Собиратель ракушек

       

В закусочной Мэгги на окнах висят низкие тюлевые шторы, в поблекших волнах некогда лимонного цвета путается и оседает пыль, а на просвет можно разглядеть, как при малейшем движении с них поднимаются целые снопы сверкающих пылинок. Здесь всегда сумрачно; впрочем, в солнечные дни на белую плитку пола падают длинные тени от солонок и бутылочек соуса, так что, бывает, рябит в глазах; можно представить, что это шахматные фигуры, выстроенные в ряд. Сама Мэгги, грузная, но еще не старая негритянка с тяжелым и острым, словно осколки агата, взглядом, неспешно движется между клеенчатыми столиками, как жрица древнего племени своего народа, выполняя ритуал, который показан лишь посвященным, потому что чужаков в этом приморском городке не жалуют.
Каждое утро мистер Филипп Грэхем приходит в забегаловку, чтобы выпить чашку крепкого, горчащего на языке чая и съесть блинчиков с таким сладким кленовым сиропом, что ломит зубы. Он сразу же молчаливо признал странную власть темнокожей женщины, довлеющую над этим местом, за что получил право забиться в угол возле окошка заказов без внеочередного пытливого взгляда со стороны хозяйки заведения. Десять лет назад мистер Грэхем жалел будущего мужа Мэгги, если такой появился бы однажды на горизонте. Но время шло, и Мэг все так же единолично царила среди ароматов жареной курицы и кадок с полусухими папоротниками, колющими локти всем посетителям, которые имели несчастье сесть за последние столики вдоль стены с цветочным стендом. За это время доброты и человеколюбия не прибавилось в ней ни на пенни, зато прожигающие взгляды стали нестись во все стороны словно разряды молнии.
Каждое утро мистер Филипп Грэхем исподволь, понемногу убивает Мэгги. Действие это стало уже настолько привычным, что его трудно даже назвать ритуалом, скорее, рефлекс, приобретенный с помощью долгих тренировок. Он сам не задумывается о том, что делает, только молчаливо и скупо подмечает, какой острый нож взяла Мэгги в руки и как им легко угодить в бедренную артерию; вымытые, скользкие плитки пола, на которых легко упасть и расшибить висок об острые углы столиков, об их железные ножки. И если вентилятор сорвется с потолка, лопасти порубят не одну пару рук.
Но мистер Грэхем только улыбается сердитым взглядам темнокожей женщины и неспешно, с удовольствием попивает свой кофе. По утрам ему некуда больше спешить – в его жизни наступила пора практически идеалистической американской старости. Небольшой домик возле мола с собственным садом, капитал, который ему - в одиночестве, к сожалению – не растратить до конца жизни и репутация прекрасного человека, которая в обособленном приморском городке дается не каждому.
Мистер Грэхем любит прогуливаться по набережной, постукивая старомодной тростью с тяжелым набалдашником о деревянный настил. Как истинный южанин и истинный джентльмен он приветствует всех в обязательном церемонном кивке светлой шляпой. Все соседи умиляются его немного претенциозным манерам; но им кажется, что это вполне себе безобидный, немного чудаковатый старичок, реликт вымирающего поколения хорошего воспитания.
Одной из причуд мистера Грэхема всегда оставался водяной пистолетик веселой радужной расцветки. Можно видеть, как он поливает из него цветы в окнах своего домика, ведь это очень удобно. Он носит пистолет по городу и целится в пробегающих мимо собак и восседающих на белых заборах кошек, не ожидающих от него такого подлого удара - на радость ребятне, которую очень забавляют повизгивания и распушенные хвосты удирающих животных. В эти моменты мистер Грэхем и сам становится похож на мальчишку и заражает всех вокруг беззаботной обаятельной улыбкой.
