Золотой Телец. Детектив

На земле весь род людской
Чтит один кумир священный,
Что царит над всей Вселенной:
Тот кумир – Телец Золотой…
 
Из арии Мефистофеля (опера Ш. Гуно «Фа-уст» по одноимённой трагедии И. – В. Гёте)

Когда уходят герои,                На арену выходят клоуны.
                Г. Гейне, поэт.
 
 


             Золотой Телец

                (Роман)


 
                «Хоть без одежды, да не без надежды»
 
                Русская пословица.
 

Глава 1.

Реанимация


1.

Здоровенный мужик с большой круглой головой, заросшей курчавым и жёстким чёрным волосом, дико орал, вырывая Фао из рук Оле. Его грязный, протёртый до дыр хитон, то и дело распахивался, обнажая покрытую шерстью немытую шею с грубым золотым литьём на кожаном ремешке.
Из широкой губастой верблюдоподобной пасти отвратительного чудища вместе с жёлтыми зловонными брызгами изрыгались неведомые Оле проклятия.
Красивая Фао, благоухавшая ароматами цветов и пахучих растений, которыми натирала чувственное, налитое соком тело цвета оливкового масла, рыдала, заливаясь горючими слезами, извергавшимися, словно ручьи, из её больших коричневых глаз, обрамлёнными длинными чёрными как смоль ресницами.
Мучимый жестокими страданиями Фао, крепкий и синеглазый Оле ужасался отвратительному уродству её мужа – страшилища, которому бедняжку отдали накануне жадные родичи за семь жирных баранов и золотого тельца.
Фао бежала с супружеского ложа, не дав чудовищу овладеть собой. Бежала под стены Ярихо к любимому Оле, к которому приходила все шесть дней со дня первой случайной, а может быть нет – на всё воля богов! их встречи у целительного источника.
Неведомый и жестокий народ, вышедший вдруг из пустыни, заполнил поля и сады в окрестностях богатого водой и плодородными землями Ярихо, населённого светлоликими, златокудрыми жителями. Враг подступил к стенам града со всеми своими стадами, пожравшими в несколько дней зелень пастбищ, полей и садов.
Седые волхвы утверждали: изгнали то многолюдное племя из царственного Египта, и сорок лет бродило оно, дичая, в пустыне под верховенством Посланника Бога. С тех пор поклонялись те люди единому многоликому Яхве, но великая смута вошла в тот народ и с тех пор терзала его. Некто отлил Золотого Тельца, разделившего тот народ, частичкой которого была красивая Фао.
Часть народа, забыв об истинном Боге, поклонялась Золотому Тельцу. Богатства идолопоклонников стали расти вместе с золотом, алчность затмила разум.
В праведном гневе Посланник Бога уничтожил Золотого Тельца, которому поклонялись неверные, сурово наказав свой народ. Однако, вкусив богатства и власти, которую давало им золото, неверные продолжили отливать из золота малых тельцов и тайно им поклоняться. Возникли и разрастались распри, народ распадался. Желая сплотить свой народ, Посланник Бога повёл его на восток и на север в цветущие страны занимать чужие города, строить на вновь обретённой земле своё царство. Так подступили они к стенам древнего солнечного града Ярихо, разоряя чужую страну…
Жестокий муж тянул Фао к себе, ухватив за левую руку. Оле не отпускал рыдавшую  Фао, удерживая за правую. Ужасное чудище могло разорвать свою собственность и Оле пришлось отпустить её руку.
Чудище бросило обретённую рабыню-жену на землю, тяжело засопело и выхватило из складок хитона огромный нож, отлитый из самой прочной на свете чёрной бронзы, секрет которой хранили в Египте, и остро отточенный на куске песчаника.
Сверкнул клинок, но Оле ловко увернулся, поднял с земли камень величиной с собачью голову и поразил им замертво рухнувшего противника…
Оле и Фао укрылись за стенами Ярихо. Днём спустя, пришлый народ окружил город. Семь дней и ночей трубили пришельцы в медные трубы. Трубили те, кто верили в Яхве и те, кто поклонялись Золотому Тельцу. Расшатались-рассыпались, рухнули  стены, и не стало солнечного Ярихо…

