Рута Менсерен гл. 6

На степь опускались сумерки. Всадник, находившийся на вершине пологого холма, молча подставил лицо последним лучам заходящего солнца. Скуластым и обветренным было это лицо. Смуглая кожа и узкий разрез глаз говорили о том, что этот человек – зеркут. Всадник был облачен в толстую кожаную куртку, покрытую прямоугольными металлическими пластинками, и такие же штаны. Круглый щит и круто изогнутая сабля были приторочены к луке седла. Длинное копье торчало позади, в специально устроенном деревянном башмаке. Никаких украшений на зеркуте не было, зато конская сбруя вся была отделана серебром. Воин, с абсолютно непроницаемым лицом, смотрел на скачущего к подножью холма гонца. Тот сильно отличался от зеркута. Был белолиц, сероглаз, и явно чувствовал себя не в своей тарелке – постоянно оглядывался по сторонам, несмотря на то, что скакал галопом. Одет он был в коричневый бархатный колет, черные кожаные штаны, до колен стянутые голенищами узких кавалерийских сапог, и сильно походил на свена или непражца. Тем более что рукоять сабли, висевшей на искусно вышитой перевязи, была слабо изогнута, на непражский манер. У подножья холма, всадник осадил коня, и затем направил его прямо в сторону зеркута. Подъехав поближе, учтиво поклонился, не слезая с седла.
- Приветствую уважаемого посланника великого бата Бодрука!
Зеркут молча кивнул, словно соглашаясь с тем, что один – уважаемый, другой – великий, а третий – неизвестно кто.
Гонец слегка понизил голос. Шептать в степи – дело бесполезное.
- Кнеталь Ладер Корубик велел передать свое почтение и слово для ушей великого Бодрука.
- Я – уши великого Бодрук-бата! – торжественно пояснил зеркут, - расскажи мне, а я передам слова твоего кнеталя великому бата…
- Именно так и сказал мне высокочтимый кнеталь Корубик, - кивнул посланник, коверкая зеркутские слова, но при этом, верно передавая смысл сказанного, - что встретит меня не какой-нибудь скотник, а доверенное лицо самого бата Бодрука…
Глаза зеркута на мгновение полыхнули диким гневом, но воин сдержался. Пальцы его словно нехотя погладили оголовье рукояти сабли.
- Я – первый сарбат первого тумара великого Бодрук-бата, Нарзыг Бенекештай. Велел ли тебе твой господин скрыть от меня твое собственное ничтожное имя?
Непражец медленно поправил перевязь, как бы невзначай придвигая рукоять сабли повыше.
- Я – долен Збыдр Решило, доверенное лицо кнеталя, – доволен ли ты оказанной честью, или в чем другом испытать меня хочешь?
Произнося эти слова, долен Збыдр вызывающе вздернул подбородок, отчего сразу стало видно, насколько он молод и горяч. Легкий пушок, пробивающийся у юноши на подбородке и верхней губе, вызвал презрительную усмешку зеркута. Он отрицательно покачал головой.
Долен Решило, ещё какое-то время ожидал ответа, затем снисходительно кивнул.
- Тогда слушай. Ольгерд Крочева посылает в помощь бата Танхану сильный стяг, примерно вашему тумару равный. В знак дружбы посылает, и в знак полной бата Танхана поддержки. Вашим сарбатикам его уничтожить – раз плюнуть – в стяге один молодняк, добровольно вызвавшийся. Но вот если доберется до Танхана хотя бы сотня – и все дело по-другому обернется. Как именно – не мне тебе рассказывать. На то у Бодрук-бата поумнее слушатели найдутся.
