Бабушкины шутки

    Мне одиннадцать лет. Совсем недавно умер отец. И моя мальчишечья чистая душа не разогнулась ещё от такой тяжести, свалившейся на неё. Под впечатлением всего этого я как-то замкнулся, мне не играется со сверстниками, не хочется сидеть на реке с удочкой – всё это кажется недостойным занятием и кощунственным даже. Очертания окружающего деревенского мира для меня стали суровее, будничнее, и теперь перед лицом непрошедшей ещё беды требовали от меня дел более взрослых, с пользой для моей осиротевшей семьи.
    Вон ещё дров не полностью наготовили на зиму. Мама тоже не пришла ещё в себя, и в лес не ездим, допиливаем дома вручную, что осталось, по вечерам, а я утром и днём колю чурки и складываю  в поленницы швырок.
    Колхоз ещё не разрешил косить сено для своих подворий, потому как  для колхозного скота сена заготовлено ещё не полностью. Забота о своей скотине висит надо мной. Вчера достал с чердака косу седьмого номера, отбил, как мог, наточил – опыт такой у меня имеется. Прихватил брусок, бидончик с водой, хлеба и огурцов с солью, отправился на гривы к Андрикову озеру. Там среди ржаных полей на пустошах всегда наши покосы. Твёрдо решил: буду косить помаленьку и втихаря…
    Косил без устали, на сколько позволяли силёнки. Вечером, прихватив пустой бидончик с узелком и спрятав косу под ряд. Отправился домой. Дорога знакома. Прохожу желтеющую уже,  высокую рожь – так ближе.  Дальше по просёлку надо идти полем, через солончак, а вон уже за околком будет видна деревня. Иду устало, по-взрослому наработавшись.
   Дошёл до солончака, оглядываюсь вокруг, вон и вышка деревянная геодезическая. Захотелось подойти к ней.  Иду, в солончаке тоже интересно. Перепёлок полно, можно и гнездо отыскать. Гнёзда не зорю, подержу в руках тёплые рябенькие яички, положу назад – пусть перепёлочки выводятся!
   Дошёл до вышки. Смотрю вверх. Слазить на неё или нет? Люблю лазить на неё, и с высоты посмотреть хочется. По трём гниловатым уже, одряхлевшим лестницам, кое-где без перекладин, залез на самую высокую площадку. С неё хорошо и далеко видно. Деревня вон, рядом – через прокоп – Андриковский канал и луг….
    Осторожно спускаюсь по ветхим перекладинам лестницы. Солнце село, надвигаются душные сумерки, трещат кузнечики, перепёлки шмыгают под ногами, изредка взлетают, а те, что сидят в отдалении, уже завели вечернюю песенку, «фьють – пюре» - спать пора, что означает «спать пора», так говорила мама.  А перепёлки шмыгают, изредка взлетают и тут же опускаются в мятлику, трава так зовётся солончаковая, такую не сразу и скосишь – стебель тонкий и длинный, всегда. В любое время года полусухой и желтоватый, а в конце короткая метёлочка, не понять из чего, соцветия или семян уже. Идёшь по ней, она после ног твоих пружинисто разгибается, и следов твоих уже нет, дорожки среди травы нет, а подует ветер – она волнами ходит, но не гнётся – мельтешит. То ли за это её так называют – мятлика, то ли – за семена, бесцветные метёлочки. Интересно…
    Иду дальше, по клеверу уже у околка, за ним и деревня. Вижу – из околка идёт кто-то мне навстречу, узнаю - не узнаю, гадаю – кто бы это? Женщина идёт пожилая, в халате рабочем коричневом и в платочке чёрном, сбоку корзинка у неё.
   -  Бабушка Непрелёва, - думаю,  - она каждый год приезжает из Ленинграда, родилась здесь ещё до революции. В родные места её тянет. Собирает здесь летом клубнику лесную, лекарственные травы, сушит. С мамой дружит, живёт у соседей. Хорошая бабушка. Только почему-то поздно она в лес собралась, смеркается уже.
   Отмахиваюсь от мошки и комаров, поравнялся с бабаушкой. Она от комаров не отмахивается – платок глухо на лице повязан. Идёт и идёт  мне навстречу.
   - Здрасьте, Христинья Андреевна, - кричу. Бабушка в ответ приседает и что-то в траве ищет, уже нагнувшись, отвечает незнакомо так: «Здрасьте, здрасьте, клубок напастей, кончик найдёшь – домой придёшь…»
     Про себя удивляюсь – складно-то как, но к чему тут клубок да напасти. К тому же мне показалось, что бабушка спрашивает: «Домой идёшь?»
    - Домой, домой, - отвечаю я странной почему-то бабушке. И иду восвояси, но оглядываюсь – что-то не похожа она на нашу приветливую Христинью Андреевну. А бабушка идёт по клеверу, приседает - разгибается, приседает – разгибается. И так удаляется.
  - Может, клевер собирает для лекарства, - думаю, иду дальше. Ещё оглядываюсь. Бабушка уже идёт по солончаку, по мятлике, нагибается регулярно, что-то ищет. Там ни клубники лесной, ни клевера нет. Чего это она? А сам думаю – что-то странно всё. Нет, не наша это бабушка….
