Ранний листопад

"Чтобы жить честно, надо рваться, путаться,
биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять
начинать, и опять бросать, и вечно бояться и
лишаться. А спокойствие - душевная подлость".
Лев Толстой

                КУДА ВЕЗЁШЬ, СТАРАЯ?

Я проснулся внезапно, словно от сильного толчка под левое ребро. Порывисто сбросив с себя тёплое одеяло, присел в постели, тревожно озираясь вокруг. Казалось, я всё ещё явственно слышал противный голос приснившейся мне старухи.
- Пронесло, слава тебе, Господи! - выдохнул я вслух, вытирая влажноватым одеялом с лица липкий пот. Держась рукою за колотящееся вразнос сердце, я радовался, как малое дитя, что глаза мои видят белый свет, такой желанный и потому такой прекрасный. Счёл за величайшее везение, что я дома, в собственной квартире, где вовсе нет и быть не может никакой страшной старухи. Как и прежде, могу наслаждаться великолепной тишиной, а не содрогаться от гнусного, скрипучего голоса злорадно хихикающей клячи. В распахнутое настежь окно вливается в комнату тугой, чистейшей свежести воздух, настоянный смешанными запахами ранней осени. Всё обычное, привычное обернулось вдруг самым желанным благом.
- Пронесло, будь она неладна! - снова глубоко вздохнул я, с беспокойством нащупывая рукой сердце, которое, успокаиваясь, набирало нужный ритм. - Однако, что же это такое? Что за дурацкий сон такой приснился? И к чему бы это? Что за намёки, эти необъяснимые, прямо-таки хулиганские сны?

Будучи человеком зрелого возраста - мне уже за 50, трезвого ума - я неисправимый материалист, автор книги о резервах человеческого интеллекта, недавно изданной и наделавшей много шума в кругах ученых и фантастов, - не верю ни в какие сны, будь они самые складные, самые яркие, в цветном или черно-белом изображении.
Почему же так взволновал, растревожил нынешний сон? И откуда он мог взяться в такое чудесное осеннее утро, когда на душе у меня вчера вечером не было ни малейшего унылого пятнышка? И не захочешь, а станешь ковыряться, искать объяснения, причины и следствия. А уж я тем более привык во всём докапываться до максимальной ясности. Ведь ничего на свете не бывает ни с того ни с сего. Всякая неожиданная информация, раскрывающая новые тайны о человеческой психике, никогда не оставит меня равнодушным.

А приснилось мне вот что. Будто меня катали на детских санках. И поначалу было хорошо, весело. Но вдруг я обратил внимание на того, кто меня вёз, и с ужасом увидел перед собой старуху в немыслимых лохмотьях, с горящими, злорадно ликующими глазами. Неимоверно энергичная, злая старуха куда-то торопилась со мной. Я вгляделся в неё внимательней и, прозрев, догадался, что она везёт меня по широкой накатанной дороге - прямым путём на кладбище. И ничего с этим не поделаешь - участь моя предрешена...
И так обидно мне стало, так жаль себя, но ничего уже не изменишь. Единственное, что ещё возможно - это упросить старуху идти не к ближайшему старому, а свернуть налево, на узкую неторную тропку - к новому, дальнему кладбищу. Мне надо хотя бы немножко, хотя бы на десяток минут оттянуть конец. Но старуха, невыносимо вредная, и слышать не хочет о том, чтобы свернуть на тропку, ведущую к дальнему кладбищу.0на, видите ли, устала и хочет скорее с этим разделаться. А моя боль, моя обида, мои просьбы почему-то лишь веселят её...

Невесть откуда появился у меня в руках длинный пастушеский кнут, которым я принялся с отчаянием хлестать старуху. Так я в далёком детстве хлестал нерадивых коров, хитростью и обманом убегавших из стада через тёмные заросли к запретному лакомству - колхозным посевам. Теперь я хлестал ненавистную старуху: умело, со всей надлежащей сноровкой и усердием, так, что та корчилась, металась из стороны в сторону, ловко увёртывалась, но на тропку не сворачивала. Заартачилась, затопталась от ударов кнута на одном месте, то дико вопя, то победно хохоча, но к дальнему кладбищу не сворачивала...
На этой сцене и оборвался сон. Я привскочил в постели с неистовым сердцебиением.
- Ну, чего ты? - заговорил я со своим сердцем. - Глупенькое. Успокойся. Такое сильное, а испугалось этой дряхлой старухи. Да у нас с тобой сил в запасе - зубрам хребты ломать! А ты заколотилось...

Если допустить, что это где-то там, далеко в моём подсознании, поступают сигналы бедствия, которые уловил и передал мне мозг, освободившийся во время сна от основной нагрузки, то, стало быть, дело идёт к развязке?
- Неужели старуха уже заинтересовалась мною? - спросил я сам себя, весьма серьёзно озабоченный. - Не рановато ли, уважаемая сударыня, хлопочешь? Неужто я тебе уже по зубам? Или совсем оборзела? Или порядков у вас там тоже не стало? Не пора ведь мне. Не пора! Господи, как жить-то хочется! Только и начал жить по-человечески. Только начал! Все свои годы рвался, колотился, карабкался в гору. А теперь, когда, кажется, приближаюсь к вершине, когда познал вкус жизни, ты уже являешься за мной. Приходишь забирать туда? По белому гладкому снежку, обманным путём покатила меня - куда? Белый, такой волнующе белый снег... Но причём здесь снег? Постой, постой. А не намекаешь ли ты, старая, что случится это зимой? Неужели будущая зима - моя последняя?

Я резво встал, убрал с тахты постель и, вопреки заведённому обычаю, проигнорировал зарядку, а пошел в ванную принимать холодный душ. Став под упругие ледяные струи воды, я быстро пришёл в себя. Взбодрился телом и душой, и разом вырвался из всей этой безобразной сонной мути, не стоящей, если разобраться, выеденного яйца. Много вас таких... шустрых на преждевременную расправу с нашим грешным братом. Будто делать нам больше нечего, как только о вас и думать. Перетопчешься, потерпишь, дорогая моя беззубая! Ишь, как расхихикалась. Рада, что удалось нагнать страху на такого крепкого мужика.
- На вот, полюбуйся на доброго молодца - силушки вон сколько! - заговорил я с воображаемой старухой, демонстрируя перед зеркалом в ванной, словно на конкурсе красоты, ядрёные бицепсы, мускулистые плечи, хорошо развитый торс. - Попробуй такого свалить. То-то же! - всё больше чувствуя в себе уверенность, наслаждаясь холодной водицей, любуясь своим загорелым телом. - Единственное, что тебе удалось - сбить меня с толку, отвлечь от любимой зарядки. Жаль, конечно. Но будь спокойна, больше не повторится.

Дольше обычного растирался я сухим, грубым полотенцем. При этом внимательно рассматривал себя в зеркале и, найдя себя в полном порядке, подмигнул своему отражению - моложавому русоволосому мужчине, с доверчивыми голубыми глазами, тяжеловатой нижней челюстью.
Спешить мне было некуда - впереди воскресенье, самый любимый день, который я использую на безделье. Вспомнив об этом, я ещё больше воспрял духом, и даже вдохновенно замурлыкал известную песню:

Ах, как хочется жить, просто жить под луною!
Просто видеть и слышать во сне, наяву.
И дышать, и мечтать, и не верить в иное,
И твердить: "Я живу, я живу, я живу!"

В квартире было тихо, чисто, просторно - это тоже радовало. Я люблю и ценю такие редкие минуты, не заполненные мелкой суетой.
Не спеша, с основательностью заправского кухонного мага, я приготовил себе кофе по-турецки, несколько бутербродов с маслом и кетовой икрой, и сел завтракать. И не заметил, как после первого съеденного бутерброда мысли мои снова вернулись к кошмарному сну.
Надо же такое нагородить, да так складно. Однако, учёные полагают, что во сне сознание не погружается в небытие, но продолжает жить своей тревожной и ищущей жизнью. Во всяком случае, физиологи утверждают, что средняя частота разрядов остаётся во сне почти такой же, как и при спокойном бодрствовании, а некоторые группы нейтронов работают даже гораздо активнее, чем наяву. Судя по моему сегодняшнему сновидению, у меня есть все основания согласиться с таким выводом. Разве наяву я смог бы себе такое вообразить? Как всё-таки зыбко наше бытие, как уязвимо наше сознание, как ненадежна наша плоть, которую мы хотим видеть этаким вечным двигателем. Один тревожный сигнальчик на общем фоне, казалось бы, полнейшего благополучия - и мы уже в панике, уже встрепенулись и готовы опрометью бежать от самих себя. Как ты обманчиво и неуловимо, человеческое счастье...

Да, ещё вчера я был необычайно счастлив. Если бы понадобилось, наверное, смог бы описать это редкостное, но такое чудесное состояние души. Это не какая-то там радость от удачи или большого успеха. Это какое-то особое, кратковременное, насквозь озаряющее тебя состояние, которое приходит и уходит совершенно неожиданно и незаметно. Иногда достаточно увидеть за окном отсверк морозного инея на ветке. Или жёлтый кленовый лист на асфальте, или бледный, как луна, ночной фонарь, высвечивающий из-за липовой аллеи. Иногда достаточно почувствовать едва уловимый и ещё до конца неразгаданный запах, напоминающий о чём-то далёком и волнующем, услышать особый звук или мелодию - и в тебе что-то происходит, что-то срабатывает, что-то раздвигается - и кто-то гостеприимно распахивает ворота и впускает тебя в тот распрекрасный мир, который мы называем чудным мгновеньем.

Но есть ведь и другое счастье - не такое вот минутное, а то и секундное чудное мгновенье, а более осязаемое, хотя тоже не совсем конкретное, не материализованное чувство. Его, пожалуй, больше осознаёшь, чем испытываешь. Определить его можно разве лишь посредством сопоставления, сравнения, рассуждения. Скажем, по такому принципу: коль ты жив - ты уже счастлив, здоровье есть - ты очень счастливый. Если из твоих близких никто не страдает по большому счёту, если родина твоя не в опасности - то ты вдвойне счастлив. Есть у тебя полезное любимое дело, здоровые детишки - ты самый везучий и самый счастливый человек на земле.
- Милостивый государь, - с искренним возмущением заметил я, доедая последний бутерброд. - Ведь всё это у тебя есть! И ещё много всяческого другого блага у тебя есть! Чего же ещё изволите желать? Ненасытная утроба! - Я всё больше распалялся сам перед собой, завершая завтрак. - Вот возьму и накажу тебя по первое число - заставлю в такой прекрасный солнечный денек сидеть дома за работой над обещанной тобою рукописью вместо того, чтобы пустить тебя в лес по грибы. И завтра, и послезавтра заставлю работать взаперти. Тогда узнаешь, как беситься с жиру. Вижу, хорошая жизнь начинает тебя портить. Так мы можем тебе подбросить хлопот... Молчишь? То-то же. Смотри у меня.
- А что я такого сделал? - робко возразил другой внутренний голос. - Уж и нельзя порассуждать. Сказал же француз-философ Камю: "Жить - это выяснять". Вот я и хочу выяснить, что со мною происходит, почему мне приснился такой страшный сон.
- Ну-ну, выясняй. Только не поддавайся страху и не кисни.

Когда уж с горки покатилась жизнь,
о бренном теле больше не пекись:
ты можешь щеголять хоть в нагише,
лишь бы смылись пятна на душе.

Я у6рал всё со стола, помыл посуду. Долго не мешкая, уложил в свой рюкзак пластмассовую корзинку под грибы, термос с крепким чаем из свежих листьев душицы и земляники, несколько сухариков, надел выцветшие джинсы, затертую штормовку, и, вполне счастливый, отправился в лес.


                ОГЛЯНИСЬ ВНИМАТЕЛЬНЕЙ

Кто-то толкнул меня в бок, и я проснулся, словно ужаленный. Судорожно хватая воздух, я привскочил в постели, недоверчиво озираясь по сторонам. Казалось, сердце вот-вот вырвется из груди и покинет меня, ненадёжного, навсегда.
Я встал, накинул на себя зелёный махровый халат, подошел к окну. Распахнув обе створки, я глянул со второго этажа вниз, как бы ещё раз убеждаясь, что я действительно дома и, стало быть, в безопасности.

За окном, на фоне необычайно сочной утренней зорьки, блаженствовали знакомые ветвистые липы, на которых мягко шелестели тощие, слегка пожелтевшие листья. Дальше, за липами, за глубоким оврагом, заросшим смешанным кустарником, почти у самого горизонта, сверкала, словно расплавленный металл, полноводная река Ока.
Я долго стоял у окна, с жадностью дышал, наслаждался утренней свежестью, и не без горечи отгонял от себя мрачные мысли об увиденном дурном сне. Дней пять прошло с того злополучного сновидения, а меня всё преследовали каждую ночь ещё более страшные, недвусмысленные сны-намёки о предстоящей якобы смерти. Несколько ночей подряд снилось мне, будто я брожу на лыжах по каким-то неописуемо красивым горам, и белый снег вокруг так чудесен и полон радости, что я с мальчишеским восторгом взбираюсь всё выше и выше, и азарту моему нет предела. Взбираться наверх так легко, так приятно и заманчиво, что я не иду, а будто перелетаю с одной белой вершины на другую, более высокую. Но вдруг меня охватывает, прямо-таки обжигает необъяснимое беспокойство. Я оглядываюсь - и с ужасом вижу, что назад нет пути. Оказывается, я стою над пропастью: двигаться с места нельзя, и никакое чудо меня уже не спасёт.

Завершается сон каждый раз тем, что я, задыхаясь от страха и обиды, молча лечу в пропасть, но не разбиваюсь лишь потому, что в момент удара об острые камни просыпаюсь...
Сердце понемногу успокаивается, тоже, наверное, радуясь прекрасному утру, а ещё больше тому, что продолжается жизнь. Но я чувствую себя таким усталым, таким разбитым, будто не спал я вовсе, а всю ночь меня оглушали деревянной колотушкой. Я пошёл в ванную и глянул на себя в зеркало: лицо нормальное, но глаза почему-то не светятся привычной голубизной, а затянуты какой-то бесцветной мутью, словно у забулдыги в дни непробудного запоя. Я рассердился на своё изображение и угрожающе замахнулся на него рукой. Нет, видимо, надо что-то предпринять. Дыма без огня не бывает. Образ жизни я веду, как никогда, правильный. Все у меня в порядке. С родными и близкими хорошие взаимоотношения. С удовольствием занимаюсь любимым делом - пишу психологические этюды, и будущая книга-заказ вполне вырисовывается. Достаточно отдыхаю. Хорошо питаюсь. Не позволяю себе никаких злоупотреблений. Не ощущаю в себе никакой болезни... И почему, собственно, я должен умереть?

