ПЛЕН Документальный роман

               
 

Я засыпал и просыпался
в плену с мыслями о своих детях.
Эта книга посвящается им
моим сыновьям Александру и Михаилу.


СРОЧНО
МОСКВА, 6 июня 1997 года

Личное мужество и стойкость корреспондента «ИТАР-ТАСС»
Николая Загнойко, корреспондентов «Радио России» Юрия
Архипова, Николая Мамулашвили и оператора Льва Зельцера
стали действенным фактором, способствовавшим освобождению
четырёх российских журналистов, в течение трёх месяцев
находившихся в заложниках в Чечне. Это заявил сегодня в интервью
корреспонденту «ИТАР-ТАСС» секретарь Совета безопасности
Российской Федерации Иван Рыбкин.

«Эхо Москвы
»
В ЧЕЧНЕ ПОХИЩЕНЫ КОРРЕСПОНДЕНТ ИТАР-ТАСС
И ТРИ СОТРУДНИКА «РАДИО РОССИЯ


В Чечне похищены корреспондент «ИТАР-ТАСС» Николай
Загнойко и три сотрудника «Радио России» – журналисты
Юрий Архипов и Николай Мамулашвили, и оператор спутниковой
связи Лев Зельцер. Как стало известно радиостанции
«Эхо Москвы», вчера около пяти часов вечера машину, на которой
ехали журналисты, остановили вооружённые люди и,
пересадив журналистов в другую машину, увезли в неизвестном
направлении.



«ИТАР-ТАСС»
МОСКВА

Корреспонденты «ИТАР-ТАСС» и «Радио России» были похищены
во вторник, когда возвращались из центра Грозного
в Октябрьский район к дому, где жили, на автомашине «Москвич
».

Как сообщили корр. «ИТАР-ТАСС» источники в Грозном,
недалеко от дома корреспондентов, на улице Караева, путь
автомашине преградили две автомашины «Жигули», из которых
выскочили вооружённые люди в камуфляжной форме.
Угрожая оружием, они пересадили журналистов в свои машины
и увезли в неизвестном направлении. Водитель, местный
житель, которого журналисты хорошо знали, был оставлен
на месте похищения.
«РИА Новости»

ПОХИЩЕНИЕ РОССИЙСКИХ ЖУРНАЛИСТОВ В ЧЕЧНЕ
НЕ СКАЖЕТСЯ НА СРОКАХ ПОДПИСАНИЯ МЕЖДУ
МОСКВОЙ И ГРОЗНЫМ ДОГОВОРА О СОТРУДНИЧЕСТВЕ
В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ОБЛАСТИ, – СЧИТАЕТ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ
ПРАВИТЕЛЬСТВА
МОСКВА

Похищение в Чечне четырёх российских журналистов –
корреспондентов «ИТАР-ТАСС» Николая Загнойко и «Радио
России» – Юрия Архипова и Николая Мамулашвили, а также
оператора спутниковой связи Льва Зельцера, вероятнее
всего, не скажется на сроках подписания соглашения между
федеральным центром и Чечнёй о сотрудничестве в экономической
области. Такое мнение высказал в беседе с корр.
«РИА Новости» высокопоставленный сотрудник аппарата
правительства России, попросивший не называть его имени.
Ранее он сообщил, что экономическое соглашение между
Москвой и Грозным, возможно, будет подписано главой российского
правительства Виктором Черномырдиным и президентом
Чечни Асланом Масхадовым во второй декаде марта
в Москве.


Часть 1

«РИА Новости»
ВИЦЕ-ПРЕМЬЕР ПРАВИТЕЛЬСТВА РОССИИ ВИТАЛИЙ
ИГНАТЕНКО ПОТРЯСЁН ИЗВЕСТИЕМ О ПОХИЩЕНИИ
ЧЕТВЕРЫХ ЖУРНАЛИСТОВ В ЧЕЧНЕ И ГОТОВ ВЕСТИ
ПЕРЕГОВОРЫ ОБ ИХ ОСВОБОЖДЕНИИ
МОСКВА

«Журналисты становятся разменной монетой, материалом
для добывания денег. Я потрясен, для меня это удар». Так прокомментировал
сегодня журналистам очередное похищение
четверых журналистов в Чечне – корреспондента «ИТАР ТАСС»
и трёх корреспондентов «Радио России» – вице-премьер Виталий
Игнатенко. Конечно, подчеркнул он, способ ведения переговоров
по каждому отдельно похищенному журналисту неэффективен,
но «я готов вновь вести подобные переговоры».

По словам вице-премьера, он готов связаться сейчас с Асланом
Масхадовым и с Мовлади Удуговым, который сам, кстати,
занимался журналистикой. Правительство России, подчеркнул
Игнатенко, выступит с серьёзным заявлением по
этому поводу.

«Заработает всё государство, правоохранительные органы,
спецслужбы, дипломаты».

Вице-премьер выразил надежду, что Дума также выскажется
по этому поводу. Кстати, добавил Игнатенко, не исключено,
что на помощь будут приглашены и представители
ОБСЕ, так как «терроризм – это международная проблема».

«ИТАР-ТАСС»
ВИЦЕ-ПРЕМЬЕР ВИТАЛИЙ ИГНАТЕНКО В ТЕЛЕФОННОМ
РАЗГОВОРЕ С СЕКРЕТАРЕМ СОВЕТА БЕЗОПАСНОСТИ
ЧЕЧНИ ОБСУДИЛ СИТУАЦИЮ ВОКРУГ ПОХИЩЕНИЯ
ЧЕТЫРЁХ РОССИЙСКИХ ЖУРНАЛИСТОВ;
ФСБ РФ РАСПОЛАГАЕТ ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫМИ ДАННЫМИ
О МЕСТЕ ИХ НАХОЖДЕНИЯ
МОСКВА

Меры по поиску похищенных в Чечне во вторник корреспондента
«ИТАР-ТАСС» Николая Загнойко, сотрудников «Радио
России» Юрия Архипова, Николая Мамулашвили и Льва
Зельцера будут рассмотрены на экстренном заседании правительства
республики. Об этом в телефонном разговоре с заместителем
председателя правительства России Виталием Игнатенко
сообщил секретарь Совета безопасности Чечни Ахмед
Закаев.

Вице-премьер России и секретарь СБ Чечни договорились
поддерживать постоянный контакт и обмениваться любой
информацией о судьбе похищенных журналистов.

Директор ФСБ России Николай Ковалев сообщил сегодня
«ИТАР-ТАСС», что Федеральная служба безопасности располагает
предварительными данными о месте нахождения
пропавших в Чечне четырёх журналистов. В настоящее время
эти данные проверяются. По словам Н.Ковалева, сейчас
«предпринимаются абсолютно все меры, но эта ситуация, на
которой проверяются сила и возможности сегодняшних руководителей
Чечни. Это – их политическое лицо».

Между тем, МВД России пока не располагает какой-либо
информацией о возможных требованиях тех, кто захватил
российских журналистов, – сообщил корр. «ИТАР-ТАСС» вицепремьер
российского правительства, министр внутренних
дел Анатолий Куликов.

Нынешнюю ситуацию в республике он назвал «повторением
того, что происходило накануне ввода российских войск
в Чечню». Тогда также периодически захватывались заложники,
– подчеркнул Анатолий Куликов. По словам министра,
«пока будут платить деньги за выкуп журналистов, их будут
захватывать».

В свою очередь секретарь СБ Чечни Закаев сообщил корр.
«ИТАР-ТАСС» по телефону, что руководство республики не может
сообщить никаких новых данных о судьбе похищенных
российских журналистов. Для координации действий с чеченскими
властями по поиску и освобождению четверых российских
журналистов, захваченных в заложники неизвестными
в чеченской столице, в Грозный вылетели заместитель
председателя ВГТРК Сергей Давыдов и первый заместитель
руководителя Службы новостей «ИТАР-ТАСС» Сергей Кармалито.



«ИТАР-ТАСС»
ТРЕВОГУ В СВЯЗИ С ПОХИЩЕНИЕМ В ЧЕЧНЕ РОССИЙСКИХ
ЖУРНАЛИСТОВ ВЫСКАЗАЛ ПРЕДСЕДАТЕЛЬ
ОБСЕ НИЛЬС ХЕЛЬВЕГ ПЕТЕРСЕН
КОПЕНГАГЕН

Обеспокоенность судьбой четырёх российских журналистов
– корреспондентов «ИТАР-ТАСС» и «Радио России», похищенных
несколько дней назад в Чечне неизвестными
вооружёнными людьми, высказал сегодня председатель Организации
по безопасности и сотрудничеству в Европе, глава
МИД Дании Нильс Хельвег Петерсен. Отвечая на вопрос
«ИТАР-ТАСС» в Копенгагене, он сказал, что воспринял известие
о нападении на представителей прессы с глубоким сожалением
и тревогой. «Журналисты выполняют в Чечне очень
важную миссию», – подчеркнул председатель ОБСЕ, отметив,
что захваченные корреспонденты «стремились освещать события
» в республике.

Коснувшись на встрече с прессой дальнейшей возможной
роли ОБСЕ в Чечне, он выразил мнение, что у Группы
содействия, работающей по поручению общеевропейской
организации в Грозном, по-прежнему есть важная задача.
«Эту точку зрения разделяет и Россия», – отметил Н. Хельвег
Петерсен, сославшись, в частности, на беседы министров
иностранных дел России и Дании в Копенгагене в конце минувшего
месяца.

Как считает глава датского внешнеполитического ведомства,
теперь, после проведения выборов в республике, сотрудники
миссии ОБСЕ первоочередное внимание должны уделить
таким вопросам, как становление демократических институтов
и соблюдение прав человека, сотрудничество с международными
организациями в оказании гуманитарной помощи,
выполнение договоренностей об обмене пленными, удаление
мин. «Есть возможности реализовать эти цели в рамках нынешнего
мандата», – сказал он.



СРОЧНО
«ИТАР-ТАСС»
МОСКВА

По данным чеченских властей, похищенные 4 марта в
Грозном российские журналисты – журналисты «ИТАР-ТАСС»
Николай Загнойко и «Радио России» – Юрий Архипов, Николай
Мамулашвили и Лев Зельцер живы. Об этом сообщил сегодня
в телефонном разговоре с заместителем председателя
правительства РФ Виталием Игнатенко исполняющий обязанности
первого вице-премьера правительства Чеченской
республики Мовлади Удугов.

Он также сообщил, что в пятницу обсуждал с президентом
Чечни Асланом Масхадовым ситуацию с похищенными
российскими журналистами. Масхадов дал указание усилить
комплекс мер по розыску похищенных.

Одновременно министр внутренних дел Чечни Казбек Махашев
ещё раз заверил М.Удугова в том, что делается «всё возможное
» для розыска и освобождения журналистов. Махашев
выразил надежду на то, что в ближайшее время «эта драматическая
страница» событий в Чечне будет перевёрнута.

Виталий Игнатенко и Мовлади Удугов договорились поддерживать
постоянный контакт по телефону с целью быстрейшего
разрешения кризиса, вызванного захватом журналистов.


«ИТАР-ТАСС»
ГРОЗНЫЙ

Ситуация вокруг похищения в Чечне 4 марта российских
журналистов – корреспондента «ИТАР-ТАСС» Николая Загнойко,
сотрудников «Радио России» Юрия Архипова, Николая
Мамулашвили и Льва Зельцера – обсуждается на начавшемся
в Грозном совещании президента республики Аслана Масхадова
с министром внутренних дел Казбеком Махашевым.
В нём принимают участие руководители подразделений МВД
Чечни, занимающихся поиском журналистов.

Между тем руководство Чечни и её правоохранительные
органы продолжают утверждать, что все похищенные
журналисты живы и здоровы. Об этом, в частности, сообщил в состоявшемся
в субботу телефонном разговоре с заместителем
председателя правительства РФ Виталием Игнатенко исполняющий
обязанности первого вице-премьера правительства
Чеченской Республики Мовлади Удугов. Он также сообщил,
что Аслан Масхадов дал указание усилить комплекс мер по
розыску похищенных.

Побывавшие в четверг и пятницу в Грозном представители
руководства «ИТАР-ТАСС» Сергей Кармалито и ВГТРК
Сергей Давыдов провели встречи и беседы с высшими должностными
лицами в Чечне, Ингушетии, а также с полномочными
представителями российских властей в Чеченской Республике.
На всех уровнях были получены заверения в том,
что делается всё возможное для розыска и освобождения
журналистов. Однако каких-либо конкретных результатов, к
сожалению, пока нет.

В правоохранительных органах Чечни считают, что
похитители уже по накатанной схеме выжидают определённый
срок, после чего, вероятно, заявят о своих требованиях.


«РИА Новости»
МОСКВА

К процессу поиска и освобождения четырёх похищенных
в Чечне российских журналистов – корреспондентов
«Радио России» и «ИТАР-ТАСС» подключился заместитель
секретаря Совета безопасности РФ Борис Березовский.
Об этом корреспонденту «РИА Новости» сообщил сегодня
источник в аппарате российского правительства. По его
словам, данная проблема станет предметом встреч Березовского
в Грозном с чеченской стороной. При этом источник
не уточнил, когда именно состоится поездка заместителя
СБ в Чечню. Как известно, Борис Березовский ранее успешно
способствовал освобождению похищенных в Чечне корреспондентов
ОРТ.

 

«РИА Новости»
МОСКВА

Подписание соглашений о взаимоотношениях между
федеральным центром и Чечнёй в какой-то мере зависит от
освобождения похищенных российских журналистов – корреспондентов
«Радио России» и «ИТАР-ТАСС». Такое мнение
высказал сегодня в разговоре с корреспондентом «РИА Новости
» высокопоставленный чиновник аппарата российского
правительства, пожелавший остаться неназванным.

Комментируя сообщения о задержании во вторник в Чечне
группы лиц, подозреваемых в похищении людей, эксперт
выразил сомнение в том, что это прольёт свет на дело о российских
журналистах. По его мнению, розыск корреспондентов
затрудняет «тейповый фактор», определяющий расстановку
сил в чеченском обществе. Чеченские же власти, сказал
источник, лишь демонстрируют, что держат криминальную
ситуацию в республике под контролем.