   Радуюсь –  домой иду. Прохожу меж последними околками. Там должно быть поле, за ним – прокоп, Андриковский канал так зовут сельчане, а там – и до дома рукой подать. Но… за околками -  только поле, а деревни не видно и не слышно. Комары едят. Озадачен…
    Думаю – правее немного взял, хотя – нет, стою на дороге меж околков, а дорога эта всегда домой вела. Но всё же: ошибся – думаю. Так через дорогу,  что из Верх-Ичи ведёт всё равно выйду к реке, а потом – и к деревне. Странно… странно….
    Оглядываюсь, а вышка-то рядом почему-то, за мной, хотя её не должно бы быть видно – за околки зашёл, а она – вот тебе, через поле, а на поле том –  всё бабушка в коричневом халате. Пройдёт шага три и – присядет, пройдет шага три и – присядет. Странно… Особенно когда заметил, что бабушка приседает так резво и через равные промежутки – через три шага ровно. Нехорошо как-то стало - не бабушка вроде, а заведённая игрушка…
    Иду дальше как во сне, ни на какие ориентиры не смотрю – иду и иду. И прихожу на то место, где только что косил.
   -Ну, - думаю, - ничего – отсюда дорога известна, и вышка-то – то – вон она.
    Через рожь опять выхожу на просёлок. А вышка вот, справа – правильно стоит. Но уже темнеет. А про бабушку забыл напрочь, и не видно уже ничего чуть подальше. Держусь прямиком по дороге на те последние околки. Захожу за них, а деревни нет. Оглядываюсь на вышку. Она стоит опять правильно – правее, сзади, но… из-за околка-то я не должен бы её видеть. Впереди поле, а деревни нет,… Нет деревни.… Не может быть – и иду через поле. Что-то знакомое угадывается на поле и в его очертаниях, но деревни нет…
    Иду и иду в сумерках и оказываюсь … опять на своём покосе. Раздумывать некогда. Опять выхожу через рожь на просёлок, по нему – к  тем околкам, до них всего пара километров, выхожу за них и оказываюсь… опять на покосе. А деревни не видно и не слышно, и скотина не мычит. Не чертыхаюсь уже, до того ли, и так уже по уши в чертовщине. На покос обратно выхожу, а через рожь ни разу не шёл. Стемнело. На западе уже только признаки отблеска заката.
    Делать нечего – домой как-то надо попадать. Беру от покоса своего по ржи левее, но там дороги нет, там глухие околки, но между ними есть прогалины узкие, не ошибиться бы – так к деревне поближе.  Так думаю….
    Прохожу рожь, мокрый весь – роса уже выпала. В темноте угадывается промежуток между околками, стараюсь идти туда. Прохожу лес, чувствую – местность понижается и в темноте упираюсь …  на километр дальше, но за моим покосом в стожок. Я знал это место. Оно поближе к озеру и ряму, в низине и до него примерно с километр, в противоположную сторону на север, с другой стороны совсем. Стожок этот с зимы остался, не воспользовались им соседи – снега были глубокие.
    В темноте разворачиваюсь в сторону гривы, к ржаным полям, через мой покос, и опять иду через рожь. Выхожу на просёлок в сторону деревни. Справа, западнее – небо светлее, там и вышка – правильно иду. Иду, иду к тем последним, у деревни, околкам и упираюсь… опять в стожок. Вон там и рям с озером, на озере в темноте гагары и утки перекликаются.
   Делать нечего – ночевать надо. Пытаюсь вырыть нору в слежавшемся затхлом сене. Весной-то снежок стоял в воде. Кое-как вырыл нишу с южной стороны стожка, ободрал в кровь руки о жесткое сено. Прислоняюсь в нишу и закрываю вход пластом прошлогоднего затхлого сена.
    Надо ли говорить, как мальчишка такой впервые один в лесу ночевал. Хотя, леса мы, деревенские дети,  днём нисколечко не боялись. Кричал в ряму филин, сова в темноте садилась на стожок, шуршала опереньем, невидимая,  таинственная, возились, попискивали в  сене мыши – до сна ли. К тому же на выходе из низины у околка всю ночь стоял кто-то – курил, что ли? Огоньки мелькали. Смотрел, смотрел – нет вроде бы,  на одном месте огоньки, а, может в темноте глаза чьи-то светятся. К утру погасли огоньки, но комары всю ночь донимали.
     Утро едва задымилось туманом сквозь рассвет, а я уже покинул свою нору, по мокрой траве сквозь туман добрался до своего покоса. Иду опять через высокую мокрую рожь к дорожке, что прямиком ведёт к тем злополучным околкам, за которыми,  уверен – деревня. Вышка так же стоит за солонцами – правей. Правильно иду – думаю. Туман рассеивается. Вижу – от околков мне навстречу идёт кто-то в коричневом, пересекает впереди меня дорогу в сторону солонцов – к вышке, и… приседает, наклоняется, приседает каждые три шага. И так уходит…
    Нехорошо как-то стало, когда вспомнил про вчерашнее, но  и любопытство моё никуда не денешь. Вглядываюсь вослед – так и есть… бабушка вчерашняя. И опять наивно думаю – что же она такую рань тут делает. И сворачиваю во след приседающей бабушке, встряхиваю росу с той самой травки – мятлики, отчего остаётся после меня на траве тёмная дорожка. Но вот… от приседающей старушки такого следа не остаётся.
