Со глуби дна

                Каждый пишет, как он слышит,
                Как он дышит, так и пишет.
                Не стараясь угодить.
                И кому какое дело,
                Так природа захотела.
                Почему не нам судить.
                Б. Окуджава


29 августа. День канунный, прощальный, самый трудный.
С утра позвонила Мария, уговорила на прогулку. И то. Нынче что-то отмечалось на муниципальном уровне, и у меня непростой денек. Прогулка не помешает. В девять уже вышли.
Идем, городок - аульчик встретил пустынными улицами. Обывателей нет. Но громко звучит музыка. Смонтированы сцены. Коробейники заставили лотки сувенирами, поделками, пирожками. Улыбаются, приветствуют. Нас. Меня и Дочь. Мы первыми встречаем праздник. Какой, не знаю, не суть. Суть, что рядом, что аура на двоих одна. Бредем себе по летним улицам, взявшись за руки. Седой дядя и длинноногая красавица четырнадцати лет, очень больной ребенок. Гремит попса, суетятся, мельтешат затейники. А нам тихо-тихо, тепло-тепло, радостно внутри. Сейчас, сегодня. А завтра я уйду в крутой одиночный поход. Зачем? Затем. За свои пятьдесят лет я не сносил и десятка костюмов, сменил пяток диванов, пяток автомобилей, не сберег три семьи. Но прошагал, проплыл, проехал десятки тысяч километров, находил и терял друзей, влюблялся, выл на Луну, брошенный, совестился, терзался, бросив сам, и снова уходил в горы, в тайгу, в тундру. Затем! А смысл жизни – вот он, слева шагает, и чуть заметно, понимающе улыбается. Родная душа. А мне страшно. Я не герой. Но все равно уйду. И пройду, и вернусь к Машеньке, капризной, несправедливой и бесконечно любимой.
Потянула к лотку с колечками и бусами. Выбрали взаимно малахитовую нитку. С раннего детства отмечал полную идентичность  наших вкусов, сошлись и в этот раз. Купил, подарил, надел на тоненькую с просвечивающими жилками шейку. Поцеловал в висок. «Живи, дитя, живи долго, трудно тебе будет, но запомни, как я любил тебя…. Тьфу ты, люблю, конечно».
Площадка и улицы понемногу заполнялись праздными шатающимися. А мы-то как-то при деле, вроде, и при том все равно одни. Идем себе. Встретили знакомых. Ребенок оперся на папкин локоть, прислонил претенциозно головку к моему плечу. И щебечет, щебечет.  Всегда удивлялся, проходя с ней через город: здоровается чаще меня в два раза. Поболтали, дальше путь держим, а дороги той – хорошо километр, и ходу – час. Но как он дорог этот час. Полнится теплом и покоем душа. Спасибо, солнышко мое.
Когда пространство заполнили толпы, дочь, естественно, застряла в коловороте друзей и подружек. А я, попрощался, маскируя дергание кадыка, направился в гараж, проверять, готовить, паковать снаряжение. До середины ночи работал, и неподвластно отчаянно грустил. И запечатал в сердце, как на граните, крепче, утро какого-то праздника. Очень трудный и легкий день.

30 августа. Первый день пути. Смазанный.
Выехал с геологами. Незнакомыми. Ну, и выезд. В семь тридцать был уже на базе. Разгрузился, привязал Потапа, запарковал «Ниву» на указанное место, надеюсь, не вечное, хотя дурные мысли в голове роились навозными назойливыми мухами. И до одиннадцати часов наблюдал чужую суету, что нисколечко не укрепило дух, но принесло конкретную пользу. Собирался месяц до последней полночи. По спискам перепроверенным. А спиннинг забыл. Да…. Выручил Борисыч, привез свой «самурай», успел.
Родимая сторонушка еще не скрылась за холмом, когда тосты в кунге  посыпались на пассажиров и из пассажиров, как сосновые шишки. Волей-неволей, но скромное участие принял. Дорога за этим процессом как-то смазалась. Тем паче, дорога знакомая, сотни раз еженная. За окном елки-сосенки, болота, в голове думки всякие. О программе на ближайший месяц: пройти Поной, самую протяженную реку Кольского полуострова, от истока до устья вдвоем с Потапом и только на веслах. Это четыреста с лишним километров. Если получится, выйти в горло Белого моря, добраться до села Сосновка. Еще сто километров. Погостевать на тоне мыса Красный, поморам которой я заочно представлен моим троюродным братом Александром, Царство ему небесное. Оттуда на теплоходе «Клавдия Еланская» до ближайшего порта. Запасной вариант вертолетом четырнадцатого сентября из села  Поной, добрые люди обещали взять. Посмотрим. В моих походах всегда трудно бывает организовывать заброску, а как выбираться из самой глухомани, я не озабочивался. Как-нибудь выберусь, планировал по-русски, на авось. И всегда выбирался, и денег хватало, и к концу отпуска успевал. Думки сменились воспоминаниями о близких-родненьких, разлука еще не началась, а уже тосковалось. Миня, Ваня, Маня – доченька, егоза.  Годика в четыре проказница в помощь маме замочила постельное белье в помойном ведре. Как  силенок хватило. А кошке покрасила лапки под носочки, а …
- Сосед, чо приуныл?
- Да нет.
- Куда тебя черти несут?
Дистанционироваться не получилось. Что делать, придется общаться, хотя бы из благодарности, что везут. Пустой разговор потлел и затух. И не черти меня несут. Просто дух бродяжий с годами незаметно, неуловимо и неумолимо покидает душу. Сердце и тело обрастает жиром. Впереди катастрофа? Дорога, только дорога лекарство, и только двигаясь, можно узнать, что там, за поворотом. У нас же за поворотом – очередная стопка. Но радует, что дракой пока не пахнет. Но будет, наверняка. Такой  мы народ. Не национальность – народ. Совсем недавно наблюдал с лоджии двух датых парней у соседнего подъезда. Подошли, код не знают, звонят по мобильнику. Абонент не отвечает. И тогда звонивший в сердцах шарахает трубку об асфальт. Стоят, матерятся. Один подает здравую мысль: «А как же мы попадем теперь?». Дошло и до хозяина телефона, что он не плюнул от злости, а исключил возможность контакта.  «Ну, ё-мое, ну, ё-мое», - пытается собрать разлетевшиеся куски. Смешно это или грустно, не важно. Важно, сможем ли мы так жить? Забегая вперед, скажу, что драка будет, и нехорошая драка, с поножовщиной.
Приехали на участок часов в восемнадцать. Пересменка прошла в той же обстановке, уже не веселья, а хмельного угара. Вспоминаю заброску на Стрельну и лагерь геологов в начале пути. Уютную столовую в палатке, толковую беседу. Другой мир, день и ночь. Если кто-то из моих попутчиков прочитает эти строки, и обидится, мол, ему помогли, а он хулит,  то зря.  Я просто называю вещи своими именами. Вам в назидание.
Рюкзаки и Потапа я пристроил под стенкой кандейки, подальше от очагов бедлама, а сам с раскалывающейся головой от дороги, водки, курева, пустой болтовни ждал. Вездеходчик Борис, соратник из геологического прошлого, первый понял, что компании я не нужен, и с традиционной полевой щедростью предоставил свой вагончик, уведя в ночь гомонящих собутыльников.
Блаженно растянулся на нарах. Сознание угасало, навалилась дремота, но слух уловил нарастающую суету в лагере. Обулся, вышел. Оказывается, прибежал гонец от уехавшей вахты. Молодой водитель, глядя на ветеранов, не рассчитал сил в борьбе со «змием», и в неадекватном состоянии засадил полноприводный КАМАЗ в болото по самое некуда, в двенадцати километрах в сторону города.
Борис, я и еще двое молодых непьющих   помбуров отправились на МТЛе в спасательную экспедицию. Как вернулся, как лег спать – уже и не помню. Наверное, даже не поцеловав виртуально любимую и чад своих повзрослевших.

31 августа, второй день пути. Решающий.
Все опохмелялись. А мы с Потапом старательно путались у них под ногами. Время шло, да и ситуация складывалась беспокойная: отдельные хмурые личности вчера пожадничав, остались без опохмела. Ничего другого, как присматриваться и принюхиваться к  моему багажу в эти туманные головы не пришло. Пару раз отшил их примитивные провокации. Часов в двенадцать меня заметили таки, и даже вспомнили об обещании довезти до воды. Мое незатейливое мелькание перед глазами, причем молчаливое, так советует опыт,  возымело успех. Повезли, и привезли прямо к речке. Правда, по дороге вездеход антинаучно разулся на ровном месте. Боря ходить уже не мог, я  лет двадцать не ставил гуськи. Выручили опять два трезвых помбура, мудро отправленных мастером в часовую поездку: грамотно и ловко расшили, накинули и сшили  гусеницу. Также ловко, пока я разгружался, они выдернули по паре хариусов. Глядя на это матереющее поколение, хочется надеяться, что у нас еще не все потеряно. У нас… - это у нас. Ребята просили-просили вездеходчика задержаться хотя бы на полчаса, но Боря был неумолим: «Домой!». Состояние, когда  было очень хорошо, неотвратимо оставляло его. И ничего веселого в ближайшие двое суток ему не светило. Но все-таки принял «стременную», ткнул пальцем в карту: «Ты здесь», развернул вездеход и погнал с грохотом.
Наконец я один, и, наконец, Потап  на свободе, без поводка на шее и заигрываний пьяных попутчиков. И хоть лязгал в лесу, удаляясь, вездеход, но слышал я тишину. Планы, которыми грезил, вынашивал, лелеял годами, начинали реализовываться.
-Ну, здравствуй Элнйок, брат Поноя.
Огляделся, бережок уютный, опушка соснового бора, ягодки, грибочки, ягель. Излучина неширокой речки с прозрачнгой приветливой водой. Глубина пятьдесят – восемьдесят сантиметров. Дно вот оно, чистенький песочек. Рыб не видно, но есть они тут, есть. Не спешить бы, расположиться с толком, настроить душу в соответствие с обстановкой. Но рядом дорога, упаси, Господь, вернутся. Даже кто не разделяет моего стремления к одиночеству, после этих двух дней понял бы точно, как хорошо  на реке без никого. Собрался за полтора часа. Получилось не совсем удачно, это всегда так в первые дни, через трое-четверо сборов всякий предмет найдет свое место, процесс пойдет автоматически, освободится голова для восприятия Божьего мира, мыслей о высоком. И помечтать можно будет по ходу. «Вдруг, когда вернусь, меня будет ждать  Она. Ладно тебе…» . В пятнадцать сорок пять мы отчалили.
Эй, приятель, поживей разворачивай парус,
Йо-хо-хо, веселись как черт!
Одни убиты пулею, других сразила старость
Йо-хо-хо, все одно за борт!
Первое походное закурение, как на мостике без трубки. Первые гребки веслом. И … . Нет, что-то не так в этой природе или во мне. Уперлись в гребенку.
За оставшиеся полдня обнес три завала, перепилил три гребенки, и на седьмой преграде выдохся напрочь. Да и то, километров десять прошлепал, на первый день хватит. Лагерь пришлось ставить среди болота, кочек и чапыжника. Кое-как нашел пятачок под палатку, лодку оставил на воде, перед препятствием. С сожалением вспомнил место старта. Не завалы, вернулся бы. Хотя не завалы, ушел бы дальше. Эх жизнь моя неправильная.
Поел немудрено у скромнейшего костерка и пошел, нет, полез спать с последней мыслью: «уже глушь и можно начинать мечтать о нашей встрече?» Заснул, и замерз до полусмерти – летом, ни фига себе.
1 сентября. Третий день пути. Приятный.
По причине ночного колотуна спал все утро. Выспался. Прекрасный солнечный день. Лес наполовину уже осенний, Элнйок журчит мирно. Кажется нам рады. На завтрак соизволил откушать кефир и кофе. В двенадцать часов погреб в прекрасном настроении. Блики от воды солнечными белками скачут по стволам деревьев, серебряные паутинки над рекой, приличная скорость и… Конечно, завалы. Река извивается крайне активно, более пятидесяти метров пройти прямо не получается. Север то впереди, то сзади. На поворотах струя упирается в береговые бугры, и естественно подмывает морену. Подмытые куски обрушиваются в реку да вместе с дерном, кустами, деревьями, а реки всего шесть метров поперек, и водная дорога перекрывается. Стволы, которые не дотянулись до противоположного берега, пускаются вплавь до ближайшего закрепившегося препятствия. Там хлам копится, мокнет, тонет, и вырастает запруда - «не горюй бобрята». И если плыть почти кругами и не скучно даже, то перетаскивать плавсредство и пожитки с обрыва под обрыв по кустам и дебрям очень трудно и тошно, и обидно, ведь ничего плохого тебе, речка, не делал. Хотя бывало и похуже: я к любимой с цветами и трепетом в сердце, а мне в приоткрытую дверь пакет с тапками и зубной щеткой, «нате».
Весь день обносил завалы, пилил, таранил. Бедная моя «Полина», как выдерживает: не бревнокол ведь, а резиновая лодочка. На четвертом завале прихватило сердце. Лег в лодку, сосал валидол, и дрейфовал по течению, любуясь тончайшим кружевом вершинок дерев на фоне бежевого родного неба. До следующего завала отошел. И все-таки, здорово!
Мы с тобой пройдем по кабакам,
Команду старую разыщем мы,
А здесь, а здесь мы просто лишние.
Давай командуй, капитан.
Стоянку выбирал долго и разборчиво, получилось удачно: и пляжик есть, и полянка, и сухо, и дрова, и красиво окрест, и время в самый раз – семь часов. Поставил лагерь в соответствии с ландшафтом, в эстетическом соответствии. Приготовил кострище, дровишки, воду, посуду. Пора и за спиннинг – местечко у пляжа успокоилось, там ямка и течение. Простенько, но обещающе. Пять забросов: один сход и два хариуса граммов по семьсот, в двух шагах от дома, а то…. На ужин поднесли рыбу, и печеную и пареную, объелись и я, и Потап. Лепо. «Ик». За чаем решил освоить  GPSку. Освоил методом тыка, чтобы офанареть. Координаты моего нынешнего местонахождения соответствовали старту. Но мышцы, мышцы-то ломит. Наверное, палец у вездеходчика великоват был.
 Вечер приятно затянулся. Листва шумела, речка шуршала, угли рдели, а я общался с Вами, разговаривал даже. И почти явно чувствовал Ваши совершенные руки на своих плечах, и точно явно видел смеющиеся глаза напротив. Закон такой: счастлив ты или вчера, или завтра, а в этот вечер… - нет, спать, смешон мужчина, живущий прошлым.

