Остров Химер часть четвёртая

                ЧАСТЬ  ЧЕТВЁРТАЯ.

                О пользе подаяний;
           О всемогущем ребёнке, жаждущем ясного света;
            О вечной мерзлоте зеркального очарования;
          О ледяных статуях и о безграничности Познания.





               15. Милостыня и маленький Принц.

     Улочка, на которую указала Белариону Химера, была сама по себе извилистой, имела множество поворотов и тупиков, но не имела ветвей. Ко Власти крайне редко бывает прямая дорога, а от неё – ни за что не уйдёшь напрямую, по единому своему желанию, - по крайней мере теперь, в самом расцвете цивилизации. Власть пускает свои корни до глубины души, слишком тяжело выкорчевать огромное мощное дерево. Улица была тиха и пуста, но вдруг, откуда ни возьмись, почти вплотную к беркарийцу, перед ним возникла дряхлая, горбатая, сухонькая старушка-нищенка, в грязных лохмотьях и с сумою за плечом. Бедняжка ростом была всего по пояс Белариону, и, ухватившись костлявой морщинистой ручонкой за его огромную ладонь, она невольным жестом откинула свой капюшон. Ясное, молодое лицо открылось путнику, он на миг решил, что спятил, - то была голова цветущей двадцатилетней девушки на шее столетней бабки! Голову венчала корона, что была, как показалось, даже роскошнее, чем у Химеры Власти, да и волосы, ничуть не подёрнутые нитями седин, отливали тем же черным золотом. Лучезарные светлейшие глаза омрачал странно-злобный взор, отнимая частицу красоты у этого лица. Без сомнения, это – Химера, хоть она и бескрыла, пусть и тяжела её поступь, но она не мертва, не жива, - она иллюзорна, эфемерна.

     По-старушечьи хрипя, она обратилась к окаменевшему от жути Белариону:
 - Подай мне монетку, добрый странник! – молила она, - Пожалей мою немощь, внемли моей бедности, уважь мою старость!
 - Тебе? Монетку?! – совершенно искренне изумился Беларион.
Ведь старуха несла на голове целое состояние, да и мало ли что у неё в сумке? Вообще, на этом Острове беркарийца многое удивляло до немоты. Но он логически рассудил, что не стоит обижать эту псевдо-нищенку. Может, она просто безумна? Вот и просит денежку, невинная такая глупость…  Только Беларион не имел монет и ценных бумаг, в Беркарии денег не чеканили никогда, как и почти во всех государствах Пятой Тверди. Испокон веков действовал только бартер, и даже внешняя экономика предполагала только равноценный обмен продуктами труда народов разных стран. Например, беркарийцы производили муку, а саллийцы – нет, зато выращивали лучшие плодовые деревья: вот и меняли муку на яблоки да груши. В Валаске, северной стране, граничащей с западной Беркарией, была лучшая кожа и изделия из кожи, и беркарийцы приобретали их товар в обмен на холодное оружие именитых мастеров Беркарии, а также на ювелирные изделия, с которыми по красоте и изяществу не могла тягаться ни одна из стран.

     И Беларион ответил на её мольбы:
 - Слушай! У меня денег вовсе нет, но могу дать тебе пряжку с моего плаща. Это чистое серебро! На, держи!
Он отстегнул концы плаща и, вместо пряжки, скрепил плащ пресловутой булавкой, которых всегда носил с собой целую уйму в карманах, на всякий случай. Старуха застыла в удивлении, разглядывая пряжку, она явно ничего столь ценного не ожидала получить. Затем она тяжко вздохнула:
 - Странное, странное нынче времечко! Кто имеет деньги, тот не подаёт, а у кого денег нет, тот даёт! Странное, странное время…
 - Действительно, - подтвердил беркариец, - Это оттого, что те, у кого нет денег, не знают и не желают знать их цены.
 - А я знаю! – бесновато оживилась Химера, - Я знаю, что скоро взойду на престол! Смотри! Скоро я куплю у Власти власть!

     С этими словами старуха сняла суму и раскрыла её: она была битком набита до краёв, - деньгами, золотом, серебром, драгоценными камнями и жемчужными нитями. Это была Химера Богатства. Она бросила в сумку и серебряную пряжку Белариона. Проста, будто медный грош, она была патологической скрягой, к тому же ещё и одержимой жаждой господства. Теперь-то стало нечему удивляться! Все скряги гребут к себе, берегут всё, что накоплено, бродят по жизни нищими, постоянно просят ещё, до крайности прибедняясь; всегда отнимают блага у всех, да и у себя тоже; обкрадывают собственный карман, обделяют родных и близких. Деньги даны скряге лишь для того, чтоб они были! Вот что называется: попали деньги в алчные, грязные, упрямые, иссохшие, и, - что самое важное, - неперспективные для капитала руки.

     Внезапно Белариону стало противно видеть эту Химеру, кого-то ему напомнившую, - так противно, что он готов был её убить, только бы она исчезла. И тут старуха воспаниковала, зрачки бешено забегали в контурах глаз. С неподдельным ужасом она схватилась за голову, как бы пытаясь сорвать корону.
 - Ай, пропадаю! – закричала старуха.
Корона сжималась, металлическим обручем врезаясь в кожу, рассекая её, из под дрожащих пальцев брызнула кровь, с хрустом дробились кости черепа, - и Химера мёртвой упала на мощеный тротуар. Беларион в ужасе вскрикнул, пятясь. Камни заливала горячая алая кровь, тут же свёртываясь грязными струпьями, богатство из сумки рассыпалось вокруг, будто наземная могила Химеры, как память о жизни, прожитой зря. Великолепная идея для художника, желающего изобразить картину «Гибель Олигарха»… «Может, подобрать всё это добро? – подумал Беларион, - Не пропадать же даром таким сокровищам». Но, испугавшись, что вместе с деньгами приобретёт и дурную идею Химеры, он не коснулся монет и ценностей, а, осторожно и брезгливо перешагнув труп, направился дальше.

     Не успел он сделать и несколько шагов до очередного поворота, как из домов на улицу высыпал народ. Наперегонки люди спешили к Химере и, облепив тело, будто мухи, хватали, что кому достанется, ругались, толкались и дрались. Даже здесь, где по сути нечего продать и купить, люди-мертвецы остались одержимы богатством. Все они когда-то поскупились на милостыню старушке, они сберегли свои гроши.  Они не знали, зачем? Здесь они и за всё золото мира не спасут себя: истинная Власть не продаётся, истинное Правосудие не берёт взяток, истинной Силе не нужны деньги. Последней порой и ума-то не надо, чтобы укреплять себя. Три праведных судьи на площади не замечают рядом свою корыстную сестру. Людям, естественно, свойственно заблуждаться, полагая, что это не так. Так или иначе, богатство всегда ведёт к нищете, пусть просто моральной, духовной, не говоря уже о тех редких индивидах, которые настолько богаты, что и для своего удовольствия не тратят ни грошика. И под ноги Белариона упала скорбная маска несчастной старушки-Химеры, рассыпаясь прахом нищеты, подобием лохмотьев, как гнилая, чёрная кость материализма под стон сожаления. Погибая, мы отдаём миру всё, что имеем, желаем мы того или нет. Если при жизни не используешь блага хотя бы для себя, их расхватают люди, порой такие же недостойные, как и прежний хозяин. Нужно уметь оставлять всё не поневоле, а с любовью. Всем известна простая истина, что в могилу денег не заберёшь.

     Но со стороны нашей несовершенной жизни, Химера Богатства во многом права: у нас деньги способны нанести Власти и Правосудию сильнейший удар. Будь у кого угодно денег больше, чем у правителя, этот кто-то сразу способен вершить самовластие и самосуд, если, конечно, пожелает. Деньги, собственно, и есть, чтобы всё можно было продать и купить. Они были созданы помощниками людей, ещё более тесно связав города и страны, но в то же время и сделав нас более взаимозависимыми, чтобы верней перескочить через Одиночество. Затем количество покупаемого и продаваемого товара неизбежно возросло, стала продажной власть, корыстной Церковь, информация превратилась в ходовой предмет купли-продажи, чужие тайны в грязных устах набивали себе цену. Давным-давно можно купить и смерть врага, и чувство равнодушной возлюбленной. В том и беда, что товаром стало то, что им не должно было явиться.

     Беларион относился к деньгам нейтрально, он не любил их ни тратить, ни получать. Само собой, если бы он их сильно ненавидел, это выдавало бы лёгкую боязнь. А если бы он оказался заядлым транжиром, наверняка Химера явилась бы перед ним в более соблазнительной форме, чтобы помочь опустошить карманы. Не признавать деньги невозможно, но чрезвычайно важно вовремя остановиться, вовремя отречься от дальнейших новообретений. Беларион твердо держался у этой границы между нужным ему достатком и накопительством.

     Размышляя о том, как чистые деньги-помощники превратились с течением времени в растлителей, как когда-то они служили людям и как теперь люди рабски им служат, Беларион двигался дальше. Он так и шёл, пока перед ним не открылась дверь другого трактира, совершенно не похожего на предыдущий. Внешне он выглядел очень богато, красивая, тяжёлая дверь свободно впускала внутрь ветра, и Беларион сам влетел туда, подобно ветру: его притягивал незримый магнит, не требующий повиновения, но не терпящий прекословия.

