Колкости

I
Неожиданный прохладный ветерок облизал Дашину голову, и тут же ухнула входная дверь. Затем из коридора донесся мамин голос:
– Сережа, бабу Нату увозят. - потом через паузу - Ну, Сереж, сейчас к нам милиция придет. Да отвлекись ты от своего компьютера!
Дашин папа как обычно проводил субботний ланч-тайм за кухонным столом. Там он пил кофе с миндальным печеньем и читал статьи о политике с экрана ноутбука. Сергей Викторович серьезно относился к себе, и еще более серьезно к своим политическим убеждениям. Он был либералом и в момент отчаянных призывов супруги как раз читал колонку известной либеральной публицистки Корнелии Амбац.
Корнелия, в частности, замечала: «Десталинизация необходима осатаневшей от произвола путинской России как впрыск свежей крови. Только недвусмысленный публичный отказ от наследия советской империи, окончательное закрытие вопроса о якобы особом пути, даст нам надежду на свободное демократическое развитие в семье цивилизованных народов. Это последний шанс России на мирное расставание с чекистской властью. Дальше – только судьба прогнивших режимов, сметенных народными восстаниями при поддержке мировых демократий». Оторваться от такого зажигательного текста папе было трудновато, но чувство семейного долга звало хоть как-то прореагировать на взволнованный голос жены.
– А, да, что? Бабу Нату? Милиция? Прям сейчас? Да-да, Марина, мусор вынести? Или, давай вот сковородку помою.
– Да сиди ты, только от реальности не отрывайся, ну? Это ж прямо над нами все случилось. Там!
Дашина мама, слегка ссутулилась как бы от ужаса, закатила глаза, резко вздернула руку и указала пальцем на потолок.
Сергей Викторович, конечно же, знал, что живущую наверху старуху-соседку нашли сегодня рано утром мертвой. Неизвестно, сколько бы лежало еще тело одинокой бабки, если б субботним утром аккурат с шестичасового поезда к ней не приехала родственница из Вологды, вроде бы двоюродная сестра. Сестре баба Ната предусмотрительно выдала копию ключа, и когда ни на звонок, ни на стук никто не откликнулся, вологодская гостья открыла квартиру. Судя по тому, что вскоре понаехала целая бригада ментов, стало понятно – дело там нечистое. Бабуля скончалась не в мире.
Ветерок снова пробежал по дашиным волосам, пощекотал пушок на шее и даже заставил девочку немного поежиться. На это раз дуновение принесло из прихожей шарканье тяжелых ботинок и торопливую мамину речь, приглашавшую следователя раздеться, пройти в кухню и испить чаю.
На кухню следователь прошагал,  от чая отказался и тяжело опустился на табуретку. Он был грузноват, говорил как все менты как бы из глубины живота, и источал запах человека на государственной службе: табак, бензин, кожа грубой выделки, почти выветрившийся утренний лосьон после бритья. В коротко постриженных волосах и усах «щеткой» уже часто блестела седина.
Папе пришлось продемонстрировать заинтересованность, для чего он слегка нагнул к себе экран ноутбука, но так, чтобы с него по-прежнему можно было читать. Ведь ближе к концу колонки Корнелия входила в раж: «Вынести Ленина, проклясть Сталина, покаяться перед всем миром за злодеяния, совершенные этой страной, и, наконец, выйти на площадь вместе с несогласными – вот что даст нам право называться человеками с большой буквы, а не стадом совковых рабов!»
Задав несколько вопросов «для протокола», милиционер вдруг произнес нечто совсем несуразное:
– А скажите, не видели ли вы в вашем доме каких-то незнакомых подозрительных людей с ёлками в руках. Или с еловыми лапами?
– Господь с вами, – защебетала мама. – Новый год же на носу. Кто тут только с ёлками не ходит. Вон и у нас ёлка есть. У дочери в комнате. Сережа купил. Красавица! Можете зайти, посмотреть.