2.
Он пытался досмотреть свой странный навязчивый  сон. Быть может, это был и не сон, а какое-то наваждение или фантасмагория. Как понять?
Вот и сознание возвращалось к нему, а с ним обыденная реальность и тяжёлые мысли. Кажется, он выжил, несмотря на то, что хотел умереть…
– Неужели дрогнула рука, и пуля прошла мимо сердца? Неужели остался жив? Зачем? – путались в голове нелепые мысли с угасавшими бликами яркого непонятного сна, фрагменты которого хотелось запомнить, хотя бы частички…
Берсенев очнулся. Осторожно пошевелил руками и ногами, накрытыми одеялом, вдетым в чистую простыню, и понял, что жив и, наверное, лежит в больнице.
Где же ещё, ведь дома у него не было… 
Глаза Берсенев не открывал, словно хотел выиграть время.
Где-то рядом вполголоса разговаривали мужчина и женщина. Берсенев прислушался, параллельно припоминая остатки сна: неведомых ему Фао и Оле, что-то солнечное – Ярихо, страшное звероподобное существо, поражённое камнем, тяжесть которого ощущал и сейчас и Золотого Тельца, которому поклонялись пришельцы из пустыни. 
– Фао и Оле – кто это? Эти имена из растаявшего сна ухватила его цепкая память. И ещё Золотой Телец. Об этом он что-то слышал, кажется это символ богатства.
– Конечно же! Берсенев вдруг вспомнил, вычитанную ещё в школе притчу о Моисее и Золотом Тельце, а вот содержание странного сна, кроме загадочных имён Фао и Оле и ещё Ярихо совершенно забыл. Словно и не было этого сна, а если и было что-то такое, так это в потустороннем мире…
Мужской голос рассказывал об этом потустороннем мире, однако Берсенев не сразу понял, о чём это он?
– Умирает человек. И вот уже идёт новопреставленный покойник по коридору чистилища, мучительно думая, куда поместит его апостол Пётр, охраняющий вход в загробный мир, – рассказывал мужской голос.
– Куда мне? – волнуясь, спрашивает покойник, – в рай или в ад?
– Да что Вы, батенька! У нас, здесь, как и у вас, там, произошли большие перемены. Так сказать, «перестройка». Понимаете, «новое мышление». Теперь у нас нет ни рая, ни ада, а есть единое потусторонне пространство или единый загробный мир, как Вам будет угодно.
Не переживайте, Вам у нас понравится. «Живём», так сказать, мы по недельному расписанию. Пятница, суббота и воскресенье – выходные дни чтобы не обидеть мусульман, иудеев и христиан. А в остальные дни у нас очень плотная программа.
В понедельник все мы целый день едим. Вот Вы, чем питались на «этом свете»? – вопрошает новопреставленного апостол Павел.
– Картошка, макароны, каша. По воскресеньям жена жарила котлеты…
– Э, батенька, питались Вы не ахти как! – Заключает апостол. – У нас Вы будете питаться исключительно деликатесами. Нежнейшей ветчины, всяких разносолов, сёмги и осетрины, икры чёрной и красной – сколько угодно. При этом нечего опасаться  увеличения веса, язвы желудка или гастрита – Вы же покойник!
– А во вторник? – спрашивает новопреставленный.
– Во вторник мы все пьём. Вот Вы, что пили на «этом свете»?
– Водку подешевле, пиво, портвейн 33-ий и 72-ой, всякую прочую бормотуху…
– Э, батенька, так и заболеть можно! – Апостол укоризненно посмотрел на новопреставленного. – У нас вы будете пить лучшие сорта французских коньяков, и шотландских виски, текилу из «правильного кактуса», который сохранился только у нас, а на «этом свете» его давно извели мексиканские алкоголики. Из вин – лучшие французские и грузинские! – мечтательно чмокнул апостол. – Пейте сколько угодно, и ни опьянение, ни цирроз печени вам не грозит – Вы же покойник!
– А в среду? – спрашивает новопреставленный.
– В среду мы все курим. Вот Вы, что курили на «этом свете»?
– «Дымок» и «Приму», – признаётся новопреставленный.            
– Э, батенька, не щадили вы себя, вот и нажили рак лёгких. Нельзя так! – возмутился апостол Пётр. – У нас Вы будете курить сигареты с фильтром из лучших сортов виргинского табака, гаванские сигары, кальян. И главное, курите – сколько хотите, и ничего у Вас от этого не будет – Вы же покойник!
– А в четверг? – спрашивает окончательно сбитый с толку новопреставленный.
– Четверг, батенька, у нас самый интересный день! – закатил глаза апостол. – В четверг мы все занимаемся… сексом! Что у Вас с этим самым было на «этом свете»?
– Жена и соседка, иногда… – стыдливо потупив взор, признаётся новопреставленный. 
– Э, батенька, не густо. Зато у нас с этим богато! Марлен Дитрих – с нами! Мерилин Монро –  с нами! Любовь Орлова и Алла Ларионова – тоже с нами! Им всем по двадцать пять! Выбирай любую!
– А удовольствие от этого какое-нибудь будет? – робко спрашивает новопреставленный.
– О чём Вы, батенька? Вы же покойник!
Мужской голос громко рассмеялся, женский чуть-чуть, улыбнулся.
– Всё шутишь, – остановила мужской смех женщина. – В тебя стреляли, чудом остался жив, да и сейчас охраняют! Мне страшно, Вадим! – в дрожавшем голосе женщины угадывались слёзы.
– Не переживай, Надюша. Стреляли не в первый раз, а здесь я как за каменной стеной и тебе позволяют быть возле меня. Пока подлечат – авось исполнителей задержат. Что же касается заказчиков – тут я не уверен, – вздохнув, признался мужской голос. – А что у тебя в сумочке? Показывай!
– Вчера купила книжку. Угадай, кто написал? Ты его хорошо знаешь, постоянно задеваешь в своих статьях, - грустно улыбнулась женщина по имени Надюша.
– Не буду гадать. Я стольких задеваю…
Надюша извлекла из пластикового пакета небольшую книжку в твёрдой обложке. Пациент по имени Вадим протянул руку, намереваясь перехватить книжку.
– Нет, не дам! – уклонилась Надюша. – Лучше послушай окончание одного рассказа. Слова от автора. – Надюша отрыла книжку на месте закладки и прочитала диковинные мысли некоего инкогнито, которого по её словам пациент постоянно задевал в своих статьях:
«Когда-то воровское сообщество держалось на противостоянии государству. Однако после краха социализма преобразилось и всё, что тому государству противостояло. Блатная культура, выпестованная в зоне, была затребована именно властью. Свято место оказалось пусто. Но такова уж видно, природа этого места, что выросшая на нём новая система оказалась больше похожей не на чуждую западную, как надеялись демократы, а на свою, родную, обкомовско-воровскую.
Война против нас была, таким образом, не просто борьбой за трон или судьбу незаконно присвоенной собственности. На деле спор шёл о том, в каком государстве мы будем жить. Это была война новых законников за блатную утопию. Мечта устроить власть «по понятиям». Сделать зону образцом общественного устройства.
К счастью, наши оппоненты промахнулись. Что ж, как было наколото у того деда:
      «БОГ НЕ ФРАЕР, ОН ПРОСТИТ»
А впрочем, кто возьмётся решать за Бога? Может и не простит». – Закончила чтение Надюша.
– У какого деда? – хитро прищурив глаза, спросил пациент по имени Вадим.
Надюша вскинула на него удивлённые глаза, поняв, что Вадим догадался, кому принадлежат эти то ли осуждающие, то ли покаянные слова.
– Полагаю, что книжка называется «Русский характер», рассказ «Законник», а автор сих произведений наш мэр, – ответил на ранее заданный вопрос пациент по имени Вадим. – Пока не читал, но кое-что о ней слышал от знакомых в издательстве, – пояснил он. – Оставь почитать. Хочется знать поподробнее о настроении нашего мэра в преддверии мирового кризиса, который никак не минует и нас. – Пациент по имени Вадим перевёл взгляд на соседа по просторной двухместной палате.
– Вот лежит тот самый Берсенев, о котором писали газеты. Пока в себя не приходил. Свершил сам, как смог, правосудие. Потом стрелялся, как честный офицер. Пуля задела сердце, но оказался сильным человеком, выжил, однако пока  в себя не приходит.
Что его теперь ожидает – только богу одному известно…
– Посмотри, Вадим, кажется, он всё-таки очнулся, прислушивается к нам. Смотри, он улыбается! По-видимому, его рассмешил твой анекдот или зачитанный мною фрагмент.
Берсенев открыл глаза, подтверждая слова Надюши. Анекдот и в самом деле рассмешил его, но не более, чем только что зачитанные слова всем известного писателя.
Он вспомнил литературного турецкоподданного Остапа Бендера, которому чудом удалось выжить после предательского удара отнюдь не робкого «Кисы», а бывшего предводителя дворянства, полоснувшего опасной бритвой по горлу спящего командора.
И у него не всё так трагично, но грустно. Его милая «Киса» Ирочка, ни в коем случае не покушавшаяся на жизнь коллеги по ныне закрытой «концессии», в надёжном месте. Добровольский укроет её, и, слава богу, что есть такой человек. Грустно сознавать, что Ирочка любит Добровольского, однако на раненом сердце, которое даёт о себе знать – побаливает, как ни странно легче. Ирочка подарила ему несколько незабываемых счастливых недель, а потом что-то у них расстроилось, и он её не винил…
Не хотелось копаться в ушедших чувствах и переживаниях. Пусть будет счастлива с Игорьком и спокойно родит в укромном местечке, а он будет знать, что осталась на этом свете и его кровинка. Эту тайну он сохранит, чего бы это ему ни стоило.   
«Забыть, немедленно забыть о них!» – Волевым усилием Берсенев остановил свои мучительно-сладкие воспоминания.
«Как же ты, капитан, попал в такую историю? Как попал на второй круг? Как же ты промахнулся? Ведь сердце было рядом…»
Открытые глаза и душевные муки на лице пациента спецпалаты, оборудованной видеокамерами и звукозаписывающей аппаратурой, не укрылись от наблюдателя, сидевшего перед монитором и через пару минут в палату вошли несколько человек в белых халатах. Посмотрев на вошедших, мужчина и женщина смолкли.
Берсенев не имел возможности видеть своего хирурга, лечащего врача и медицинских сестёр ввиду пребывания в бессознательном состоянии, а потому оперативное прибытие стольких персон не вызвало на его лице никакого интереса. Не вызывало сомнений, что кто-то из этих «белых халатов» является представителем «компетентных органов» самого высокого уровня. Ему было всё равно, он пытался припоминать детали недавнего сна, силясь понять, что к чему.
Пришествие незнакомых людей в белом неожиданным образом помогло Берсеневу разгадать часть удивительного и вне всяких сомнений пророческого сна.
Нет, пожалуй, это был не обычный сон. Обычный может присниться каждому даже не слишком впечатлительному субъекту, закрой он глаза и усни. Это было иное состояние, которое может овладеть человеком, побывавшим в чистилище и удивительнейшим образом вернувшимся  обратно. То ли он чем-то не понравился тамошнему начальству, то ли не хватило грехов или напротив – праведности для полноправного проживания в потусторонне мире, который, по словам мужчины, лежавшего по соседству, до неузнаваемости изменили потусторонние реформы – поди, догадайся…
Впрочем, не стоит и пытаться. А вои и маленькая разгадка! 
– Фао – это, конечно же, Фаина! Как же он сразу не узнал её во сне и не догадался! А Оле – это он, Берсенев  Сон подсказал ему, что с Фаиной не всё ещё кончено и вдова не оставит его в покое ни на этом ни на ином свете, а вот Ирочка… Впрочем, он уже забыл о ней, так надо! Оставался ещё Золотой Телец. К чему бы это?
Вошедшие в палату врачи и прочие люди в штатском и белых халатах, накинутых на крутые плечи, осматривали и выслушивали его. Щупали пульс, заглядывали в глаза, смотрели на показания датчиков, но были ему совсем не интересны. Берсенев не слышал их вопросов и не отвечал. Закрыл глаза, сделал вид что задремал и уснул на самом деле.
Очнулся скоро, минут через пятнадцать после того, как медперсонал и представители «компетентных органов» вышли. Им показалось, что Берсенев ещё очень слаб, и его допрос отложили на завтра.
Олег чуть приподнял голову, открыл глаза, посмотрел на чёрный глазок камеры, смотревшей прямо на него, потом взглянул на соседа по палате и женщину, его навещавшую, и зажмурился.
– Где я нахожусь? – тихо спросил Берсенев.
Его услышали.
– В реанимации, – ответил мужчина, недавно рассказавший анекдот.
– Какой сегодня день?
– Как Вы себя чувствуете? Вам не трудно говорить? – спросила женщина, которую звали Надежда.
– На удивление хорошо, – грустно пошутил Берсенев. – Так какой же сегодня день?
– Воскресенье, – ответила Надежда
– Вы здесь уже третий день, – подсчитал мужчина по имени Вадим. – Нас оперировали в одно время.
– Кажется, я Вас уже видел в новостных передачах телевидения, – заметил Берсенев, –  но фамилию не запомнил.
– Вилен Талмудов, с ударением на «а», – подозрительно улыбаясь, представился мужчина, – журналист. Прохожу лечение в «Кремлёвской больнице» после очередного покушения. К счастью на этот раз отделался сравнительно легко. А это, Надя, мой близкий друг, – представил женщину журналист и добавил: – О Вас мы знаем из СМИ. Громкое дело!
– Странная у Вас фамилия, да и имя не совсем необычное! – удивился Берсенев, – Никогда о таком журналисте не слышал!
– И не удивительно. Имя не слишком редкое, в честь основателя первого в мире государства рабочих и крестьян. А вот фамилия доставила мне не мало неприятностей в школьные и студенческие годы, – вздохнул журналист, которого потянуло на откровения.
– Предки моего папы жили под славным городом Гродно и были набожными людьми. За это «добрые соседи» наградили их прозвищем, которое по вине вздорного писаря, уже при вхождении нашего края в лоно Российской империи, превратилось в фамилию с добавкой принятого у русских окончания «ов». Имя мне присвоила мама – член партии, в детстве тайно крещённая в православной церкви. Сделала она это наперекор отцу, почему-то не пожелавшему взять её девичью фамилию – Ростовцева, а зря. Ребёнком в семье я был единственным и поздним. Папа хотел назвать меня Владимиром, очевидно в честь себя самого, но против мамы не пошёл, она в нашей семье была главной.
В детские и юношеские годы я настрадался из-за своей фамилии. Укоротив её на первые три буквы, сами понимаете, как дразнили меня одноклассники, дворовые ребята и даже студенты. Глупо и обидно. Дрался, ревел, а ничего поделать не мог. Правда, это печальное обстоятельство возможно и укрепило мой боевой журналистский дух! – воскликнул явно возбуждённый журналист.
– Да уж! – улыбнулся Берсенев, живо представив, как не повезло с фамилией мальчику Вилену Талмудову и всё из-за конфликта родителей – людей явно с разной ментальностью и несовпадающими стереотипами поведения. Берсенев что-то читал на эту тему в одном из популярных журналов, которые по совету лагерного психолога раздавали для просвещения заключённым.
В былые времена религиозного послушания такого брака между молодыми людьми не допустили бы ни в коем случае, но в советское время, которое теперь позади, ещё и не такое случалось в «обществе всеобщего равенства и братства». Впрочем, подобного негатива, когда уже нет ни равенства, ни братства, не уменьшилось и сейчас.
Что ни говори – явные «пережитки социализма», и когда ещё придёт к нам здоровое религиозное осознание, никто с уверенность не может сказать. Бьются лучшие государственные мужи страны, а так же маститые деятели кино, спорта, эстрады и прочего искусства в поисках духовности и национальной идеи, но пока тщетно. Так далеки они от простого народа, если чего и понявшего за эти годы, так это то, что реальная жизнь в условиях рыночной экономики – это непрерывный и всеобъемлющий шопинг, – отвлёкся Берсенев в своих непростых умозаключениях от текущей беседы с журналистом. Тот тактично дождался, когда сосед по палате вернётся в текущее состояние, и продолжил:
– А печатаюсь я и известен в широком кругу читателей под примирившим покойных родителей псевдонимом Вадим Ростовцев, – пояснил журналист, по-видимому, очень талантливый ввиду смешения в себе столь разных кровей и традиций.
– Позвольте мне называть Вас согласно псевдониму, – попросил у журналиста Берсенев.
– Не возражаю, – охотно согласился Ростовцев.
– В апреле мне довелось познакомиться в одесском ресторане с одним художником. Очень разговорчивый и образованный человек, правда, с несколько странными манерами и пьющий. Мне показалось, что Вы чем-то похожи с ним, только не подумайте что манерами или пристрастием к спиртному, – вовремя спохватился Берсенев, и продолжил: – возможно, вас роднит то, что вы оба люди творческих профессий, – неожиданно для себя вспомнил Берсенев.
