Лиса

Шесть утра. Я лежу на старой, полуразвалившейся, поминутно издающей протяжно-противные стоны, кровати. В ушах гремят гитары и тарелки. И хорошо, что гремят. Я не слышу больше этих ненавистных стонов.
Вадька спит. Димка – тоже. Беззаботные! Им – можно. Закрыли сессию вчера. Сдали последний экзамен на отлично, впрочем, и предыдущие тоже. Сопят теперь, счастливые…
Странные они люди, если честно. Ни в чем не нуждающиеся, кроме как в своих пятерках. Зубрилки. Нет, им не осознать никогда, что главное – не оценки, а понимание. Вникание. Личное мнение о данном материале. А не слепое угождение преподавателю. Лизание ему пяток. Конечно, у них есть оправдание – в вузе учатся, а не в школе. Тут риск вылета неимоверно велик… Получается -  имеют полное право на пресмыкание! Мда.
Они привыкли. С детства. Сами или приучили? Родители бесконечными увещеваниями: «Сынок, слушайся учителей!» И они слушались. Забывали себя, механически повторяя чужие слова. Впитывая, словно губка, то, что скажут. Не смея спорить, если с чем-то не согласны – ни с педагогами (естественно, ни в коем случае!), ни с одноклассниками, а позже – с однокурсниками. Из-за боязни своего мнения – не зазубренного, а рожденного ими. Страшатся, что это мнение – ошибка. Которая повлечет за собой двойку. Но не в тетради, а в жизни. Потому Вадька с Димкой не спорят. Хотя… Наверняка чувствуют собственную правоту.  Но не спорят. Прячут свое драгоценное невысказанное мнение где-то в глубине затравленного сознания…
А эта ведь! Вот именно! Ничегошеньки она не знает, а спорит! Да как она может – спорить, если даже не слыхала о том, кто такие Джон Локк и Леонардо да Винчи!
Я сотни тысяч раз готов повторить – она не знает совершенно ничего. Но чудом умудряется сдавать некоторые, весьма сложные, экзамены на отлично. За другие получает «удочки» или заваливает. Посещать лекции она хронически не любит. Чаще всего просто просыпает их… Потому что никак не может найти общего языка с одногруппниками, которые ее не воспринимают. Кроме одной, какой-то жутко замороченной, угрюмой девчонки, одетой под мальчика, в вечно заляпанных грязью, ботинках.
Сама она – рыжеволосая, со слегка прищуренными глазами, имеющими весьма редкое свойство – менять цвет в зависимости от освещения, а, вероятнее всего, от настроения, – напоминала лису. Хитрое, нежное существо… Хитрое? Неужто – хитрое?..
Впрочем, кто ее разберет. Ее характер.
Тоненькая. В огромных, мощных камелотах. Порой – в обычных кедах. Нередко – в элегантных, но дешевых, замшевых сапожках. Простенькая коричневая юбка-«разлетайка». Дырявые синие колготки. Белоснежная, с оборочками, блузка.
Нет, одеваться она не умеет. И не желает учиться у своих, знающих толк в моде, сокурсниц. Безвкусица! Полная безвкусица! Даже я это понимаю, хотя и являюсь парнем.
Еще - ободранный лак на ногтях. Когда нервничает – всегда его обдирает.
Бледная… Отчего она такая бледная? Губы. Всегда пытаюсь найти еле заметный контур  маленького рта… Нахожу… Слегка потрескавшуюся, угловатую кромку…
Разомкни! Поспорь со мной! Ты ведь любишь спорить!
Ха. Да, я умнее тебя! В сто, тысячу, в миллион, триллион раз умнее тебя! Какое удовольствие мне доставляет слушать твои глупенькие, наивные доводы… Наивные? Но почему тогда вся общага «виснет» от примитивных рассуждений? Чего такого ценного, значительного они находят в пустых словах?..
И пусть находят.  Я же – высмеиваю. Ты обижаешься. А я в ответ тащу тебя в книжный магазин. Пытаюсь вместить в рыжую голову хотя бы что-то…
Вот беру со стеллажа Кафку. Удивленно поводишь глазами. Глаза. До этого момента были изумрудно-зелеными… А теперь вдруг стали серебристо… Да, серебристо-серыми.
Осторожно, будто боясь обжечься, дотрагиваешься до корешка. Переворачиваешь ароматные, хрустящие страницы. Мгновение… Мне кажется, ты заворожена. Быстрые, ломкие пальцы легонько касаются строк…
- Не-е-е-т! – внезапно захлопываешь книгу.
Впрочем, я так и знал.
И снова не оттащить тебя от полки с комиксами.
