Золотое сиянье Каповаро

*    *    *

Когда-то, когда Солнце ещё не было жёлтым, человечки бегали по этой планете, стуча копытами, и весело резвились на лужайках, дёргая дурашливых обезьянок за косички и прочие выдающие части. Вот тогда-то и зародилась Мысль. Она мелькнула метеором и навечно скрылась в пучинах подсознания. Толстый жирный Фредерико Понц возлёг однажды на жалобно стенающую мартышку и с ворчаньем обнаружил исход своей странной одержимости. Он был в полным восторге, мартышка же, обливаясь слезами, убежала, вереща. Потом вдруг резко развернулась на пяточках, военным шагом совершила проброс и отчеканила: «Хам!». Все насторожились: впервые, знает Горго, знает Мормо, было произнесено Слово. Фредерико деликатно поковырял в носу (пока ещё не в своём), с видом гурмана облизал палец (пока ещё тот) и произнёс нечто вроде: «Жизнь…». «Дерьмо!» – с ажиотажем подхватил Себастьяно де Филиппо и тотчас, разумеется, получил мощный удар ногой в пятак. Все покатились со смеху. «Жизнь», – сурово повторил Фредерико, но он снова не нашёл слов. Зато мартышки вдруг напропалую начали тараторить. Это озадачило всех, хотя никто и виду не показал, что обгадился от предощущения крутых перемен. «Ша!», – проорал толстый Понц, но мартышки только повысили тон. «Комрадс, форвардс!», – проорал вдруг Констанций делла Вендетт-Голокауст, спокойный и по виду невозмутимый поц, делавший всё время вид задумчивого мечтателя, если бы не слегка маниакальный блеск в глазах и кривая презрительная ухмылка, слегка выдающая ход его мысли. Кто бы мог подумать, что в нём бушевали такие страсти. Все, конечно, тотчас стартовали и через миг уже похватали всех мартышек. Хвала аллаху, ни одной не удалось ускользнуть. По крайней мере, не в этот раз. Потом, конечно, писк, вой и рыданья, но кое-каким рыжим ****ям очень понравилось. Потом от них, кстати, невозможно было отвязаться. Так был основан Рим, примерно 666 лет назад, но любое событие отдалённого прошлого было 666 лет назад. Легко посчитать на калькулляторе. Фредерико, конечно, убили в первый же день правления. Его просто порвали в клочья. Де Филиппо ультимативно отклонил свою кандидатуру, но этот трюк не прошёл. Он понёс заслуженную казнь с назиданиями, нотациями и долгими мучительными экзекуциями. Констанций умеренно подавил очаг сопротивления, окружив себя колами с насаженными на них головами, и оттуда, из засады, науськивал самых полоумных – как это по-русски? – bezumny сеньорит, которые приносили ему всё новые и новые головы. С огромным трудом он удержал власть в течении месяца. Потом этот рекорд очень трудно было побить. Подлецу и на этот раз повезло – ему удалось смыться. Отнюдь не каждому удавалось. Ходили слухи, что он основал могущественное поселение Колумбарум, там, на холме Каповаро. Туда довольно трудно пробраться. Странные вещи визжали под пытками немногие вернувшиеся. Дескать Мормо и Горго и другие легионы призваны психопатом Констанцием, который получил власть немыслимую и пялится в какой-то шар, в котором видит прошлое, настоящее и будущее. И 13 отъявленных ля пют чешут ему пятки, подбородок и даже за ушком. Порой он в ярости отталкивает их, выходит на балкон и орёт в грозное рокочущее небо слова, которых никто никогда не слыхал, свершая знаки и ударяя в бубен из кожи цуккаб-коал.