2 сентября. Четвертый день пути. Самокритичный.
Наутро солнышко через тучки, ветер и на весь день так. Сильный ветер то мешал, то помогал, гребу то против, то по. Заковыка в другом. Понятное дело, река меандрирует-премеандрирует. Выговорить непросто, а уж определится с местонахождением - вот беда. Порой два  часа  крутишься у одной елки. Но больше вреда от собственной головы. И карта перед глазами, и навигатор, хоть и старого поколения, но координаты и направление к точке выдает. И совет пьяного Бори помню: «Не уйди в Чурозеро».  И что? Вот гребу-гребу, головой верчу, считаю притоки справа, слева, повороты на север, восток, фиксирую все, сверяю с картой. И… выхожу на просторы Чурозера! Да еще как! На байдарочных веслах против ветра и течения против. А что, издалека видел данный водоем, теперь вот сподобился и весла намочить, и руки, и плащ. Ничего особенного, короткая волна, серая вода, шесть на два километра, обычный размер. Вдали остров лесистый читается. Занимателен же исток протоки из озера в Элнйок. Она буквально вылезает с большой воды, сворачивает под девяносто градусов и тянется вдоль кустарниковой шириной до десяти метров косы. В той дырки, лодка пройдет, срезающие путь на просторы, а может в тупики. Проверить не рискнул, вышел по-честному. Здравствуйте! Прощайте! Даже спиннинг не достал по щучке ударить. Не до баловства, думать надо. Зачалился, курю, напрягаюсь умственно. Вроде бы видел подозрительное место километра два назад, слева по курсу. Еще подумал, почему бревна в куче только здесь. Прошел мимо, лень сделать несколько гребков в сторону, изучить. А ведь детей учил – ленивый работает больше. Ситуация  в точности, как на Поное три года назад. Там тоже видел протоку, ведущую к   Кинемуру, но ушел влево и два дня потерял, а здоровья сколько. Еще прибор хитрый - врет, зараза, по высотным отметкам особенно, или карта врет. Да и маслица в головку капитана добавить не мешало бы. Жалко не времени, не труда, жалко сил, их у меня не много. Шестой десяток никак.
Вернулся. Точно,  где бревна,  в кустах, двумя протоками течет долбанный Элнйок и про меня не думает. Проскребся, стало веселее.
В шестнадцать часов  опять зашалил мотор. Если так дело пойдет, не дойти мне до финиша. Тьфу-тьфу. В этот раз лечился народным способом или буровиковским. Оказалось эффективно. И вода побежала быстрее, и дождик пропал, и греблось увереннее. Теперь не промахнусь.
Меня вчера укусил гиппопотам,
Когда я в джунгли ночью залез,
И вот сижу я здесь, нога моя там,
Гиппопотам ушел обратно в лес.
За весельем чуть не прозевал, как вошел в Поной. Но не прозевал.  Вовремя  поздоровался с Батюшкой Великим. «Со глыби дна» перевел Чарнолусскому абориген Илья необычное имя Пыэнняйог. Именно «г» в окончании. Красиво,маняще. Здесь он, правда, обычная речушка, в  десять-пятнадцать метров шириной и глубиной с метр. Но для того и вышел, чтобы узнать его внизу, у Горла Белого моря. На реке много уток разных красивых. Потап ведет себя спокойно, не то, что в предыдущие  походы. Или понимает, что без ружья я нынче, или просто старый, тоже. Но за норками бросается, чертяка.
Ближе к семи опять нашел пляжик песчаный, как на предыдущей стоянке, и единственный за весь день. За пляжиком колок вековых берез, редко расставленных, травка под ними и белые грибы. Кроны еще зелень с уже золотом, стволы драпированы белейшим шелком, мурава как в России, песочек желтенький просеянный. Палатка стоит ровно, тент натянут крепко. Сделал себе столик, скамеечку. «Репино»! Жил бы да жил.
Мой маленький гном, фи-фью, поправь колпачок, фи-фью,
И брось не сердись, получишь щелчок.
Беги от людей, мой маленький гном,
Беги поскорей в свой сказочный дом.
Где на стенах вместо картин гирлянды ненужных слов,
Где веточка пихты - подарок, ответ на вопрос.
Где чай пьют не из чашек, а из чашечек чайных роз.
Букет на стол рвать не стал - весь в букете. Разложился, хожу босиком. Лето ведь. Босиком пошел рыбачить, точнее шагнул. Побросал блесну, любимую мепсовскую вертушечку. Кто-то тюкает, а не подсечь. Мелочь, думаю. И начал методично веером обстреливать плесик. Опять тюкает. Раз, другой. Подсек таки, тащу. Тяжело  идет, но идет, из воды не показывается. Зигзаги выписывает, но идет. До чего занятно, кто это? Подматываю на мель. Хариус, елы-палы! Да какой! Трехлитровый котелок  был полный с одной рыбины, водички чуть-чуть добавил и луковицу с двумя картошинами.
Пока уха прела, сел писать дневники с лирическими отклонениями. А то все: время, место, условия. Здесь сама обстановка шепчет: пиши подробнее, лирик. Точно. Пишу, и получается. Молодец я. А Вы… ,зря Вы так.
Ужинал вкусно даже смачно и даже романтично. У струящейся чуть слышно воды, за столиком, при свечах. Потом сидел долго со светлыми думками, перебирая как четки дни нашего общения, очень дорогое время, бесценное.
В палатку залезал с неохотой, лесная сказка не отпускала. Засыпал благостно истомно, хозяином, на диком берегу щедрой речки, вытягиваясь в сухом теплом спальнике, расслабляя все мышцы и мышечки.
В полях, под снегом и дождем,
Мой милый друг, мой верный друг,
Тебя укрыл бы я плащом
От зимних вьюг, от зимних вьюг.

Да, чуть не забыл. Речка, которую мы сегодня закончили, я назвал «****ка шаманская». Ну, нельзя же так вилять, твою  мать! Бессовестно.

3 сентября. Пятый день пути. Невезучий.
Елы-палы, искал приключений, получи. Утро – сказка: птички поют, гуляю босиком за утренними туалетами. Взялся сушить носки и стельки. Попутно шевелю мозгами: а с чего им быть мокрыми-то? Повернулся к сапогам, изучаю. Елы-палы, трещины. Повернулся к носкам. Елы-палы, подгорели. Потушил, померил. Японский вариант. Японцем пошел к  урезу со спиннингом. Несколько бросков, несколько сходов. Елы-палы, ну вас. Не Вас, а их. Погреб. Часа через три пошли пороги. Глянул в карту – нормально. Посмотрел в GPS, ну врет, паскуда. Машу веслами, машу, но что-то не так. Систематически обманывать только моя дочка может. Опять карта, компас, навигатор. Трудно, со скрипом протиснулась мысль: «Магнитное склонение». Читаю на затертом уголочке: склонение на 1993 г. восточное 15 град. 44 мин. и т.д. Елы-палы. Позор. Набавил за последующие годы, приложил линейку. Сходится. С удовлетворением пришло и разочарование: я считал, что нахожусь на двенадцать километров дальше по курсу. Надо наверстывать. Перекусил на ходу: сало, лук, краюха черного хлеба. Запил вчерашним компотом из лесных даров. Наверстываю.
Солнце парит, а комара, гнуса нет. Гребу босой и топлес, мерно, мощно, беззвучно, и воды катят мощно и тихо. И вокруг тишина гробовая. Тьфу-ты,  конкретная тишина. Петь даже шепотом не хочется. Гармония, значит.
Краем глаза замечаю движение – норка, вынырнула прямо у борта, нахалка. Глаза-бусинки смешливые. Заглянул в них, и кивнул в сторону Потапа, мол, осторожней. Зверек подмигнул благодарно, и исчез в прозрачной воде также без всплеска.  Охотник мой так и не пошевелился, развалился на горячем борту, спит. И ладно, а то бы и судно перевернул в азарте.
Оказывается, утром были не пороги. С навигатором  в руке и магнитным склонением в голове я нашел-таки порог. Место красивейшее, светло-золотой яр с правого берега.  Над ним сосны с темно-золотыми стволами и кронами яркой сосновой зелени. А если  совсем задрать голову, небо светло-синее или густо-голубое, глубоченное, редко на северах узришь такие цвета. Разве можно в такой благодати испугаться какого-то порога. Прошел без просмотра, и правильно сделал. Пустяковина. Позднее узнал, что красивый обрыв называется соответственно Юрьев кряж. Не в мою честь, конечно, но все равно понравилось. Теперь я точно ориентировался, начал подбираться к следующему порогу. Крался с семнадцати до девятнадцати часов. Подкрался. Серьезная вода. На входе камни, на выходе стояки метровые. Снял часы,  оделся, застегнулся, обул сапоги, закрепил мешок с кастрюлями, собаку серую на дно лодки шуганул пониже. Жилет  и каску надевать не стал – видели и пострашнее. При ширине реки двадцать, больше-меньше, метров по всей воде огромные с лодку валуны торчат, между ними струи не страшные, озорные скорее, и навалом места для маневра.
Вперед. Полетел. И чуть не прозевал каменный зуб в струе, в самой мощи, летел-то лихо. Да-а. Умник, крутился между прочитанными препятствиями, и на тебе – непрочитанный каменище. Счет шел на доли секунды, два сильнейших, на грани здоровья гребка – увел нос вправо, третьим увожу корму. И весло ломается: я же его не усиливал, все потом-потом. Скольких жмуриков сам вытаскивал на берег из-за этого «все потом». Левый борт все же бьется о зубище, но вскользь, чиркает. Дальше, как всегда у меня бывает, голова отключается. Это происходит и в автомобильных авариях, и стычках со шпаной: руки-ноги сами знают, что делать. Наклоняю корпус вместе с лодкой  внутрь поворота, окончательно увожу корму от проблемы, перехватываю  черенок с оставшейся лопатой двумя руками. Замечаю на гребне последний всплеск потерянного весла,  умудряюсь выхватить его, бросить в лодку и сделать правильный гребок от оверкиля. Последние двадцать - тридцать метров до затишка я скакал, что каманча на пироге, управляясь одной грябалкой. Зачалился… . Отдыщался, огляделся. Чалка гнусная, с борта на обрыв. Хватаясь за веточки, травинки, выполз на береговой вал. И стоянка неважная. Прогулялся. Зато орографически место интересное, так называемые штаны. Поной и Сахарная несутся параллельно метров пятьсот, между ними грядка в семьдесят метров под лесом из старых елей и прочего лиственного непролазного. Как раз, где я ухватился за ветки, Поной и Сахарйок сливаются. Дальше только Поной. Про Поной уже говорилось. А вот речка Сахарная отчего так назвалась. Не факт, что про сладкое разговор. Скорее лет двести тому назад жил – поживал тута Захар лопарь. А может и не так.  Как-то  раньше не задумывался, хотя знаком с этими местами не один год. Жил и работал в этих благословенных палестинах,  да и писал про них очень даже хвалебно и восторженно. Нынче впечатление не положительное вовсе.
По-простому такие стрелки называются «штаны», и мы устроились в самой, что ни есть – ширинке. А что делать? Лагерь ставить пора. Полез неловко в лодку за скарбом, и понял, «сегодня» не кончилось,  сломал запасное весло. Плюнул, бросил все, достал флягу, налил в кружку на два пальца, выдохнул, задержал дыхание…, и в левое ухо залетела мошка с намерением навсегда. Ну, как вам. А ведь и порыбачить думки были. Елы-палы, шалы-лу-ла.

