Междустрочья моих последних стихов

 Вот решила написать объяснения ко всем стихам (последним, разумеется) одним махом_текстом.
 Итак,
  1) "Брошенному немецкому солдату Ивану"
Конец войны, которая не несёт в себе особо глубоких и двусмысленных значений,- это жизнь, это наше прошлое. Ты воевал на стороне фритцев, тебе приходилось, но ты оставался всё тем же Иваном, ты остался всё тем же Иваном. Это наше прошлое, хоть и абсолютно разсепарированное, но оно такое же "неправильное", как и фашизм. Я думаю, что мы дошли до того этапа, когда приходит осознание, что война эта совсем не наша. Смотришь ей бесстрашно в глазницы, и она отступает с криком предрассветных птиц, отголоски которого раскалывают всё вровень. Всё, что знаменовала великая война, осталось под этими руинами: в нас в общем. Мне абсолютно не брезгно целовать тебя в открытые раны, в качестве победителя, пусть даже сама смерть делает тебя таковым. Я буду для тебя Фениксом (ну да-да, медсестрой на поле боя, если так угодно). Видишь ли, от войны остались фронты, а под ними, среди всех флагов кровавых, мыла из костей и аптечек, лежат мины. Через лет 60 их кто-то то откапает или кто-то случайно их заденет техникой, и они взорвут всё к чёртовой матери!  Но мои целебные фениксовые слёзы эти поля так взрыхлят, что все снаряды выжгутся в земле, и от них разве что пепел останется. Главное, чтобы слёзы не дали им свои проклятые_целебные свойства: чтобы из пепла не родились заново. Но это всё, что я могу сделать, большего я не уничтожу. Раз уж ты мёртв, раз уж поля эти минные хотят тебя забрать, то пусть земля нас в них вместе зашивает. 
  2) "Чистосердечное признание"
Я прекрасно понимаю, что обособляю собой скорей не ночной кошмар (для тебя), а синдром ночного кошмара: т.е. я есть послевкусие ужаса, которое остается наутро, запускает пальцы в голову днём, и заставляет тебя не ложиться спать подольше вечером, то, что по сути эфемерно, но не дающее покоя ощущение "а вдруг этот монстр реален?". Тебе я являюсь доппельгангером себя, потому что я ведь не такая совсем: мне безумно неприятно огорчать тебя своей навязчивостью. Просто моя жизнь временами сплошной "Англетер"- без чернил, затхлое не моё, реальность одинокая до вытья, проклятущая комнатушка, стены которой уже ждут_знают, что ты повесишься и как бы торопят, но я-то этого делать не собираюсь. Всё, что я пишу кровью в этой комнатушке кажется мне до смерти банальным, а что не банально- то не понятно другим, и всё от того, что некому читать эти стихи, некому говорить, что они ужасы_прекрасны, некому любить меня за мои стихи... Эти все стихи(и) захлёбывают меня изнутри океаном , шум волн которого слышен совершенно в других далёких мирах...
  3) "Русизм"
Тут, пожалуй, труднее объяснять всё (хотя бы из-за "инверсии" построение стиха). Логическое начало стиха находится в середине, на строчке "любити. можу. крапка". Всё, что написано до этого- есть объяснением того, как же я всё-таки буду_могу тебя любить. Это что-то абсолютно иллюзорное и неуловимое, что находится настолько в тебе, что слов таких нету, картинок чётких- только де жа вю и ассоциации. Это может сравниться с тем, как перед рассветом отступают ночные кошмары, а отступают они с оркестром из прошлых веков, абсолютно живым и сочным в своём звучании_громе, это совершенно не та музыка, исходящая из техники так по-современному. Оркестр звучит как отголоски нутра некой госпожи Аспидистры (вся суть этой госпожи раскрывается в её имени - аспидистры- это цветы, которые питаются насекомыми, хищники из хищников!). У этой женщины такие же и сады, а её юношеские мечты о небе слишком вялые, чтобы когда-либо стать былью. К мелодии госпожи Аспидистры- грозной и властной- прителогрееваются отголоски_отзвуки_отблески (не голоса_ не звуки_ не отблески, потому что это чувство слишком призрачное, чтобы быть полноводным) мокрых локонов, которые пахнут сырыми чернозёмами. Вплетается в это соцветие прутики