– Нет-нет, спасибо, – заговорил следователь. – Потом, может быть. Я имею в виду, ходили ли тут с ёлками вчера. Незнакомые. Нездешние. Может, кто-то…  Мент замялся, соображая, стоит ли развивать мысль дальше. Затем, видимо решил, что стоит.
– Понимаете, какое дело,– убили вашу соседку. Жестоко. Болезненно.  Забили насмерть можно сказать, а потом задушили.
– Кошмар-кошмар! – закивала мама. – Мы так все расстроены. Бедная баба Ната! Ну кому, кому она мешала?! Видно же, что у одинокой старушки ни гроша за душой.
– Это мы проверим, – продолжил следователь. – Но очень странно выглядит место преступления. На полу, на кровати, везде еловая хвоя, а вот веток нет. Такое впечатление, что ее будто еловым веником насмерть застегали. А потом и горло пережали тоже, черт знает, деревяшкой какой-то. Орудия преступления пока ищем.
Папа не встревал и все косил глазом в сочинение Амбац, мама же продолжала живо реагировать на рассказ милиционера:
– Невероятно! Кто же способен на такое? Ёлка! Разве убивают ёлками?
– Есть у нас одно подозрение, – продолжил мент. –  Может, слышали, были у нас в городе N преступления с одним почерком. Все перед Новым Годом. Похоже, маньяк работает, псих. К сожалению, найти его пока не удалось. Мы его у себя так и называем – новогодним маньяком. Затаскивает к себе лиц женского пола, забивает еловыми ветками до смерти, потом насилует.
–  Именно в такой последовательности? – наконец отозвался папа?
– Так точно, именно конкретно в такой. От трупов избавлялся, выкидывал в лесу, на свалке – тоже было дело. Не для слабонервных, так сказать, зрелище, я выезжал как раз. Раны, ссадины, еловые иголки – в волосах, в подмышечной области, – тут милиционер сделал паузу, слегка откашлялся – … а также в интимных складках тела.
– Вау! – оживился Сергей Викторович.
– Что «вау!», Сережа!? – возмутилась мама, – тут страшные вещи такие говорят, а тебе хоть бы хны. Как по улицам ходить, что за времена пошли!
Амбац на экране папиного ноутбука уже в новой статье жгла в тему: «Сосредоточившая свое внимание на преследовании талантливейших предпринимателей, создавших сверхпрозрачные модели бизнеса, российская правоохранительная система оставила рядовых граждан один на один с Евсюковыми, маньяками и террористами».
– Я вас хочу немного успокоить, Марина Леонидовна, – снова заговорил мент, – там жертвы все девчонки сопливые, лет восемнадцати-двадцати. Жалко их, черт… Не могу…
– Очень любезно с вашей стороны напомнить женщине о ее возрасте! – сердито заговорила мама, – но тут же осеклась и добавила – Да, несчастные… Ужас! Но кстати… как же с бабой Натой быть? Ей-то не восемнадцать, я смею думать. У нее, что тоже иголки в э-э-э…  – как вы там выразились? – интимных складках?
- Простите, Марина Леонидовна, обидеть не хотел. Да, тут как бы неувязочка. Следов сексуального насилия при осмотре не обнаружено. Но вообще-то экспертиза еще будет. А кто их знает этих психов – может, девки молодые надоели, теперь на старух переключился…
Мама внутренне напряглась, видимо пытаясь сообразить, что означает лично для нее возможная смена возрастных предпочтений маньяка, но на этот раз ничего не сказала в ответ, лишь легко кивнула.
К этому мгновению Даша уже несколько минут сидела у себя в комнате в полубезумном оцепенении. Она слышала весь разговор, и теперь ей казалось, что мышцы кто-то прошил ей стальной проволокой и она никогда не сможет больше сдвинуться с места, не испытав рвущей на куски боли. Даша обхватила ладонями голову, терзая острыми ноготками височную мякоть, а по спине ледяными струями стелился резко выступивший пот. Ей стоило невероятных усилий оглянуться, посмотреть за плечо, после чего девочка вновь заключила голову в терновый венец сведенных судорогой пальцев, зажмурила глаза и зашептала: «Ты! Это ты? Это ты! Ты! И я! Я!»