Никто не знает, что это за вздор, но всякий раз что-то происходит. Беспокойство, оживление – когда столбом выпадает дождь из огромных розовых жаб, обгладывающих лица, некоторая обеспокоенность происходящим имеет место быть. Жабы вкрадываются в доверие, вот какое дело. Жмут руку, держатся запанибрата. А потом обгладывают лицо. Инсинуация не для слабонервных. Они опустошили Парфенон, Сакемон, ряд поселений вокруг Цибаккао. То есть добрую сотню. Появились курао-цукатам. Тревожные, оживлённые глаза и невнятный лепет. Докучливые приставания: «Нам очень надо». Неслыханная дерзость, переходящая все рамки брутальности. Но они приносили с собой изумруды. Что с того? Они питались человеческим мозгом. Любой бы бросил им в когтистые руки своего младенца, только бы отвязаться. Что не просто. Болтали, что XV-й цукабан Фурхона Балгимумбр приказал изловить нескольких курао-цукатам, чтобы выведать способы или рецепты. Они держали себя мудро, достойно. Явно играли в какую-то грязную игру, Балгимумбр был в этом непревзойдён. После восемнадцати часов дознаний Балгимумбр был вполне удовлетворён: «Они», – сказал он, – «являются порядочными, достойными людьми, с которыми можно вести дела». Зал, в котором собрались 118 кингнао и сумглехов, был оглушён бурной овацией и тройной зигой-зигой. Досточтимый суккимарг Амглонурх, облачённый по такому случаю в клунгнах и парагон, приблизился оплошно к клетке (не исключено, что ловко подвели), чтобы выступить с очередной речью, но на этот раз слушатели были избавлены от сей процедуры, так как ловкие и цепкие руки курао-цукатам приблизили его к исполнению Предначертанного, что он осознал так глубоко, как когда-либо осознавал смертный. Даже он осознал. Никто и не пошелохнулся, чтобы помочь ему. Процедура трепанации и френофагии длилась довольно долго, часа два, многие за это время успели сделать рисунки с натуры (comics, future, spiritual, cosmic, natural, pastoral, battle, body-art, blitz-art, sur, porn, BDSM). Потом эти картины выставлялись в обширной галерее Пурхама, собрав положительные рецензии и доброжелательные отзывы. Особенно хороша была живая и яркая репродукция «Последняя конвульсия», вызвавшая настоящий шок в среде самых искушённых. Автор был неизвестен, подпись гласила: «К.». Каждый, кто взглянул на эту картину, вскоре оглох, приобретя при этом удивительную подвижность ног – их приходилось помещать в специальные колеса, чтобы поработать на благо отечества, вырабатывая электричество, которым освещались роскошные подземелья Гундао, где был слышен жизнерадостный смех, а от запаха ароматного вина кружилась голова. Кто уходил туда – не возвращался. Кто хотел узнать – понятно дело, не вернулся. Некто Мархун умудрился сбежать, расхуярив колесо так, что сорвал ограничитель скорости (он предусматривался специальной энцикликой, см. «Дом огнерылого птаха» Г. Мурхазо, стр. 2736), второй, третий, и укатил прямо в колесе под проклятья остальных узников. Он, впрочем, не слышал. При побеге предписывалось бросать томагавки на поражение, но отряд глупых пьяниц даже не заметил, как с грохотом (Мархун старался не шуметь) проскрежетал мимо них Мархун в колесе, взволнованный и сосредоточенный так, что глаза стали алыми и освещали путь впотьмах. Потом он набрал скорость и скрылся с грохотом в голубой дали.

Все эти, мягко говоря, странные инсинуации довольно долго не могла разоблачить чрезвычайная комиссия Моррона, серьёзно занимавшаяся этим вопросом шесть лет, хотя каждый гнулх, каждый цвах, каждый блумбастр и охренант знал, что это происки чудовищного психопата Констанция делла Вендетт-Голокауста, обладающего почти возмутительным чувством такта, что, вне сомнений скрывало, глубочайшую, умунепостижимую порочность. Два или три раза в цулх №28, где работал сам Чункапар-Циглах (забудут его не скоро), доставляли так называемых «не особо-то лояльных», целыми толпами и вагонами, от которых удавалось добыть крупицы полезных сведений. Было это дело грязное и шумное, но игра стоила свеч. Последний, кто вернулся с холма Каповаро, истерически намекал лишь на «заунывные песни 118 приверженцев Кумвало, таящихся, но блюдущих», «зловещие тайны земли», «неначертанные письмена», «эфирные знаки и проявления», «приближение к неотвратимой бездне», «колеблющиеся пустоты 15-го вормуса», «призывы 29 странников Кзурха», «возмездие вас ожидает», «ещё никто не приближался к таким запретным тайнам», «возможно, человечество обречено», «видели ли вы Цхундал-Пифона? о, если бы вы взглянули в его 129 глаз!», «спускайтесь вниз, третья ступень, справа плита с росписью Пархос, троньте её и откроется 112-я дверь», «что бы ни было, не оглядывайтесь, когда следом идёт гбиннурх», «никогда не поворачивайтесь к г’биннурху спиной», – на этом особенно настаивал, – «лёгкое касание лба – открытие Чипурима, Златые Дворцы и 88 стражников Предгорий», «сказать: «К-зулу’дгра’ффллггкк-Рнгн!-Рнгн!-цвн’оц’фладржжжгкхох», тронуть левый глаз мизинцем гмаха и пропустить фирнгнац через кольцо Шимпура», «то, что я узнал, способно радикально изменить представление человечества о так называемом бытии: науки, философия, психология – всё вздор, вздор!», и прочую невразумительную чушь. Комиссия Моррона сообщила о закрытии дела, предоставив в свободное пользование 25412 томов под общим названием «Краткое расследование эпизода в Хулдабане. Нравы, красоты, виды». Поговаривали, мол, остальные 29294746 томов останутся секретными до схождения четвёртой луны, но это ж п***ец как нескоро. Сначала период Зуль-Хер, потом Чунгран-Фино, потом Цхулх (не приведи Хунчак жить в такие времена), потом Чункгран, Синкнур, Балхар, Мушхар, Муушхар, Зикким, Пунчар, Хунгнор, Фангринг-Пишмал, Фангринг-Гинзо, Фангринг-буль-Гинзо, потом только – Чинкраз-Минхо, если предположить совершенно невероятное и кто-нибудь выживет к тому по-настоящему мрачному времени. Так поговаривал Пумпоршо, о том болтал порой Химчмок. Комиссия Моррона объявила (хором, все 1881 цуккеров), что не довольные могут жаловаться и будут взяты на заметку для выяснения. «Мы свою работу выполняем блестяще», – сообщила комиссия. – «А вы все хунчанкры».