русских "козубів" (лукошек) с земляникой. Вклинивается откуда-то взявшийся страх, который появляется тогда, когда крадешься на цыпочках через комнату. Эта музыка- вот так. Так же все мои эти чувства затасканные будут такими же нежными, как "лагідь сизокрилих перепльотів імлистих павутинок на твоїх бляклих лякливих очах". Не смотря на все эти пастельности, зрачки твои- волчьи ягоды, отравляют одиночеством отбитого от стаи; просто отравляют. И в этот пучок ассоциаций и ощущений входит так же все эти русизмы, которые я ненавижу. Но я сама, наверное, как русизмы, которыми дышит этот белый стих. Мои чувства будут даже напоминать детские мечты, которые так надрывисто чего-то просили_хотели, к чему-то стремились, и были такими глубинно-душевными, изумрудными (в детстве это был мой любимый камень). Всё это семи-восьмилетнее обратно пропорционально взрослой жизни, где под ногтями- полынь и земля, потому что пальцами приходится вгрызаться в землю, чтобы не провалиться в Царство Мёртвых или в своё Царство; где ноги уже в грязи, где ноги знают, что значит ходить без обуви по житейской стуже. В этих моих замученных чувствах слышен треск чужих костей - звонкий и звучный, а потом отбивать на этих же костях чечётку. Моя любовь- это придушенность в объятиях то ли рёбер, то ли жабр, то ли всего вместе, и в то же время- это заткнутые губами стебли прорастающих во мне_из меня тонкоруких беспомощных миров. Я можу тебе тільки ЛЮБИТИ. Любов і кохання- то є різні речі. Любить можно всё на свете, самыми светлыми лучами. "Кохання" же...люди его придумали. Оно тускнеет, догорает, как фитилёк стадности, потому что это "кохання" слишком уж популярно среди людей, так повелось. "Кохання"- это ярко красная вопиющая пошлота, которая разрывает людям небеса, изнемогающие в последствии коралловыми закатами. Вот так я любить тебя буду, до изнеможения любить, целовать в гланды- надсадное будет чувство. Тебя и свои ночные кошмары, которые янтарная тоска в бабушкином платье видушила из тебя_меня всеми нашими тенями прошлого "кірстяної переправи" (от слова "кір"(корь)- т.е. болезненной для нас переправы на другой берег). На том берегу остались эти уроды, среди которых стало модным поклоняться Сатане. Но самый страх не в этом. От "человеческой красоты" они оставили только одно слово, как вы думаете, какое же? А вот первое они спустили по реке, как старых ненужных языческих богов сплавляли в океаны вечности и пустоты. Но я сохранила какую-то часть в своих картинах, и я могу пронести эти реликвии через всю жизнь (если хочешь, то для тебя). Ах, какое унижение писать о Чувствах! Да я себя за это уже ненавижу...
  4) "Чергова задзеркальна ода"
Я запросто стану твоей тюрьмой, а если не я, то суровая реальность станет. Я- это спички, зелёные яблоки, гуаш, а реальность- это целофан. Тебе выбирать чем дышать. Но не смотря на то, что ты заключённый, в любом случае не за что (слышишь, НЕ ЗА ЧТО!?) не бери в руки оружие, как бы на тебя не нападали (а это обязательно случится). Помимо этого, твою тюремную башню будут подмывать чьи-нибудь зацветшие водорослями воды. Я же пишу тебе не столь письма, сколько оды твоему зазеркалью, твоим барокковым мирам- похожим на прикрытые веки, которые томно опускаются из-за тяжести ресниц. Этим я, наверное, тебя пугаю (преследовать не буду), долгорукие стихи снуют в тебе. Но постарайся не принимать всё это всерьёз, просто у меня внутри есть гроб (что в нём- трудно сказать), но его доски потихонечку прогнивают. Это ничего страшного! Правда. Мне не в тягость не спать по ночам, это ведь отличный способ не видеть ночные кошмары, хотя главный мой кошмар совсем не во сне- это жизнь на грани двух миров: один- простой, как лёгкий сарафан или наоборот, помпезный, как королевское платье цвета бордо; другой- каждое утро изводит меня от первого вздоха, это Содом и Гоморра, это прокислые и затхлые от ****ства Мёртвые моря, среда которых разъедает солью всё трепетное_живое.