Нарзыг по-волчьи приподнял верхнюю губу – оскалился крепкими желтыми зубами. Вроде как рассмеялся. Были у Танхан-бата явные враги, были и скрытые друзья. Скажем северные племена, имевшие собственного бата и под руку Танхана не входившие. Больше того, время от времени походы устраивали друг на друга – Танхан и северяне. Однако, как говорят, северный бата Ширак с неодобрением отнесся к тому, что Бодрук выступил против Танхана – законного бата центральных, западных и южных зеркутов. Сразу Ширак поддержать Танхана не решился, желая сперва узнать мнение властителей сопредельных государств -  в первую очередь Непража. Северянин не собирался воевать с непражцами – по опыту прошлых войн знал, чем это обернется. Гораздо лучше примкнуть к сильному стану, с удовольствием наблюдая, как непражская конница топчет мятежников, а потом в общей дележке поучаствовать на законных основаниях. Кое-кто из советников, пытался склонить Ширак-бата поддержать Бодрука – дескать, помоги слабому против сильного. А когда оба ослабнут – приходи и бери, что душе угодно. Но Ширака не зря называли «ытламын кансак» - «осторожный лис». Сначала все просчитывал, годами мог выжидать, а потом действовал наверняка. И так действовал, что за пятнадцать лет подмял под себя все северные племена. Пережил три попытки переворота, семь покушений на свою сиятельную персону и две войны с непражским кнехом, после которых и зарекся открыто выступать против непражцев. За последние три года, Ширак-бата восстановил поредевшее войско в прежних размерах, и его вмешательство сильно осложнило бы жизнь Бодруку.
- Где и когда? – коротко спросил Нарзыг.
- О том кнеталю ничего не известно, - Збыдр пожал плечами, - приготовления держатся втайне, время и направление похода скажут в самый последний момент. Если узнает кнеталь – сразу же пошлет вестника. А не узнает – так, слова кнеталя Корубика повторяя, скажу: бата Бодрук половину степи в кулаке держит, ни одна мышь без его ведома не проскользнет. Стало быть, если появится в зеркутских степях тысячный стяг, не иголка же в стоге сена – узнает об этом Бодрук, все равно от кого. Лишь бы сумел уничтожить его раньше, чем Танхан вышлет подмогу.
- Ничего важного ты не принес, щенок, – плотоядно осклабился зеркут – только коня понапрасну гнал. Зарубить тебя что ли, а кнеталю голову твою послать вместо ответа?
- Уж лучше я твою захвачу, - насмешливо ответил долен Збыдр, - покажу кнеталю Корубику диковину – говорящую баранью голову. Да вот беда, боюсь завоняется в дороге…
Молнией вылетела зеркутская сабля из ножен, но непражец был настороже, и мигом выхватил свою.
- Нельзя, - с сожалением сказал он, наставляя кончик сабли на Нарзыга, - должен я с докладом к кнеталю вернуться, а ты к бате своему…
Зеркут внимательно оглядел свой клинок, прищурился, проверяя заточку.
- Надеюсь, в следующий раз, именно тебя Корубик пошлет с вестью, как собаку, спущенную с поводка…
- Если надежда твоя сбудется – это будет последняя твоя удача в жизни! – долен Решило дернул за повод, разворачивая коня. Бенекештай тихо засмеялся, вкладывая саблю в ножны.
- Боюсь, сабля моя ржавчиной покроется, в ожидании тебя! – крикнул он вслед.
- У хорошего воина сабля не ржавеет! В следующий раз научу тебя, как надо за оружием ухаживать! – не замедлил с ответом Збыдр, и довольный собственным остроумием, пришпорил коня.