     Изнутри помещение было дивно украшено, на стенах висели искусно сотканные гобелены, вместо пресловутых стульев повсюду стояли кресла, высокие столы лоснились чистотой и блистали полировкой, отражая свет, струящийся из хрустальных абажуров. Трактир был почти пуст, четыре человека сидели за крайними столами, они были небогато одеты и мало ели, запивая довольно неаппетитную трапезу дешевым элем. В центре зала стоял столик поменьше, выцветший, чуть треснутый, словом – рухлядь: перед столом – такая же гадкая видом табуретка. На табуретке, поджав ножки, восседал мальчишка. Именно – восседал! Не просто сидел, а гордо вздёрнув плечи венцом статной фигуры. Одет он был во всё чёрное, особенно красива была его бархатная рубашка с изящным вырезом, искусно собранными складками на плечах, что придавало сходство с одеждой именитых людей Средневековья, перехваченная на талии серебристым кожаным пояском. Серебряные же кольца, цепочка, браслеты, маленькие броши из драгоценных камней, вшитые вместо пуговиц, сверкали звёздочками, подчёркивая его отрешённую, странно-неземную красоту. Он кивнул беркарийцу в знак приветствия, но Беларион не мог повторить его непринуждённого жеста, он совершенно ослеп от красоты, молодости и одухотворённости мальчика. Беларион не приветствовал так даже Императора, - он подошёл к нему, почтительно склонил колено и поцеловал ребёнку руку, чувствуя его явное нравственное превосходство.
 - Ты похож на маленького Принца, о котором когда-то писал Экзюпери. Кто ты, милый мальчик? – спросил потрясённый беркарий.
 - Я? – удивлённо произнёс ребёнок, - Разве ты не видишь, я – нищий, просто нищий…

     В подтверждение своим словам, мальчик подобрал со стола кусок чёрного хлеба, когда-то им недоеденный, и принялся отрешённо его грызть. Ничего общего с той богачкой-нищенкой дитя не имело, было бы кощунственно даже поставить их рядом. В этом дивном взоре плескались слёзы, не решаясь упасть с ресниц на щеки и скатиться вниз. Беларион снова заговорил:
 - Почему ты считаешь себя нищим?
 - Потому что всё, что на мне надето, не мне принадлежит. – спокойно и разумно ответил бледный печальный мальчик, - Это Повелитель распорядился нарядить меня, до сих пор не пойму, зачем и за что? Уверяю, в лохмотьях мне было удобнее, я был красивее! А что, я действительно хорош собой?
 - Ты божественно прекрасен! И потом, ты – второй живой человек, встреченный мною в городе мертвецов. Это само по себе приятно. Жаль, я так и не узнал имени девушки из другого трактира, а тебя как зовут? Меня – Беларион.
 - Не помню, не могу назваться… - замялся мальчик, всё глодая хлеб, как собака кость.
 - О, ты прав, у совершенства нет названия!

     Этот комплимент почему-то вызвал бурную реакцию:
 - Не говори так больше! Это всегда причиняло мне боль! Хочешь моего горького хлебца?
Ребёнок, не дождавшись ответа, разломил кусок напополам и протянул половину Белариону. Тот присел рядом на край стола и также принялся его грызть, а это, признаться, давалось нелегко, ведь кусок залежался. Беркариец упрямо следовал одному из догматов религии его народа: если с тобой делятся чем-либо, ни в коем случае не отказываться. В Беркарии, казалось, способны делиться не только жизнью, но и смертью, - особенно люди и беркарии его клана, - по-братски. Отказываясь от дара, мы отрекаемся и от дающего, отказываясь от чужой пищи, мы нехотя проклинаем того, кто угощает. Взяв же, нужно непременно всучить что-нибудь взамен. И Беларион, немного помолчав, счёл уместным предложить:
 - Слушай, давай-ка купим что-нибудь поесть, а то так и ноги протянешь! – он перебирал в уме, чем ещё может заплатить.
В конце концов, разве что выковырять камень из рукояти Атара, или часы отдать, подаренные Химерой Времени. И вообще, он ничем не дорожил, особенно в такие скорбные моменты. Он был готов душу продать, чтобы купить этому ребёнку счастье, но душу продать и счастье купить невозможно, потому мечталось хоть что-то продать, чтоб доставить ему радость, а это реально.
 - Не надо. Я не хочу. Я сам выбираю, что мне есть. – беззаботно, но с чуть уловимой укоризной в голосе, ответил мальчик.

     Что ж, может в этом хлебе есть то нечто, ради чего ребёнок отказался от всего остального. Он напоминал теперь уже не Принца, а Святого Франциска Ассизского. Внезапно из-за стойки раздался шорох, - Трактирщиком здесь оказался тот самый злокознённый Карлик-шутник, и он хрипло буркнул:
 - Ты чего парнишку обижаешь?
 - Вовсе не обижаю, - отозвался Беларион, - Молчал бы, Квазимодо! Глянь, как он бледен, того гляди свалится!
 - Неужели ты думаешь, Человек в Красном, будто ты первым здесь предложил ему поесть?! – Карлик сухо усмехнулся, - А на меня зла не держи, учить уму-разуму можно и жёстко, и грубо, главное: чтоб помнил, - действенно! Я полагал, ничего нет в беркарийцах, кроме самовлюблённости и самонадеянности, но ошибался. Признаюсь, недооценил я тебя. Здесь, в Цитадели, ты показал себя с лучшей стороны, и ты можешь идти, когда захочешь. В этих стенах ни одна Химера больше не налетит про твою душу. Я же лично рад преспокойно закрыть глаза на один любопытный донос на тебя, считай, что его и не было…

     Беларион опешил и воскликнул:
 - Какой донос?! Я что, нарушил ваши законы?
 - Нельзя нарушить то, чего не знаешь, - покачал головой Карлик, - Ты просто способствовал нарушению закона со стороны госпожи Екатерины Медичи. Здесь нельзя разговаривать на улице, если только тебя не связывают родственные либо брачные узы с данной личностью. Тем более, живому нельзя вести переговоры с мёртвыми вне общественных помещений. При беседе живого с мёртвым всегда должны быть свидетели, для того здесь и работают трактиры.
 - Благодарю. Впредь буду иметь в виду, - принял к сведению эти правила Беларион, - А могу я узнать, кто донёс?
 - Можешь. Это был Папа Римский Иоанн Второй, он видел вас вместе. Ничего не могу сказать в его оправдание, он действительно сволочь! – успокаивающим жестом Карлик предупредил вспышку гнева Белариона, - Так что, обругав его, ты не сообщишь мне ничего новенького.
Беларион по-дружески воскликнул:
 - Я также недооценил тебя при первой встрече! Оказывается, на самом деле ты не так уж нагл и плох! Если что, я всецело к вашим услугам. И той девушке, по случаю, передай мой горячий привет и уважение. А что же такое с этим несчастным отроком? – спросил он, кивнув на мальчишку.
 - Ничего особенного, - пространно ответил Карлик, - Только предлагать ему еду я лично не советую. Понимаю, это выглядит негуманно, однако, здесь даже запрещено шикарно трапезничать при нём. С тех самых пор, как его привёл сюда Повелитель…
Карлик сделал жест, приложив палец к губам, мол, не могу при нём ничего тебе объяснить. Беларион понимающе кивнул и сказал:
 - Что ж, пожалуй, я пойду.

     Мальчик странно-неуютно поёжился и заёрзался.
 - А можно мне сегодня погулять, я так засиделся? Можно? – спросил он у Карлика.
 - Конечно, мой дорогой! – улыбнулся тот почти по-отцовски.
 - Тогда я забегу и к светлой госпоже Трактирщице, чтобы передать привет от этого господина, он хороший. Я с плохими не разговариваю, так сказал Повелитель.
 - Откуда же ты знаешь, хорош я или плох? – удивился Беларион, неотрывно глядя на отрока.
 - Отсюда вот! – ребёнок ткнул пальцем в область сердца, - А мёртвых я вовсе боюсь. Они все напрочь испорченные! Хочешь, я провожу тебя до ворот?
 - Пойдём, если желаешь! – вмиг мальчик очутился у дверей рядом с беркарийцем, а тот обернулся к Карлику, - Мир тебе!
 - И ты иди с миром, Человек в Красном! Только одно дело исполни! Повелитель очень просил, чтоб ты сумку подобрал на улице и принёс ему.
 - Ту, в которой были сокровища?
 - Именно. Люди всё забрали, расхватали, а сумка так там и валяется. Захвати её с собой.
 - Хорошо, донесу. – пообещал Беларион и вышел из трактира вместе с ребёнком, вцепившимся в его пальцы худенькой ручонкой.