Отчего же такое недоброе предчувствие? Может, я живу не так? Может, я умираю духовно? Это ведь не менее страшно, чем смерть физическая? М-да. Видимо, мне не обойтись без психолога. Впрочем, зачем психолог? Есть же у меня светило-психиатр - мой добрый приятель Борис Яковлевич. Давненько мы с ним не виделись.
Я позвонил ему, и он предложил мне ехать немедленно к нему:
- Пока доберешься, я как раз освобожусь от моих пациентов и буду в твоём распоряжении.
Я сошёл с автобуса на конечной остановке, и оказался в чудном лесном городке. Среди молодых берёзок и осин, среди кустов малины и шиповника, удивительнейшим образом вписались небольшие яблоневые деревца, выставившие напоказ свои крупные, слегка уже подрумяненные плоды. На фоне этого великолепия высилось светлое здание психоневрологической больницы. Именно в таком прекрасном местечке и должны лечиться люди от страшной болезни.

Осторожно приоткрыв дверь кабинета психиатра Бориса Яковлевича, я понял, что он ещё занят. Я вышел в сквер и сел на длинную деревянную скамейку. Почти следом вышел и Борис Яковлевич: низенький, сухонький, с посеребренной головой, с живыми карими глазами. Приветливо улыбаясь, он поздоровался крепким рукопожатием и повёл меня в свой кабинет.
- Усаживайся... пациент, - указал Борис Яковлевич на стул, стоявший рядом с его рабочим столом.
Я покорно уселся. Борис Яковлевич, внимательно всматриваясь в мои глаза, добавил:
- Я очень рад видеть тебя, юноша.
- Какой же я юноша, мне за пятьдесят? - засмущался я.
- Для меня ты юноша.- Лицо Бориса Яковлевича осветилось улыбкой, в которой были и располагающая к себе простота, и мудрость. Однако, тут же улыбка исчезла, он весь преобразился из приятного собеседника в строгого врача и принялся обследовать пациента:
- Выкладывай, что там у тебя? Что беспокоит?
- Право, как-то даже неловко...
- Ничего. Стесняться не надо. И на старуху бывает проруха... Сапожник без сапог, понимаешь. Как раз себя-то мы знаем меньше всего... Захандрил, что ли? - Борис Яковлевич снова направил свой пронзающий лазерный взгляд на меня.
Я вкратце рассказал о своих необычных снах и связанных с ними беспокойствах.
- Так-то, на первый взгляд, вроде бы у тебя всё в норме. Никаких признаков отклонений не обнаруживаю. Видимо, ты всё же переутомился, - предположил Борис Яковлевич. - Давай-ка, братец, исповедуйся до конца. Живёшь-то как?
- Нормально живу. И вообще, всё у меня идет прекрасно. Лучшие времена для меня настали!
- Очень приятно такое слышать. Не каждый может этим похвастать... А может, всё же имели место какая-нибудь стычка, ссора, неприятность?
- Совершенно ничего такого не было.
- Так говоришь, совершенно доволен жизнью?
- Абсолютно, - без сомнений подтвердил я.
- И собою доволен?
- Да как Вам сказать... Довольным может быть лишь трактор, когда он вовремя заправлен.
- И то верно, железные люди редко чувствуют себя плохо,- согласился психиатр. Задумавшись, он вёл какой-то дополнительный диалог с кем-то ещё невидимым. - Аутотренинг для тебя, конечно, не новость. Владеешь им?
- Кто этим нынче не владеет?
- Точно. Хорошо, - пропел Борис Яковлевич. - Хорошо. На свежем воздухе, говоришь, гуляешь. Движение, бег трусцой по-прежнему? Тепленькое молочко пьёшь перед сном? Ну, и нечего тогда расстраиваться. Пишешь о чём-нибудь, если не секрет?
- Да. На днях отнёс статью в газету - небольшую главу из моей новой книги.
- Ну?! Любопытно, - оживился Борис Яковлевич. - Стало быть, скоро прочитаем эту твою статью. Волновался, когда работал над ней?
- Относительно. Без этого невозможно.
- Конечно, невозможно, - согласно кивнул Борис Яковлевич. - Может, того... перенервничал?
- Вроде бы нет.
- Ну, хорошо. А книга, которую пишешь, не тревожит?
- Не думаю.
- Знаешь что, милый мой юноша, - перешёл он на свойский тон. - Мудрёшкин ты сын! Оставь-ка ты эти сны на разгадку бабулькам. А сам живи спокойно. Кстати, вспоминать прошлое любишь?
- Когда как. Без этого ведь тоже нельзя, вся жизнь состоит из одного клубка прошлого. Вот и распутываешь иногда.
- Верно. Совершенно верно. Может, какие-то воспоминания беспокоят тебя?
- Не сказал бы.
- А ты присмотрись к себе внимательней. Попробуй разобраться в себе, в своём прошлом. Повспоминай, подумай. Это я тебе говорю просто как друг. Психика наша куда как сложней, чем нам кажется. Защитная реакция организма склонна замечать больше, чем мы видим простым глазом. Возможно, где-то что-то рядом с тобой происходило или происходит, а ты в виду своей занятости, или рассеянности, или легкомыслия не замечаешь этого неприятного тебе явления. Оглянись внимательней вокруг, прислушайся к другим происходящим событиям - авось да обнаружишь, откуда к тебе поступают сигналы тревоги. Может, ты где-то что-то упустил, не так сделал, но о самом факте этом забыл. А сознание твоё мучается, перерабатывает, чувствует себя виноватым, стыдится. Такое бывает. Может, ненароком где-то кого-то обидел? Или показалось, что на тебя обиделся добрый человек? Чувство вины, неисполненного долга, обострённое недовольство собой вполне могут вызвать в душе подспудную тревогу. А может, упускаешь что-то очень важное? Может, чьи-то страдания так отражаются на твоём душевном состоянии? Словом, в голову особенно не бери. Понаблюдай, поищи. Уверен, ты найдешь закавыку. А главное - не реагируй так болезненно на эти сны. Мы-то знаем, что сон - это не больше, чем первоапрельская шутка. Живи спокойно, радостно. И - твори! Как сказал наш друг Ромен Роллан: "Вся радость жизни - в творчестве. Творить значит убивать смерть". Да и слова Сенеки не мешает помнить: "Благо - не всякая жизнь, а жизнь хорошая". Кстати, питаю большую страсть к чтению пословиц, поговорок, мудрых мыслей. Могу похвастать, у меня подобных словарей наберется с полсотни. Готов одолжить, ты же много пишешь.
- Спасибо. Пожалуй, тут я воспользуюсь вашей добротой.
- "Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой!" - с подъёмом и не без пафоса продекламировал Борис Яковлевич и засмеялся. - Это девиз славнейшего поэта и философа Гёте.
- Нашел! - воскликнул я.
- Вероятно ли? - поддался моему восторгу и Борис Яковлевич.
- Я всё время, пока здесь сижу, ломаю голову, кого вы мне напоминаете. Вы же вылитый доктор Фауст! Скажите, под каким столом прячется ваш верный спутник Мефистофель?
Мы весело посмеялись. Борис Яковлевич заметил:
- Все мы немножко Фаусты, только уступаем смелостью в дерзаниях... Скажи-ка, юноша, а как у тебя дела насчёт самого главного?
- Что вы имеете в виду? - не понял я.
- Имею в виду... любовь, - добавил Борис Яковлевич. - А что ещё главнее в нашей жизни?
- Вот уж не думал.
- Так надо думать, - с удивлением посмотрел на меня психиатр.- Знаешь, чего больше всего не хватает сегодня людям, чтобы быть счастливыми? Любви. Настоящей любви. А отсюда и все наши беды - от нехватки любви. И недовольство тем, что имеем, и равнодушие к ближним, и злость, и неоправданная жестокость, и разные уродливые поступки, и пороки, и распри, и войны, и все прочие беды. По-настоящему влюбленный человек всегда на голову выше всех остальных. Это как бы человек будущего. А без любви мы какие-то нехорошие, злые, не замечаем тех, кто страдает, не сочувствуем. Будь мы более чуткими к страдающим, мы бы и сами, глядишь, очистились от всякой скверны. Но в наш виртуальный век, мы так закручены в суете сует, что никого не видим и не слышим. Страданий, друг мой, любви и страданий не хватает нам сегодня.
- Так вы полагаете, что мне не хватает любви?
- Я не полагаю, а спрашиваю.
- Борис Яковлевич, а вы любили? По-настоящему?
- Думаю, что да, - ответил Борис Яковлевич.- Потому что любовь эта осталась у меня в душе, хотя уже восемь лет прошло, как не стало моей жены. И эта же любовь до сих пор даёт мне сил много трудиться. Воспоминания о ней скрашивают моё одиночество. Но главное - от этой моей любви осталась любимая дочка, которая, в свою очередь, подарила мне внука. Так что перед тобой сидит очень даже счастливый экземпляр, - улыбнулся Борис Яковлевич.
- Да, вы, действительно, редкий экземпляр. Рад за Вас и от всей души завидую.
- Пожалуй, мы сейчас вместе поедем домой. А может, пешочком пройдёмся? По лесу? Тут не далеко, за полчаса дойдём.
- С удовольствием, - подхватил я.
- Послушай, я всё время порываюсь спросить, но не решаюсь...
- Борис Яковлевич! Да Вы что? Вам я доверяю любое дело.
- Ты это... в церковь заглядываешь иногда? Или в тебе всё ещё сидит всезнающий атеист?
- Как-то не думал об этом. Атеист во мне заметно угасает. Церковь? А что я там увижу, кроме лицемерия и фальши?
- Может, душа-то твоя и стучится к твоему сердцу? Прислушайся, друг мой.


                ОБИДА

В последнее время у меня выработалась привычка, отправляясь в город, брать с собой мелкие денежные купюры. Неподалеку от моего дома, на углу старинного здания исторического музея, что стоит на людном месте, ранним утром меня неизменно дожидаются двое - молодая черноглазая женщина и такой же черноглазый годовалый малец, сидящие прямо на асфальте. Уже издали они узнают меня и приветливо улыбаются, словно близкому человеку. Пройти мимо них невозможно.
Таких нищих, живущих от милостыни, в нашей, некогда великой, державе стало больше, чем во все былые, даже самые трудные времена. И стыдно, и больно, и очень обидно видеть нищих, обездоленных людей, просящих на пропитание. Неужели это происходит в стране, граждане которой вот уже полвека бороздят космическое пространство, активно готовятся к полету на другие планеты?
Однажды я шёл поутру вместе с моим соседом. Как всегда, я поздоровался с моими знакомыми горемыками и дал им десять рублей. Немного отойдя от них, мой сосед пожурил меня:
- Зря ты тратишься на них. Это, во-первых, нелегалы. Чего им тут делать? Жили бы у себя да работали. Во-вторых, - просвещал он меня, - они не бедные. У них такая работа. Есть у них свой шеф-работодатель, который набирает таких с полсотни, расставит их по точкам, и держит под строгим контролем, чтобы никто не посмел укрывать доходы. Он им платит скромно, а львиную долю забирает себе. Так что ты ему, богатенькому, отстёгиваешь. Даже по телевизору показывали.
Я верю моему соседу. Все так, если судить по тому, что преподносят нам шустрые, вездесущие телевизионщики. Но откуда берутся "желающие" зарабатывать таким образом на хлеб насущный? И какая беда гонит их из родных, насиженных мест в чужие края? Об этом энергичные телевизионщики умалчивают, опасаясь быть расстрелянными в упор...

Нет, я не могу пройти мимо моих знакомых, сидящих без подстилки прямо на асфальте, на углу здания исторического музея. Не могу. Потому что память о моем голодном детстве, вновь и вновь сжимает мое сердце, когда я вижу на улицах города просящих детей, этих невинных земных ангелов...
... Это было неимоверно давно. Наша семья (мать и пятеро детишек), лишившись отца-кормильца, репрессированного из-за своей национальности, решила переехать к родственникам в деревню, надеясь найти там спасение от голода. Было это зимой, когда свирепствовали сибирские морозы. До райцентра мы добирались на попутных лошадиных обозах. Дальше предстояло ехать на поезде, который следовал в наш район лишь поздно вечером. Мать оставила троих старших детей на небольшом железнодорожном вокзале, а младших - меня и сестрицу - отвела к каким-то своим знакомым.

Мне тогда было пять лет, а сестрице - семь. Мать привела нас к небольшому дому, где встретили довольно прохладно, но всё же приняли. Усадили нас в просторной прихожей, которая служила и в качестве кухни и столовой. Мы сидели у входа на широкой деревянной скамейке. Здесь нам предстояло сидеть весь день и ждать, когда мать вернется и заберет нас. Так и сидели мы, не снимая с себя верхней, слабо согревающей одежонки.
Уже изначально, ступив в отапливаемый дом, мы почувствовали голод. С собой у нас ничего съестного не было, а до вечера ещё целая вечность. Поэтому мы украдкой наблюдали за тем, как завтракали, обедали и ужинали члены этой чужой нам семьи. За стол садились мать, молодая чернобровая женщина, затем две черноглазые девочки в возрасте старше нашего, и последней нерешительно пришла к столу седая, очень слабенькая бабушка, которая как-то странно посмотрела на нас. Ели они все очень аккуратно, молча, и, по нашим представлениям, довольно много и долго. Особенно много, обстоятельно и красиво ел хозяин дома, вернувшийся к вечеру с какой-то важной работы. И чего только не было у них на столе! И вкусно пахнущий суп, и хлеб, и даже мясо. Запахи нас просто сводили с ума. Такого мы даже во сне не видели.

