по скользкой колее. — Это с наших краев навезли. Из-под Пензы, видать…
– Да…Поле-то – картофельное. У нас в Курской области картошка лучшей считается, как впрочем, и из-под Орла. У них тоже почва что надо. Сорта все рассыпчатые. Пюре отменное и жарится хорошо.
– Здесь, говорят, рядом совсем, в Черниговской области, вообще чуть ли не самая лучшая произрастает. Сорт называется – «Остерка». Городок есть такой – Остер. Славка Василенко за завтраком кулаками в грудь себя бил, все доказывал. А что тут доказывать? Картошка – она и есть картошка.
– Не знаю, не слыхал. Гапеев, почему у тебя глаза такие красные?
– Сутки не сплю. Я же не только на кунге сижу. На мне еще и довольствие…
– Посмотри, какие у комьев крупные поры? Такая земля дышит, словно живая. Богатая, жирная, и родит, не то, что бедный суглинок.
– Вот и опять она, родимая…
Слева от дороги на длинных кусках брезента лежал приготовленный под посадку семенной картофель. Клубни были разложены для просушки и завязи корневых ростков. Ставшая бесхозной культура, под палящими лучами майского солнца дала белые крючковатые ростки. Они делали клубни похожими на каких-то круглых чудовищ по типу маленьких осьминогов. Около часа назад прошел кратковременный сильный дождь. Попавшая на полиэтилен вода служила отдельным картофелинам мелкими ванночками.
– Сгниет ведь, – не успокаивался солдат и резко, словно хотел таким образом подчеркнуть свое негодование, перешел на пониженную передачу. Мотор резко взревел. – Всем миром готовились. Как раз самое время сажать между майскими. Теперь пропадет. Вон, птицы, и те не клюют.
По пашне прохаживались несколько черных галок и, засунув клюв под перевернутые комья земли, выхватывали жирных луговых червей.
– Где-то здесь, – сидевший рядом с солдатом лейтенант посмотрел на развернутую топографическую карту. – Разведчики-дозиметристы, когда вчера нашли этот «куст», просто в ужас пришли! Полгектара чистого поля, усыпанного, как яблоками, графитовыми уголками и обломками ТВЭЛов.
– А это что еще за твэлы такие?
– Аббревиатура. Тепловыделяющие элементы. Три дня назад, во время уборки, в сторону Копачей приехал академик Валерий Легасов. Большой человек! Он сел к нам в «отстойник» и прочитал целую лекцию по устройству реактора. Об опасности неоднократно предупреждал. Удивлялся все время, почему город вывезли, а деревню еще нет.
– Они там, наверху, сами не знают, какие действия верные, а какие ошибочные. Радио молчит. Пресса молчит, – водитель кашлянул и продолжил тихим голосом. – Мы тут со старшиной вчера ночью нашли одно место укромное, он принес туда радиоприемник «Океан». Хороший. Много коротких волн. У отца был точно такой. Так мы с ним целый час слушали по радио «Свобода» про Чернобыль. Правда, глушат, суки! Тут такое…
– И ты этому всему веришь? Это же – враги! Их цель – деморализация нашего общества. Посев паники, неразберихи! Да они просто…
Лейтенант улыбнулся и посмотрел на побелевшего от страха, проглотившего язык водителя.
– Товарищ лейтенант, я…
– Гапеев, думаешь, что я ничего не понимаю и ничего не вижу? Империя катится в тартарары! И мне кажется, что эта авария – закономерная кульминация грядущего краха Советской власти…
Солдат и его командир замолчали. У обоих вырвалось из души то, что давно зрело жутким гнойным нарывом. Вся это ложь, показуха, лизоблюдство отдельных высших чинов перед власть имущими шариковыми. Теперь их души крепко держал леденящий страх. Страх за опрометчиво оброненные слова.
– ТВЭЛы – это такие циркониевые трубочки, в которых уложены таблетки обогащенного урана, – нарушил оцепенение лейтенант. – Трубочки собраны в пучки, так называемые сборки. Так вот эти самые сборки опускают в реактор, и они служат ему топливом. А при аварии их разорвало на кусочки по пять-десять сантиметров. Больше ничего не скажу. Академик и сам добавил, что это сложный технологический процесс и в двух словах его не описать.
– Товарищ лейтенант, желтые флажки!
– Вот оно, поле с «чертовым горохом». Останавливайся.   

$ $ $

 «Сердцем» отправляемых на уборку радиоактивных обломков являлся так называемый «отстойник» – большой офицерский кунг, преимущественно «Урал», обшитый внешне и изнутри свинцовыми пластинами. Кунг представлял собой некую смесь гардероба, дачной пристройки и раздевалки в спортзале, к которой так привыкли вчерашние школьники. Солдатам выдавались совковые лопаты и клещи с длинными рукоятками. Все, чем можно было захватить кусок дымящегося графита или «фонившую» часть системы охлаждения реактора, разлетевшуюся разнокалиберными осколками, местами до тридцати километров. Вдоль бортов устанавливались длинные лавки, а ближе к кабине водителя на двух поперечных балках висели, словно в шкафу, оранжевые и зеленые плащи ОЗК, прорезиненные комбинезоны, фартуки, по типу тех, которые можно было увидеть в каждом рентген-кабинете. Также стоял большой металлический ящик, содержимое которого составляли расходные материалы: резиновые перчатки, респираторы, марлевые повязки и защитные рабочие очки.
Разведчики-химики, прозванные «грибниками», после тщательного осмотра устанавливали около каждого найденного радиоактивного элемента желтый флажок. От солдата требовалось быстро подбежать, схватить его лопатой или клещами, бегом донести до грузовика и бросить в контейнер. Машина тут же уезжала, а «биоробот», как себя сами называли солдаты, возвращался назад в отстойник. Отправляемые после короткого инструктажа, облаченные в непривычный, неуклюжий для мирного жителя наряд, солдаты являлись одноразовой рабочей силой. Уборка особо зараженной местности не позволяла по технике безопасности делать повторный заход и держать рядом с собой радиоактивный элемент более тридцати секунд.
С очищенного участка идущий следом бульдозер срезал верхний слой почвы. Затем подгонялись фронтальный погрузчик и самосвал. Первый ковшом перекладывал горку собранной земли в кузов, а остатки накидывались уже вручную – лопатами сидящих в кабине солдат. Кузов накрывался защитной пленкой, перевязывался веревкой, и земля вывозилась к месту захоронения следом за обломками.
Закутанные в защитную пленку, одетые в плащи химзащиты, обвешенные свинцовыми нагрудниками, солдаты не выдерживали жары и падали в обморок прямо в  душном «отстойнике». Респираторы и противогазы только усугубляли и без того нелегкое положение. Некоторые, вырвавшись наружу из душного помещения, срывали их. Сухие губы судорожно хватали обильно начиненный смертельными частицами воздух.
   
