Красный октябрь...

Его звали «Красный октябрь»…. Тяжелая крышка, большие длинные клавиши, одна только желтая фа на контроктаве, на консоли был вырезанный из дерева букет тюльпанов, большой, в круглой оправе, я часто любила сесть и просто водить пальцем по узорам из листьев и стеблей. Цвет  черный, матовый, но в нем все-таки было видно, если приглядеться, замутненное отражение. Голос «Октября» был глубокий, клавиши мягкие… Мама рассказывала, что когда я в детстве плакала дедушка играл на нем и я прекращала…
 
Последнее что я помню в исполнении дедушки на «октябре» был «Полонез Огинского», потом дедушка умер и пианино замолчало на три года… А потом меня отдали в музыкалку…

Очень много годов прошло возле этого черного «октября». Очень много слез пролито было над ним, много стараний потрачено на вырисовывание красивых скрипичных ключей, чистое пение интервалов, на отсчитывание правильных ритмов, на легато и стокатто… Я сменила трех учителей, пока не нашла своего. Одна из них отбивала мне по спине ритм, постоянно что-то кричала и говорила, что она-то уж сделает из меня музыканта. Потом она пожаловалась моей маме, что девочка у неё постоянно плачет и меня перевели. Другая говорила, что я слишком впечатлительная и эмоциональная и лучше девочку отдать куда-нибудь в театр. А третья просто смирилась с тем, что я не буду великим музыкантом и что я играю на пять в кабинете, а на сцене на рояле я играю почему-то непременно на четыре. Её печалило, что я иду в педагогический университет, а не в консерваторию…

Когда я закончила музыкалку мой «Красный октябрь» почему-то был признан ненужным. Но его не продали потому что он был очень старый. Сначала его хотели отнести на помойку, но пять взрослых мужчин не смогли его поднять. Тогда папа взял электропилу и его распилили на доски, которые потом сожгли на даче в печке. Но остался большой металлический каркас, он был из какого-то очень прочного металла и никто не знал что с ним делать – его засунули на балкон. Мне было очень жалко мой «октябрь», но мне сказали: «Ирочка так нужно, мы купим тебе новый». Почему-то этот оставшийся металлический каркас у меня ассоциировался со скелетом, это был скелет моего детства, который распилили и он пошел как укрепляющий материал в фундамент нашей дачи…

Когда мы были маленькие, то каждый предмет был для нас живым, и каждый предмет был важным. А потом все эти мишки, пианино, книги, ботиночки, фонарики нами же самими отправляются на свалку, потому что нужно место для компьютеров, телевизоров, принтеров и айподов, а места для нашей памяти нету… Мы так быстро хотим расстаться с нашим детством и так долго еще потом об этом жалеем…

Мне купили новое пианино, но оно не пробыло у меня и двух лет, потом еще одно. Потом синтезатор. И вроде бы все хорошо, надо радоваться – синтезатор проще и не такой громоздкий, но он не живой… Дело на самом деле совсем не в нем, а во мне. Если кто-нибудь когда-нибудь спросит как я хочу звучать – я отвечу как хорошонастроенное старое пианино «Красный октябрь»…