4 сентября. Шестой день пути, трудовой.
Минувшая ночь дала пропукаться. На сон грядущий согласно почти недельной традиции посидел у костра, дождался звезд. Вспоминал в ключе минувших часов моменты критического Вашего отношения к моему образу жизни. Натянутые моменты и отношения. Вы запросто за долю секунды одним взором могли разложить меня до атомного уровня. Но ведь случалось видеть этого критика и ласковым, и нежным, часто умным и солидарным, требовательным, кокетливым. Но никогда беззащитной. Наверное, богиня потому что. И….  На фиг мне эти упреки пятилетней давности?
Заснул, чтобы через два часа проснуться, и замереть от страха. Мир взбесился. Гудел ветер, стонали, и трещали деревья. Листья шуршали, что сель в разгоне. Палатку внизу, под защитой матерого леса, и то скручивало. Расположение лагеря говенное, не до выбора было: где  весла сломались, там и встал. За водой идти и то, как на смену. Обрыв, заросли, тайга – урема дремучая. Ели в полтора обхвата, лапы померил специально: четыре с половиной метра длиной, как на Алтае.   И ночью эта глухомань - за  какие грехи – затрещала, заскрипела, угрожающе не то слово. Ведь просвистевшая мимо пуля не пугает, промахивается. Рядом где-то бухнулась пара сучьев. Засуетился  Потап, запросился в палатку, по его собачьему разумению блиндаж в три наката. Прогнал. Сижу беспомощный, старый. И стволы старые, середка – труха, как им выстоять, бедолагам, как не придавить меня. А может, наоборот, прицеливаются. Искать безопасное место невозможно: темень, мрак, пляски бесовские.
- Прости, Господи, душу раба  грешного. Смилуйся, Всеблагой, Отче наш, иже еси на небеси, - дальше не вспомнилось. Но помогло. Так, уповая на Бога, я все - же выспался. Утром два часа потратил на весла, отремонтировал, усилил накладками. Заодно сапоги заклеить сподобился. Обозвал порог «пипец ротозею», и идти бы. Там, за порогом новая жизнь. Нет, взял спиннинг, примерился, размечтался, и… подарил блесну козлине пипцу. На первом и последнем забросе.
 Поехали. Весла поставил распашные, что бы не было худа без добра. По карте ближайшие двести километров опасных участков  на реке не предвиделось. Поной напоминает здесь небольшую речку-дорогу средней полосы. Течет прямо мирно, Берега холмы, заросшие сосновыми борами, темными ельниками, березовые колки в низинах.Вода уже темная, дна не видно. Внимательный путешественник отметит, конечно, что деревья вполовину ниже новгородских, вода холоднее и очень, рыба не играет, хотя лето не кончилось. Заполярье…, однако. Еще появилось такое понятие как пейзаж. Вперед видно и двести и триста метров. И окрест панорама обширная. «Просторами» обзывает такие места знакомый спасатель. Мне же милее верховья. И пусть завалы, пусть вертится речушка и обзор двадцать метров в диамтре. Уютней тамЮ защищенней. А может пристрастен из-за чуть слышного зуденья лодочного мотора со стороны села, может.
Скорость лодки увеличилась, что особенно актуально - уменьшились мускульные усилия. Недостатки  тоже есть: идешь спиной вперед. Вертишься, как жаба на вилах. А ведь река, она к раздумьям располагает. Вот я и раззадумался где-то, и впендюрился в единственный на весь длиннющий плес камень со всего ходу. Тресь! Потап за борт бултых! Наконец-то смешно и мне. Занятно, он в полете проснулся или под водой? Боцман называется, развалился, дрыхнет, да еще вальяжно эдак на борту, будто в лодке места мало. Зачалился, подождал, пока псина раза три не отряхнет свою шкуру, пустил на корабль. И что вы думаете: опять на борт, им, боцманам, капитаны не указ.
До Краснощелья не дошел километров десять. Встал на левом берегу. Место выбрал как всегда почти удачное. Почти – это потому, что как всегда. С ужином помудрил. Рыба надоела. Экспериментировал: на сковороде тушенка, грибы, лук, в котелке на гарнир – пшенка. Получилось ничего. Почти. А компот из брусники и жимолости – цимус. Без «почти». Смородины пока нет, точнее, кусты есть, плодов нет. Подождем.
Все, пока. Всех целую, кто позволит. И хотя бы кончики Ваших пальчиков, но долго.Вот и звезду увидел оригинальным макаром. Курю на берегу, прощаюсь со всеми до утра. На небо зыркаю: нет, серость одна. Сигарета кончается. Нет звездочек. На воду глядь – звезда. Задрал опять голову – точно.
Гори, гори, моя звезда,
Звезда любви, звезда приветная.
Ты у меня одна заветная.
Другой не будет никогда-а-а.

5 сентября. Седьмой день пути. Запаздывающий.             
Как всегда, опаздываю на три дня. Кто виноват? Все! Больше всех, конечно, Потап, собака породы  боцман для общения. С четырех утра гонял какого-то провокатора по лесу, лаял без передыху, спать не давал. Скотина. А утром и вовсе пропал. Скотина. Я собрался. Жду. От нечего делать возился с веслами, удлинил еще на десять сантиметров. Жду. А главное – психую. Яви-и-и-лись, в десять двадцать. Подманил охотничка сухариком, и – получай. Скотина – под елку. Я за хвост оттуда, и – получай. Тронулись в десять сорок пять. Запаздывание набегает по-разному. Этот вариант первый. Из часа – минуты, из суток – часы, из недели – сутки. Так и набегает. Надо форсировать. Перед Краснощельем есть хитрая протока. Поной плавно поворачивает к северу, слева глухой аппендицит стыкуется с притоком Ельйок и нужной протокой. От этой дельты на осьминога похожей главное русло под острым углом уходит на юго-запад, выводит вензель километра на четыре и возвращается почти обратно. В прошлый поход я не рискнул ее освоить. Нынче спешу. Вариант срезать? Конечно. Без дураков.
 Для дураков. Было так: нашел, сунулся, погреб. Что-то тяжеловато. Не уж-то против течения? Не может быть, скорее всего, ветерок мешает. Греб, пока силы не кончились. Встал, зацепился за корягу. Курю, изучаю карту, и даже думаю с опозданием на полчаса. Додумал: «в Ельйок зашел, умник». Окурок за бортом и тот конкретно поплыл по течению, обратно! Самому себе  и только матом да во все горло, да верст на пять вокруг. Ведь чуял, что не то, и все равно греб, греб. Гены хохляцкие. Лохматый из экипажа вслух не хихикал, но злорадствовал втихаря однозначно.
Вниз улетел быстро, не успело даже затихнуть громогласное резюме, мое и эхово. Вышел в Поной, нашел клятую протоку, прошел удачно. Но сорок пять минут – тридцать пять туда и десять обратно – опять  потеряно. И потрачены, естественно, старческие силы, много сил.
Краснощелья достиг в четырнадцать часов пятого сентября, вместо второго по графику. Прошел мимо, не отвлекаясь на контакты, ни к чему, да и время поджимает. Но главным врагом на сегодня был дождь. Он лил, и лил. Туча, будто налившаяся пивом, волочила свое брюхо низко, безобразно, по макушкам елок  и мочилась беспрерывно, не отставая от нас ни на поворотах, ни при ускорениях или замедлениях. Тащилась, и тащилась за нами, и издевалась. В шестнадцать часов дождь превратился в ливень. Да такой, что было не до хода: еле успевал вычерпывать воду из лодки. Мало этого, получайте град с хороший горох размером. Потап ныл, просился  на берег, обреченно и забавно закрывал морду передними лапами. Я же взялся за весла и захохотал. Кайф: ты и стихия.
Эй, хозяйка, что же ты, хозяйка,
Выпей с нами, мы сегодня платим,
От чего же вечером, хозяйка,
На тебе особенное платье.
 Скорее заорал дуриком, чем запел. Стихия оценила и уступила, и за дерзость, может, подарила именно мне две радуги. Одна помоложе, поставила свою ножку прямо на нашу корму и кокетничала минут десять. Трезвый был, ей-богу. Но погладить не решился.
Радуги отдалились. И загрохотало, и загремело. Очень грозно, очень громко и раскатисто. И, главное, беспрерывно! Сплошной гром на тридцать секунд. Диво за дивом. Понятное дело, зачем лопари камням, воде и прочим явлениям кланялись. Я тоже перекрестился троекратно. И вышло солнце, и разбежались тучи, опять удивительно скоро. Раз, два, три – и вот вам небо голубейшее. Что это, чудеса или индивидуальная способность удивляться реальным фактам мироздания? Как же, индивидуальная! Потап вон, до сих пор в себя не пришел. Обезумеешь тут, если ты собака лохматая, вокруг вода, а тебе в хвост яркая радуга упирается, за ней грохот вселенский и нездоровый хохот капитана. Даже отказался, бедный, от сухарика ржаного.
Веселый денек и важно, что дошел сегодня до намеченной цели, первый раз за семь дней похода. Вот он, домик на берегу. Лужок, где сова дразнила Потапа, и три года жизни между двумя привалами. Тогда Вы были дальше от меня? Или тогда одноименные полюса были рядом, и отталкивались с непреодолимой силой. Нынче мы далеко и географически, и человечески, не потолкаешься.
Выгружаюсь. Не спеша, занимаюсь хозяйством под табличкой с запрещением находиться здесь простым смертным. Уже привык. Не новость. Все замечательные природные объекты в России только для слуг народа или для их дрессировщиков, с чьих рук они кушают.
 День уходил. В сумерках в реке прямо у берега бухнула рыбина. Спиннинг сам прыгнул в руки. На третьем забросе зацепил кого-то тяжелого, или что-то. Долго боролись. И победила дружба. В смысле: я вытащил на мель щучину килограммов на пять, можно было хоть пинком выбросить на берег. Но не стал. Ослабил леску, присел рядом, любуюсь. Крокодил, да и только. Рыба блесну выплюнула, и неловко, ведь почти все тулово над водой, поползла в глубину, хвостом тынч-тынч. Ушла. Запоздало удивился своему благодушию. На семужьих реках щук на сучках в обычае развешивать. Да ладно. Может желание исполнит, и подарит мне встречу с Вами. Надо только загадать. Думал, думал и не загадал.
Поел при свечах за столом при звенящей тишине и пошел смотреть звезды: их пока еще не успели приватизировать.
       