«ИТАР-ТАСС»
МОСКВА

Сегодня пошёл двадцатый день, как в Чечне пропали
четверо российских журналистов. Корреспондент «ИТАРТАСС
» Николай Загнойко и трое сотрудников «Радио России
» Юрий Архипов, Николай Мамулашвили и Лев Зельцер,
похищенные неизвестными 4 марта в Грозном, пока не найдены.


Интенсивные поиски пропавших российских журналистов
продолжаются на территории республики.

Президент России Борис Ельцин в пятницу в радиообращении,
отметив, что «профессия журналиста стала одной из
самых опасных, им угрожают, их похищают, берут в заложники
и даже убивают», заявил: «Хочу заверить – в подобных
случаях мы будем делать всё, чтобы спасти попавших в беду
людей. Это – первейшая обязанность государства».

Убеждённость в том, что российские журналисты будут
освобождены, высказал в пятницу по телефону корр. «ИТАРТАСС
» вице-президент Чеченской Республики Ваха Арсанов.
По его словам, со стороны руководства республики делается
всё возможное для выяснения местонахождения похищенных.


Ваха Арсанов подчеркнул, что спецподразделения, занимающиеся
розыском заложников, ежечасно докладывают о своих
действиях властям Чечни. По информации, полученной
из различных источников, можно утверждать, что журналисты
живы. Министр внутренних дел Чечни Казбек Махашев
заявил в пятницу на встрече с представителями руководства
«ИТАР-ТАСС» и «Радио России» Сергеем Кармалито и Сергеем
Давыдовым, что освобождение похищенных в Чечне российских
журналистов – «дело чести для МВД республики». Он сообщил,
что ведение расследования поручено начальнику департамента
по борьбе с организованной преступностью Чечни
Шепа Гадаеву. Он будет координировать усилия, направленные
на скорейшее обнаружение захваченных журналистов и
задержание преступников.

Он напомнил, что на днях были задержаны четырнадцать
человек, которые связаны с похищением людей в республике.
Их сейчас допрашивают. Махашев выразил надежду,
что полученные от них сведения помогут правоохранительным
органам выйти на след похитителей российских журналистов.


«Коммерсант-Daily»
ЗАХВАЧЕННЫЕ В ЧЕЧНЕ РОССИЙСКИЕ ЖУРНАЛИСТЫ
ЖИВЫ

В агентство «ИТАР-ТАСС» подбросили фотографию захваченных
журалистов.

Вчера в грозненский корпункт «ИТАР-ТАСС» неизвестный
передал фотоснимок, на котором изображены четверо журналистов
«ИТАР-ТАСС» и «Радио России», похищенных 4 марта
в столице Чечни. В сопроводительной записке Николай
Загнойко, Юрий Архипов, Николай Мамулашвили и Лев Зельцер
просили о помощи. Стало также известно, что в «ИТАРТАСС
» звонили чеченцы из Грозного и требовали за журналистов
крупный выкуп.

Фотографию и записку в корпункт «ИТАР-ТАСС» в Грозном
принёс вчера неизвестный. На переднем плане сделанного
на «полароиде» снимка – корреспондент «ИТАР-ТАСС» Николай
Загнойко, чуть сзади – трое журналистов «Радио России»:
Юрий Архипов, Николай Мамулашвили и Лев Зельцер.

На вырванном из школьной тетради листке бумаги – три
записи. «Мамулашвили Николай Васильевич. Жив, прошу
всячески помочь». «Архипов Юрий Леонидович. Жив, прошу
помощи».

«Я, Зельцер Лев Маркович, пока жив, прошу помощи».

Строки датированы 24 марта 1997 года. В конце записки
подписи журналистов.

В то же время стало известно, что после 4 марта руководству
«ИТАР-ТАСС» несколько раз звонили некие чеченцы из
Грозного, которые требовали за освобождение журналистов
крупный денежный выкуп в валюте. В подтверждение того,
что заложники целы и невредимы, преступники передавали
ненадолго трубку Николаю Загнойко, который успел сообщить
лишь, что он и его коллеги живы.

В минувшее воскресенье руководители «ИТАР-ТАСС» и
ВГТРК выступили с совместным заявлением, в котором говорится:
«Сегодня мы рассчитываем, прежде всего, на то, что
чеченские власти смогут в полной мере использовать все имеющиеся
в их распоряжении возможности, чтобы добиться
освобождения наших коллег в кратчайшие сроки».

Тем временем к поискам журналистов подключился и секретарь
совета безопасности Дагестана Магомед Толбоев. Так
сегодня вопрос об освобождении журналистов будет обсуждаться
Толбоевым с несколькими чеченскими полевыми командирами.


Предполагается, что эта встреча пройдёт в одном из селений
Веденского района Чечни, и в ней примут участие командиры
чеченских отрядов, чьи формирования дислоцированы в
приграничных с Дагестаном районах. По сведениям «Коммepcaнтa-
Daily», туда прибудет и влиятельный полевой командир
Хаттаб, на посредничество которого в вопросе освобождения
журналистов очень надеются в правительстве Дагестана.


«Интерфакс»
Москва
21 МАЯ ИСТЕКАЕТ СРОК, ОТВЕДЁННЫЙ НА ВЫПЛАТУ
ВЫКУПА ЗА РОССИЙСКИХ ЖУРНАЛИСТОВ, ЗАХВАЧЕННЫХ
В ЗАЛОЖНИКИ В ЧЕЧНЕ

21 мая истекает срок, отведённый на выплату выкупа за
корреспондентов «ИТАР-ТАСС» Николая Загнойко, «Радио России
» Юрия Архипова, Николая Мамулашвили, а также инженера
космической связи Льва Зельцера, захваченных 4 марта
в заложники в Чечне.

В интервью газете «Коммерсант-Daily» в среду единственный
из журналистов, встречавшийся с захваченными, корреспондент
телепрограммы «Взгляд» Ильяс Богатырёв сообщил,
что террористы угрожают расстрелять заложников, требуя
за их освобождение $2 млн. По его мнению, террористы настроены
серьёзно и «действительно могут пойти на крайнюю
меру, если не выполнить их условий».

И. Богатырёв отметил, что после возвращения из Чечни
рассказал о своей встрече с захваченными журналистами
председателю ВГТРК Николаю Сванидзе, однако он категорически
отказался вести переговоры о выкупе.

Корреспондент «Взгляда» считает, что у Н.Сванидзе есть
«свой план» освобождения заложников. По его словам, руководитель
ВГТРК постоянно поддерживает связь с президентом
Чечни А.Масхадовым.

Оценивая действия чеченских властей, направленные
на поиск и освобождение заложников, И.Богатырёв заявил,
что у МВД и Национальной службы безопасности Чечни
«есть возможности» для того, чтобы найти и обезвредить
террористов. Однако, полагает он, власти Чечни «боятся навредить
журналистам при попытке их силового освобождения
».

И.Богатырёв также подчеркнул, что готов оказать помощь
следствию, но пока ни с чеченской, ни с российской стороны
к нему никто не обращался.


«РИА Новости»
МОСКВА

Мать журналиста «Радио России» Льва Зельцера, похищенного
три месяца назад в Чечне, обратилась с призывом о помощи
в освобождении сына и его коллег журналистов. В послании
Софьи Зельцер, полученном «РИА Новости», подчёркивается,
что российским корреспондентам, до сих пор удерживаемым
в качестве заложников в Чечне, грозит смертельная опасность.
«Выкуп в два млн. долларов – совершенно абстрактная цифра
для родственников. Если бы был назван реальный для меня
выкуп, я бы продала последнее, давно была бы в лагере солдатских
матерей и сама бы искала своего сына. Не сомневаюсь,
что так бы поступили и другие родственники. Но бандитов такие
крохи не устраивают», – пишет мать журналиста. Она отмечает,
что три месяца хождений по официальным инстанциям,
встречи с президентом Чечни Асланом Масхадовым и его
заместителями не принесли результатов. «Они вежливо уверяют,
что делают всё от них зависящее, но дело не движется, и
наши ребята томятся в плену», – пишет Софья Зельцер.

«Ближайшие родственники и друзья – мы делаем
всё, что в наших силах, но у нас мало возможностей.
Я прошу поддержки у всех честных людей: друзей, коллег, знакомых
и незнакомых», – говорится в письме Софьи Зельцер.

«ИТАР-ТАСС»
МОСКВА

Исполнился ровно месяц с тех пор, как были похищены
в Чечне четверо российских журналистов: корреспондент
«ИТАР-ТАСС» Николай Загнойко и сотрудники «Радио России»
Юрий Архипов, Николай Мамулашвили и Лев Зельцер. Вопрос
об их освобождении до сих пор не решён, несмотря на то, что
к этой проблеме подключены как чеченские, так и федеральные
ведомства. Единственное, что о них известно: они живы.
Похищение в Чечне четырёх российских журналистов расценивает
как преступление «с точки зрения норм внутреннего
и международного права» председатель Комиссии по правам
человека при президенте РФ Владимир Карташкин. Отвечая
на вопрос корр. «ИТАР-ТАСС» Константина Прибыткова о том,
как оценивают в Комиссии по правам человека захват и насильственное
удержание в Чечне корреспондентов, он заметил,
что, работая над вопросом освобождения заложников,
«с преступниками надо занимать твёрдую позицию».

Миссия секретаря Совета безопасности Дагестана Магомеда
Толбоева по переговорам с чеченскими полевыми командирами
о судьбе журналистов пока также сталкивается с немалыми
трудностями. Так, 1 апреля его вообще не пустили
на территорию Чечни, объяснив это возможностью покушения
на него. И всё же М.Толбоев надеется, что руководство
Чечни будет выполнять собственные обещания активизировать
действия, направленные на скорейшее освобождение репортёров.


В то же время, по словам первого вице-премьера Чечни
Мовлади Удугова, власти в Грозном делают всё возможное
для розыска похищенных в Чечне месяц назад четырёх
российских журналистов. Об этом он заявил в четверг корр.
«ИТАР-ТАСС» Шарипу Асуеву. Однако пока он не может сообщить
ничего существенного о том, насколько успешны эти
поиски. Нет у него сведений и о судьбе двух уральских журналистов,
пропавших в Чечне при странных обстоятельствах
в середине марта.

В ходе интервью Мовлади Удугов подтвердил, что чеченское
руководство категорически не приемлет попыток выкупить
похищенных людей, рассматривая такой путь как поощрение
бандитизма.

Спикер Госдумы Геннадий Селезнёв заявил в четверг, что
власти Российской Федерации и чеченский президент Аслан
Масхадов должны незамедлительно сделать всё от них зависящее
для освобождения российских журналистов, удерживаемых
в Чечне. По его мнению, «Аслан Масхадов знает направление,
в котором надо искать похищенных журналистов,
однако почему-то не прилагает к этому достаточных усилий».

Тем временем молебен об освобождении журналистов
«ИТАР-ТАСС» и «Радио России» был совершён в четверг в храме
Большое Вознесение у Никитских ворот.

В первую очередь Церковь просила о прощении грехов
всем участникам драматических событий, в том числе и тем,
по чьей злой воле совершилось это злодеяние, надеясь на их
искреннее раскаяние.

«ИТАР-ТАСС»

Сорок восемь дней прошло с тех пор, как в Грозном были
похищены российские журналисты – корреспондент «ИТАРТАСС
» Николай Загнойко, сотрудники «Радио России» Юрий
Архипов, Николай Мамулашвили и Лев Зельцер. Власти Чечни
продолжают утверждать, что контролируют ситуацию, и
поиском журналистов занимаются сотрудники специально
созданного при чеченском МВД спецподразделения по розыску
похищенных людей. Между тем никаких конкретных результатов
действия правоохранительных органов Чечни пока
не принесли.

Подтверждением того, что все заложники живы, стала
видеоплёнка, поступившая в четверг в распоряжение корр.
«ИТАР-ТАСС» в Махачкале Федора Завьялова, которую предоставил
секретарь Совета безопасности Дагестана Магомед
Толбоев. Он встречался с похищенными журналистами на
территории Чечни. На кассете записано краткое обращение
Николая Загнойко к Толбоеву с просьбой «повлиять на российское
руководство» и помочь вызволить их из плена.

В свою очередь МВД России выражает поддержку усилиям
секретаря Совета безопасности Дагестана, которые он
предпринимает по освобождению российских журналистов.
По сообщению пресс-службы МВД, оно «готово рассмотреть
практические меры такой поддержки», в том числе по осуществлению
обмена журналистов, если таковой состоится, на
задержанных правоохранительными органами Дагестана чеченских
командиров среднего звена. Магомед Толбоев обсуждал
с похитителями возможность обмена корреспондентов
на чеченцев, содержащихся в системе Главного управления
по исполнению наказаний МВД РФ.

При этом МВД РФ остается последовательным противником
выкупа похищенных людей.

Коммерсант-Daily
»
У ЗАЛОЖНИКОВ ЛУЧШЕ НЕ БРАТЬ ИНТЕРВЬЮ


Министр внутренних дел Чечни Казбек Махашев заявил
на пресс-конференции в Грозном, что в случае продолжения
кем-либо из журналистов прямых контактов с бандитами,
органы правопорядка республики будут вынуждены
задерживать их и снимать показания. Так, по сообщению
«ИТАР-ТАСС», Махашев прокомментировал показанную в пятницу
по ОРТ беседу с похищенными в Чечне корреспондентами
российских СМИ Николаем Загнойко («ИТАР-ТАСС») и
Юрием Архиповым («Радио России»). Видеть заложников на
телеэкране – шок для всякого нормального, эмоционально
развитого человека. Когда «по ящику» показывают сотни захваченных
в Будённовске плачущих женщин и детей, под дулами
автоматов молящих с экрана о помощи, а вы ничем им
помочь не можете, поскольку борьба с терроризмом предполагает
не эмоциональное соучастие, а высокопрофессиональные
действия спецслужб, то единственно возможная реакция
– потянуться за валидолом. Именно прямая трансляция
из будённовской больницы оправдала прошлым летом в глазах
общественности Виктора Черномырдина, вступившего в
диалог с Шамилем Басаевым.

Премьер-министр принял тогда совершенно человеческое,
всем понятное решение: у него была возможность действовать,
и он действовал. У телезрителей такой возможности
не было, и, глядя на лица будённовских заложников,
вряд ли кто-то из них холодно рассуждал, может ли уважающий
себя государственный деятель вести переговоры с бандитами.