На кухне милиционер еще о чем-то поспрашивал, обещал зайти вновь, затем попрощался. Как только за ним защелкнулся замок входной двери, Даша мысленно досчитала до двухсот, потом вскочила с места, бросилась в прихожую, быстро надела сапоги, схватила с вешалки куртку и открыла дверь.
– Даша, ты куда? – крикнула вслед мама. – Гулять? Недолго, пожалуйста, и осторожнее. Черт знает что вокруг… Я с ума сойду!
Дослушивать мамину тираду до конца Даша и не думала. Она уже стучала каблуками, минуя пролет за пролетом. Надо как-то убить остаток светового дня. Чтобы проверить страшную догадку придется дождаться темноты, а оставаться все это время дома не было никаких сил…

II
При жизни баба Ната была пьянью. Точнее так: баба Ната была одной из сотен тысяч или даже миллионов доживаюших свой век русских старушенций, среднестатистически давно  схоронивших своих мужей, и находивших утешение в дешевом винце и активной жизненной позиции. Причем активная позиция напрямую зависела от фазы  употребления спиртного. Когда винцо еще только начинало свое радостное дело, баба Ната становилась говорливой, чуть-чуть назидательной, но великодушно доброй к этому неправильному миру. Но едва  кривая опьянения сворачивала к похмелью, в бабке пробуждались сварливость, готовность сцепится с кем угодно из-за чего угодно, и желание сквернословить. Наталья Савельевна родилась в деревне, а всю рабочую молодость промоталась по общагам, откуда, собственно и вынесла всю свою этику и гигиену. В те самые «ее» времена, считалось, например, что мыться каждое воскресенье – это даже очень часто, а по нынешней дороговизне баба Ната старалась воду и вовсе не транжирить, так что всякий, кто встречал старушку на лестнице, когда она, тяжело сопя, поднималась на свой пятый этаж, вдыхал коктейль из запахов старого тела и мочи, приправленных терпким  винным духом. Но постирушки она, конечно, иногда устраивала, по старой опять же привычке вынося белье сушиться во двор. Декабрьским днем пришла оттепель, сохнуть белью на напитанном влагой воздухе не позволяли никакие законы физики, но упрямая и пьяная с утра баба Ната все-таки вытащила на улицу свою гордость – выцветший, застиранный, весь в грубой, сделанной плохо слушающимися старушечьими пальцами штопке, банный халат.  Развесив халат на установленной в центре двора раме, баба Ната уселась невдалеке на лавочке, пытаясь насладиться остатками уже покидающего организм кайфа. Надвигалось похмелье и в настроении намечались неприятные перемены. Дело оставалось за жертвой, и на этот раз ей стала Даша.
Ведь она совершила святотатство. Нет, Даша вовсе не была нескромно одета (на бабкином языке это звучало бы «как курва сраная»), не смеялась заливистым смехом («ржет как кобыла, б...»), и не носилась по двору («нарожали чертовок, на х...!»). Вместо этого Даша в задумчивости вышла из подъезда и машинально зачерпнула ладонью из сугроба горсть свежего белого снега. Снег был мокрый, податливый, липкий и дашины руки как-то сами по себе стали лепить из него упругий шарик. Девочка взвесила снежок на ладони и бросила куда-то вперед, потому что если ты слепила снежок, то его, конечно, нужно куда-то бросить. Снежок полетел неожиданно далеко и секунду спустя двор наполнили громкие причитания похмельной бабы Наты. Даша ухитрилась попасть в вывешенный на раме халат. С халатом, конечно, ничего не случилось, он даже на землю не упал, но неожиданно меткого броска хватило для вожделенного casus belli.
– Ты что делаешь, паскудница? – выла баба Ната. Она уже заметила Дашу и была готова сфокусировать всю свою ненависть на бесстыдной девице. – Чем тебе халат мой помешал, сука ты наглая! Разодели, расфуфырили ее отец с матерью, а она последнюю хорошую вещь у бабки изгадить норовит.