        6 сентября. Восьмой день пути. Мокрый капут.
В запретном месте, под запретной крышей я на славу  выспался, и отдохнул. С удовольствием умылся, и помылся весь, почистил зубы. Утренние процедуры обязательны всегда в любых условиях бытовых и климатических и в полном объеме. Дисциплинирует. Согласно меню позавтракал. Согласно графика в десять часов вышел на воду. Пошли знакомые протоки, Пятчема, Кинемурские болота, потом незнакомые места, мало отличающиеся от предыдущих.
Ландшафт среднего Поноя своеобразен, не тундра не урема, ближе болото, но дернина не топкая и кусты, бескрайние заросли тальника по грудь. В разных местах Кольского встречал такие кустики, бывало, до речки десять метров, а не подойти. Здесь же непролазного многие десятки километров. Прижмешься к бережку, встанешь в лодке, держась за ветки, глянешь: красота, нынче яркая желтенькая даже под серым небом и непроходимая.
К безнадеге внизу безнадега сверху. Дождик то моросит, то сыпанет, то туманом повиснет.
Я вас люблю, мои дожди,
Я вас люблю, мои осенние.
Чуть-чуть смешно люблю,
Чуть-чуть рассеянно
Я вас люблю мои дожди.
Пока отдохнувший - и песенки лирические, что дальше петься будет. То-то.
Пыэння хитрит, дурит путника. Я планировал пройти левым рукавом, через Кинемур мой «любимый», и промахнулся второй раз. Вышел слева от Плоской Курьи. Аккурат к памятной стоянке, где сушил прутики для костра на животе своем. Само место искать не стал, было и было, осадки не располагали к самопочитанию. Сигаретку в благодарность за приют условный, конечно, выкурил и почапал дальше узлы Йеммеле лапарского распутывать. А их узлов да рукавов все больше, куда ему столько. Земли Каменского погоста, а где сам погост, часовня. Почему Каменский. Благодаря ему лопари осваивали восток полуострова, построили, обжили и бросили ивановку и Нижне камеский погост.
Стараюсь забирать постоянно вправо, иногда зря - в тупик. Но так надежней, лучше вернуться, чем проехать мимо. Гребу медленно, часто встаю через кусты смотреть. К кустам ивняка камыши прибавились. Но увидел.
Вот он – Чальмны-Варрэ. Ивановка и, наверняка, еще много имен имело это симпатичное местечко на протяжении тысячелетий. Скальный пуп среди болот, заросший соснами и березами, брусничником и черничником. По этим скалам прокладывали тропки еще ребята с каменными топорами. Ходили в гости друг к другу, влюбленные целовались или носами терлись, ссорились ….
По пробитому в камыше тоннелю добрался до берега. Привязал лодку. Иду по тропе. Тропа нахоженная: кто-то посещает поселочек. По сторонам рубленые дома, не хоромы поморские, но вполне достойные и еще пригодные для жилья. Зашел в один из них. Прилично, крыши, потолки целые и полы тоже. Поддались времени наличники и рамы и особенно печи, с печными стояками и трубами. Дожди и тающий снег   размыли кладку. Но ведь и годов улетело. В шестидесятые годы «умные головы» придумали явление «неперспективные деревни» и за несколько лет разрушили социум, возникший много столетий назад, совершенствовавший быт, культуру, отношения с миром и природой тоже веками. Была деревня самодостаточной, еще и Россию кормила. И Россия не проедала, не профукивала нефть, газ и лес, принадлежащие потомкам. И ни причем здесь экономические причины. Все циничнее. Чем дальше индивидуум от органов управления, тем вероятнее, что думает он, о чем попало, да и ходит не строем. Созидает, а не тянет лямку на фабрике с похмелья. «Значит, живет бесперспективно».
Заржавевшие ходики на стене в паутине. Встало время. Не встало -  ушло. А  кем будет человек без времени? Никем. Пролетарием. Постоял  с минуту. Печально. Даже нехорошо среди мертвых стен. Прочь.
На улице немая сцена: молодой мужчина, рваненько одетый, с бидончиком брусники в руке, застыл статуей. Напротив – Потап с добрейшей мордой смотрит тому в глаза. Собака без ошейника, серая, хоть хвост кренделем – не факт еще, что зверь ручной.
- Извините. Потап, ко мне. Он смирный, просто любопытный.
- Да ничего…
- Здравствуйте. Как зовут-то?
- Толик.
- Меня – Юрий. Местный?
- Да.
- Здесь живешь?   
- Не-а, в Краснощелье, здесь летом овец пасем.
Заметил между валунов и останцев горстку скотинки. Успел прицепить Потапа на поводок.
Дальше за беседой, да за сигаретой узнал о сегодняшней жизни деревеньки. Есть постоянная жительница. Да вон, уцелевший жилой дом с обрывками российского триколора над крышей.  Во дворе лаяла собака. Живет безвыездно за сотни километров от ближайшего жилья. Муку, сахар, керосин завозят попутно летом на лодках, зимой на «буранах». А так – одна и полярной ночью с морозами, и белой ночью с комарами. Беспокоить не решился. Еще летом сельчане из Краснощелья сплавляют на этот «островок» овечек и бросают до осени. Куда они денутся: кругом болота, трясины. Подошли к главному объекту – петроглифам.
- Мы по ним в школу ходили и не замечали, а, оказывается, сенсация.
Наклонился, погладил вечность. Волей-неволей проникнешься. Там мишура цивилизаций, здесь – история дозволения Земли копошиться нам на ней.
Пожали руки, расстались. Прощай, Толик, не прямой, но все же потомок таинственных  биармов.
Почесал дальше с полной душой и занятыми мозгами и планами дойти до Лосинги к вечеру.
Говоришь, чтоб остался я,
Чтоб опять не скитался я.
Чтоб рассветы с закатами
Наблюдал из окна.
Но для того и дорога, чтобы удивляться, а порой и просто обалдевать. Справился с системой рукавов в дельте и в семнадцать тридцать вошел в Вулиявр. Много читал об этих удаленных местах, о таинственных древних капищах, о тайных тропах к ним, о пропавшей протоке к Свято-озеру. Здесь где-то гора Праудедков и тот самый Летучкамень. Приобщиться бы, осмотреться, побродить. Куда там.   Под веслами не водоем, а мокрые муки туриста. Состоит озеро-плес из двух половин: южной и северной. Южная – первая по курсу. Это – широкое  поле, засыпанное валунами в шахматном порядке, между ними – водички из чайника налили чуть. Греб, садился на камни, стаскивал, опять греб. Опять садился, конца этому безобразию, казалось, не было. Пока не уперся в лесополосу, вода уходила под нее! За кустами  вторая половина озера, а из нее выход в Поной, к мечте. Нужна протока, соединяющая колечки восьмерки. Дня осталось час от силы. Сунулся в более перспективную рединку меж кустов, через двадцать метров опять заросли. Сообразил: бессистемно можно искать выход всю жизнь. Зашел в самый левый угол и приступил к тыканью. Ткнусь, покручусь, тупик, назад, ткнусь – тупик. В полной темноте выполз таки на ту сторону, которая ничем не лучше. Только вместо камней кочки хвоща, осоки и другой водяной флоры. Джунгли, и по-прежнему нет выхода. Что добраться до берега через непролазный ивняк невозможно,  я понял еще по свету. Кусты растут уже в воде, за сто метров от настоящей суши, и продраться сквозь даже пешком не реально, а уж с пожитками и подавно. И совсем не факт, что найдется место для ночлега.
До сорока, до сорока
Поднять удачу на рога
На ярмарку мы скачем.
А в сорок с ярмарки пешком
Идем-бредем с пустым мешком,
И потихоньку плачем.
Двадцать два тридцать,  вокруг темень,  сверху дождь, а внизу вода и двенадцать часов беспрерывной гребли. Это не «елы-палы», «это твою мать!». Сдаюсь. Принайтовал чальный конец к ближайшему стволику, подкачал лодку, треснул полкружки водки, закусил консервированными языками в желе с зубчиком чеснока и сухариком. Накрыл всю лодку, себя и Потапа тентом и завалился спать. Попробовал с устатку без спальника. Не смог, замерз тут же. Едва хватило сил достать спальник и устроиться. Согрелся, вытянулся, даже выкурил с блаженством сигарету. Закрыл глаза и … «ребенку моему уже семь лет, умная, живая девочка. Гуляя в лесу, я нашел интересную, очень красивую розетку лишайника насыщенного необыкновенного цвета черной розы. Аккуратно срезал, поставил в прозрачную коробочку на манер магазинных орхидей, и привез домой. Дочка оценила подарок, это видно было по распахнутым  глазенкам
- Это кто? – почему-то шепотом и именно «кто», забавно.
- Инопланетные существа, Машенька, особой физиологии. Их космолет потерпел крушение, и теперь им плохо без пищи и топлива для корабля. 
Коробочку поставили в холодильник. Через пару дней в поисках горчицы, я на нее наткнулся. У подсохших уже лепестков  лишайника щепотка сахарного песка и хлебных крошек. Забота доброго сердечка».
По тенту стучал дождь, а мы спали вполне приемлемо: влажно, правда, но тепло. Были, конечно, известные омрачающие нюансы, возвращающие в мокрую действительность. Попробуйте, лежа в лодке под тентом, в спальнике среди кастрюль, спиннингов, топоров и прочего пописать за борт. Не  вставая, естественно. Согнуть ноги – сразу судороги. Еще лебеди спать мешали. Их тут сотенные стаи, больше чем воды, и временами орут, бестии, как толпа фанатов на стадионе.

7 сентября. Девятый день пути. Общительный.
Проснулся. Светает. Надо вставать, а не хочется. Так бы и ворочался часок, другой. Но Потап не гуляный. Гидробудильник тикает. Да и лежа можно только мечтать, а осуществляют затею, шевеля веслами. Позавтракал таблеткой валидола, двумя ложками сахарного песка и кружкой забортной болотной воды.  Я всегда считал себя неприхотливым и приспосабливающимся  к окружающим бедам. Но нынче  перебор, явный. Бежать, бежать, как можно резвее. Куда вот только.
Обложился картами, компасом, джипиэской. И нате вам, солнышко вышло. Мир изменился. Даже аборигены долгошеии заткнулись. Дефилируют грациозно в стороне хозяевами. Великое дело день. А солнечный день – это победа. Господь озарил заглянуть в воду. Там водоросли вьются. Отгреб в сторону на пять метров. Вьются в том же направлении. Еще один опыт и дело пошло: минут через двадцать вышел из «мангровых» зарослей, через сорок минут попал в реку. Оглянулся: ну и водоем! А местные его на моторе проходят, тропой шифрованной знамо, ну и ладно. За спиной. А впереди поворот. А за поворотом лебедята-пуховики, аж трое. Мамаша на крыло, отлетела метров на сто, села, кликает. А  эти по воде драпают. Да шустро так, да забавно. Достал «мыльницу». Целюсь. Никак. Догоняю.  Никак. Даже боцман смотрит, и не понимает, чего страдаем. Или стреляй, или пошли дальше. Одного все же удалось догнать, запечатлеть.
В девять тронулся, в двенадцать был на Лосинге. Желанном левом притоке. Место хоть дневку ставь. Пляжи чистейшего песка на обеих реках, березовая роща на стрелке с травными лужайками, на тех урожай лесной всякий. Собираю хворост, осматриваюсь. Где-то здесь косточки ботаника Регеля, могилка, крест. Вот, похоже, хотя и вот, и вот. Не нашел. «Неумолимое времие» стерло память о человеке.
Крест деревянный иль чугунный
Готовят нам в грядущей мгле.
Не обещайте деве юной
Любови вечной на земле.
Нет. Память о человеке не крест над холмиком. Господь создал нас для любви. И если любил, то что-то или кто-то после тебя на земле останется. От любви к женщине или к ботанике, или к стихам. Останется. А к дорогам? Дома поищу еще память почившего здесь.
Дровишки набраны, зубы почищены, костерок, кофеек – жизнь повернулась лицом.
На сегодняшний день, На сегодняшний час
Живы мы и здоровы, есть харч и табак.
Мы еще не привыкли сидеть на бобах.
Мы еще не отвыкли друзей выручать.
Развалился, млею, за походом опять вернулся к старому вопросу топонимике рек. Почему «га»? Лосинга, Кисеньга, Варзуга, в конце концов, Молога, Волга. После предыдущего похода я покопался в литературе, в Интернете. Не очень то успешно. Автор фэнтези Алексеев считает, что это слово старославянского происхождения, и означает движение вперед. Может и так: дороГА.
Звук мотора, что ложка дегтя, чтоб не расслаблялся. Но мы ученые, и «Полина» заведена в приток подальше, и костер бездымный в лесочке за бугром. Найди нас. Выкуси. Проехал, стих. Отдохнув на суше, грех не попытать удачи в воде. Если что, моторку слышно далеко, за куст спрятаться успею. Разложил спиннинг, прицепил вертушечку на семь граммов, желтенькую. Закурил. Это положено так. Бросаю – пусто, еще раз бросаю – пусто. Первый бросок как первая стопка. Чистая эйфория, потом чувства притупляются. Притупленный кого-то зацепил. Или мелкую семгу, или кумжинку. Нет, непохоже, тащилось тупо, рыба гуляла туда-сюда, но без рывков и свечек. Вытащил на песок – окунь. Сначала даже обиделся. Ни на кого. Так просто. Ненадолго. Окунь тоже вкусная рыба. Да и толстый вон какой, мощный – на полкило. За походом выудил второго. Окуней хватит. Поменял еще три места и две блесны. Пусто. Вернее, третьего полосатика выпустил. Хорошо, Потап привязанный не видел, не простил бы. Места хоть и заповедные, но «на арапа» благородного лосося не возьмешь.
Собирался с ленцой и думками про жизнь, про любовь прошлую, про дороги будущие. Уселся на капитанском месте, оттолкнулся, и дождик посеял. Положено. В путь.
Через десять километров перешел на следующий  планшет. Разложил карту на коленях, любуюсь условными знаками. Нравится мне этот процесс, возбуждает. Как флирт с умной женщиной. Поизучал и вперед, сравнивать с натурой. Девять дней на воде, а скучно не было ни минуты. Холодно, тяжело, больно, мокро, досадно – да. Я к чему. За очередным изгибом заметили ястреба-тетеревятника. Рябой красавец  явно заинтересовался нами. Сделал круг и пошел в атаку. Пришлось поднять вертикально весло. Агрессор  кабрировал. Опять на круг. Поднял весло заранее. Так и дрейфовали с «мачтой», пока не отстал бандюга придурковатый. Кто сказал, что скучно.
С лагерем особо не мудрил, глянулись огромные шатровые ели на левом берегу. Под ними и встал. Сухие лапы по низу вырубил, в костер пойдут. Получилось вполне приличное помещение, в нем поставил палатку. И тент не нужен. Красота-а. Над головой навес из живых душистых лап, чуть поодаль костерок животрепещет, за ним речка с живой водой. И я живой умиротворенный в почти сухой одежде. Ухи наварил споро и умело, и трескаю вкуснятину. Грех без стопки. Потом чай и вечер в обнимку с миром. Может, я как Окуджава Булат Шалвович, нашел  свою мелодию. В этот вечер, точно. Не бойтесь услышать ненаглядная Л.В.