До сих пор, правда, не ясно, чему больше способствовала
прошлогодняя трансляция – успешному освобождению людей
или славе Шамиля Басаева. Чеченский министр Казбек
Махашев расценивает действия корреспондента «Взгляда»
Ильяса Богатырёва, который попал к находящимся в заточении
российским журналистам, как посредническую миссию,
которая «вольно или невольно способствует похитителям
людей в реализации преступных замыслов». Заявление
Махашева кажется вполне обоснованным. Публичный показ
страдающих в плену людей действительно на руку похитителям,
поскольку он оказывает эмоциональное давление.
Правда, не на тех, от кого реально зависит освобождение
журналистов.

Напрашивающиеся в таком случае вопросы – например, о
том, как же вверенное Махашеву ведомство, круглосуточно,
по его словам, ведущее розыск семерых пленных российских
журналистов, никак не может достичь результатов, в то время
как корреспонденту Богатырёву удалось поговорить с двумя
из них – никто уже не задаёт. Ведь у большинства телезрителей
свежо в памяти интервью Елены Масюк с Шамилем
Басаевым, когда того усиленно разыскивали российские спецслужбы.
Любому ясно, что связанные с похищениями журналистов
действия спецслужб – это игра, ведущаяся по своим
правилам. Но, становясь невольным свидетелем, а значит, в
какой-то степени участником этой игры, зритель оказывается
в дурацком положении.

Средства массовой информации, считающие трансляцию
трагедий своим профессиональным долгом, постепенно приучают
зрителей к нечувствительности. При постоянном столкновении
с чужими страданиями, которым нет возможности
помочь, нечувствительность вырабатывается неизбежно –
действует рефлекс самозащиты. С профессиональной точки
зрения действия Ильяса Богатырёва более чем успешны: ему
удалось показать то, чего не удалось показать никому. С этической
– сомнительны. Ведь трансляция беседы с пленными
журналистами, уже два с половиной месяца ждущими освобождения,
никакого реального облегчения их участи не предполагает.


«ИТАР-ТАСС»
Москва

Ряд факторов способствовал освобождению четырёх российских
заложников в Чечне, в том числе их личное мужество
и стойкость, заявил корр. «ИТАР-ТАСС» Иван Рыбкин.


СРОЧНО
МОСКВА, 6 июня

Личное мужество и стойкость корреспондента «ИТАРТАСС
» Николая Загнойко, сотрудников «Радио России» Юрия
Архипова, Николая Мамулашвили и Льва Зельцера стали
действенным фактором, способствовавшим освобождению
четырёх российских журналистов, в течение трёх месяцев находившихся
в заложниках в Чечне. Это заявил сегодня в интервью
корр. «ИТАР-ТАСС» секретарь Совета безопасности Российской
Федерации Иван Рыбкин.

Называя другие важнейшие факторы, приведшие к успешному
осуществлению сегодняшней заключительной операции
по освобождению этих журналистов, Иван Рыбкин отметил,
что это явилось результатом действия Договора о мире и
принципах взаимоотношений между Российской Федерацией
и Чеченской Республикой Ичкерия, подписанного 12 мая
1997 года в Москве.

Самый главный импульс для ускорения освобождения
журналистов дал Президент России Борис Ельцин, лично обратившись
к президенту Чеченской Республики Аслану Масхадову,
подчеркнул секретарь Совета безопасности РФ.

Иван Рыбкин особо отметил важную роль выдержки и
стойкости руководства ВГТРК и «ИТАР-ТАСС», сделавших всё
возможное для вызволения своих коллег.

Освобождение четырёх российских журналистов, сказал
Иван Рыбкин, стало первым результатом борьбы с преступностью,
которую ведёт чеченское руководство.

«ИТАР-ТАСС»
Москва

Аслан Масхадов заявил, что освобождение журналистов
«ИТАР-ТАСС» и «Радио России» стало итогом проводившейся
в Чечне операции, в её ходе получены также данные и о других
заложниках

НАЗРАНЬ. Похищения людей, в том числе детей и женщин,
«были самым большим позором для чеченцев, и мы больше
не допустим, чтобы проходимцы нарушали добрые тради
ции нашего народа». Об этом заявил сегодня президент Чечни
Аслан Масхадов на пресс-конференции в столице Ингушетии,
куда он прибыл по случаю пятилетия этой республики.

Аслан Масхадов подчеркнул, что освобождение четырёх
российских журналистов, которых три месяца удерживали в
заложниках на территории республики, стало итогом проводившейся
в Чечне операции «Щит правопорядка» и сообщил,
что в её ходе получены также данные и о других заложниках.

По его словам, операция «Щит правопорядка» была направлена
не только на освобождение заложников, но и на
пресечение контрабанды наркотиков, хищения нефтепродуктов.
Итоги операции, сообщил Масхадов, будут подведены в
Грозном в субботу.

Президент Чечни сообщил, что по его приказу о расформировании
тех подразделений, которые принимали участие
в боевых действиях, в республике создана комиссия. «Она
должна отделить тех, кто воевал, от преступных элементов,
которые пристраиваются к ним», – сказал он.

С призывом немедленно освободить захваченных 10 мая
журналистов телекомпании НТВ Елену Масюк, Илью Мордюкова
и Дмитрия Ольчева обратился сегодня к их похитителям
муфтий Чечни Ахмад-Хаджи Кадыров.

Как сообщает из Грозного корр. «ИТАР-ТАСС» Саид Исаев,
в выступлении по грозненскому телевидению духовный лидер
чеченских мусульман высоко оценил действия силовых
структур России и Чечни в ходе завершившейся сегодня операции
по освобождению журналистов «ИТАР-ТАСС» и «Радио
России».

«Я призываю вас, – сказал Кадыров, обращаясь к похитителям,
– ради всего святого, освободите тех людей, которые
ещё у вас в руках. Этим гуманным шагом вы можете оправдаться
перед Всевышним и получить его милость».






Часть 1
Жара. Жара такая, что, кажется, ей не будет конца, и мы
обречены вечно сидеть на этом аэродроме, выкуривая сигарету
за сигаретой в ожидании борта. Мы – это группа телевизионщиков
и я, корреспондент одной из ведущих радиостанций
России.

Смастерив из газеты «Известия» подобие пилотки и надвинув
её на глаза, я растянулся во весь рост на обочине взлётной
полосы, решив умереть от жары, но не шевелиться, пока
не появится ожидаемый нами АН-26 с грузом в Моздок.

Неподвижно под палящим солнцем тело моё пролежало
ровно пять часов.

В 16.00 по Московскому времени стрекотание кузнечиков
и скабрезные анекдоты моих коллег прервал ровный гул мотора
военного самолёта, который выруливал к началу взлётной
полосы. Слава Богу, – вспомнил я Всевышнего и сбросил
с лица бумажную пилотку.

Пузатый, до предела набитый каким-то грузом Ан-26 медленно
и как-то по-военному тяжело оторвался от земли.

Устроившись на ящиках с тушёнкой, наша весёлая компания
с облегчением вздохнула, вспоминая жару аэродрома,
и приступила к обычному и даже традиционному делу.

Не прошло и получаса, как воспоминания о палящем солнце
и пятичасовом ожидании вылета с надоедливым стрекотанием
кузнечиков и назойливыми мухами остались где-то в прошлом
– там, на военном аэродроме в Чкаловске.

Литр коньяка сделал своё дело. Не покидающее чувство
опасности рассеялось, и на смену ему пришла уверенность,
уверенность, что и на этот раз командировка закончится благополучно.
Так было всегда, с того самого момента, как шеф подписал
первый приказ о командировке в «горячую» точку. Казалось
бы, уже можно привыкнуть, но каждый раз всё повторяется
заново: чувство опасности под воздействием алкоголя сменяется
уверенностью, ну, а потом, потом, как карта ляжет.

Наш пузатый самолёт приступил к снижению. Приземлились
мы так же мягко, не ощутив прикосновения шасси к посадочной
полосе, как и при взлёте не чувствовали момента
отрыва от земли. Распахнув своё брюхо, АН стал выгружать с
помощью солдат привезённый груз.

В засаленных робах рядовые вытаскивали ящики и тюки,
не обращая на нас внимание. Физиономии у них были такие,
как будто бы в минуты рождения им стучали по голове
до уплощения, и именно в этот момент формировалось выражение
их лиц. Офицер стоял в стороне, показывая всем своим
видом, что он не имеет отношения к происходящему и уж
тем более никак не связан с процедурой появления на свет
своих подчинённых.

В это время, размахивая руками и что-то крича в нашу сторону,
у самолёта появился полковник, чем-то напоминавший
актёра Леонова, но с длинными седыми усами. Гул моторов
был такой, что разобрать его слов было просто невозможно,
поэтому мы стояли безучастно, всматриваясь в артикуляцию
его губ. Покрутив у виска пальцем, сняв фуражку и постучав
себе по голове, усатый махнул рукой, как бы призывая нас
следовать за ним, повернулся и побежал в сторону вертолёта,
стоящего в пятистах метрах от места разгрузки АН-26-го.

Несложно было догнать его, но поговорить мы смогли
только в вертолёте перед взлётом. Оказалось, что Василий
Петрович специально ждал нас в Моздоке, чтобы сопровождать
до Ханкалы.

Тридцатиминутный перелёт после коньяка показался на
редкость сложным. Ми-8-ой то взмывал под облака, то опускался
так низко, что задевал верхушки деревьев. Коньяк в
наших желудках совершал пируэты и сальто-мортале, повторяя
движения винтокрылой машины.

Над Тереком вертолёт пошёл ещё ниже, ниже настолько,
что грязная гладь воды находилась в трёх метрах от днища и
напоминала асфальтированную дорогу.

За два года я изучил все эти маневры вертолётчиков.
Делалось это для того, чтобы машину сложно было обнаружить
и произвести по ней выстрел, скажем, из «Мухи».

На этот раз всё обошлось, мы благополучно добрались до
главной базы Федеральных сил и окунулись в атмосферу солдатских
шуток, пьянства, вони и постоянного присутствия смерти.

Помещение было огромное, человек на сто. Нам выделили
койки, выдали постельное бельё и предупредили, чтобы
мы не шатались ночью по территории, иначе патруль, который
обязательно встретит нас и спросит пароль, церемониться
не будет: мордой в песок и в зиндан, так как пароль мы
не знаем. На вопрос: «а какой пароль?» был ответ простой:
«много будешь знать – мало будешь жить». Убедительно, –
подумал я и решил отстать от прапорщика с вопросами.

Слегка козырнув, прапорщик попрощался с нами и уже
собрался уходить, но что-то задержало его. Пристально посмотрев
на нас и почесав затылок, он сел на кровать. Сообразив
в чём дело, я достал из сумки бутылку водки, закуску, и
вся наша компания, кроме меня, улетела, что называется, в
«страну дураков».

Я же завалился на кровать и стал обдумывать план действий
на завтра. Прежде всего, необходимо было подружиться
с пресс-службой, затем со старшиной роты, в расположении
которой мы жили, а уж потом обратить внимание на
незнакомых офицеров, чьё новенькое обмундирование заявляло
на всю Ханкалу, что ещё недавно этот полковник или капитан
щеголяли по своему родному городу, не думая о войне.
С этими мыслями под звон стаканов и бульканье я заснул.

Утро

– Рота! Подъё...м!...ё-о-ом!
Первое слово звучит жестко, обрывисто, а во втором тянется
буква «ё», словно именно этот протяжный звук должен
дойти до сознания спящего.

– Рота. Подъё...м...
И рота… рота начинает подниматься медленно, боясь растрясти
те крохи сна, которые через мгновение бесследно пропадут,
затеряются в суете солдатского быта.

Открываю глаза и вижу перед собой улыбающуюся физиономию
старшины с тремя фиксами из дешёвого жёлтого
металла. Это и есть Дима, легендарная личность, который
держит в страхе всех срочников и контрактников не только
своей роты.

А Дима был скорей всего обыкновенным уголовником,
он с огромным удовольствием уезжал на зачистку в город и
привозил оттуда солёные огурцы. Да, солёные огурцы, но
есть их ни я, ни мои друзья не могли. Но это ещё ерунда.
Старшина вызвал в Ханкалу и свою жену, которая складировала
всю Димину мародёрку, да, это всё называлось таким
милым, «благозвучным» словом – мародёрка. Ковры, телевизоры,
магнитофоны – всё, что можно было унести, – всё
несли. Как эти люди собирались вывозить награбленное в
далёкий сибирский город, предположить сложно. Об этом
я так и не узнал.

А пока, расплывшись довольной улыбкой, что произвёл
своим поставленным голосом неизгладимое впечатление на
журналиста, старшина расправил кожаный ремень и отправился
наводить порядок среди своих подчинённых. Солдаты,
подгоняемые Димой, нехотя шли умываться, постепенно
расставаясь со своими снами. День начался.

Пресс-служба
Старший лейтенант Саша

Мне предстояло провести в Чечне целый месяц, независимо
от того, как будут развиваться события вокруг Грозного,
где, по информации военных, уже несколько дней хозяйничали
боевики.

В сам город попасть мне было просто необходимо. Там,
на окраине, жила семья нашего водителя Ахмеда, судьба которой
интересовала меня больше, чем любое редакционное
задание.

Бои, бои, бои за Грозный в различных районах города.
О чём можно было писать в то время? Всё уже было предрешено,
и военные только ждали приказа, чтобы оставить город
и уйти. Тем не менее, собранная журналистами информация
ежечасно молнией улетала из Грозного в Москву по
каналам спутниковой связи.

Чтобы подружиться с пресс-службой объединённой группировки
федеральных войск в Чечне, необходимо было привезти
из Москвы водки и чёрного хлеба.

Во второй вечер знакомство состоялось.

Валера, Саша и Слава – эти люди весь месяц жили рядом
с нами, то мешая, а то – сами того не осознавая – неожиданно
помогая нам работать. Заходили они в так называемую,
Ленинскую, комнату, куда мы переселились буквально
на третий день, исключительно через окно. Почему именно
этот путь их прельщал, никто не знал.

Каждый день повторялось одно и то же, казалось, что изменить
ритуал не сможет даже атомная война.