     Действительно, сумка осталась, кому б она была нужна? Растрепали да бросили. Самой же Химеры уже и след простыл. Беларион всё не мог понять, на кой Повелителю грязная сума нищенки, а мальчик ответил его мыслям:
 - Не знаю… Может, она дороже всего, что в ней когда-то лежало. Иногда кусочек хлеба вкуснее жаркого и пирожного, да? Знаешь, как скучно быть официантом у Карлика? Посетителей нет, некого обслуживать… Зато у светлой Госпожи я быстро утомляюсь, и меня тошнит от густого запаха спиртного. Вот я и метаюсь.
Беларион слушал сбивчивую речь ребёнка, как зачарованный, - казалось, ещё чуть-чуть, и воин совсем не сможет уйти из этого города, пожелав хоть ценою жизни остаться рядом с маленьким принцем.
 - Разве ты – официант?
 - Нет, просто я не знаю, кто я и зачем? И, чтоб меня, подобно тебе, не называли совершенством без имени, я желаю найти имя самому себе.
 - Понятно. Я вижу, ты очень смышлёный! Ты смотришь на вещи почти со взрослой позиции, что может быть очевидным для любого философа.
 - Почему для философа? – спросил мальчик, желая узнать, отчего Беларион так насмешливо улыбнулся.
 - Потому что философия – это основное занятие взрослых, впавших в детство, стремящихся изобразить Истину с необъятным смыслом словами младенца… А разве тебе больше нечем заняться, кроме как прислуживать в кабаках?
 - Странный ты, - рассмеялся мальчик,  - Чего же ещё надобно мертвецам?! Тем более, здесь есть свои ремесленники: ну, кузнецы, ткачи и прочие, - и они почти без дел. Я мал, чтобы учиться ремёслам. Зато я могу украшать стены светом! Ты приглядись!

     Беларион, подчиняясь жесту ребёнка, приблизился к стене одного из домов и пристально вгляделся в поверхность. Гладкая. Просто светящийся монолит, будто фосфор… Но это только казалось. Проведя по глади рукой, беркариец  уловил шероховатости. Стены были сплошь залеплены малюсенькими ракушками, в четверть ногтя диаметром. Эти раковинки и излучали фосфорическое свечение, питаемое Луной и звёздами.
 - Молодец! Интересно, что это за улитки?
 - Это, наверно, не улитки, но тоже моллюски. До того, как я вошёл в Цитадель, я сидел у озера Одиночества. А там водятся гигантские фораминиферы, и они светятся. Я заметил их, когда купался, поиграл с ними. Потом, здесь, я решил, что очень темно, и попросил светлую Госпожу носить мне ракушки в мешочках. А когда моя затея понравилась Повелителю, он приказал выкопать подземный тоннель, чтобы вода текла под стену, и я сам смог их собирать. Правда, красиво?! Химера Страха помогала мне работать под самыми крышами домов, нося меня по воздуху. Теперь не нужно гулять по городу с лампадами, свечами и факелами. Во все зазубрины гранита я напихал фораминифер, конечно, иногда они кое-где осыпаются, и я заделываю бреши новыми ракушками или прилаживаю старые на место…
Маленький принц говорил что-то ещё, но Беларион его уже не слышал, скованный потрясением, в глазах беркарийца потемнело, сердце гулко ударилось, дрогнув в пространстве грудной клетки, налившись тяжестью камня. Беларион в ужасе раскрыл глаза, проглотил ком, вставший в горле, вдохнул воздух, и руки его дрожали, а голос едва не срывался:
 - Ты… Ты! Ты здесь слишком долго! Вечности, и той будет мало, чтобы такое сотворить!

     Мальчик печально склонил голову набок и произнёс:
 - Все так говорят. Для меня это всё было как вчера… Вот то, что было раньше со мною, это – настоящая вечность! Вечность потому, что я её не помню, не могу заново увидеть, не могу знать даже, кто я и как меня звали. Я стараюсь, но тщетно! – ребенок говорил так, словно оправдывался.
Видимо, Повелитель заставлял его вспоминать, но у мальчика не выходило ступить памятью в прошлое далее некоего рубежа.
 - Мальчик, милый мальчик! – воскликнул Беларион, - Да ты не стареешь! И даже волевого терпения тебе не нужно, чтоб усыпать стены атомами света!
 - А старость – это что?!
Беларион открыл было рот, но в сознании раздался негодующий окрик Карлика: «Не говори об этом, дурак!» «Вправду, дурак!», - подумал, соглашаясь с Карликом, беркариец.
 - Старость, дорогой мой, - это такая неизлечимая болезнь людей. А ты ею не заразился.
 - Хорошо. Это же просто замечательно! Я вовсе не хочу болеть. Болеть – это больно. Мне всегда жаль тех, кто болеет. А может, у тебя что-нибудь болит? – спросил мальчик, умевший делать, но не сумевший понять.
 - Болит. – кивнул Беларион, - Душа…
 - А чем лечат душу и как?
 - Счастьем! Это такие таблетки, их очень трудно достать, поверь мне. Когда их нет, душа болит, а когда их становится сразу много, они теряют свою ценность, ибо действие их неощутимо, и таблетки уже не лечат. – горько вздохнул Беларион.

     Малыш погрузился в недетские мысли. Они прошли больше полпути к воротам, и беркариец счёл нужным аккуратно сложить вчетверо пустую сумку и заткнуть её за пояс у бедра, - не болтаться же ей на плече, и не нести же её в руках.
 - Наверное, я слишком счастлив! – сделал вывод ребёнок, - У меня ничего не болит!
 - Возможно, ты счастливее всех. И я очень счастлив нашему знакомству. Смотри, наши тени так весело пляшут! Не будь здесь твоего света, они не были бы видны.
 - Вот-вот! Помимо всего, и ради Теней Повелитель горячо одобрил мою идею. Нужно отличать мёртвых от живых, сказал он, а стократ труднее отличить мёртвого от его Тени. Иногда здесь бродят Тени, не имеющие хозяев, но они быстро погибают, так и не дождавшись своих хозяев в гости.




             16. Тени Цитадели и единственный выход.

     Беларион немало удивился, что даже Тени попадают на Остров Химер, независимо от того, принадлежат они кому-то или же нет? Здесь необходимо дать читателю полное определение Теням, их характеристику и функции, ибо ещё более удивителен, чем просто наличие Теней, тот факт, что они быстро исчезают, хотя по логике вещей должны были здесь становиться вечными и неуничтожимыми. Кто знает, похоже, и их тоже пьют Химеры.

     Задолго до того, как Белариона угораздило вляпаться в эту историю, он любил путешествовать по мирам Теней, изучать и, если нужно, исправлять эти миры. Он развлекался этим, пока не надоело. Тени, попадая в мир живых людей, совершенно безмолвны, в беседу с ними можно вступить только там, где они обитают. Ментальный фон любой населённой во Вселенной планеты состоит из миллионов сфер, и плоскости этих сфер отстоят друг от друга под углом менее, чем в градус. Переходя эти границы плоскостей, реально видеть объём параллелей, эти-то параллели и населяют Тени. У одного живого человека или Стража есть по меньшей мере тысяча Теней, - отражений личности в ментальном поле планеты, то есть отпечаток мыслительной деятельности одной личности в общей формируемой массе общечеловеческого метасознания. Мы создаём их работой мозга, поэтому Тени не имеют эмоций, они существуют так, как мыслит хозяин. Таким образом, любая населённая планета может быть представлена, как сердцевина цветка, лепестки которого – параллельные миры, возникшие вследствие разумной деятельности живых существ.

     Как человек смотрит на Бога, так Тень смотрит на человека, считая его высшим существом, поскольку человек обладает душой и эмоциями. А в силу того, что у Теней нет своих личных устремлений, попадая случайно в мир живых (или не случайно?), они начинают исполнять намеренья людей безвозмездно, точнее – почти безвозмездно. Надо же им что-то делать! Чтобы войти в мысленный контакт с хозяином, Тень должна напитаться энергией ровно настолько, чтобы отбросить тень на человека. Для этого Тени нужно сначала отбросить себя на человека, войти в вертикаль, затем отстраниться от него и, затмив собою источник света, Тень отбрасывает тень на хозяина. Потому, чтобы стать хорошо видимой, она обычно является спиной к источнику света и лицом к человеку, - в иных случаях расстановки Теней легко замечают лишь животные, особенно кошки.  Преградить путь Тени  может запертая металлом дверь, железо и магниты – величайшие препятствия для Теней. Тени пытаются сломать, привести в негодность все замки и задвижки. Если у вас сломался замок на входной двери, всегда есть над чем поразмыслить. Если Тень не получает конкретных распоряжений от своего потенциального хозяина, она просто благотворно влияет на органическую жизнь вокруг него и на его плоть, придавая сил и здоровья.

     И, напротив, если человек попадает в миры Теней, они сразу узнают живого. Обычно у путешественников по измерениям Тени спрашивают, чем могут быть полезны, совершенно не интересуясь целью визита. Есть, правда, злонамеренные Тени, пытающиеся причинить вред из зависти, - похоже, научились у живых этого дурного чувства, - но этот вред может быть лишь моральным, ни биополю, ни тем более телу человека Тень не может навредить. Злонамеренные Тени, к тому же, не способны проникнуть в мир людей, их не пропустит ни один портал. Благодатные Тени стремятся в миры живых затем, чтобы обрести Душу и родиться людьми во плоти, но редко этого достигают, поскольку век их недолог, а чтобы стать живыми, нужно очень много времени. Однако, сама жизнь среди людей – для них наслаждение, наш мир весьма красочен, он полон тех чувств, в которых Тени нуждаются.  Они готовы на всё, чтобы только вызвать эмоции и не оказаться отброшенными назад. Когда-то, да и сейчас, некоторые люди бессовестно создают порталы, заставляют Теней работать на себя, а после швыряют их обратно за ненадобностью или вообще умерщвляют своими требованиями к доверчивым существам ментального поля.