***
– Ну что, кажись, прибыли…
Солдаты переглянулись и стали готовиться к предстоящей работе. Инструктором был сидящий в кабине молодой лейтенант-химик, одним из первых проводивший работу по уборке крыши третьего энергоблока.
Он отчетливо помнил, как в первые дни японцы в виде экстренной гуманитарной помощи предоставили два специальных робота, оборудованных щупальцами и дистанционным управлением. Помнил и то, как безграмотные пьяные офицеры, которым выпало опробовать машины первыми в работе, начали ими играться, как дети, и разбили их об стену.
Починить дорогостоящую технику на месте не представлялось возможным. Тогда они заставили солдат сбрасывать еще дымящиеся обломки графита прямо с крыши в реактор!  В обмен на мгновенную демобилизацию. Нахватавшихся и без посулов смертельных доз солдат врачи моментально комиссовали. Лейтенант, хоть и не принимавший участия в той жуткой уборке, тоже подвергался серьезному облучению, но не такому, как собиравшие «черные грузди» рядовые. Сегодня был последний «субботник», и он ожидал отправки на реабилитацию в один из военных санаториев. Здесь, в картофельном поле, как и на крыше реактора, функция командира заключалась в контроле процесса очистки.
– Скорей бы на свежий воздух! Сдохну я в этой парилке! – жаловался сидящему рядом солдату яйцеголовый рядовой Лученок.
– Лук, ты что, не помнишь, что нам говорил перед поездкой командир взвода? Мы едем в опасную зону. Опасную! Здесь все заражено. Заражено и отравлено, – поправляя пальцы резиновых перчаток, напоминал солдату сосед.
– Напрочь? – спросил его удивленным голосом солдат.
– Не лезут, зараза! – не расслышал его вопроса сосед. Он мучился с резиновыми перчатками, никак не желающими надеваться на его крупные руки.
– Почему не насыпать внутрь тальк? – вмешался в разговор третий солдат. – Это ведь резина. Так делают при бортировке колес. Мой папа всегда его сыпет. Камера, как по маслу, входит в покрышку, а тут…
Сосед не слышал рекомендаций и продолжал поправлять перчатки.
– Да ну тебя! – Лученок не верил солдату и относился к его словам несерьезно. – Ну посмотри сам. Небо — как небо. Земля – как земля. Мне кажется, что все это сплошное преувеличение. Да, случилась авария. Погибли пожарные, тушившие огонь, согласен. У нас в Минске кинотеатр горел прошлой зимой – двоих придавило. Морозище минус двадцать, ветра нет, а огонь прет и прет! Внешнее пламя сбили, потом перешли к кинозалу, а там балка над сценой… рухнула и убила. Судьба. Я в «Вечерке» читал.
Со стороны кабины послышались три гулких удара.
– Ничего не забыл?
Толкнули в плечо поднявшегося на выход одного из солдат.
– «Биоробот» Серега к выходу в открытый космос готов!
По кунгу пронеслась волна смеха.
– Первый – пошел!
Ворвавшись внутрь душного помещения, яркий луч света на считанные секунды напомнил солдатам, что тот темный душный короб, в котором они находились, – лишь маленький эпизод их только начинающих свой разбег жизней. А теперь им предстоял прыжок.
 
***

– Уфф…Дверь закрылась, и из-под снятого противогаза показалось изможденное лицо Сереги. Голова и лицо были мокрыми. Застрявшие между коротких волос капли пота при скудном освещении казались ржавой испариной.
– Ну как?
На Серегу уставились два десятка любопытных мальчишеских глаз.
– Дайте отдышаться…
Послышались резкие удары в стенку кунга.
– Следующий… Пошел!

Сергея распеленали, оставив только в одном х/б. Всем было видно, что ему все еще тяжело говорить.
– Как с кунга соскочил – побежал к желтым флажкам. Под каждым обломок лежит. Размеров они все разных. Графит этот, словно черные грузди в лесу. Низко так… наполовину в земле. Она рыхлая, дождик прошел, вот их и приняла. Лопатой один зацепил, ногой флажок сбил, и – бежать… Неудобно – жесть! Ноги в пашню проваливаются, один раз упал. Попробуй подняться во всем этом хламе, когда еще свинец к земле тянет! Тесно, все обжимает. Короче, сделал все, как говорили. Кусков, видимо, много – все поле флажками утыкано. За нами еще две машины.
Высадка производилась в порядке живой очереди. И вот она дошла до рядового с белорусской фамилией Лученок.