– В Одессе говорите? Как его имя, не помните? – спросил Ростовцев, тактично не заметив извинений за «странные манеры» художника.
– Помню. Разумный, Александр Семёнович.
– Как говорится, в десятку бьёте, товарищ! Это же мой дальний родственник! – воскликнул Ростовцев. Помнишь, Надюша, мы встречались с ним в кафе на Дерибасовской когда возвращались из Румынии? 
– Конечно, помню, он ещё написал маслом мой портрет и переслал по почте, – оживилась Надежда.
– Да, Разумный талантливый художник, но не раскрученный, а потому по-своему несчастный. К тому же не ладит с тёщей и женой, пьёт, – подытожил Ростовцев.
– В доперестроечные времена, будучи ещё молодым художником, Александр Семёнович работал в художественном комбинате и специализировался на портретах Владимира Ильича Ленина. Во множестве горкомов, райкомов и обкомов, нашей тогда ещё общей и необъятной страны считалось хорошим вкусом иметь портрет вождя мирового пролетариата, написанный маслом.
Комичный случай произошёл с Разумным, когда он попытался написать портреты жены и тёщи. Как ни старался – на холсте появлялся «ленинский образ». Возможно, что с тех пор начались разлады в семье, тем более что это неприятное время совпало с закрытием художественного комбината, обанкротившегося к моменту всеобщей суверенизации.   
Разумный писал два-три портрета вождя в месяц, и получал за эту работу пятьсот советских рублей. Представляете, какие это были деньги по тем временам!
– Честно говоря, не очень, – признался Берсенев.
– Понимаю, Вы ещё молоды, – согласился журналист. – Суть не в этом.
Комичный случай произошёл с Разумным, когда он попытался написать портреты жены и тёщи. Как ни старался – на холсте появлялся «ленинский образ» – набил руку. Возможно, что с тех пор начались разлады в семье, тем более, что это время совпало с закрытием художественного комбината, обанкротившегося с моменту всеобщей суверенизации.
Денег в семье не стало. Александр Семёнович стал выпивать и, подзабыв через некоторое время «ленинские черты», освоил профессию свободного художника, зарабатывая на жизнь портретами прохожих, – закончил рассказ о родственнике журналист Ростовцев.
– При случае передавайте Разумному привет от Аркадия, надеюсь он вспомнит –  я тогда был в ресторане с красивой молодой женщиной, которую он «безумно хотел написать», и добрые советы: меньше употреблять алкоголя, помириться с женой и тёщей, никуда не уезжать и держаться подальше от сомнительных личностей, плавающих в Грецию, – Берсенев вспомнил Каптанаки и Ковуна, впрочем, давно покоящихся на дне Чёрного моря, - так вот пошутил зачем-то Версенев, помянув о торговцев живым товаром, исчезновение которых компетентные органы теперь «повесят» на него. 
– Спасибо, обязательно передам, – поблагодарил журналист, и, меняя тему, неожиданно спросил: 
– Вы не удивлены, что Вас положили не в отдельной палате?
– Что вы имеете в виду? – насторожился Берсенев.
Журналист посмотрел на камеру и осторожно приложил палец к губам.
– Просматривают и прослушивают, – ничуть не сомневался в том Берсенев и подумал: – Один я много не скажу, а с собеседником могу наговорить лишнего. – Спасибо, буду осторожней. Пусть пишут.
– Вы сказали «Кремлёвская больница»? – спросил Берсенев, сняв первый неловкий вопрос вторым и конкретным.
– Да, она самая, – ответил журналист, поняв, что сосед по палате сообразил, что к чему и, если захочет, то будет следить за своими словами. – А ведь к нему могли поместить «подсадную утку», – подумал он, продолжая нахваливать лечебное заведение для избранных. Журналист-правдолюб не опасался за свои слова. В его статьях можно было найти и не такое. Он был неудобным журналистом, поэтому его читали.
– Здесь хорошие врачи и надёжная охрана, – подчеркнул для микрофона журналист. – У входа в нашу палату постоянно дежурят двое, сами понимаете, из какого ведомства...
В детстве и юности я жил рядом с Рублёвкой, которая в те времена была узеньким загородным шоссе, обсаженным яблонями. По ней возили лечиться в загородную больницу членов Политбюро, ЦК и их многочисленный аппарат. В детстве с родителями, затем со школьными и дворовыми товарищами бегали через Рублёвку купаться на реку. Кого только не довелось увидеть на перекрёстке, где у светофора тормозили чёрные «ЗиМы» и «Волги». Представляете, останавливались и пропускали пешеходов! Многие мне не верят, сам теперь удивляюсь, – Ростовцев развёл руками, которые держал поверх одеяла. Надя перехватила его руку и прижала к себе:
– Успокойся, Володя. Возможно, твои воспоминания не интересны человеку, к тому же только что пришедшему в себя.
– Нет, нет, рассказывайте, а то с минуты на минуту нагрянут врачи и ещё кто-то, общаться с которыми у меня нет никакого желания, – остановил женщину Берсенев.    
– Ещё ребёнком я пожимал руку Никите Хрущёву, а спустя год Леониду Брежневу, – продолжил журналист. Вожди в те времена были доступны, тормозили у светофоров, открывали окна автомобилей и потягивали народу руки. Милиция ничего не перекрывала, а эскорт состоял из одной – двух машин. О террористах вообще не имели понятия.
С тех пор многое изменилось. Я разменял шестой десяток, а больницу народ так и прозвал «Кремлёвской», хотя теперь по «коммерческой схеме» в ней лечатся многие, у кого есть деньги, в том числе крупные жулики. Вот и мы с Вами удостоились чести пребывать в этих славных стенах за казённый счёт. Так что гордитесь! Мне и Вам, господин Берсенев, с местом лечения повезло.
– Не называйте меня господином. Не люблю. В армии звали товарищем, – заметил Берсенев.
– Хорошо, товарищ капитан, таким ведь было Ваше воинское звание?
– Да. Про меня Вы всё знаете, рассказывать не надо, и то облегчение. А Вы как здесь оказались? – поинтересовался Берсенев.
– Написал ряд статей о коррупции в средних эшелонах власти. Кому-то из «моих героев» это не понравилось. Заказали, – просто ответил Ростовцев. Профессия журналиста считается в современной России одной из самых опасных. Громкие убийства Травьева и Морозова или недавнее убийство Калитковской остались по существу не раскрытыми. Кого-то привлекли, кого-то посадили, но заказчики до сих пор не установлены и не наказаны. Увы, там всё хорошо проплачено…
– Это точно, – согласился Берсенев. – Только непонятно почему ко мне не жалуют лечащие врачи и «компетентные органы».
– Это вне нашего разумения. Впрочем, Ваше тело опутано всякими датчиками, и медперсоналу не зачем щупать Вас. Да и выглядите Вы молодцом! – не удержался от комплимента журналист. – Правда, Надюша?
– Правда, – улыбнулась женщина.
– «Компетентные органы» уже заходили к Вам минут сорок назад. Вы их появление игнорировали. Состояние Вашего здоровья не внушает им опасения. Очевидно, решили понаблюдать за Вами со стороны и послушать наш разговор о жизни. Валяйте, спрашивайте, что Вам интересует, – предложил бесстрашный журналист Ростовцев.
– Вы человек опытный, многое знаете, помогите мне разобраться, помогите кое-что понять, – начал издалека Берсенев. – Уйти из жизни не получилось, хотя очень хотелось.
Выслушав Ваш недавний рассказ о потустороннем мире, пожалел, что не остался в нём. Говорят, что там и кормят деликатесами, и пьют элитные напитки, и женщины хороши.
В этой жизни мне с женщинами никак не везёт, особенно с теми, которых зовут Иринами. Он покидают меня. Первая Ирина – законная жена укатила с «папиком» армянином в Канаду. Вторая любимая женщина, тоже Ирина и супруга по фальшивому паспорту –  та самая особа, которая произвела впечатление на вашего одесского родственника, тоже исчезла. Так что хочется вернуться в тот самый потусторонний мир, о котором Вы рассказали. Хочется отведать омаров, напиться вволю Текилы и близко пообщаться с Мерилин Монро. Она мне всегда нравилась, – грустно пошутил Берсенев. О двух своих Иринах он помянул сознательно. Первая никого не заинтересует, а вот вторая – Ирочка Воробьева, забыть о которой он дал себе слово, очень интересует «компетентные органы». Так пусть знают не из его признаний во время неминуемых допросов, что она исчезла с теми самыми заграничными счетами и кодами к ним, и он о ней ничего не знает…
– Это Вы зря. Вы молоды и красивы. У Вас обязательно и очень скоро появится красивая любящая женщина, – возразила Берсеневу подруга журналиста.
– Очень в этом сомневаюсь, – не согласился с ней Берсенев. – Теперь будет суд, и мне «намотают на полную катушку». Как Вы думаете, какое наказание мне грозит? – стараясь сдерживать волнение, спросил Берсенев у журналиста.
– Я не юрист, вопрос скорее к Надежде, у неё юридическое образование, – ответил Ростовцев и посмотрел на женщину.
– Трудно сказать? – Надежда старалась не смотреть в глаза Берсеневу. – Вы мужественный человек, офицер, поэтому не стану ничего от Вас скрывать. Вы совершили двойное убийство, по существу самосуд. По-человечески Вас можно понять. Миллионы людей по всей стране на Вашей стороне. Слава богу, что у нас отменена смертная казнь, но думаю, что Вас осудят на длительный срок…
– Вы правы, осудят, – согласился с женщиной Берсенев.
– Теперь к вам вопрос, – обратился он взглядом к журналисту. – Извините, как ваше имя-отчество?
– Называйте Вадимом Владимировичем, задавайте Ваш вопрос.
– Скажите, Вадим Владимирович, Вам известна история о Золотом Тельце?
– О Золотом Тельце? – удивился Ростовцев. – Зачем Вам это?
– Понимаете, перед пробуждением или возвратом из потустороннего мира, но не из такого, о котором Вы недавно рассказывали в анекдоте, меня мучил странный сон. Не знаю – кошмар или что-то иное? Запомнил нашествие диких племён из пустыни, солнечный Ярихо – не знаю, что это, и Золотого Тельца. –  Про Оле и Фао Берсенев сознательно умолчал. Кто они он уже догадался…
– Я понял Вас, Олег. И что такое Ярихо и что такое Золотой Телец. Это очень древняя история, якобы записанная на ветхозаветных скрижалях, которые Бог передал Моисею на горе Синай, – начал свои разъяснения журналист Ростовцев, читавший в студенческие годы, в порядке самообразования прежде всего Талмуд, из уважения к собственной родовой  фамилии, а также Библию, Ветхий и Новый заветы, Ригведу, Авесту, прочие религиозные тексты, и естественно «Кама Сутру» в запрещённом в те времена машинописном варианте.
– Где-то в середине второго тысячелетия до Нашей Эры предки иудеев то ли бежали из Египта, то ли их изгнали за какие-то грехи – доподлинно не известно. Чем-то они разозлили египтян, прежде всего фараона. Преследовали беглецов войска с приказом уничтожить или вернуть обратно, точно не установлено. Давно это было, но историки утверждают, что тому исходу есть веские доказательства.
Правда, не все исследователи согласны с этой древней легендой целиком и полностью. Один мой знакомый, изучающий вооружение древнеегипетской армии и в том числе знаменитые колесницы египтян, равных которым в те времена не было, побывал в тех метах и тщательно измерил расстояние от Нила до Красного моря – точнее его Суэцкого залива, отделяющего Синайский полуостров от африканского берега. Получилось не менее ста километров. Согласно сделанным им выводам, предки иудеев не смогли бы покинуть долину Нила вопреки воле фараона, то есть бежать. Их бы непременно настигли колесницы и уничтожили, ввиду того, что иных средств передвижения кроме ослов предки иудеев не имели. Согласитесь – ослы и лошади две большие разницы.
Расступалось Красное море или нет – так же доподлинно не известно, но беглецы оторвались от преследователей и укрылись в Синайской пустыне. Возглавил тот немалый отряд некто Моисей. Этот герой библейского похода, ставший пророком единого бога под именем Яхве или Иегова, наверное, Вам известен? – поинтересовался журналист.
– Известно, – признался Берсенев, кое-что слышавший о предводителе иудеев и о международной секте «Свидетели Иеговы».
– В районе горы Синай, это на краю Египта, – продолжил Ростовцев, –  Моисей заключил договор с Богом о покровительстве своему народу при условии, что народ его, звавшийся с тех пор иудеями, будет поклоняться только ему одному  – Яхве.
Сорок лет Моисей водил иудеев по пустыне, приобщая к новой религии и выжидая, пока перемрут те из них, которые помнили о сытой жизни в Египте и время от времени, когда подводило желудки, призывавшие вернуться и просить у фараона пощады.
Когда взросло и вошло в силу молодое поколение, родившееся в пустыне, Моисей повёл свой народ в Палестину занимать плодородные земли, освоенные другими народами. На пути их стоял большой и богатый город Ярихо, названный так людьми, поклонявшимися Богу Солнца. От того и название города от древнего слова «Яр».
– Яркий, – мысленно нашёл слову достойный русский синоним Берсенев, слушая продолжение интересного исторического экскурса.
– К тому времени раскольник по имени Аарон, собрав у своих родичей золотые изделия, незаконно вынесенные из Египта без предъявления деклараций и уплаты пошлины, отлил Золотого Тельца. Отлил он его по подобию египетского бога-быка Аписа.
Стал Аарон с частью народа тайно поклоняться идолу – золотому тельцу, отвергая тем самым единого бога Яхве. Эти идолопоклонники стали копить золото и быстро обогащаться за счёт соплеменников.
Узнав об этом от Яхве, во время очередного посещения горы Синай для получения дальнейших указаний, разъярённый Моисей уничтожил Золотого Тельца, сурово наказав идолопоклонников. Но почитатели Золотого Тельца затаились в подполье, отлив множество мелких Тельцов и продолжая им поклоняться. Начались распри, которые в более поздние времена назовут гражданскими войнами, народ стал распадался.
Чтобы сплотить народ, Моисей начал войны и первой жертвой жестоких пришельцев из пустыни стал древний и процветающий город Ярихо, населённый людьми другой расы. Последователи Моисея назвали этот город Иерихон. В руинах этого древнейшего на земле города и поныне копаются самые доверенные археологи, а открытия их засекречены, – с напускной таинственностью подчеркнул журналист, не пояснив почему.
– Согласно записям на скрижалях, правоверные иудеи и тайные поклонники Золотого Тельца принялись денно и нощно ходить большими толпами вокруг городских стен и  трубить в медные трубы. В конце концов, стены рухнули, и пришельцы из пустыни ворвались в солнечный город, разрушили его, истребив всех жителей с их домашними животными. Вот и вся история, товарищ Берсенев.
– Прошли тысячелетия, однако культ Золотого Тельца не был забыт и процветает поныне. Самые богатейшие семейства мира – потомки злосчастного Аарона и прочих почитателей Золотого Тельца. Они правят миром. Эти кланы сложились века и тысячелетия назад, а новые нувориши, полагающие себя «Золотыми Тельцам», лишь жалкая карикатура.
Помните миллиардера Прозорова, которого, за казалось бы невинную шалость для таких богатеев – растление несовершеннолетних девочек и даже не местных, а привезённых для утех из России, задержала в Куршавеле французская полиция и дня три продержала в кутузке? – неожиданно спросил  Ростовцев.
– Кое-что слышал ещё в заключении, – ответил Берсенев. – Там иногда разрешали смотреть телевидение и раздавали неопасные газеты, журналы.
– Этот «фрукт», которого позже поносили и у нас, слишком много возомнил о себе. Есть сведения, что он пытался создать чуть ли не параллельное «Мировое правительство». Да, как говорят у нас – «рылом не вышел». Вот и высекли его публично те силы, которые не афишируют себя, однако с помощью огромных денег реально правят миром.
Эти люди прямые потомки и последователи Аарона, пошедшего против Моисея и против Бога. Однако то ли Бог не в силах их образумить или уничтожить, либо, как утверждают материалисты – его нет… – закончил свой рассказ журналист.
– Вадим не утомил Вас? – обеспокоилась Надежда.
– Нисколько, очень интересный рассказ, – признался Берсенев. – Пусть его послушают те, кто наблюдает за нами и всё записывает. Им будет полезно знать, что к чему.