С трудом сдержали бунт воинственных областей Мунчхо, Пунгарим, Билзо, хотя они потом мстили лет триста. В тех местах хунчанкры это благородные чингрунги. Вот какое дело. После очередного эксцесса с простодушными и доброжелательными жабами, которые обгладывали лица пользуясь своим умением очаровывать и увлекать интересной беседой, была снаряжена экспедиция в опасный рейд на холм Каповаро. Деньги выложили немалые, игра была крупной. Экспедиция была инспирирована гзуммархом VIII-го Бурбана Кжимоном. Он сам отобрал добровольцев, распределил их по снарядам для заброса и пообещал позаботиться о родных и близких в том случае, если кто-то будет морально унижен. Он подчёркивал, что морально униженные подвергнутся таким взысканиям, о каких будут говорить столетьями. Поэтому все старались выглядеть бодро, позитивно. Наконец, снаряды запаяли и устроили залп. Сто пятьдесят турбозарядов! Сто сразу взорвались, остальные стартовали, но 28 рухнули неподалёку, что вполне соответствовало госстандартам. Так и думали. Об этом сообщалось в прессе. Остальные ракеты скрылись вдалеке, оставив белый свет. Все нервно закурили «пайпарос». Одна ракета, кажется, попала на холм. Связались по рации с иллюминавтом: «Хэллоу, рубка связи. Говорит Х**ндарм Бжумбаж, приём? Приём? Приём? Что, ****ь? Что именно тебе оторвало? Не понял, повтори? Ё***ный в рот? Уже? Где вы находитесь? Боец, ты меня слышишь? Сынок, ты в отчаянии? Может, тебе какая-нибудь помощь нужна? Может, тебе ещё спасательную группу выслать? Что? Да иди ты на х***». «Позвольте доложить чунг-чанг-мбум-гранг…» – «Без формальностей, Бжум. Не первый год е***ём друг дружку. Точнее, я тебя е**у» – «Без моего согласия» – «Точно. Самое стрёмное сейчас то, что и меня могут вы***ать страшным образом, если ты облажаешься. Но прошу без истерик. Докладывай. Долетел боец-то?» – «К счастью, да» – «Он укрепился на позиции?» – «Мне кажется…» – «Меня не е***т, что там тебе кажется. Отвечай на вопрос. С ним всё ОК?» – «Шоковое потрясение, полагаю, прострация. Докладывает, что обстановка близка критической» – «Враг близок?» – «Враг не дремлет» – «Будем надеяться, что ещё не всё потеряно» – «Теплится надежда, чунг-чанг» – «Не умничай, х***сос» – «Простите, сорвалось» – «Снимите же с него скальп». Так закончилась карьера ***ндарма Бжумбажа. О нём сейчас уже и не упоминают, а когда-то блистал, круглый, как колобок, брызгающая слюнями шмакодявка, а поди ж ты – ***ндарм. Когда иных хуендармов убивают, зульдотты говорят об этом со смехом, а когда прикончили Бжумбажа, все ж хохотали.