Будь у него настоящий «Магнум», первым он бы вышиб мозги Билли, щербатому заводиле этой малолетней банды, такому рыжему, что в глазах, бывает, рябит от его усыпанного веснушками лица. У Тома Крэддла самодельная бита, но его кость не крепче дерева. У Анни Льюис в руках розовая скакалка, и с ее помощью можно натворить много вещей. Марта, проезжая мимо на велосипеде, всегда звякает ему звонком, пронзительным, истеричным, от чего кажется, будто в голову забивают гвоздь. Мистер Грэхем знает, когда выезжает из-за угла синий седан соседа, но пока не может придумать, как сделать так, чтобы время приезда седана и Марты совпало в  одной точке.
У него часто болит голова, хотя мистер Грэхем не так уж и стар. Он не слышит голосов, нашептывающих о росчерках крови на пыльном асфальте, о белых ломких костях, о слезах, гримасах и безмолвной тишине. Просто ему нужно знать, что он может прервать бег колеса, и, пожалуй, так и сделает. Ему нужен только знак.
В этом затхлом городе не он один скрывает свои тайны, хотя на его совести нет ничего предосудительного. Люди шмыгают по своим углам, словно крысы, перегрызают друг другу горло ради кусочка сыра, суетливо, мелочно, бездумно. Слишком быстро, неестественно живут, и нужно дать им понять, что мистер Грэхем видит все, и он небезразличен – хотя в его присутствии каждому лучше стать невидимкой.
Он знает, как забрать их жизни, но настолько добр, что каждый день дарит им еще один шанс.
Однажды мистер Грэхем проснулся за полночь в своей комнате с пересохшим горлом, с липкими каплями пота, текущими вдоль позвоночника, уже пропитавшими простыни. За окном, в прозрачных нитях лунного света сидела птица с худыми женскими руками, в длинном чернильном балдахине, впитывающим, втягивающим свет, словно воронка черной дыры. Пару мгновений они смотрели друг другу в глаза – и мистер Грехэм, запнувшись, отвернулся, а когда вновь взглянул в окно, там уже никого не было.
Утром он проснулся на измазанной подушке со вкусом крови на губах, натекшей из носа. Ватными руками, неощутимыми прикосновениями он оделся и, более растрепанный, чем когда-либо мог себе позволить, отправился к Мэгги. Он даже забыл свою трость.
Хозяйка закусочной встретила его царственным взглядом, и мистер Грехэм сразу понял: знает. Она знает. Ничто не может сокрыться от нее в месте, которое она построила своими руками, пропитала своим духом, своей сущностью. Мэгги подлила ему кофе и улыбнулась почти добро.
Он никогда не ожидал, что это будет она. В голове что-то мутилось, и перекатывалось под трясущимися мышцами, а Мэгги улыбалась ему и все подливала кофе, будто провожая на войну. Что-то в этом мире приходило к равновесию.
Мистер Грехэм оставил чашку и с трудом поднялся, пошатнувшись без опоры. Надо было делать, надо было спешить.
Люси Гилмор, дурочка из библиотеки, отшатнулась, заметив его перекошенное лицо. Как знать, сколько распугал он народу, пока добирался до дома. На чердаке, тщательно завернутый в брезент, хранил свой секрет длинный продолговатый предмет смертельной ценности.
Наверное, закружилась голова, он упал, когда шел по молу, скатился вниз по крутому склону, уткнулся головой в смятую банку колы. Шумело, но не внутри, а извне – холодное море плескалось о камни, стягивало воду в пенные воронки и уносило в себя окурки и мусор, оставляя лишь чистоту и серость мокрого песка.
И ракушки. Разломанные, спиральные, водянисто-зеленые. Хрупкие на вид, но твердые под его ладонью, царапавшие щеку. Волны медленно ласкали их, чуть шевелили, будто укачивали своих детей.
Мистер Грэхем сгребал ракушки кулаками в карманы, вместе с камушками и человеческим мусором, жадно, как будто ему перекрывали кислород. Они кололи ему пальцы всякий раз, когда он опускал руки в карманы и проверял их.
Дома мистер Грэхем занавесил шторы и придвинул стул к ручке двери, а потом подумал, и выбросил ключ в сад. Раскидал по скомканной постели ракушки и лег среди них, уставившись в потолок, сминая одеяло в ладонях. В носу заложило от подступившей крови.
Ракушки тускло светились под солнечными лучами, пробивавшимися сквозь занавес.
В каждой из них он слышал море.

3.04.11