А мы стеснялись смотреть на них: как бы нас не осудили за невоспитанность - такой уж был нам привит "менталитет". Ближе к вечеру я всё чаще впадал в какое-то туманное состояние, при котором не свалился со скамейки лишь благодаря сестрице, которая бдительно следила за мной и вовремя придерживала.
Наконец-то, случилось чудо, которого мы ждали весь день. Нам поставили на нашу скамейку кастрюлю с оставшейся на дне варёной картошкой. Что тут было! Мы ели прямо немытыми руками / ложек нам не дали / остывшую, немного разваренную картошку с такой жадностью, что со стороны, наверное, были похожи на дикарей. Как мы ели! Ничего обстоятельного в нас не было. Мы молотили так, что пыхтели от удовольствия. Но ведь и вкусно было необыкновенно. Не то, что им. Особенно последняя половинка картофелины, которую сестрица оставила добирать мне, как младшему.
Утверждаю: с тех самых пор я знаю, что ничего вкуснее на свете не бывало и не будет, хотя за свою довольно долгую жизнь доводилось отведывать самые изощрённые и диковинные деликатесы.

Господи, как вспомню сейчас, спустя целую вечность, тот день, так давлюсь от запоздалой обиды. Да, сегодня мне обидно за нас, за тех обездоленных детишек. Впрочем, что говорить о нас, переживших трагедию в рамках одной семьи? Разве нынче не переживаем мы ту же самую трагедию, только уже в масштабах всей великой и необъятной нашей страны? Там хозяева дома оказались глухими по отношению к чужим голодным детишкам. А здесь хозяева страны разорили великую державу, присвоили себе все её несметные богатства, обозначив себя в одночасье олигархами, а многомиллионный трудовой народ пустили по миру.
Нет, такие обиды не забываются.
      
 
                ШУБКА ДЛЯ АНЖЕЛИКИ


Люблю вставать пораньше. На свежую голову легко пишется. Но не успел я сформулировать первую фразу, как из прихожей донеслась мелодичная трель. Вот этого не надо бы. Кого несёт в такую рань? Я открыл дверь, и увидел Анжелику. Она буквально ворвалась в квартиру, сильно возбужденная, сходу выпалила:
- Па! Как хорошо, что ты дома! Миленький, дай я тебя расцелую.
Высокая, крепко сложенная девица расцеловала меня и, откинув энергичным рывком головы назад золотистые волосы, распущенные до плеч, заулыбалась так, что посветлело в прихожей.
- Па, ты мне вот как нужен! - она выразительно провела ладошкой по шее, закатывая при этом свои большие голубые глаза.- Я принесла тебе подарок. - Она протянула небольшой плотный сверток.
- Что это? - спросил я, взвешивая на руке увесистый пакет.
- Смотри не урони. Это то, о чем ты давно мечтал - самый удобный телеобъектив для твоего фотоаппарата.
- Ух, ты! Вот уж спасибо тебе, дочка! И как это ты не забыла об этом?
- Папунака, ну, я же всегда о тебе помню,- польщёно зарделась Анжелика и, сняв с себя легкую приталенную курточку из натуральной кожи рыжего цвета, стала ещё стройней в своих облегающих бежевых вельветовых джинсах и белой водолазке.
- Вовремя ты пришла, - заметил я. - Будем вместе завтракать.
- Ты что, па? Я только что из-за стола. Разве лишь попить что-нибудь. Ну, нравится тебе подарок?
- Почему - подарок? Зачем подарок? С такими подарками, при твоей-то мизерной зарплате, живо разоришься. Чайку попьём?
- Чайку не надо. Кофейку с бальзамом покейфовать можно.
Я принялся готовить кофе, что-то мурлыкал от радости - не часто балует дочка своими визитами. Анжелика уселась возле кухонного столика и, не сводя с меня глаз, загадочно улыбалась. Она была, как никогда, ласкова и внимательна.
- Ты, па, давай не выступай. Никаких денег мне не надо. Я же от всего сердца.
- Ну, хорошо, хорошо. Разберёмся потом. Как там поживаете? Работаешь всё там же, в парфюмерном магазине? Как муженёк твой?
- Между прочим, у меня уже нет мужа.
- Как - нет? Три дня назад он у тебя был.
- А сегодня нет. Ой, ну, ты только не падай в обморок. Все, что ни делает Бог, то и к лучшему.
- А причем здесь Бог, если ты дурака валяешь? И почему это к лучшему? Муж - это же не вещь, вышедшая из моды? Разве можно так? Ты же говорила, что ждёшь от него ребенка.
- Ждала, а теперь не жду. Ой, па, ну, не смотри ты на меня так, будто я кого-то убила. Что тут такого? Надоело всё!
- Не ждёшь, значит, ребёнка?.. Что же ты наделала? Ты же обещала родить мне внука. Как можно так не по-людски? Ты же останешься без детей. Разве не страшно? И где ты теперь жить будешь?
- Где живу.
- А он?
- Умотал к своему брату на Украину. Сделал благородный жест, как настоящий джентльмен, оставил мне квартиру.
- Как же тебе не стыдно, дочка? Такой парень хороший, приютил тебя в прекрасной квартире, а ты его выжила.
- Я его не выживала. Сам почесал, псих ненормальный. А мужчина и не должен в таких случаях мелочиться. Ты ведь тоже в своё время оставил нам квартиру.
- Про нас не будем вспоминать, речь о тебе.
- Ой, ну, ты меня точно сейчас заколебаешь. Дай хоть кофейку спокойно выпить, - начала Анжелика раздражаться и вместе с тем подёргиваться, чем живо напомнила мне о бывшей жене, несравненной её матушке. - Говорю же, он сам умотал. И даже честь по чести, как положено, выписался.
- Как положено. Будто тебе, в самом деле, что-то положено. Разбила парню жизнь, опозорила перед родными и близкими. Оставила человека без жилья, да ещё сидишь тут и рассуждаешь о том, что кому положено. Эх, Анжелика! Как же ты, дочка, можешь так?
- Ну, что я такого сделала? Ну, не получилось. Что теперь, вешаться, что ли? Все нынче так делают. Будто ты сам не знаешь, как бывает в жизни.
- Я-то знаю. Но разве можно так поступать с человеком? Парень-то правильный, трудолюбивый, деньгам цену знает.
- Вот-вот! Деньгам цену знает - это точно... Ладно, хватит об этом,- заключила Анжелика, допивая кофе.- Спасибо, папулька. Успокойся, не расстраивайся. Как-нибудь и у меня всё наладится.
- Как-нибудь... Тебе так везёт на хороших ребят, а ты их не ценишь. Самой надо налаживать жизнь, никто за тебя это не сделает.
- Ну, всё, па! Я всё поняла, осознала. Давай поговорим о другом, более важном... Я, между прочим, хотела попросить тебя об одном деле.
- Каком?
- Только ты не обалдей сразу, ладно?
- Постараюсь.
- Только ты не подумай, что я принесла тебе подарок из корыстной цели. Просто так совпало.
- Что совпало?
- Ну, что я принесла тебе подарок в тот день, когда мне позарез нужны деньги.
- Так я тебе сейчас дам денег. Сколько тебе надо?
- Па, ты не спеши. Ты же не знаешь, сколько мне надо.
- Так скажи.
- Много...
- Ну, всё-таки?
- Ты мне столько никогда не давал. Но у меня нет иного выхода, я только на тебя надеюсь.
- Так сколько же?
- Много... Сколько сможешь.
- Что значит - сколько сможешь? Так, извини, и без штанов можно остаться, если отдать решительно всё, сколько сможешь. Что же ты такое надумала и нельзя ли передумать? Или случилась что-нибудь очень страшное?
- Ничего не случилось, но передумать никак нельзя.
- Никак?
- Никак.
- Следовательно, не от тебя зависят эти расходы? Так я понимаю?
- Почти так.
- Стало быть, муж твой сжёг, по меньшей мере, вашу торговую базу. Так сказать, на почве ревности, и ты вынуждена расплатиться.
- Не то.
- Тогда - что?
- Понимаешь, па... Есть возможность достать одно чудо.
- И как же называется это чудо, которое можно достать с несметной кучей денег? Чуяло моё сердце, что за такой подарок мне придется платить... Шубка из горностая? Или морская шхуна, на которой ты решила пиратствовать со своими дружками в свободное от работы время? Или вертолет с лазерной установкой?
- Ха-ха-ха! Ой, па, какой же ты смешной. Но ты всё-таки отгадал. В натуре, ты отгадал. Ты у меня умница. Действительно, шубка.
- Конечно, я у тебя умница... Значит, на примете шубка, - с грустью заключил я.- Всё верно. Всё правильно: что было - то будет, что будет - то было. Всё повторяется,- размышлял я вслух, как бы для себя.

Неужели она, моя дочь, абсолютно во всём повторяет свою мать? Да ещё в более ярком варианте? И неужели повторяется та же злополучная шубка, из-за которой когда-то начались наши главные разногласия? Неужели и с этой, Анжеликиной шубки, наши добрые взаимоотношения разладятся? Нет, видно, судьбой мне начертано до конца дней моих расплачиваться за ошибку молодости. Неотступной тенью будет всюду преследовать меня её ненаглядная матушка - бывшая моя жена. Будто она специально перелила в дочь всю свою алчность, все свои пороки и желчь - и отправила её из далекой Сибири ко мне в Калугу, чтобы и дальше мучить, жалить, допекать до самой могилы? С той лишь разницей, что ей, бывшей жене, я ничего не умел прощать и поэтому смог порвать с нею навсегда, а дочери прощаю всё, и никогда с нею порвать не смогу.

Выходит, не любил её, бывшую жену, так же безумно, как дочь, коль той ничего не прощал, а этой всё? А может, я терплю все выходки дочери ещё и потому, что тем самым как бы искупаю перед нею свою вину? Был бы я всегда рядом с нею, может, и дочь выросла бы иной. Может, не полностью скопировала бы свою матушку? Но теперь ничего уже не исправить, и я вынужден смириться, любить её такой, какая она есть. Баловать её дорогими покупками и деньгами, и вечно потакать её необузданным прихотям и желаниям. К труду не приучена, а красиво жить любит. Поэтому главная её забота - найти надёжного мужчину, чтобы сесть ему на шею.
Вот и сейчас, уверена, что я уступлю. Нельзя ей уступать, этим я сам же толкаю её всё дальше в пропасть. Но и отказать трудно - обидится и опять надолго исчезнет, и невесть где и с кем будет шататься. А я не смогу спать по ночам.
Хорошо зная своего отца, Анжелика вдруг почувствовала, что он доведен почти до кондиции, то есть вошел в полосу колебания, и осталось лишь чуть-чуть, безошибочно поднажать - и чаша весов потянет в её пользу. Она почти дословно могла бы воспроизвести мои невесёлые размышления о ней и отчаянную борьбу с самим собой, и она терпеливо выжидала подходящий момент. Да, заметив мою растерянность, она не торопила, не сбивала с толку, а расчётливо и терпеливо выдержала так работавшую на неё паузу.
- Так сколько всё-таки тебе не хватает на шубку? - спросил я снова, пряча от дочки не то усталость, не то стыд.
- Всего три куска, - не медлила она с ответом.
- Что это за куски такие - три тысячи рублей, что ли?
- Да ты что, па? Стала бы я тебя беспокоить из-за рэ. Я говорю о долларах.
- О, Господи! - застонал я, и чуть было не уронил чашку с горячим кофе.
- Я так и знала, что ты в обморок упадёшь,- занервничала Анжелика. - Были бы у меня деньги, я бы для тебя ничего не пожалела.
- Так ты полагаешь, что вправе выдаивать до последней копейки?
- На что они тебе, коль всё равно их не тратишь?
Тут я немного поперхнулся:
- Ты предлагаешь отдать всё тебе?
- Ну, не всё, у тебя же их много. Даже машину не покупаешь.
- Потому, что она мне не нужна. Куда мне ездить? В лес полезно пешком ходить. А трачу я, действительно, в три раза меньше тебя. Но я ведь и не покупаю ненужных вещей. А ты, я уверен, за неделю сумела бы пустить по миру любого олигарха. Разве так можно?
- Можно,- немного повеселела Анжелика. - А зачем они, деньги, если не тратить?
- Чтобы на них жить. Накопительством заниматься, конечно, не стоит, но и на ветер бросать трудовые деньги не следует.
- Ну, начинается,- нетерпеливо задергалась Анжелика.
- Удивляюсь я тебе. Очень удивляюсь. Столько у тебя этих тряпок, вещей, а всё мало. И всё это валяется, пылится. У тебя же не квартира молодой женщины, а набитый битком склад вещей. И - невообразимый хаос. Ты, наверное, уже не помнишь, когда в последний раз книжку в руки брала.
- Пусть верблюды читают и много думают, а я - жить хочу.
- Да разве смысл жизни - в тряпках?
- Ну, что тут такого, папа? Чем же плохо иметь красивую меховую шубку? На то и шьют их и продают, чтобы мы покупали и носили себе на радость.
- Я ничего не имел бы против этой шубки, если бы она была крайне необходимой вещью. Мало тебе дубленки, беличьей шубки, с десяток курточек и пальто? Нет, тебе подай ещё из норки. Такая ты у нас бесценная, что не сравниться с тобой ни одной принцессе. Да что я, в самом деле, распаляюсь? Покупай себе на здоровье эту шубку. Но, милая моя, на собственные трудовые деньги. Тут у меня возражений не будет.
- Ну, какая разница, на чьи деньги я куплю шубку? Ведь они честно заработаны, не чужие, а твои - моего любимого отца.
- Ишь, как ты ловко подъехала! Но известно ли тебе, что именно потому ты безумно легко тратишь деньги, что они дармовые? Давай рассудим так. Согласна ли ты работать целых десять лет лишь ради того, чтобы купить эту шубку?
- Зачем столько работать? Да через десять лет мне эта шубка, может, не будет нужна.
- Вот видишь, дочка. Чтобы купить эту шубку, тебе придется работать десять лет. И ты не согласна, хотя работа твоя не пыльная. Но напрягаться ты не желаешь. Не так ли?
- Ну, поехали! Опять развёл бодягу на целые сутки. Дашь или не дашь? Я знаю, что у тебя есть зеленая валюта.
- Уже и про это разнюхала. Всё-то ты знаешь, что у кого имеется. Я ведь всем нашим родным хотел сделать по подарочку. А ты, я вижу, шустрее всех - одна готова весь куш проглотить.
- Так я ведь тебе и роднее всех!
- У меня, может, и нет больше этих долларов.
- Скажешь тоже. За так, что ли, печатают твою книгу за рубежом?
- До чего же ты внимательна ко мне, прямо не нарадуюсь.
- А кто же, если не я, единственная твоя дочь?
- Давай мы с тобой так договоримся, - предложил я. - Куплю я тебе шубку, но при одном условии.
- Каком? - заметно оживилась Анжелика.
- Ты родишь мне внука.
- Папунака! Миленький! - восторженно всплеснула она руками. - Да, я подарю тебе внука! Вот увидишь.
- Вот, когда увижу, тогда и куплю, - тут же подхватил я.
- Па, честное слово, будет у тебя внук. Обещаю. Только купи мне шубку.
- Нет, нет! - встал я из-за стола.- Так дело не пойдёт. Сначала роди, а потом от меня требуй. А я тоже обещаю, что сдержу слово. - Господи, подумал я, с родной дочерью торгуюсь, совершаю сделку. Но в душе лелеял надежду: если она родит ребёнка, то не только осчастливит меня, но и сама, может быть, начнёт жить по-другому. А потом, всё равно я куплю ей шубку, и многое другое - куда денешься? Так пусть родит хотя бы при условии.
- Ну, папа! Ну, смилуйся, пожалуйста. Где же я тебе выну да положу сейчас ребёнка? Дай срок.
- Всё! Вопрос решен, и я думаю, в твою пользу.
Надо было видеть, какое неописуемое горе отобразилось во всём облике Анжелики, пока она, оглушенная неудачей, добиралась из кухни до прихожей. Однако здесь, в прихожей, заметив телефон на тумбочке, вмиг преобразилась и надумала позвонить подруге:
- Привет, Алёна! Слышь? Не перебивай! Я вчера такого кадра откопытила. Обалдеешь! С площадкой - закачаешься! Клёво прикинут. Крутой бизнесмен. И, представляешь, без бабы! Видела б ты, как я его железно захлестнула. Путём! Век Додику свободы не видать... Ты же знаешь, у меня аркан, что бабушкин капкан - любого зубра повалит. Он весь такой... а-ля, маэстро! Ферштейн?.. Только попробуй отбить - в момент грохну!.. Ха-ха-ха!
Обнаружив, что горе дочери не столь уж трагично, как показалось минуту назад, я попросил её передать через Алёну привет её отцу - моему другу, и удалился в свою рабочую комнату. Тут же окликнула Анжелика:
- Па, я полетела, - попрощалась дочка, на этот раз без поцелуя.