***
 
Все близлежащие обломки были собраны. Бежать предстояло метров на сто, где желтели установленные химиками-дозиметристами таблички. Солдат начал быстро пересекать пашню. Обломком оказался маленький черный Г–образный уголок. Сразу схватить его не удалось. Графит был очень хрупким, и парень перекусил фрагмент щипцами пополам. Пришлось бегом возвращаться в кунг за лопатой, ибо расколовшиеся куски клещами было не ухватить.
– Дайте лопату. Скорей!
Скрипнул засов, и чья-то в резиновой перчатке рука через порог передала совковую лопату. Лученок, ломая ноги, побежал назад к флажку. Подцепив обломки, задыхаясь, он оттянул респиратор и глубоко вдохнул теплый весенний воздух…

В школьном личном деле Костя Лученок был охарактеризован, как прилежный ученик. Спокойный и рассудительный парень, но иногда могущий вспылить и вытворить неожиданные и, по сути, нелепые поступки.
К примеру, он мог попросить закончивших ремонт и взявших расчет шабашников приклеить смолой портрет Ломоносова прямо к потолку над столом заседаний в актовом зале, чтобы «всевидящее око ученого пристально наблюдало: у кого из педсостава какого размера перхоть».
Или в канун Международного женского дня, придя в школу первым, он мог вывинтить электрические пробки, чтобы рассыпать по мраморной школьной лестнице десяток упаковок круглых пистонов и капсюлей от патронов, купленных в охотничьем магазине. Стоит только представить, каков был фурор, когда пришедшие в школу расфуфыренные училки стали вслепую подниматься по лестнице, цокая металлическими набойками по каменным ступенькам.
На его шкодном лице было написано абсолютно все. После того случая с пистонами, когда одну из учительниц с сердечным приступом увезла карета «Скорой помощи», встал вопрос об исключении Лученка. Через знакомых родители Кости нашли способ умаслить взятками пострадавшую, чтобы та не писала заявление в детскую комнату милиции. Но все, же свое ненаглядное чадо им пришлось из школы забрать. Последнюю четверть Костя заканчивал дома, а в следующий, шестой класс он пошел уже в другую школу, куда теперь нужно было добираться автобусом.

Время пошло. Костя, с лопатой наперевес, подобно пятиборцу, сжав зубы, бежал в сторону зеленого грузовика. «Еще немного… такое больше не повторится… обещали домой… давай, Костик, давай…». Его мысли заполняли интервалы между биением сердца, готового от нагрузки вырваться наружу. Последние шаги. «Вот он, этот черный контейнер!». Костик аккуратно скинул в него куски и побежал в сторону кунга. Вдруг его ботинок наткнулся на что-то продолговатое и блестящее. Костя резко нагнулся, схватил металлическую, около тридцати сантиметров в длину трубку, и быстро спрятал под плащ. Он успел ее рассмотреть. Одна сторона была обрезана в заводских условиях. Края второй вывернулись изнутри наружу, что придавало им схожесть с мундштуком для корнета – небольшой музыкальной трубы, на которой учился играть его младший брат. Костя тогда поначалу брал трубу в руки, безнадежно пытаясь произвести хоть какой-нибудь звук. Но кроме шипения и острой щекотки кончиков губ, ничего не получалось.

***

– Понеслась по полям пехота!
Сержант, обрадованный тем, что «субботник» окончен, решил поддать газку.
– Э…э…, ты чего! У тебя за спиной люди! Десяток невинных молодых душ.
– Не душ, а «духов», товарищ лейтенант. Они еще присягу не приняли. Мелочь. Шилишперы губатые!
– Кто??? – лицо лейтенанта выражало явное недоумение.
– Да рыба такая есть, её еще жерехом называют. Большая, сильная, хищником вроде считается. Хотя спорят… спорят… Зубов-то у ней нет!
– Какой же хищник и без зубов? – еще более удивился лейтенант.
– А она мелочь хвостом бьет. Глушит. А потом как пылесос засасывает.
– Да ну!
– Да. Вот так и они: вроде в форме, вроде солдаты, работу делают, а до присяги – «ты есть никто, и зовут тебя никак» – дух… дунешь – и нет тебя! – Он резко выдохнул в сторону прекрасно знавшего армейские традиции лейтенанта.
***

Урал потоптался по проселочной дороге около трех километров и, забравшись на крутую насыпь, выехал на шоссе.
– Жарко-то как! Сколько нам еще ехать?
– А черт их знает. Но мне кажется, мы едем быстрее…
– Они что там, ралли решили устроить? Париж – Дакар, мать их итить!
– Спирту обожрались. Пока мы «грибы» собирали… Медицинского. Точно тебе говорю. У сержанта, вон, глазки какие «нарядные». Соловушка! Небось, только и квасит между делом, пока служба идет. Спирту, сам знаешь, сколько по рукам ходит. Залейся.
Солдаты сняли с себя ненавистное облачение, открыли окна и наслаждались вечерним ветерком, выгонявшим через узкие бойницы спертый воздух из пропахшего потом автомобиля.
– Ребята, смотрите, что у меня есть! – Лученок достал из-за пазухи циркониевую трубку, служащую в прошлом топливной кассетой реактора, приставил ее развальцованным от взрыва урановой таблетки концом к губам и по-детски дунул в лицо сидевшему напротив солдату.
– Тьфу… Клевая какая! Мы из таких в детстве горохом плевались, а после заморозков – рябиной. Знаешь, как она больно бьет?

Будем жить

Длинные майские сумерки нависали над уходящей вдаль синей полоской дороги. «Урал» на полной скорости влетел на пересекающий реку мост. Вдруг в заднюю стенку кабины раздалась серия сильных ударов, словно по металлу барабанили всем, чем только возможно.
– Останови…
Лейтенант выскочил, забыв захлопнуть за собой дверь и надеть респиратор. Оббежав кунг, он отпрянул от распахнутой настежь двери.
По полу катался волчком, держась за лицо солдат. Второй, с перепуганным белым, как стена, лицом сидел и отрешенным взглядом молча, смотрел на то, как «распакованные» бойцы хаотично накидывают на себя плащи и пытаются спрятаться в «гардеробе».
– Товарищ лейтенант! – его быстро одернул водитель и протянул респиратор.
Солдаты, чуть не сбив ошарашенных лейтенанта с шофером, перекрикивая друг друга, выскакивали один за другим на улицу.
– Что произошло? – во все легкие рявкнул на солдат офицер.
– Лук, Лученок… Идиот!
– С поля трубку принес! Радиоактивную!
– Придурок! Дунул Старостину Денису в лицо.
– Губы посинели, и давай кожа слазить!
– Что теперь будет с Дениской? Что будет с нами!
Лейтенант рванул по лестнице в кунг, вытолкал наружу находящегося в шоке Дениса и попробовал вытащить бьющегося в конвульсиях Костю, что оказалось совсем непросто. Он схватил его за ноги и подтянул к двери, где солдата перехватили крепкие руки водителя.
Лейтенант стал шарить по кунгу, пытаясь найти то, что привело в панику экипаж и заставило выть и вертеться волчком солдата. Света было недостаточно, и он попросил водителя принести фонарь-переноску. При свете он увидел закатившуюся далеко под скамейку тоненькую серую трубочку, диаметром с лыжную палку.
– Перчатки! Дай мне перчатки! А… черт! – он кинулся к стоявшему черному ящику и стал вышвыривать респираторы, защитные очки и прочее, пока не добрался до перетянутой бечевкой пачки перчаток,– нож! Дайте кто-нибудь нож!
Гапеев бросил складной нож. Надев на руку перчатку, лейтенант лег на пол и аккуратно вытащил радиоактивную дрянь. Затем выскочил наружу и что есть силы, закинул трубку далеко в поле.
– Установите, кто-нибудь, флажок! – приказал офицер.