*    *    *

Часто над холмом Каповаро разливалось золотое сияние. Это было так странно и удивительно, что бзумбрики начинали танцевать на полянках, а этого никто никогда не видел. Самих бзумбриков никто никогда не видал. Они не взяты в реестр, нет образцов. Питательны ли они? Кто знает? Их никто не ест, они никого не едят. И вот когда над холмом Каповаро начинает сиять золотая заря, бзумбрики на полянках начинают танцевать. Ладошка к ладошке, разбившись на пары. Зрелище изумительное. Запах живого золота, струящегося с холма, наполнял деревья необыкновенной силой – из-за этого пробраться на холм было почти невозможно. Часто путников находили высоко в ветвях. Непонятно, зачем они туда забирались. Или их забирали. Камни, которые оттуда приносили, удивительным образом звучали, – мотив отчаянно напоминал «Wundervoll» Wolfsheim, – такой дивный звук можно было слышать, если приложить к уху. Никто бы не поручился, звучали ли сами камни или это что-то головное, но некие умники надоумились прикладывать два камня к ушам, скрепляя таким образом, называя сие «полифон». И ходили так, выпендриваясь, ловя просто неизъяснимо злобные взгляды. Их, конечно, е***или жестоко. Не надо тут оригинальничать. Здесь вам не цулх. Некоторые исчезали, хотя никто не знал, куда они девались (они превращались в бзумбриков, но этого никто никогда не узнает). Констанций делла Вендетт-Голокауст, собственно говоря, не скрывался. Он появлялся всегда неожиданно и всегда в разных местах. Его видели в Киндао, в Глуме, в Шимбракене-Нимхо и даже в Цулхе. Неизменно и безукоризненно вежливый, он заботливо обхаживал нищих оборванцев, которые обнаруживали потом в карманах кучи золота и драгоценностей, от которых исходил удивительный свет. Говорили, что это порча, но говорили, что это удивительное волшебство. У человека без рук, без ног и без мозга появлялся мощный атлетический торс и интеллект супер-компьютера. Кроме того, на нём висели не меньше двух прелестных фройляйн. Из таких потом собрали батальон против войны с презренными пунхерами, Разбили их на ***, а бойцы вернулись с сияющими глазами победителей и хорошими отзывами с места гекатомб. Они были веселы, бодры и говорили на 128 языках, умея поддержать беседу. Говорят, что им часто снится золотой океан, в котором легко, светло и безмятежно. Говорили о городах из янтаря и золотых птицах, которые приносят удачу. В основном же считалось, что дьявольское зло, исходящее от Констанция делла Вендетт-Голокауста, предосудительно. Он, мол, всем только побасенки рассказывал, строя из себя порядочного, благонравного гражданина, отца какого-то невероятного семейства, наплодившего уже целую область – отвратительные зверёныши, от которых ничего, кроме рявканья, не слышали. Впрочем, умницы, светлые головы. Чёрт его знает, что находили в этом красивом белокуром поэте с лицом Аполлона и вдохновенным взором. Как бы то ни было, жил он как падишах, копаясь в странных манускриптах, написанных неведомо кем, неведомо когда. Полоумный отряд зондер-фурий его шнырял вокруг, с дикой яростью истребляя всё шевелящееся, принося ему головы чушесранцев и иносранцев. Головы он задумчиво осматривал и размешал по полочкам A, B, C, D и E. С ними вёл он беседы, вызнавая чудовищные тайны, которые нельзя знать человеку. Но был ли Констанций человек? «Ещё в детстве я знал, что я выше этого», – сказал он в одном интервью. Журналисты, наслышанные об ужасах, с удивлением встретили изысканный приём, хотя их всем потом, конечно, посадили на кол. Вопрос: «Действительно ли вы злой, плохой?». Ответ: «Я полагаю, что происходят события, которые имеют определённый смысл». Вопрос: «Как вы относитесь к обществу «Кумрак»? Они обещают стереть вас с лица земли». Ответ: «Порхи нами изучены. Мы используем очищенную версию». Вопрос: «Вы поддерживаете связь с Мимрим-кандакьи?». Ответ: «Почтенный зуббарх Мимрим-кандакьи шлёт приветы». Вопрос: «Как долго будет ещё продолжаться праздник Шумбал? В области Кимпол уже не осталось и трёх деревень». Ответ: «Мы работаем с этим». Вопрос: «Откуда появилась третья луна?». Ответ: «Происходят изменения (perturbatio)».