Даша стояла как вкопанная, слегка приоткрыв рот от неожиданности. Язык пытался шевельнуться, чтобы родить какие-нибудь слова сожаления или оправдания, но ум сопротивлялся, понимая, что бабу Нату уже не остановит ничто.
– Знаешь ты хоть, откуда халат-то этот? Да тебя не было еще, засранки, а мне Володька мой, покойник, его подарил. Хорошая вещь, дельная, крепкая, вот х.. тебе сейчас ты купишь такую...  Я уж берегу его, берегу, штопаю, стираю, чтоб, значит, всякая п... рванка в него снегом швырялась. Ты слушай, что я тебе скажу. Мы с Володькой душа в душу жили, так жили, эх, кто из нынешних так живет? Любили… через воду, огонь, б... Стирала ему, стол собирала, если пьяный, так и спать уложу. А ты-то уже, а? Сколько тебе? Тринадцать. Парнями небось интересуешься, сиськи тебе мнут. Или уже попортили? А пусть е..т-развлекаются! Не будет у тебя такой жизни, как я жила. Кому ты нужна? Посмотри-ка на себя, на рыло свое. Круглое как блин. Губищи выперли, нос как у дурочки из дерёвни нашей. Я девкой как стебелек на лугу была, а ты уж жопищу себе отрастила, ходишь как крокоидла х..ва. Ну что, заревешь, корова? Глаза бесстыжие…
Даша не заревела, но только потому, что еще не успела переварить сходу все тонкости бабкиной матерной тирады. Она просто молча повернулась и вбежала обратно в подъезд. Пока девочка поднималась по ступеням до четвертого этажа, все сказанное пьяной старухой начинало постепенно раскладываться по полочкам. Даша тяжело задышала и плаксивая горечь уже волной подкатывала от горла к глазам. Обиднее всего было то, что нечто подобное Даша уже слышала несколько дней назад. Одноклассник Колян Михеев высказал ей все, что о ней думал, после того, как та она не дала известному грубияну списать на итоговой  контрольной по математике. Правда, первым номером Колян поставил «жопищу», но было там и про губы, и про нос, и про походку. И ничего Коляну за это не было, а кое-кто из присутствовавших при сем одноклассников даже погыгыкал вволю, ведь по остроте языка Михеев мог заткнуть за пояс десяток баб Нат.
Но когда Даша добралась до квартиры, там ее встретила мама. Мама заговорила, заболтала, накормила обедом, принялась обсуждать с Дашей наступающий праздник и обида до поры закатилась куда-то в темный чулан сознания. Даша даже думала пожаловаться маме на бабу Нату, но потом сочла это глупой идеей и в конце концов так и не решилась ничего рассказывать. Только вечером, когда стало темнеть, и Даша пришла  к себе в комнату, все унижение, все мерзкие бабкины слова навалились тяжелым удушливым комом. Даша повалилась на кровать, уткнулась лицом в подушку и тихо завыла. Она ворочалась на животе, сжимала кулаки, потом царапала ногтями кровать, грызла склизлую от слез и соплей подушку.
– Бабка проклятая, бабка, – кряхтела в подушку Даша. – Убить ее, суку, надо, уби-и-и-ить…. – рычала она, потом снова задыхалась, захлебывалась слезами, привставала, подворачивала голову под грудь до острой боли в шее, снова распластывалась и слала еще проклятий бабе Нате.
Затихла Даша, только почувствовав прикосновение к спине, легкие нежные поглаживания. В этих поглаживаниях не было полновесного тепла человеческой ладони, они больше походили на дуновение, что вымораживало, иссушало мокрый жар распирающего грудь горя. Даша вспомнила, кто с ней рядом.  Даша знала, кто ее гладит.  И ком в груди растворился, и слезы быстро высохли.