Саша медленно подходил к столу, неуверенно протягивал
руку к банке с халвой и говорил слова, в которые мы должны
были верить безоговорочно:

– Очень ценный продукт.
То ли он так спрашивал у нас разрешения попробовать
его, то ли приглашал к трапезе. При этом куски халвы он заглатывал
в тот момент, когда тело ещё приближалось к столу,
а руки уже держали этот «ценный продукт».

Мы специально каждый день покупали это лакомство,
понимая, что без него у Саши моментально испортится настроение,
и он забудет о своих прямых обязанностях. Без
халвы из него щипцами не вытащишь нужную информацию.
Если же пачка была на месте, это означало, что несколько
любопытных фактов из жизни бандитов, где-то там, в горах,
к нам непременно попадут. Их – эти факты – конечно, надо
было делить на двадцать (что мы и делали), но терять такой
источник в любом случае не хотелось, поэтому мы и жертвовали
своими командировочными. А Саша щедро сливал
нам всю информацию, что попадалась ему в течение дня в
штабе.

Уничтожив целую пачку халвы, он доставал расчёску и
начинал приводить свои волосы в порядок, изрекая при этом
свою знаменитую фразу:

– Очень ценный продукт, очень ценный.
В этот момент мы доставали авторучки и блокноты.
Начиналась работа.
Прощаясь с нами, он мимоходом заглядывал в пустую
пачку из-под халвы, удивлялся, что она пустая, досадно вздыхал,
выковыривая последние крошки и отправляя их в рот.
Ничего не поделаешь, всё когда-нибудь заканчивается.

– До завтра, – махал он обречённо рукой с таким видом,
как будто это были последние крошки халвы в его жизни.
Лейтенант Слава

Минут через пять в проём окна проскальзывал Слава –
молодой, белобрысый лейтенант. Он был знаменит тем, что
мог достать на Ханкале всё. Но доставались дефициты исключительно
со складов.

– Сегодня сюрприз! – кряхтел Слава, затаскивая в проём
окна мешок с продуктами. – Да, – уточнял он, – этих продуктов
в столовой ещё нет, поэтому их надо спрятать или съесть сразу.
Спорить с ним было невозможно. Как бы мы ни отказывались
от его подарков, он не прекращал таскать нам сюрпризы.

– Юрик, – говорил он скороговоркой, – это не мародёрка,
как у Димы. Это склад, ешьте спокойно.
– Слава, а нельзя Диме дать по голове, чтобы он не занимался
этим?
– Можно, но кто же это будет делать? С одной стороны,
он снабжает мародёркой некоторых лиц – они не думают,
откуда товар, а с другой стороны, кому хочется ссориться с
человеком, если у того в руках автомат с утра до вечера, а за
плечами не одно боевое столкновение с бандитами. Все понимают,
что у него с крышей не всё в порядке… Потом он отличный
воспитатель молодых контрактников. Короче, ссориться
не хотят с ним…
– Ну, да! Скорее, всем по барабану, чем он там в городе
занимается, главное, что боевая задача выполнена. Бандитов
становится меньше, зачистка проводится.
Так рассуждал Слава о деятельности Старшины Димы.
Надо сказать, что сам он не винил, в общем-то, Диму. Может
быть, где-то даже завидовал ему, что у того есть такая возможность
– обогащаться за счет войны.



Капитан Валера

Минут через десять окно вновь распахивалось, и звучала
фраза:

– Не понял!
Это был начальник пресс-центра Валера. Каждый вечер
он удивлялся, что его подчинённые оказывались у журналистов
быстрей, чем он. К его приходу халвы уже не было, и
все наши хозяйственные вопросы были решены. Ему ничего
не оставалось, как предлагать нам культурную программу.
Он почему-то считал, что нам всем очень нравится слушать
как он поёт и играет на гитаре, которую сам всегда и приносил.


А стрелки часов в это время времени неумолимо двигались
к двум часам ночи. Под звуки лирических песен Валеры
мы, конечно, спать не могли и мужественно слушали его
рычание.

Первым сдавался Мамул (Коля Мамулашвили). Он демонстративно
принимал горизонтальное положение на кровати,
где сидел певец, и отворачивался к стене. Валера ещё
минут двадцать пел «колыбельные» и только потом покидал
нас, уверяя, что мы придём в восторг завтра, когда он споет
нам песню о Лизе.

Но на этом наши ночные мучения не заканчивались.
Минут через десять раздавались выстрелы в соседнем расположении.
Стреляли одиночными, то из автомата, то из пистолета.
Первую неделю мы слушали их, затаив дыхание. Однако
выяснять причины ночной пальбы у тех же офицеров
было неудобно. Всё прояснилось, когда Валера задержался у
нас, знакомя благодарных слушателей с очередной песней.

Как всегда, первыми прозвучали выстрелы из пистолета.

– О, началось! – откладывая гитару, хихикнул он. –
Это старшина по крысам стреляет, они его мародёрку растаскивают.
Капканов нет, вот и стреляет. Хорошо, хоть гранаты
не использует. Ха-ха-ха! Пойду, тоже пальну. Перед сном полезно…
ха-ха.

Валера встал и пошёл мстить крысам за мародёрку старшины.
Этой ночью мы заснули под радостные крики стреляющих.
Завалили крысу, – подумал я, – отомстили.

Так протекали наши вечера и ночи после впечатлений
дня. После того, как насмотришься на раненых и мёртвых,
которых партиями привозили из Грозного на Ханкалу.

Старшина Дима
(тот, который стрелял по крысам)


Стрельба по крысам – это не самое страшное. Старшина
Дима был способен на многое. Но события одного вечера потрясли
меня, ещё раз убедив в том, что лишний раз надо оглядываться,
когда идёшь по Ханкале.

Вечер был какой-то спокойный, стрельбы не было. Вернувшись
из Грозного и упав под дерево, укрывшись его
тенью, я стал строчка за строчкой набрасывать в блокноте
те впечатления, которые получил за день, пройдя почти весь
город. Штаб боевиков, беженцы, подбитые танки, встреча с
человеком, который просидел в подвале несколько дней, развалины,
где живут мирные чеченцы и русские.

Одним словом, я был увлечен настолько, что не обратил
внимания на крики в расположении, где мы жили. Мало ли
кто кричит на этой Ханкале, может быть, опять Дима мародёрку
спасает от крыс.

Но это были не крысы, крик подняли контрактники, пьяные
в стельку, с «калашниковыми» через плечо и связками
гранат в руках. Они бегали вокруг казармы, словно играя в
пятнашки, непрерывно спотыкаясь и выкрикивая «трёхэтажные
» маты. Догоняющий пытался вставить рожок в автомат,
видимо для того, чтобы пуля правосудия настигла его обидчика.
Обидчик, в свою очередь, забрасывал противника гранатами,
не выдёргивая чеку. Последняя угодила догоняющему
в колено, тот остановился, обеими руки схватился за ногу,
качнулся и рухнул у входа в казарму, решив, наверное, что
рана смертельная и преследовать своего противника больше
нет смысла. Тяжело вздохнув, сражённый контрактник начал
возиться на крыльце словно окапываясь, потом внезапно замер
и заснул.

В десяти метрах от него стоял победитель с ещё одной гранатой
в руках, готовый в любой момент броситься на врага
и добить его, добить до конца. Находиться в вертикальном
положении этому типу было нелегко, под тяжестью автомата
его тело непрерывно давало крен в левую сторону, но вовремя
выставляемая им рука спасала своего хозяина от позорного
падения на землю.

И тут в проёме дверей появился Дима. Окинув поле боя
взглядом полководца и перешагнув через тело мирно спящего
бойца, он, словно это было утро, без лишних эмоций прокричал:


– Рота! Подъё.....оом!
Но этот крик не произвёл того эффекта, которого ожидал
старшина. Лежащий на крыльце солдат всхрапнул, а у его
противника то ли от внезапного появления Димы и его крика,
то ли от страха, то ли просто оттого, что сил уже не было
стоять, подкосились ноги, и он наконец-то придал своему
телу то положение, к которому стремился весь его организм.

Таким поворотом событий старшина был взбешён. Он
схватил храпевшего бойца за шиворот, встряхнул его и прислонил
к стене. Боец спал. Ноги его не держали, и он медленно
сползал по стене.

– Стоять… – прошипел Дима.
В его шёпоте были угроза, приказ, негодование – все интонации,
которые бы могли воздействовать на его подчинённого.
Боец продолжал спать, но сползать больше не решался.

Даже в пьяном сне слова старшины произвели на него магическое
действие. Он выполнил приказ, он стоял, но упорно
отказывался просыпаться.

Через несколько секунд рядом с ним появился второй
боец, преданно глядя в глаза старшине. Старшина молчал.
Первый солдат продолжал спать, стоя у стены. Всё вооружение
этих пьяных в стельку милитаристов валялось рядом с
ними.

– Будем учить, – бросил фразу Дима, и контрактники со
стоном повалились на землю.
– Раз! Два! Три! – считал старшина, нанося удары по головам
солдат, словно забивал гвозди молотком.
А те безропотно переносили побои, сидя на корточках,
видимо осознавая свою вину перед всей 205-й дивизией и
особенно перед старшиной. Ведь они нарушили спокойствие
в зоне его ответственности.

– Раз, два, три, – продолжал считать справедливый Дима,
нанося удары.
Когда шеи солдат были уже не в состоянии удерживать
полупьяные головы, и их подбородки уткнулись в грудь, обучение
закончилось. Ротный педагог взял в руки гранаты и
повесил их на брюки бойцов рядом с мужским достоинством.
После такого урока первому было уже не до сна, а второй перестал
крениться влево. Но оба были ещё пьяны. Поэтому
твердили одну и ту же фразу:

– Старшина, пошли нас на передовую, мы кровью искупим
свою вину.
Хотя по затылкам провинившихся уже не колотили, головы
их самопроизвольно продолжали совершать кивательные
движения. А старшина отошёл в сторону, закурил и забыл
про них.

Увиденное поразило меня, жалость к этим взрослым мужчинам,
которым было лет по тридцать пять, перемешалась со
стыдом за армию, в которой служат и такие старшины, и такие
солдаты. Разве могут они воевать с чеченцами? В бою это
первые кандидаты на «груз 200».

Докурив сигарету, Дима повернулся к нарушителям, которые
ещё бубнили себе что-то под нос, продолжая кивать, и
определил наказание: неделю мыть туалет в расположении.

Всю последующую неделю туалет блестел. Я спросил както
Диму, когда он был ещё трезв: почему он не отправил этих
контрактников на гауптвахту, почему надо было их бить?

– Мне жалко их, – сказал старшина, – на гауптвахте они потеряли
бы последнее здоровье, и били бы их там не так, как я.
Добрый, – подумал я, – добрый Дима. Прямо-таки отец
родной солдатам.
На следующий день об этой истории все забыли, начались
выезды в Грозный. Поток раненых увеличился, увеличился и
поток погибших.

Утром как всегда Дима кричал: «Рота! Подъё....ом!», а вечером
отстреливал крыс. Но однажды он не пришёл будить
солдат, и за весь день старшина не вышел из своей каптерки
и не произнёс ни одного слова. Он стал замкнутым и больше
не терроризировал сослуживцев. Его молчание удивляло
меня. Прояснилось всё неожиданно, я услышал его разговор
с офицером. Дима стал заикаться. Бойцы поговаривали, что
он обидел Андрея, солдата по кличке Уши, за которого заступился
его сержант. Так это или нет, не знаю, но старшина, что
называется, обходил этого сержанта стороной.

Поход в город

С Димой мы перестали общаться. С ним невозможно
было говорить, так как он не мог выдавить из себя ни слова.
Да и работы было много, нашими постоянными собеседниками
стали офицеры пресс-службы. Четырнадцатого августа
один из них принёс нам информацию, в которой утвержось,
что российские войска контролируют семьдесят процентов
территории Грозного. На правду это не было похоже,
вот мы и решили проверить всё сами.

В то время на стадионе «Динамо» в центре Грозного ещё
удерживали свои позиции сторонники Доку Завгаева. Пробраться
к ним было практически невозможно, но по какойто
дороге им постоянно подвозили боеприпасы и пищу. Узнав
через своих знакомых в пресс-службе, когда отправляется
очередной караван, я и ещё несколько журналистов упросили
солдат на БТРах взять нас с собой хотя бы до последнего
блокпоста российских войск. А там, решили мы, сами будем
пробираться.

Забравшись на броню, искатели правдивой информации
расположились на трансмиссии, а вокруг нас, крутя головами
во все стороны, уселись молодые солдаты с чумазыми, как
у шахтёров, лицами.

БТР рванул, что называется, с места в карьер. И в течение
пятнадцати минут мы, трясясь и подпрыгивая на броне,
пытались въехать в Грозный то с одной, то с другой стороны.
Наконец-то мы поняли, что наш водитель заблудился.
Выбравшись из машины, он признался, скромно опустив
глаза:

– Ребята, конец, мы заехали на не до конца разминированное
поле.
Все затихли, мучительно соображая, куда лучше двигаться:
вперёд или пытаться сдать назад. Решил всё лейтенант.
Он спрыгнул с брони, выругался и пошёл впереди БТРа, напряжённо
всматриваясь в траву.

БТР полз медленно, словно черепаха, а мы внимательно
слушали инструкцию солдатика из-под Воронежа:

– Я воюю уже два года, кое-что понимаю в этом деле.
Если сейчас нас начнут обстреливать, или мы напоремся на
мину – сразу же все с брони и врассыпную.
Все понимающе кивали.


Нас не обстреляли, и БТР не подорвался на мине.
Мы благополучно пересекли заботливо не разминированное
до конца поле и очутились в Грозном у блокпоста российских
войск.

Как потом выяснилось, это был единственный блокпост
во всём городе. Я и ещё два журналиста решили дальше передвигаться
по Грозному пешком. Перспектива быть подстреленными
нас не устраивала, а БТР с солдатами – отличная
мишень и для снайперов, и для любителей пострелять из
«МУХИ».

Пристав к одному сержанту, мы стали выспрашивать, по
какой дороге безопасней всего пройти к центру.

– Да вы что, с ума сошли! – обрушился он на нас. – Один
из наших попробовал пройти вон к тому зданию, – он показал
пальцем на пятиэтажку, – так до сих пор там лежит. Стреляют
по всему, что движется.
Мы долго убеждали его, что идти нам просто необходимо,
и к тому же мы журналисты. Так что, может, не будут стрелять.