3.
Двери неожиданно раскрылись и в сопровождении лечащего врача и господина «в штатском» в палату буквально ворвалась… Фаина Тартасова! Именно она! Однако Берсенев не удивился её визиту. Всё-таки он видел её во сне и кому, как не ей, его навещать?
Непонятно, как только ей удалось добиться свидания?
Надежда переглянулась с Ростовцевым. Они хорошо знали эту гламурную даму из ещё недавней светской и скандальной хроники.
– Слава богу, Аркадий! Ты пришёл в себя! – со слезами искренней радости, сверкавшими, словно бриллианты, в коричневых, красивых как у Пинелопы Круз глазах, с чувством произнесла взволнованная Фая, не заметившая как едва не прыснула от смеха вторая посетительница палаты, навещавшая журналиста Ростовцева. 
– Ну и ну! Вот так не любят его женщины! Эта дама конечно не первой молодости, но хороша! – то ли с женской завистью, то ли ревниво одобряя яркую внешность гламурной дамы, прошептала на ушко журналисту Надежда, выглядевшая в сравнении с Фаинной просто скучной и серенькой домохозяйкой, которой, впрочем, не была тоже.   
Гламурная вдова была затянута в шелка густо-вишнёвого колера, подобранного именитым модельером под цвет помады на пухлых, чуть приоткрытых чувственных губах. Сочная «Pour lf vie» («Французский поцелуй») красиво оттеняла великолепные, ослепительно белые зубки, искусно изготовленные в дорогой мюнхенской клинике опытными стоматологами-эмигрантами, «набившими руку» ещё на бесплатных и терпеливых советских гражданах.
Фаина опередила лечащего врача и человека «в штатском», решительно расположилась на вращающемся стульчике с ручками и спинкой и, положив на тумбочку пакетик, очевидно с передачей для пациента, протянула пухлую, холёную руку, с тонкими пальчиками, унизанными дорогими перстнями, к Берсеневу, прижав её ко лбу больного.
– Доктор, у него небольшая температура, не более тридцати семи, – зафиксировала чувствительная вдова.
– Вы правы, приборы показывают именно тридцать семь, согласился с ней лечащий врач.
– Доктор, его жизни ничего не угрожает?
– Уже нет. Пуля, задела сердце, но извлечена и больной, обладающий отменным здоровьем, идёт на поправку.
– Тогда оставьте нас одних, умоляю вас! – потребовала Фаина, искоса посмотрев на другую парочку: мужчину лет пятидесяти, сидевшего на кровати, и женщину лет сорока возле него. – И Вы, гражданин, – Фаина обратилась к господину «в штатском». – Охраняйте за дверью, мы никуда не убежим!
– Хорошо, я даю Вам десять минут, – напомнил врач.
– Двадцать! – потребовала Фаина.
Соглашаясь, врач промолчал.
– Позвольте взглянуть, что там у вас в пакетике, – полюбопытствовал господин «в штатском».
– Боитесь, что я принесла динамит или могу отравить Аркадия? – хмуро посмотрела на него Фаина. – Забирайте и проверяйте. Там сок и виноград без косточек. Можете попробовать, только немного. И оставьте нас, пожалуйста!
Врач не стал пробовать виноград, лишь укоризненно посмотрел на посетительницу, которой непонятно как удалось пробить свидание.
– А Вы, лечащий врач! Неужели не могли выделить ему отдельную палату! – возмутилась Фаина, но едва оба тронулись к выходу, охладела к таким неудобствам.
– Бедненький мой, Аркадий! Я никак не могу забыть тот страшный день. Мёртвые Виленский и Лужников, ты вёсь в крови у меня на коленях…
Красное на чёрном, как во французском романе! Кровь пропитала платье и жгла мне ноги. И сейчас жжёт, – пожаловалась Фаина, приподняла подол платья значительно выше колен и показала налитые соком не слишком полные бёдра, которые «жгло и сейчас», тяжело вздохнула, опустила подол и промокнула платочком глаза.
– Что же ты наделал Аркадий?
– Я не Аркадий, – попытался возразить Берсенев.
– Нет Аркадий! Так мне больше нравится! – настояла на своём Фаина.
– Я осталась совсем, совсем одна… Врачи уверяют, что состояние Аркашеньки, твоего тёзки, стабильно-тяжёлое. Мальчик не может двигаться и говорить. С трудом узнаёт даже меня! Какое же это стабильное состояние? – Фаина вновь промокнула глаза платочком. Я уже выбрала для Аркашеньки пансионат. За десять лет вперёд оплатила уход за ним, и скоро его перевезут туда из клиники. Буду навещать, а в остальное время – одна. Владимира прогнала. Не могу его видеть! – исповедывалась Фаина.
– Я прощаю тебя, Аркадий. За похищенные машины не сержусь. Не в деньгах счастье. Виленский, Лужников и Мирский подло поступили с Тартасовым, погубили твою маму, я знаю об этом. К Воробьёвой, – Фаина не придумала, как лучше назвать Ирочку, –  не ревную. Завладела деньгами и бросила тебя. Кстати, её сейчас повсюду разыскивают. Ты не знаешь, где Воробьева?
– Не знаю, – ответил Берсенев. Он и в самом деле не знал, где пока укрывает Ирочку Добровольский, а Фаина порадовала его. – Если ещё не нашли, то и не найдут. – Берсенев старался о ней не вспоминать. Ирочка любит Добровльского и он не станет мешать им. Такова уж судьба-злодейка. Имя Ирина для него просто фатальное. Жена – Ирина сбежала с любовником-армянином в Канаду, Ирочка тоже едва не пострадала от страсти Гртчана, а потом влюбилась в Добровольского. Похоже, это у них началось со дня рождения у Гольцова, на которое не следовало приходить. Впрочем, от судьбы не уйдёшь, как не скроешься от Фаи…
Чёртов сюжет из двадцать седьмого года, выдуманный писателями-юмористами, вновь преследовал Олега Берсенева, которому, впрочем, было не до юмора. Будущее пугало Берсенева. Возможно, его ожидало пожизненное заключение – и это единственное, что не вписывалось в сюжет юмористов, давно ушедших в иной мир, где омары текила и Мерилин Монро – одна на двоих, но какая! 
– Вот и мадам Грицацуева в облике гламурной мадам Татрасовой сидит рядом с ним и даже очень хороша собой, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте. – Берсенев поймал себя  на мысли, что любуется Фаиной…    
– Почему ты молчишь, Аркадий? – Фаина не выдержала затянувшейся паузы.
– Мне нечего сказать тебе, Фая, – просто, ничуть не смущаясь называть «на ты» обманутую им женщину, впрочем, только что великодушно его просившую, ответил Берсенев.
– Хорошо помолчи, – согласилась Фаина. – Тебя осудят на большой срок. Я найму самых хороших адвокатов. Найму Сенчика и Правду. После гибели Виленского и Лужникова они временно остались не у дел. Собственность всей троицы, в кругу которой прошла вся моя жизнь, разделят в два счёта и даже не назовут истинных имён новых владельцев. Мне до этого дела нет. Счастье, что моего не тронули. Впрочем, осталось не так уж и много.
Теперь я казино не посещаю и даром денег не транжирю. По вечерам читаю классиков. Особенно мне понравились «Бесы» Достоевского. Эта книга про нас! Слава богу, Виленского, Лужникова и Мирского больше нет. Теперь олигархи не погубят Россию! – неожиданно изрекла Фаина прямо-таки «коммунистический» лозунг.
– Что касается денег, то они понадобятся на адвокатов и на то чтобы устроить тебя в хорошую тюрьму поближе к Москве, – делилась с Берсеневым своими текущими мыслями раскрасневшаяся гламурная вдова. Со стороны могло показаться, что  у неё «поехала крыша». Надо же, мечтает устроить в «хорошую тюрьму» любимого мужчину, который младше её на десять лет, впрочем, в мамы она ему тоже не годилась, и то хорошо.
Ничего этого Фаина не замечала, как и того, что из другого угла палаты к её словам и суждениям, временами улыбаясь и посмеиваясь в душе, прислушиваются посторонние люди.
– Сколько лет тебе дадут – пока не известно. Мы будем бороться за тебя, Аркадий! У тебя есть смягчающие обстоятельства. Сейчас не Гулаг и даже если тебе дадут пятнадцать лет, а я консультировалось с лучшими адвокатами Сенчиком и Правдой, то и тогда не всё потеряно. Узнав правду о нашей трагической истории, Гарри Сенчик ожесточился, а Макс Правда заплакал от избытка чувств. Оба простили свой позор на пресс-конференции, в котором мы не повинны. Они готовы бороться за тебя, Аркадий, они готовы бороться за твои десять и даже восемь лет! А я, – Фаина закатила свои коричневые глаза в обрамлении густых чёрных ресниц, так как это могла делать только она, – буду тебя ждать и регулярно навещать!
Моей ноги больше не будет ни в казино, ни в ночных клубах, ни в ресторанах. Алкоголь и сладости больше не для меня. Всё своё свободное время я буду проводить в лучших фитнес-клубах, саунах и бассейнах. Стану заниматься йогой и посещать сеансы тайского массажа. Когда ты, наконец, выйдешь из тюрьмы, рядом с тобой будет стройная девочка! – на этом, идущем от самого сердца желании, Фаина временно выдохлась, и на глазах её навернулись слёзы. Передохнув несколько секунд и взяв себя в руки, энергично продолжила, вернувшись к ожидаемым и суровым  реалиям:   
– Я добьюсь, чтобы мне разрешали оставаться с тобой в тюрьме на несколько дней. Я пробью для тебя отдельную тёплую и самую уютную камеру. Ты веришь мне, Аркадий?
С такими заманчивыми планами Фаины, горячей, словно зной Синайской пустыни, нельзя было не согласиться. Одинокий, растроганный визитом Фаины Берсенев временно сдался, тем более, что время, отведённое для свидания, подходило к концу.
– Да, – прикрыв глаза, подтвердил он, и гламурная вдова поцеловала любимого мужчину в заросшие густой щетиной щеки, которые она обязательно потребует тщательно побрить к следующему свиданию.