8 сентября. Десятый день пути. Камчатский.
Какой дурак придумал, что тент не нужен. Ситничек к середине ночи стал дождем, потом дождищем. Сон превратился в сплошное ворочанье в поисках сухого места. Кое-как додремал до света. Поставил тент. И… дождь прекратился. Всю жизнь так!  Отдыхал до одиннадцати часов. Силы нужны, мало ли. Стартовали в тринадцать, и небо опять загнусило. К слову сказать,  плохая погода меня никогда не то что не останавливала, но даже не огорчала. Главное – жить.
Сегодня я жил под капюшоном  в раскатанных болотниках, с натянутыми на колени, насколько можно полами плаща. Высуну нос, огляжусь, сравню с картой, дальше живу. Машу веслами, а то и не машу. Дождь, а ветра нет, и несет нас по течению вальсом. Сачкую. А то. С детства мои герои Амундсен, Нансен, Седов. Зачитывался скупыми на слова биографиями, собирал свою скромную библиотеку о путешествиях, охоте, рыбалке, краеведении. Не завидовал  масштабу и грандиозности их достижений, а славе тем более.  Да и ребята, понятное дело, не за тем уходили. Внутри сидит потребность увидеть, услышать, потрогать. А дождь он тоже жить хочет.
А над нами черный флаг,
А на флаге белый знак,
Человеческий костяк, кости, йо-хо-хо.
Нам море шлет в подарок разный флот,
И флот испанский, и флот голландский.
В восемнадцать часов прибыл на очередной приток, речку Сухую. Согласно плану! Как так? Да скорректировал я его. Умные бывают не только в нашем правительстве, но и в нашей лодке тоже. С основной воды свернул в приток, поднялся до первого поворота, и хватит, от чужого глаза укрылись. Приняла нас опять березовая рощица. Закуток уютный. Точеные, нарядно одетые стволы березок, как девичьи фигурки хороводят вокруг гостя, опять белые грибочки в наличии. Но главное, на сливах соблазнительно пару раз проявилось рыбье население. Предположил - семга, лохи, посмотрим. Как только хозяйственная деятельность поутихла, они и разыгрались, да часто, да громко. Потянулся за спиннингом, не успел. Что произошло дальше, надо видеть. Скажу честно, один раз в жизни довелось. 
Рыбья активность достала и моего боцмана. При самой глубине в полметра скачет по реке, зубастой пастью клацает, толстыми лапами пытается придавить кого-то ко дну. А выражение на морде: умереть – не встать. Рыба –« бух», Потап – «бух, бух, бух, клацк», рыба – «бух». Замрет, дурачек, оглянется, не увидел ли кто его позорного промаха. Поизучает воду, а рыба – «бух»! По телеку, что ли, медведей камчатских насмотрелся? Невнимательно смотрел, технология хромает.
- Учись! – выгнал лохматого из воды. Подождал спокойствия, и блесну в речку «бяк».
Короче, на ужин были грибы с макаронами и бульонным кубиком. Очень даже вкусно, спросите у боцмана, не осталось и крошки.
Вроде, и зачалился раньше, а за камчатскими потехами светлое время ушло незаметно. За чаем зажглась звезда. Покойной ночи, лошки. Почему лошки? Вот если бы выцепил хоть одного, то написал бы про огромную серебрянку. Но ведь не выцепил.
 9 сентября. Одиннадцатый день пути.
Бестолковый.
Полная хана! Хана, полная «романтики». Дождь. Все время дождь, стучит и стучит по тенту, беспрерывно, монотонно, утверждающе. Кто-то хвастался, что его не огорчают осадки? Герой, хана с дырой. Провалялся до одиннадцати, бока устали. Вылез под тент, взял крышку от котелка, попробовал камлать: притоптывал с приседаниями, охал, тарабарил, стучал по крышке.
Ыштырь, пыштырь, кошторам,
Колмогора, ниелгора.
Мяндаш-пырре,
Иштырь пырре.
Вроде, начало получаться. Дождик все тише, тише стучит. Надо еще чуть-чуть.
Ой ла-ла, бежит олень.
Ой ла-ла, восходит день.
Ой ла-ла, гибнет челове-е-ек,
Пришлите денег на побе-е-ег.
Никак перестал. Пора за дело. Бросил «бубен», вышел, дождь как припустит. Лопарским богам явно не хватало порядочности, или мне их песен.
Дорогу осилит идущий. Разжег костер из сырых берез на сырой поляне под ливнем. Могу ведь, если психану! Чтобы представить подобную ситуацию, уважаемый читатель, предлагаю налить в ванну воды на два пальца, включить душ и запалить приличный костер. Никто не сможет. Научить? В дорогу берется полторашка от пива, заполненная смесью соляры и отработанного масла. Ею в нужный момент заполняется консервная баночка с лесной трухой, поджигать под тентом. Ну а дальше без советов обойдетесь.
Костер разгорелся, процесс сборов пошел живее. Водные процедуры, бич-пакет, кофе, в лодку. Вперед! Боже, как нужна была в тот момент простая мыслишка: «Зачем?». Не проскочила. Впрягся. Крепчайший юго-восточный ветер, а это – мое генеральное направление на этом планшете. Ливень с пузырями. Трудно назвать сегодняшнюю каторгу путешествием. Не помогали даже песни. Да из тех лишь:
Принц не дождался Золушки своей,
А шут не стал министром внешних дел.
Так ушли из жизни, не оставив в ней следа
Принц-мечтатель и шут, что был плут - вспомнилась, и прилепилась к языку.
Нужная мыслишка посетила в пятнадцать сорок. Пахал без остановки, перекуров и любований более трех часов, а за кормой  хорошо, если часовая норма. Зато вся спина мокрая, и живот, и …, все в общем. Ноги лишь внизу сухие, только надолго ли? Да-а, нам тугодумам всегда нелегко. Сдался, пристал к правому берегу. С воды глянуть сосны, березки. Вышел – болото, залитое пятисуточным дождем, хоть рыбу лови. А тут и боцман пропал, видать вспомнил, что он прежде всего охотничья собака. А капитан без дела мок лишние десять минут, кричал, переживал, ждал урода. Поймал, отлупил, полегчало, даже вроде теплее стало. Проплыли еще пятьсот метров. Встали на симпатичной сосновой горушке по правому же берегу. Правда, тащить скарб и лодку наверх не симпатично, но сдюжил. Зато не затопит, спи спокойно, дорогой мыслитель. Горка оказалась весьма посещаемой. Чья-то популярная стоянка с бывшим кувасом.  У костей куваса сходились три дорожки очень узкие, как визирки, только кережа и протиснется, нарты уже застрянут в соснах. Гора пустых бутылок, каких лет двадцать нет в продаже, но вокруг даже чисто, зато дров нет.
Посетила вторая мысль: «а зачем тебе дрова? Под таким ливнем у костра в жизнь не просохнешь. Ставь лагерь».
Поставил. Мокрое развесил под тентом, рубаху и подштанники оставил на себе. В горах мы одежду так сушили. Через два часа жестокого колотуна и нулевого просыхания одолели сомнения: не высохну, долина Поноя – не горы, тут так не сушатся, да и сушильный аппарат устарел лет на тридцать. Переоделся в сухую одежду, лег в сухой спальник. Понравилось даже. Но все равно, походом начал наедаться, условиями точнее сказать, а еще точнее метеоусловиям. Все больше меня прельщал запасной вариант с вертолетом из села Поной, с вылетом тринадцатого сентября. Да-а, хорошо бы на него попасть.  Но как успеть? А не успею – как выбираться? На море сил уже нет и духу, и боязно. Хаживал морем, знаю. Но с другой стороны, зачем идти в поход, если не страшно. Выберусь как-нибудь. Если думать о пути назад, смажется загадка поворота впереди.
На улице темнело, хляби небесные хлябали, а путник, пожевав лежа всухомятку, решил:  «а спать, и все! Баиньки, мои родненькие. Куда вашего батю занесло? Как он, я то есть, вернусь. И Вы, любезная Л.В. живите с Богом».
Ты меня на рассвете разбудишь,
Проводить необутая выйдешь.
Ты меня никогда не забудешь,
Ты меня никогда не увидишь.

10 сентября. Двенадцатый день пути. Расслабленный.
Дневка случилась сама собой. Проснулся, все так же, по тенту шуршит дождь. Повалялся, шуршит. Встал, собираюсь, шуршит. Да пропади оно пропадом. Остался жить, и сразу стало спокойно и комфортно. Фиг с ним, с вертолетом. Насобирал дров, развел огонь, позавтракал. Занялся бытом: зашил штаны, тубус от палатки, рюкзак, заклеил багажный мешок. Неспешно, с расстановкой.
Дождь шуршит, а Поной катит, да соблазнительно так. Соблазнился. Все равно походное мокрое, мокрей не будет. Снял все сухое, одел походное, бр-р-р. Подкрался, и стал браконьером. Семжинка, правда слишком маленькая для такой знаменитой реки, но очень даже желанная, ударила с четвертого или пятого заброса. Поплясала на хвосте, три свечи продемонстрировала, и досталась в награду  рыбачку за принятое с утра решительное  решение, лапушка. И дождь стал потише, и небо повыше. Да и не брэк я, лицензии то есть.
Погулял по лесу, поинтересовался  остовом куваса. Строение  небольшое, на двенадцать жердей. Над местом очага хитрое приспособление из веревочек и палочек для чего, непонятно. И карман на коньке. Первый раз увидел, до этого только слышал про хитрое приспособление, регулирующие тягу комелька.
Так и прожил день: поутихнет непогодь – гуляю, зашуршит активней – домой. А дома в палатке  уютно, прибрано. Опять взялся за писание. За сказку про оленный народ, начатую год назад, наполовину написанную и заброшенную, как и лирическую повесть, и  детские рассказы, и многое другие писательские заделы. А тут вдруг, расписалось, да лихо. Видно от жилья лопарского по соседству навеяло. Ужинал ухой на первое, жареной красной рыбой на второе и под звездами!
Уснул удовлетворенный своей мудростью, ловкостью и трудолюбием, как дурак один.
Не бродяги, не пропойцы
На ветрах семи морей,
Вы пропойте, вы пропойте
Славу Женщине моей… не моей уже, но все равно с большой буквы и все равно пропойте.
Ночью был первый заморозок. Пора уже. Да и сам виноват, хочешь звезды, получай морозец.

 11 сентября. Тринадцатый день пути. Реалистичный.
Как за меня матушка все молила Бога,
Все поклоны била, целовала крест.
А сыночку выпала ох дальняя дорога,
Проводы бубновые, пиковый интерес.
Вот это я дал. Вышел в одиннадцать, а в двадцать тридцать был уже на Альдиньге. Километров пятьдесят отмахал. Нехило. Ветер попутный, сухая погода, силища в мышцах после вчерашней дневки, вот сколько помощников. А еще напиток энергетический   своего накануне приготовления. Рецепт: сначала нужно очуметь от дождя и безделья. Потом найти чагу березовую, только живую. Насобирать кружку брусники, несколько листочков смородины. Будут другие ягоды – туда же. Все заваривается вместе с чаем. Не кипятится, а заваривается. Спирт и сахар по вкусу, скажем не более пяти процентов. Остудить, влить во фляжку, употреблять, когда захочется.
Река перенаселена. Прошел три базы. Моторки носятся с утра до ночи. Мат-перемат пьяный, да еще и эхом  отдается. Жирные пируют. Наелись Канарами-Мальдивами, до Поноя добрались, мать вашу! Стриптиз в храме. На берегу, на галечной косе «Нива» новехонькая  с прицепом. Ясное дело, вертолетом забросили, приз, понимаешь, за самую большую рыбу. Шутки такие, ну выиграл, а уехать то отсюда невозможно, вертолетом забрать - дешевле в городе купить. Отдай ты ее ветерану, в детский дом – хозяйкой, нет, покуражимся - на выброс.
Мало впечатлений, пожалуста! Нагнал рыбинспектор. Да с ходу казанкой металлической в «Полинушку». Выдержала лодочка. Глаза нехорошие, начальника и холуя в одном компоте. Ментовские глаза. Есть такой тип людишек, пересекались. Алчут власти, а духу нет, здоровья, мозгов тоже. И в менты. Не велика лычка, а народ уже внизу. Бандиты честнее. Из-за таких и неудобно признаваться в обществе, что есть друзья в милиции и в рыбинспекции, хорошие парни.
Предоставил ему документы, легализующие мой поход. Фискалище изучал и бормотал все: «дурдом, дурдом». Потом допрос устроил с вопросами провокационными, наивный. Я без лычек, но говорить умею. Отстал, уехал. Вернулся, опять таранит. Опять выдержала лодочка.
- Оружие есть?
- Нет.
-  Я обязан досмотреть лодку.
- Досматривайте.
- Дурдом…
Не стал досматривать. Уехал с концами. Напоследок  предупредил, чтобы я однозначно убирался с реки из Каневки  самолетом, в противном случае меня арестуют, лодку и снаряжение отберут. Не про нас Родина, «край летучего камня». Так-то, господин Чарнолуский.
В сердцах  грябал до темени, зачалился. Не до лагеря. Не до звезд. Треснул водки, и уснул в лодке. Шли бы вы, господа хозяева, к… «терапевту». И опять же: не было бы говнюков, как узнать, что ты хороший. То-то.