– Может, и не будут… – почесав затылок, промолвил
он. – Справа попробуйте, там начинаются жилые дома, но
в них боевики.
Поблагодарив его за совет, наша группа направилась в
сторону жилых домов, где, по утверждению сержанта, находились
боевики. В этот момент из центра города вышли беженцы:
дети, женщины, старики. И среди них, словно очумевший,
носился какой-то журналист в бронежилете, каске
и с автоматом, рассказывая всем, как у него осколком разбило
камеру. Было ощущение, что он в восторге от пережитого
и увиденного.

– Скоты, чеченцы проклятые, – с такими словами набросился
он на нас, – палят со всех сторон!
Он тяжело дышал, махал руками и всё ругал чеченцев, которые
проходили мимо него в двух метрах. Моим спутникам,


да и мне этот собеседник не нравился, и мы, скомкав разговор,
направились в сторону жилых домов.

Через пятьсот метров дорогу преградила колючка и паутина.
Подойдя к частному дому, мы увидели жуткую картину:
обалдевшие от войны и водки, солдаты, словно мумии, лежали
на каких-то грязных подстилках, не подавая признаков
жизни. Стоя у калитки, я спросил, обращаясь к ним:

– Ребята, покажите проход к пятиэтажкам, мы журналисты.
Тишина. Ни слова, ни движения. Я повторил просьбу.
Медленно, словно боясь стряхнуть с себя оцепенение,
боец-мумия поднялся, глядя куда-то вдаль – нас он не видел.
Взгляд его был пуст, в нём не было ни страха, ни жизни. Жёлтые,
ничего не выражающие глаза.

– Как пройти к пятиэтажкам? Там ведь всё заминировано, –
не выдержал я и почти закричал на солдата, – туда, что ли?

А он, словно в замедленном действии, медленно, медленно
поднял руку и произнёс слово, от которого стало жутко, и
мурашки побежали по телу. Вернее, не от самого слова, а от
интонации, с которой оно было произнесено:

– Туда, туда, ту...да… – протяжно выдавил он.
Ему было по-барабану, кто мы, и куда идём. Идите, идите
– таков был подтекст – там живёт смерть, вы с ней встретитесь.
Но я вам об этом не скажу, испытайте сами, что это
такое:

– Туда, туда...
Казалось, ещё немного, и мы сами начнём двигаться и говорить
так же, как этот солдат. Настолько заразительно было
его состояние.

Медленно, чтобы не вывести этого мальчика из его спасительного
оцепенения, мы отвернулись и пошли прочь от этого
кошмарного места. Пошли наугад – и опять повезло. Мин
не было. А может, и были, но на этот раз они предназначались
не нам.


Не успела наша группа перейти так называемую линию
фронта, как нас сразу же окружили жители этого района и
стали рассказывать, что их постоянно обстреливают и стреляют
исключительно по домам, где ещё живут люди. Они
показали две свежие могилы, где были захоронены простые
мирные чеченцы. Мой репортёр уже был готов к работе, как
вдруг появились боевики в камуфляжах с зелёными повязками
на головах. Посыпались вопросы: кто такие, откуда, зачем
пришли? Шпионы? Фсбэшники? И так далее.

Отобрав документы, под дулами автоматов боевики завели
нас, что греха таить, перепуганных, в какую-то квартиру пятиэтажного
дома. Забрали у нас не только документы, но и блокноты,
а у меня ещё и магнитофон. Вот здесь мне стало совсем
плохо. На кассете были записаны интервью и с российскими генералами,
и с солдатами. Все, как один, они готовы были уничтожить
боевиков в течение нескольких дней. Это им не понравится,
– подумал я. Но было поздно: боевик, который остался с
нами, уже пытался включить «соньку» и надеть наушники.

– Сейчас, послушаем, что вы здесь пишете, – бормотал
он себе под нос, нажимая на все кнопки, которые видел перед
собой.
Однако «сонька» спасительно молчала, не выдавая моих
секретов. Технических знаний боевика явно не хватало для
обуздания строптивого японского магнитофона. Я воспользовался
ситуацией и помог ему включить «соньку», при этом
успел перевернуть кассету на другую сторону, где были записаны
интервью ещё в Москве. Боевик сел у окна и стал слушать.
Хватило его минут на пять.

– А-а, – махнул он рукой, – ерунда какая-то! – и отдал
мне магнитофон.
Слава Богу, – подумал я и успокоился. Хотя руки ещё продолжали
дрожать…
К этому времени мои спутники обсудили с другими боевиками
перспективы развития Чечни после войны. Особо досталось
грузинам (один из моих спутников был грузин, журналист
«Известий»), досталось Завгаеву и, конечно, Ельцину.
Ещё минут через двадцать по рации нашим охранникам сообщили,
что этих журналистов можно пропустить к штабу и
показать нам всё, что мы захотим. Нам отдали удостоверения,
и мы спустились на первый этаж.

Дождавшись командира, отправились в штаб. Теперь мы
не были пришельцами с той стороны, с нами разговаривали
вполне дружелюбно. Нашлись общие знакомые, всё-таки два
года войне, вспомнились переговоры, которые Москва вела
с Грозным. Одним словом, опасность миновала. Теперь надо
было добраться до штаба. А это, ох, как не просто. Две основные
дороги простреливались снайперами федеральных сил, и
мы их должны были пересечь.

– Через дорогу бежим, пригнувшись, – сказал один из боевиков,
– она простреливается.
Он и ещё трое чеченцев бежали слева от нас. Я только потом
понял, что они таким образом закрывали трёх журналистов
от шальных пуль и снайперов. Огромными прыжками,
преодолев, как нам показалось, очень широкую улицу, мы
углубились в один из кварталов города.

Здесь было тихо. Пока всё складывалось удачно. Интервью
с боевиками, начальником штаба и практически полная
информация о дислокации и федеральных сил, и сил боевиков
была у нас в кармане. Федеральные войска контролировали
меньше десяти процентов города. О семидесяти процентах
и говорить было нечего.

Близился вечер, пора было уходить. Боевики обещали
подбросить нас до Сунжи, и мы, расположившись у какого-
то здания, стали ждать машину. Машины не было. Зато
вокруг нас стали собираться молодые чеченцы, явно агрессивно
настроенные по отношению к нам. Пока эта агрессия
не выплеснулась, мы двинулись пешком, не дождавшись
обещанной машины. Идти надо было часа два. Сложность заключалась
в том, что путь лежал по тем улицам, которые обстреливались
федеральными войсками. Так мы и шли, перебегая
со стороны на сторону, укрываясь от снарядов, которые
падали в метрах в ста от нас.

Удивительно, но добраться до Сунжи помогли нам два чеченца.
Первый провёл через все посты народного ополчения,
а второй подбросил на машине практически до посёлка, где
находился госпиталь МЧС России.

После этого похода я дня три не выходил в город. Не то,
чтобы боялся, – желания особого не было.

Сергей и Уши

Уши – это прозвище. Так на Ханкале называли солдата,
который имел действительно большие уши. Он два года прослужил
в Чечне и ни разу не был в бою. Но никто не ставил
ему это в вину, все понимали, что Уши не солдат, и стоит ему
оказаться на поле боя, как он тут же будет убит. Поэтому и в
голову никому не приходило вручить ему автомат и отправить
в Грозный. Вообще-то его звали Андрей и все два года он пробыл
дневальным по расположению. Он так и не смог стать
«дедом» Российской армии, но Андрей и не стремился к этому.
После двух лет службы он по-прежнему бы похож на новобранца.
Грязная роба, брюки пузырем, туго затянутый ремень,
стоптанные сапоги и выражение лица, словно Андрей
постоянно решает какую-то сложную задачу. Да, и огромные
уши. Собственно, прозвище Уши к нему прилипло именно
из-за этого.

Круглые сутки он носился по казарме то вытирая пол, то
разогревая офицерам обед.

– Уши, ты где? – звучал голос какого-нибудь сержанта.
И Уши, громыхая своими сапогами, готовый к любому заданию,
нёсся на голос. Однако, пальцем его тронуть никто не
смел. Уши находился под покровительством одного из самых
боевых сержантов – Сергея.

Когда мы уходили в город, Уши всегда провожал нас печальным
взглядом. Где-то в глубине души он завидовал нам
и солдатам, которые тоже уходили в Грозный, но никогда не
решался попросить, чтобы те взяли его с собой. Встречал он
всех на пороге казармы таким же печальным взглядом, как и
провожал.

Вечером, разливая сослуживцам спиртное, он жадно
вслушивался в их рассказы, представляя, наверное, как и он
бы мог – вот так, с автоматом, по Грозному, не боясь смерти.
Но об этом даже заикаться не стоило. Любой намёк на эту
тему рождал одну и ту же шутку: тебя, Андрюша, уши твои демаскируют,
а, следовательно, и всю роту, поэтому сиди дома.
И ничего не скажешь: ростом не вышел, а уши наоборот –
постарались.

Рассказы солдат были такие, что Андрей иногда забывал
обо всём, даже водки налить. Улыбка с его лица не сходила, а
глаза пожирали рассказчика.

Сегодня рассказчиком был тот Серёга, который уже год
не давал в обиду Андрея.

На столе, как всегда, стояло несколько бутылок водки,
банка солёных огурцов, килька в томате, булка хлеба. Пачки
сигарет «Пётр Первый» были разбросаны по всем кроватям,
где также кучей лежали подствольники, гранаты и магазины
от автоматов. Любой солдат мог взять то, что ему необходимо,
и никто не говорил ни слова. Берёт – значит надо.

Разлив по стаканам водку, собравшиеся за столом совершенно
не по-детски залпом и молча выпивали, закусывали,
кряхтя. Потом ещё наливали и ещё закусывали, курили и
опять наливали. Минут через десять безостановочного употребления
спиртного наступало облегчение.

Уши не пил, он сидел здесь же и ждал. Вот сейчас его боевые
товарищи расслабятся, подобреют, перестанут говорить
колкости и насмехаться над ним. И тогда можно будет спросить,
как там – в Грозном, где были, что случилось у девятиэтажек.
Третья бутылка закончилась, и Уши, как бы извиняясь,
еле слышно спросил:

– Серёга, ну, как сегодня?
***

Две БМП вошли в город. Был обыкновенный день, таких
жарких и пыльных за два года войны Сергей прожил сотни.
Сидя на броне, он всматривался в развалины домов, из которых
в любую минуту мог раздаться выстрел снайпера и оборвать
одну из жизней тех, кто сейчас находился рядом с ним.
Напряжение было так велико, что резало глаза, а мышцы находились
в сжатом состоянии, готовые в любую минуту бросить
тело с БМП на землю. Так уже было, и не раз. В момент
падения Сергей всегда увлекал за собой какого-нибудь зелёного
солдата, тем самым спасая ему жизнь.

Сегодня в Грозном необходимо было прочесать квадрат 5а,
где ещё вчера шныряли боевики. Правда, потом, неизвестно
по какой причине, они оставили этот район. Группа Сергея
должна была убедиться в том, что бандиты действительно
ушли и проверить, нет ли в этом квадрате заминированных
объектов. Задача несложная, и справиться с ней сержант рассчитывал
часа за два.

БМП остановились у разрушенного магазина, и все
14 бойцов, как по команде, соскользнули с брони.

Может быть, надо было взять с собой Уши, – подумал
Сергей, – вроде, всё спокойно, – но, усмехнувшись, оставил
эту мысль. Ладно, пусть полы драит, целей будет.

Разбившись на две группы, но находясь ещё в визуальном
контакте, солдаты готовы были двинуться в сторону стадиона
«Динамо», где из последних сил держались чеченские милиционеры,
не желая отдавать центр города боевикам. Хотя
уже было ясно: лишний день войны может принести только
новые смерти.

Второй группой, которая отправилась в район девятиэтажек,
командовал младший сержант Витёк. Вместе с Сергеем
он прошёл всю войну, брал Бамут и участвовал во многих
операциях по уничтожению бандитов в горах. Психика
Витька была подорвана, и поэтому каждый раз, уходя на какое-
нибудь задание, Сергей обязательно обращался к нему с
одной и той же просьбой:

– Вить, держи себя в руках.
– Серёга, ты же знаешь меня, я спокоен, как слон.
После этих слов он вытаскивал нож и швырял его в ближайшее
дерево. Говорят, что не было такого случая, чтобы
нож не воткнулся. Сергей всегда переживал за этого младшего
сержанта, во время боя он терял контроль над собой и пускал
свинцовую смерть во всё живое, что попадалось на его
пути. Война спишет, – считал Витёк, – спишет...

Взмахом руки Сергей показал обеим группам, что операция
началась.

Развалины, развалины, сгоревшие машины и деревья, обгоревшие
до неузнаваемости трупы и собаки, растолстевшие
от обилия человеческих останков. Завидев людей, они не убегали,
а, собираясь в стаю, жадно всматривались в силуэты и
ждали. Ждали, что кто-то упадёт, и тогда кровавый пир им
будет обеспечен. Как хотелось пустить очередь в эту свору...
но нельзя. Опять придётся терпеть их возле себя до окончания
операции.

Дом за домом, улица за улицей оставались за спинами
семи солдат. Спешить было нельзя, можно пропустить засаду,
и тогда уж точно эти псы позавтракают.

Эх, Уши, – думал Сергей, обследуя очередное здание, –
будет, что рассказать тебе. И тут обострённый слух зацепил
глухой щелчок.

– Ложись! – успел крикнуть сержант, и сразу же напряжённая
тишина в пятиэтажке наполнилась трескотнёй автоматных
очередей и взрывами подствольников.
На животах, кувырком, не сделав ни одного выстрела, все
семеро за несколько секунд скатились на первый этаж и расползлись
по квартирам.

– Все живы? – задыхаясь от пыли и неожиданного маршброска
по лестнице вниз, прокричал Сергей, привалившись
к стене.
– Вроде, все, – ответили голоса из соседних комнат.
– Будем выкуривать «чехов», – крикнул Сергей, – давай
ко мне, я прикрою!
Через мгновение все опять были в сборе. Надо выбраться
из дома, надо выбраться из дома, – стучало в висках.

– В окна! – скомандовал Сергей и первым бросился в
проём.
Сверху опять раздались автоматные очереди и хлопки
подствольников. Но и в этот раз всё обошлось. Теперь можно
оценить обстановку и приступить к делу.