Над Липницами забрезжил рассвет. Медленно, словно насыщая воздух частичками света, поначалу редкие солнечные лучи множились десятками иголок.  Пропитанное темной ночной влагой небо, нехотя поддавалось. Рута утомленно прикрыла глаза. Вот уже которую ночь она не могла уснуть. Веки слипались сами собой, но тело болело так, что, в то же мгновение девушка широко распахивала глаза и бессмысленно таращилась на темный обомшелый потолок. Рута знала, как себе помочь – отвар-семитравник снял бы боль, и подарил крепкий сон. Но к ней никого не пускали, а от стражников, приставленных к ней, помощи не дождешься. С утра до вечера, недовольные порученным делом, солдаты играли в кости. За девушкой, по собственному желанию, присматривала косорукая деревенская дурочка, которая обмывала её избитое тело, меняла повязки и прикладывала обжигающие припарки, одобрительно мыча, когда Рута начинала стонать. Припарки были из полыни, на которую добровольная нянька не скупилась так, что пропах весь сарай. Стражники морщили носы, но понимая, что с дуры спрос невелик – лишь добродушно переругивались с ней. Переломанные кости потихоньку срастались, но когда у девушки хватало сил взглянуть на свои руки – она с ужасом видела, как они почернели от побоев. Сколько пролежала в беспамятстве – не помнила. Может неделю, может и больше. Пару раз заходил пожилой, седобородый долен. Вставал у изголовья, внимательно разглядывал, качал головой и негромко спрашивал что-то у стражников. Те, судя по интонациям, отвечали что-то малоутешительное. Дважды заглядывал староста. Исподтишка, порог не переступая. Но из-за постоянных болей, у Руты резко обострилось слуховое и зрительное восприятие – мигом выхватила и любопытный глаз, и половину бороды, высунувшиеся из-за двери. Но ей было не до старосты. И вообще не было никакого дела, до того что с ней будет дальше. Рута пыталась выжить, и это было трудно. Бесконечные боли так истощили её организм, что казалось – умереть гораздо проще. Но смерть не приходила. Избитое тело сопротивлялось как могло – и боли от этого становились все сильнее. Тогда Рута начинала твердить как заклинание: подорожник, зверобой, золотарник, живокость, чемерица…. Дальше вспомнить почему-то не удавалось, но девушка пыталась снова и снова. Это помогало притупить боль.
О том, что произошло у реки, Рута старалась не вспоминать. Но против воли, снова и снова возвращалась в тот ужасный день. Когда один из парней попытался схватить её – вырвалась. Откуда только силы взялись? Тогда он размахнулся и залепил ей пощечину. На ногах она устояла. Парень замахнулся снова, злорадно скаля зубы. И вот тогда пришло это…, то чего сама Рута всегда боялась и всеми силами пыталась не выпустить наружу. Сильное темное чувство заволокло разум, с яростью и ненавистью вырвалось наружу, рождая высокий горловой звук. Рута закричала. Парень резко схватился за живот, молочно побелел лицом и, скрючившись, рухнул ничком. Его дружок, нерешительно стоявший в сторонке, охнул и резво отскочил назад.
- У…убила! Риньшу ведьма убила! – завопил он, таращась на девушку, и выставив трясущиеся пальцы крестом. Рута надрывно застонала. Облегчения не пришло. Крик по-прежнему рвался из горла. Она обхватила себя обеими руками за горло, согнулась в три погибели. И тогда парень подскочил и ударил её кулаком. Причиной его смелости оказались люди, проходившие неподалеку. Заполошный бабий вой Рута уже не слышала. Прибежавший на зов мужик, принялся топтать её ногами. Рута свернулась в комок, пытаясь прикрыть лицо и живот. И не сразу поняла, что ударов стало гораздо больше, а вокруг неё толпятся люди и кричат что-то с бешеной злобой. Больше Рута ничего не помнит, словно отшибло память. Пришла в себя уже в сарае. Одутловатое лицо деревенской дурочки, хриплый гогот стражников, и боль…. Бесконечная, как небо, глубокая как колодец, назойливая как слепень…и слепая, как ночь.
Временами девушка принималась твердить самой себе как заклинание: «Я выживу. Я выживу». Потом наступал период отчаяния, и Руте хотелось одного – умереть. Но смерть не приходила, а жизнь дарила новую и новую боль. И пожаловаться было некому – не дурочке же этой плакаться? Между тем, эта Марылька-дурочка – возилась с Рутой как с собственным ребенком. Обтирала мокрым рушником, расчесывала спутавшиеся волосы, кормила с ложечки, пела ей колыбельные песенки. И когда Руте наконец удалось заснуть, радовалась несказанно. Однажды, когда силы девушки были на исходе, а боли совершенно нестерпимыми, в сарае появился святник Иллирей. Был он невозмутим, и разглядывал «ведьму» с самым бесстрастным видом. Притихшая, испуганная Марылька, протянула к нему обе руки, словно взывая к милосердию, и что-то жалобно замычала. Тот покопался в своей сумке и достал замызганный холщовый узелок.
- Вот, заваришь и дашь ей выпить. Только немного, а то совсем не проснется, – поправил сползшую лямку, и уже уходя добавил – каждый вечер, перед сном. Все поняла?