***

– Скорее несите их в медсанбат! Тихо! Тихо, аккуратнее!
– Поднимите ему голову! Выше! Скорее доктора!
Рядом с носилками бежал испуганный, белый, как мел, лейтенант. Лицо лежавшего на брезенте солдата было искривлено неестественной гримасой. Губы, или вернее, то, что от них осталось, не смыкались, открывая жуткий коричнево-белый оскал. Страшная, запоминающаяся картинка, выкинуть из памяти которую не сможет никто из свидетелей глупого, нелепого эпизода, произошедшего чуть более часа назад.




***
Михаил стал случайным свидетелем разговора между следователем военной прокуратуры капитаном Кузнецовым и лейтенантом.
– Как же так! Я делал все по инструкции! Внимательно следил, чтобы все шло в обычном графике, – оправдывался лейтенант, сидя на стуле перед сутулым капитаном. – «Химики» идеально разработали систему, которая не давала никогда никаких сбоев, и тут… Меня ждет трибунал?
Лейтенант посмотрел на суровое лицо следователя.
– Идеально? Как вы видите, идеального ничего не бывает. Лейтенант, скажу тебе одно: будь война, я бы не стал тебя отдавать под трибунал. Ты бы у меня пошел своей кровью смывать все грешки и сделал бы это в самом первом бою. Уж я бы позаботился об этом, поверь. Но то, что я вижу, те темные стороны, которые имеют место в Чернобыле, пятна, прикрытые ханжеством и лицемерием людей, желающих выйти сухими из воды, это знаешь…
Он откинулся на спинку стула и закурил. Лейтенант не знал, что ему ответить и молча, теребил фуражку, пытаясь снять заусеницу на лакированном козырьке.
– Товарищ капитан, позвольте мне остаться еще. Я пригожусь. Я знаю свою работу. Знаю «зону». Я умею экономить время и четко требовать от солдат исполнения разработанной схемы…
– Знаешь, а ведь между нами не такая уж и большая разница в возрасте. Сколько тебе?
– Двадцать три.
– Десять лет… Десять лет – это срок. – Он многозначительно посмотрел в выражавшие обреченность глаза офицера, прекрасно понимающие, – куда клонит следователь.
– Так вот, лейтенант, проведи лучше эти годы вместе с семьей, с любимой девушкой. С женой. Ты женат?
– Еще нет, но хочу.
– Вот и давай! Расти пополнение. А сейчас – иди и готовься к отъезду. Утром приходит за вами машина.
– Товарищ капитан, ну как мне тогда искупить?
Кузнецов перебил его.
– Знаешь, есть такое понятие, как человеческая глупость. И есть человеческий фактор. Зачастую эти вещи стоят рядом, а зачастую расходятся в противоположные стороны. Иди, лейтенант. Нам еще предстоит заниматься своими делами.
Лейтенант, сдерживая эмоции, отдал офицерам честь и быстро вышел.
Следователь Кузнецов обратился к сидевшему рядом Бергману.
–  Товарищ майор, а ведь и мы с вами были такими молодыми и безмозглыми. Жаль пацанов-то как…
Он скомкал и выбросил в урну поданную лейтенантом объяснительную записку. Он, как и Михаил, отчетливо представлял, какой на самом деле срок «светил» этому, по сути, невиновному парню. Бергман прекрасно понимал, что те десять лет, на которые благословил капитан лейтенанта Иванова, тот не проживет.
***

Разговор следователя с лейтенантом сильно расстроил его, и чтобы как-то настроиться на рабочий лад и прогнать нахлынувшую досаду, Михаил решил проехаться к реке. Еще в родном Тирасполе Днестр был его излюбленным местом. Он мог часами смотреть на воду, слушать журчание воды на перекатах и отключаться от поступавших по мере существования мелких, и не очень, житейских проблем.
– Вася, как с бензином? Я хочу немножечко прокатиться.
Бессонов, прочитав по лицу командира его настроение, молча, вложил в руку Михаила небольшую связку ключей и отправился навестить своего приятеля писаря, наводившего по приказу майора порядок в кунге. Ребята подружились и, когда были возможность и время, забирались в комендантский УАЗик и по очереди слушали музыку на где-то раздобытом ефрейтором простеньком кассетном плеере.
Пискнув тормозами, машина остановилась перед центральным входом на причал. Комендант соскочил с сиденья и пошел в сторону пришвартованного речного трамвайчика. В его воображении ожил рассказ Марченко, подполковника ГАИ, руководившего водной частью эвакуации жителей соседней с местом аварии Припяти. Сколько усилий, объяснений и нервов было положено на этот, ставший самым проблемным из его многолетней службы эпизод. Бергман запрыгнул на кораблик, поднялся в незапертую рубку и стал к штурвалу…