III
Елку папа купил уже за полночь у околевающего от стужи кавказца, приставленного к елочному развалу. Купил дорого, днем вышло б дешевле, но на то был свой резон. 24 декабря на папиной работе устроили небольшую вечеринку – был хороший повод в виде «встречи католического рождества» – и засиделись, выпили, а чтоб смягчить впечатление супруги от позднего прихода и обильного коньячного выхлопа, папа решил сделать жест – позаботиться о новогоднем настроении для всей семьи. И притащил домой елку. Утром папа втайне боялся, что ночью да с не очень трезвых глаз ему могли всучить какую-нибудь облезлую однобокую уродину, но нет – деревце оказалось ровным со всех сторон, с крупной, крепко сидящей на ветках хвоей. Сергей Викторович даже проникся уважением к продавцу-кавказцу – вот ведь, на жизнь парень трудно зарабатывает, ночами не спит, мерзнет, товар сторожит, а какой честный оказался. Уважать людей другой национальности и другой социальной страты было очень либерально, и в этот момент Сергей Викторович себе понравился.
Елку поставили в дашиной комнате, нарядили и украсили фонариками, дождиком, серпантином. С самого, считай,  младенчества больше всего Даша любила тот самый волнующий момент, когда после наступления темноты на елке впервые зажигается гирлянда. Это означало, что в дом наконец приходила новогодняя сказка. И даже в свои тринадцать Даша чувствовала, что магия детства пока еще не отпускает ее. Она снова с нетерпением ждала, когда в дышащем запахом свежей хвои полумраке забегают по стенам цветные блики, запляшут мелкие тени и на душе станет совсем-совсем празднично. Едва за окном сгустились сумерки, Даша вошла в свою комнату мягким кошачьим шагом, присела на кровать и  зачем-то произнесла «Ёлочка, зажгись!».
И ёлочка зажглась. Даша немного удивилась, но не придала случившемуся особого значения. Да мало ли что придумают эти китайцы – наверное, гирлянды теперь включаются от голоса – ну, микрофон туда какой-то, может, ставят, или датчик. Даша смотрела, как разноцветные огоньки то вспыхивают, то затухают, а ползающие по стене тени создавали иллюзию, будто бы елка слегка шевелит лапами. Или это была не иллюзия? Даша стала всматриваться в ёлку, но увидела то, от чего по спине пробежали мурашки. Электрический штепсель от гирлянды не был включен в розетку, а лежал на полу. Гирлянда горела сама, без электричества, и… елка действительно шевелила ветками.

IV
Ступор, в который вогнало Дашу столь невероятное зрелище, почему-то быстро прошел. Сама удивляясь себе, девочка осмелела и смотрела на мерцающую и будто бы приплясывающую елку без малейшего испуга, но с радостью и восторгом. Пошевелив еще лапами, елка вдруг кивнула макушкой, как бы совершая поклон, и забрызгал светом серебристый «дождик», застучали раскачивавшиеся и сталкивающиеся друг с другом большие шары, зашевелились пружины серпантина. Потом дерево снова взмахнуло лапами, будто разводя в стороны руки, и поклонилось еще раз. На дашином лице расцвела довольная безбрежная улыбка – так умеют улыбаться только младенцы, которых никто еще не учит следить за проявлениями эмоций. «Елочка, танцуй!» – почти крикнула Даша, и тут же испугалась, что сейчас на ее крик придет мама, и совершенно невозможно вообразить, что скажет, увидев, как ее дочь разговаривает с деревом. А елка тем временем сорвалась с места и закружилась по комнате. Гирлянда продолжала мигать и переливаться разноцветьем, шары раскачивались, дождик с серпантином развевались, но все это крепко держалось на ветках и не падало. Даше даже в голову не приходило задуматься о том, как елка может кружиться, опирается ли она на что-то или висит в воздухе. Танец смотрелся как мультик, в котором и пляшущие елки, и летающие фикусы не только возможны, но и необходимы – иначе просто будет скучно. В ушах Даши при этом зазвучала какая-то странная, потусторонняя музыка – в ней слышалось и сладкоголосье флейт, и сочные вибрации басовых струн, и причитание лютневых аккордов, но еще и смесь странных шумов – перезвона, пересвиста, иногда даже скрежета. Завершив свой танец, елка встала на место, снова поклонилась, и погасила гирлянду. Точнее нет, гирлянда продолжала светиться, но очень тусклым красноватым светом, как бы приглашая Дашу готовиться ко сну.