12 сентября.  Четырнадцатый день пути. Определяющий.
Дошел-таки до Каневки. Обычная северная деревенька у реки. Но есть милый висячий мостик над речкой Югонькой. Красивая ажурная антенна над почтой, необъяснимое количество вездеходов ГТТ и их обломков, почти у каждого дома. Наверное, здесь вездеходно-стрелковый полк угодил в засаду. Магазин, конечно, пустой. В Краснощелье каких только продуктов и товаров ни найдешь на полках. А здесь мышь повесилась, и в Чапоме  повесилась. А в Кашкаранцах на двадцать квадратных метров всего навалом. Субъективные причины, думаю. Ведь соляру для ГТТ как-то доставляют. У крыльца мужик в майке и пиджаке с толстым барашком на веревке.
- Здравствуйте.
- Купи барана.
- Нет. Где начальник аэродрома.
- Купи барана.
- Где спирт купить можно?
- Купишь барана, купим спирта.
- Нет. Пока.
- Пока.
Нашел, и пообщался с начальников аэропорта. Узнал, самолет летает раз в две недели. Когда эти две недели исчисляются, знает только самолет, а пилоты, диспетчера и начальники – не знают. Зато они знают цену билету: в два раза дороже, чем до Сочи, который в двадцать раз дальше. Чтобы улететь, придется оставить лодку, снаряжение и боцмана, дурачка не виноватого. Груз не дешевле билета. Вернулся на берег к лодке. Даже  на узел связи не пошел пообщаться с матушкой и детками: тяжело будет, расслаблюсь. Сел на борт, психую, злюсь…. Долго ли, коротко ли, надумал. Чего переживать: арестуют, конфискуют, так ведь на большую землю отправят бесплатно. Окурок в воду и вперед в горло Белого моря.
Пулю атаману,
Петлю капитану,
А команду всю за борт, йо-хо-хо.
Прошел деревню, еще поколачивало: вернуться – не вернуться. А тут два аборигена на косе блесны швыряют. Увидели меня, и бежать. Страшно им, вашу мать. Под своим окном река чужая. Зачалился, покричал в кусты, что я свой, не из ретивых. Поверили. Пообщались на грустные темы, про драконовские меры…. Заколотило уже в другом направлении. Так и колотило до самой Ачи. Ачерйок – левый приток Поноя, на стрелке база красивая, с клумбами (!), дорожками, саунами, жилыми домиками. Музыка пиликает. Так, раз база, значит там служители служат. Так, надо поговорить, а то лопну от злости. Вытащил лодку, привязал Потапа, взял документы…. Ворвался в лагерь, ору:
- Где рыбинспекция?
- Я… рыбинспекция… - нормальный, скромный мальчишка лет двадцати двух. Глаза человеческие.
- Ответь мне, рыбинспекция, почему я, русский человек по русской земле, как вор крадусь? Почему?
Видать, патетична была тирада и красноречиво выражение лица. Накипело. Наколотило. Парень растерялся, онемел. Но решение через десять секунд принял разумное:
- Подождите минутку, я старшего позову.
Вернулся с коллегой. У того плечи шире моих, шея крепкая, череп бритый. А глаза тоже хорошие.
- Слушаю Вас.
На остатках запала повторяюсь в обидах и претензиях. В ответ:
- Пойдемте пить чай. С вареньем.
За горячим крепким чаем в теплом, сухом помещении выяснилось многое. И со старшим мы знакомы – штрафовал он меня два года назад в похожей ситуации, во время сплава по Пане - Варзуге. И захват рек, отчуждение их от местных жителей они не одобряют. И идти со своими бумагами я могу спокойно до самого низа, да и рыбу ловить могу, на стол, само собой.
Напоследок, правда:
- Ты уж нас не подводи, базу на Рябоге пройди незаметно. Инструктора ничего не скажут, а вот иностранцы не любят, когда на их реке чужие.
 Вот так. И правильно, так нам рабам и надо. Живем одним днем всей страной за счет потомков, и в ус не дуем. Много украл – в Лондон, немного - в Москву, не смог - в пивнушку с горем и завистью. Мало нефть, газ воруют, мало лес, воду и ту отобрали! С сумбурными чувствами погреб. Общение с рекой, берегами, даже небом не получалось. Ладно их отгородили от меня, так ведь и я почему-то закрылся, и не нужно мне ничего. Красивейший Семужий Носок прошел, как с похмелья, понуро, безвкусно. И лагерь поставил понуро, соблюдая главное условие – незаметность. И заснул кое-как.
Ты уймись, уймись тоска
У меня в груди.
Это только присказка,
Сказка впереди.

13 сентября.  Пятнадцатый день пути. Партизанский.
С  утра на реке суета. Моторки мечутся друг за другом, туда-сюда, с левого берега на правый, вверх, вниз. Уж очень хочется клиентам большую семгу поймать. И дождь. Беспрерывный, мозглый. Достоинства маскировки сказались на быте. Палатку  подтапливало. Пришлось, рискуя быть обнаруженным, накинуть тент. И пропадать дурнем без дела, подвывая:
Сидит Гришка полицай
Кулачищи в пол лица.
И таит обиду Верка
На папашу подлеца.
Ножи подправил, топор подточил, сказку попробовал посочинять, переделал весла на байдарочные. Копошился потихоньку, на речку поглядывал, а там блесны шлепали, «мухи» порхали, отдыхали господа, тешились. А тут костра не разжечь, меня то не видно, а дым могут учуять, гады. Ни одной рыбины не поймали за день, так им и надо.
В семнадцать тридцать вышел. Уже собранный, на трех щепках накипятил кружку воды. Половинку на бич-пакет, половинку  на кофе. Три раза жевнул, два раза глотнул, и вперед, в ночь, в дождь, в пороги. Мимо сытых. Не завидно мне. Просто интима хотелось, а не массовки площадной. Каждый звук мотора, свет окон, строй лодок на камнях зудят: «чужой ты здесь, лишний». Навалились сумерки, и стало спокойней. Трудно нас с Потапом разглядеть среди волн и камней. Но и мне читать воду не просто. А Поной прет хорошо, втягиваясь в разлом с отвесными стенами. По уму бы, местами днем пробежаться по берегу, оглядеться, прикинуть входы, проходы. Куда там, осуществляю ночное прохождение порогов без просмотра. По ихнему экстрим. Карту спрятал, толку-то от нее…
Вот и Рябога. Огни, музыка, силуэты. - Т-с-с, скотина, - шепотом командую боцману, бросаю весла. Тихонько кружась, прошли без плеска, без скрипа. Вертеп скрылся за черным мысом. Закурил, но все равно в ладонь, скрытно. Быстро в России приучают ползать. Покурил, пошлепал дальше. К темноте и осадкам ветерок навалился, и не слабый. Мешает, гад, еще один. В двадцать два часа понял, пора помирать. Промок до мяса. Сил нет не то, что грябать, дрожать и стучать зубами невмочь.  Чалиться, и срочно. А как? Где? Несет куда-то, берегов не видно. Рыщу от левого к правому, тыкаюсь в стены, верчусь в бурунах отчаянно. А ширина реки  метров сто пятьдесят. Так и кувырнуться, как два пальца об весло. Выскочил-таки на обратной скорости на обливную скалу правого берега. Повезло. Но где жить? Каменная площадка хоть и гладкая, пологая, но крошечная и вровень с водой. Заснешь, и смоет запросто. Осматриваюсь, ощупываюсь впотьмах. Пятачок через метровую ступень  переходит в кручу, густо заросшую можжевеловыми корчами, березняком витиеватым. Задыхаясь, стеная, таскал вещи на склон. Песню бы побормотать ободряющую, но боюсь сердце выскочит через гланды. Бухает бедное, рокот порога глушит. Пять ходок, каждая в два приема, на шесть метров вверх. Все. На большее не способен. Пристроил лодку  поперек склона: один борт на земле, другой на березах. Сел. Сижу, сала не  отрезать, водки не налить - нету рук, нету ног. Отупел настолько, что и не заметил, как кончился дождь, убежали тучи и высыпали звезды. Мириады их, и больших, и ярких, и чуть видных. Мерцают мне… Победителю. А-а –а. Полкружки  - ы-ых, шмат сала – хрясь, чесночка – хрусь. Разделся до трусов, надел сухое на голое тело, а сверху влажное - как-то надо сушить. Шмыгнул в спальник, в лодку, под тент. Потапа в ноги. Приоткрыл лицо, любуюсь вечностью. Закурил остатнюю. «Выжить бы».

14 сентября. Шестнадцатый день пути. Томбный.
Ноченька была та еще. Замерз, как цуцик, так, что не мог заснуть. Трясся, колотился, забывался на мгновения с потерей реальности. Где я? Кто я? Только холод был одной бесконечной реальностью, космос холода и крупинка моего сознания светлячком посередине. В какой-то момент стало светло и очень больно суставам, особенно ног. И прилетел ворон, большой, ладный, глянцево чернущий и красивый. Сел мне на колено. Смотрим друг на друга. Знаю, что я живой, и надо его прогнать, а сил нет пошевелить пальцем, подать голос. Замычал чуть слышно, как глухонемой, сжег последнюю калорию. Но согнал птицу на землю, и, заодно, разбудил Потапа.  У того под шерстью кровь еще струилась по жилам, и теплилась энергия.  Дружок помог прогнать толи вестника, толи гурмана. Опять ночь, и тиски мороза. Глубокий сон навалился под утро, утекла боль, согрелся, вытянулся в истоме и… оказался в Ваших объятиях. Явно учуял запах Ваших волос, даже ощутил трепет родных губ и взаимно зачинающуюся бурю. «Этого не может быть - посетила здравая подозрительность – вставай, или не встанешь никогда».
Разжал веки, глянул на часы. Шесть сорок. Подъем. Не тут-то было. Вот почему тиски. Все, что было влажным, стало каменным, одежда примерзла к спальнику, спальник к лодке, лодка к тенту. Минус десять. Верняк. Выползал как шелкопряд из кокона. Вылез. Оценил обстановку. Во-первых, неплохо подсушился: толи собой, толи морозом. Во-вторых, светает. В-третьих, на берег после «отдыха» вниз, это вам не вверх после гребли. Жить можно. Позавтракал конфетой, подкачал лодку, уложился тщательней. Вода стала серьезней, и, по рассказам, сегодня ждали нас пороги нешуточные. Перекрестился, - «С Богом»- молвил, и вышел на стрежень. Понесся. Оглядываюсь по возможности. Со вчерашнего дня Поной в каньоне, тесно ему. Берега отвесные стены, на шесть-десять метров вверх шлифованные водой, льдом, временем. Выше, склон градусов на пятнадцать положе, по нему редкие кустики березок, можжевельника. А внизу вокруг бугрится вода, бесится на порогах, уклон читается пугающе наглядно. Тут на горных лыжах бы по снегу. А я в лодочке по стеклянной тугой воде и густой белой пене. Потихоньку освоился, успокоился, пошел примитивно по стоякам. Так проще, но бьет суденышко, захлестывает, и камни восстают неожиданно. Трудно уходить. Расхрабрился, и, пожалуйста, чиркнул раз. Бац – второй. Но обошлось. Предполагаю, заслуги не мои – гидравлики законы, отбойные валы. Не очень страшная струя, лечу с криками: «Йо-хо! Опа!». Сложнее – «Мамочка! Боженька». Пролечу спуск, постою на яме, отпыхаюсь, чашкой воду, как могу, откачаю, и опять «Йо-хо!» или «Родненькие».
На очередном перекуре достал навигатор, карты. Мудрил, мудрил. «Мать честная, Томбу-то прошел, пролетел, правильней будет. Томба, Томба, Томбского порога бойся, много народу угробил» – наставляли, бубнили мне в дорогу. А я его, а мы его. За несколько часов более сорока километров. Не хило.
Акулина, девка ты малина.
Трам та там,
Тара там та там,
Поцелуй меня исчо.
Кураж куражом, но не хило и чалиться. А надо, пора. Скоро Бревенный, и нужно вставать минимум по двум причинам. Должен же отдохнуть когда-нибудь – это раз, и, вероятно, другой возможности не будет – это два. Возможные места выхода не берег - впадение боковых притоков. Они прорезают стены, намывают миниатюрные дельтинки, не всегда, конечно. Иногда  обрушаются в Поной водопадами, иногда площадок нет рядом. Трудность не только развернуться, и пристать к суше. Невозможно принять решение, не успеваю. В полдень повезло: заметил, решил, развернулся, зачалился. В наличии левый берег, ручей, каменная россыпь, кое-где травка, кустики. Сбегал туда, сбегал сюда. Нашел-таки. Ну идеальное место: терраса треугольником с половину волейбольной площадки заросла четырехметровыми березами, ивами, а по всему краю вал из моренных валунов , почти в мой рост. Странная морфология, что твой саперный бруствер, хоть войну объявляй злым лопарским духам или ментам с оловянными глазами. Уютно, выкорчуй несколько  стволиков и живи. С реки не видно, с вертолета почти не видно. Но высоко, метров десять по вертикали, но и времени вагон. Когда закончил таскать, ставить лагерь, обустраиваться, в глазах круги  цвета побежалости плавали, а руки и ноги скрючивало до недвижности. Ползком наварил и налопался каши горячей, напился кофе горячего и развалился у жаркого огня. Стала терраска домом родным. Через час кровь забегала, мышцы налились, мысли проявились, заметались: Поной, пороги, как пройти, как выжить – страшно, спасу нет. Детишек родных увидеть бы, прижать, понюхать. Заглянуть в Ваши глаза то строгие, то обволакивающие теплом, то озорные, манящие. Господи, хоровод-то какой. Не надолго, правда, кружился в расслабухе. В наружном мире то дождь припустит, то сумасшедший ветер порывами навалится. Тент порвало, костер прогорел. Эх-ма, пора вставать.
День прошел в заботах: дрова, вода, там зашил, там заштопал, проверил лодку, весла. Позволил себе погулять со спиннингом час-полтора по заветному берегу. Результат – ноль. И не обидно. Требуется время, силы, пруха, походя, не выйдет словить большущую местную семгу. Зато цветов повстречал столько много: колокольчики, иван-чай, дикий лук, еще какие-то на васильки похожие, и цветут себе и мне на радость. Это в середине сентября-то. Нарвал ягод шиповника и рябины на вечерний компот. И было бы лепо и светло от такого общения, окружения. Но изнутри ползли, пресмыкались червяки страха, недостойного, животного. Тьфу ты.  Ужин устроил щедрый, рыбка не помешала бы, но и так ладно. Стопку закусить - сала ломтики, чеснок, салат из дикого лука, на горячее – суп наваристый, и пюре с тушенкой. На десерт – компот, шоколад, сигарета. Наелся, и как-то хозяином  стал посматривать на окрестные утесы, воду ревущую, ненадолго, правда.
Много неясного в странной стране.
Можно запутаться и заблудиться.
Даже мурашки бегут по спине,
Если представить, что может случится.
Ужин – ужином, песня – песней, а заснуть никак. Кручусь, ворочаюсь, а сна ни в одном глазу, хоть умри. Вылез из палатки, устроился на бруствере вполне удобно, курю. Внизу Поной гудит, наверху ветер тоже гудит. Эх, загудеть бы и мне, бесшабашно, как в молодости, во времена сибирские, бичевские. Кстати, загудеть – загорелась лампочка в мозговых лабиринтах – у меня ведь в заначке банка пива и пакетик арахиса для финиша. Ну, крякнешь ты завтра – пропадет добро. Включил фонарик, перерыл рюкзак, нашел! Пшикнул крышкой, опять уселся на камни. Чем меньше пива, тем оно вкуснее. Вечер налаживался. Еще полчаса медитировал. Как заснул не помню. Звезд не помню. Помню рычание Поноя и бездушное молчание гранитных скал, черных, чернее неба.