Марылька усердно закивала головой, замычала благодарно. Говорила она вообще через раз, хотя все понимала. И песенки, которые она пела Руте – боже, что это были за песни! Только по интонациям и догадаешься – о чем поет. Но интонации всегда были верные, и большую часть Марылькиных песенок её подопечная угадывала. В тот вечер Руте впервые удалось крепко заснуть. И первое, что увидела проснувшись – опухшее Марылькино лицо. Не спала ведь – всю ночь караулила.
Через месяц Рута попробовала ходить. Голова кружилась, а ноги совсем не слушались. Марылька кинулась под руку, обхватила, помогла встать. Пять шажков по прямой, и Марыльке пришлось чуть ли не на руках тащить её обратно до постели. В последующие дни дело пошло на лад. Правда стражники из сарая не выпускали, но Руте хватало и того пространства, что было. Лоб покрывался испариной, вроде бы ушедшая боль, вновь подавала о себе знать короткими редкими тычками: «Я тут. Я не сплю. Я никуда не ушла». Скорее всего стражники доложили начальству о ведьме, потому что всего через пару дней, как Рута начала ходить, в сарай вновь наведался тот седобородый долен. Взмахом руки выдворил наружу солдат, покосился на Марыльку, придвинул поближе чурбак, служивший попеременно – то столом, то стулом, и уселся. Рута не дожидаясь приглашения – села на свою лежанку, напротив него. Что от этого человека зависит её дальнейшая судьба – она догадывалась. Кое-что обронили в разговоре стражники – именно этот долен не дал её сжечь на костре. Спас, с какой целью – Свез его знает, добротой и сочувствием от него и не пахнет.
- Оклемалась? – коротко спросил полусотник. Рута молча кивнула головой.
- Знаешь, что тебя ждет?
Девушка пожала плечами. Откуда ж ей знать?
- Суд доларя будет. И коли сразу на костер не пошлют, то на крайний случай отправят в заточение. Чуешь, девка?
Рута подумала немного, и снова молча согласилась. Живерока довольно кхекнул.
- Но выход есть. Интересует? Да, что ты как немая, все головой киваешь?! Да или нет?
- Да.
- То-то же. В зеркутские степи стяг уходит скоро. В такой поход ни один лекарь добровольно не согласится. Да и не согласился никто. Потому ведьм вроде тебя набираю, чтобы раны заговаривать могли, да травами лечить. Разумеешь в травах ведь?
- Разумею.
- Вот и хорошо. Не одна там будешь, ещё троих я сговорил. А коли назад вернетесь – совсем другой разговор у доларя будет. Да что там доларь – сам пнинский кнеталь  Олива тебе оправдательную грамоту подпишет – ступай куда захочешь. Согласна?
Рута скривилась в горькой усмешке.
- А куда мне деваться – согласна. Только не ведьма я…
- Ведьма ты или нет – про то один Свез знает, - отрезал полусотник, - а мне главное, чтобы дело знала, и до поры до времени язык за зубами держала. Ясно?!
- Ясно.
- Хорошо, коли ясно. Ещё дня три здесь посидишь, а потом отправлю тебя в Стечны. И не вздумай пытаться сбежать – во всем Непраже спокойного уголка не сыщешь. Поняла?
- Поняла, - девушка покорно кивнула. В самом деле, куда ей деваться, когда никто не ждет? ? В судьбу Рута и верила, и не верила. Но испытания, посланные ей Свезом старалась принять как должное. Вот и теперь – жива осталась, да в безлюдные зеркутские степи ехать – на погибель верную. Все же лучше, чем на костре. А вдруг это Свез её стойкость испытывает? Вернется стяг из похода, и Рута вернется. Найдет себе тихое пристанище, домик-хибару. Огородик посадит, пару козочек заведет – и станет жить спокойной тихой жизнью, никому не мешая…
- А можно мне из сарая выходить? – неожиданно спросила она, - хочется свежим воздухом подышать, на солнышко поглядеть…
Полусотник покачал головой, словно поймав её на хитрости.
