Слёзы Камней. Голоса в Звуке

     Вращаются жернова Времени, мелется мука событий, горячо пекут печи сообществ и духовки союзов, но  хлеб в булочной за углом по-прежнему чёрств.
     Люди! Не тормозите.

     Жернова Времени неостановимы, и всё громче скрежещет ось Космогенеза, всё сильней громыхают два каменных диска нашей тленной жизни – ты и я…  Мы будем тереться друг о друга шершавыми чувствами  и т     Вращаются жернова Времени, мелется мука событий, горячо пекут печи сообществ и духовки союзов, но  хлеб в булочной за углом по-прежнему чёрств.
     Люди! Не тормозите.
     Жернова Времени неостановимы, и всё громче скрежещет ось Космогенеза, всё сильней громыхают два каменных диска нашей тленной жизни – ты и я…  Мы будем тереться друг о друга шершавыми чувствами  и тяжёлыми сердцами, измученными телами и больными душами, нужными делами и ненужными словами, пустотой любви и полнотой трудов, схожестью сознаний и разностью причин нашей ненависти к самим себе, - пока не рассыплемся серыми булыжниками по дороге...
     И тогда руины тебя и руины меня больше не столкнутся, и даже громких слов о любви земной мы не скажем, этим отличаясь от остальных. Наши частички под грузом привычных каблучков и подошв станут перешёптываться, говоря ту правду, что никто не услышит, ибо не захочет признать.
 - Снова парочка прошла, рука в руке! – мечтательно, словно видя себя вместо одного из прохожих, скажешь ты.
 - И дай им Бог  не слишком крепко руки сомкнуть! – отвечу я, - Пусть они вовремя предоставят друг другу право смотреть куда-либо кроме как в любимые глаза.
 - Да, - чуть шаркнешь ты песчинками у бордюра, - Даже любимое становится презренным, если ничего нелюбимого нет…
Я заключу, подскочив из-под колеса велосипеда мальчишки, уверенно:
 - Жди, скоро и они будут лежать рядом с нами… Только не станем их слушать и ничего им не скажем! Ладно?
 - Конечно, - прошуршит галька под резвыми лапами породистой собаки, спущенной с поводка побегать, - Я никогда не смогу ни понять кого-то, кроме тебя, и ни…
 - Не надо! Не говори, что это, должно быть, ЛЮБОВЬ…
 - А что это?!
 - Это смерть, и мы близки потому, что легли рядом в один миг… В смерти познаётся ничтожная суть земной любви, ибо мёртвые не чувствуют Времени… Не должны, вроде.
     И вдруг некто, невыносимо глупый, схватит именно тот камешек, который был моей Личностью, и швырнёт его в кусты. Пробив листву, я окажусь у берега реки на песке, скатившись по склону. Вот и всё… Только твой пронзительный крик, едва уловимый отсюда моим слухом:
 - О! Булочная полна горячими, свежими калачами!
Пройдёт ночь, и речка станет полноводнее, - это КАМНИ, источая слёзы, сохнут.
     Пройдёт век… Или десять веков, или – тысяч… Ни речки, ни улицы, ни булочной, ни людей, ничего. Прострется серо-жёлтая, охристая пустыня с плевками слюды под дюнами. А мы вновь сможем перетираться друг о друга, и ничья рука не отделит песок от песка, вздох от вздоха. И мы смешаемся, похоронив под собою жизнь за то, что она убивает любовь. Нам уже не будет больно, как прежде,  стукаться и трескаться, песчинки не могут оцарапать друг друга, - они лишь становятся мельче.
     Самум закружит нас в знойном танго.
 - Я люблю тебя! – шуршит ветка саксаула.
 - Я тоже тебя люблю, - отвечает перекати-поле, случаем занесённый со степи.
 - Неужели жернова Времени встали? – спросишь ты.
 - Нет, они обратились в пустыню Вечности, а где-то время идёт, и даже бежит, но мы от него убежали, - радостно заключу я, ссыпаясь в вечерние тени под дюну с гребня песчаной волны карликовым оползнем, будто впрямь я – стихийное бедствие, а не горсть песка.
 - Впрочем, - добавлю я, доверяя прохладным ветеркам с далёкого моря свой голос шорохов, - Ты можешь вернуться. Лети к волнам, и они нас размоют.
 - Нет! – пискнет иссохшим стволиком верблюжьей колючки твой испуг, - Ни за что! И скоро мы совсем перемешаемся, и потеряем разницу меж нами, не будем больше ни тобой, ни мной, а, значит, мы станем любовью.
     Упала ночь, и больше не прозвучало ни слова. Спи мёртвым сном под такою огромной Луной! Я не скажу тебе, что мы можем слиться навек в зеркале, в которое смотрится человек, презирающий себя или, наоборот, слишком самовлюблённый, - зеркало расколется тут же, покинув отвратные для любви руки, и всё начнётся заново. Нас разбросают порознь, и мы вновь придём друг к другу через века, похоронив под собою ту жизнь, что убивает любовь без устали, не веря, что она – бессмертна...
     О, моё дополнение плоти и души, зачем тебе даже думать о том, будто нас возродят в сиянии, как оконное стекло?! У окон ждут…  В окнах провожают взором любимых, чтоб в дверях встретить разлуку. Для ночного путника в непогоду ни в одном окне не замаячит приютом лампочка, грея своим жёлтым лучом сердце, и не важно, согреются ли ноги. Зато никого никогда не привлекает то окно, в котором свет не гаснет по ночам много лет в ожидании случайного странника… Ах, свет лампочки моей Вечности! Окна трещат от мороза или ссыпаются под обстрелом хулиганья, но большинство стекол мучительно долго торчат в своих тесных рамах, а всё то, чем наша любовь исцелялась и крепла, люди нередко предпочитают им не показывать… Да, окна распахивают навстречу теплу и веселью, и захлопывают пред ненастьем. О, чего это я?! У нас ведь ещё УЙМА ВРЕМЕНИ и ПЕСКА!
     …Настойчивые звонки в добротную дверь. Она тихонько подкралась к глазку и быстро убралась вглубь комнаты: «Черт! Это опять он… Надоел!» Он уверенно обратился из-за неприветливой двери: «Милая! Ну открой же, я знаю, что ты дома». – «Для тебя меня нет!», - осмелилась выкрикнуть она, густо покраснев от волнения. Долго ли звучал ещё этот нелепый диалог, и были ли уговоры, - это не столь важно для понимания финала.
 - У-у! Любовь! На, схавай, злосчастная! – сквозь зубы процедил он, сверля гневным взором пустой, круглый, холодный глазок, и, не сдержав досады, вдавил в стеклышко горящий окурок выкуренной сигареты.
 - Ой! Жжёт! – пискнула Любовь и почернела, оплавившись.
 - Ах! Я трескаюсь! – заметила Смерть и покрылась узорами сколов.
     А она глубоко вздохнула, взяла себя в руки, сдержала слёзы и, под задорные треки в плеере пошла стряпать и печь торт, хоть и не помнила, что за праздник сегодня? Да, плевать! То, что из года в год звалось его днём рождения, теперь будет «просто так, захотелось десертом побаловаться».
     Но вдруг она отчётливо услышала сквозь музыку в наушниках и сумбур своих чувств голос: «Я назову этот день Праздником Общей Беды…» И другой: «А я – Торжеством Вечной Любви. Она есть, люди!» Наши голоса никогда не исчезнут.  Мы пережили ту жизнь, в которой между каждым словом о любви целый энциклопедический словарь молчания. Но и вам говорить о нашей любви мы не можем,  - мы тонем в шорохах и блуждаем в скрипах, как в лабиринтах речей своих, изредка утыкаясь в тупики стуков и наступая на мышей эха…
     Это сказка без конца, я знаю. Эта грёза забрала меня в сказку… Я знаю, что с нами именно так будет! И жернова Времени смолотят сами себя, чтоб стать Любовью. Но даже тогда её никто не постигнет, кроме двух линз на моих очках, что были так чисты ещё с утра, чтобы душе моей сквозь Любовь всё это виделось.
     О, Любовь, со мной очутившаяся среди Смерти, давай поиграем в виды на Жизнь! Я сделаю вид, что сержусь. Ты сделаешь вид, что плачешь. Ты притворишься недовольством, а я изображу раскаяние… Ты ударишь меня, а я скажу, что мне больно. Я обману тебя, а ты поверишь, якобы, будто бы я говорю правду… Вот это ЖИЗНЬ!
     О, Любовь! Мы мертвы! Во мне нет зла, а в тебе кончились слёзы! Тебе всё нравится, ибо всё безразлично, а я никогда не попрошу прощения, ибо твоё наплевательство – моя вина, а этой вине нет прощенья! Мне не больно, когда ты меня бьёшь! Ты знаешь, что я тебе лгу, если я лгу, - чего я никогда не делаю, и тебе на самом деле даже не нужны способы уловить обман… Вот она – СМЕРТЬ!  Человек должен сто раз сдохнуть, стать пылью пустынной, чтоб среди прелести БЫТИЯ отучиться лепить, ваять и живописать гадости БЫТА…
     О, эта лестница букв и слов ведёт только вниз. Так что, выше нос и долой думы о несовершенстве жизни.