– Вот скоты, – ворчал Сергей, – затянут операцию. Так,
быстро всем подготовить подствольники и взять на прицел
третий этаж, все семь окон.
Задумка была проста, если не считать, что сержант решил
вызвать огонь на себя для того, чтобы демаскировать «чехов»
и забросать их в квартирах подствольниками.

Присев на корточки, он мысленно считал до десяти: один,
два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять…
Глубоко вздохнув полной грудью:

– Десять! – полушёпотом сказал Сергей, и игра со смертью
под свинцовый аккомпанемент началась.
Огромными, затяжными прыжками он переметнулся к
сваленному дереву у дороги, бубня себе под нос:

– Камень на камень, кирпич на кирпич...


И вновь бросок. Боевики уже начали обстрел, и две пули
просвистели где-то справа. Промазали, у Сергея мелькнула
мысль, и он прыгнул в воронку:

– Умер любимый Владимир Ильич…
В этот момент раздался мощный дуплетный выстрел из
всех подствольников по окнам дома.

– Ха-ха, обнаружили себя, сволочи, – ухмыльнулся Сергей.
Но необходимо было ещё пробежать под огнём сорок метров.
Последние…
И он побежал, побежал от смерти, продолжая свою, только
ему известную игру, которая длилась уже два года:

– Камень на камень…
Земля под кроссовками мелькает, пот заливает глаза, но
это же игра, как та в детстве, когда тебя пытаются вышибить
из круга мячом:

– Кирпич на кирпич…
Редко кому удавалось сделать это, и сейчас не удастся:
– Умер любимый Владимир Ильич…
Сергей споткнулся и, пролетев метра два, кубарем покатился
за бетонную трубу. Всё.

Умер зараза,
Сдох пидарюга.
Без коммунизма
Осталась округа.

Приподняв голову, сержант увидел, что к нему несутся ребята,
что-то крича и размахивая руками.

– Нет, не ранили, живой, живой...
– Ну, ты дурень, Серёга, мы же их почти сразу уложили!
Сержант встал, похлопал по плечу обнимающего его солдата.
– Пошли-и-и-и д-а-а-альше-е-е! – заорал ему в ухо и пошёл,
пошёл практически сразу забыв, что три минуты назад
его пытались выбить из круга свинцовыми мячиками.


Он шёл и шептал:

– Умер любимый Владимир Ильич...
Группа обошла весь свой сектор. Убедившись, что боевиков
в нём нет, Сергей направился к Витьку. У стадиона
«Динамо» явно шёл бой. Однако пока пробирались,
стрельба утихла, и Витька в центре города уже не было.
Ушли на базу, – подумал Сергей. Без особых приключений
отряд добрался до Ханкалы, где и встретили возбуждённого
Витька, который уже приступил к уничтожению
трофейной водки.

Оказывается, его группа тоже вступила в бой, но длился
он недолго, боевики практически, сразу отошли. Это обстоятельство
немного расстраивало младшего сержанта, и было
видно, что он недоволен своим походом. Рассказать нечего,
нечем удивить открывшего рот Андрея. Серёга опять обошёл
его. Все только и твердили о том, как он устроил бег с препятствиями.


Наш водитель Ахмед

Мне хотелось ещё раз поехать в Чечню, чтобы узнать, где
находится наш водитель Ахмед, который всю войну возил нас
на своём зелёном «Москвиче». Он никогда не ворчал, ехал
туда, куда скажут – в горы, так в горы, в Ингушетию – значит,
в Ингушетию. Работа с нами давала ему пусть немного
денег, но их хватало, чтобы прокормить семью.

После того, как в Грозный вошли боевики, мы потеряли
его, а проехать под огнём к его дому было практически невозможно.
Однако, к концу августа, когда федеральные войска
покинули Грозный, и на его территории установился режим
«освободителей чеченского народа», нам удалось получить в
комендатуре боевиков пропуска, которые разрешали передвижение
по городу.
 

Бумажка эта позволяла отправиться в любой район, но,
естественно, она не могла защитить нас от обыкновенных
бандитов, которых и в то время было уже предостаточно. Они
носились по улицам на машинах, у которых вместо номерного
знака красовалась надпись «Джохар», выставив из окон зелёный
флаг и периодически обстреливая развалины домов.

Даже чеченцы предпочитали не встречаться на улице с такими
«воинами Аллаха». Многие из них требовали от своих
земляков в один день забыть о светском обществе и начать
жить по шариатским законам. Они не шутили, им казалось,
что теперь, когда российские войска ушли, они и только они
хозяева города.

Сколько русских тогда было расстреляно – никто не знает.
Неизвестно, сколько чеченцев было убито за нарушение
шариатских законов и за лояльное отношение к российским
войскам. Я не поверил бы в то, что услышал, если бы рассказ
этот не звучал из уст одного старого чеченца. Он рассказывал
то, что видел лично, собравшимся вокруг него водителям,
а из глаз, которые, наверняка, за всю войну наблюдали
смерть во всех формах, катились слёзы, застревая в морщинках
на лице.

Её убили. Убили выстрелом в голову. А ей всего 16 лет.
Убили за то, что она вышла из дома в короткой юбке и с непокрытой
головой. Произошло всё очень быстро. Девочка
стояла на остановке возле своего дома. Иномарка с зелёным
флагом остановилась рядом с ней, и из неё выскочило человек
пять. Схватив этого ребёнка за волосы, бандиты потащили
девочку в сторону, крича при этом, что она позорит нацию.
Её не били. Поставили на колени и выстрелили в голову.
При всём этом присутствовали простые чеченцы, но никто
не сошёл с места, никто не заступился, все в оцепенении смотрели
на происходящее. Через мгновение женщины заголосили
и бросились к телу, которое конвульсивно дёргалось
на тротуаре. Бандиты сели в машину и уехали. А возле тела
девочки на коленях стояла мать, обнимая своего ребенка и
сквозь плач призывая Аллаха к справедливости.

Я бы не поверил в это, если бы не старый чеченец. Он замолчал,
вытирая слёзы и пот с лица. Все вокруг тоже молчали.

В такой обстановке мы и отправились на поиски своего
водителя. Взяв машину, за рулём которой сидел Лёма – наш
новый водитель, я и Лёва двинулись в сторону дома Ахмеда в
район Старых промыслов Грозного.

Доехали без приключений. Высокие ворота были закрыты.
В течение пяти минут мы стучали и кричали, но всё безрезультатно.
Вошли соседи и с подозрением осмотрели нас. Лёма пошёл
на переговоры. Соседи ушли в свои дома, а Лёма, подойдя
к нам, кивнул головой, что означало: сейчас откроют. За воротами
лязгнул засов, и дверь открылась. В проёме стояла жена
Ахмеда Лиза, держа за руку младшую дочь. И снова слёзы.
Я понял, что в доме нашего водителя что-то произошло.

– Лиза, где Ахмед? – спросил я.
Она кивнула на дом и пригласила нас пройти. На кровати,
весь почерневший, лежал Ахмед. Увидев нас, он застонал.
Лиза принесла ему воды, напоила мужа и села рядом с нами,
прижимая к груди пустую алюминиевую кружку.

– Ночью постучали, – начала она, – я встала и пошла открывать
дверь. Во двор вошли человек семь, все с автоматами.
Разговаривают между собой, как будто меня и нет рядом.
Потом, видимо, старший спросил, где мужчины. В этот момент
вышли Ахмед и сын – ему шестадцать лет. Ахмеда отозвали
в другой конец двора и о чём-то разговаривали с ним
минут десять. Возвращаясь к крыльцу, Ахмед бросил фразу:
«Машину забирайте, а сына не отдам. Я сам автомат в руках
за всю войну не держал и ему не позволю».
Видимо, эти слова и решили исход диалога боевиков и
мужа. Его ударили прикладом автомата и стали избивать ногами.
Я затолкнула сына в дом и сказала, чтобы они с сестрой
убегали через окно. Вахид так и сделал. А Ахмеда всё били,
грязно ругаясь. Меня загнали в дом и закрыли дверь. Плакала,
кричала и молилась.

Когда бандиты уехали на нашей машине, я выбежала на
улицу – муж был весь в крови и не шевелился. Я еле– еле затащила
его в дом. Слава Аллаху, жив остался, но отбили, наверное,
все внутренности. Четвёртый день не может встать,
стонет и стонет.

Лиза заплакала.

Нам понадобилось тридцать минут, чтобы убедить Ахмеда
поехать в госпиталь, который был развёрнут ещё во время
боёв за Грозный в пригороде. Усадив его в «Волгу» Лёмы, мы
отправились к врачам. Машину наш новый водитель вёл со
скоростью пять километров в час, потому что каждая кочка
или крутой поворот острой болью отзывались в груди Ахмеда.
Наконец мы медленно подъехали к повороту, за которым
уже был виден белый флаг с красным крестом.

Дальше надо было идти пешком, дорогу загораживали
бетонные плиты. Осторожно взяв Ахмеда под руки, мы медленно
повели его в госпиталь. Навстречу нам шли женщины,
старики и дети. Все уступали двум журналистам и старому
чеченцу дорогу, останавливаясь и произнося шёпотом: «Спасибо
». Люди нагибали голову и стояли так, пока мы проходили
мимо.

В госпитале врачи быстро поставили диагноз: перелом
трёх рёбер и повреждение грудной клетки. Ахмеду сделали
укол, выдали таблетки, и мы увезли его домой. На обратном
пути он был уже совсем другим человеком, иногда даже улыбался.


Прощаясь, мы обнялись, и незаметно для него оставили
Лизе два миллиона рублей, пообещав ей, что Ахмед об этом
никогда не узнает.

Отъезжая от дома Ахмеда, Лёва сказал:

– А ведь мы его больше никогда не увидим.
Так и получилось.

Поездка к маме Игоря

В августе 1996 года боевики взяли Грозный. Войска
наши удерживали лишь окраины города. Госпитали переполнены
бойцами, повсюду трупный запах. Разруха, голод.
Война. Та самая война, о которой я читал в книжках, на
которой погиб мой дед. Только война не далёкая, а близкая,
сегодняшняя, несущая смерть людям у тебя перед глазами.
Встретить здесь живого знакомого из военных – небывалая
радость. Обнимаешься, словно с родным братом.
А потом расставания и неизвестность: увидишь ли ты его
ещё раз?

Одного такого знакомого из МВД Чечни мы не то, что
бы похоронили, – потеряли его из виду, но надеялись – жив
и выбрался из Грозного. Это Игорь Погосов, капитан МВД
Чеченской республики при Доку Завгаеве.

Работали мы с ним не один месяц, и отношения были
самые тёплые. Однако когда город был уже в руках боевиков,
кто-то из военной разведки обмолвился, что руководство
Ичкерии за голову Погосова объявило огромные
деньги. Уж очень яростно прошедшим летом он защищал
подходы к зданию МВД ЧР. Уложил немало боевиков и, по
слухам, прячется где-то в городе, продолжая отстреливать
бандитов.

Значит, жив, курилка, – подумали мы с Жекой, обсуждая
эту новость вечером в казарме (Жека Булатов – корреспондент
«РИА Новости»). Сумеет ли только выйти из окружения?
– вот в чём вопрос. Боевики к этому времени не хозяйничали
только на Ханкале.

День шёл за днём, иногда мы встречали старых знакомых,
узнавали от них о погибших. От Игоря не было никаких вестей.
Его никто не видел.

Однажды утром, направляясь в очередной раз в город для
сбора информации, мы увидели группу военных, стоявших
метрах в ста от нас. Женька наклонился и стал завязывать
шнурок ботинка. Вдруг, приподняв голову, он замер, вглядываясь
в этих людей:

– Юрик, это же Погосов, смотри – Погосов!
Действительно, по центральной дороге, отделившись от
толпы, в сторону штаба шли два офицера. Но ни в одном,
ни в другом я Игоря не узнал. Женька поднялся и крикнул:


– Игорь! Погосов!
Офицеры остановились. Мы медленно направились к
ним. Это действительно был Погосов, только очень худой
и весь в пыли. Понятно, только что вышли из окружения.
Обнялись молча. Тридцатисекундная пауза. Первым молчание
нарушил Игорь:

– Мужики, ну вы даёте, вы опять здесь! – на этих словах
он ещё раз обнял меня.
– А ты сам – то?!
– Да у меня профессия.
– А у нас что, по-твоему?
– Да вот, – вступает в разговор Жека, – узнали, что ты по
Грозному бегаешь и решили встретить тебя, как положено.
– Ну, считайте, что встретили.
Он вежливо отклонил наше предложение отметить это
дело вечером, сославшись на важные дела:

– Уезжаю сегодня, но дня через четыре вернусь.
– Хорошо, – согласились мы, – договорились.
– А вы в Грозный-то ходите, мотаетесь по боевикам?
– Конечно, – подтвердил Жека.
И мы подробно ему рассказали обо всех наших похождениях,
что видели, что слышали, кого встречали.

– Ну, ладно, мне пора.
Мы ещё раз обнялись. Теперь уже было ясно, что Игорь
жив и обязательно найдёт время приехать на Ханкалу, а сейчас,
действительно, у него дела.


Взвалив свои сумки на плечи, мы отправились в сторону
Грозного. Отойдя метров пятьдесят от места встречи, мы
услышали оклик:

– Юр, Жека, можно вас ещё на пять минут?
– Да нет проблем!
Он был какой-то напряжённый и затягивал начало разговора,
по-видимому, очень важного для него.

– Мужики, – начал он, – вы знаете, что за мою голову
объявили вознаграждение?
– Конечно.
– Я не могу сейчас попасть в город, если войду, то не выйду
оттуда.
– Да, это понятно.
– Дело в том, что в Грозном, в своём доме, у меня осталась
мама. Её надо вывезти. Сможете это сделать? Я понимаю,
что за домом следят и ждут меня, но выхода нет. А у вас
есть шанс.
Я не помню, долго ли мы обдумывали эту просьбу.
Минуту, может, больше, наверное, успели выкурить по сигарете.
Отказать ему было невозможно, и мы согласились.