- Нет, не думаю. Если увидят тебя липничане – придется твои кости по всей деревне собирать. Сиди пока в сарае – все надежней. И мыслей глупых поменьше возникнет.
Рута приложила руку к груди.
- Я бежать не собираюсь – напрасно вы подумали. Коли дано мне такое испытание – я принимаю его. А что на солнце хотела поглядеть – так ведь любое живое существо к нему тянется…
Долен Демшан пощипал ус. Ведьма изъяснялась порой как самая настоящая доленка. И вообще на деревенских нисколько не походила. Должно быть, отец доленом был, или воспитание в хорошем доме получила.
- Сказано тебе – покуда не выходи. А на солнце поглядеть успеешь ещё, в зеркутских степях его с лихвой. Даже ещё захочешь, чтобы его поменьше было.
С этими словами, долен полусотник поднялся и направился к выходу.
- Если нуждаешься в чем – скажи. Еды, питья – от своего стола присылать буду. Одежду там поприличнее – Нердяге прикажу собрать. Если что – к солдатам обращайся, они за тобой, как за доленой важной следить будут.
Полусотник и в самом деле, выйдя наружу, что-то сказал солдатам. Те в ответ довольно заржали. Марылька, все это время сидевшая тихо, как мышь, стрелой сорвалась с места. Кинулась к Руте, ухватила её за руки, так что девушка чуть не взвыла от боли. Дурочка замотала головой, замычала что-то умоляюще, неотрывно глядя Руте в глаза. Пыталась от чего-то отговорить, предостеречь. От чего – Рута понимала, но ничего поделать не могла. Просто обняла Марыльку, прижала её голову к своей груди и начала гладить. Дурочка затихла, изредка влипывая. А Рута начала рассказывать ей, дуре бестолковой: о жизни своей прежней; о том, что пришлось пережить; о мечтах своих наивных…. С кем же ещё пооткровенничать, кто никому не расскажет?
Два дня после этого Марылька в сарае не появлялась, и Руте пришлось самой умываться, и причесываться. К счастью, стражники, после визита долена Демшана, стали весьма обходчивы и предупредительны. Угождать не угождали, но и просьбы её выполняли без ворчания и обычных ухмылок. Воды принести там, или колбасу поджарить на костре…. Самый молодой из них притащил девушке охапку полевых цветов, с сором вперемешку. И смотрел при этом жалостливо так, как на больную собаку, которой жить осталось пару дней…
Марылька появилась к исходу третьего дня. Протиснулась мимо стражников, и бросила к ногам Руты сумку. Рута ахнула – сумка была её. Каким образом Марыльке удалось её отыскать, чего ей это стоило – спрашивать было бессмысленно. Сумка была полна, чего с ней сроду не случалось. Рута подняла её и раскрыла. Кульки, кулёчки, узелки и даже пару скляночек – от них пахло травами. Ценнее подарка Рута в жизни не получала. На глаза навернулись слезы. Подалась вперед, чтобы обнять Марыльку, но та отшатнулась, прикусив нижнюю губу. Посмотрела жадно, словно пытаясь запомнить. Долго смотрела, а потом резко развернулась и убежала. Больше Рута её не видела.
На следующее утро снаружи заскрипела телега. В сарай зашел крайне недовольный жизнью молодой долен. Судя по тому, как засуетились стражники – высокого звания. Отдал несколько приказаний, оглядел брезгливо лежанку и, не глядя на девушку, предложил ей собираться в путь. Рута была готова уже с ночи. Быстро ополоснула лицо в кадушке с водой, накинула свой залатанный дорожный плащ, сумку через плечо – и готова. Староста прислал на днях холщовую рубаху и такую же юбку. Остальное принесла Марылька. Рута починила как могла, благо иголка с ниткой в сумке нашлась.
На дворе уже ждали десяток конных стражников. Долен молча указал девушке на телегу, и вскочил на коня, которого подвел один из солдат. Все также не глядя, и не дожидаясь пока Рута усядется на телегу, тронул шпорами коня и двинулся легкой рысью. Рута осторожно уселась на край телеги, пристроив сумку на коленях, и только тихо вздохнула. Впереди была неизвестность.