                ПРИНЕСЁННАЯ В ЖЕРТВУ

- Соседушка! Миленький, помоги! - услышал я из-за спины жалобный голосок, когда поднялся на второй этаж и подошёл к двери моей квартиры.
- Что случилось… Сергевна? - едва узнал я соседку в сумрачном подъезде.
- Да вот, снова… опять, этот радикулит, заехал в спину - ни сесть, ни встать, будь он неладен.
Глядя на её страдальчески перекошенное лицо, мне тоже стало невыносимо больно.
- Дал бы мне немного того средства, которым ты на прошлой неделе натёр мне спину. Уж больно хорошо оно мне помогло.
- Проходи, Сергевна. Посиди на диване, пока я переоденусь.
- Ой, спасибо, дружочек! Век не забуду. Ты – мой лучший доктор, - заворковала Нина Сергеевна.
- Ты хотя бы не говори никому, не то засмеют меня – какой я доктор?
Соседка моя устроилась в зале на диване и оттуда громко переговаривалась со мною, пока я снимал с себя в прихожей верхнюю одежду и обувь.
- Так ты говоришь, в этот барсучий жир нужно ещё что-то добавлять? - осведомилась она, наверное, уже в десятый раз, хотя я не однажды давал ей рецепт с подробным описанием. - Ты мне напиши на бумажке, а то я никак не запомню. Голова моя никудышная.

Не стесняясь меня, Нина Сергеевна послушно, как я велел, обнажилась до пояса, улеглась, на диван животом вниз. И я принялся за привычное лечение моей соседки. Поглаживая осторожно её довольно худую спину, я втирал при этом барсучью мазь, не упуская случая пожурить её за безответственное отношение к своему здоровью:
- Скоро начну драть с тебя за каждый сеанс по три шкуры, как это делают гадалки и экстрасенсы. Не ради наживы, а в качестве наказания. Ведь ты не слушаешься. Обещание исправиться не выполняешь - по-прежнему таскаешь большие сумки, на даче роешься в земле, согнувшись калачом. Едва острая боль отпустит, ты снова там…
- Да ты уж с меня особенно не дери. С пенсюшки-то моей много не наскребёшь.
- Наскребу! Коль нарушаешь лечебный режим, буду беспощаден, - заявил я с непреклонной строгостью. - На спине твоей прибавились узлы. Признайся, ведь опять таскала с дачи тяжести?
- Да что там, немного яблочек да помидорок привезла.
- Немного, по-твоему, это огромный рюкзак с яблоками на спине, да в руках двухведёрная корзина с помидорами. Всего лишь. И пёрла это полкилометра до автобусной остановки, а затем такое же расстояние до дома. Тебе сколько лет, Сергевна? Молчишь?
- А чего мне скрывать? Скоро семьдесят стукнет. Юбилей!
- Вот именно - стукнет. А между тем в твоем распоряжении два молодых мужика - сын да зять. Вон, какие богатыри! В конторах штаны протирают. Им в выходные дни проветриться-размяться очень даже полезно. Кушать-то они великие мастера, как мне доводилось наблюдать. Или не так, Сергевна?
- Так-то так, но…
- Что - но? Скажи им, мол, не будете помогать, то и не буду вас снабжать, - учил я соседку, как жизнь свою облегчить.
- Понимаешь, соседушка, ты прав, конечно. Но… не хочется грубить им.
- Вот-вот, - возмутился я. - Значит, боишься им грубить? По-твоему, призвать детей и взрослых внуков к порядку - это называется грубить? Ну, тогда и не жалуйся. И продолжай вкалывать на даче. Продолжай работать, пока не свалишься, на кухне в детском саду. Таскай мешки с яблоками. Авось да скажут тебе твои детки спасибо.
-Так я бы рада не работать, отдохнуть бы уж пора, но денежки-то нужны, - оправдывалась соседка.
- Кому? - не церемонюсь я, зная, куда идёт львиная доля её доходов. - Дети твои самостоятельные. Всех подняла, выучила, дала им всё необходимое.
- Оно так, - соглашается Нина Сергеевна. - Но именно детям-то и нужны денежки.
- Для чего? Они же неплохо зарабатывают, насколько мне известно.
- Зарабатывают. Но им ведь много чего хочется.
- Они не инвалиды, не больные? - всё больше напираю я.
- Что ты, что ты такое говоришь! - пугается соседка. - Слава Богу, все здоровые. И внуки здоровенькие. Старший в институт будет поступать. Опять же нужны денежки.
- А почему ты на старости лет, больная, должна на них работать? Кстати, сами-то они тоже на двух-трёх работах крутятся?
- Да что ты… снова опять? Зачем им на двух работах - тяжело ведь. Да и отдохнуть им тоже хочется.
- А тебе, стало быть, не тяжело? И отдохнуть не хочется?
- Да я-то как-нибудь сдюжу, - утешает меня соседка.
- Вот-вот. А денежки, которые ты с таким трудом зарабатываешь, им позарез нужны?
- А как же не нужны? Всем нынче денежки нужны, особенно - молодым.
- И они спокойно смотрят тебе в глаза, когда берут твои трудовые денежки?
- А кто же не возьмёт денежки? - смеётся соседка.
- Что же ты, Сергевна, так не любишь себя, самого ближнего? Ну, значит, не жаль мне тебя.
- А чего не пожалеть-то меня? Я что, беру у кого что-нибудь?
- Пожалуй, и берёшь, - вдруг осенило меня. - Денежки-то ты свои отдаёшь. Аккуратно. Своевременно. И вкалываешь на даче, согнувшись в три погибели, ради своих великовозрастных потомков тоже очень старательно. Балуешь их. А вот души их ты у них отнимаешь. Делаешь из них глухих и жестоких эгоистов. Извини за откровенность…
- Соседушка! - она повернула ко мне голову, что ей с трудом удалось, лёжа на животе, глянула на меня с удивлением и снисходительно улыбнулась. - Помогло! Ты все мои боли снял, миленький ты мой! Что бы я без тебя делала? Дай Бог тебе долгой жизни! Как ты мне помог! А на детей моих ты уж не обижайся. Не такие уж они плохие. Старший внучек вот скоро в институт поступит - способный какой!
- Да я и не обижаюсь, Сергевна. Завтра на дачу-то поедешь?
- А как же? Обязательно!
- Спину-то пожалей.
- А чего её жалеть? Она у меня молодец! Восстановилась!
Тут мне и возразить нечем.

                ЖЕНЩИНА С ЯБЛОКАМИ

Непонятно, каким образом я оказался в чужом городе, с совершенно пустыми улицами и мрачными серыми домами. Мало того, в поисках кого-то, мне неизвестного, я забрёл в такой каменный тупик, выбраться из которого было невозможно. Поняв несуразность своего положения, я начал метаться из одного конца тупика в другой. И чем быстрей я носился из конца в конец, тем всё тесней обступали меня серые высокие стены тупика. Вконец измотавшись, я рухнул на холодный, сырой асфальт, и тут я увидел над собой каменную воронку - и никакого выхода для меня вовсе не было. Казалось, вот-вот воронка надо мной сомкнётся, и я, несомненно, погибну...
Какое мучение - эти сны! Слава Богу, вовремя проснулся! Весь мокрый от холодного пота, меня трясло мелкой дрожью. Странно, вчера вечером лег спать с хорошим настроением. Перед этим поговорил по телефону с моим лучшим другом Аркадием, пообещал навестить его. Словом, никаких предпосылок для плохих снов. И вот этот немыслимый тупик. Как у меня сжалось сердце, когда над моей головой смыкался белый свет!