     Поэтому Тени, если и попадают на Остров Химер, то только в Цитадель, - туда, где есть Власть. И человек никогда не заметил бы Теней, если бы не начал искать власти хоть над кем-то.  Тени всех мертвецов Цитадели приходят раньше, чем Хозяева, и порой погибают задолго до прибытия своих творцов. Чтобы замаскироваться в мирах Теней, нужно в каждом из миров находить свою Тень, чтобы облечься в неё. Здесь же, даже слившиеся с Хозяевами Тени погибают и исчезают по степени гниения пленной души человек.

     И, последнее слово о порталах… Ими могут служить зеркала, случайно подвешенные или поставленные под неким нужным углом в нужном месте даже абсолютно несведущими людьми, - такие порталы слабы и пропускают, соответственно, слабых Теней. Иконы, особенно золочёные, также случайно попавшие в нужный энергопоток,  пропускают более сильных Теней, явления которых в Храмах всегда принимают за сошествия святых или Ангелов-Хранителей, а иконам приписывают  целебные свойства. Живопись, как и некоторые другие виды изобразительного искусства, тоже может быть порталом. Тысячу Теней подарила миру живых Джоконда, знаменитая своей вампирьей улыбкой, поэтому образ её так притягателен и будоражит людей по сей день. Она требует нашего восхищения, она до дна выпила чашу эмоций Леонардо да Винчи.

     Конечно, читатель, ты можешь мне не верить, ведь вроде бы по рациональному природному закону сейчас тень от моей руки скользит по бумаге вслед за строчкой бегущих букв. Да, это так, она меня не обгоняет! Однако, Тень влияет на человека ничуть не меньше, чем человек на Тень. Непозволительно,  чтоб кто-то отбрасывал грязную Тень на чью-то чистую и светлую репутацию. Не затенены ли иллюзиями наши верные мысли? Не бывает ли сама мысль тенью, затмевающей и искажающей яркое чувство? Вот и всё, что я хочу сказать на самом деле: берегись вредоносной Тени и не становись ничьей Тенью!

     Странно видеть, как у некоторых мертвецов Цитадели под ногами копошатся бледные, малюсенькие Тени, уже почти сгинувшие Тени. Ещё большая странность – заметить бесхозных Теней, быстро проскальзывающих по переулкам. И, конечно, удивительно, что  Беларион не замечал их, пока не подсказал мальчик. Самый важный парадокс в том, что, по сути, у Теней и у Химер ведь один и тот же способ бытия и питания… Вполне реально, что страсти и устремления человека передаются Тенями на параллели, его бездушным дубликатам, а Тень намного слабее, и Химера, впивая силы личности, не брезгует и поглощением её Тени. Попадая в Цитадель, Тени уже выносят приговор Хозяевам, - это значит, им здесь тоже суждено сгнить. Береги свою Тень, пусть она будет только твоей! А у Белариона тень была при себе, как и у ребёнка, - они ведь с ними никогда и не расставались. Для них не было предрешено растление.

     Беларион ещё крепче сжимал его руку после того, как мальчик невольно открыл ему абстрактный факт давности своего пребывания здесь. Как же бедняжка ещё не сошёл с ума?! Или сошёл слишком давно настолько, что полное его безумие стало совсем незаметным?
 - Многих ты, наверное, здесь повидал!
 - Многих. – согласился ребёнок, со значением вглядевшись в лицо беркарийца, - Но не тех. Я никогда не увижу тех, кого желаю.
 - А кто ж тебе нужен? – заинтересовался Беларион.
 - Не знаю. – вздохнул мальчик, - Но я знаю, что все – не те! Знаешь, мне даже сначала показалось, что ты – тот! Мне это редко кажется, вот я и заговорил с тобою.
 - А если бы не показалось? – чувствуя себя сравниваемым с неким невыразимым шаблоном, спросил Беларион, подавляя в себе голос уязвлённой гордыни.
 - Я обиделся бы! – выпалил отрок.
 - На что?!
 - Тоже не знаю… Наверное, просто от разочарования, что ты – совсем не тот. Ты же оказался не тем, но почти тем; чего-то не хватает, маленько-маленько! – как бы извиняясь, пролепетал мальчик, - Я различаю два типа людей: совсем не те и не совсем те. Вот с последними-то я и общаюсь. А ещё я очень боюсь!
 - Чего же ты можешь бояться, милый мальчик?
 - Никто из тех, кто со мной подружились, не возвращались ко мне снова. Ни один гость не приходил дважды! Карлик и Трактирщица говорят, что это всё из-за этих, крылатых!
 - Химер?
 - Ну да, их самых.  Ведь они там, снаружи, поджидают! Я-то не знаю, какие они там, впереди. Я помню только тех, которые были раньше… При Химерах я всегда беспокоюсь; и хорошо, что они здесь не появляются!
 - Как не появляются?! – опешил Беларион, - Я же их видел!
Тут мальчик чуть не заплакал и пояснил:
 - Вот поэтому ты – не совсем тот… Для меня их нет, не было и не будет, понимаешь?

     Они подошли к центру площади перед выходом из города. Мальчик указал:
 - Тебе туда, вон ворота! Возвратись, если  сможешь! Таких очень мало. Давно здесь никто не ел со мной чёрный хлебец…
 - Я постараюсь! – пообещал Беларион, присев перед отроком на корточки.
Глаза встретились, беркариец не удержался и страдальчески тронул поцелуем его сжатые губы, легонько обняв за плечики.
 - Я счастлив видеть человека, для которого не существует Химер Цитадели! – воскликнул Беларион, поднимаясь.
 - Да, - подтвердил мальчик, - Для меня реальна только эта пустая сума у тебя на бедре. Она сшита светлой Госпожой из девяти шкурок кошек… Она очень нужна! Она никогда не бывает пуста! Донеси же её!
 - А что в ней?
 - Жизнь…

     Внезапно ребёнок просто исчез, как бы порхнув в никуда, и снова Беларион остался один перед вратами в неизвестность, колеблясь их открыть.  Зато он навсегда запомнил, в какую сторону отворяется эта тяжёлая высокая дверь, - теперь никто не назовёт беркария дураком, и с этой мыслью он толкнул, петли скрипнули; и за спиною дверь сама собой захлопнулась, гулко грохнув. Вход и выход в эту Цитадель мог быть только один. Один – для Белариона, сотня – для Повелителя, и ни одного – для странного ребёнка, которому выход не был нужен и к которому Повелитель искал множество путей, да не нашёл…

     А сумка действительно вдруг ощутимо потяжелела, она изрядно весила, хоть по виду – тряпка, но стала тяжела, как металл. Беларион достал её из-за пояса и ещё раз потрогал, ибо никак не мог поверить, что в ней – пустота. Но, если там, на дне, что-то и было, то это что-то нельзя было ни увидеть, ни потрогать,  - так снова Беларион обрёл то, чего просил и что хотел! Именно в поисках незримых и неосязаемых ценностей он уверял Трактирщицу!  Жаль, во тьме, вновь окутавшей его, разглядеть вещь было куда сложнее, и он снова подоткнул материю за пояс. Феномен же маленького Принца глубоко потряс беркарийца:  нет для мальчика ни Власти, ведь он не раб и вовсе не слуга в личном самосознании, не ни Закона, хотя бы своего собственного, нет ни Силы, которую он ни в себе, ни в других не отмечает, даже если чувствует… Ему некому мстить, нет имущества и Богатства, которым можно было бы дорожить, что можно копить иль тратить. И НЕ дорожить мальчику нечем. Он говорил с Любовью и Страхом. Он может дорожить КЕМ-ТО.

     Если Повелитель сознаёт Власть, он ей подвластен. Вот почему он не жил в этом городе, - не хотел быть подвластным!  Рядом с Химерой Власти, рядом со свободной личностью мальчика, Повелитель мог бы легко сам в себе разочароваться. И Химера, и ребёнок могли бы его морально одолеть: каждый, впрочем, по- своему.  Карлик и Трактирщица с этим смирились, а настоящий Повелитель – нет, и не смирится никогда. Лишь в силу того, что он – Повелитель…

     Не успел наш герой ещё отойти от ступеней перед входом, как позади послышалась лёгкая торопливая поступь, ворота снова хлопнули, и светлая девушка-Трактирщица остановила путника, тронув за плечо:
 - Постой! Я не думала, что ты уйдёшь так скоро! Едва успела, вот, возьми, - и она протянула ему небольшую флягу, - Дальше земли идут очень холодные, мёрзлый ветер, если что, для согрева, выпьешь этого коньяка.
 - Благодарю! – поклонился беркариец, - Я и не предполагал, что обо мне здесь так позаботятся!
 - Пей на здоровьице! – и девица мгновенно исчезла за дверью Цитадели, выказывая характер человека, который любит делать доброе, но не выносит благодарностей, одолеваемый смущением.
«Это ж надо! – подумал Беларион, - Какая редкая скромность при такой хрупкой добродетели!» Потрясённый ещё больше, он немедля открыл крышечку и приложился к фляге, сделав пару глотков разом – распробовать не терпелось. Действительно, это был очень хороший коньяк, лучше многих беркарийских, хотя и чуть хуже романийских, каковые Принц не пил уже, кажись, лет триста. Приятное тепло согрело нутро. Довольный заботой, он смело зашагал по дороге в ту сторону, где ещё не проходил: еле заметная булыжная дорожка, вернее то, что от неё осталось, выныривала из степной дали, вела мимо озера Одиночества к вратам, а от ворот же отходило две дорожки, и Беларион пошёл, повернувшись спиною к степи, по левой тропке. Тем временем хитроумный Повелитель в очередной раз сверкнул зеркальцем и напевно прочёл короткое заклинание: желая уйти влево, Беларион неуклонно пошёл вправо, - Повелитель сделал всё, чтобы беркариец не почувствовал подвоха.  Но крепостная стена ведь должна была оказаться в данном случае по левую руку, - скажете вы… Не тут-то было! Она в тот же миг оказалась справа, ведь и саму Цитадель Повелитель отзеркалил вседовлеющим мороком, - и как тут догадаться?! Даже при всём своём опыте исследователя, Беларион не разоблачил бы такой шутки. И даже у меня, автора, такой поворот событий, причём неоднократный, пробуждает резонное любопытство: так куда же, в конце концов, сей Мастер Иллюзий ведёт своих гостей?..