* *
– Ну и напор у Вашей дамы! – покачал головой журналист Ростовцев, когда обеих женщин выдворили, а пациенты готовились к осмотру и приёму пищи. 
– Да уж! – согласился Берсенев, которому стало стыдно перед Фаиной за свои прошлые поступки. – Надо же случиться такому – по уши влюбилась в него гламурная вдова! Сам того не ведая и не желая, очаровал в первоапрельский день полную жизненных сил, истекавшую соком, словно весенняя берёзка, женщину, обделённую близким вниманием сильных мужчин. Отсюда последствия…
С Ирочкой всё было проще. Она была моложе и не такая требовательная, несмотря на красоту, которой невозможно не заметить и оценить даже самому последнему цинику и скептику. Повезло Добровольскому. Из Ирочки, в конце концов, выйдет хорошая жена.  Даст бог, родит и воспитает славных детей, одним из которых будет его, Берсенева, ребёнок. Это ли не счастье для бывшего капитана армейского спецназа, несмотря на все усилия так и не вышедшего из затяжного боя…
Что у него впереди – полная неопределённость, не принимать же всерьёз наполеоновские планы энергичной вдовы отбить его у правосудия с помощью двух дорогих адвокатов Сенчика и Правды, запачканных молодыми политическими хулиганами на памятной пресс-конференции, о которой ещё долго будут вспоминать обыватели и мелкие юмористы.
Мечтает подобрать «хорошую тюрьму» любимому «Аркадию», вот прицепилась с этим именем! Да и фамилии другой, кроме, так полюбившейся ей «Михельсон», не хочет и слышать!    
– Очень энергичная женщина, – добавил к промелькнувшим мыслям и произнесённым ранее вслух сакраментальным «да уж», Берсенев и, расслабившись, отдал себя лечащим эскулапам.