                ***   ***   ***
Ты представь, что ты  замочек, -
Да размером с два ногтя,
И запри собой комочек
Сердца моего дождя.

Сделай вид, что ты – записка,
И вручись мне тет-а-тет,
Будто вновь мы близко-близко,
Как рубашка и жилет…

Притворись хмельным бокалом,
Самым тёмным из всех вин,
Испарением усталым
Мне дыханье отрави…

Сделай вид, что ты не шутишь,
Даже громко хохоча!
Туч нагонишь, воду взмутишь,
Оторвавшись от плеча…

Кто поймёт, не вопрошая?
Кто исполнит всё – точь-в-точь?
Ключик повернуть мешает
На замочке сердца ночь,
Нежно любящая ночь!

Тени мыслей сгущаются! Впрочем, куда ещё мрачнее?
Но разве бывает что-либо светлее этого?! I LOVE YOU…
В Смерти Любовь вечна.
Игра наша не удалась, ибо Смерть совершенна!
И Смерть предлагает нам о-очень много состояний псевдожизни…
УТРО!

                ***   ***   ***

     Я смотрю в окно, жду… И, наконец, замечаю силуэт… В груди разливается тепло исключительной нежности. Сердце ударяет так, что стёкла окна лопаются. Сердце выпорхнуло на крыльях Птицы-Души, подцепило коготками рукопожатия твои золотые пёрышки, и мы, наконец, покинули всё… ВСЁ! И тела, и пески, и стёкла, и камни, и даже ось Космогенеза.
     А на подоконнике проёма окна, лишившегося стекол, сиротливо остался кусочек чёрствого хлеба из тысячелетней булочной.
Людьми – мы кормили птиц.
Но птиц не обязательно кормить.
Это люди думают, что птицы им обязаны.
А птицы думают, что люди вольны лететь.
О, затхлый сухарь Бытия!
Не тормозите, люди…

                (7 декабря 2006 года).