Пробраться на холм трудно, выбраться труднее. Каким-то образом, минуя плотный заслон свирепых дерев, те, кому надо, попадают туда. И оттуда. Редкий случай сохранился в анналах шестого момбрута при дворе цуккимора VI-го Гундара Мимблина: прекрасная Шлюха №2653 Кумнара была каким-то образом поймана и доставлена самым трепетным образом во дворец Мимблина, где её принялись с необычайным рвением и с огромным наслаждением пытать. Но она не проронила ни звука. В её злобных прекрасных глазах сверкал лишь гнев. Когда её помучили вволю, она холодно сказала: «Если вам очень повезёт, Он не травит вас в Цуккат. Только в Тобат. Там я буду навещать вас и мучить вечно. Сколько захочу. Тебя, Шумбол. Тебя, Коррак. И тебя, позорный Кубифан». Шумбол, Коррак и позорный Кубифан обгадились, обосрались и наваляли с полкило. «Откуда ты знаешь наши имена?», – торопливо, дрожа, как последние мумзики, взверещали они. «Жалкие недолюдки», – ответствовала им прекрасная Шлюха №2653 Кумнара. – «Как же я ненавижу вас, грязь, слякоть и позорное ничтожество». Плюнула она ядовитой слюной и попала прямо в глаз позорному Кубифану, который вдруг взбежал по стене, провизжав «ай-ай-ай-ай!», и повис на люстре вниз головою своею, мерно и странно раскачиваясь. Шумбол, Коррак оцепенели в ужасе, схватив друг друга за яйца. А когда взглянули на станок для забоя, прекрасная шлюха №2653 Кумнара уж исчезла. Дрожащей, обдристанной лапой взял Шумбол записочку с поцелуем и прочитал: «Шумбол, переверни на другую сторону». Шумбол перевернул. Там было написано: «Теперь обратно». Шумбол перевернул. «Отдай записку Корраку». Коррак долго не хотел брать, но несколько лёгких ударов по мошонке ногой убедили его в принятии верного решения. С явным неудовольствием, брезгливо двумя пальцами он взял записку: «Брезгую после тебя», – объяснил он. «Ты давай читай», – радикально предложил Шумбол. – «Это ****ец просто, believe me». Коррак искоса посмотрел. Выпучил глаза. Перевернул обратно. И снова. И снова. «Это… тебе», – сказал он. Шумболу пришлось ударить несколько раз, чтобы он внял, сучий кот, рассудку. Дверь скрипнула. Грузный Мунграо, индихт заведения, мрачно вошёл в цинкупиту. Шумбол шустро сунул записочку в карман. «Дай сюда», – проворчал Мунграо, мрачно рассматривая странно и мерно качающегося под потолком позорного Кубифана. – «Снимите это. Грёбаные придурки». «Мы из лучших», – возразил Шумбол. «Мы работаем профессионально», – поддержал Коррак. «Грёбаное мудачьё. Зашлю вас обратно в цулх». «Не надо, пожалуйста», – быстро сказал Шумбол. «Мы больше не будем», – сказал Коррак. «Ладно», – проворчал Мунграо. – «Приберитесь тут».

Сунув в карман послание, оставленное прекрасной Шлюхой №2653 Кумнарой, грузный и сиплый Мунграо убрался восвояси. Коррак и Шумбол уставились друг на друга и ухмыльнулись как никогда. «У тебя даже уши шевелятся», – сказал Коррак. «Снимай это», – заметил Шумбол. Коррак тотчас изменился лицом. «Да иди ты на ***!». «Он тебе сказал. В цулх захотел?». Оба уставились на странно и мерно качающегося позорного Кубифана. «Может, всё не так плохо?», – тревожно вякнул Шумбол. Оба они прекрасно знали, что всё ***во как никогда. «Я лучше в цулх», – решительно сказал Коррак и шагнул было. Шумбол вцепился в него как покидаемая шлюха и истово, страстно заверил, что всё-таки лучше снять это и потом… «Дёргать!», – озарило обоих. «Точно». Вот тут решимость обоих просто переполнила. Матюкаясь и грязнословя, оба быстро сняли позорного Кубифана, вытерли им всё испачканное в цинкупите и с многозначительным видом направились по длинным извилистым коридорам прочь. Один ярус, другой, третий, – всего их было свыше тридцати, – наконец, с блаженным видом примостились у выхода. «Пытаетесь дёргать?», – дружелюбно поинтересовался глава стражи. «Да, чё, дёргать собрались?», – весьма напористо вопросили остальные девять. «Шумбол…», – начал Коррак, но Шумбол бурно перебил: «Корраку вдруг стало дурно». «Так», – сказал глава стражи. «Ему нужно подышать свежим воздухом», – с вдохновением доложил Шумбол. «Так», – кивнул глава стражи, слушавший с напряжённым вниманием кретина. «А мне нужно собрать букетик цветов», – закончил Шумбол. «Лютиков или фиалок?», – быстро спросил глава стражи. «Лютиков», – тотчас ответил Шумбол. «Фиалок», – быстро сказал Коррак. Глава стражи деловито открыл журнал распоряжений, нашёл страницу №365 и менторским тоном зачитал: «Граждане и посетители, имеющиеся в распоряжении момбрута, могут