Выбираясь неторопливо из постели, мне почему-то вспомнились слова психиатра Бориса Яковлевича: "Может, ненароком кого-то обидел, не заметил этого или забыл, а подсознание, если совесть твоя не дремлет, исподволь тревожит". Ну, конечно, обидел. Того же друга Аркадия, я ведь знал, что он приболел, и всё собирался к нему, но так и не навестил одинокого друга. Сколько лет мы с ним дружим, смолоду, с тех далёких времён, когда ещё жили вместе на Крайнем Севере. Такую дружбу ничем не разрушишь. Всего на два года он старше меня, а был мне наставником. Помню его необычный тост в честь моего 50-летнего юбилея:
- Будь счастлив, но не настолько, чтобы не замечать несчастных. Пусть в доме твоём будет всегда полная чаша, но не становись слишком богатым, ибо богатство не позволяет видеть бедных. Будь удачлив, но не чересчур, ибо частые удачи и везения ведут к самоуверенности и зазнайству. Будь любимым, но не любимчиком - это ведёт к эгоизму. Избави тебя бог от всяческих незаслуженных благ и удовольствий, но только не от душевных страданий. Пусть и впредь жизнь твоя будет трудной, хлопотливой, полной забот и волнений, отчаяний и тревог - и тем самым интересной и полноценной. До сих пор ты, кажется, не отклонялся от этих правил. Но дальше тебе будет трудней придерживаться их: ты достиг того, о чём мечтал, - хорошей карьеры и материального благополучия, а это не такое уж лёгкое испытание.
Не иначе, я его обидел. Как я мог? И я, даже не позавтракав, отправился к другу Аркадию.
- Входи, входи, домосед-таракан, - восторженно встретил меня Аркадий.
- За что ты меня так? - без обиды заметил я и ткнул его кулаком в живот. - Ты смотри, какой он себе пресс накачал.
- Где уж мне? Обленился, опустился.
- Что-то по тебе не видно: всё такой же подтянутый, стройный, чубину отрастил, как у молодого, и лицо свежее. Законсервировался, что ли? В доме у тебя, я смотрю, порядочек. Наверное, фея какая-нибудь приглядывает за тобой?
- Скажешь тоже. Дочка Алена иногда приходит, так я её и запрягаю.
- А помнишь, Аркадий, как мы с тобой в Магадане каждое утро прибегали в парк и занимались там, в спортивной группе? Какое это было прекрасное время!
- Как не помнить? Правда, тогда мы не думали, что всю жизнь потом будем вспоминать те годы, как самые лучшие. Мы были молодыми, бесшабашными, не знали, куда девать энергию. Столько порывов, желаний, и такая необъятно большая жизнь впереди! Как время летит! Замешкаешься - и вся жизнь уже позади, а ты ничего не успел.
- Не говори, Аркадий. А всё-таки правильно мы тогда жили. Скажи? Даром время не теряли. Горячие, прямые - никаких тебе компромиссов. Я вот часто думаю: как сложилась бы моя жизнь, кем стал бы я, не встреть я на Севере тебя? Ведь это ты что-то заметил во мне, пробудил интерес к творчеству.
- Да уж я. Всё-то ты мне теперь приписываешь, - взял меня под локоть Аркадий и повёл в зал, усадил в кресло рядом с журнальным столиком, а сам сел на диван.
- Ты, ты. Не будь рядом тебя, может, никогда бы и не подумал о своём настоящем призвании... Эх, Аркаша! Как я рад тебя видеть!
- Вот дает. Ты что, после банкета?
- Я же всегда так радуюсь нашим встречам. Только всё сдерживаю свои эмоции. Почему-то стал стесняться своих чувств. Вот мне хочется тебя обнять, а я воздерживаюсь.
- Что с тобой? - тихо засмеялся Аркадий. - Ты какой-то... забавный.
- Нехороший?
- Ну, почему? Хороший, даже очень. Но таким ты редко бываешь.
- В том-то и дело, что редко. Мы боимся быть открытыми, ласковыми. Как бы не показаться сентиментальными. Пыжимся, как глухари, ухаживающие за чужой молодкой. А ласка, нежность, доброта - ох, как нужны всем нам и приятны!
- Да что это сегодня с тобой? Давай, выкладывай. Вижу: у тебя что-то болит. А не махнуть ли нам сейчас по стопочке настойки? Научился и я по твоему рецепту настаивать водку на шиповнике и душице - чудная вещь получается!
Аркадий убрал с журнального столика ворох газет, принёс пузатый керамический графин и блюдце с нарезанными лимонами, налил в маленькие керамические стопочки настойки коньячного цвета.
- За встречу, - предложил Аркадий. - Живёшь ты от меня так далеко, целых пятнадцать минут ходьбы, что встречи наши становятся целым событием.
- Вот и я о том же, - поддержал я его. - Прости меня, пожалуйста, Аркадий. Сам не пойму, как я умудрился две недели не зайти к тебе. Черствею я, Аркадий. Отчего?
- Суетишься много, братец ты мой, - готов был ответ у Аркадия. - Видимо, у тебя дома ползают семеро по лавкам, поэтому и вздохнуть тебе, бедному, некогда.
Мы выпили, наконец, закусили лимоном.
- Хороша! - оценил я настойку, морщась от лимона. - Ты так и меня, автора изобретения, обставишь.
- Должен тебе признаться, не моя это заслуга, а моего отца. Он как распробовал из той, что ты ему передал, и тоже давай настаивать. И мне вот вчера бутылочку спрятал в сумку, я заметил её, когда вернулся домой.
- Ты к ним ездил? Ну, как они там? Как мать?
- Живут потихоньку. Мать очень плохо себя чувствует. Ждёт не дождётся зимы - на снежок, говорит, хочет еще раз взглянуть. Вряд ли дотянет до зимы.
- Что ты говоришь?
- Возраст своё берет. Да и болезнь страшная, на одних обезболивающих держится. Издергалась вся. Капризная стала, ко всем придирается. С отцом без конца скандалит. Уж все они там с нею замаялись. Какая-то у неё жестокость появилась. Будто все мы виноваты в том, что ей суждено умереть. Сказали б мне год назад, что мать моя может быть такой, сроду бы не поверил. Адские боли, страдания лишили её прежней терпимости. Хотя она и раньше всегда была строгой, круто всех себе подчиняла... Вот, брат, как жизнь-то сложна. Кстати, она тебя хочет повидать. Вспоминает тебя.
- Так давай съездим, - с готовностью отозвался я.
- Давай. Вот только сдам свой очерк в редакцию, и можно съездить. Ну, а ты-то как живёшь?
- У меня всё хорошо. Всё путём. Лучше о себе расскажи. Как у тебя развивается роман с Надеждой?
- А никак. С Надей вопрос закрыт. Хватит морочить друг друга. Ничего серьёзного у нас не выйдет, поэтому лучше сразу рвать.
- Да ты что? Вроде бы она серьёзная женщина, в тебе души не чает.
- Серьёзная, не спорю. Но... не то. Какая-то она слишком... запрограммированная, включенная, словно компьютер. Нет-нет, ничего плохого о ней не скажу, действительно, порядочная. Заботится о ближних до самоотверженности. Но вместе с тем и всех себе подчиняет. Вот посуди сам. Я ей ещё никто. Мы с нею, извини за неуместную откровенность, и поцеловаться-то ещё не успели, а она уже давит на меня. Уже норовит диктовать, перекраивать на свой лад. Так и просвечивает меня насквозь своими глазами-рентгенами. Не допускает даже мысли, что у человека моего возраста могут быть иные жизненные принципы, что у меня могут быть свои, от неё не зависящие, дела и заботы. Бесцеремонно навязывает мне свои проблемы, не интересуясь моими. И как-то всё подвергает сомнению. Она сделает тебе тысячу замечаний в день, вовсе не для того, чтобы помочь тебе избавиться от недостатков, а чтобы внушить тебе, что тебя кругом надо переделывать. Словом, ты должен во всём подчиниться ей. Власть. Ей нужна власть надо мной...
- Вот уж не думал, - посочувствовал я.
- Между прочим, моей матери она понравилась. Родство душ у них необычайное. А я как представил себе участь моего отца, которым всю жизнь управляли, руководили, повелевали, так мне уж лучше мучиться в одиночестве.
- Видишь, как всё обернулось, - подхватил я. - Не так-то всё просто, если вникнуть. Зря, наверное, Ирину отверг. Уж она-то ласковая была, податливая.
- Но слишком болтливая. Без конца тараторит, тараторит, тараторит - голова от неё ходит кругом. Её уже давно нет рядом, а у тебя всё ещё звенит в голове. После общения с нею даже холодный душ не освежит.
- Ха-ха-ха! Ну, ты даешь, Аркадий. Придумываешь? - засомневался я.
- 3ачем?
- Вот ты какой, оказывается, разборчивый. Поди, подбери тебе невесту.
- Ну, что теперь, прикажешь жениться на вертопрахе в юбке? Нет уж, перетопчусь один. Хотя, конечно, одному жить тошно. Я же по складу своему человек семейный, домашний. Да и трудно одному. Как-то прихворнул, заехал в спину радикулит - ни повернуться, ни позвонить врачу. Хоть плачь, хоть помирай.
- Вот видишь. А ты ищешь принцессу с золотым нравом.
- Наоборот, мне бы попроще. Чистую, светлую, ласковую, понимающую, умеющую сочувствовать...
- Где ты такую найдешь росинку - чистую, светлую? Сами-то мы, каковы? Всем подавай ангела.
- Между прочим, не далее, чем неделю назад, я познакомился в электричке с одной женщиной, которая мне показалась чистой и светлой.
- В электричке? - удивился я.
- Ну, да. А что?
- Не могу себе представить, - признался я.
- Не вижу в этом ничего плохого. Если люди знакомятся на дискотеках, на курортах, на улице, с помощью посредников, то почему бы и не в электричке?
- Просто на тебя это не похоже.
- Сидим, представь себе, друг против друга у окна, поглядываем на осенний лес. Она мне внешне сразу чем-то понравилась. Вишневые глаза живые, веселые. Словом, романтичная, притягательная дама лет сорока.
- Давненько я таких не встречал, - вставил я.
- А где ты нынче увидишь настоящую даму? Так вот. Вдруг смотрит прямо мне в глаза, улыбается, очень так тепло, по-свойски, и при этом достает из сумки два крупных спелых яблока. И когда я направил свой взгляд на эти яблоки, она смутилась и виновато уставилась на меня. Потом, словно в чём-то провинившись, говорит: " Мне так есть хочется, но одна не могу. Вы не против, если мы с вами съедим по яблоку?" Как тут не выручишь?
- Ну, ясное дело! - немедля одобрил я.
- Съели по яблоку. И я смотрю - она как-то очень мило, явно мне, улыбается.
- Прямо как у Евы с Адамом, - все больше загорался я.
- Разговорились. Я как узнал, что она одинокая, и говорю ей, дескать, замуж надо выходить. "За кого?", - спрашивает. Тут я немножко растерялся, но потом всё же нашёлся и спросил, за какого, мол, она бы вышла? "За любого, - отвечает. - Только, чтобы не пил, не грубил, и не усыхал от скупости". А возраст, спрашиваю, рост, внешность? Это ведь тоже очень важно. "Нет, это не важно", - улыбается...
- Ну, дальше! Рассказывай! - не терпелось мне.
- Вот я ей и говорю, дескать, где мне вас искать-то, если подберу подходящего? Она тут же достала блокнотик, написала свой домашний телефон, вырвала этот листик и отдала его мне.
- Молодец! - похвалил я.
- Оказывается, она ехала из Москвы на свою дачу под Калугой. В общем, прикинул я ситуацию, и решил признаться, что я сам жених, и поэтому нисколько не заинтересован хлопотать для кого-то.
- А она? - перебил я его.
- По-моему, обрадовалась. Я предложил ей встретиться, и она пригласила меня в субботу на свою дачу. А суббота была следующий день. Вот я и покатил. Покатил, но тут же меня почему-то стали одолевать сомнения.
- Ну, почему? - огорчился я.
- Видишь ли, судя по всему, она женщина серьёзная. Но... почему-то ни разу не была замужем. Во всяком случае, говорит, что не была. При её-то привлекательности. Обычно такие, слишком долго задержавшиеся, большие эгоистки.
- Как можно, Аркадий? - недоумевал я.
- Выросла одна дочка у мамочки и папочки. Ни ребёнка, ни котёнка никогда не имела. Стало быть, никогда ни о ком не заботилась. Привыкла, что всё всегда положено только ей. Чего тут ждать хорошего? В общем, я подумал, что серьёзного у нас с ней вряд ли что получится. А сближаться просто так, для забавы, не в том я уже возрасте. Да и её напрасно обнадеживать ни к чему. Словом, не по душе мне показалась предстоящая встреча на её даче.
- Какой же ты странный, право, - упрекнул я его. - Раскладываешь наперёд всё по полочкам, не зная ещё ничего толком. Главное ведь, что вы друг другу приглянулись. Индукция-то сработала! А такое, заметь, не часто бывает. Какой ты, оказывается, несерьёзный товарищ. Ну, так ты поехал к ней на дачу?
- Поехал.
- Молодец! Рассказывай, - похвалил я.
- Еду, а сам не свой. Чем ближе к станции, где её дача, тем больше сомнений. Во мне заговорили-заспорили сразу два внутренних голоса: строгий судья-реалист и неуёмный романтик-авантюрист. Спор моих внутренних голосов выглядел так.
Реалист: " Может, лучше проскочим да в Москву махнем? Несерьёзно это всё - свидания, в твоём-то возрасте".
Романтик: " Зануда ты, вот ты кто".
- Я слушаю их обоих внимательно, - продолжил свой рассказ Аркадий,- а сердце моё стучит всё лихорадочней. Зачем, в самом деле, еду к ней, к женщине, с которой познакомился случайно в электричке? Ну, приятная она, ничего не скажешь. Очень мило улыбалась мне, охотно пригласила на свою дачу. Но чем там, на даче, всё это кончится?
Романтик: "Как - чем? Встретишься с ней, поговоришь. Это же так интересно, так приятно: смотреть в её умные глаза, слушать её чистый, тёплый голос... Господи, да ты же потом обязательно поцелуешь её! Это же такое счастье! Ты же истосковался... Сколько можно! Она там ждёт тебя. Она теперь там волнуется... Ты же ей нравишься. А женщины бывают очень отчаянными с теми, кто им нравится. У вас такая обоюдная тяга друг к другу. Да и хороша она, как хороша! Ты ей очень нравишься... Ты же обещал!".
- Оно, конечно, - Аркадий смотрит на меня сурово, будто спорит со мной. - Оно так. Но что скажет на это мой второй голос, мой реалист? Чего молчишь?
Реалист: " А о чём говорить? Ты едешь к ней и весь уже горишь в ожидании острых ощущений".
- Но я вижу, ты почему-то против моего свидания. Что в этом плохого? - уточняет Аркадий.
Романтик: " Да, почему ты против? Чем ты недоволен? Она такая необычная".
Реалист: " Уйми свой пыл, мой мальчик. Опустись на землю, прелестная бабочка, и не порхай в небесах. Ты уже достаточно попорхал, достаточно наломал дров. И тебе уже столько навешали на уши лапши, что дальше вешать некуда. Или ты никак не можешь без острых ощущений? Тебе ли это к лицу?".
- Да, ты прав, - соглашается Аркадий. - А ты, неугомонный романтик, помолчи немного.
Я изобразил полное разочарование, и Аркадий с грустью заключил:
-В общем, я проехал мимо её дачи. Из окна электрички я увидел, как она стояла на платформе. Высматривала меня в окнах, но я вовремя нагнулся.
- Какой же ты, странный - сам себе вредишь. Одинокому быть, говоришь, тошно, а женщин избегаешь, - пожурил я его.
- Не ругай меня. Ничего я с собой не поделаю. Я понимаю, что надо бы жениться - кого-то обогреть и самому получить тепла. Но душа моя почему-то противится. Видимо, не готов я ещё к жизни с другой женщиной. Будто боюсь, как бы новая женщина не вытеснила из памяти ту, с которой всю жизнь был вместе. Поэтому я не особенно доверяю своим желаниям и порывам. Эти нежданные, спонтанные желания следует разумно регулировать, а по возможности - вообще отметать. Если хочешь остаться человеком с чистой душой, то надо помнить: чем больше мы печемся о себе, тем меньше замечаем других.
- Ну вот, задел за больную душу, - посетовал я.
- Я что-нибудь не так сказал? - насторожился Аркадий.
- Всё так, всё правильно. Просто я не хотел сегодня об этом, но ты мне напомнил.
- О чём ты?
- Да вот, о том же, - добавил я. - О желаниях, о душе, о совести. Словом, вот уже две недели я маюсь по ночам, сны кошмарные одолевают. Эти сны как бы намекают, что мне угрожает смерть. Как ни стараюсь избавиться от них - всё безуспешно. Хожу сам не свой. Какая-то апатия, опустошенность, тревога на душе. Просыпаюсь по утрам с чувством необъяснимого страха.
- Говоришь, потерял покой? - озадачился Аркадий. - Из-за снов? Удивляешь ты меня. По-моему, это не опасно. А у врача был?
- У самого Бориса Яковлевича.
- Даже?! Ну, и что он тебе сказал?
- Был озадачен и удивлён. Но, опасного ничего не нашел.
- Вот и я говорю. Cерьёзному человеку не стоит обращать внимание на разные там сны.
- Но мы-то с тобой знаем, что ничего не бывает ни с того ни с сего. Кстати, Борис Яковлевич навёл меня на один довольно любопытный след.
- Так-так-так! И что за след?
- Будто бы между делом сказал: "Может, ты где-то ненароком кого-то обидел?". Намекнул, не беспокоит ли совесть.
- Так и сказал? - вскинул свои густые брови Аркадий.
- Именно так. И ты знаешь, я после этого поедом себя ем. Оказывается, я всю жизнь только и занимался тем, что всех обижал.
- Шутишь, что ли? - Аркадий снял очки и громко захохотал. - Ох, и рассмешил ты меня. Какой ты... забавный.
- Нет, ты не смейся. Говорю тебе вполне серьёзно. Стоит только заняться воспоминаниями, так кажется, что перед всеми виноват. Между прочим, и перед тобой чувствую себя виноватым.
- В самом деле? - искренне изумился Аркадий.
- Ну, конечно.
- А что? Верно, виноват, - изобразил суровое лицо Аркадий. - Чем же ты виноват, добрая ты моя душа?
- Да вот... Ты для меня столько сделал, а я навестить тебя забываю.
- Тут ты не зря переживаешь - действительно, редко ко мне ходишь. Имей это в виду... М-да... Милый ты мой, Завидую я тебе - есть время смотреть сны, обдумывать их, копаться в прошлом. А я вот кручусь - света белого не вижу. Так сказать, надомная лошадь. А толку-то от нашей писанины? Кто нас читает? Кто нас услышит? Никто! Полный беспредел везде и всюду. Катимся в пропасть, и никто не хочет этого видеть. Ресурсы страны растаскивают новоявленные олигархи, а народ бедствует, вымирает на корню. Спасайся, кто как может. Вот я и думаю: может, стоит отложить на время свои личные дела, чтобы спасти нашу некогда великую нацию? Так что, старина, есть от чего потерять покой. Может, в этом и кроется причина твоих тревог? Может, тебе сигналит твоё подсознание? Предупреждает о надвигающейся опасности. Такое, говорят, бывает. Кажется, я поставил тебе более точный диагноз, чем наш общий друг Борис Яковлевич. Что ты на это скажешь?
- Ты же знаешь, я политикой никогда особенно не увлекался. Не мог же я из-за этого потерять покой?
- Мог! Мог! Мы сами порой не знаем, на что способны реагировать.
- И все-таки, по-моему, твой диагноз неточный.
- Полагаешь? Ну, значит, с совестью у тебя не всё в порядке. А скорей всего ты хандришь оттого, что нет у тебя нужды. Нет никаких неразрешимых проблем. Я же тебе говорил, что благополучие - нелёгкое испытание. Или ты заленился душой. Не было у тебя длительное время хороших встрясок. Физически ты крепок, как мустанг. А вот душа заснула. Даже глобальные проблемы общества тебя не выводят из равновесия. Надеешься, что всё решится без тебя. А ведь это вопрос жизни нашего народа, и если он не решится, то кому будут нужны твои опусы, твои психологические исследования, и даже открытия? Так что в какой-то мере я рад твоему беспокойству. Жить без тоски, без тревог какое горе! Когда случается, что мне вдруг живется слишком легко, то я знаю, что живу неправильно. "Не могу я жить в покое, если вся душа в огне, не могу я жить без боя и без бури в полусне". Чьи стихи?
- Понятия не имею.
- Представь себе, Карл Маркс. У него много крылатых слов. А вообще-то я в таких случаях обычно читаю любимых философов, писателей, ученых - они быстро разгоняют хандру. Почитаешь их - и смерть нисколечко не страшна. Ну вот, например, что сказал однажды Эйнштейн.
- Ну-ка, ну-ка, очень любопытно, - заинтересовался я.
- Он сказал так: "Если бы я знал, что через три часа должен умереть, это не произвело бы на меня большого впечатления. Я подумал бы о том, как лучше использовать оставшиеся три часа. Потом бы сложил свои бумаги и спокойно лег, чтобы умереть". Вот так!
- Надо быть великим реалистом, чтобы так поступить, - не без грусти заметил я.
- А мы, по-твоему, не реалисты?