                17. И это снова Ты?!

     Ясно, как белый день, правда? В своих чувствах, мыслях и иллюзиях мы просто ходим по кругу, сотни и тысячи раз забывая и заново обретая потерянное когда-то, и все новообретения кажутся нам всё более красочными, ибо настоящее обычно, за исключением случаев болезненной ностальгии, ярче прошедшего. В конце концов, Остров есть Остров, и, если пересечь его поперёк, расстояние заметно сократится, и путь этот будет столь недолог, что ничего не успеешь понять. Потому-то Повелитель и запутывал свои сети, он обязан был это сделать, хоть после визита Принца беркарийского в город мертвецов, он всё сильнее жаждал пожать ему руку. А что до Белариона, так он осознавал, что выставил себя совершеннее и лучше, чем он есть, и спасла его чистая сообразительность, а отнюдь не непогрешимость. Уж до мальчишки ему не дорасти! Едва заметные, чуть ощутимые уколы совести теребили сердце, - в чём-то он обманул и Химер, и новых друзей, - но лишь в силу быстро рассеивающегося самообмана. Он прозревал, анализируя, очень медленно, что и помогло ему выжить.

     Она же так и сидела одна у каменной стены, но лицо её не выражало уж былой муки, в её бездонных глазах не было больше слёз, но в них таилось всё былое и даже больше, чем было, и это прошедшее во взоре Химеры подёрнулось словно бы инеем безразличия. Заглянув в эти глаза, Беларион удивлённо воскликнул:
 - И это снова ты?!
 - Я, - ответила Химера Одиночества, крепче сжав одной рукою чёрную, казавшуюся металлической, розу, а другой – овальное серебряное зеркало с длинной ручкой, украшенное россыпью алмазов на оправе.

     Озерко же оказалось покрытым толстым слоем льда, а живые, некогда горячие слезинки девы замерзали на её бледных, чуть впалых, щеках.
 - Но почему?! – с досады стукнув себя по лбу, возгласил Беларион, ибо его одиночество и отверженность в тот миг показались ему вечным проклятием.
Действительно, почему?! Читатель понимает, что то Одиночество, живущее перед Цитаделью, было ещё совсем незрелым. То было Одиночество ребёнка, ничего не познавшего, человек не успел получить всего нужного от окружающих, и, путём столкновения с умами и чувствами других, человек не развился, то есть уединился раньше времени. Это – самоубийство личности, и жаль, что часто оно бывает невольным, ведь общество само решает, стоим ли мы его внимания, его помощи в нравственном формировании и в духовном росте.  Явление девы Одиночества перед Цитаделью символизировало трагедию изгоя, выброшенной на помойку не сложившейся души, опасность вечного страдания в одиночку тогда, когда собственный км не способен нас кормить жизненной новизной. Будущее таких изгоев – постоянные душевные мучения, если изгой сумеет прощать, или бесчинства и подлости негодяя, если изгой не сумеет простить.

     Пройдя через Цитадель, мы проходим через всё, что объединяет разноликие сердца, что помогло когда-то сплотиться воедино всем сознаниям: под единой Властью, следуя одному на всех Закону, покоряясь одной и той же Силе, - мы вместе, несмотря на неповторимость индивидуальностей. И после сего краеугольный камень души разрезал людей на две категории: личность или стадо? В Цитадели обитало стадо, Беларион оказался выше и сильнее стадной идеи и вышел оттуда личностью. А Химера Одиночества для него теперь звалась Химерой Самодостаточности, - это вовсе не «снова она», беркариец ошибся, - это УЖЕ не она! И холод, вечная мерзлота равнодушия, пленяла его даже больше, чем былые живые и горячие слёзы. Причины нет горько плакать, когда ты сам себе заменишь весь мир, ведь весь мир поселяется в нас самих, как только мы узнаём кое-что о жизни, понимаем плюсы и минусы бытия в стаде, достоинства и недостатки всеобщего уклада вещей. Такое познание, конечно, ещё не познание в общем смысле слова, но его хватает, чтобы отделить «я» от «мы», и чтобы пытаться превосходить «мы» своим «я». Отсюда начинается самопознание, всё внимание ума и сердца средоточится на «я». И вовсе недаром человек решил, что познавать себя нужнее, чем познавать всех. С веками у людей выработалась схожесть логики и суждений, и, поняв собственное суждение, можно полагать, что легче сблизиться, если это сближение продолжает видеться необходимым.

     Роза Одиночества была мертва, но это – роза, и окаменевший цветок личности не погибает. Химера почти неотрывно гляделась в зеркало, опасаясь потерять себя из вида, забыть свой образ, изменить свою форму. Её босые ноги упирались в лёд, но она не чувствовала холода, она сама была холодна и порождала этот холод. Но она по-прежнему носила траур, служа свою неслышную панихиду Взаимопониманию, душевно болея об утраченном…
 - Ну почему?!
 - Потому что я тебя трижды обманула, Человек в Красном! – ответила она, видя лишь в этом причину повторной встречи с путником.
 - Но я прекрасно это различил! Ты сказала, что тебе больно встречаться и расставаться, хоть это не вполне правдиво, - это раз. Ты пыталась меня уверить в том, что я и есть Повелитель, а это тоже не так, - это два… А в чем состояла третья твоя ложь? – озадачился Беларион.
Химера опустила взгляд и виновато промямлила:
 - Я сказала, что не могу, но я шла за тобою в Цитадель. Я обогнала тебя, чтобы снова встретить. Я там и замёрзла! Говорила же я тебе, что там – только зло, и ничего, кроме зла!
 - Ну-у, - утешающе улыбнулся Принц, - насчет этого могу поспорить! Там есть один удивительно добрый мальчик, и те, кто его воспитывают, - в высшей степени положительные люди.
 - Да не о них я! – вспалила Химера, словно мысли о чем-то добром могут помешать какому-то её химерическому плану, - Я о сестрах… И о мертвецах.
 - Это точно. Они-то злобны. А некоторые мертвецы просто отвратительны, с них грех пример брать, но и некоторые, я замечу, не настолько мертвы, как кажется.
 - Затем тебе и поручили донести сумку Повелителю, слишком уж она ему нужна, - констатировала Химера почти беззвучно, словно лишь для себя, беря себе это на заметку, но Принц прочитал по губам этот шёпот.
От чего Самодостаточности никогда не отделаться, так это от привычки мыслить вслух и беседовать с самой собою.

     Беларион сопоставил факты: в сумке – жизнь, сшита она из девяти кошачьих шкурок, очень нужна Повелителю, - значит, она призвана спасти девятерых мертвецов, вернув их в настоящее бытие. Только как? Спрашивать он не стал, он не спрашивал истину у той, что его обманула. Доверие беркарийца к Химере теперь значительно упало. Химера искусно уловила его замешательство; пусть нелепо, но она всё же возмутилась:
 - Как ты можешь сейчас сомневаться во мне?! Ведь на то время, когда я солгала, эта ложь была правдой!
 - И то верно! – опомнился Беларион, - Незрелое Одиночество чует в себе большой страх потерь, оно также может возвысить себя, если никого нет рядом из тех, кто выше. Тебе действительно невозможно было после осознания неповторимости своей войти в общество, где эту неповторимость могут жестоко осудить или вовсе разбить, заставив чувства молчать, чтобы ты могла обрести схожесть мысли с другими. Ты оказываешься во всём права.
 - Но и теперь я неповторима, и ты – неповторим, – зачарованно протянула Химера, - Мы ничего там не потеряли, мы многое там обрели. И это многое я лично никому не отдам! А ты?
 - Отдам, наверное… - Беларион задумался.

     Кому отдать, что отдать, ради чего? До того он не думал, что за его добро постоянно платили злом, а за доверие – предательством. Он почувствовал, как коченеют на ветру его ладони, как гулко стукнуло вмиг окаменевшее сердце. Он вспомнил свой Страх, который никто не мог победить. Он вспомнил свой Идеал, который его приговорил. Он вспомнил Надежду, сгоревшую в нём дотла, Веру, которой никто не разделял, Любовь, что втаптывала в грязь его душу или же попросту была черства и равнодушна… Улучив момент глубокого самозабытья Белариона,  прекрасная дева направила на него своё Зеркало. Он уставился в эту гладь, привлечённый собственным взглядом.