     (ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)


Глава 12.

Африка

1.
Синие волны с барашками белой пены, лениво облизывали серый вулканический песок и чем-то, наверное, цветом напоминали Берману распухшую губу Жорика Юнина, густо намазанную антисептическим кремом. В здешних местах водилась всякая «гадкая бацилла», способная попасть в ранку и доставить здоровью белого человека, не защищённого природным иммунитетом от местной заразы, немало вреда и дополнительные расходы на лечение. Что и говорить – Африка! Хоть и южная, но всё-таки Африка!
От мысли, что и он после неудачной попытки «прописаться в раю» и бесцеремонно вытолкнутый из предбанника, названного «чистилищем», грозным и неподкупным апостолом Петром, нёсшим караульную службу у входа в потусторонний мир, оказался вдруг у чёрта на куличках и не где-то, а в Африке, Бермана одолевала срытая тревога. Сажи ему хоть кто-нибудь, что на тридцать четвёртом году жизни придётся пить водку на открытой веранде маленького ресторанчика рядом с океанским берегом неподалёку от «ужасного Лимпопо», созданного богатым воображением детского писателя Корнея Чуковского, он бы ни за что в такое не поверил.
Однако, суровая реальность оказалась таковой, что прошлой ночью, находящийся в розыске российский гражданин Олег Берсенев, по паспорту Аркадий Берман, сбежал в мало кому известном порту Людериц с украинского сухогруза, шедшего под греческим флагом в одну из африканских стран с весьма подозрительным грузом и командой собранной как говорится «с миру по нитке». Той же ночью сухогруз покинул порт и Берман знал, что разыскивать его не станут из опасения привлечь внимание местной полиции, которой вдруг захочется проверить судно, причалившее к африканскому берегу на дозагрузку медью и свинцом.
Бежал он после того, как удалось дозвониться по мобильному телефону старому армейскому товарищу Валере Бондаренко и сообщить о себе. Бондаренко, перебравшийся после увольнения из Южно-африканской армии в Виндхук и служивший в полиции, немедленно выехал на встречу, которая состоялась днём в пустыне на окраине города. Так случилось, что приехал он не один, с товарищем и на его «Хаммере». Товарищ оказался русским и теперь пил водку, слегка разбавленную минеральной   водой через пластиковую трубочку для коктейлей, чтобы не потревожить распухшую губу, которая своей синевой напоминала Берману ленивую атлантическую волну, лизавшую серый вулканический песок.
«Извини, брат Берсенев, не мог приехать один. Машина в ремонте, а до Людерица путь не близкий» – так или вроде того, глазами, объяснился при встрече с товарищем Валера Бондаренко, сам в полицейской униформе с офицерскими погонам, при револьвере, дубинке и наручниках на поясе.
– А это мой друг и дальний родственник Георгий Юнин, представил Бондаренко Берману владельца «Хаммера» и местного бизнесмена средней руки, с синюшной и распухшей губой, ставшей таковой в результате семейного конфликта. – Вообще-то здесь он числится как Джордж Юниор. Это для конспирации, так у нас делают многие, а среди близких и русских людей он по-прежнему Георгий Юнин.
– Жора, – оберегая губу, криво улыбнулся и назвался покороче бизнесмен Григорий Юнин и пожал протянутую руку.
– Жорику необходимо побыть одному, пока не улягутся семейные страсти, вот мы примчались в Людериц. Мне с Жорой по пути, а у него тут винный склад и танкер, –дополнил за товарища и родственника Бондаренко.
Юнин кивнул, подтверждая, что склад и танкер принадлежат ему.
Поскольку дневной зной, характерный для пустыни Намиб практически в любое время года, ещё не спал, все трое разместились в ресторанчике не окраине города в так называемой «зелёной зоне». Таковой она имела право называться ввиду произрастания поблизости небольшой рощи из пальмовых деревьев, высаженных на пустынном берегу и поливаемых привозной водой.
За своеобразным коктейлем из русской водки с многолетней выдержкой в местных условиях, Бондаренко рассказывал о жизни в Африке, ни о чём не расспрашивая старого армейского товарища, служить вместе с которым начинали ещё лейтенантами, а кое-что о его злоключениях в образе Аркадия Бермана он уже знал из электронных писем от Миронова и Щеглова, пришедших из Сербии.
– Здесь я уже год. Уволился из юаровской армии в звании капитана и перебрался сюда. Отто Крюгер, это тоже мой родственник, близкий, со стороны жены, помог устроиться на службу в местную полицию. Белых здесь пока уважают и побаиваются не то, что в ЮАР, хотя порядка в стране не больше. Африканцы уважают силу! – ударив по столу кулаком, решительно подчеркнул Бондаренко.
– Ещё в ЮАР овладел африкаансом – похож на немецкий, и английским, припомнив школьную программу и то, чему учили в военном училище. Английский язык у нас с 1990 года официальный, заставили перейти с африкаанса американцы, которые скупили все рудники и алмазные копи. Страна сказочно богата медью, ураном, оловом, свинцом, золотом, алмазами, но практически всё вывозится за океан, и народ остаётся нищим, а потому и преступность высокая. Обидно, – вздохнул Бондаренко  и продолжил:
– Женился. Жену зовут Гертрудой. Сама из семьи буров. Приедем в Виндхук – познакомлю. Поживёшь пока у нас. Паспорт у тебя российский. Вопросы с визой поможет уладить мой свояк, Отто. У нас здесь  этим гораздо проще, чем в Европе, у нас здесь, брат, Африка!
Отто натуральный немец из бывшей ГДР. Начинал службу в «Штази», в девяностом году был выброшен на улицу, едва не арестован. К счастью вовремя повстречал вербовщиков и махнул в Южную Африку, где жил и похоронен его прадед, а оттуда – сюда. Нас с женой следом перетянул. Сейчас служит в разведке и имеет влиятельных знакомых в здешнем МИДе.
В Виндхуе врыт в землю большой чёрный камень, установленный в память о немецкой колонизации Юго-Западной Африки конца девятнадцатого – начала двадцатого века. На камне выбито:
         «WIR WERDEN WEG»