   - Эге, - думаю, - да тут нечисто что-то – и дальше не иду. Но страха уже нет, какая-то растерянность в моей наивной душе, а любопытство пересиливает. И гляжу во все глаза во след удаляющейся старушке. А в тумане уже и не разобрать кто. Уже и не фигура старушки, и уже не приседает это нечто и не наклоняется – катится коричневый ком по росистой мятлике, мельтешит иногда, удаляется, но следа на росистой траве нет. Глаз не свожу, а понять – что же это такое, не могу. Нет уже и того катящегося коричневого кома, в тумане по росистой траве уже скачет что-то коричневое, похожее на большой мяч или небольшой шар, мимо вышки в сторону леса, подпрыгивает иногда над низким нижнем слое тумана. Напрягаю зрение.… Но там уже заяц скачет серый, нет, кажется, коричневый почти, летний заяц. Отчётливо вижу - ушки заячьи, кажется.  Скрылся в тумане….
    Верю и не верю всему увиденному собственными глазами. Поворачиваю к дороге, дошёл до околков и слышу мычанье скота, пощёлкивание кнута и окрики пастушьи. Стадо на пастбище гонит дядя Лёня, в тумане и не видать, но голос его….  Блеют овцы, мычат коровы, в деревне кто-то уже косу отбивает – слышно. И петухи поют. Верю и не верю – деревня. А вчера-то ничего не было здесь, не видно и не слышно. А стадо по траве уже бредёт мимо меня….
    По деревенской улице со стороны нашего дома идёт мне навстречу Христинья Андреевна, улыбается, удивляется: «Где ты пропадал, тебя дома обыскались со вчерашнего дня?» Приветливо смотрит серыми глазами сквозь очки. На голове тёмный платок, коричневый длинный, но домашний халат байковый, глухо застёгнут, перепоясан, в руках корзина – уже в лес собралась.
    Я остолбенел, но тут же и обрадовался – нет, не та это бабушка, что в поле мельтешила – приседала, да потом в нечто неизвестное превратилась – не – то в шар коричневый, не-то в зайца.
    Но кто же это был в поле? Сразу-то мне не до истины было – устал больно и страху натерпелся во время ночёвки. И вид мой, наверное, был жалок. Впрочем, лица-то бабушки той, что в поле, я и не запомнил – она сразу же приседать, наклоняться стала, в траве что-то искать. Запомнил взгляд только – необычные, зелёные, прозрачные серо-зеленые глаза, кажется, и зрачки тоже необычные – чёрной точкой. Взгляд не тяжёлый, а с лукавинкой, хитровато-насмешливый, шутоватый. Ну, простите, и шуточки….
    Только знаю, до этого таких глаз не встречал ни у кого.
    В ту осень мне предстояло учиться в пятом классе в Верх-Ичинской школе. Однажды на перемене стояли мы на мосту через реку  Ичу, что рядом со школой. День солнечный осенний, тёплый ещё. Зазвонили на урок. Все побежали в классы, я чуть поотстал, но потом тоже поспешил с моста и увидел: идёт навстречу бабушка в коричневом рабочем халате, в тёмном  платочке.  Корзиночка  с грибами в руке. И глаза зелёные такие, молодые, зрачки маленькие такие – чёрной точкой, уставилась на меня неприятно как-то сразу, но потом со смешинкой- лукавинкой. На губах у бабушки усики реденькие черные, неприятные, и губы улыбаются чуть приветливо, насмешливо. Зелёные глаза моргнули раз-другой, кажется, узнав меня, и зрачки – точечки потеряли ко мне всякий интерес. Прошла бабушка…
   Бабушка прошла, не оглянулась, а я истуканом стоял на мостике – глаза-то, глаза…. И усики тоже…. Про усики у бабушки только сейчас вспомнил.
    На урок опоздал чуть, прибежал  запыхавшись. За партой перевёл дух, спрашиваю у соседа, Миши Томилова: «А что  это за бабушка, что на мосту встретилась?»
    -Да Груздиха это – бабушка, - ответил он как-то нехотя, - а чо?
     А «чо», я ему не стал рассказывать….
     Потом только узнал от местных, что водились за этой бабушкой такие «шуточки». Да  всё же не верил я в это, пионером был тогда.
     Вспоминал о той злополучной ночи, обо  всех тех невероятностях, что тогда произошли со мной.  А  Христинья  Андреевна – то тогда приболела, пролежала весь день, так что в лесу она тогда и не была. А вечер и ночь она пробыла с моей мамой – я потерялся, горевали вместе.
               
Январь 2008г.