Женька

МИХАИЛ ЛЮБАВИН - ВТОРОЕ МЕСТО В 30-М КОНКУРСЕ МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВСМ


В том первом послевоенном сорок шестом Женька вернулся из эвакуации. Хотя слово “вернулся” здесь вовсе не подходит. До войны они жили в Смоленске, в самом его центре, в большом четырехэтажном доме. Женька хорошо помнит огромную двухкомнатную квартиру. Его довоенным друзьям очень нравилось бывать у него в гостях, особенно когда не было дома отца, такого большого и, как им всем казалось, очень строгого. Таким большим и строгим отец и остался в Женькиной памяти.
В разрушенный Смоленск на семейном совете решили не возвращаться. Никого из родных там не осталось. Поехали к тете Даше – старшей маминой сестре – вместе легче становиться на ноги. Возвращались через Москву. Летом сорок первого Женька уже был в Москве. Но тогда в мозгу запечатлелись лишь теплушки, вокзалы, тревожные лица снующих женщин с детьми и узелками за спинами. У них тоже было три узелка, связанных из больших прочных скатертей. Одну из них пришлось сменять на хлеб еще по пути в Казахстан. Куда делась другая, Женька не помнил. Третью – подарок отца матери на день рожденья – удалось сохранить до сих пор.
Послевоенная Москва понравилась Женьке. Теплые летние лучи искрились в пуговицах гимнастерок, в окнах домов, в больших лужах на мостовой. Женьку поразил Кремль своей неожиданной величественностью. Он много раз видел его на картинках и почтовых карточках, в его памяти рисовалась архитектура довоенного Смоленска, но Московский Кремль... Увидев его, Женька даже не сразу сообразил, что это Кремль и есть. Два дня в Москве пролетели одним сказочным мгновеньем. Женька жадно глазел на улицы, дома, мосты, прохожих, таких молодых и красивых.
...Вот уже две недели они живут у тети Даши. У них большая комната, метров двенадцать. У глухой стены стоят козлы. На ночь они с братом Валькой кладут на эти козлы широкую дверь (подарок тети Даши) – получается превосходная кровать для них двоих. Они с Валькой уже приловчились класть и снимать дверь, которую на день ставят к стене. А на козлы кладут фанерный щит – обеденный стол. Ночью Валька очень сильно вертится и больно пинает во сне Женьку ногой в живот. Раньше, в эвакуации, Женька спал с самым младшим – Димкой. Три года назад Димка умер от брюшного тифа. Женька тогда тоже переболел брюшняком. Но ему повезло – он счастливчик. Еще до войны, в Смоленске, он убегал с другом Васькой от злой собаки. Залезли на высоченный забор. Тот не выдержал их двоих и упал. Васька тогда разбил в кровь лицо и сломал руку. А ему, Женьке, – хоть бы что. Даже шишки на лбу не набил. Счастливчик...
Кончался август. Женька сходил в школу. Там ему вместе с тремя другими мальчишками, вернувшимися из эвакуации, выдали комплект учебников на четверых. У Витьки из Оренбурга он выменял доставшуюся тому хрестоматию по литературе на географию – Женька страстно любил стихи, особенно Маяковского, и – очень этим гордился – знал наизусть целых семь его стихотворений.
Назавтра его снова потянуло к школе – давал себя знать большой летний перерыв. Женька вошел в двухэтажное здание. Над столом вахтера висел на длинной веревке колокольчик. К его языку была привязана  такая же длинная веревка, конец которой безвольно лежал на столе. Женька представил, как, должно быть, заливисто зазвенит этот колокольчик в сентябре. На душе стало радостно и боязно одновременно. Ему непреодолимо захотелось тут же зайти в класс и сесть за парту. Он заглянул в одну из приоткрытых дверей.
Это был кабинет математики. За столом сидел, низко наклоня голову, учитель и что-то быстро писал. Прядь черных, как смоль, волос упрямо спадала на его высокий, с двумя резкими поперечными морщинами лоб. У висков и сзади, на затылке, серыми штрихами проступала предательская седина. На столе лежала большая деревянная коробка-пенал. Математик положил туда авторучку, как-то неуверенно взял из нее циркуль и, задумавшись о чем-то, резким, рубленым движением начертил окружность. Женька с завистью посмотрел на этот жест. У него никогда не получалось вот так, одним махом, нарисовать круг – циркуль всегда то разъезжался, то соскакивал с места, и на листе выходило что-то бесформенное и некрасивое. Он недолюбливал математику. Быть может, потому циркуль и мстил Женьке, строил свои бесконечные козни. Учитель тем временем откинулся на спинку старого стула, положил циркуль в коробку и как-то смешно смахнул пенал и лист, на котором писал, в свой большой потертый портфель. Затем резко встал, подхватил подмышку длинную черную трость, зачем-то прислоненную к стулу, и точеными шагами направился к дверям. Женька поздоровался с учителем. Тот, как старому знакомому, кивнул в его сторону и вышел из здания. Женька выскочил из пустого класса, выбежал на крыльцо и увидел математика, постукивающего тростью перед собой. У Женьки помутнело перед глазами, ноги подкосились, к горлу подкатил огромный ком. Он понял причину рубленых, чуть марионеточных движений учителя, приветственный кивок в пустоту. По его спине побежали мурашки. Из глаз сами по себе полились слезы. Когда в сорок втором пришла похоронка на отца, плакали все. Плакала мать, братья, соседи – кто-то сочувствуя от всего сердца, кто-то вспоминая свое горе. Плакал и Женька... Сегодня он плакал по-другому. Навзрыд. Всем своим существом, всеми фибрами своей души.
Вечером, когда мать вернулась с работы, Валька сидел в углу и пытался исправить колченогую табуретку. Женька спал, вытянувшись по струночке на своей половине “кровати”. На груди его лежала раскрытая книга с одним словом на потрепаной коричневой обложке: “Геометрия”.

31 декабря 1998