Борщевик. часть 3. глава 12

Глава 12.
Заброшенный поселок.

Выпускаю пламя с максимальной осторожностью, чтобы огонь не перекинулся на окруженные борщевиком стройные березки. На них уже много желтых листьев – дыхание осени. На базе я уже два месяца.

После смерти подруги барак опустел. Мне долго казалось, что она просто куда-то вышла и скоро вернется, я все время ждала, что вот-вот услышу Каринин звонкий жизнерадостный голос.
Снежной лавиной навалилась апатия. Известие от няни о смерти собаки только усугубило мое состояние. Здесь у всех периодически срывает крышу.

Нас с Андреем еще несколько раз вызывали в милицию. И  только эти поездки возвращали меня к жизни. Всю дорогу, забыв о борщевике и изуродованных трупах, мы болтали о детях, которые оказались почти ровесниками, обсуждали методы воспитания, делились опасениями и радостными воспоминаниями. С Андреем на душе становилось легко и спокойно.

Каждый раз перед возвращением на базу мы заезжали в какое-нибудь Торопецкое кафе. Я все чаще замечала, что начальник отдела внутренней  безопасности смотрит на меня как-то по-особенному: долгим, изучающим взглядом.
А однажды он пришел на релакс-вечеринку, где раньше никогда не появлялся. Сначала долго стоял с ребятами из своего отдела, увлекшись разговором. Я даже онемела от удивления, когда Андрей пригласил меня на медленный танец.
Мы танцевали молча, но это молчание не тяготило. Он держал меня так бережно, словно я из хрусталя и могу разбиться. Я чувствовала чудесное умиротворение. А потом несколько дней в моей душе жила теплая, тихая радость, и если верить  девчонкам из барака, светилось лицо.


***

Сегодня нас привезли в довольно крупный поселок. Большинство жителей покинули свои дома, устав противостоять нашествию борщевика. Но были и те, кто остался по разным причинам. Живых или мертвых, их надо было найти.

Нас делят на группы. Моя группа направляется к пятиэтажке. Внутри здания расходимся в разные стороны. Некоторые квартиры открыты, но большую часть приходится вскрывать. Этим занимаются специально обученные ребята.

Каждая квартира с ее интерьером, забытыми и оставленными в спешке вещами рассказывает о своих хозяевах.
Вот в этой однокомнатной с качественным, современным, недавно сделанным  ремонтом, по всей видимости, жили молодожены. На полу валяется коробка от диска группы «Челси». На зеркале в ванной зубной пастой написано: «С добрым утром, любимая!». В шкафу пылятся  женские журналы.
 Я не могу удержаться и листаю страницы. «Будьте осторожны: шифон полнит», подписано под фотографией, на которой позирует обработанная в фотошопе модель в вечернем платье. Да, вряд ли такой совет сейчас актуален.
Из журнала вываливается свадебное фото.

В другой квартире жила явно асоциальная семья. Кучи бутылок из-под пива и водки, грязь.
На кухне все заставлено не знавшей губки и моющих средств посудой с чем-то уже неопределимым и дурно пахнущим. Убогая мебель, отваливающиеся обои, ворох грязных тряпок и чумазая кукла на полу. Спешу покинуть этот вертеп.

А здесь, в трехкомнатной, жила старушка. Удивительная несправедливость: как часто бывает, многодетная семья ютится на двадцати квадратных метрах, а одинокая бабушка захламляет квартиру, чтобы хоть как-то заполнить пустоту никому не нужных комнат.
Все комнаты забиты громоздкой, почти антикварной мебелью. Пахнет лекарствами и кошачьей мочой.  На стенах выцветшие от времени ковры, все, что только можно застелено половичками, скатертями, вышитыми полотенцами. На прикроватной тумбочке пузырьки и упаковки с таблетками, спицы, клубок толстых ниток. Телевизору лет пятьдесят. Включаю в розетку.
Изображение скачет и рябит,  хрип телевизора перекрывают крики на лестничной площадке и детский плач.

Оказывается, в соседней квартире нашли детей: мальчика лет трех и девочку на вид не больше двух. Чумазые, растрепанные, в грязной, заляпанной одежде, испуганные глазенки на худеньких лицах.
Сколько дней они прожили одни? Две недели, месяц? Похоже, дети питались сырой картошкой и другими овощами, хранившимися в кладовке, грызли невареные макароны, крупы, сухофрукты.
Маленькие, истощенные, напуганные, одичавшие, они буквально утонули в противогазах и скафандрах, в которых их донесли до машины и в сопровождении нескольких «белых» повезли на базу.

Мы осмотрели весь дом: этаж за этажом, квартиру за квартирой. Живых больше не обнаружилось, зато пять изуродованных до неузнаваемости трупов освободили от зеленых мутантов, упаковали и погрузили.
Во избежание мародерства входную дверь пятиэтажки наглухо забили и опечатали.
Теперь делимся на пары – нужно осмотреть частный сектор.

