Профессор Фу

Может, это покажется вам странным, но именитый профессор тоже живет здесь. Устав от преследований своих политических и научных противников, Фу прибыл туда, где всегда рады приветить старого политического бойца и романтика революции. Как и положено аристократу, Фу прибыл конным экипажем, а если быть исторически точным, - в простой крестьянской телеге, на которой какой-то местный дедок перевозил навоз. Фу потом рассказывал, что телега появилась неизвестно откуда, когда он «голосовал» на трассе Москва – Мухосранск, пытаясь поймать попутный мерс или бумер до Бобруйска. Доставив профессора к месту назначения, дедок потом как сквозь землю провалился вместе с телегой и лошадью, оставив после себя лишь стойкий запах навоза (к неудовольствую местной аристократии, зато к вящему удовольствию Ункаса, который живет тоже здесь, но не в самом городе, а в пригороде, где помаленьку фермерствует, пытаясь на развалинах колхоза «Светлый путь пофигизма» создать образцовое истинно-русско-эстонское фермерское хозяйство, основанное на широком применении компьютерной техники в деле заготовки компоста и сопутствующих материалов).

Итак, Фу прибыл в простой крестьянской телеге, седовласый, в серой фетровой шляпе и в длинном черном пальто (как будто перешитом из матросской шинели) с белым шарфом и с аристократическим баулом начала предыдущего века в руках. (Позднее железной дорогой было доставлено несколько контейнеров с остальными пожитками профессора; оказалось, что он весьма ценит комфорт и любит окружать себя множеством вещей. Справедливости ради следует отметить, что половину вещей профессора составляет его научная библиотека, а также походный погребок с набором горячительных напитков.)

Появление Фу произвело фурор в обществе. Ближайшим результатом явилось то, что у Фу ни минуты не было проблем с трудоустройством. За короткий срок он поработал и главным костюмером местного театра, и директором краеведческого музея, и литсотрудником журнала «Знамя Бобруйска». Затем Фу довольно долго намекал мне по пятницам при встречах в «Ля-Вите», что я занимаю его место (городского библиотекаря). Однако это место Фу не обломилось, потому что у него не было диплома библиотечного ПТУ. Все другие дипломы были, а этого не было. Однако последнее и теперь уже постоянное место работы Фу – директора вечерне-воскресной школы при местной тюрьме. Неожиданно Фу понравилось работать с оступившимися гражданами, и теперь по воскресеньям он в здании тюрьмы читает публичные лекции по социологии, неизменно пользующиеся успехом как у зэков, так и коренной интеллектуальной элиты. Короче, Фу отбоя нет от поклонниц всех возрастов от 16 до 60 лет.

Стремясь к исторический точности изложения, я вынужден отметить тот факт, что с прибытием к нам профессора Фу художественная жизнь и лекционная деятельность в Бобруйске заметно оживились. Так, например, европейская знаменитость художник-передвижник Валериус Григориус Альфонсиус Амадеус Каллавердыев прожил у нас более месяца и подарил местному художественному музею, не обновлявшему фонды аж с 1938 года, свой шедевр – историческое полотно «Въезд Фурыча в Бобруйск». Над шедевром маститый художник работал целых три недели, причем писал он всего одну неделю, а еще две недели на полотне подсыхали краски. Зато его шедевр стал гвоздем при открытии сезонной выставки 200... года. Под полотно (размером 2,5 на 3,5 метра) отвели отдельный зал.

Надо ли говорить, что картина наделала шуму как в самом городе, так и аж на 100 километров вокруг Бобруйска. Правда, злые языки утверждали (и продолжают утверждать), что основную идею, композицию и даже отдельные фигуры великий Каллавердыев нагло спёр у Сурикова с его картины «Боярыня Морозова». Он якобы всего лишь «одел» своих героев в современную одежду, да нарисовал им по четыре глаза, два носа и по одному лишнему уху. Так говорит злая молва, но бобруйские интеллектуалы, как местные, так и приезжие (в том числе и ваш покорный слуга) отвергают эти подлые инсинуации, ибо на картине Сурикова нет никакого навоза, а в картине Каллавердыева он стал доминантой образа.

Говоря «все интеллектуалы», я забыл упомянуть Ункаса, который, приехав на вернисаж на простой пароконной двуколке, долго улыбался в бороду хитрой улыбкой да поигрывал кнутом перед носом у растерявшегося художника-евроцентриста.

Чувствую, что необходимо остановиться на некоторых деталях, которых я ранее смог коснуться лишь вскользь.

Например, пояснить, почему солидный, зрелый человек и признанный ученый профессор Фу сменил за короткий срок несколько мест работы.