«Мы вернёмся». Вот Отто Крюгер и вернулся…
Страной правят овамбо – это такой народ из семьи банту. Чёрные, их больше половины. Есть ещё гереро, бушмены, готтентоты и так, по мелочам. Самим овамбо с управлением страной не справиться. Опираются на белых, прежде всего на буров. Я и сам чувствую себя уже не совсем русским, а скорее буром, даже думать начал на африкаансе. Ещё пару лет назад думал бросить всё к чертям и вернуться если не в Россию, то хотя бы в Сербию, Щеглов приглашал. Он теперь подполковник бывшей Югославской, а теперь, после отделения Черногории, Сербской армии. Гертруда отговорила, просила потерпеть. Очень ей не хочется покидать родную землю, на которой её предки жили четыреста лет. Здесь, в Африке, могилы двадцати поколений её родных и страшно подумать, что с ними станется, если нас здесь не будет. Я её, Аркадий, буду тебя звать только так, понимаю, очень даже понимаю…
Кстати, твоя фамилия хорошо подходит для этих мест. Подучишь африкаанс и чем не бур? – рассмеялся Бондаренко. Его красивое загорелое славянское лицо светилось здоровьем и уверенностью в себе.   
– Намибия не самая плохая страна. На плато не слишком жарко Климат сухой, здоровый. Белые женщины всегда загорелые, а от синеглазых блондинок не оторвать глаз. У Гертруды есть двоюродные сёстры в Йоханнесбурге. Обживёшься, съездим к ним в гости, познакомишься, женим тебя, и в нашей маленькой русской колонии станет одной семьёй больше! – вслух размечтался Бондаренко. – Вот и Жорик поддержит меня! Скажи Жора! А?
Юнин вынул трубочку из стакана, в котором ещё оставалась водка, смешанная с местной минеральной водой и не растаявшим кусочком льда, и, наплевав на губу, опухоль с которой начинала спадать, очевидно, под влиянием дезинфицирующего напитка, поддержал Бондаренко.
– Не знаю, кто вы, товарищ Берман, не стану расспрашивать, зато хорошо знаю своего друга и дальнего родственника господина Бондаренко, а потому верю вам! – с чувством произнёс он, растянув губы в улыбке, отчего нижняя разбитая губа слегка закровоточила. Промокнув кровь носовым платком, Георгий приложил к ней стакан с чистой водкой, пару бутылок которой стояли на столе и, сделав глоток, принялся рассказывать о себе. Очевидно, это ему нравилось, и Жора увлёкся:
– Я здесь уже больше десяти лет, с тех самых «лихих девяностых», при воспоминании о которых мороз пробегает по коже даже сейчас и в жаркой пустыне Намиб! – Юнин сделал ещё глоток граммов на сто пятьдесят и, поставив на стол, надолго оставил стакан в покое.
– В России имел бизнес, думал, что вознесусь до самых высот. Не вышло. Нашлись те, кто круче меня – сынки и прочая поросль бывших партийных бонз, да ещё из того «извечного племени», которое по душе американским банкирам, опутавшим весь мир своими финансовыми сетями! У, как я их ненавижу! – теперь уже Жора Юнин грохнул своим немаленьким кулаком по столу и на него с опаской посмотрел чернокожий бармен – единственный свидетель дневных посиделок троих белых, говоривших на совершенно не понятном ему языке. Тот, у кого была разбита губа, был хозяином бармена, державшим в небольшом портовом городке магазин и ресторанчик, в котором всегда можно было выпить стаканчик русской водки со льдом. В этом ресторанчике, открытом в течение всего светового дня, постоянно бывали клиенты, желавшие выпить стаканчик другой отменного напитка и что-нибудь съесть, но сегодня он был закрыт для простых посетителей. Сегодня в ресторанчик пожаловал сам хозяин со своими друзьями, один из которых был знакомым бармену офицером полиции, а другого он видел первые.               
– Меня заказали! – сделал такое неожиданное признание для практически незнакомого для него господина или товарища Бермана – кому что по вкусу –  коммерсант Юнин. – Заказали подлые конкуренты, желавшие извести русского человека и его бизнес! – всхлипнул он, но слезу не пролил – зачерствело сердце русского человека в горячей Африке…
Бондаренко выслушивал историю жизни Георгия Юнина уже не в первый раз, а потому не слишком переживал за своего товарища, вынужденного перенести свои коммерческие интересы за тридевять земель от Москвы. Не переживал Бондаренко и за выпитое Юниным немалое количество водки, которой сидевший на мели с пробитым брюхом ржавый танкер, носивший имя героя Гражданской воны и детского писателя, доставил на этот конец света добрый миллион бутылок. Такова была годовая продукция флагмана не первых пятилеток – ликёроводочного завода на короткое время приватизированного Жорой Юниным и расположенного в одном из древних русских городов, между прочим, в областном центре. Область эта славилась не только тучными чернозёмами, плодившими зерно, картофель и сахарную свёклу, но и колоссальными подземными запасами железных руд, приводивших стрелку компаса в смятение и очищавших воду, шедшую на производство водки, от всяких вредных примесей. Отсюда и качество водки, раскрученной в те времена Юниным, однако теперь практически забытой ввиду жесточайшей конкуренции в этом наиважнейшем секторе отечественного производства.
– Представляете, каким богатством я владел? – воскликнул Юнин, заламывая руки, – и у меня всё это отобрали кроме миллиона бутылок! А ведь были грандиозные планы повысить производство замечательного напитка в десятки, сотни раз и напоить весь мир отменной водкой! Представляете, какие богатства могли принести России реки качественного и возобновляемого напитка, чего не скажешь, например, о нефти или газе! Представляете, господа!
После этих слов Юнин выдохся, сник и был уже не столь ярок в своём пламенном спиче.
– Пули наёмных убийц, которых стали называть киллерами, свистели над моей головой, когда мой славный танкер отчаливал от русской земли, словно последний деникинский корабль, и брал курс на Босфор. В океане нам удалось затеряться, а через три недели бурные волны Атлантики вынесли корабль на этот пустынный берег возле городка Людериц, о существовании которого я даже не подозревал! – голос Юнина вновь окреп и он наполнил стакан из бутылки, на которой русский человек легко прочтёт до боли знакомые слова и цифры:
«Русская водка. Крепость 40%. Емкость 0,5 л.»
– Как же вы перевозили эту прорву водки в танкере? – зачем-то поинтересовался Берман, пивший немного, а потому сохранивший «светлую голову».
– Очень просто. Танки отмыли и вырезали в них большие люки, чтобы складировать ящики, – охотно пояснил Юнин. – Зато к нам не совали носа портовые чиновники! Вот как мы провернули это дело! – в глазах коммерсанта загорелся огонёк. – Корабль старый и это плавание стало для него последним. Стоит у берега, бедолага. Меня уговаривают продать на металлолом, но делать этого не хочется. Путь ещё постоит. Течь в нём огромная – не украдут и не уплывёт. Слава богу, что конкуренты потеряли меня из виду и вот я здесь. Это судьба!
За десять лет удалось продать и выпить семьсот тысяч бутылок здесь, в Виндхуке и Рехоботе. Осталось триста. Водка – основа моего бизнеса, – закончил свой «экономический рассказ» Георгий Юнин, а прибыль я вкладываю в горное дело.
– Реховот? Разве этот город не в Израиле? Мне доводилось проезжать через него, когда мы «гостили» у Юры Миронова, – Бермана несколько удивила география коммерческих  интересов Юнина, а про Миронова – это для Бондаренко.
– Ты не расслышал, Аркадий, – помог ему разобраться в сути вопроса Бондаренко. – Случается, что иностранцы задают такие вопросы. Реховот находится действительно в Израиле, а у нас Рехобот. Это недалеко от Виндхука и там живёт родственник Жоры некий господин, – Бондаренко хмыкнул: – Моисей Индустриевич Блюмкин. По определенному стечению обстоятельств Моисей Блюмким и Жора Юнин – тоже свояки, как и мы с Гюнтером Крюгером! –  Бондаренко, подмигнул Юнину.
– Да это так, но я и Блюмкин, кстати, он давно уже просто Блюм и не Индустриевич а Израилевич, женились на сёстрах-близнецах раньше, чем ты Валера и твой Отто. Каюсь, я оказался двоежёнцем, – неожиданно признался Юнин, очевидно под влиянием выпитого крепкого напитка с более чем десятилетней выдержкой, правда, в родной стеклянной таре.
Осознав, что ляпнул лишнего, Юнин приложил палец к разбитой и всё ещё припухшей губе: – Только об это никому, понимаете?
– Понимаем, – охотно согласились слушатели. Берман в первый раз, а Бондаренко уже и не помнил, сколько давал Жорику таких обещаний.
– Через три года после того, как человек пропал без всякой вести, его считают умершим и выписывают с жилплощади. Я справлялся у юриста. К тому времени жена считается вдовой, может быть свободной от брака, и выйти замуж, если конечно захочет. Вот и я прождал не три, а целых четыре года. Мучился, не приведи господь! Здесь, товарищ, Бендер, – почему-то, наверное спьяну, Юнин попутал паспортную фамилию Берсенева, попав при этом если и не в «десятку», то и не в «молоко».
Его не стали поправлять, вряд ли поможет.
– Свирепствует СПИД! Знаете, что это такое?
– Кто же этого не знает, Жора, ты бы лучше рассказал человеку, что здесь можно, а чего нельзя, – посоветовал Юнину Бондаренко.   
– Двадцать пять процентов населения носители инфекции! Чёрные легче переносят болезнь, а вот белые и метисы мрут, как мухи, так что с сексом здесь не шутят, а потому без жены никак не обойтись.
– Да не пугайте меня, Жора, я потерплю, – остановил Юнина Берман. 
– Молодец! – выдал Юнин и не на шутку раззевался. Сказалась бессонная ночь накануне, семейная разборка, которая вряд ли закончится одной разбитой губой, и выпитая водка в объёме полутора бутылок. Бондаренко и Берман почти не пили.
– Эй! – крикнул Бондренко бармену, – помоги уложить хозяина в комнате отдыха!
Бармен мигом открыл дверь маленькой комнатки с кондиционером и раздвинул раскладной диванчик, на который общими усилиями уложили уснувшего хозяина. 
– Пусть проспится. Вернёмся к столу и обсудим наедине, как нам быть, – облегчённо вздохнул Бондаренко. – Что будешь пить – чай или кофе?
– Пожалуй, чай.