15 сентября. Семнадцатый день пути. Везучий.
Только когда открылись глаза, понял, поспал все-таки. Очень хорошо, нужна силушка. Над жильем шуршал и хлопал тент – значит дождь и ветер. Не расстаться с «друзьями». Чтобы не потерять настрой и не дать окрепнуть  сомнениям, собирался без суеты, но ловко и в темпе. Разжег костер, отнес весла, принес воды, собрал первый мешок – отнес. Стащил к реке лодку. Вода в котлах нагрелась. Разделся  до гола, помылся весь, как мог, сжег старое белье, надел чистое – мало ли, говорят, так надо. Позавтракал, залил угли, и покинул опустевшую такую родную терраску.
К укладке лодки подошел очень скрупулезно, с учетом вчерашних прыганий по стоякам, захлестов, опасных кренов при маневрах. Нос разгрузил полностью, будет Потапу свободней и пониже. Тяжеленный мешок – в середину, и закрепил аж тремя эспандерными резинками в три оборота. Легкий – в корму, креслом для капитана. Надул, надел и застегнул спасательный жилет, затянул ремешок каски под бородой. Посадил Потапа, столкнул лодку на воду. Сам сел, отжал вверх средний мешок, забил под него ступни, отпустил, придавились хорошо, теперь мы с «Полинушкой» одно целое. Закурил, тронулся.
«Ванюшка, сынок, ты умеешь молиться? Помолись за меня. И ты, Машенька, и ты, Мишенька. А я за вас, как умею: упаси, защити, Господь, деточек моих, обереги от злых людей, болезней и соблазнов. И прости, Всемогущий, раба твоего грешного».
Первые два часа сплава показали, что ситуация на воде подконтрольна экипажу. «Полина», можно сказать, легко справлялась с волнами, бурунами, отбоями и прочими порожными подвохами, успешно маневрировала. Пороги шел без просмотра, как всегда. А чего! Томба то позади. Вот подойду к первому Бревенному, и буду изучать, рисовать, прикидывать. А пока: «опа, опа»!
Не ревнуй меня к вдове дебелой,
А ревнуй меня к пене белой.
Не ревнуй меня к девке зеленой,
А ревнуй меня к воде соленой.