     «Видишь, - кричал в зеркале Император, - К чему привели твои реформы?! Вон отсюда!» «Ах, ты, гадкий проповедник! – кричали его враги-духовники, - Занял место досточтимого Первосвященника! Лишить его сана! Лишить!» Первосвященник мог лишь смолчать и отвернуться, он сам попытался отдать Храм Белариону, а большинство беркарийцев решили жить и веровать по-прежнему, и Священник заново принимал бремя своего сана… Каторга. Штреки, чад факелов, звон цепей на лодыжках и злые шепотки людей: «Он – Принц! Это лазутчик властей. Он ищет здесь инициаторов восстания, ублюдок.», - и сквозь эти шепотки он наносил по камням удары киркой, а глаза застилал туман страдания. Он не шпион, он такой же раб, как и все здесь… Лаборатория. Люди науки провозглашают его сумасшедшим, и он едва не попадает прямой дорогой в палату для буйных. Штаб-квартира. Сабрина, последняя его любовь, уткнулась носом в книжку, засыпая в кресле, и не говорит ни слова. Просто она есть, но она не с ним… Палата Лордов! Последняя капля: пусть уже не в первый раз, даже ещё не оглашённое, но – изгнание из Беркарии!

     Вспоминая и лицезрея всё это вторично, Беларион не плакал, он превращался в лёд, - уже до пояса застыв в нелепой позе. Почему он отказался от мести, которую могла бы свершить Химера-Война?.. Теперь, за всё прощая всех, он замерзал в обидах, разочарованиях, чужих преступлениях, предательствах. И он жалел об этом!

     Иашода тоже оказалась эгоисткой, едва не убив бедняжку Ларри, чтобы Беларион остался жить с ней в далёком прошлом. Вэнди променяла свой живой разум на сильнейший наркотик. Кого теперь любить, кого ценить, кому отдать, к кому и куда вернуться? Тянуть ли из болота такого грузного бегемота, как беркарийское общество? Он замерзал неуклонно, - выше и выше, лёд облегал его грудь, осколки тянулись, впиваясь в сердце глубже, чем возможно… Через секунду он понял, что не дышит! Ещё через секунду, ломая холодные оковы, он достал спасительную флягу, назначение коей лишь теперь стало очевидным, с трудом открыл её окоченевшими руками и проглотил с коньяком ком своей безысходности, - и сердце, оттаяв, толкнуло кровь по венам, пробудившись ото сна-забытья.
 - Какая замечательная статуя пропала! – завопила Химера Самодостаточности, - Я бы тебя пожалела! Это – краткая боль обрыва, только с болью мы рушим связи с миром. А потом тебе стало бы тепло и приятно, ты был бы сам себе друг, враг, судья, отец и сын.
 - Я знаю, - ответил ей Беларион, - Но я несу Повелителю сумку, я ответственен за жизни пленников Крепости, они надеются выжить, они ничего против меня не сделали.
 - А Наполеон?
 - Я уже поставил его на место, и меня это вполне удовлетворяет.
 - А тот доносчик, бывший Папа Римский?
 - Ты смешна в поиске моих неприязней! – улыбнулся беркариец, - Он дурак, что донёс на того, кто не знал закона. На дураков я не обижаюсь. Тем более, этих двоих точно уже не вернуть к жизни, они поди сгнили напрочь, если так себя ребячески ведут… Кстати, если бы даже сумки не было, я всё равно ушёл бы от тебя.
 - Почему же?
 - Я влюблён в истину Оракула, я жажду видеть Повелителя, я должен найти свою Звезду. Я хочу жить. Жизни не бывает подо льдом, жизнь – это огонь!

     Зеркало в руках бледной девы разбилось, роза её ожила, лёд растаял на глади воды озерка, но Химера оставалась замёрзшей. Она хотела закрыть лицо руками, когда по ледяной щеке вдруг потекла горячая слеза, но своим усилием погубила себя: руки откололись и со звоном упали. Грудь треснула, - и в трещинах, и в осколках плескалась живая человеческая кровь. Беларион снова отвернулся, чтобы не видеть её страданий, но глянув назад, шарахнулся так, что едва не наступил на ледяную кровавую груду осколков: позади, вдоль его недавнего пути стояли статуи изо льда – бывшие люди, теперь – одиночки, сами отвергшие весь мир ради самих себя или просто уставшие от вечных преград. Они не успели понять, что в одиночестве нет выхода. Всё равно, чтобы жить, нужно иметь при себе не только самих себя. Даже Гении, сквасив внутри свои премудрости, ничего нового не обретут, да и старое скоро позабудут. Нужно быть очень сильным, чтобы долго-долго развлекать и радовать себя, - но и эта радость будет исчерпана однажды.

     Вот мне, например, этот дар крайней самодостаточности опротивел. В данной книге, как ни в какой другой, я ужасно боюсь «исписаться», как это называется. Вдруг больше не останется мыслей во мне? А пишу я эту книгу почти в полном одиночестве, и эта проблема уже гложет душу. Также и Беларион видел в одиночестве не только благодать, но и своеобразный камень преткновения, тяжёлую проблему. Благодать имеет свойство исчезать, а всё дурное мы вынуждены прогонять, само ведь не уйдёт, больно цепкое. Мы постоянно уходим и приходим: то к себе, то от себя, то к людям, то от людей. Иначе остановится сам двигатель бытия всех разумов под одной небесной высью. Нужно быть чудовищно сильным, чтобы вынести феномен изгоя в своём сердце, тяжёлом, как камень, и в глубине свинцовой души Белариона, которая тянула его ко дну, пока он плыл до Острова Химер, - пустота весит премного больше, чем наполненность. И когда я опустошаюсь, мне просто невыносимо!

     Таким образом, мы пришли к выводу, что одиночество не должно быть навсегда, это – явление временное. К тому же, одиночество обязательно должно быть полезным, а не пустым: оно призвано исцелять раны, как и время, но никак не угнетать личность и не допускать её деградации в собственном соку. Мир тебе, мой читатель, и да не покроется твоя душа вечной мерзлотою! Мерзлота и мерзость – ведь это почти одно и то же слово, а мерзости нам точно не нужно. Второй маской Химеры оказалась маска самообольщения; а то, отчего, вы думаете, я часто самообольщаюсь, приводя себя в пример и порой называя себя мудрым человеком? Я демонстрирую типичные ошибки. Самообольщение, самолюбование – вот что делает Одиночество гибельным, если вовремя не прозреть истину. Критики-то нет, если ты один, и не будет, - а мне так долго говорили о том, что я – Гений, вот и пришлось в это поверить и действительно им стать. Или хоть попытаться… А Беларион уже бежал прочь.

     Нет, он не шёл, он панически бежал оттуда, где погибло много таких, как он. Может быть, скоро там застыну и я… Не приведи Господь так осерчать на жизнь, чтобы избрать смерть и небытие! Не приведи Господь так озлобиться на окружающих, чтобы жадно копить и скрывать знания! Какая тогда будет мне польза, даже и для себя? Господь-то велел делиться, и недаром. А что до общества, то «Бог терпел и нам велел». Будьте великодушны, просто – будьте!

     И всё же, не забудьте перед этим хоть на чуть-чуть уединиться и взглянуть на мир со стороны дивными глазами печальной Химеры, так яснее видно, - кто прав, кто виноват, кто счастливее, а кто несчастнее; виднее общее устройство всего мира, когда мы не входим в его конструкцию. Это Одиночество – зрелое, и в нём нет причин для страха.



                18. На великом просторе.

     Со временем пережив горькое осознание пожизненного душевного одиночества, что приходит до губительных попыток объединения, мы встаём перед выбором: сделать ли путём компромисса душевное отличие незаметным или превратить Одиночество души в буквальное, отвернувшись вовсе, сбежав от мира? Степень этого буквализма мы никак не можем измерить, как и Беларион не сможет ответить: кто из этих статуй оттает, а кто – рассыплется, если приложить усилия? Насколько же заледенели несчастные отверженные сердца? Даже мертвецы Цитадели не вызвали у Белариона такого ужаса, вот потому он бежал, бежал неведомо куда, только бы позади не белели эти страшные изваяния!

     Мальчик из трактира никогда этого не увидит, он не умеет ни смущаться, ни противоречить, ни ненавидеть, - действительно, счастливый мальчик! Хотя его счастье уж больно привычно для него, вот он его и не чувствует. Правду сказал Беларион: это передозировка волшебных таблеток счастья. Больше всего Принцу сейчас хотелось забыть: о страданиях казнённых Химерами невольников, о мальчике, который провёл среди них целую вечность, о дивной коллекции замёрзших людей одинокой девы. Он пил коньяк, не чувствуя, как обжигает горло спирт, глаза его налились неземной печалью, руки дрожали, он устал бежать, ноги подгибались, неровное дыхание паром вырывалось изо рта… А сумка так оттягивала пояс, что несколько раз он раскрывал её, сомневаясь, пуста ли она? Но ни руки, ни глаза ничего не находили внутри.