Спать? Но ведь только недавно стемнело. Даша бросила взгляд на настенные часы, и лишь тогда поняла, что время близится к полуночи. Весь длинный зимний вечер пролетел как минута, и – как это странно!  – в комнату ни разу не вошли родители, не звонил телефон, да и вообще, казалось, произошло какое-то отключение от мира с его привычным течением времени и событий. Даша провалилась как Алиса в кроличью нору, но в этой норе героиню ждали не приключения, а несчитанные мгновения младенческого счастья и удивления без капельки страха.
Даша улеглась, в кровать, уткнулась в подушку, зажмурила по-детски глаза и… вскоре впервые почувствовала, как нежно гладят ее по спине еловые лапы.

V
А три дня спустя Даша выбежала из дома на улицу, совершенно не зная, как ей убить время, потому что время, оставшееся до сумерек, ни на что годное потратить было нельзя. Ну не придет же в самом деле кому-то в голову за три часа до казни начинать учить французский язык! В голове как пузыри в кипящем котелке то и дело всплывали реплики из разговора следователя с родителями, но именно об убийстве бабы Наты сейчас хотелось думать меньше всего.  К счастью Даша наткнулась на пару своих одноклассниц, с которыми слегка поболтала, отправив в топку вечности минут сорок. Потом прошлась еще по улицам, и однажды вовремя заметила, как по тому же тротуару навстречу ей идет Колян Михеев. Перейдя на другую сторону улицы, Даша громко крикнула в сторону обидчика «Козел!», затем продолжила свое бесцельное путешествие. Сильно выручили те же самые девчонки, с которыми Даша уже болтала и которых повстречала вновь – они направлялись в кино и предложили составить им компанию. Фильм казался слишком детским, кроме того к Даше с одноклассницами пытались клеиться какие-то пацаны с заднего ряда, но в целом затея оказалась неплохой. Выйдя из зала на улицу, девочка  увидела на небе первые звезды, тяжело вздохнула и зашагала к дому.
Ступени, ведущие на четвертый этаж, где находилась Дашина квартира, были ступенями на эшафот. В голове гудела кровь, прямо на желудке прыгал свинцовый шар, а спина покрылась мурашками. Было очень-очень страшно приближаться предсказуемому кошмару. Придя домой, сняв куртку и сапоги, Даша силой впихнула себя в свою комнату, понимая, что если начнет мешкать, решиться будет все труднее и труднее. Она закрыла за собой дверь и встала к двери спиной. «Елочка! – плачущим шепотом произнесла Даша –Это ты бабу Нату задрала?».
Елка радостно замигала гирляндами, замахала ветками и поклонилась Даше – один, другой, третий раз – определенно давая понять, что отвечает на дашин вопрос утвердительно.
«Как-ты?... Как ты?.. Как ты могла? – продолжала шептать девочка. – Она же живая! Была-а-а-а. Жива-а-а-ая!». Бег огоньков на гирлянде вдруг остановился, и из всех лампочек остались светиться только синие – они горели немигающим мертвенным светом. Даша бросилась на кровать,  снова зарылась лицом в подушку и зарыдала, как ровно сутки назад, когда оплакивала свое унижение. Но теперь она рыдала от ужаса. Не от страха, а именно от ужаса. Нельзя сказать, что в свои тринадцать Даша была довольна своей жизнью. И не самая яркая внешность, и тройки по математике, и вечно занятые чем-то своим родители, и отсутствие хороших надежных подруг – все это еще вчера казалось настоящим кошмаром бытия, но сегодня, сейчас… Сейчас Даше ужасно хотелось вернуться к самым болезненным проблемам ее прошлой жизни, да пусть в тройном размере, лишь бы не оказаться вот как в эту минуту – на дне бездны, рядом со смертью и потусторонними силами, которые невесть на что способны.