Дело в том, что с самого начала ему предложили должность главного костюмера местного театра, ибо штатной должности профессора социологии в Бобруйске не было и нет. Фу, обрадованный возможностью получить халявную должностишку, с радостью согласился. Лучше бы он посоветовался со мной! Как известно, Фу по жизни путает интеллигенцию с аристократией, а последних с боярской знатью. И вот в бытность его главным костюмером театра артисты постоянно получали перед выходом на сцену не те, что надо, костюмы, и поэтому бояре допетровской эпохи в интерпретации Фу выглядели, как Иван Бунин на известной фотографии, Иван Сусанин смахивал на Владимира Ильича Ленина, а революционные матросы с «Авроры» были одеты, как дружинники Александра Невского. Директор театра терпел это безобразие почти месяц, а затем прислал Фу по почте уведомление об увольнении.

С краеведением вышло еще нелепее. Став директором музея, Фу, недолго думая, поместил среди экспонатов и свое черное пальто из матросского сукна. Носить пальто после затяжной поездки в крестьянском экипаже было невозможно, потому что никакая химчистка не могла отбить специфического запаха. Трепетно относясь к собственной особе, профессор решил увековечить память о своем пребывании в Бобруйске с помощью шинели, сделав ее экспонатом краеведческого музея. Но, как говорится, недолго музыка играла, через месяц войти в главный зал музея стало невозможно, и Фу выгнали вон, по личному распоряжению мэра Бобруйска, вместе с его шинелью.

Еще короче расскажу, какая неудача подстерегала профессора на должности литсотрудника журнала «Знамя Бобруйска».

Дело в том, что журнал выходит в Бобруйске с 1918 года, в нем когда-то сотрудничали видные впоследствии деятели советской литературы, в том числе Демьян Бедный, Артем Веселый, Михаил Голодный, Антон Пришелец, Семен Угрюмый, Максим Горький, Вениамин Кислый, Самуил Сладкий, а также все шесть Ивановых, три Петровых и один Сидоров. Не сотрудничал только Козлов. Это точно. В редакции так и говорят до сих пор: с нами не сотрудничал только Козлов. Первоначально журнал назывался «Красное знамя Бобруйска», но в годы после перестройки его переименовали в «Белое знамя Бобруйска». Однако в те поры старые большевики еще имели в городе значительное политическое влияние, и по их требованию слово «белое» было убрано из названия журнала.

Вот в этот журнал и пришел работать на правах рядового литсотрудника профессор Фу. Он тут же начал широкие преобразования: завел два новых отдела – «Новости Фурологии», где пропагандировал в основном идеи свои и Бодрийяра, и «Новости антиФурологии», где поругивал своих научных и политических противников и оппонентов. Кроме того, он стал править материалы, идущие самотеком, так нещадно, что сотрудники журнала мигом припомнили Ореста Сенковского и почесали свои зады. Короче говоря, слишком боевой стиль профессора не пришелся по вкусу местным законодателям журнальной моды, и профессора по-тихому попросили убраться из журнала.

Поверхностному читателю может показаться, что я недолюбливаю профессора Фу и всячески высмеиваю его неудачи. На самом деле это не так. Я уважаю профессора как выдающегося деятеля современной науки и просвещения. Но я пишу правдивую летопись нашего славного городка Бобруйска, и взятые мною самим на себя обязательства не позволяют мне умалчивать о наиболее значительных и любопытных событиях, имевших место здесь быть. Как видит читатель, я стараюсь избегать прямых идейных, политических и этических оценок, делая свою работу sine ira et studio. Sapienti sat, как говорится, ну а кому не sat, того остается только пожалеть.

Так, например, пребывание в нашем городе европейски знаменитого художника В. Г. А. А. Каллавердыева было результатом личного приглашения профессора, ибо никому другому и в голову не могло прийти, что евроцентричный художник снизойдет до посещения наших пенат. А вот профессору пришло (в голову), и мы теперь имеем в нашем музее хотя бы одно выдающееся полотно.

Как я уже отмечал, оживилась у нас и лекционная деятельность. Так, побывал у нас в гостях небезызвестный Марат Михалыч, который прочитал при значительном стечении публики, в основном начинающих стихотворцев, две лекции. Одна называлась «Надоел ли нам четырехстопный ямб?», а другая – «Секреты силлабо-тонической метрики». В обеих лекциях поэт-практик и композитор-аматёр доказывал, что силлабо-тоника явилась вершиной развития стиховой техники и, грубо говоря, нехрен нам рыпаться и придумывать всяческие дольники и тактовики. Правда, в конце своего турне лектор оконфузился, когда выяснилось, что свои теории он строит исключительно на материале собственного творчества, а также данных Большой советской энциклопедии. Пришлось городской общественности сброситься и подарить лектору на прощание «Поэтический словарь» Квятковского, а также том «Теории стиха» ныне забытого теоретика Жирмунского.