                НЕ ТЕРЗАЙ МЕНЯ, КУКУШКА

Средь бела дня, в моей квартире, задремавши на диване, плач кукушки вдруг услышал. Куковала, куковала... а мне детство представало: как мальцом уплёл из дома. Словно не полвека в прошлом, словно рядом - за окошком, за темнеющей оградой, мимо сада - прямо в роще зеленеющих берёзок. Так тоскливо куковала, что душа моя не в силах - ведь того мальца я вижу: он потопал в глушь лесную и накрылся с головою от родных и всей деревни. Он плутал в слезах и страхе, удаляясь дальше в дебри. Темень ночи надвигалась, а ножонки-то устали, глазки сами закрывались. Повалился он под кустик, положив на мох головку. Тут услышал он кукушку: куковала, куковала, за собой его позвала, выводя его на тропку, что вела обратно к дому... Куковала, куковала, что душа моя вся сжалась. Не терзай меня, кукушка! Залети в моё окошко, ты увидишь - не палач я для твоих пропавших деток. Не буди - я уж проснулся, я давно к тебе вернулся - ведь прошло уже полвека. Или ты зовёшь... "туда"?


                ЛЮБОВЬ - ТУМАН

Анжелика пообещала зайти ко мне вечером. Опасаясь, что дочка решила продолжить операцию по выбиванию денег на шубку, я мимоходом поинтересовался, не связан ли её неожиданный визит с какой-то особой целью.
– Па, ну, что ты? Напугала я тебя? Успокойся, пожалуйста. Просто хочется немножко оттянуться. Да, кстати! Мы с Алёной придём. Она прочитала, подумать только, от корки до корки твою книгу! И хочет обсудить с тобой какие-то вопросы. Так что - жди вечером.
- Интригуешь, наверное, дочка?
- Готовься – придём обязательно.
Я решил не изощряться особенно, а попросил соседку наготовить побольше пирожков: с мясом и рисом, с яйцом и зелёным луком, и с яблоками. Огромная эмалированная чаша полнилась горячими пирожками, запах которых доносился из кухни в зал. Не успел я управиться, как в прихожей послышалась соловьиная трель. Явились мои гости.
Обе рослые, стройные, в одинаковых синих джинсах и черных кожаных куртках. Они и отличаются-то всего причёсками: у Анжелики светлые, распущенные ниже плеч волосы, а у Алёны смолисто-чёрные и такие же длинные.
Когда я внёс огромную чашу с пирожками в зал, где уже устроились на креслах девчата, меня оглушили возгласом:
- Ура-а-а!
Эти две женщины удивительно похожи не только внешностью, одеждой, взглядами, но и судьбами, имея за плечами и опыт любви, и разочарования, и замужества и развода, и снова любви, и снова разочарования.
- У меня есть предложение, - заметно оживилась Анжелика. - Такую еду нельзя всухую. Я сейчас приготовлю коктейль.
- Замечательная идея! - подхватила Алёна.
Анжелика поспешила на кухню, за нею поплелась и Алёна. О чем-то они там шептались. Наконец, вернулись с полным графином некрепкого напитка. Анжелика, налив всем в бокалы, заметила:
- Ежели хорошо пойдет, то ещё поднесу.
Мы дружно рассмеялись, из общего смеха особенно выделился звонкий голос Алёны.
- Па, ты знаешь, Алёна очень огорчилась, что ты в своих исследованиях ни разу не затронул тему любви. Она хотела бы знать твоё мнение на этот счёт.
- Вряд ли я смогу здесь помочь, - решил я увильнуть. - Прекрасная тема, вечная, но… мой поезд, по-моему, уже ушёл.
Анжелика и Алена нетерпеливо заёрзали в своих креслах. Я понял, что мне никуда не деться от этого разговора, и я добавил:
- Между прочим, совсем недавно я услышал в беседе с нашим общим знакомым Борисом Яковлевичем нечто для меня новое. Всякие человеческие беды, всякие неурядицы в жизни, сказал он, оттого, что людям остро не хватает сегодня любви.
- Это уж точно, - поддержала Анжелика.
- Правда, что за жизнь без любви? - подцепила тему Алёна.
- Ну, что ж, тогда тебе и карты в руки, - поймал я её на слове. - Вот ты, на правах самой молодой, и расскажи нам, что такое любовь.
- Любовь? - не заставила себя долго ждать Алёна. - Любовь - это... ну, это - прелесть!
- Нет, так не пойдёт. «Прелесть» - понятие растяжимое. Ты объясни нам подробней, - потребовал я.
- Ой, да неужели непонятно? – Алёна повернулась к Анжелике, ища у неё поддержки. - Это такое... ну, когда не можешь!
- Чего не можешь? - полюбопытствовала Анжелика.
- Жить без любви! - Алёна выбрала самый поджаристый пирожок и вонзила в него свои белые, ровные зубки. - Что вы на меня навалились? Сами, поди, не знаете, что такое любовь. Но я скажу вам, - горячо продолжила она.- Это такое чувство, когда не думаешь ни о чём, а идёшь напропалую за ним – хоть в огонь, хоть в воду.
- Очень интересно! - заметил я.- Это уже более представимо.
- Если я правильно поняла, - взялась уточнять Анжелика. - Любовь – это такое сильное чувство, которое не скроешь и не спрячешь. О нём хочется кричать всему свету, о нём никак не умолчишь. И такое бывает раз в жизни.
- Нет, не так, - не согласилась Алёна. - То есть всё так, но я не говорила, что любовь бывает раз в жизни.
- А сколько раз бывает, по-твоему? – озадачилась Анжелика, перестав жевать пирожок.
- Да, сколько раз можно любить? - подошёл я к вопросу вплотную.
- По-моему, любить можно не однажды и даже не дважды, - предположила Анжелика. - Бывает ведь, что разочаруешься в своей любви. И что тогда - всю жизнь остаться одной? Видимо, человек снова и снова может влюбиться, пока в нём есть огонь души.
- Слушай, дочка, да ты профессор, - развеселился я. - А если серьёзно, то мы затронули очень непростую тему. Все мы будто бы знаем, как влюбляться. И делаем это, я бы сказал, весьма успешно. А как любить?
- Мужчин надо не любить, их надо безжалостно скручивать в калач и постоянно держать в страхе, что они могут остаться без няньки, - с наигранной дерзостью бросила вызов Анжелика. - Мужчины – это те же дети, их приходится любить, но волю давать им никак нельзя.
- А для меня любовь - густой утренний туман: все обволакивает вокруг, и ничего из-за него не видно, но и остановиться нет сил. Тебя затягивает всё дальше и дальше туда, где должно быть что-то уж очень необычное, - принялась размышлять вслух Алёна. - Идёшь за этим туманом, надеясь, что вот-вот перед тобой откроется чудо, которое всего тебя озарит... Туман - любовь, любовь — туман... 
- А мне понравилась мысль об огне души, - напомнил я. - Любовь вполне можно сравнить с огнём. Её тоже нужно постоянно поддерживать, иначе может быстро отгореть. И подбрасывать дровишки в костёр любви надо обоим – только тогда он уцелеет.
- А если я не хочу поддерживать этот костёр? Если он меня не греет? - поставила вопрос ребром Анжелика. - Огонь, туман. Несерьёзно это. Это не любовь, а телячий восторг. Страстная, стремительная, запретная, авантюрная. Всё это не больше, чем порхание бабочки до первых легких заморозков. Чем сильней возгорается страстная любовь, тем раньше она превращается в пепел.
- Мрачное зрелище ты нам нарисовала, - принял я вызов. - Частично я могу согласиться с тобой. - Безрассудная любовь, действительно, часто ошибается, но всё-таки это любовь! А все влюбленные, между прочим, немного ненормальные люди. Да, любовь, что молния: чем ярче вспыхнет, тем больше ослепляет. Любовь - это не только сладость, но и боль. Но такая боль, от которой невозможно отказаться.
- Вот именно! – пришла в восторг Алёна.
- В любви почти все зависит от женщины, - подчеркнул я. - А они сегодня в большинстве своём эгоистки. Нет в них прежней закваски. Всё благополучие в семье зависит от неё. А она не хочет быть заботливой, нежной, ласковой. Даже иметь детей не каждая желает. Словом, не хотят иные женщины быть прекрасным, слабым полом. Всё бы им управлять, повелевать, крушить. Может, поэтому и семьи часто распадаются? Что же касается меня лично, то после разочарования, после разрыва с женщиной я чувствую себя необыкновенно счастливым от вновь обретённой свободы..
- Ах, так?! - ощетинилась Анжелика. - Ты, оказывается, женоненавистник. Ну, по-го-ди!
- А если серьезно, - доверительно добавил я, - то скажу вам вот что. Настоящая, долговечная любовь, по-моему, начинается с уважения. За уважением приходят привязанность, восхищение, обожание. И нет ничего прочнее такого невыдуманного чувства.
- Вот с этим и я согласна, - энергично примкнула Алёна.
- Да вы что? - обречённо вскинула длинные, тонкие брови Анжелика.  - И ты, отец, против меня?
- Я? Почему? Я за тебя, - ухожу я от ответа, спрятав улыбку.
- Как - за меня? - уточнила Анжелика.
- Ну, за любовь твою - безоглядную, сногсшибательную, безумную, то есть, когда головой в прорубь, - не удержался я от смеха.
- И ты, значит, за бухгалтерскую любовь? Чтоб всё чинно, гладко, - разочарованно подытожила Анжелика. - Не ожидала я от тебя такого.
- Наверное, я по глупости своей так рассуждаю, - пошёл я на попятную. - Правда, девочки, видимо, я уже безнадёжно отстал в этом вопросе. Не огорчайтесь.
- Нет, ты что, серьёзно считаешь, что любовь - это уважение? - не верилось Анжелике.
- Да, я так считаю, - принял я прежнюю позицию.
- Знаешь, - не сдавалась Анжелика, - уважение - это хорошее чувство, но всё же оно не приводит к любви. Любовь - это такое необъяснимое состояние, когда на тебя накатывает безумное, ужасное волнение, и ты готов на всё!
- Вот как раз это твоё ужасное волнение и затуманивает взор влюбленного, - держал я оборону.
- Пусть затуманивает, - всё больше зажигалась Анжелика. - В натуре, вы меня заколебали своей отсталостью. Уважение – это же совсем другое. Напротив, иногда никакого уважения к человеку не испытываешь, хуже того, отколотила бы его, а сама всё равно тащишься за ним. Да ты, отец, оказывается, ничегошеньки не знаешь про любовь, а ещё выступаешь, - искренне негодовала Анжелика.
Виновато взирая на Анжелику, я покорно промямлил:
- Ты меня убедила. Завидую тому, кого ты полюбишь по-настоящему.
- Давно бы так, - просияла Анжелика и, тут же, сменив гнев на милость, ласково пригладила вздыбившиеся на моей голове волосы. - Эх, как бы я сейчас станцевала! Алёна, громыхнем?!
- Хорошо бы, - мечтательно пропела Алёна, закатывая глаза.
- Па, можно? - загорелась Анжелика.
- Валяйте. Я с удовольствием посмотрю, - с готовностью отозвался я, но счёл нужным предупредить: - Только, чтобы без этого… пятками в потолок не бить.
Что тут началось! Анжелика включила музыку. И девушки, отодвинув в стороны кресла, вышли в середину зала.