– Помните, – инструктировал он нас: за домом следят.
Войдёте к маме, скажете, что от меня, и что со мной и женой
Галиной всё нормально. Обязательно скажите: мы увезём вас
на Ханкалу. Если долго на ваш стук в ворота она не откроет,
сразу же уходите. Вот адрес, запомните. Всё, спасибо и удачи.
Вот это поворот! Я представить себе не мог, как болело
сердце у Игоря, когда он излагал нам свою просьбу.
Но надо ехать, мы обещали. Честно сказать, было страшно.
И всё же я горжусь тем, что мы поехали, правда, поехали не все.
Мамул не поехал.


***

Я встретил Игоря только на второй Чеченской войне.
И понял, насколько он нам благодарен за то, что мы не отказали
тогда ему в его просьбе. Он предложил мне съездить
в Грозный, где орудовали банды и сделать оттуда репортаж.
Я, естественно, отказался. Редакция после истории с моим
пленом строго-настрого запретила выбираться в город. Работать
только с войсками в их расположении.

– Да ты что, Юра! – воскликнул Игорь. – Да тебя по моему
приказу пять БТРов с солдатами на броне будут охранять.
Я же всё помню и благодарен вам за то, что поддержали меня
в то время. Да я за тебя глотки им перегрызу!
Да, вот такая благодарность. Но в Грозный я в тот раз с
ним не поехал. Этот эпизод произойдёт ещё через три года, в
2000 году. А сейчас, в августе 1996 года, нам с Жекой предстояло
эвакуировать из Грозного маму Игоря.

Жара ужасная, пылища. Наша «Волга» еле тащится по разбитым
дорогам. В район, где живёт мама Игоря, решили ехать
окольными путями, как говорится, посмотреть, нет ли хвоста
и много ли боевиков в городе. Их было достаточно. Иномарки
с зелёными флагами носились по улицам как по Тверской.
Из окон торчали автоматы, выпуская короткие очереди в воздух.
Иная машина резко останавливалась, из неё выскакивали
вооружённые люди и начинали отплясывать свои танцы,
периодически сопровождая их стрельбой. Здесь же, на дороге,
валялась искорёженная башня от танка.

У подъездов разрушенных домов стояли группы вооружённых
людей, проверяя у прохожих документы. Все эти заградительные
отряды мы миновали благополучно и въехали
на тихую улочку, которая нам и была нужна.

– Так, Лёма, – теперь едем медленно и осторожно.
– Да ты что, давай быстрей проедем.
– Как быстрей, когда нам надо дом найти?
– Ты что не видишь, все дома пусты.
– Лёма, я сказал тебе: медленнее.
– Ну, зря я с вами согласился ехать.
– Зря не зря, теперь уже поздно, – буркнул Жека.
Разговор напряжённый, машина двигается медленно,
а мы крутим головами в разные стороны, выискивая дом
мамы. Приметы были простыми: дом деревянный с пристройкой
из кирпича, рядом дерево, напротив белый дом
из кирпича. Так медленно, конечно, ехать опасно, я понимаю
беспокойство Лёмы. Бандиты не посмотрят, что он чеченец,
– раз – и конец. Метрах в трёхстах от нас вижу группу
людей, прошу Лёму остановиться.

– Доездились, – ворчит он.
– Да тихо ты, Лёма, не пыхти. Выходи из машины и пинай
колеса.
Лёма выходит, медленно обходит машину, пиная колеса.
Заглядывает в салон:

– Всё нормально.
– Лём, я знаю, что всё нормально.
– Юр, – говорит Жека, – пусть Лёма сходит в ту сторону.
– Да ты что, он из машины-то еле вышел.
Лёма не слышит нашего разговора, однако, опять заглядывает
в салон:

– Я пойду, подойду поближе к этим людям, посмотрю кто
такие.
– Давай, но будь осторожен.
– Да теперь уже всё равно, – бурчит водитель.
Жека вытирает пот со лба:
– Ну, и тишина здесь, как в гробу.
– Да, как будто специально всё затихло.
– Даже стрельбы не слышно.
– Смотри, Юр, Лёма возвращается.
– Да, и люди куда-то пошли.

Лёма забирается в машину:

– Не знаю, это не боевики, молодежь какая-то.
– Ищут, кого бы ограбить, – пыхтит Жека.
– Да ладно, кого здесь грабить. Лёма, давай трогай.
И мы опять медленно движемся по улице, ощущение такое,
как будто изо всех тёмных окон за нами следят чьи-то
глаза. Может, и следили, а, может, и нет, но, как говорится,
такого ощущения не пожелаешь и врагу. Пустынная улица, а
в квартале от неё бесчинствуют бандиты. Машина медленно
двигается вперёд. Кажется – этому не будет конца. Стоп. Вот
этот дом. Мы останавливаемся, чуть проехав его. Стоим десять
минут – наблюдаем. Конечно, нам кажется, что из противоположного
дома следят за нами. Но не уезжать же.

– Жека, пойдём просить воды.
Выбравшись из машины, мы направляемся к дому. Жара,
а спина холодеет. Стучим в ворота, минуты три никто не отвечает.
Затем слышим шаги.

– Кто там?
– Мы журналисты, нам бы воды попить.
– Сейчас открою, – слышен женский голос.
Грохочет засов, и мы во дворе дома. Начинаю сразу без
предисловий:

– Здравствуйте, мы журналисты, друзья Игоря.
– Очень приятно.
– Игорь жив, находится на Ханкале. С Галиной тоже всё в
порядке. Мы приехали по просьбе Игоря за вами, чтобы увезти
вас на Ханкалу. Собирайтесь.
Я думал, не будет возражений, произойдёт всё быстро.
Но…

– Спасибо вам, ребята. Это хорошо, что он жив, увидите
его – передайте, что у меня всё нормально. Но только я с
вами не поеду…
– Почему?
– А на кого же я дом оставлю? Разграбят.
– Да Бог с ним, с домом. Собирайтесь!
– Нет, спасибо, не могу. Передайте Игорьку, пусть не беспокоится.
– Как же так, – недоумевает Женя, – а бандиты?
– Я старая, меня не тронут.
Уговаривать бесполезно. Простившись, мы отправляемся
к машине. Удивительно, улица ожила, появились люди, они
стоят группами, о чём-то судачат и смотрят в нашу сторону.
Но люди вполне мирные. Садимся в машину.

– Ну, Лёма, говорю я, теперь трогай. Нет, гони!
Машина заурчала и понесла нас на Ханкалу.
Господи, неужели мы это сделали? – подумал я. Как из ада
выезжаем.
На Ханкале Игоря уже не было. На следующий день мы
созвонились с ним и всё рассказали.

– Игорь, мама отказалась ехать, – кричал в трубку Жека.
– Жаль, но всё равно, огромное вам спасибо. Она теперь
хоть знает, что я жив.
– Это точно, – кивает Женька, и связь прерывается.
Месяца через два мы узнали, что Игорь всё же уговорил
маму покинуть Грозный, он вывез её. Как? Этого я не знаю.
Знаю одно, на Северном Кавказе есть человек, который если
надо, глотку перегрызёт за нас.

Обычный эпизод обычного дня военного журналиста в Грозном


Работа есть работа. Подъем в 7.00 и вперёд. Ещё не до конца
проснулся, а в голове одна мысль – необходимо подготовить
три материала для новостей и один материал для аналитической
программы. Другим нужно подготовить статью или
снять сюжет. Сомнений нет, Грозный был щедр на события.

Но искать их всё же приходилось. Спокойно, в полудрёме,
слушая отдалённые автоматные очереди за окном, перебираешь
возможные события дня, выстраиваешь свой путь передвижения
по городу. Твои товарищи уже ворочаются, но ещё
тоже дремлют…

И тут с шумом открывается дверь комнаты, в которой живёт
человек семь из различных газет, телекомпаний и радиостанций.
На пороге стоит в полной боевой готовности Алексей
Самолётов – корреспондент «Вестей».

– Так мы с вами светлое будущее не построим, – начинает
он, – пора вставать.
Проходит в комнату и включает электрический чайник.
Журналисты нехотя начинают выползать из своих постелей,
ворча на Лёху, что ему вечно не спится и что шуму от него
больше чем от взлетающего самолёта. Бесцельно, ещё просыпаясь,
семь мужиков бродят по комнате несколько минут, натыкаясь,
друг на друга.

Мало-помалу это хаотическое движение приобретает
осмысленное перемещение. Кто чистит зубы, кто уже пьёт
чай. Именно в этот момент начинается обмен информацией
и планирование дня. Длится это чаепитие с сигаретами минут
тридцать. К 8.00 журналисты расходятся кто – куда – одни
устремляются к военным, другие в различные, тогда ещё действующие,
министерства. Самые удачливые тайными тропами
отправляются в отряды боевиков в сопровождении своих
проводников. На этот раз повезло мне. Но я ещё не знал об
этом.

Вместе со своим другом Жекой Булатовым, корреспондентом
«РИА Новости», мы решаем выловить в это день
командующего СКВО Анатолия Квашнина. Бродила среди
журналистов информация, что в этот день он должен
появиться в Грозном. А что такое пять минут поговорить с командующим?
Это значит – минимум четыре материала я подготовлю.
А сколько подготовит Жека!!!

От такой перспективы у него горели глаза, и он готов был
часами ходить кругами вокруг Дома правительства ЧР. Единственное,
чем он не мог пожертвовать, так это обедом. Впрочем,
зачастую приходилось только завтракать и ужинать. Настроившись
на удачу, мы двинулись к уже давно знакомому
нам зданию правительства.

От гостиницы, где мы жили, оно находилось в пяти минутах
ходьбы. По пути, естественно, зашли в МВД – там пока
было всё тихо, никакой информации по этой линии. На вопрос,
а не слышали ли они о приезде в Грозный Квашнина,
офицеры сказали: нет, не слышали, но при этом как-то занервничали
и стали собираться на своё внутреннее совещание.
Мы с Жекой отметили это и, не медля ни секунды, отправились
в правительство ЧР.

Аппарат правительства ЧР представлял собой удивительную
административную машину. Работала она, что называется,
на всю катушку, но стояла на месте. На четырёх этажах
располагались различные министерства и отделы, вооружённые
люди с деловым видом стремительно ходили по коридорам,
держа в руках папки бумаг. Иногда попадались старики и
старушки, видно было, что они растеряны. Озираясь по сторонам,
старики приставали с вопросами то к одному человеку,
то к другому, их выслушивали и направляли в какой-то
кабинет. Так как мы уже битых два часа мотались по правительству,
то обнаружили, что эти старички ходят по кругу –
в одни и те же кабинеты по нескольку раз.

Надежда наша выловить командующего медленно, но
уверенно угасала. Видимо информация была неточная.

И вдруг все люди, бегающие по коридорам, возбудились
ещё больше, мы, естественно, тоже. Жека присел, я привстал.
Точно, в проёме дверей появились рослые охранники
в камуфляжах с микрофонами в ушах, берцах, ну, и так далее.
А за ними, словно ледокол, рассекая льды в океане, в коридор
третьего этажа вошёл Анатолий Квашнин.


Микрофон включён, авторучка наготове, взгляд, уверенный
в своей правоте – мол, попробуйте, не ответьте
только на наши вопросы, и мы, мы, мы зададим такой вопрос,
что мало не покажется. Однако штурмом брать командующего
не пришлось. На ходу, но он отвечал на все
наши вопросы.

– А известно ли вам расположение бандформирований?
– выпалил кто-то из нас.
– Конечно…
Квашнин остановился в центре коридора:
– Мы скоро покончим с ними.
Он достал какую-то карту – всё это происходило быстроТ–
расстелил её на полу, покрутил, повертел, при этом
ударяя по различным её местам ладонью:

– Вот здесь бандиты, здесь, здесь и здесь.
Свернул карту и спрятал её где-то на груди. Ничего не
увидел я, не увидел ничего и Жека. Хотя, как мне показалось,
зрачки его глаз увеличились минимум на сантиметр.

– А цель вашего приезда? – выкрикнул в отчаянии мой
товарищ.
– Проверка блокпостов. Могу взять вас с собой, – неожиданно
для нас выдал командующий.

Это была победа.

Мы сели в машину, которая шла за «уазиком» командующего.
Нам предстояло проверить готовность пяти блокпостов,
которые располагались вокруг Грозного.

Анатолий Квашнин и вся его многочисленная свита вышли
из своих машин у одного блокпоста. Перепуганные солдаты
замерли в ожидании чего-то страшного. Ещё бы, целый
генерал прибыл. Офицер построил бойцов. Бушлаты грязные,
сапоги стоптанные, штаны пузырятся на коленках, носы
грязные, лица заспанные. Автоматы висят на плечах, перекашивая
тело так, что кажется – солдат вот-вот рухнет на землю
и уже никогда не встанет.


Не замечая этого состояния солдат, генерал подходит к
офицеру, тот вытягивается по стойке «смирно» и докладывает,
что блокпост укреплён надежно, – был ранее такой приказ
об укреплении блокпостов, – и, как говорится, враг не
пройдёт.

– Что ж, – хмыкает генерал, – проверим.
И в ту же минуту какой-то полковник подносит ему ручной
гранатомёт.

– Иди, забирайся в укреплённое помещение, – обращается
высокий чин к офицеру.
Все понимают, что это шутка. А генерал – знай, бубнит
себе под нос о том, что можно было бы, конечно, посадить в
укреплённое камнями и бетоном помещение блокпоста пару
офицеров.

Гранатомёт готов к бою. Квашнин вскидывает его на плечо
и громко – громко кричит:

– А теперь, товарищи офицеры, представьте, что вы в
этом сооружении, которое укрепляли ваши солдаты. Вы несёте
службу, бандиты подкрадываются, и завязывается бой. Я
очень меткий бандит.
Квашнин нажал спусковой курок, и через секунду клубы
пыли, заволокли помещение блокпоста. Пыль рассеялась
над грудой камней. Нет укреплённого поста. Генерал резко
повернулся к офицеру, буквально ткнулся носом в его нос и
что-то прошептал такое, что старший лейтенант присел, затем
склонил голову в правую сторону и замер в таком положении.
Генерал отошёл от него, а офицер всё стоял и стоял,
свернув голову. Да, – подумал я, – звёздочки так и спрыгивают
одна за другой с его погон.

С тремя оставшимися блокпостами произошло то же самое.