Михаил вспомнил, как незадолго перед этим нелепым случаем с трубкой, он, попав в «зону», командовал отправкой в больницу группы солдат. Это произошло как раз после того вопиющего случая разгильдяйской поломки японских машин.
Была экстренно собрана правительственная комиссия, на которой должен был решиться вопрос: каким образом провести уборку самого проблемного участка аварии крыши над развороченным взрывом четвертым блоком.
Щербина негодовал и требовал по всей строгости наказать виновников. Ситуация становилась безвыходной, и было крайне необходимо что-либо предпринять в кратчайшие сроки. Тогда правительственная комиссия пришла к решению произвести уборку руками солдат, взамен пообещав досрочную демобилизацию. По сути, солдат приказом толкали на «поощрительную» сделку. Движком, машиной энтузиазма должен был сыграть именно этот фактор. Единственное, что требовалось от организаторов смертельного «субботника» – постараться подручными средствами максимально обезопасить солдат от невидимого врага. Страшным, подлым лицемерием были недосказанность и секретность по отношению к необстрелянным новобранцам, руками которых планировалось провести это «безопасное» мероприятие.
Тошнота, головная боль, потеря волос, дикая слабость были явными признаками лучевой болезни. Почти у всех руки и лицо краснели и набухали, как от сильного ожога, а у двоих кожа просто начинала ползти и отваливаться вместе с одеждой. Пугало то, что он стал привыкать к этим «веселым картинкам», ставшим неотъемлемым ежедневным атрибутом ликвидации последствий аварии на крыше реактора. У солдат это происходило потому, что их завозили в «зону» с раннего утра и до позднего вечера. Несмотря на все строгие предупреждения, невыносимая жара и духота, исходившие от пышущего адским пламенем кратера, заставляли их просто срывать с лица мешающие дыханию респираторы. Многие пытались снять что-то из одежды, в первую очередь, прорезиненные армейские химкостюмы. Жара была просто невыносимой, работа шла быстро. Возиться с тяжелыми трубами и кусками бетона, разлетевшимися от взрыва, в них было просто невыносимо. Бергман, как человек дисциплинированный, привыкший к порядку и следованию инструкций, старался придерживаться установленных правил.

Вернувшись из поездки, комендант увидел сидящего на ступеньках комендатуры Колю Щепкина. Обычно опрятный и веселый, ефрейтор выглядел потерянным и понурым. Увидев приближающегося Михаила, солдат встал и по форме приветствовал своего командира.
– Что случилось? – Михаил увидел, что произошло что-то нехорошее.
– Да парнишка этот, что в трубку дул, умер. Чуть более часа назад. Вы только отъехали. А ведь он мне земляком оказался. Из Минска. Второй слабый совсем…

***

Михаил вышел из здания комендатуры в подавленном настроении. На этом маленьком клочке украинской земли только что призванные молодые крепкие парни, выполнив уборку радиоактивного хлама, досрочно демобилизовались. Не верившие своему счастью, радостные солдаты горячо пожимали руки молчаливым командирам, фотографировались на память и разъезжались по домам.

Рядом с машиной крутился Бессонов. Он протирал мокрой тряпкой номер и фары, шмыгал носом больше обычного. «Да когда же кончится его вечный насморк?!». – Бергман поправил полевую сумку и направился быстро к машине.
– Давай в штаб. Еремин проводит совещание.
Бессонов с неохотой завел машину и медленно тронулся в сторону выезда. Полпути командир и его солдат молчали. Каждый думал о своем. Лишь когда машина остановилась, Вася Бессонов обратился к командиру.
– Товарищ майор! Вот письмо от мамки получил...
– Ну и?..
– Мамка пишет... В общем, ей сказали, что радиация – это очень опасно... Вот... И я... Хочу спросить...
– Ну, телись, Вася! Быстрее! Времени в обрез!
– Товарищ майор... Михал Михалыч... Мы умрем?..
Губы Бессонова скривились. Вася плакал. Как-то по-мальчишески, некрасиво и одновременно трогательно. Слезинки катились по запыленным веснушчатым щекам, проделывая в юношеском пуху розовых щек дорожки.
– Будем жить, Вася, – к горлу Михаила предательски подкатился комок. – Обязательно будем, – он старался, чтобы его голос звучал убедительно, но это не получалось, – все, сынок, успокойся! Сто лет проживем...