Господи! Что ты творишь! Мастерски. За считанные секунды. Отогнуты скрепки. И плакат аккуратно вынут из журнала…
Э. Не «Metallica». Не Земфира. И, Боже упаси, не попсовая «Леди Гага». Это – «Ну, погоди!» из «Мурзилки»… 
С ума сошла! Сейчас заметят охранники и…
Постер -  за пазухой курточки из кожзама.
Выходим из магазина. Отсчитываю тебя, непутевую. Как маленькую. Виновато, растерянно улыбаешься. Часто-часто моргаешь аккуратно подведенными, ставшими лазуритово-синими, глазами. А потом вдруг неожиданно кричишь. Хромающим… По-детски звонким голосом:
- Ты ничего, ничего не понимаешь! Вы все стандартные! Разве можно быть такими! Такими…
Тебе не хватает дыхания, чтобы закончить фразу. Бежишь. Прямо по кляксово-грязным лужам. Дорогу – на красный свет.
Дикий визг тормозов в моих ушах.
Знаю. После - много… Много куришь. Неоправданно дорогие толстые ароматизированные сигареты. Потратив  на них остаток стипендии. Подвергая еще большей опасности свое никудышное здоровье.
Ах, плюс - промокшие ноги.
Лежишь… Тридцать девять и девять. Девчонки сломя голову носятся по комнате в поисках аспирина.
Трясу тебя за плечи в бессильной, нисколечко не скрываемой злобе.
В ответ – лишь кашель. Глухой, словно стук по сухой древесной коре… И все же удивительно – без возмущений…
Высыпаешься за неделю, лежебока! Неужели именно из-за болезни твои глаза приобретают эту особенную, кристаллическую прозрачность?..
Прошу!  Хватит курить! И давай сходим с тобой в магазин! Я одену тебя. Нормально одену. Я копил.
Не кричи на меня, я ведь по-дружески…
Пойдем, а? В честь выздоровления!
А вообще-то. Без разницы!  Больно нужно! И откуда берется в такие минуты вызывающая противная ямочка на подбородке? Она ужасно портит твое дерзко-хныкливое, но одновременно какое-то небывало волевое, спартанское выражение лица…
Он целует тебя в ямочку. Значит, ему нравится возмутительная ямочка?!..
Ха. Я бы не пожелал притронуться к уродливой ямочке.
… Из-за него ты теперь посещаешь универ. Ради того, чтобы пройти с ним  долгий… Нет, тебе он кажется коротким, путь от вуза до метро.
Радька. Маленький, приземистый. Накачанный. До безобразия, по моему мнению. Развязный. Грубый. Не умеющий обращаться с девушками. Почти лысый. То есть, хочу сказать, коротко стриженный.
Не предполагал, что такие могут задеть. Зацепить. Тебя…
Тебя… Как же я хочу коснуться тебя… Твоей льдисто-бледной, подернутой пушинками пудры, кожи. Медленно, плавно скользить ладонью по щеке, нежно спускаясь вниз по шее… Ненароком задеть нервно пульсирующую венку… Очертить точеные контуры узеньких плеч.
Вниз… Вниз… Поймать пальцы. Сорвать эти пятирублевые железные кольца… Словно по клавишам, пробежаться по твердым, острым ноготочкам…
Приобнять… Почувствовать косточки… Объяться пламенем длинных рыжих волос, пахнущих… Кокосом. А раньше мне казалось, что ванилью. Всегда путаю запахи…
Но теперь! Никогда не почувствую?!
Впрочем, дрянной аромат.
Они. Будут продолжать вдыхать его каждый день. По обыкновению, как воздух.
Они не понимают. И не поймут. Ценности твоего запаха. Радька – тем более. Он любит только прокисше-рвотные потные «благовония» тренажерного зала.
Те же Вадька, Димка. Будут вдыхать. Вдыхать и по привычке присмыкаться  перед преподами. Будут.
Тяжелый, соленый комок подкатывает к горлу.
Несчастные Вадька с Димкой! Ненавистный накачанный Радька!
Непонятная, глупая! Да что тут мелочиться, тупая, ты! С пошлой ямочкой на подбородке!
Вот он – лист бумаги. Пишу. Рука поминутно отказывается слушаться. Дрожит…
Все.
Скотчем. На дверь твоей комнаты.
Наградить пинком на прощанье Вадьку с Димкой? Их, идеальных, правильных! Невыгнанных из универа за споры с научником по поводу курсовой.
Ладно, пусть спят.
…Славно спускаться по лестнице, таща огромный стокилограммовый чемодан. Можно заделать мышцы. Как у Радьки.
А та надпись, скотчем прикрепленная. Знай, в ней – чистая правда.
А Вадька с Димкой, зуб даю, прохрапят до полудня.

Апрель, 2011 г.