Меч и поэт

Я стою перед высокой деревянной дверью.
Чувствую, как руки дрожат, сжимая скользкую рукоять меча. Дверь кажется мне бездной; вратами в царствие Аида. Вижу на ней ладони кровавого цвета, сползающие густыми каплями вниз. Я понимаю, что с обратной стороны кровавых ладоней в тысячу раз больше, как и гула, как недовольного или восхищенного рева, в нее впитавшегося. Под нею песок – иной; как и боль, которую чувствуют у ее порога. За нею слышится невероятный шум; но каждый шум меркнет, когда пронзают твое сердце.
Еще несколько секунд; дверь откроют, и на меня хлынет поток жаркого ветра, несущего с собою отчаяние. Затем – ощущение дикого холода. Но через мгновение я потеряю все чувства, и останусь наедине с неволей. Мой меч станет блистать под лучами палящего солнца, а ноги станут топтать и без того растоптанную грязь.
Только сейчас я задумался о том, о чем должен был задуматься давным-давно: кто я есть: воин я, или я поэт? Вестник ли я силы или вестник воодушевления? Что важнее: меч или слово?.. Я хочу быть поэтом. Но я не могу забыть гармонии души, когда моя сила рвется наружу, когда меня подхватывают сами боги, и мой противник остается поверженным.
Но ведь я поэт.
Ведь я – поэт!
В голове моей снова и снова повторяется ночной разговор…
- Сегодня бой.
- Я помню.
- Что ж. Ты все еще пишешь свои стихи? Ну-ка: песок – богам, а нам же – слово, слезам – никчемного улова… Что это? Ты должен тренировать свои руки, чтобы не выронить щит, и чтобы не подорвались твои колени после первого же удара, а ты – ты занимаешься ерундой только потому что…
- Я не могу не писать.
- Ты не можешь не драться. Ты победил всех тех, кого считали непобедимыми. Ты помнишь: император желает смерти. Поединки в Колизее давно не оканчивались кровью, а ты – убивал ли ты хоть один раз во славу императора, во славу своего превосходства?
- Я не стану убивать.
- …да, когда-то ты убил, но тот гладиатор, тот раб, кем ты являлся тогда, был простым гладиатором, бездушной отчаянной машиной, чья победа лишь одним из множества цветов скрасила бесцветный боевой день. Возможно, твоя поэзия добавила искру в твои выступления; возможно, в тебе раскрылся столь сильный талант, о котором мечтают многие; возможно, ты так сильно натренировал своё тело, обрел нужный опыт, что тебя стали считать героем; но все мы знаем: сейчас ты – другой. И ты должен выплеснуть накопившееся за эти годы. Ты должен сделать то, что от тебя ждут. Достойный результат твоего боевого шествия.
- Я не стану убивать.
- Станешь. Падет твой противник – тогда не падешь ты. А если он не сумеет, если он, тоже – «поэт», – тебя убьют львы; чтобы растерзать твое бесполезное тело и твою бесполезную поэзию, будут выпущены все…
- Поэзию не растерзаешь…
- …такова прихоть императора, а ты – всего лишь раб, которому следует подчиняться приказам.
- Я гладиатор.
- Да, ты гладиатор. Ты должен с честью носить это звание. Ты великий воин. Величайший из всех, которых видывало это место. Ты достоин награды.
- Один мудрец то же сказал о моей поэзии.
- Ведь это был сон.
- Но ведь он говорил.
- … о силе, о силе говорил тот мудрец! О твоей силе, гладиатор.
- … подразумевая вечную силу поэзии.
- Конечно, ты можешь не выйти на арену. Но тогда клеймо тебе – вечный позор. К тому же, цена победы – свобода. Делай свой выбор.
Кто же я?..
Деревянная дверь отворилась…