Бесполезная латынь

Утро улучшения не принесло. Виталик дважды кипятил воду на небольшом костерке из разбросанных по барже сухих веток. Заварка была отвратительной. Азербайджанский чай – это было единственное, что удалось купить наскоро в продуктовом ларьке рядом с остановкой, чтобы не тащиться в далекий от дома универсам. Для ощущения хоть какого-нибудь приближенного аромата ему приходилось бросать в кипяток сразу три пакета. Дымящийся кипяток давал облегчение первые пять-семь минут, потом снова тянуло блевать. Настроение было испорченным. Рыбалка теперь не радовала, и заброшенные спиннинги по-прежнему тупо опирались на высокий борт баржи, раскачиваясь от налипшей тины. Начинало светать.
По воде послышались резкие хлопки проснувшегося к завтраку хищника. От постоянных спазмов болели глаза и желудок. Сидевший с отрешенным видом на холодном кнехте Виталик встал, чтобы проверить рыбу. Его качало. Зрение заметно ухудшилось. Всё вокруг расплывалось, и он полез в рюкзак за очками.
Еще два года назад врачи при школьном осмотре обнаружили у него незначительную близорукость. Всего – минус один. Это практически не отражалось на его образе жизни. Очки носить он стыдился. Матери, которой он после осмотра рассказал про результаты, стоило огромных усилий затащить сына в оптику, чтобы заказать очки. Выбор был невелик, и остановились на никелированной крупной оправе с перемычкой. Напяленная с презрением блестящая оправа исправила ситуацию, но не сильно. Отчетливо видеть он мог только метров на тридцать перед собой.
Перегнувшись через борт, пытаясь схватить веревку, он обомлел от увиденного. Обратное течение, крутившееся под самым бортом, несло разноцветную пузырившуюся массу. Пузыри были размером с футбольный мяч. Ему иногда в Киеве приходилось наблюдать, как волны прибивают к берегу отливающие радугой разводы, но это было совсем иное. Пузыри были уродливой, неестественной формы, и казалось, что вся эта масса – живая. Шипит и дышит. Его снова вырвало, прямо в то место, где был привязан садок. Больше он ничего не ел и не пил, и было странным, что из организма  начала  выделяться какая-то горькая противная густая слизь. Виталик не на шутку испугался. Рука потянулась поднимать тяжеленный садок…
От увиденного по спине пробежал холодок. Вся рыба была дохлой, и с нее местами облезла чешуя, словно невидимый повар подводного царства успел ее почистить и сложить снова в садок. Прилагая усилия, он посиневшими от веревки пальцами, цепляясь сеткой о ржавый борт, поднял рыбу на баржу. Уже рассвело. Воду накрывала своим плащом привычная взору рыбака утренняя дымка. Глаза рыбы были мутными, жабры потеряли красный оттенок, животики вздулись, словно она пролежала в воде минимум дней пять. Виталик поежился. За всю жизнь он не видел такого ни у кого. Даже любитель прихвастнуть байками и историями Бодя не мог себе вообразить, во что могла превратиться свежевыловленная вкусная рыба за каких-то семь-восемь часов. Виталик огляделся. Его вдруг прошибло, что за утро и все время пребывания мимо него не прошло ни одного катера, ни одной лодки. «Может, я спал? Или, может быть, все, что со мной происходит — этот причал, этот клев, эта жуткая обезображенная рыба, вообще, вся поездка — сон?».
Виталик больно ущипнул себя за щеку. Этого показалось ему мало, и он достал нож. Тонкая, стекающая по внешней стороне запястья струйка крови отрезвила. «Так это все на самом деле?!». Вопрос был задан неизвестно кому. Голова туго соображала, в желудке было пусто. «Тушенка… макароны… сухая колбаса… еще тушенка… кабачковая икра… мамино лечо…». Руки доставали из недр рюкзака распиханный по разным местам, заготовленный перед поездкой провиант. Он искал сухое печенье. Из книг и кино он помнил, что сухари предотвращают диарею и устраняют тошноту, обволакивая слизистую сухими острыми крошками.
Сухие губы жадно хватали желтые, еле сладкие перфорированные квадратики. Виталик давился от сухомятки. Смешавшись во рту с липкой, ставшей инородной слюной, мука превращалась в тугие глиняные шары, проглотить которые становилось неимоверно сложно. Последний такой комок нажал на заднюю стенку гортани, и через секунду все содержимое больного желудка полетело наружу, прикармливая резвившегося малька. «Надо выбираться…».
Выкинув ненужный провиант, прикормку, червей, старые ватное одеяло и подушку, «ехавшие» в один конец, Виталик шагнул к снастям. Травы за вечер, ночь и утро налипло столько, что чистить ее показалось ему делом долгим и муторным. Снова в руке блеснул нож. Пустив катушки на холостой ход, он завязал кое-как о края барабана остатки лески и полез в карман за мотком изоляционной ленты. Примотал к спиннингам подсак, взвалил на плечи заметно похудевший рюкзак. Оставалось теперь выбраться с баржи на берег, что в обратном порядке оказалось не таким простым делом. Виталика качало. Держась правой рукой за борт, он стал пробираться ближе к носу посудины. После половодья на узкой палубе повсюду виднелись куски бурой тины. Местами они налипли вертикально на внутреннюю сторону бортов и напомнили старый морской пирс, с которого он в Одессе ловил черноморского бычка.
«Садок!», – стремглав пронеслось в его голове. Он оглянулся на бурую, забытую на корме бесформенную пирамиду, и решил, что возвращаться не стоит. Выбираясь с баржи, он зацепился ботинком за клюз и, не удержав равновесие, понял, что летит с баржи в воду. Падая, Виталик успел отбросить связанные пруты и в прыжке выполнив неописуемый кульбит, приземлился ногами на берег. На этом испытания не закончились. Поскользнувшись на вынесенной прибоем тине, он завалился на спину, прижав к мелководью брезентовый рюкзак. Самому удалось остаться абсолютно сухим.
«Сигареты!». Первое, что пронеслось в помутневшем от скверного самочувствия и наслоившихся несчастий сознании. «Как же я не догадался положить их в пакет? А говорят, что история не повторяется?». – Он остался ровно с тем мизером, с которым его уже раз отправляла на берег судьба. Блок напрочь вымок, и ждать, пока он просохнет, нужен был, как минимум, день.