Медленно, словно раздумывая, начали девушки раскачиваться, вживаться в танец, двигая в основном только бедрами. Но ритм музыки набирал темп, всё больше доминировали дробные звуки ударника, и девушки соответственно приобретали всё больше стремительности, огня, неистовых телодвижений. Вскоре начались такие комбинации движений, круговоротов, жестов, что я взирал на них уже с опаской. Они стали выделывать ногами такие резкие движения вверх и в сторону, будто ничем иным в своей жизни не занимались. Длинные, развитые их ноги так и возносились над их головами.

Мне понравилось, как девушки лихо танцевали. Особенно залюбовался дочерью, которую танец захватил настолько, что вся она превратилась в какое-то невероятно страстное, стремительное существо. Я вдруг узнал в ней себя, того молодого, любившего потанцевать, и так же отчаянно сгоравшего в движениях. Легко и грустно стало на душе.
Когда девушки закончили танец, я заметил:
- Теперь я понимаю, почему вы не боитесь ходить одни по вечерам. Такие сильные, ловкие, вы одним движением ноги любого мужика собьёте с ног.
- А чего нам бояться всяких там жалких пьянчуг? Пусть они нас боятся, - излучала восторг Анжелика.
- Да, пусть они боятся! - звонким голосом подтвердила Алёна.
- Ну, что, девчата, коль вы такие боевые, то, надеюсь, в целости и сохранности сами доберётесь до дома. Или вас проводить?
- Проводить! Проводить! - хором потребовали девушки.
Анжелике предстояло ехать на другой конец города, и мы с Алёной отправили её на такси.
Алёна решила добираться на троллейбусе, и я проводил её до ближайшей остановки. Но тут она спохватилась и вспомнила, что оставила у меня свою сумочку. Пришлось нам вернуться.
- Как хорошо у вас! - Алёна торопливо сняла с себя куртку,  кроссовки, и предложила:
- Хорошо бы сейчас кофейку выпить. А то у меня что-то в горле першит от этого сладкого коктейля.
Алёна отправилась на кухню, уверенная, что я последую за ней.
А я и последовал. Но её идею насчёт кофе я наотрез отклонил, ссылаясь на позднее время и на то, что после кофе не смогу заснуть.
- Мне надо сюда, - сообщила Алёна, и тут же юркнула в ванную.
Однако не скоро я дождался её возвращения - шум водопада длился целую вечность. Наконец, она предстала перед моим шокированным взором в моём зеленом халате на совершенно голом теле. Ни одна пуговица халата не была застёгнута. И надо было видеть её самодовольную, счастливую улыбку.
- Что это значит? - возмутился я.
- А что случилось? - уставилась она на меня с невинным видом.
- Разве я давал тебе повод так себя вести?
- Пожалуйста, не сердитесь на меня… Поймите, уже полночь. Куда мне теперь? Что мне делать?
- Прежде всего, прикройся хотя бы халатом, - я указал на низ её живота, где красовалась буйная курчавая поросль.
- Извините, - пропела Алёна плаксивым голосом, надеясь вызвать у меня жалость, и запахнула халат.- Не гоните меня… Можно, я останусь?
- Несерьёзно это, - ворчал я. - Ставишь меня в неловкое положение. Ну, какая нужда тебе здесь ночевать?
- Не хочу я ночью тащиться домой. Троллейбусы уже не ходят.
- Так я мигом такси вызову.
- Нет-нет! Не надо! - взмолилась Алёна, загораживая собой телефон.
- Зачем вся эта комедия? - начал я нервничать.
- Какая комедия?  Что я такого плохого сделала? Столько лет мы знакомы, вы же лучший друг моего отца.

Мне стало неудобно, снова я устыдился за свою подозрительность. Кончилось тем, что Алёна постелила себе в зале на диване. А я ушёл в спальню, очень взволнованный и злой на себя за свою беспомощность.
Неожиданный поворот событий сделал своё злое дело, и я никак не мог успокоиться. Постепенно сон всё же придвинулся и уже сладко обволакивал моё сознание. Но тут-то я и уловил своим чутким ухом слабое дыхание рядом с постелью. Я открыл усталые глаза, но в такой темноте трудно было что-то увидеть. Тогда я протянул руку, и наткнулся на обнажённые литые ноги Алены, стоявшей рядом.
- Что ты тут делаешь? - задал я не без раздражения глупый вопрос.
- Я думала, вы уже заснули, - виновато промямлила Алёна.
- И что тогда?
- Я бы легла рядышком, - жалобным голосом прошептала она.
- Зачем?
На этот вопрос Алёна не смогла ответить.
- Удивляешь ты меня. Как же ты меня удивляешь и разочаровываешь, - жестко пробубнил я. - Иди немедленно в свою постель и забудь сюда дорогу.
- Нет! - решительно заявила она.
- Как это - нет? - почти взвизгнул я.
- Не пойду к себе, - уверенным голосом добавила она.
- Не пойдёшь? Нет, видимо, с тобой надо по-другому обращаться, - взорвался я.- Нормальные слова, я вижу, на тебя не действуют.
Дав Алёне крутой отпор своим неподкупным тоном, я добился того, что она всё же вернулась на свой диван. Но ненадолго. Вскоре она взялась за дело с удвоенной энергией и настойчивостью. Правда, и эту атаку я благополучно отбил. Затем ещё одну. Кажется, у меня не было уже никаких сил, чтобы продолжать эту неравную борьбу, а ночь бежала неумолимо быстро.
- Слушай, я прошу тебя, Алёна… Ну, какая же ты… За что мне такое наказание? Дай хотя бы немного поспать, - взмолился я охрипшим голосом. – Можешь ты меня понять?
- Могу, - крайне вспылила Алёна. - Я все могу! Конечно, я ненормальная, - заключила она и демонстративно, со вздохом скорби ушла в зал. - Ненормальная, - вновь принялась она бурчать сама с собой. - А он, смотрите-ка, нормальный. Чистоплюй в беленькой рубашонке! С голубенькими запонками на рукавах! Сил моих не хватило, чтобы не запустить руки в его мягкие, пушистые волосы. Унижаюсь перед ним, старой обезьяной. Слепая горилла… Орангутанг на Цветном Бульваре.
Я внимательно слушал её и неожиданно затрясся от смеха, прикрыв лицо одеялом, чтобы не выдать себя.
- Сроду ни перед кем не унижалась, а тут нашёлся деятель литературы и искусства, - продолжала Алёна свой обличительный монолог, громко всхлипывая.
- Да пойми ты, глупая, не могу я, - не сдержался я. - У меня дочь уже в твоём возрасте.
- Ну, и что? Дикарь, какой лежит, а рядом любящая женщина его просит. Сгорающая от страсти!
- Перестань паясничать, Алёна. Что ты знаешь вообще о любви, коль ты так себя ведёшь? Завтра пуще прежнего полюбишь другого.
- Может, не полюблю, - она резво вскочила и, не дав мне опомниться, нырнула ко мне под одеяло.
- О, Господи! - заскулил я, вырываясь из её железных объятий. - Что ты вытворяешь?! Сейчас же марш в свою постель! - я с трудом отцепил её руки, крепко обвивавшие моё тело, и, поскольку она не хотела встать на ноги, волоком потащил её в зал.
- Ты вынуждаешь меня на крайние меры. Мне придется позвонить твоему отцу.
- Как вам не стыдно. Расстраивать лучшего друга в полночь. Какой позор. И я его ещё поддерживала в дискуссии о любви.
- Вот ты и не позорь его. Наверное, мне лучше вызвать милицию, что для тебя ещё хуже.
- Какой вы всё-таки консерватор. Никогда бы не подумала.
Я ушел в спальню, сокрушаясь:
- Такое придумать… Это же надо быть такой, - ворчал я в своей постели, тяжело дыша после возни с нею.
- Я вам совсем не нравлюсь? Не нравлюсь? Уродка я, да? Некрасивая, что ли? - с яростью кричала Алёна в своей постели. - Что вы за дикарь такой отсталый?! Почему в вашу башку я должна вдалбливать, что вы и я имеем сегодня право любить? Почему? Неужели я не нравлюсь вам?
- Да, ты мне сегодня не нравишься. Cвоим поведением. Больше того, ты мне вообще не нравишься - всем своим образом жизни. А что касается права любить, то тут ты вообще помолчи…
- Ах, вот как! По-вашему, я такая, что мне и любить нельзя? Ну, хорошо. Посмотрим, чья возьмёт, - и она снова, с ещё большей решимостью направилась ко мне.
Опасаясь быть застигнутым врасплох, я присел в постели, чтобы встретить её во всеоружии.
- Алёна… прошу тебя, не дури… Ну… совесть поимей. Поимей, говорю, совесть, - кряхтел я, борясь с нею, пыхтя и отдуваясь в явно неравной схватке, удивляясь её невероятной силе.- За что мне такая Варфоломеевская ночь?! Ну, не могу же я ломать тебе руки… Какой кошмар!
- Это вы устраиваете кошмар. Вы! – и, отпустив меня, отступила на шаг от моей постели, поправляя на себе взлохмаченные волосы.
- Какая же ты… Какая ты… Пользуешься тем, что я не могу поступить грубо. Нахально прёшь на меня, как бульдозер, не чувствуя стыда. Откуда только берутся такие девки? - успокаивался я и радовался, что выстоял и этот натиск.
- Я не виновата, что слишком поздно родилась. Виновата, скажи мне, упрямая башка, что я моложе тебя в два раза?
- Не хочу я с тобой связываться, вот и всё.
- Ну, почему, милый мой? - она впервые назвала меня на ты. - Почему, чудный мой?
- Потому, что ты… ненормальная.
- Сам ненормальный. Не знала я, что у моего отца такой лучший друг. Не знала, что у моей лучшей подруги такой отец.
- В том-то и дело, что ты единственная, любимая дочь моего друга. И это очень важно, между прочим.
- Ладно, спи… развалина мужского пола. Я и не хотела ничего. Просто хотела рядышком полежать.
Я поверил ей, искренне возликовал, и тут же поудобней расположил голову на подушке, чтобы забыть, наконец, весь этот невообразимый кошмар. Я ещё надеялся немного поспать.
- Спи… спи, неотразимый лицемер, - и хлопнула дверью.
«Пронесло! Все-таки пронесло», - подумал я с облегчением и гордостью.
Довольно длительная тишина в квартире окончательно убедила меня в полной своей победе над превосходящей силой агрессора. Таких даже до порога не стоит провожать. Да и сон тут же потянул меня в сладостную истому.
Но я ошибся: враг не дремал, а лишь отступил и затаился, терпеливо и расчётливо выжидая подходящий момент для нового, сокрушительного нападения. Не успел я уснуть, но уже витая в полудрёме, как почувствовал над собой обволакивающее тепло. Её душистые волосы свесились мне на лицо. Догадка осенила меня, и я встрепенулся, но было поздно – она уже сидела на мне верхом, упираясь своими крепкими руками в мои расслабленные плечи, обдавая меня жаром своего обнаженного тела. И я стал уже не противником её, а активным помощником.
- Симулянт! Ишь, какой притворщик, - приговаривала Алёна, всё более раскачиваясь. Столько буйной энергии хлынуло из неё, такая неистовость, что я имел все основания опасаться за свою новую тахту, ходившую ходуном с немилосердным скрипом. - О любви рассуждает, а сам, как до дела, в кусты… О-о-о! Мой Микеланджело… Мой Лучано Паваротти… Симулянт…
Когда она ушла, я не заметил, так как сразу же заснул. Впервые за последнее время я проснулся, как бывало раньше, в шесть утра. Никаких снов не помню, и чувствовал я себя удивительно легко.
Я подошел к окну и распахнул его створки. Солнце уже золотило дома и деревья, и это необыкновенно радовало меня.
Эта Алёна. Как я теперь посмотрю в глаза её отцу – моему лучшему другу Аркадию?
«И нашёл я, что горше смерти женщина, потому что она - сеть, и сердце её - силки, руки её - оковы, добрый пред Богом спасётся от неё, а грешник уловлен будет ею».


                ПОДАЛЬШЕ В ЛЕС

Суеты в нынешней нашей жизни многовато. Вырвавшись из всеобщего постсоветского беспредела, кое-как очнувшись от шокового состояния, мы чувствуем, что нас всё время неотвратимо куда-то несёт в круговерти. Казалось бы, пора остановиться, выжать из себя последние страхи и успокоиться. Так нет же, мы мечемся, суетимся по конторам, магазинам, метро, автобусам, витринам... Вдруг обнаруживаем, что наметившиеся надежды на нормальную жизнь вновь и вновь заглушаются отчаянием и страхом. А там, где отчаяние и страх, - там недовольство, нервные срывы, новые поиски виноватых. И находим: не так скоро налаживается всё то, что зверски разрушили, не так с нами обходятся, не так нас любят, всем наплевать на наши уникальные способности и таланты.

Всё это от усталости. Все мы страшно устали, невероятно измотаны. Надо осознать, что, прежде всего, нам необходимо успокоиться, отдышаться, отлежаться, как следует проветрить душу и мозги. Поэтому при первой же возможности надо собраться с духом, отряхнуться от бессмысленной суеты и страха, поспешить подальше в лес - к родным истокам. Там, и только там можно обрести крайне необходимое душевное равновесие.
Как только выдаётся свободный день, заскакиваю в любой автобус или метро и еду скорей подальше из города. И оказываюсь в чудном царстве, где все меня любят, все для меня поют, все меня ласкают...
Холмистые зелёные лужайки и поляны то тут, то там светятся белыми островками пахучей ромашки. В многоцветном хороводе переплелись ярко-золотистые лютики, сочно-малиновый клевер, рослый сиреневый чабрец. Пушистыми, невесомо-прозрачными шариками мерцают застывшие одуванчики. А в небольших ложбинках, всё еще сохранивших влагу, притаились, словно стеснительные невесты, таинственно-загадочные лилии. И я невольно вспоминаю своё далекое детство в сибирской деревне, когда босиком носился чуть ли не каждый день по таким райским лужайкам и диву давался множеству цветов.