Я вышел. Скользкая рукоять сделалась влажной от пота; в глаза бросилось яркое солнце и заставило прикрыться щитом, словно схватка уже началась. Моим шагам вторили восторженные крики толпы, встречающие меня, как героя.
Глупцы! Гладиатор – не герой, гладиатор – раб. Раб своего хозяина и раб своей жизни. По прихоти любой из сторон он может стать убийцей.
Я вышел на середину арены. Здесь, становясь в боевую позицию, меня уже ждал противник. Не торопись… Сейчас начнется. Куда же ты рвешься? Я пытался разглядеть в его глазах смятение, пытался разглядеть хотя бы малейшее нежелание сражаться, но ничего, кроме жажды выиграть, я не увидел. Но ведь сегодня нет победы без убийства! С этим гладиатором мы множество раз тренировались вместе. У него прекрасная техника, он выдающийся воин. Но своим взглядом он делает из меня врага.
Я бы так хотел в последний раз прошептать, тихо-тихо, чтобы даже воздух не услышал меня, чтобы мои слова были лучезарными и мягкими, чтобы меня услышал этот гладиатор, и понял всё, что происходит внутри меня. Я бы сказал: опусти меч, друг. Опусти… Ты же видишь – мы перестаем быть людьми. Мы становимся рабами не только по положению, но и по состоянию наших душ.
Но он не дал мне этой возможности. Он занес оружие над своей головой и сделал первый удар.
Бой начался. Мой противник настолько хотел победить, что потерял голову. Пока еще – не в прямом смысле. Его удары были мощными, но бестолковыми. Ни капли ума, ни капли сердца, и даже для творчества – ни единого порыва. Только – грубая сила. Где его хваленая техника? Что ж… Быть может, в том и есть толк? Зачем в бою быть утонченным?
Однако я был. Где бой, там и искусство. Я был настолько утонченным, насколько это возможно для чемпиона Арены.
Щит мой подвергся серии сильнейших ударов. Я благоразумно принял оборону, но в скорости перешел в атаку, начиная чувствовать своё превосходство. Я атаковал жестоко, страстно; я рубил его щит, кромсал, словно это был недвижимый манекен, и в итоге разрубил пополам, вместе с малейшим шансом на его победу.
Гладиатор тяжело дышал, но глаза его горели. Не сказать, что он умолял меня. Агония всё еще преобладала над чистым рассудком, но где-то в глубине он давно уже понял…
Момент истины настал: чтобы победить, мне осталось сделать решающий удар.
И меч меня не подвел; вместе с Олимпом, принесенным ревущим ветром, он рассек жизнь, и блеснул на жарком солнце кровавым отражением.
Вот и всё.
Выбор сделан.
Но ведь таким же образом я мог бы поразить словом! Я мог бы… Я мог бы! Мог! Но способен ли мой меч быть вестником поэзии? Нет, мой меч знает об одной лишь смерти, лишь о грубой силе, и ни капли он не знает о вечном.
Но я убил. В убийстве нет места прекрасному. В моем мече нет места прекрасному. И во мне нет места для всего прекрасного.
Император благодарит меня за прекрасный бой, и теперь мой дар – свобода. Свобода! Смогу ли я насладиться ею в полной мере? Я покидал окровавленное поле под последнюю в моей жизни бурю оваций. Ни единой мысли не пронеслось в моей голове в те секунды. И не единого чувства.

Я больше не гладиатор. Больше не раб. Я – один на угнетающих и огромных улицах города. Я – один посреди угрюмых взглядов прохожих. Я – один.
Да, я жил. Когда я проходил мимо Арены, перед взором ярко, до последней детали, вспыхивал последний бой, и невыносимая тоска заполняла страдающую душу, и дергала, дергала, дергала. Ах, как я хотел бы, чтобы в душе моей были струны, и чтобы дергания эти рождали музыку! Но никаких струн в моей душе нет.
Меня узнавали. Некоторые хлопали в ладоши, и некоторые из них были весьма влиятельны. Это и помогло мне в дальнейшей жизни. Я построил себе дом на окраине.  Пытался вложить в него всё свое творчество. А в маленькой комнате, которую я обставил цветами, я каждую ночь писал стихи.
Но они мне не нравились; они усиливали мою тоску вместо того, чтобы разрушать ее. Убийца, говорили они мне. Убийца!
Я познал то, что называется жизнью в обществе, познал влюбленность, познал права и обязанности гражданина.
Но самое главное – я познал великую грусть. Каждую ночь я видел глаза гладиатора, которого убил, и не мог забыть их. Как кололо сердце – человек, такой же раб, как и я, жил, дрался за свою жизнь, и нигде – ни на арене, ни в городе, ни в душе, он больше никогда не познает, что такое свобода. Боги! Правы ли вы, считая, что свобода сия нам неведома, что не знаем мы о ней ничего? Правы ли?..
В конечном итоге я потерял всё, ибо было это мне в тягость. Ничто не стоит человеческой жизни, понял я тогда; я – убийца, я всё еще раб…

В печальную крепость по воле богов
Заточён я до смерти начала.
Уж лучше б носил я оковы рабов…
Чем страшную участь шакала.
И смерть постигла меня. Незаметно, неожиданно. Но лишь она оказалось моим спасением. Как поздно я понял, что воин не обязан быть тем, кем стал я.
Деревянная дверь отворилась…