     А что же с моим Одиночеством? Оно – проблематично лишь в силу того, что я долго стою у двери, - и лучший способ защититься от одиночества – это держать её открытой, как монсеньор Бьенвеню из «Отверженных». Я не постесняюсь процитировать Виктора Гюго: «Дверь врача всегда должна быть открытой, дверь священника никогда не должна быть запертой, - вот в чём тончайшее различие». Ведь Одиночество – также и болезнь: это бывает в крови с рождения, это бывает и приобретённой с годами заразой, увековеченной муками. Кто бы что ни говорил, мы сами виноваты в непонимании друзей.

     Степь была уже не степью, временами встречались деревья и кустарник, но всё же это был безупречный простор. Здесь чувствовалась воля, а вот прежняя, голимая степь, скорее угнетала, чем даровала ощущение свободы. На Великом Просторе легче было дышать, потеплело, - то ли от выпитого спиртного, то ли взаправду. Казалось, каждое встреченное дерево или кустик имели смысл. Они росли там, где должны расти, и не будь их, весь этот простор казался бы малым, вовсе не бескрайним, а живая Природа незримо раздвигала горизонты во все стороны до упора. Огни страшной Цитадели всё ещё виднелись издалека.

     Внезапно, когда беркариец прошёл мимо одного из деревьев широкого редколесья,  чья-то рука требовательно ухватилась за его алый плащ. Странно, что Беларион не заметил сидящую в лунных тенях Химеру. Беларион испугался, - вдруг это снова Одиночество?! Ведь Одиночество вездесуще, и эта Химера отчасти также являлась им. Её глаза, однако, выражали не только полноту чувств, но и глубину интеллекта. Она ничего не сказала по приветствию, она увлечённо изучала фолиант, обтянутый чёрной кожей. Лоб её был покрыт светлой шёлковой лентой, что перехватывала роскошные длинные волосы, волны которых разметались по траве, спадая по длинному серо-серебристому платью с алой вышивкой. Ровный, кристальный, но слабый свет струился от Химеры. Её остроугольные крылья были крыльями птицы, а не нетопыря, пёстрые, хрупкие, - и лёгкий ветер шевелил пёрышки.

     Это уже не Одиночество, ведь, взяв в руки книгу, мы косвенно, но общаемся с автором, - он рассказывает, а мы просто делаем свой вывод. Для этого мы, собственно, и читаем, и пишем: немногое скажешь изустно, слова подобрать трудно за краткие минуты разговора.

     Беларион понял, что это – Химера Познания. И, поскольку Знание тоже вполне способно служить Власти, он спросил:
 - Здравствуй! А почему ты не в Крепости? Я думаю, ты могла бы быть там нужна.
 - Была нужна! – уточнила, ответствуя, Химера, - Я там родилась, я начала долгий путь вдаль. Знания не живут среди ограничений, они живут лишь на просторе. Настоящее Познание не воспринимает рамок, оно пополняется, оно всё больше, оно начинает служить не только Власти, но и простому человеку…

     Действительно, много-много выдумали люди когда-то, чтобы превосходить себе подобных, да и просто со скуки, когда были одиноки, - до сих пор новые поколения пережёвывают то, что им оставили далёкие прародители человечества, даже подчас не задумываясь: с какой же целью было создано знание? Упорядочив знания, мы изобрели Науку, а отступая от науки, мы клеймим какое-то другое знание ненаучным, непрактичным и ненужным. Вообще, разумнее любой продукт мысли называть знанием, пусть для кого-то одного, - но это знание, и совершенно бесполезных знаний не бывает, и даже мизерное знание всё же лучше, чем полная пустота в голове. Знание ценно лишь тем, что оно – есть. Да, не будь мышления, кем бы мы были?  Эту тему объяснять здесь не стоит, она слишком понятна каждому из нас со школьной скамьи, и подчас даже раньше. С пелёнок родители говорят ребёнку: «Знание – сила!» Проблема в том, что часто мы берём знания, которые для нас никогда не будут силой. Верней, нам их дают, когда мы ещё не способны выбирать и брать самостоятельно. Разумеется, правильно, что школа даёт энциклопедические знания молодой личности, но это далеко ещё не весь простор. Спектр наук на самом деле ещё больше, не все возможности нам видны ясно. Очень многие могут и не подозревать, что есть ещё что-то, и что это что-то может оказаться ближе к сердцу.

     Химера Познания и лучилась идеей поиска спектра, всего, целиком. Она содержала в себе всё знание всех людей, все мудрости всех культур, даже все научные и ненаучные заблуждения, - чтобы не повторялись ошибки. Строгая, как Учитель, Философ и Аскет, она, читая, умудрялась продолжать умные речи, обращённые к страннику, присевшему рядом под деревом, словно Принц Гаутама Будда в поисках просветления и обретения покоя после испытаний.
 - И потом, - говорила Химера, - Знание беспристрастно. Если оно используемо в одном направлении, оно мельчает само собой. Чтобы быть, Правосудию ничего не нужно знать, кроме Закона. Чтобы править, Власти не обязательно знать и видеть мир глазами подданных, она сама и прогнала меня прочь, ведь её погубило бы чужое видение вещей. Знание о страданиях рабов нагнетает если не откровенное сострадание, так хоть пробуждает малейший стыд и совесть. Силе вообще ничего знать не стоит, она – только исполнитель. Представь себе переворот, если бы Сила имела мнение, отличное от мнения Власти!
 - Вот-вот, - согласился Беларион, - Когда-то я и был просто Силой. Если я и изгнан, то только за своё мнение, за проявление личности, но я не делал переворотов!
 - Помни, Человек в Красном, у страха глаза велики. Тебя попросту испугались! – подытожила разумная Химера, чуть дёрнув крыльями, как бы жестикулируя ими вместо рук.
 - Мне вот что интересно, - сказал беркариец, - А возможно ли устать от вечного Познания?
 - Я ещё не устала, - задорно ответила дева, - У меня есть здесь, в тайничках, спрятанные книги всех времён и народов, они покоятся по всему Простору. Иногда я беру новые, если они достойны моего внимания, иногда перечитываю старые, если забываю понравившиеся мне мысли авторов. Сами книги я не краду, я их переписываю и тут же возвращаю, где взяла!
Беларион встрепенулся:
 - Слушай, а ты успела переписать мой сожжённый противниками двухтомник?! Это была одна из лучших моих работ по философии, и вряд ли теперь я вспомню доктрину слово в слово.
 - Расскажи, как это произошло?! – спросила Химера, и в её глазах вдруг заблестели горячие слёзы сочувствия его скорби об утраченном труде.

     Химера Познания выделялась своей инфантильностью, как в уверении, что не крадёт чужих книг, так и в эмоциональном сопереживании потерям Белариона, и тот невольно говорил с ней, как взрослый говорит с ребёнком, невзирая на то, что, вероятно, Химера знает куда больше беркарийца. Он ей и поведал:
 - Всё было так: У меня в доме лежал оригинал, а на руках у моих вассалов – копий штук с десяток. Однажды, за считанные дни, все копии были утрачены, их выкрали втихаря или же отняли силой с целью уничтожения. Я успокоил своих, мол, оригинал жив, и я снова его скопирую. Да, вот беда! Кто-то проник и успел его также выкрасть. Неделю спустя я получил анонимное уведомление, что книги больше нет, она сожжена, и искать её уже не имеет смысла…
 - Палачи! Убийцы! – яростно всплеснула руками Химера, отбросив свой фолиант, - Я помню твою книгу, но я не помню, переписала я её или только прочитала? Какая жалость!
 - Действительно, жалость! – согласился Беларион, и процитировал, - «В мире так много печальных историй, мой маленький брат, но из них самая печальная – это история о потерянном знании».
 - Может, поищешь? – простодушно предложила дева.
 - Если у тебя на самом деле все книги есть, то искать среди них мою – всё равно, что искать иглу в стоге сена. Что я могу поделать? – развёл руками беркариец, - Мне так обидно, ведь я же не для себя писал, а для народа… Видимо, большая часть народа оказалась против моей морали. Я вправду этим дорожил, я искренне желал людям добра! Я хотел быть полезен не только в битвах.
 - Да, ты во многом полезен, - успокоила Химера, - Что уж у меня точно осталось, так это беркарийская псалтирь и её латинский перевод. Это написано твоей рукой, Страж?
 - Да. Мою псалтирь объявили еретической, но многие наши священнослужители продолжают ею пользоваться. И я этому рад. Хорошо, что мои знания и мой опыт не забросили, и ни одна книга не лежала мёртвым грузом на полке. Философские труды уничтожены, мои недруги боялись удара по нравственности, а значит, - было чего бояться, и содержание – не пустое. А псалтирь используют вопреки запрету, идут на риск, - значит, считают, что риск оправдан. Благо, среди моих врагов почти нет духовных лидеров, они слишком далеки от дел религии и чувств верующих.