Большая вода – страшная сила, но и пользу дает: большинство препятствий под ней и уворачиваться почти не приходится. Держись струи, несись вперед и гордись собой. Еще  окрестностями полюбоваться бы. Есть что посмотреть. Но некогда: поставит лагом – хана, сломается весло – хана, затянет в бочку тоже хана. И дождь, весь поход завеса дождя. Мокрое наказание. Адреналина мне хватит, а вот налюбоваться диким краем с горами, рекой, лесом осенним не получается.
- Ё-моё! – когда я сообразил, что нас тянет в первый Бревенный, было уже поздно, что-либо предпринимать. Какой там чалиться для просмотра. Удержаться бы на струе и уйти от левого прижима. Каньон. Уклон жуткий. Внизу издалека видно, как русло резко под прямым углом  уходит вправо, а вода, большая вода – страшная сила, напирает на левую стену. Стена держит, и отбивает всю реку, а та все равно давит. Что творится под этой стеной – надо видеть! Если угожу туда, буду окурком в унитазе во время смыва. Но я Томбу прошел.
- А вот так! Опа! А еще разок! И вот так. Опа! И …. Прошел! Прошел! Молодца, «Полиночка», лодочка моя, доченька моя, умница ты наша!
Раскатилось эхо, эхо, эхо
Эй вы, чайки, дурочки, не плачьте,
Это задыхается от смеха
Море, обнимающее мачты.
Затянул гордо. Первый Бревенный, по карте Лопальский, закончился прямым длинным плесом, течением приличным, но ровным и гладким. Достал сигарету, задымил. Суденышко дрейфует, вальсирует. Я ликую, торжествую. Не дождь барабанит по бортам лодки, это аплодисменты герою. Курю смачно, мыслю твердо. Жизнь-то не дурацкая, не пустая и бессмысленная. И не окурок я в унитазе. Ха!
Пока отдыхал, вычерпал воду. Плес кончился. Вижу вход во второй Бревенный, по карте Большой. Кручусь перед ним, изучаю. Пробежаться вдоль него по берегу не реально – отвесные высоченные скалы. Провести лодку на фале, как советовали умники в городе, тем более. Обнести можно, теоретически. А практически нужно переваливать гору между Большим Бревенным ручьем  и Малым с перепадом  метров двести, с крутыми склонами, да еще под моим багажом. На фиг. Вперед, мы – герои.
Что придурок я, а не герой, стало яснее ясного через несколько десятков метров. Не угадать было, не предположить, да и быть этого не могло, но в каньоне, в теснине антинаучно ударил по нам бешенный шквальный ветер. Боковой! Слева. Вода ревет, вздымается над лодкой, неба не видно, проваливается под нами, веслом не достать. Но она несет нас вперед. А воздух ярее воды, бьет по нам как кара небесная, и неумолимо несет на правую стену. Ведь разобьет, размажет, разотрет, как морковку об терку. Чтобы бороться, надо грести против него, то есть поперек воды. Но тогда порог не даст нам и полсекунды на жизнь. Упираюсь, пытаюсь идти наискосок, полулагом. На гребне на ветер, в провале – по течению гребу, сил прилило, мышцы чуть не рвутся. И молюсь, если можно назвать так мои вопли. Я орал безумно, яростно, на грани и за гранью связок, как зверь, попавший в капкан под наведенным на него ружьем: «Боженька Всеблагой, прости меня грешного за грехи мои дерзкие, за жизнь непутевую. Прости! Прости!»
И лопАчу – трещат металлические весла. И надрываюсь в крике: «Никола-угодник, спаси, спаси, родненький! Дай пожить, дай деток вырастить».
Еще метров сто-двести проскочил вдоль скалы. Орать уже не мог: сипел, хрипел: «Матерь Богородица, выведи меня отсюда, умоляю тебя, выведи, милостивая»
Уже увидел, засек выход, и случилось то, к чему все шло: левая лопата вместо гребка провалилась в пустую воду. Древко вырвалось из правой руки, лодка стала заваливаться по диагонали на левую сторону кормы. Под воду ушли корма, левая рука, плечо, грудь. Потап на носу уже висел надо мной.
Сотни раз, не один год наяву и во сне, трезвый и хмельной буду анализировать этот миг: доли секунды были отпущены для принятия решения. Их два, выхода. Выдернуть ноги из-под мешка и вывалиться за борт. Или поймать весло и зацепиться за вал впереди. Как перехватил весло правой рукой, как из положения лежа на спине сложился головой в коленки и загнал левую лопату в стояк, да что там,  как сделал выбор – не скажу. Думаю, за меня решили.
Выровнялась, короче, посудина, встала на струю. И огруженная, полная воды, как ванна, что ветер уже не так влиял на ход, вышла через сто пятьдесят метров на плес. Да-а. Зачалился на правый берег на плоские камни. Вытащил лодку, разгрузил, опрокинул, слил воду, сел рядом и отключился. «Уплыл» куда-то. Ни реки, ни дождя, ни скал. Один я и тоже пустой без желаний, без себя.
Когда воротимся мы в Портланд
Мы будем кротки, как овечки,
Но только в Портланд возвратиться
Нам не удастся никогда.
-Шепотом себе под нос бормочу бесконтрольно.-
Когда воротимся мы в Портланд
Клянусь, поставлю богу свечку.
Поставлю Богу свечку. Богу свечку, Богу. Господи Всемогущий, Всеблагой, Создатель всего сущего простил меня окаянного. Спасибо, Господи! - Контакт с миром прорезался. Тело обрело чувствительность, голова маломальский контроль. Сидеть на камне оказалось холодно и мокро. Точнее, мокро везде: с воздуха вечный дождь, да еще с пузырями, за пазухой мерзкая мокрень - все-таки занырнул, и под ногами река разливается широким безобидным плесом. Сухой, горячий дым – спасение. Полез в нагрудный карман за непромокаемым  мешочком, достал, а в нем мокрые документы, мокрые сигареты. Да-а. Вожделенная затяжка, может получиться, если распаковаться, а это долго и трудно. Потерпим. Загрузился, свистнул Потапа, погреб с печалью. Судя по карте, тоже мокрой, до села Поной не меньше двенадцати километров, и по уму надо вставать на ночлег, пока хоть капля сил осталась. Но берега не располагали: то стены, то полки березняка низенького, то просто скалы. Да и налаживать лагерь, тент, палатку, костер под ливнем не хотелось, хоть умри. Съежился, замотался плащом, машу веслами, стиснув зубы, отупело. А надолго ли меня хватит, будет ли конец этому переходу – не думаю, боюсь. Река расширилась, и соответственно обмелела. Берега за пеленой то видны, то исчезают. Если повторится Стрельнинский вариант – тащить по воде лодку волоком километры – выдержать нереально. Но пока глубины хватает, худо-бедно, километров пять в час делаю. За чашку горячего чая  Родину бы продал, и большую и малую. Но продана и та, и другая мои родины без меня и давно. Так что греби без чая, без родины, не скули, и  узнай, что там, за поворотом. Гребу. А за поворотом стена дождя, стена берега, вечная безнадега и комок обессиленной плоти посередине. Прошел тройку порожков, даже не обратил внимания. Ну, их, пороги эти. Гребу.  Сколько прошло времени, два часа или сто лет? Ну, их, часы эти. Гребу.
Держись, прошу, держись.
Хорошая штука, жизнь.
Хватайся за все на свете,
Пусть горы, пусть мир в черном свете.
Пусть трудно, пусть сил больше.
Легко лишь только облакам
У них всегда попутный ветер…
Нет, утверждал, и буду утверждать: великое дело песня. Поднял чуть голову, чтобы не в колени шептать рифму, и  увидел огонек далеко, один, но светит. Свет надежды, свет спасения, просто фонаря свет. Вот он на правом берегу. Не показалось, есть огонек. Протянулся к нему неотрывным взглядом, и давай веслами наяривать, машу-машу, машу-машу, он не ближе и не дальше. А весла об воду все безвольней и безвольней. Машу и машу. Все, сдох, перешел на темп еле-еле. И огонек погас…, это на правом берегу. А в голове загорелся мыслишкой свой фонарик: «уже глюки». Чалиться бессмысленно – поставить лагерь не смогу. Опять же, преставлюсь на берегу – не найдут, а на воде лодку видно издалека, может, и обнаружат когда.
А пуля, дура, прошла меж глаз
Ему на закате дня
Успел лишь подумать в последний раз
Какое мне дело до всех до вас, а вам до меня.
 Еще «сто лет» прошло. Дальше шлепаю лопатами об воду символически. Из-за бугра, надо же, опять огонек. И даже черные кубы изб просматриваются.
Вместо флейты подымем фляги,
Чтобы легче жилось, чтобы легче жилось,
Наша вера крепче расчета
Нас выводит авось, нас выводит авось
За шиверкой прижимаюсь к правому берегу, чалюсь около моторной лодки. Шатаясь, выкарабкался из посудины на твердь. Шатаясь дальше, неловко закрепил фал от лодки, привязал собаку. Захватил легкий мешок и побрел наверх, к избам. Вечерело, на улице никого, но поселочек жив по всему видно: строчит генератор, несколько окошек светятся, чуть слышна музыка. Стучусь в ближайшую избу. Встречает ражий парень лет двадцати пяти, одет аккуратно, в служебную амуницию рыбинспектора. Вместо «здравствуй» -
-Ну, наконец, смотрю в окно, нарушитель идет прямо в руки. Не поверишь, за четыре месяца ни одного штрафа не выписал, так и с работы выгнать могут.
- Добрый день, - отвечаю. – Можно войти?
Хозяин увидел, что «нарушитель» чуть держится на ногах, спохватился виновато:
- Да, да, конечно.
- Сейчас, сейчас покажу документы, только где у вас печка.
- Да ладно, потом документы, входи. Вон печка, но огонь пока не разводил. А, ладно, сейчас затоплю. У тебя вещи еще остались?
- Да, и собака.
- Пошли, помогу.
На берегу перевернули лодку, я взвалил тяжелый мешок. «Служба» повел Потапа. И… трагедия кончилась. Надо же было такому случиться, лопнула резинка на трико под брюками. Трико, естественно съехало на колени. А шел я впереди их, а идти метров двести в гору по камням, кустам, крапиве, скользко, узко и очень тяжело, а тут еще конфуз такой. Походочка была, ну, крайне пикантной. Последний штрих к портрету безумца. Что подумал встречающий, не спрашивал его, а он меня. В избе опять строгий тон:
- Вы в курсе, что находитесь на закрытой территории, и нарушаете закон?
- Да, в курсе.
- Ну что ж, давайте заполнять протокол и говорить о вашем будущем. Документы предъявите.
Развязываю мешок с документами непромокаемый, но мокрый. Аккуратно разделяю слипшиеся листочки, раскладываю на столе, под единственной лампочкой на тридцать шесть вольт. Служба берет по одному, изучает. Изучил, крякнул. Опять по очереди внимательно перечитал.
- Ну вот, опять не получилось. Точно выгонят.
А у меня уже глаза закатываются, состояние обморока навалилось неотвратимо.
- Э-э, да ты совсем плохой. Что случилось?
Бросился растапливать печь. Потом поставил чайник. Напоил горячим, желанным чаем. Потом помог развесить мокрую одежду, и, наконец, познакомились:
- Меня Тимур зовут.
- Юрий. Я Бревенный прошел.
- Ты, Юрий, пей еще, вот печенье ешь. Кури, можно. Я за начальником лагеря схожу.
Вернулся  с мужчиной, сразу видно, руководитель. Недолго  меня мучая, выделили место, оставили. Вот она, Россия: сначала чуть не расстреляли, но в конце напоили, накормили, и спать уложили. Вытягиваясь на пружинной кровати в тепле и благодати, пробилась пульсом, и угасла мысль: «Прошел, прошел Бревенный…» и следом на краю сознания другая: «А Горло Белого моря…».
16, 17, 18, 19, 20, 21, 22 сентября. Дни Понойского сидения.
Мое житье-бытье в селе Поной можно разделить на  две фазы, по эмоционально-душевному настрою, не по времени. Первая - это сплошные всплески угрызений совести и слабые обещания  завтра уйти в Горло.  Вот только отдохну денек, просушусь и уйду. Снаряжение отревизирую, подремонтирую, и прощай речка. В бане помоюсь и вперед. За поход поднимали голос гордость и самолюбие. Против, чего уж врать, вся моя  сущность от бицепсов до подкорки.
-Мне надо - доказывал своим новым друзьям, а больше себе.
-Да брось ты,  пропадешь ведь - лили бальзам на мозги доброхоты - отправим тебя вертолетом.
Восемнадцатого сентября, на третий день смятения. Тимур мудро организовал выезд в Горло Белого моря. Посмотреть на горизонт без тверди, умыться морской водой – пожалуйста, и обратно вернуться - пожалуйста. Тонкий ход с его стороны, дипломатично облегчил мне душу. Тронулись на моторке, на малой скорости, стукаясь чулком о камни, прошли с километр, прибавили газу. Едем, молча, и, конечно, под дождем. Но мелким, и видимость неплохая. Все видно, только головой крути. Понойский фьорд предстал самым чудесным и совершенным произведением природы. Хотелось очень исходить его пешком и поверху и понизу. Особенно запал водопад на правом берегу в нише гранитной стены. Заворожил. Ну, не могло это диво просто так возникнуть естественным путем по геологическим законам. Наверняка Тор с Кавраем сотворили для шабашей языческих. За красотой сколько то дальше экзотическое селеньице, Лахта по карте. Несколько строений, причал, карбасы, вешала. Из жителей опять, как в Чалмны Варэ, одна одинешенька женщина. Странно, раньше пустынниками старцы были. Поменялся не только антураж, суть перевернулась. Прошли мимо. И левый берег преподнес конфликт с пограничниками, вплоть до автоматных очередей над головами. После изучения наших правильных документов сухих к тому же встреча разрешилась мирным чаепитием, отпустили нас восвояси.
Потом заглох мотор, и лодку понесло в море. Отлив, понятное дело, в прилив затащило бы обратно в реку. Пока инспектор занимался проблемой, я отчаянно пытался догрести на веслах до берега. Час, точно, маслал, как одержимый, выгреб на последнем дыхании, а было-то сто метров. Слышал я про силищу этого течения. Теперь на себе проверил. Страшновато стало. Не очень, конечно, так.
Тимур весь вечер ремонтировался, а я ушел на самый восточный кусочек суши, на самый - самый уголок Кольского полуострова, сел на гладкий, обточенный миллионами лет и вечным морем, скальный лоб и призадумался. Было о чем: о своей величине в четырехмерном измерении Божьего мира, о потугах, нужных или неумных, про нас с Вами, про себя без Вас. Про детишек недоласканных, недоцелованных, ответственных поневоле за родительские грехи. Впереди сколько хватало зрения горизонт, настоящий морской горизонт. Стык планеты с небом. А ведь для Вселенной что я, что планета Земля одного масштаба – ничто. Это по трем меркам. По времени мы ровесники: что я, что Земля, что мир. Под ногами Горло дышало зыбью настоящей океанской. Волны на берег с шорохом не накатывали  – дно почти беззвучно то обнажалось, то скрывалось под чистейшей прозрачной водой. Вода вздымалась медленно неотвратимо, и также опускалась величественно, как грудь великана. На правый берег у Поповой Лахты шел страшенный накат: за два километра видно, как сшибаются волны и скалы. Летит вверх темная вода и белая пена. Не только видно, даже гул слышен низкий потусторонний. То-то достанется нам с «Полиной», или не достанется. Выйти из реки в прилив не сдюжу, в отлив не осилю войти в Белое море, и будем мы с Потапом бороздить просторы Ледовитого океана. Воды пресной надо взять побольше. Ну вот приземлился, в мыслях имеется в виду. Окончательно вернули в реальность большущий  тюлень лахтак  и крупная гагара. Под самым моим носом ребята затеяли игру в догонялки зачем-то.
Ночью жгли костер большой, жаркий, из «морского» угля, добытого из-под воды. Расположились мы у бывшего причала. И вот, когда море отошло, открывшееся дно оказалось усыпано грудами каменного угля, потерянного при разгрузке доры. Многие куски уже в ракушках и фукусах, но горели справно. Добрый огонь на краю Земли, неспешная беседа двух тертых мужиков, крепкая лодка, исправный мотор – вот это отпуск. Даже дождь сдался, и незаметно пропал, позволив подремать пару часиков. К обеду следующего дня были дома. Так я и не заметил, когда закончилась у меня первая фаза понойского сидения, и подхватила вторая.
К вечеру на берегу выбрал две крепких, обкатанных водой, доски. Связал в виде небольшого поморского креста, поставил, привалил покрепче камнями, а сверху пристегнул свою каску. Отошел, полюбовался - сойдет. С горушки наблюдал Тимур:
- Это что?
- Хватит!
-Чего хватит то?
-Всего хватит!
Поздним вечером проявилось чудо, не первое, напомню, в нынешнем походе. А иначе не назвать. Ушли тучи. Огромная полная яркая луна зависла над прямым понойским фиордом, над и между береговых скал. Странно стало вокруг: и светло,  и темно . Темно по-разному: утесы матово черные, а вода искристо черная, а по ней серебряная дорога, явная, длинная, издалека-издалека, и к скамейке на крыльце. А там мы уселись, глазеем, открыв рты, забыв про вечернюю сигарету, кипящий чайник, начатую партию на шахматной доске. Долго глазели, приобщались к великолепию.
Последующие дни были похожи на отпуск гораздо более предыдущих. Естественно, началось бабье лето. Песня лебединая, «сердцева тоска» заполярного лета в заповедном для природы, истории и души крае.
Забыл сказать, село Поной уже не село Поной, а будущая база рыболовов и охотников. Жители-поморы покинули отчий кров, кто под давлением, кто за посулами, кто давно, кто вчера. Не суть. История не только наука, это данность. В данное время здесь находилась бригада строителей сезонников. Ребята сносили негодные дома, ремонтировали уцелевшие, торопились подготовить поселок к зиме. Работали до темна питались в столовой. Там же и я был поставлен на довольствие. Кормили сытно и вкусно. Едал котлеты княжеские из смеси фарша семги, кумжи и горбуши, борщ из дичины, блинчики с икрой и прочие подобные блюда. А разговоров за столом послушал – сборник рассказов писать запросто. Тем паче темы, темы то! Как бить гусей влет за четыреста метров из карабина, как сидя на холке лося подранка на скаку перерезать бедному горло, как в погоне за медведем спрыгивать с десятиметровой скалы по ходу. Я ж, говорю, отдельная книжка. Так что мои ответные чтения отрывков из рукописи про оленный народ и параллельное время приняли благосклонно, с пониманием.
На быт грех жаловаться. Остался у Тимура в старом добром поморском пятистенке. Добавил только букет колокольчиков(!) в банке на тумбу у кровати, да черновики раскидал по столу. Наносил на кухонку в котелке свежесобранную чернику(!), бруснику, костянику. Красота: десерт и витамины всегда под рукой, как в санатории. Нашлось время и для реализации лицензий. Удовлетворяющей реализации. Правда, рыба брала не крупная, для этих мест даже мелкая. Но экземпляры за четыре килограмма и меня, и повариху устраивали. Притом, что швырял блесну метров за пятьдесят, а хватки были в самом начале проводки, воевать приходилось долго и азартно. И сходы были, и свечки до обмирания: сошла – нет…?
- Тихонько, милая, тихонько, моя красавица. Вот так, вот так, и все, - воркую я. Или - Ай-ай! Туды твою растак. Ну не сволочь?! – это уже с рычанием. Ни одна рыбалка не сравнится с блеснением семги.
Как полагается отпускнику на курорте гулял, бродил по деревеньке, по ближним окрестностям. Красивые, по-домашнему располагающие, намоленные места. Исчезающее кладбище с покосившимися, но уважительными крестами. Без храма и часовни – сожгли по дурости. А были ведь в небольшом селе даже две церкви, нельзя помору без молитвы и покаяния. На склоне выше всех еще уцелевшая школа, чуть ниже несколько добротных даже сейчас изб. Где лес брали? Пяток разрушенных, пяток разрушаемых. В кучах строительного хлама  попадались занятные, да что там, уникальные вещи. Кованые в ручную ледобуры, полиспасты из  дерева, угольные утюги, кирпичи с клеймами екатерининских времен, упряжь, рыболовные хитрые приспособы, кухонная утварь, мебель самодельная, но претенциозная вычурная. Все это, еще какие ценности и исторические и даже материальные, жители берегли даже в лихое советское время. Не уж-то в мусор, даже с точки зрения бизнеса невыгодно. Музей поморского быта будет дополнительной приманкой для туристов, да и отмазкой  для общественного мнения. Хотя, какое общество тут будут принимать, северному оленю понятно. Под десять тысяч долларов за шесть дней отдыха – это не билет в музей. Вспомнил рассказы Виталия Маслова. Не будет здесь старой поморской деревни. Уже нет. Процесс необратим. Не отрицательный, не положительный. Естественный. С горьким привкусом. В мозаике русской нашей культуры утеряли еще один цветной теплый кусочек. Так устроен мир. Были протосаамы, биармы, потом лопари, потом поморы терские, совсем недавно коми пришли. Теперь вот … эти будут. Потом может китайцы хозяивать станут. Но поморской деревни не будет, никогда.
Обратил внимание на склоны – явно лавиноопасные. Надо будет еще литературу полистать: ведь как-то жили здесь люди пятьсот лет, а то и тысячу, а то и не одну.
Посидел у лабиринта, сложенной из моренных валунов концентрической спирали диаметром побольше десяти метров                                Ведь из-за него в том числе я пустился в плавание, и про него пишу сказку. Кто нашел его: Комаров А. или Орешета М., не суть, пусть сами разбираются. А вот настоящий ли он? Надо верить, настоящий. Иначе как, иначе не напишется. Потрогал камни. Да, настоящие. Через них уводил в параллельное лето хранитель Тыйх-го красавицу Ийх-ог и все свое оленное племя.
 У ручья Мельничного нашел подозрительный моренный холм – правильная полусфера. Очень подходит под новую теорию Демина о мегалитах. «Царство, ему, небесное и низкий поклон» - с его подачи, точнее с прочтения его интереснейших книг я начал путешествовать осмысленно.
Сделал восхождение на вершину между Малым и Большим Бревенным ручьем. Там наверху и вдаль еще мнилась глушь и первозданность, до первого вертолета, конечно, но все-таки.   
Встретил и участвовал в испытании на порогах аэрохода на воздушной подушке. И здорово, и грустно. Порог, где помирал, прошли хихикая, и вверх и вниз запросто. Во дела. Не только деревня, и берег чужие. Время чужое. Эпоха честного общения: вода – весло – ты канула в лета, ничего не поделаешь. И ладно, ребята вроде неплохие пришли на смену. И все же. Сломанные лыжи, разбитые байдарки, обмороженные носы и любопытные глаза, где вы? Трещат, гремят, рокочут могучие моторы снегоходов и лодочные движки. Прочь с дороги или плати. А где русая прядь, которую тронул задумчивый иней? Вот такая моя вторая фаза. Сытая, покойная, по-своему интересная. Но песен мне не пелось. И не потому что стеснялся полного отсутствия слуха, не пелось просто.
Отправили меня, как обещали, вертолетом, двадцать пятого сентября до Ловозера. Просто, удобно, за три часа долетели. Туда – три недели, обратно – три часа. Вот так. И еще. Все три часа полета  я пялился в иллюминатор. Видимость была отличная, вот только не увидел никого, ни одной животинки, ни одной зверушки.

Г. Кировск. 2005 г.