Ориентиром служила все та же возвышающаяся над станцией труба. Если идти по прямой, то до атомной станции, где находились люди и, скорее всего, медпункт, было около трех километров. Но пришлось бы пройти вдоль северо-западной стороны огромного водоема-охладителя. Сосед, рассказавший про это место, однажды попробовал сократить путь. Он долго петлял между рытвин, траншей и многочисленных дамб, построенных для того, чтобы обезопасить станцию от наводнений. В итоге вышел к железной дороге. «Он что-то говорил про станцию, ведущую в город. То ли Семиходы… то ли Скороходы». Виталик решил вернуться к мосту. По пути он еще несколько раз останавливался, приступы рвоты сводили с ума. Теперь из него шла горчичного цвета пена. Металлические ступеньки, ведущие на мост, давались с трудом.
Сказывалась неизвестно откуда навалившаяся усталость. Выбравшись на мост, Виталик, как на ладони, увидел видневшуюся слева трубу. До АЭС было около трех километров, но идти туда не было никакого смысла. Вдали были видны строительные краны новостроек. Идти нужно было туда.
Пройдя по бетонным шпалам менее километра, он заметил  начинающийся слева, параллельно путям, окруженный бетонным периметром водоем-охладитель. Виталик, несмотря на отвратительное,непонятное самочувствие, косился на манящую зеркальную гладь, задавая самому себе вопросы рыбацкого толка. Под подошвами его тяжелых ботинок все чаще стали хрустеть какие-то черные обломки. Виталик поднял один. Напоминающий древесный уголь, он был более матовым, легким на вес и скалывался пластинками, словно стержень карандаша. «Графит?» – с удивлением подумал Виталик и посмотрел налево. Присмотревшись вдаль, он отчетливо увидел развороченный взрывом кусок стены, разбросанные повсюду, казавшиеся издалека маленькими щепками куски бетона и копошащихся среди всего этого вертепа, словно муравьи, маленьких людей. Еще более странным было то, что существующий в природе серого либо черного цвета дым был каким-то по-девичьи розовым. Вместо того чтобы подняться к небу, он стелился над крышами технических сооружений.
Виталик, как зачарованный, смотрел на это зрелище, нервно кроша в пальцах, словно хлеб, графит. Он понял, что произошло нечто страшное. Какая-то авария, что-то из ряда вон выходящее. И что это напрямую связано с его самочувствием и теми странными пузырями, крутившимися в вальсе речного водоворота. В голове ожили картинки, вернувшие его на Подол. «Так вот почему капитан бегал в порт, и почему теплоход вышел с опозданием? Вот почему поднялась вся эта паника, и причал был переполнен милицией и военными? Вот почему…». Мысли в голове перемешались в неоднородный салат. Стало понятным отсутствие идущего по реке транспорта. «Так вот почему, пока я верхом обходил непролазные места, мимо прошла гуськом вереница тех кораблей с «Тарелки», переполненных людьми…». В душе поселилась растерянность. Растерянность за будущее. Он испугался за маму, за ее и так относительно плохое здоровье, и чем теперь может для нее обернуться эта поездка. Виталик позавидовал Шурке, по понятным только одному ему причинам отказавшимся идти вместе с ним. Возможно, это была трусость, возможно интуиция, или стадное чувство: «куда все – туда и я». Но Виталик теперь понимал одно: судьба уберегла его дружка-недотепу от всех тех перипетий, в которые он попал менее суток назад.
Неожиданно его мысли прервал исходящий откуда-то снизу, из-под насыпи, шорох. Отчетливо было слышно, как осыпается щебень и летят, катятся вниз отдельные фракции колотого гранита. Перейдя  дорогу, он увидел, как по насыпи пытается взобраться какой-то человек, облаченный в белый длинный халат и чепец. Лица не было видно. Виталик шагнул навстречу. Человек тихо стонал, и по голосу было ясно, что это мужчина. Виталик нагнулся и перевернул его на спину. Чепец слетел, и он увидел, что перед ним пожилой, абсолютно лысый мужчина. Правое стекло его роговых очков было треснутым. Он тихо стонал. Виталик внимательно осмотрел его внешне. Пятен крови и следов насилия не наблюдалось. Нагнулся – спиртным не пахнет. Цвет лица мужчины сливался с  белым медицинским халатом.
– Доктор, вам плохо? Что с вами? – руки начали шлепать его по впалым колючим щекам. Человек открыл глаза.
– Пить…
Виталик снял рюкзак и достал флягу.
– Вкусная… как родниковая… сто лет не пил родниковой воды. Как тебя зовут?
 – Виталий.
– Порфирий… Где Порфирьич, Виталий?
– Доктор, вы тут один.
– Один… я по жизни один… всегда один… какое сегодня число?
– Утром было двадцать восьмое.
– Два дня… мы с Пор…мы как Лешку проводили… дай еще воды…
Виталик вначале приподнял на локоть голову Иосича, потом снял рюкзак и подложил его под него.
– Спасибо…Лешка как ушел, вызвали нас к четвертому. Там все пылало, первую команду увезли. Приехала смена. Помогали им сбить огонь. А там такой сифон… Еще пить…
Виталик аккуратно, мелкими глотками, вливал в рот мужчине кипяченую воду, набранную ночью в реке.
– Горе это, сынок. Большое, великое горе…
– Доктор, быть может, есть какое лекарство? Я могу вам как-то помочь? Ведь я и сам…
Обычно немногословный Виталик тараторил обо всех своих болезненных ощущениях, рассказывал об увиденном, делился переживаниями с этим случайно оказавшимся на пути человеком, словно хотел успеть. И он оказался прав.
– Иди к людям… расскажи, что произошло… расскажи, что виной всему разгильдяйство, халатность и равнодушие. Виталик, нет ничего в жизни хуже, чем равнодушие.
– Равнодушие в чем?
– Равнодушия к жизни.
– Доктор!
– Я не доктор. Доктор был Порфирий. Я – ин…

***

Виталик брел по бетонным шпалам, не осознавая положение реальности, в которое его  забросила судьба. «Этот странный  доктор…». Точно так, по каким-то неведомым ему законам жизненной драматургии, умирал у него на руках дед, потом отец. Виталик привык к  чужой смерти.  Но ему никак не хотелось умирать самому. Жить, осознавая, что скоро наступит день, когда с неба спустится ангел и позовет пойти за собой. И у тебя не будет никакой альтернативы к предложению, от которого ты не сможешь отказаться. Никак. Грани сознания сотрутся, и теперь ты всецело принадлежишь ЕМУ. Неуемному властителю, собирающему на Земле в свою разномастную армию бедных, богатых, провинившихся, зарвавшихся, добровольцев и просто состарившихся людей.
Шпалы привели к расположенным на две стороны платформам. «Семиходы», сосед был прав». Теперь нужно было найти телефон и срочно позвонить домой. Виталик увидел расположенный рядом с будкой обходчика колодец. Гнутое жестяное ведро полетело в глубину вертикального бетонного коридора. «Колец десять…», – предположил Виталик. Ему показалось, что последний километр пути самочувствие стало налаживаться. Рвота прошла, ужасно хотелось пить. Вращая рычаг, он поднял ведро, намотав на сварной из арматуры барабан серую оцинкованную цепь. В руках прибавилось сил, и ему показалось, что он сможет осушить все ведро целиком.
Кроме будки обходчика и закрытой кассы, на полустанке ничего не было. Нужно было идти в Припять. Виталик на всякий случай еще постучал в будку, но никто не ответил. До Припяти оставалось совсем ничего. Идти в центр вдоль путей не было смысла, и он свернул в сторону перпендикулярно «железке», проходящей под путями дороги.
      