исходить на срок до шести минут за лютиками, но не за фиалками». «Я так и сказал», – горячо заверил Шумбол. – «Лютики нам нужны. Все слышали». «Я ничего не слышал», – сказал один стражник. «Он ничего не слышал», – веско заметил глава стражи. – «Сдаётся мне, вы просто хотите съебать». «Никогда!», – заверил Шумбол. «Это наш дом родной», – воскликнул Коррак. «Но блудные свиньи имеют обычай съёбывать», – рассудительно умозаключил глава стражи. – «И вы именно такие, по всем признакам. Я профессионал, и могу распознать, кому вдруг лютиков приспичило собрать, а кто решил – пардон за рифму – попросту съебать». «Они сразу показались мне подозрительными», – бурно заговорил один из стражников. Все прочие тотчас подхватили эту идею. «Давайте их доставим в пункрам к Сунграму, у него давно не было свежака», – сказал один из стражников. – «Какой-то он грустный в последнее время». «Сунграм приуныл, приуныл», – подхватили прочие. – «Нужно ему кого-нибудь подозрительных для беседы». «Мы вне подозрений!», – категорически сказал Шумбол и даже рукой отмахнул. Коррак для убедительности начал разрывать на себе мантию, как будто это что-то доказывало. Кто-то спускался по лестнице, ноя и канюча. «Грустный Сунграм идёт», – заговорили все. – «В печали и унынии». Показался Сунграм. Коррак и Шумбол казались несколько встревоженными. «Мы, пожалуй, пойдём…», – начал, было, Шумбол, но…

Сунграм в долю мгновенья подскочил и уставился рылом. «Шпионы? Подосланцы?», – начал допытывать он. «Сунграм приободрился», – заметили стражники. – «Теперь уж печаль как рукой смахнуло». «Сунграм знает своё дело», – веско объявил глава стражи. – «Наша совесть чиста». Сунграм кривым пальчиком показал на жуткое зево пункрама: «Идите туда, шпионы». Стражники начали угрожающе рычать. И тут Коррак с потрясающей невозмутимостью вцепился Сунграму в нос и начал его грызть. Все попадали в обморок. «Какая мерзость!», – воскликнул Шумбол. – «Прекрати!». Коррак, однако же, не прекращал, он всё грыз и грыз нос Сунграма, который вновь, кажется, приуныл, пустил слезу. Шумбол фонтаном блеванул. Коррак, наконец, сгрыз нос Сунграма и, давясь, указал на дверь. «Да! да!», – вспомнил Шумбол. – «Свобода! О, это сладкое слово свобода!». Оба открыли дверь и опрометью бросились прочь. Первый пункт проверки пробежали молча, второй, третий. «Съёбываете?», – замечали им ребята из сондеротделений. – «Ваше счастье, что сейчас пятиминутный перекур, предусмотренный энцикликой №345. У вас осталось две минуты… минута…». Неслись очень быстро. В какое-то мгновение по всех кордонам раздался вопль: «Задержать!». Учитывая постановления №234А(2-а) и «Приказ о диверсионных лазутчиках» (параграф 18, пункт 34, примечание А-8), был открыт предварительный залп из орудий №№23 и 56. Коррак и Шумбол прыгнули в какой-то окоп. Там была куча трупов и кто-то ещё дышал. «Ребята, не бросайте меня», – проговорил кто-то сипло. «Я ничего не слышал», – отвлечённо сказал Шумбол. «Это я пукнул», – заметил Коррак. – «Не обращай внимание». Ещё двое или трое в яме были живы. Сплошная куча мяса, но она двигалась и елозила. Кажется, пехота из соседней батареи. Случайным залпом накрыло. «Одна просьба», – прохрипел кто-то, разыгрывая мелодраму. – «Передайте привет моей жене Гюльхаме, если будете в Цинграме». «Какая дешёвая рифма!», – с отвращением воскликнул Шумбол. «Заткнись, мерзкий еблан», – в остервенении проорал Коррак и начал чем-то бить по просителю. Он плакал и умолял всё о том же. «Еблан недоделанный», – бешенно прохрипел Коррак. «Успокойся, комрад», – хладнокровно заметил Шумбол. – «Кто-то к нам ползёт. Нам бы оружие не помешало». «Может, Хундок? Нас вместе ****и в цулхе, но он попал в сондеротделение», – сказал Коррак. – «Надеюсь, он не совсем уже зульдотт». Коррак издал серию странных звуков и призвал: «Хундок! Хундок! Ёшкин кот, ты ли это, комрад?». Две или три тени не ответствовали. Зато очень явно проскрежетали томагавки. «Тупо порубят нас», – меланхолически сказал Коррак. – «И пусть. Заебало всё. У меня вот здесь уже цулх, момбрут и вся эта поебень». Шумбол всё рыскал и рыскал в яме. Наконец, вытащил какую-то штуковину и пытался сообразить, что бы это было. Это была бедренная кость. «Сойдёт и это», – деловито сказал он. «Сойдёт для чего?», – мрачно спросил Коррак. – «В жопу тебе засунуть?». «Эй, сцуко, сдавайс!», – пролаял кто-то уже прям близко. «Лобовая атака?», – лихорадочно предложил Шумбол. Коррак поколебался и кивнул: «Давай!».