Я сделал шаг вперед.
Вместе с гулом приветствия на меня накинулся первый из лучей солнца. Я взглянул на свой меч – представил, как он будет отражать страх поверженного гладиатора, – и не смог двигаться дальше. Нет, я не убийца. Я отступлю. Я стану изгоем, но душа моя будет чиста. Пусть считают меня проигравшим, пусть навсегда осквернят ложью мою судьбу, но я останусь человеком, и не паду в собственных своих глазах.
Когда в мою комнату ворвались стражники, я начал читать стихи; я представил себя громом, и с каждой секундой читал всё громче и громче, пока не созвал в свою комнату весь Колизей. Я ощущал себя великим праведником, но что-то щемило в глубине моей души, что-то, чего я никогда не сумею почувствовать. Стражники едва не повалились с ног от силы моего слова, но я понял, что меч бы с ними не церемонился, и они пали бы тот же час. Но я отверг меч, я отшвырнул его что есть мочи, и больше не смотрел в его сторону. Я отверг все бои, которые мне предстояло пройти.
Что ж, я смогу прожить и без них.
Я не помню, как оказался в тюрьме. Я работал в подземелье, где мне пришлось забыть о поэзии; солнечного света мои глаза не видели многие годы, но я не упускал ни единой возможности, чтобы не отрабатывать легкость, скорость и силу, ибо я не имел права отказываться от тренировки своего тела. Я чувствовал, что стал, наверное, самым сильным из всех людей, но никому не нужна была моя сила, ведь я – узник, запертый навеки.
И не только узник.
Сейчас я почему-то задумался… Я трус. Трус! Что с меня взять?.. Мои руки могут разломать дерево и кость, но я трус. Перед лицом неизвестности я повернул назад, и отшвырнул от себя честь. Разве достоин я чего-то большего, чем моя клетка?
Да, черт возьми, дайте мне хотя бы солнце!
Я умер от старости. Сгнил, растерзанный крысами.
Как поздно я понял, что поэт не обязан быть тем, кем стал я…
…Деревянная дверь распахнулась, и тень ее пала к моим ногам.

Я сделал шаг, ступив на грязный песок Колизея. Люди зааплодировали мне.
Аплодируй, народ! Ведь мой меч – в нем моя сила. Не ловкость тела и не поэзия. Я – есть поэт и я – есть воин. Я есть та сила, что способна породить достойное самой жизни, самого солнца и самих богов.
Борьба во мне была столь глупой, что по моим щекам потекли слезы… Скорее, от избавления, ведь борьба закончена. Тот, кем я привык быть, вступил в схватку с тем, кем я хотел быть. Но разве обрел бы я свободу с любым из этих воплощений? Нет, свобода отвергает любые слова.
Люди не видели моих слез. Слишком далеко я шел от них… но они видели самое главное: то, с чем я пришел на арену сегодня. Они видели меч. Меч, который держал меня и который держал я.
Я даже не смотрел на своего соперника.
Я накинулся на него, словно змея, в долю секунду проглатывающая свою жертву. Не как раб, не как гладиатор.
Как поэт.
Как воин.
Я продумал варианты своей судьбы. И варианты эти я отвергаю.
Мне осталось совершить лишь один удар. Этот удар – да будет обрушен в душу богам, которые считают, что человек не способен обрести настоящую свободу.
Я не трус. И не убийца.
Мой противник жаждал победы. Я не хочу просить тебя, раб, чтобы ты бросил свой меч. Не бросай. Ты – воин, и это твой выбор. Неси своё бремя с достоинством. Ты не хочешь умирать. Что ж, живи, раб, и да будет твоя жизнь не напрасной.
Я вознес свои руки к небесам, и направил свой меч на солнце. Я – один в центре арены. Я – один, но я не одинок.
Я закружил вокруг себя, словно в танце, и отражение от меча моего ослепило всех зрителей и самого императора.
Противник, едва живой, смотрел на меня с восхищением.
Что, народ? Эффектное убийство? Эффектный побег?.. Хлеба и зрелищ?
Я вонзил меч в кровавую землю.
…От меня вы получите только солнце.

Колизей затих в изумленном молчании.
Заскрипели решетки – на меня помчалась свора свирепых львов.
От меня всю жизнь отбирали улыбку. Отчего бы не улыбнуться сейчас?
Мне будет, чему поучиться у царей природы.

Золотые врата отворились… Я – есть Бог.