И еще ужаснее Даше было представить себе, что пока она лежит лицом вниз, к ее спине снова прикоснутся еловые лапы: мягкие, невесомые, убийственные, жестокие, секущие и удушающие. Одно прикосновение – и сердце лопнет. Так чувствовала Даша, но решиться на то, чтобы посмотреть, где елка, не подошла ли она, не склонилась ли, все никак не хватало смелости. Наконец мозг дал команду, электричество хлестнуло мышцы, и Даша резко подскочив на кровати, бросила свое тело назад, к двери. Грохнулась на пол, тут же присела, выпрямилась и осмотрела комнату. Елка стояла на своем месте. Гирлянды не горели.

VI
Ночевала Даша в комнате у родителей. Долго вдаваться в объяснения ей не пришлось – мама, конечно же, догадалась, что на дочь произвела сильное впечатление смерть бабы Наты, и она боится оставаться на ночь одна. Даша так почти и не заснула.  Куда бы она ни пыталась направить свои путающиеся мысли, перед глазами все стояла елка – мигающая и кивающая в ответ на вопрос про бабу Нату. Теперь Даша поняла: елка как бы говорила ей – не бойся, все хорошо, твоей обидчицы больше нет. Ты же так рыдала вчера. Ты сама кричала, что нужно убить проклятую бабку. Елка хотела как лучше, только в том мире, куда она два вечера подряд уводила Дашу, почему-то не знают, что так нельзя. Что если кричат, воют, стонут: «Надо убить! Надо убить», то убивать не надо. Надо выговориться, но не убивать. Надо проклясть, но не убивать. Надо ненавидеть, но не убивать.
Эти мысли не отпускали Дашу и весь следующий день. И как только темнота за окном вернулась, Даша, сама не зная зачем, вошла в комнату и позвала «Елочка!». «Елочка!». Но ничего не происходило. Наряженное дерево стояло неподвижно, обмотанное темными гирляндами. Даша подошла ближе и снова позвала, а потом обхватила рукой ствол и слегка потрясла елку. Раздался тихий шелест и Даша почувствовала кожей рук легкое покалывание. Это осыпалась хвоя. Она осыпалась враз, вся до последней иголочки, оставив голый ствол с голыми ветками, будто бы в насмешку украшенный игрушками, дождиком и серпантином.

VII
Увидев елку с голым стволом, не достоявшую даже до Нового года, папа был чрезвычайно раздосадован. Он вспомнил, как чувствовал подвох, но не думал, что этот подвох проявит себя столь коварно. Что же ему подсунул наглый продавец? Не иначе эта елка пролежала пару суток на сорокаградусном морозе. Или ее привезли из экологически неблагополучного района, где на соседнем химическом заводе произошел выброс чего-нибудь ядовитого. А вдруг виной всему радиация? На языке вертелось что-то про «понаехавших хачей», но папа вовремя осекся, резонно заключив, что настоящему либералу следует избегать подобной терминологии. В итоге Сергей Викторович объявил, что никаких натуральных елок в доме больше не будет (дескать, нечего поощрять варварские и антиэкологические обычаи), сел за руль и поехал в главный торговый центр города N, где приобрел китайскую пластмассовую красавицу. Ну а перед этим он, конечно, отнес осыпавшуюся елку на площадку с мусорными баками. Площадка располагалась в торце соседней с дашиной пятиэтажки. Даша была очень благодарна папе за то, что елка быстро исчезла. Спасибо и маме, которая вымела хвою, даже не пытаясь перевалить это дело на Дашу. Но к чувству благодарности и избавления примешивалось какое-то тяготящее исподволь влечение. Даша вдруг поняла, что почему-то хочет отправиться к мусорным бакам и посмотреть, не лежит ли там елка. «Наверняка не лежит. Мусор уже точно вывезли», – сказала себе Даша утром 31 декабря. Потом оделась и пошла. Баки стояли переполненные, а рядом в изобилии валялись отходы уже раскрутившегося на полную жирного праздничного сезона. Среди пустых бутылок, овощных очисток, рваных колготок, коробок из-под пиццы и видеопанелей, консервных банок, мешков с кошачьим туалетом осыпавшаяся елка смотрелась дико и абсолютно безжизненно. Ствол и ветви покрывал мертвящий слой инея и только срез на комле был черным и пугающим. Даша почувствовала, что ее сердце стало таким же черным, а сейчас его покрывает иней, и это сердце хочет остаться лежать здесь – безжизненным и никчемным. Даша не могла оставить тут сердце, и елку бросить не могла. И она почему-то знала, что нужно делать.