Барсами, леопардами бросились из ямы и начали всех убивать. Их оказалось гораздо больше, чем можно было предположить. Но это как всегда. Эффектные, сочные удары и истошные вопли. Хруст костей и самое приятное – смачные удары по ****у ногой. Через пять минут всё было закончено. Коррак и Шумбол повалились без сил, несколько утомились. «Сейчас пойдёт вторая волна», – прохрипел Шумбол. – «Лучше отсюда съёбывать». «Я только что об этом подумал», – ответил Коррак. – «Не люблю убивать». Где-то уже мельтешили тени. Их было прямо много. «Хундабу! Хуладабу!», – квохтало там. «Этих педерастов слишком много», – серьёзно сказал Шумбол. – «Это нонсенс какой-то». «Съёбываем!», – сказал Коррак. – «Решено». Оба бросились в разные стороны. «Ты куда бежишь, еблан?», – завопил Шумбол. «А ты куда?», – так же истерично проорал Коррак. «*** его знает». Уставились друг на друга, хрипло дыша. Коррак веско показал пальцем на тропинку, уходящую вглубь леса. «Главное, не терять из виду», – сказал он. – «Это страшный и жуткий лесок». Бросились по тропинке. Коррак впереди, Шумбол позади. Раза два упали, потому что нихуя не видно. Тропинку потеряли уже через двадцать шагов. Лес обступил плотной стеной. «****ец на ***», – фаталистически заметил Шумбол. – «Зуб даю, тут кишмя кишат курао-цукатам. Твои эти отгрызания носа – просто детский лепет. Но всё равно… я хотел тебе сказать, что это произвело впечатление. Может, не доведётся сказать. В общем…». «Высказался?», – поинтересовался Коррак. – «Ты хоть представляешь, какую ***ню несёшь? Я сделал это, чтобы…». Он задумался. Шумбол внимательно слушал. «Я не мог….», – напряжённо говорил Коррак. «Ты отгрыз человеку нос», – мягко сказал Шумбол. – «Я тебя очень уважаю. Я бы, например, сблевал». «В тот миг…», – проговорил Коррак. Но он не договорил. Совсем близко какая-то огромная туша начала вопить «Хуо! Хуо!» и размахивать двумя томагавками. Шумбол, который хотел послушать Коррака (теперь уж не признается никогда), в остервенении набросился на монстра и начал бить его, как заведённый, в промежность. Ругался очень. Монстр рухнул, раскинув руки. «Гнусный хуесос!», – проорал Шумбол, всё продолжая бить и бить соперника. «Успокойся, Шумбол», – спокойно сказал Коррак. – «Теперь у нас есть томагавки. Я буду размахивать, а ты – эффектно изрекать «Хуо! Хуо!»». «Да иди ты на хуй», – заметил Шумбол. – «Я его свалил. Томагавки мои. А ты можешь ****еть что угодно». Коррак задумался. «Но мы же в одной лодке», – сказал он. «Теперь ты хуйню несёшь», – желчно заметил Шумбол. – «Мы нихуя не в одной лодке. Мы в страшном лесу. Без оружия, без нихуя». Поделили кое-как томагавки и победный клич. «Теперь мы как два опасных о****ола», – круто, весомо теоретизировал Шумбол. – «Ты нападаешь, а я…». «Мы плохо понимаем друг друга», – перебил Коррак. – «Что бы ты ни говорил, всё хуйня собачья». Шумбол мягко ударил его локтем в нос. Коррак несильно ударил томагавком по плечу. Удар, удар, ещё удар. А тем временем светало…