     Химера поинтересовалась:
 - А истинно ли то, что две первых части Псалтири принадлежат перу Первосвященника Беркарии, и он доверил тебе редакцию труда?
 - Не совсем так. Первая часть – это всецело сочинения народа, собранные со всей паствы. Вторая и третья написаны Первосвященником, но в третьей есть мои личные псалмы. А остальных три – уже мои, но я включил туда также творения прихожан и храмовых служителей, поскольку не я же один молюсь Господу умом и сердцем. У каждого псалма есть своя сноска об авторстве, разве ты не заметила?
 - Может, не придала значения. Но там много надписей на беркарийских рунах, я не умею их читать и понимать. У вас сложный язык, насколько мне известно, он был секретным и претерпел три реформации, после чего ты сам его обнародовал.
 - Да, - кивнул Беларион, - Раньше представители низшей династии, не упоминая уж о пришлых людях, не говорили по-беркарийски. Уже с детства я считал, что мы должны углублять и возрождать свои корни. Мой отец – историк, и он помог мне в этом.
 - А почему тогда высшие династии оказали бурное сопротивление возрождению?
 - Они сохраняли в тайне древний язык, поскольку на нём написаны страшные заклинания и запретные знания, и преподнести их на блюде всем подряд очень опасно. Вдруг знания будут использованы против именитых беркарийцев? – ответил Беларион, и тут же уточнил, - Но и я решился на этот шаг не сразу. Прежде я узнал, что язык был создан так, чтобы ни один недостойный ум не мог его ни понять, ни прочесть. Не в обиду тебе будет сказано, ты ведь меня верно понимаешь! А читать научиться никогда не поздно. Это чистый язык души, он не передаёт ложь, и, если я солгу, ты меня попросту не услышишь. А потом, когда я сам на нём заговорил, я стал замечать, что не слышу некоторых фраз из чужих уст. Я огорчился, поняв, что мне врали. Но очевидная ложь для меня не стоит того, чтобы обличать её на каждом шагу и тыкать в лжецов пальцем. Я просто отреставрировал дважды погибший язык и все его наречия, от правды никому ещё не было смертельно плохо…

     Белариону польстила осведомлённость Химеры. Химера Познания изумлённо слушала рассказ Принца, поражаясь незаурядному складу характера и спокойной разумности, давно отложив свой фолиант.
 - Кто же учил тебя, молодой Принц?! – воскликнула она, улучив момент паузы, чтобы соблюсти такт и не перебить.
Беларион дёрнулся, отвернулся. Он хотел было ответить, выдохнуть имя, что никогда не вырвать из сердца и памяти. Но в сознании вновь всплыла сцена, ужасная сцена одной из последних встреч, и зазвучал голос: «Помни, о Звёздный мой Свет, никогда! Нигде! Никому! Не называй моего имени! Даже мне самому. Это моя последняя воля. Прощай!» Имя Учителя никогда и не произносилось вслух, лишь однажды он начертил его на песке, чтобы передать это знание, которому применения не угадаешь, юному Белариону.
 - Извини, я не могу тебе этого сказать…
 - Познание обязано всё знать! – вознегодовала Химера.
 - Чтобы познание продолжалось, чего-то мы знать не должны, - парировал Беларион, - Я многого не знаю, чему и рад вполне. Жизнь так скучна, если ты всё знаешь! Поэтому я многого вовсе знать не хочу, особенно, если дело касается лишь праздного любопытства, а не поисков реальной пользы.
 - А я хочу!
 - Твоя проблема, - беззаботно бросил беркариец, чуть склонив голову набок.

     Привычку клонить голову он также перенял от Учителя, который объяснял этот жест так: «Голову склоняет набок или конченный лжец, или тот, кто никогда не обманывал. Кто же из них я? Сам не знаю… Мы сами себе не судьи, мы слишком себя любим. Это просто жест невинного детства возвращается ко взрослому. Лгун ведёт себя по-детски, полагая, что все и каждый ему поверят. Очень откровенный человек, - тот же ребёнок, - надеется не быть никем обманутым. А потому, о Звёздный мой Свет, держись и гляди только прямо!» Но Беларион слишком сильно подражал Учителю, он считал, что подражание – есть символ абсолютной преданности. Правда и ложь – это наша врождённая кривизна сознания, и насколько же мы кривы? Судя же чисто по себе, Принц часто ругал своих учеников: «Ну чему я могу вас учить, если вы не стремитесь жить, подобно мне?! Нет, так мы не поймём друг друга…»

     Видение Химеры Идеала на виселице вновь проплыло в его глазах, ни к одной идее он не был так близок, как к идее стремления к совершенству, но своё совершенство Беларион уже нашёл. По крайней мере, так могла показаться тогда, вначале… Теперь, на полпути к Повелителю, всё мнилось иначе, возникали новые идеалы, и Беларион уже не ощущал совершенства в себе, - выше Идеала неизменно стоит новый Идеал.
 - Почитай мои книги! – нежданно-негаданно предложила Химера Познания, - Может, ты извлечёшь оттуда пользу для себя. Да и свою книгу ты, возможно, отыщешь. Я честно не помню: переписала её или нет. Давно это было.
Неизвестно почему, но Беларион на этот раз принял её предложение, хоть и знал интуитивно, что книги нет, он это чувствовал… Зато он заинтересовался, какие здесь вообще есть произведения? Химера просто указала ему на землю, её книги были похоронены. И Принц ступал по земле с чувством, что совершает страшное кощунство: топчет души авторов, отдавших себя целиком этим трудам, топчет чьи-то светлые мысли. «Да, ничего! – успокоил он сам себя, - Я тоже был потоптан и осквернён».

     А скверно ли это? Мы идём по знаниям, как по лестнице в небеса, знание есть опора под нашими ногами. Хуже всего – отказаться от этой опоры, хуже – потерять её по глупости. Знание – это то самое надёжное, что есть в мире для нас всех. Книга вас не обманет, если мы правдивы, книга нас не предаст, пока не будет брошена в огонь небрежною рукой. Беларион слишком хотел быть верной опорой, и ему не дали ею стать. И здесь, на Великом Просторе, он мог найти опору для себя, он мог вандалически вскрыть маленькие могилы тысяч сознаний, увековечивших себя. А эти авторы бродят теперь где-то далеко, напрочь позабыв из века в век свои творения, и даже это не мешает кому-то на них опираться.

     Всё, что сумел выкопать наугад из-под земли Беларион, ему казалось совершенным, исполненным житейской мудрости и проникнутым любовью к Небу и Богу, - не все книги Беркарии были такими. Он читал, не критикуя, веруя на слово светлым гениям, чью безупречную разумность и вдохновенность доказывал свет, льющийся от страниц всякий раз, когда он открывал книгу. Его даже пленяло чужое совершенство, он находил каждую отдельную мысль верной, но что-то внутри бунтарски трепыхалось против чарования маленьким огоньком жизни-истины. Это снова был голос, голос Учителя: «Веруя всему, ничему невозможно поверить. Ничему не веруя, хочешь – не хочешь, а со всем подряд соглашаешься…» На Острове Химер эти слова подтвердились для Принца, - Вера имела опровержение самой себя в основе. И благодаря тому, что он уже узнал извне и что додумал, комплектуя мнение, он, вопреки власти Познания, начал различать в прочитанных строках истины и заблуждения с его личной точки зрения.

     Тут-то Беларион и наткнулся на собственную, правда неполную, Псалтирь. Вышеизложенное совершенно не подходит для характеристики и специфики усвоения духовной литературы. Либо ты веришь в Бога, либо нет, - книга правильна абсолютно для всех верующих, она дана им безвозмездно, она сочетает все их мысли о Боге и чувства к Богу. Если ты хочешь верить как-то по-своему, тебе не нужны наставники. Если книга обрастает с веками противоречивыми догматами – она зовётся ересью. Псалтирь Беркарии не поддавалась ни одной из характеристик, по которым критика прокладывает путь: данная всем, она принята лишь избранными, и верование не определило её правильной или неправильной; то была книга о Боге, но не о том Боге, коему молилась Беркария, - Бог Псалтири представлялся ближе и родней, Белариона молиться учило только сердце тогда, когда он был одинок… И, к тому же, Псалтирь ещё изначально объявили ересью, и за то, что в ней не поставлялось ни единого догмата, возможно ли ещё жестче раскритиковать? Беларион пролистал желтеющие от времени страницы и аккуратно водрузил книгу на место, сделав жест священнослужителя.
 - Разве ты не видишь изъянов? – удивилась Химера, - Человеку ведь свойственно менять мнение…
 - Она ничего не утверждает напрямую, - ответил Беларион, - А фанатиком я ещё не стал. Вообще, мне кажется, я не имею права ничего даже малого сказать о чужих книгах, ни плохого, ни хорошего. Ведь если говорить, то только им самим. Может, я их понимаю неверно? Со многими я был бы счастлив потолковать, и я запомнил на всякий случай их имена. Вдруг, где-то они ещё живы?
 - Они тоже, наверное, считали, что ничего не утверждают и ни к чему не склоняют…
 - Послушай, а что плохого в том, что я могу разделять их мнение?! – откровенно вознегодовал Беларион, - Я ведь никогда не скажу, что это и есть только мои мысли, только мои выводы. Есть тысячи таких, как я, и что? Выходит, если они начнут писать, их сразу же заподозрят в плагиате лишь потому, что их мысль уже была сформулирована мною? Они обо мне даже и не слыхивали!

     Следующая глава берет начало с личной моей наболевшей темы о часто наблюдаемой идейной похожести моих размышлений на чужие. Человек в Чёрном старается научиться не замечать, не обнаруживать подобий в чужих творениях. Мой читатель, да возьмёшь ты благой пример с сией вдумчивой Химеры, и да не назовёшь никогда одного автора эхом другого автора, чтоб не оскорбить труды обоих! Мир тебе, мой читатель!


                Конец Четвёртой Части.