2.
Чай не водка, хорош в жару. Выпили по дюжине чашек, пока Берсенев рассказывал Бондаренко историю с семью машинами покойного олигарха, и до чего довели поиски документов и счётов на крупную сумму в долларах, евро и бриллиантах, хранящихся в швейцарских и итальянских банках. 
– Вот и мотает меня по белу свету пятый месяц. В России не укрыться, в Сербии выследили, в Турции едва не схватили, чудом оказался снова на Украине. Опять напали на след. Сдаться властям – вернут на родину, а там пожизненно упрячут в зону. Схватят ушлые ребята с «незалежной» – сам понимаешь, чем всё закончится. Дёрнул же чёрт Фаину связаться с этими бандитами! Обвели вокруг пальца наших хвалёных сыщиков, вытащили меня из «Кремлёвки».
«Давай, говорят, коды к сейфам, где деньги лежат! Дашь – поможем укрыться в маленькой и тихой стране. Всласть намилуешься с пани Фаиной. Не отдашь – жилы повытягаем!». Упрямые хохлы, такие повытягают!
– Да уж, – едва заметно покраснев, согласился с товарищем Бондаренко, полагавший себя не только русским человеком или буром, но и украинцем, а следовательно – хохлом.
– Никто, кроме мня, не знает твоего настоящего имени, так что оставайся, Олег, Аркадием Берманом. Поживёшь пока у нас с Гертрудой. Места в доме хватит. Скажу, что родственник. Отто поможет с разрешением на жительство.
Страна у нас тихая. Живём замкнуто, семьями или маленькими общинами. Иногда выбираемся в Йоханнесбург или в Кейптаун. Города большие, есть что посмотреть, но порядка тоже нет. Тут нельзя расслабляться и показаться слабым. Здесь всегда следует быть готовым дать отпор. Здесь не вежливая старушка-Европа, здесь Африка!
В стране полно безработных. Таков образ жизни многих поколений африканцев, живших охотой. Многие охотятся и сейчас, на тех у кого что-то есть, словом на нас и прежде всего на белых или метисов. У нас их называют «цветными». Англичане говорят: «мой дом – моя крепость». В Англии не бывал, но здесь дома должны быть именно такими, иначе всё растащат. Глухой каменный забор со спиралью Бруно и свирепая собака, которую выпускают на ночь во двор сняв с цепи. 
– Вот так тихая страна, – грустно улыбнулся Берман. – Ладно, Валера, хватит об этом. Я и сам понимаю, что здесь Африка. С Жорой, я уже познакомился, знакомство с твоим свояком Отто ещё предстоит, а ведь есть ещё этот Моисей Блюмкин. По твоим словам тоже родственник и Жорин и твой. Что за тип, чем занимается, и не его ли прадедушка стрелял в 1918 году в германского посла Мирбаха?
– Про прадедушку и посла Мирбаха ничего не скажу, не знаю, а Моисей и в самом деле родственник Юнина и тоже свояк. Тут такая романтическая история, – Бондаренко разинул от удовольствия рот едва ли не до ушей:
– До Первой мировой войны этой страной владели немцы. Управляли жёстко. В начале прошлого века воинственное племя гереро, тоже из банту, подняло восстание. Немцы восстание подавили, истребив едва ли не всех мужчин племени, а женщин и детей загнали за колючую проволоку, словом в концлагерь. В то время в колониальной армии служил унтерофицер Гюнтер Крюгер. Понравилась ему чернокожая девчонка. Вызволил он её из лагеря и стал жить, как с женой. Человеком он был семейным. В Германии осталась семья и дети, но чего не позволено делать в Европе, в Африке можно. Потом началась война, и англичане заняли страну. Гюнтер остался в Африке и нарожали они с африканкой из племени гереро множество здоровых и красивых детей. Такое не каждому даётся, Как видно, правильные подобрались у них гены.
Мой свояк Отто Крюгер правнук унтера Крюгера из его немецкой семьи, а жёны Юнина и Блюмкина – красотки и близняшки – правнучки из африканской семьи бравого немецкого вояки, жившего на два дома. Вот такие, брат, мы теперь родственники. Жора спит, так и быть, расскажу, отчего у него разбита губа. И смех и слёзы!               
Бригги – эта жена нашего Жорика. Ей повезло. Юнин справный мужчина, и при деньгах и супружеский долг исполняет, как подобает. Троих детей родила красавица Бригги, ничуть не подурнела и даже не располнела. А вот у Берти – это жена Моисея, всё плохо. Блюм, буду его называть правильно, как по паспорту, мужиком оказался никудышным. Его и на медовый месяц не хватило. Намучилась с ним Берти, но не изменяла. Так и жили без надлежащего семейного счастья и без детей, хоть и в достатке. Блюм вроде тебя ли Юнина. Тоже спрятался здесь от расплаты. Был он в девяностых годах учредителем и директором какого-то российско-украинского коммерческого банка. Мотался между Москвой и Киевом, управлял банком лихо и прогорел. За махинации мог угодить в тюрьму, но бежал на историческую родину, откуда его не выдали. Известно, что у нас с Дону, а у них с Иордану – выдачи нет.
Там Моисей тоже занялся финансами, у них это дело в крови. Опять пустился во все тяжкие, а там с этим строже, чем у нас. Попал под арест, раскаялся, вернул расхищенное и получил условный срок, с которого махнул к нам в Африку. Место выбрал со смыслом. В Израиле жил в городе Реховот, а у нас поселился в Рехоботе, это в часе езды от Виндхука по хорошей дороге.
Бзик у этого Блюма. Уверяет, что город зовётся так не случайно и основан древними иудеями во времена первой колонизации «Чёрной Африки» ещё до правления царя Соломона, в эпоху которого из этих мест вывозили золото, алмазы и слоновую кость. Читал книгу Хаггарда «Копи царя Соломона»? – спросил у Бермана Бондаренко.
– Кто же её не читал, ещё в школе!      
– Блюм уверяет, что Хаггард ничего не придумал. Всё так и было. Теперь читает Талмуд и Тору, выискивая там «закодированные тексты», которые помогут отыскать скрытые в горах, пустынях и саванне новые кимберлитовые трубки, полные качественных алмазов. Помимо книг, просматривает с помощью Интернета спутниковые карты Южной Африки в поисках указателей к копям, оставленным древними иудеями на земле. Свою жену Берти и всё племя гереро – сейчас их у нас процентов семь – Моисей Соломонович полагает потомками африканских иудеев, только почерневших на солнце. Возмущается холокостом, который развязали немцы против них ещё сто лет назад. Говорит : «не будь я в розыске в Москве и Киеве, обязательно добился бы через ООН выплат компенсаций».
От всех его проделок Берти не легче, и когда женщина не в духе, то мечется вечерами по дому, словно пантера, а никуда не уйдёшь. У нас ходить по ночам очень опасно – обберут до нитки, да ещё и спидом наградят.    
С банками Моисей завязал и в свободное талмуда, торы и спутниковых карт время играет на биржах Нью-Йорка, Лондона, Гонконга и Токио. Ему везёт, имеет навар, но сейчас, когда разразился мировой финансовый кризис, просиживает у компьютера по двадцать часов в сутки. Так что совсем ему не до жены. Вот и не выдержала Берти и что удумала: узнала, когда сестры Бригги и детей не будет дома, приехала в Виндхук к Юнину, открыла дом, ключ у неё был, собака её пропустила, очевидно, пахли они с Бригги одинаково, позвонила Юнину, требуя немедленно вернуться домой, и улеглась в постель, с нетерпением поджидая нашего Жорика.
Тот пришёл слегка навеселе, и не заметив подвоха – так были похожи сёстры-близнецы – охотно выполнил свой, как он полагал супружеский долг, лишь подивившись необычайной жадности жены, которая показалась ему несколько «костлявой», но Жорику, по его словам это даже понравилось. Потом они уснули, а когда проснулись, Сэм Кюгер – брат Бригги и Берти двинул кулаком в челюсть нашему Жорику, понявшему, наконец, почему жена показалась ему несколько «костлявой» и горячее, чем обычно, и отхлестал Берти по щекам. Вот таковы наши африканские страсти! – расхохотался Бондаренко, удивляясь, почему вместе с ним не смеётся Берман.               
В это время к ресторанчику подкатила машина и за окнами, прикрытыми от нестерпимого солнца жалюзями, послышались громкие женские и приглушённый мужской голоса. Говорили на африкаансе.
– Легки на помине! – перестал смеяться Бондаренко. – Сейчас ты ознакомишься с Бригги, Берти и Сэмом. Приехали все вместе разбираться с несчастным Жориком.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)