***

Город встретил подозрительной тишиной. Не были слышны звуки, исходящие от летящих по шоссе автомобилей. Не доносились обрывки человеческой речи, не звучала музыка. Во дворах не играли дети. Магазины и заведения службы быта были закрыты, что показалось еще более странным.
Виталик увидел две красно-желтые телефонные будки. Запущенная в карман линялых «чухасов» рука нащупала двухкопеечную монетку.
– Вот уроды! Вандалы! – он выругался при виде вырванных «с мясом» телефонных трубок. Улица уходила куда-то в сторону, и он решил попробовать пройти дворами. Стоявшие в шахматном порядке девятиэтажки напоминали поставленные на ребро спичечные коробки. Выросший в добротной «сталинке», Виталик не любил типовые новостройки.
Под домами напротив палисадников стояли одинокие машины. В основном, «Жигули» пятой и шестой модели. Обычно вокруг одного из железных коней обязательно крутился какой-то дядька и что-то там делал. Сейчас не было ни души.
Виталик давно понял, что население города Припять эвакуировали, и он остался, возможно, единственным заложником непростой ситуации. «Людей нет. Идти не к кому. Транспорт не ходит. До Киева далеко…». Мысли выстреливали короткими очередями. «Аптека… нужно искать аптеку…». Он вспомнил, как часто ему попадались идущие рядышком, тандемом, таблички «Аптека» и «Сберегательная касса». Либо это так было задумано архитекторами, для удобства пожилого населения, составляющего основной контингент посетителей, коротающих время в очередях за пенсией или лекарствами. И он не ошибся. Зрение несколько улучшилось, и глаза через ненавистные их хозяину очки выхватили на углу следующего дома зеленую табличку с надписью «Ощадна каса». Теперь осталось найти аптеку.
Обогнув здание с торца, Виталик увидел длинную, окрашенную в белый цвет витрину с красным крестом над входной дверью. Аптека оказалась круглосуточной, но дверь была заперта. Руки нащупали дежурный ночной звонок. Тишина… он нажал еще раз. Потом еще… и еще…
Виталик набрал полные легкие воздуха и, что есть силы, крикнул. Казалось, что от его крика задрожали в соседних домах стекла и загудела витрина. Он обвел глазами застекленные лоджии и балконы. Никого…
Его снова стало тошнить, и он перегнулся через перила крыльца. «Телефон… в аптеке есть телефон». Он подобрал валявшийся неподалеку осколок битого кирпича и, что есть силы, швырнул в витрину. Звон битого стекла, разлетавшегося на мелкие куски, складывающиеся в воздухе сюрреалистическими фрагментами калейдоскопа, испугал его. Виталик зажал ладонями уши. Теперь главной задачей было найти телефон. Он отодвинул защелку двери перегородки, отделяющей торговый зал от провизорской комнаты. В коридоре было темно, и нужно было отыскать выключатель. Щелкнул поднятый вверх рычажок. Бесполезно. Пришлось возвращаться за фонариком.
Мишень рефлектора бродила по шкафам с многочисленными белыми ящичками, подписанными, хоть и на русском, но непонятными сокращениями и словами. «Мало света!». Подстроилась фокусировка, и теперь фонарик светил желтым ярким пучком. «Телефон!». В два прыжка Виталик оказался рядом с плоским коричневым аппаратом, но долгожданного гудка не последовало. «Нужно залезть под стол, внимательно осмотреть розетку, пройти вдоль шнура…».
Линия была отключена. Раздосадованный Виталик со всей силы швырнул аппарат об пол, и тот с металлическим звоном вмонтированных в корпус колокольчиков разлетелся на мелкие куски…
Нервы были на пределе, и пальцы полезли за сигаретой. Закончив перекур, он направился в сторону внутренней витрины и разыскал гематоген. Сладкий вкус детства немного успокоил его. Тошнота отпустила, но по желудку прошло нехорошее урчание, и Виталик понял, какой «приятный» сюрприз теперь предстоит ему пережить. «Трава… мама мне заваривала траву… Но какую?». Замок стеклянного шкафчика не поддавался, и пришлось подцепить щеколду ножом. «Пустырник…Зверобой…Чабрец…Ромашка…». В его руках шуршали невесомые картонные коробочки с проверенными временем народными средствами. Но никого не было рядом, чтобы подсказать, какая из них для какого случая. От безысходности хотелось плакать. Он находился в аптеке. Вокруг него было море лекарств. Была провизорская лаборатория, где мастеру своего дела ничего не стоило в считанные минуты просчитать формулу препарата и произвести на свет тот или иной целительный порошок. Но никто не мог ему помочь в данной ситуации.
И тут его осенило! «Журнал! У них должен быть какой-то журнал, справочник, тетрадка, по которым толстые очкастые тетушки, стоящие по другую сторону прилавка, ориентируются, если диагноз или жалобы им не знакомы». Виталик, как горная лань, забыв о недомогании, бросился на поиски заветного справочника.
«Paracetamol... Acidum acetylsalicylicum...»
Страницу за страницей  он перелистывал засаленные, исписанные разноцветными чернилами каракули с незнакомыми ему медицинскими терминами. Виталик понял, что самому ему не разобраться во всех этих премудростях латыни. От бессилия опустились руки, и он заплакал.
Человек, волею судьбы оказавшийся Робинзоном на еще обитаемом двое суток назад острове, теперь, при наличии неизвестных ему лекарственных препаратов и продуктов питания, должен был бороться за жизнь. Выжить в тех непростых условиях, в которые его с головой окунула суровая апрельская действительность. «Здесь жили люди. В квартирах наверняка должны быть энциклопедии, справочники… Я найду. А они вернутся. Люди обязательно вернутся…».