Влечет к себе, манит лесная прохлада. Заберёшься подальше в смешанный лес, где всё естественно и первозданно - и на душе что-то меняется. Становится хорошо, спокойно. Незаметно для себя идут чистые светлые мысли. И сердце уже не колотится вразнос, а набирает ровный темп, стучит вдохновенно. Очень скоро ловишь себя на том, что чутко прислушиваешься к непривычным звукам: пению птиц, шелесту макушек деревьев и трав, стрекотанию кузнечиков, гудению шмеля ... Кажется, ясно слышишь полёты прозрачнокрылых стрекоз, перламутровых пчёл, порхающих белых бабочек. Даже крохотные муравьи, жучки, божьи коровки, пауки в своих серебряных сетях - все серьезно сосредоточены, все куда-то спешат, делают что-то нужное и важное - словом, работают неустанно, живут полнокровной, нормальной жизнью, и ни к чему им все наши бесконечные дискуссии и дебаты о том, как надо жить и работать.
...Откуда-то издалека потянул и сразу же задурманил голову смешанный запах поспевающей ржи, земляники, гречишного мёда. Я пошёл навстречу этому чудному запаху, и, замечтавшись, чуть ли не лбом ударился о могучее дерево. Солидный, можно сказать, древний вяз, - в нижней части ствола которого множество барельефов, изгибов, наростов, извилин, поворотов. И если вглядеться в него внимательно - на нём можно обнаружить столько загадочных, знакомых и незнакомых сказочных образов! Дерево это само по себе уже прекрасно, но если под ним ещё завтракают рыжие белочки, то вообще нет слов. А вот пень стоит, что царский стол. На таком не только посидеть - полежать можно...

Хорошо в лесу. Прекрасна лесная песня. Послушаешь её - и хоть на короткое время приобщаешься к постижению "тонкого" мира. Исподволь очищается сознание от хаотичных мелких мыслей, освобождается сердце от многоликой злой скверны, в таких огромных количествах витающей в среде нашего немудрого, чрезвычайно сложного городского обитания.
Воистину, во всякую трудную минуту надо бежать подальше в лес, подальше от всей нашей бессмысленной городской суеты.

Не поддавайся, вставай, дружок!
Ещё далеко до заката.
Пока не трубит охотничий рог -
лишь Муза тебе расплата.


                ПОСЛЕДНЕЕ ЖЕЛАНИЕ

С утра за окном пробежал небольшой дождик. Незаметно налетел, понагнал страху на воробьев и галок, да и смылся.
Мне вспомнилась деревня моего детства в далекой Сибири. Будь моя мать рядом, она непременно заметила бы, что утренний дождь, как и танец стариков, скоротечны.
Не успел я сделать зарядку и принять холодный душ, как дождя не стало. Но вслед за ним потянул пронизывающий ветер. Видно, как за окном листочки на деревьях продрогли и безустали дрожат в надежде согреться. Осень неуклонно добирается и до нас.

Весь день я провел дома. Так было задумано ещё накануне. Я решил разобраться в накопившихся за последние дни впечатлениях. Для начала позанимался аутогенной тренировкой, которой надеялся вернуть себе свежесть мысли.
Усевшись на стуле в непринужденной позе, следя за тем, чтобы дыхание было глубоким: медленный вдох-выдох-пауза-мысленное молчание! Потом про себя произносил: " Я спокоен, спокоен, спокоен". Но тут же вклинивались в сознание мысли о том, что вовсе не спокоен. Тем не менее продолжал: "Мои ноги расслабленны, тяжелые, теплые... Грудь, спина расслабленны, расслабленны, плечи расслабленны, тяжелые, теплые... Мышцы шеи, затылка расслабленны, расслабленны... Глаза, веки, брови, губы расслабленны, теплые... Мое лицо спокойно, расслабленно. На душе светло, умиротворенно... расслабленно... расслабленно... расслабленно..."

И тут я сладко, безмятежно заснул. Не проспав и пяти минут, я с ужасом увидел во сне, как какие-то огромные черные птицы разрывали меня, живого, на куски и жадно насыщались. Я грохнулся вместе со стулом на пол и, проснувшись, вскочил как ужаленный.
- Прочь от меня! - закричал я громко и принялся вышагивать туда-сюда по комнате.
Чего я боюсь, в конце концов? Смерти? Да кого же она минует, пощадит на этой грешной земле? Все мы будем там: кто-то сегодня, кто-то завтра. Каждому отпущено своё время. И какая разница, когда умереть - утром или вечером, если, выражаясь философски, протяжённость человеческой жизни по сравнению с вечностью лишь едва уловимый миг? Да и пожил-то я, повидал немало веселого и печального, радостного и горестного. Так чего же я боюсь? Не смерти же, в самом деле? Вряд ли. Насмотрелся я на эту смерть, не однажды встречался с нею лицом к лицу. И, между прочим, не дрожал перед нею от страха.

Однажды довелось тонуть в глухом, безлюдном месте, но невесть откуда появился человек и спас меня, уже беспамятного. Один раз заблудился в тайге - опять же нашла умница-овчарка случайного охотника. Другой раз, в детстве, упал с дерева в талую ледяную воду: ударился, потерял сознание, промок до нитки, но обошлось, даже не простудился. Бесчисленно раз летал вниз головой со скачущей лошади, но умудрился не сломать шею. Как-то ночью был окружён в тёмном переулке взбудораженной шайкой головорезов: осветив фонариком моё лицо, поняли, что я не тот, кого преследовали, и мне разрешили жить дальше. Самолёт, на котором я летел, никак не мог совершить посадку, казалось, уже не осталось шансов на спасение, но все-таки каким-то чудом благополучно приземлился.

Так что на грани смерти бывал довольно часто. И что характерно, в самые опасные моменты, когда до спасения оставались считанные секунды, почему-то само собой возникали мысли-молнии: "Господи, спаси!". И всякий раз, вернувшись невредимым в жизнь, я сам себе удивлялся, как это я, великий грешник-атеист, мог вспомнить о Боге. Мама мне объясняла это вполне однозначно: "Господь любит нас, он долготерпелив и милосерден. Но ты должен знать, что жизнь твоя в любую минуту может оборваться. И куда ты уйдешь с твоими грехами? Это же тебе идёт предупреждение - знак сверху. Покайся, сынок, обратись к Богу. Невозможно жить на этой земле без его благоволения". А я всю жизнь шатался по свету, считая себя много знающим. Со всеми спорил и отрицал, и всем доказывал, что Бога придумали люди. И с матерью спорил, необыкновенно огорчая её.

Всю жизнь мать напоминала мне о том, чтобы я открыл своё сердце для Бога. И в последней нашей встрече, когда я приехал к ней из России на Украину, где она жила у моей старшей сестры, тоже не упустила возможность напомнить мне о главном.
- Сынок, всё ли ладно в твоей жизни? - спросила она так, словно знала, что это наша последняя встреча.
- Всё у меня хорошо, мама, - успокаивал я.
- Я сомневаюсь,- почти шепотом, беспомощно пролепетала она.
- В чём ты сомневаешься, мама?
- Я сомневаюсь, всё ли я сделала, чтобы открыть тебе главное. Не сумела я, - горестно заключила она. - Не дала тебе светлого ума-разума... Сынок, ты мог бы исполнить моё последнее, самое заветное желание?
- Конечно, мама. Если это только от меня зависит, то я обязательно исполню.
- Обратись к Богу. Оглянись вокруг и прозрей. Не ищи никаких доказательств. Я знаю, ты не признаёшь церкви, считаешь, что там одни лицемеры. Так ведь и не обязательно искать Бога в церкви. Ищи его … в душе своей. Ищи его самого. Открой для него своё сердце - и он сам к тебе придёт.

Это были последние слова моей безграмотной матери. Теперь я, одолевший много разных наук, слышу её голос лишь в моих воспоминаниях. Очень сожалею об этом. Была бы она жива сегодня, я мог бы её порадовать. Я сообщил бы ей, что она была права. Бога можно и нужно найти, но не в церкви, и не в священных писаниях.
Нет, мне теперь решительно нечего бояться. Всё, что мне суждено волею всевышнего, всё это я должен пройти безропотно и терпеливо. И тут я обязан, прежде всего, моей матери, ненавязчиво, но неуклонно направлявшей меня, как она говорила, на главную линию жизни.
Настало моя очередь так же ненавязчиво и терпеливо помочь Анжелике, моему единственному ребенку, найти главную линию жизни. С этой мыслью я и направился к ней домой.
Я застал дочь в прекрасном расположении духа, с куском бисквитного пирожного в руках и в ночной сорочке.
- Па, это ты? - спросила, едва приоткрыв дверь. - Вот удивил. В кои-то веки явился и так неожиданно. Помоги мне доесть пирожное.
- Пожалуй, и помогу, если с горячим чайком.
Мы сидели за маленьким кухонным столиком, ели пирожные и с интересом, будто сто лет не виделись, смотрели друг на друга. Дочь с надеждой и сдержанным восторгом настроилась услышать самое желанное, связанное с её мечтой купить чудо-шубку. Я сосредоточился на мысли о том, как бы сообщить ей свою новость с наименьшими для неё душевными потерями. Мне стало вдруг не по себе от того, что вот вынужден испортить ей настроение, лишить её заветной мечты. Но делать было нечего, и я начал издалека:
- Как там матушка твоя поживает? Письма получаешь от неё?
- Маманя поживает - что надо. Пишет, что устроилась на клёвую работёнку - администратором престижного ресторана!
- Ого! В самом деле - клёвая. Осуществилась, наконец, её давняя мечта, - с нескрываемой иронией заметил я.
- А что, плохая профессия?
- Профессия не плохая, да не для педагога. А ты ведь по образованию тоже педагог.
- Ну и что? Очень мне надо нервы трепать в школе?
- Но ты же, дочка, обучалась этой благороднейшей профессии. Ты же, я помню, мечтала о ней.
- Мечтала. Потому что дурой была.
- Ах, дочка, обидно мне за тебя, не туда тебя повело. Поверь, не туда.
- Значит, всех ведёт туда, а меня - не туда?
- Да кто они, эти все? Обыватели, не ведающие, что творят. Когда-нибудь насытятся они, нахапают всего навалом. А дальше что? Чем заполнят свои души, когда понахватают всего вдоволь?
- Ой, па, опять ты за своё. Пойми, всем хочется жить получше.
- Что, по-твоёму, означает лучше? Если ты имеешь в виду модные тряпки, то далеко не все пустились в лихорадочную погоню за этим лучшим. Добрый человек ищет, как бы лучше раскрыть свои душевные качества.
- Не всем же быть идеалистами. - Анжелике хотелось как-то незаметно повернуть беседу в иное русло. - Дай-ка, налью тебе ещё чайку.
- Налей, - согласился я. - Нет, Анжелика, это не дело, когда педагог идёт работать в ресторан, как твоя матушка, или торгует за прилавком, как ты. Зачем?
- Затем, что очень даже неплохо быть хозяйкой злачного заведения.
- Вот именно, злачного - потому и плохо... Пошла бы ты лучше в школу да занялась бы своим делом. Тогда ты многое поймёшь. Очень мне хочется, чтобы ты вернулась к себе, к той девочке, которую я знал лет пятнадцать назад. Помнишь, как мы с тобой на велосипедах ездили в лес?
- Еще бы! Такого леса, как в нашей Сибири, я нигде больше не видела.
- Он и здесь прекрасен! Лес, Анжелика, везде прекрасен, если с ним общаться. Ты просто редко бываешь в лесу. Помню, когда мы с тобой гуляли в лесу, из тебя так и лучилась радость: каждый новый цветок, или запах, или звук приводили тебя в неописуемый восторг.
- Так то было в детстве. В таком возрасте все всему удивляются.
- Это верно. Но способность радоваться и восхищаться мы можем сохранить на всю жизнь.
- Па, если бы ты вместо чая выпил вина, я бы подумала, что ты малость окосел. Ты такой смешной сегодня.
- Чем же я такой смешной? - я встал из-за стола, подошёл к сидевшей дочери и приобнял её. - Знаешь, дочка, я бы много отдал за то, чтобы ты вернулась к той восторженной девочке из Сибири. Мне кажется, если б ты вернулась в школу - к ученикам, жизнь твоя изменилась бы к лучшему. Знаю, там нынче работать очень трудно, сложно. Но всё-таки там твоё призвание. Общение с детьми, творчество побуждают думать, искать, а это и есть настоящая жизнь. Ну, чего достигла твоя мать в вечной погоне за тряпками? Неужели ты хотела бы повторить её судьбу? Правда, у неё есть дочь, такая умная и красивая. А ты и в этом можешь не успеть.
- Па, давай сменим тему, а? Хорошего понемножку. Будет и у тебя внук, чего зря волноваться.
- Я был бы счастлив. Ах, как бы я был счастлив, если б ты подарила мне внука!
- А я была бы не меньше счастлива, если б ты подарил мне шубку.
- Анжелика, я куплю тебе шубку. Только не сразу.
- Вот этого я понять не могу. Ну, какая тебе разница, когда купить, если уж решился?
- Анжелика, шубка - это потом, потом... Ты знаешь, я должен тебе кое-что сказать. Только ты не падай в обморок. Хорошо? То, о чём я сейчас скажу, вовсе не значит, что я не куплю. Пока дело дойдёт до твоей шубки, я найду нужную сумму. А пока... пока я всё свои сбережения... Ну, что ты смотришь так испуганно? Все свои деньги я перевёл в открывшийся недавно детский приют для бездомных.
- Мама родная! Держите меня! - дрожащим голосом, с болезненно искаженным лицом провыла Анжелика, наливаясь пунцовой краской. - Это же чистейшая афера. Тебя надули, как последнего лоха.
- Исключено. Я знаю этого прекрасного человека. Чтобы спасти обездоленных ребятишек, он продал свою квартиру и дачу, выкупил старую усадьбу опустевшей сельской школы, организовал приют, и живёт там вместе с детьми-сиротами, которых собрал из подвалов и чердаков.
- Я так и чувствовала, что ты пришел с недоброй вестью. - Анжелика резко встала, так же резко отвела протянутую к ней мою руку и, шатаясь, ушла в спальню.
Чувствуя себя виноватым, я пошёл за нею. Но Анжелика рухнула на тахту и истерично зарыдала.
- О, Господи! - тяжко вздохнул я, и вышел из душной, с устоявшимся едким запахом потного белья, спальни.
Растерянный, не зная, как быть, я машинально надел свою куртку и удалился восвояси.

На улице был тёплый солнечный день. Но не было уже той прежней легкости, и куда-то исчез праздник души. Знакомые тревоги и беспокойства навалились на меня с новой силой. Господи, дай ясности ума и терпения.