***

В пятницу работать совершенно не хочется, расчищая дорогу к деревянному двухэтажному дому, думаю о завтрашней релакс-вечеринке. Ловлю себя на мысли, что жду встречи с Андреем.
Вообще-то завтра срок моего контракта истекает. Я могу уехать.  Но только зачем мне возвращаться в разграбленный мародерами, наводненный обезумевшими беженцами город? Меня туда ничто не тянет: Ярослава пробудет в эвакуации еще пару месяцев, Петька служит, Шакира погибла…

Вот это дом! Если бы я снимала фильм ужасов, лучшего места для съемки не найти. Что-нибудь типа: «Дом-монстр», «Дом с привидениями», «Тайна дома у дороги».
 Довольно габаритная двухэтажная постройка, с узкими, высокими украшенными резьбой окнами, покосившимися балконами и ветхим крыльцом с резными столбами. Над массивной входной дверью табличка «1897». Ничего себе! Дому больше ста лет.
 Девушка, которая оказалась со мной в паре (а девушка ли это, в скафандре и противогазе так сразу  не разберешь?), явно не разделяет мой восторг и еле-еле плетется.
Сначала мы осматриваем первый этаж. Идем по узкому длинному коридору, с обеих сторон - обшарпанные двери, маленькие комнатушки. Похоже, это этаж для прислуги. В комнатах пусто, лишь кое – где стоит покрытый пылью стул или железная кровать с торчащими пружинами.

Коридор ведет в просторную кухню, где сиротливо жмется  к стене старенькая газовая плита. На небольшом покрытом выцветшей скатертью столе - куски засохшего, заплесневелого хлеба, грязная тарелка.
Мне кажется, я слышу скрип потолочных досок. Показалось? Я оборачиваюсь на своего апатичного спутника (или все-таки спутницу?). Он нехотя открывает дверь в санузел.
По узкой деревянной лестнице поднимаемся на второй этаж. Пол угрожающе прогибается и скрипит. Огромные потолки, просторные светлые проходные комнаты, гостеприимно распахнутые двери с двумя створками. Убогая утварь послевоенных времен не мешает  мне представлять, как жили здесь до революции.

Я прямо-таки чувствую их энергетику: барышни в легких светлых платьях, с небрежно перехваченными шелковой лентой волосами, барин с аккуратной бородкой, в пенсне. Вечером они собираются в гостиной. Кто-то играет на пианино, кто-то вышивает. Когда темнеет, зажигают свечи в позолоченных канделябрах. Кто-то вот также как я подходит к окну и любуется закатом.
Я смотрю на утопающую в борщевике улицу. У соседнего дома мелькают белые скафандры.
 Трудно поверить, что несколько месяцев назад можно было свободно гулять без какого-либо защитного обмундирования, любоваться зелеными газонами и яркими клумбами.
Вдруг раздается треск и заглушенный противогазом визг моего напарника. Все-таки это девушка. Она провалилась одной ногой – трухлявые доски пола не выдержали.
Я не знаю, что делать. Если подойду, чтобы протянуть руку, мы обе можем рухнуть на первый этаж. И тут меня осеняет: сдергиваю серый от пыли тюль с окна и бросаю один конец оказавшейся в заложниках старинного дома девушке, другой конец тяну изо всех сил.

Напарница осторожно выбирается. Мы осматриваем ее защитный костюм. Повреждений нет. Она приставляет ребро ладони к шее, показывая, что с нее хватит, и с неожиданной быстротой удаляется. Я в растерянности. Уж не последовать ли и мне за нежелающей рисковать девицей? Но еще несколько комнат и чердак не осмотрены…
Я отчетливо слышу стук захлопнувшейся двери и совсем не в той стороне, куда направилась сбежавшая напарница. Возможно это акустический обман, а может там кто-то есть…

Стараясь идти вдоль стен, чтобы не провалиться, я миную одну проходную комнату за другой. Доски пола зловеще скрипят, отзываясь на каждый мой шаг.  В одиночестве становится как-то не по себе. Появляются навязчивые мысли о призраках.
Боковым зрением улавливаю движение. С замершим сердцем резко поворачиваюсь. Фу-ты, это кошка, спрыгнула с комода. Кладу огнемет на пол, сидя на корточках, глажу истосковавшееся по  ласке, мяукающее существо. Опять какой-то шум. Поднимаю глаза.
На меня несется что-то белое. Белая ночнушка, седые растрепанные волосы, старческое искаженное безумием лицо, уже нечеловеческие остекленевшие озлобленные глаза, поблескивающее в полумраке лезвие ножа.  Я хватаю огнемет, выпрямляюсь, но не успеваю защититься. Ведьма из детских кошмаров втыкает нож мне в живот.
Сначала внутри становится очень горячо, а потом появляется резкая боль, от которой подкашиваются ноги, и темнеет в глазах.

Последнее, что я вижу – склонившееся надо мной сморщенное, шипящее, щамкающее беззубым ртом лицо.