VIII
Даша вернулась к елке минут через десять. В полиэтиленовом пакете девочка захватила с собой кое-что из дачных припасов: бутылку с жидкостью для розжига костров и коробок охотничьих спичек, которые не гаснут на ветру. Даша сняла колпачок с бутылки и аккуратно полила тоненькой струйкой ствол  и самые толстые ветки. Потом зажгла спичку и поднесла маленький шипящий факел к тому, что осталось от ее жестокой и единственной защитницы. Елка вспыхнула, завоняло горелой соляркой. Грозное поначалу пламя лишь поиграло по вымокшему дереву и почти утихло. В это время где-то в вышине громыхнула оконная рама, и раздался резкий старушечий голос до боли напоминавший крик бабы Наты: «Ты что там, сучка, жжешь?! Опять помойку спалить хочешь? Кто тебя послал? Эти вы...ки, которые мусор четвертый день не вывозят? Ну-ка брысь отсюда, курва! Я вот сейчас в милицию позвоню, а потом спущусь да отхожу тебя палкой!». Даша хотела было что-то крикнуть в ответ, и вдруг поняла, что не держит на обозвавшую ее старуху никакого зла. И ей не хочется злиться или ругаться, и нет в ней ни обиды, ни унижения. Даша снова открыла бутылку с жидкостью, плеснула на елку и чиркнула спичкой. Пламя разгорелось, а девочка все лила и лила горючее, умоляя огонь все же забрать к себе дерево. Вот некоторые ветки уже сгорели дотла, ствол обуглился, но и бутылка опустела. Пока Даша думала, где взять еще горючего, огонь вдруг неожиданно мощно вспыхнул, а красноватые угли засветились ярко как солнце. Но странно – этот яркий свет не резал глаза, и огонь не обжигал, а только дышал на Дашу ласкающим теплом. Исчез куда-то и запах солярки – горящий ствол благоухал сандалом и ладаном. И Даша почувствовала , что на мгновение снова переместилась в мир, где время идет не так, где можно улыбаться, как улыбаются младенцы, где нет ни вины, ни досады, одна чистая безмятежность. А еще она поняла, что это чувство даровано ей последний раз в жизни. Когда увидела, что от ствола и ветвей остался только черный силуэт из свежего пепла.


IX
Квартира бабы Наты стояла пустой недолго. Вскоре объявился новый владелец – кем он приходился бабе Нате и на каком основании въехал в жилье погибшей старухи, так никто толком и не понял. Низкорослый, коренастый мужичок с шеей, слившейся с подбородком, в дешевом сером костюме с галстуком в горошек, он совал всем свою потную ладонь, знакомился, постоянно повторяя «Соседи! Соседи!» с какой-то восклицательно-икающей интонацией. Обещал пригласить на новоселье, вот только разделается «с ремонтиком». Но новоселья почему-то не случилось. Месяц спустя после появления нового хозяина квартира была сдана рабочим из глубин Центральной Азии. Сколько их там поселилось, подсчитать было нелегко, но курить на лестничную клетку они выходили всегда по двое. Плохо и одинаково одетые мужчины с сухими желтоватыми лицами курили молча и почти синхронно стряхивали пепел в оскалившуюся зубастой крышкой банку из-под дальневосточного лосося.