Лес закончился так же неожиданно, как и начался. На прекрасной полянке резвились несколько мэднесс почти голышом. Свист томагавка. Одна упала, сражённая ударом, остальные попадали в обморок. «У нас есть полчаса примерно», – рассудительно сказал Шумбол. – «Я люблю рыжих, а ты бери всех прочих». Начали ****ь. Полчаса пролетели почти мгновенно. На краю полянки показались встревоженные мундикри. «Ау! Ау!», – взывали они. «Глупые ебланы», – с хохотом сказал Шумбол. – «Мы живём в страшном и жестоком мире. Мы – всего лишь негодяи с искалеченной судьбою, а какие бывают настоящие мерзавцы? Мы просто ангелы по сравнению с ними». Коррак всё сопел, впендюривая в какую-то дуру с козлиной рожей, весьма похотливой. «Коррак, нужно дёргать опять», – намекнул Шумбол. – «Теперь вся наша жизнь такая. Теперь нам пощады нет. Поймают – убьют страшным образом. Теперь всю жизнь будем бегать, пока не поймают и убьют». Коррак вытер *** о шалаву и встал, заправляясь. «Нас поймают и убьют», – повторил он, думая о чём-то своём. – «Разве мы хотели такой жизни? Я – художник, ты – поэт. С 15 лет нас заставили выполнять грязную и гнусную работу. У нас руки не по локоть, а по горло в крови. Ничего, кроме ****юлей и зуботычин, мы в нашей жизни не знали. Как ты думаешь, правильно ли это?». «С точки зрения педерастии обусловленного режима – досконально верно», – тотчас ответил Шумбол, тоже большой любитель распространяться. – «Кто-то в дерьме, так называемые «пунчакры», а кто-то слизывает сливки, не горюя, не тужа, как кучка подонков «пунхеров». Это повелось, говорят, ещё в эру Пунграо-буль-Чанграк. И так до сих пор, а будет ещё хуже». «Мне говорили в цулхе, что вскоре пунчакры будут жрать говно, а пунхеры – только булочки с маком и медовые пастилки», – с обидой сказал Коррак. – «А я никогда не ел вкусных булочек и пастилок». «Но ты и говно ещё не ел», – рассудительно заметил Шумбол. «Речь-то не о том», – сказал Коррак. «А о чём?», – поинтересовался Шумбол. Мэднесс, похоже, были не удовлетворены. Они ползали под ногами, умоляя продолжить сеанс, тогда как возникла столь философическая беседа. «Я могу только констатировать факт, известный узкому кругу посвящённых», – несколько напористо заметил Коррак. – «Мы с тобой птицы разного полёта». «Ты нихуя обо мне не знаешь», – жёстко, резко заметил Шумбол. «Да отъебитесь вы на ***!», – проорали оба, раскидывая путан. – «Вас ещё будут ****ь очень многие, будет достаточно». «Их пустят на переработку», – заметил Шумбол. – «Распределят по функциям. Жаль. Я не хочу, чтобы с рыжими так поступали. Я их всех «люблюм», а они меня «обожайт»». «Мне тоже немного жаль этих странных существ», – согласился Коррак. – «Мне кажется, всё могло быть совершенно иначе. Иногда я инстинктом угадываю, как могло быть красиво». Мэднесс, ставшие «путан», со слезами на глазах умоляли – о чём? – о трепетных истоках чувств. «В душе – мы с вами», – сказал Коррак. – «Но теперь мы расходимся по своим, так сказать, направлениям». Шумбол начал осторожно отстранять путан томагавком. Толпа рассерженных мундикри приближалась. «Эй, мерзавцы!», – кричали они. – «Вы исчадья цулха! Монстры и пунграмоны!». Шумбол, Коррак спокойно направились прочь. «Все перед нами в ответе жестоком», – негромко, но с необычайным чувством проговорил Коррак куда-то в сторону. «И понесут жестокую ответственность», – добавил Шумбол, тоже в сторону. Мундикри бросились следом. Отважные бойцы развернулись и встретили врага лицом к лицу. Двое против всех. Свист томагавков, руки-ноги во все стороны, фонтаны крови, истошные вопли. Через пять минут всё закончилось. Куча окровавленного мяса и улыбающиеся ребята, художник и поэт. «Коррак, теперь мы навечно вместе», – сказал Шумбол. «Навечно, Шумбол», – ответил Коррак.