Что интересно, стоило генералу приблизить свой нос к
носу очередного офицера и что-то шепнуть – офицер приседал,
поворачивал голову чуть вправо и замирал, понимая,
видно, что к вечеру он не досчитается на своих погонах одной
или двух звёзд.

На следующий день вся имеющаяся строительная техника
в Грозном трудилась на восстановлении разрушенных
блокпостов и строительстве новых. Офицеры ворчали:

– Стройте надежней, а то в следующий раз генерал точно
посадит кого-нибудь в блокпост, тогда уж без жертв не обойдёмся.
Говорят, что эти укрепленные блокпосты выдержали серьёзный
натиск боевиков во время взятия Грозного и спасли
множество жизней наших солдат. Да, обстрел генералом
блокпостов пошёл на пользу нашим войскам. Это хорошо.

Бой у Червлёной

Лето на Кавказе жаркое. Любой пасмурный день, а если он
ещё приправлен дождиком, воспринимается здесь как подарок
судьбы. Но, к сожалению, таких дней в июле бывает крайне
мало. И тогда измотанные работой без выходных и адской
жарой, от которой нет спасения, журналисты плюют на всё и
устраивают для себя праздник души. Во всех агентствах, редакциях
центральных газет, радио и телевидения примерно в одно
время раздаются телефонные звонки от военных корреспондентов,
и редакторы узнают, что в это воскресенье материалов не
будет, так как на театре военных действий – полное затишье.

С этого момента войны будто не существует. И те, кто обеспечивает
информационный поток с Кавказа в Москву, облегченно
вздохнув, забрасывают телекамеры, магнитофоны
и сотовые телефоны в дальний угол своего жилища, забывая
о них на сутки.

Так было и в это жаркое июльское утро, которое обещало
через три часа превратиться в безжалостный знойный полдень.
Первыми эту опасность почувствовали телевизионщики.
Уговаривать никого не пришлось. Тринадцать журналистов,
проживающих в гостинице, готовы были через пять
минут выехать куда-нибудь из города, чтобы спрятаться от
безжалостного кавказского солнца.

Желание покинуть, пусть ненадолго, Грозный было велико,
но не настолько, чтобы забыть об опасности, которая
подстерегала любого, кто пренебрегал мерами предосторожности.
Поэтому приняли решение ехать в станицу Червлёная,
где находилось искусственное озеро, созданное ещё в советские
времена. В этом селе не было российских военных, но
не было там и боевиков. До Грозного не так далеко, а до тех
мест, где без особого труда можно встретить бородача с автоматом
– километров сто. Одним словом, место как раз для
тех, кто решил провести день без забот, в тени деревьев, на
берегу озера, забыв обо всех ужасах войны.

И только один наш коллега из известного российского
агентства, словно Мальчиш-плохиш, потирая руки, лукаво
ухмылялся, говоря то одному, то другому:

– Езжайте, езжайте, отдыхайте, развлекайтесь, а в это время
боевики штурмом возьмут город. И об этом сообщит только
моё агентство.
Его никто не слушал, и это злило Плохиша. Ему тоже хотелось
поехать с нами, но он не мог, что-то удерживало его в
городе – то ли назначенная встреча, то ли ещё что-то. Грустно
глядя нам вслед, совсем расстроившись, он отправился в гостиницу,
ещё не зная, что наш отдых сначала ненадолго обернется
для него триумфом, а затем сыграет с ним злую шутку.

Моё решение не пить в этот день огненную воду, а попытаться
максимально насладиться природой, не остановило
коллег. Четыре багажника легковых автомашин были полностью
набиты бараниной и водкой.

– Ну, печень, держись, – открывая первую бутылку, хихикнул
Рома Перевезенцев, корреспондент Первого канала,
перед отъездом на природу.
|

Через час мы стояли на берегу озера, выбирая место, где
можно было бы расположиться. Облюбовав небольшую ложбинку,
отдыхающие приступили к массированному уничтожению
спиртного, словно боясь, что часов, отведённых на
пикник, не хватит, и часть напитка придётся увозить назад,
в город.

Я же в этот день был непоколебим, понимая, что спиртное
сведёт на нет всю прелесть внезапно свалившегося на меня
отдыха. Скинув с себя одежду, я врезался в прохладу. Никогда
больше в своей жизни я не испытывал такого наслаждения
от купания. Хотелось обнять это озеро, вздыбить волны и как
можно дольше плыть под водой. Выныривая, и хватая ртом
воздух, я вновь и вновь погружался в прохладу. Это безумие
продолжалось минут пятнадцать.

Фыркая от наслаждения, я выбрался на берег и упал у костра,
на котором жарился шашлык, и трое известных всей
стране журналистов, уже изрядно набравшихся, пытались понять,
готов он к употреблению или ещё нет. Они то подходили
к костру с разных сторон, разгоняя дым и всматриваясь в аппетитные
куски мяса, то пытались рассматривать их снизу, падая
у костра на живот и медленно подползая, насколько это
возможно, к огню. Кто-то твердил как заведённый, что мясо
должно почернеть – вот тогда, по его мнению, оно готово.

– Готово-то готово, но есть его тогда будет уже нельзя, –
резонно заключил один из участников мясного шоу.

В эту минуту появился ещё один визуальный дегустатор и
стал рассматривать шашлык в бинокль, покачиваясь из стороны
в сторону. Все затихли, понимая, что это серьёзная претензия,
и до истины остался один шаг.

– Ничего не видно! – выдавил из себя новый дегустатор и
рухнул у костра, подложив под голову бинокль.
Положение было безвыходное. С шашлыком надо было
что-то делать. Внезапно кому-то пришла гениальная мысль –
взять и попробовать шашлык.


– Эта идея! – закричали все хором и растащили шампуры,
обжигаясь и глотая куски мяса…
Солнце уже стояло в зените, а я не чувствовал жары. Вода
и солнце – что ещё надо человеку, чтобы наслаждаться отдыхом…
Однако мои друзья так не думали. Вернее, им некогда
было думать об этом. Кто-то уже спал в тени деревьев, кто-то
доедал пережаренный шашлык и допивал тёплую водку, так
и не насладившись природой. Казалось, что пикник логично
подходит к своему концу. Уже никто не бегал по берегу и
не бросался с криком в воду. Журналистская братия, получив
на грудь изрядное количество спиртного, медленно передвигалась
по берегу, вползая и выползая из озера. Да, отдых заканчивался.


Лежа на траве, я закрыл глаза. Думать ни о чём не хотелось,
да я и не думал. Воздух, солнце и вода сделали своё
дело – сон овладел моим сознанием и телом…

Спал я минут пять, но мне успел присниться сон. Стоим
мы все на берегу этого озера и тянем какие-то сети с огромной
рыбой, такой огромной, что сил нет вытащить её. Кто-то
из ребят кричит:

– Навались, навались, а то уйдёт!
И видно, как в сетях бьётся гигантская усатая рыбина, затягивая
нас в воду. И все понимают, что это конец, нам не совладать
с ней, а она улыбается и игриво всё дальше и дальше
увлекает нас в воду. И вдруг сзади раздаётся голос:

– Мужики, что вы тут делаете? Здесь нельзя находиться,
нельзя, нельзя. Кто вы такие?
Открыв глаза, я понял, что фраза эта уже не из моего сна.
У нашего костра стояло несколько мужчин в «семейных» трусах
и с автоматами на плечах.

– Ваши документы, – процедил сквозь зубы один из них.
Кто-то пошёл к машинам и принёс несколько редакционных
удостоверений.

– Журналисты, а что вы здесь делаете?

Удивленные таким вопросом, все, перебивая друг друга,
стали объяснять, что мы отдыхаем и не собираемся нарушать
общественный порядок и тем более как-то отрицательно влиять
на боеспособность российской армии. Такое объяснение
вполне удовлетворило наших гостей, и они, как по команде,
уселись вокруг костра.

Выяснилось, что это офицеры ФСБ из Краснодарского
края, прикомандированные в Червлёном. Через пять минут
мы перебазировались, что называется, к шалашу наших новых
знакомых, и всё началось сначала. Шашлык, водка, песни
под гитару. Как водится, ещё через тридцать минут обнаружились
общие знакомые, и я понял: просто так мы не сможем
уехать. Общались мы с ними около трёх часов. Кто-то не выдерживал
и засыпал, на смену приходили другие, продолжая
жарить шашлык и пить водку.

Было уже около шестнадцати часов, как вдруг один из
журналистов произнёс фразу, из-за которой родился этот
рассказ:

– А пострелять, мужики, можно?
С разных сторон на него зашипели, пацифистов среди нас
хватало. Но офицеры отнеслись к этой просьбе спокойно.
Сосчитав нас, капитан Сергей по рации вызвал своих подчинённых,
которые и привезли с собой на озеро тринадцать автоматов
и огромное количество цинковых коробок с патронами.
Тут всё и началось.

Надо отметить, что станица Червлёная располагалась на
противоположной стороне озера и примечательна она была
тем, что странным образом избежала прикосновения войны.
Авиация её не бомбила, и боевики не досаждали местному
населению своим присутствием. Поэтому жизнь текла здесь
иначе, нежели в других сёлах и районах Чечни. На узких улочках
можно было встретить почтенных аксакалов лет под сто в
папахах и, судя по всему, не знающих, что в республике идёт
война. Они как могли следили за стаями гусей и уток, которые
паслись неподалёку от них. Дети гонялись друг за другом на
велосипедах, и нельзя было понять – чьи они русские или чеченцы.
Временами все обитатели посёлка, а это происходило
обычно в конце дня, собирались у озера вдоль берега. Первые
и почтенные следили за птицей, вторые и беспечные ныряли
до одурения, чем несказанно злили аксакалов, так как птицы
в эти минуты не могли чувствовать себя в безопасности.

Люди эти всем своим видом и поведением показывали,
что война их не касается. Однако злые языки утверждали, что
не без греха жители Червлёной. Якобы видели, как по утрам,
в предрассветной мгле, подозрительные личности украдкой
уходили в сторону гор. Было это или нет, точно сказать сложно.
В то смутное время всё могло быть.

Однако в этот вечер берег озера был пуст, и вооружённая
до зубов компания журналистов во главе с офицерами ФСБ
устроила импровизированные стрельбы по водной глади.
Тринадцать автоматов АКМ затараторили без остановки, пытаясь
перекричать друг друга.

Стреляли стоя, лёжа, с колен, держа автомат одной рукой
или из двух автоматов с обеих рук. Одним словом, когда патроны
закончились – а их привезли столько, что на первый
взгляд казалось, они не кончатся никогда – все разом посмотрели
на Сергея и его подчинённых, и те без разговора достали
свои пистолеты. Однако из них никто не успел сделать
даже выстрела. Внезапно раздался металлический голос из
громкоговорителя:

– Внимание! Всем лечь, оружие в сторону. Малейшее сопротивление
– и открываем огонь.
Повернув головы в сторону голоса, мы увидели в ста метах
от себя на небольшом пригорке две БМП с десантниками
на броне.

– Стволы вниз, – скомандовал Сергей, – и все за мной.
Повинуясь приказу и понимая, что влипли, разгорячённая
стрельбой «четвёртая власть», опустив автоматы, двину
лась в сторону десантников. Наши офицеры, подняв руки
вверх, через каждые десять шагов выкрикивали: «Свои, свои».
За тридцать метров до БМП мы остановились. Сергей положил
автомат на землю и пошёл к тем, кто прервал «учебные
стрельбы». Через десять минут всё было улажено, и экипажи
десантников присоединились к нам.

Оказывается, до самого последнего момента они были
уверены, что на берегу озера идёт настоящий бой. Однако
не могли понять, где свои, а где противник. Именно поэтому
десант приблизился на максимально возможное расстояние.
Предприняв этот тактически верный маневр, разведка
совсем обалдела. И было отчего. Два десятка голых мужиков
неистово пуляли из автоматов куда-то в озеро, при этом крича
и подпрыгивая от радости, словно дети. Дальнейшие действия
десантников уже известны.

Теперь уже точно наш пикник подошёл к концу. И четыре
машины в окружении двух БМП подкатили к городу. Простившись
со своими новыми знакомыми, мы отправились в
гостиницу.

Мальчиш-плохиш из агентства встретил нас сияющей
физиономией.

– Мужики, – начал он, – вы все попали. В Червлёной
двухчасовой бой, боевики пытались захватить село. А это ни
что иное, как плацдарм для наступления на Грозный. Сейчас
к станице стягиваются два полка. Одним словом, боком вышел
для вас отдых.
– Ты всё это передал? – спросил Плохиша всё тот же
Рома.
– Конечно, сухую и развернутую информацию с комментариями
военных.
– Да... – протянул Рома. – А откуда информация пришла?
– От дежурного из Червлёной, – поспешил ответить наш
счастливый Плохиш.

Нам всё стало понятно. Через пять минут в Москву улетело
тринадцать опровержений: «Боя не было, в этом районе
проходили плановые учебные стрельбы». Плохиш был раздавлен,
убит и размазан. Вечером он напился и поклялся, что
больше никогда не останется один в городе. Но больше мы не
ездили отдыхать.

Часов в десять вечера я спустился вниз покурить.

– Юр, где вы были сегодня? – спросил меня гостиничный
водитель
– В Червлёной.
– А, это там, где сегодня был бой! До войны мы в этом
озере глушили сомов. Знаешь, какие огромные были! Четыре
с половиной метра. Бывали даже случаи, когда сомы утаскивали
телят под воду и детей. Четыре с половиной! Шутка ли!
И здесь я вспомнил свой сон. И надо же было присниться
такому! Как чувствовал...

Мой друг– проводник Альви

С Альви Каримовым я познакомился в Грозном в 1996
году. По образованию он был учитель, до войны работал в
райкоме партии, теперь корреспондент «Интерфакса».

Его политические убеждения просты и понятны – он вечный
оппозиционер действующей власти. В советское время
назло всем, не взирая ни на что, закрывая дверь кабинета, совершал
положенное количество намазов. Затем ругал Дудаева
за то, что вверг республику в эту страшную войну. Во времена
Доку Завгаева, руководителя Чечни, критиковал его по всем
вопросам. Пришёл к власти Масхадов – доставалась и ему.

И всё же, это был милый, интеллигентный человек, смелый
и очень отзывчивый. В одиночку лазил по горам, где прятались
не только идейные боевики, но и простые бандиты.
Передавал материалы под артобстрелами и авианалётами.


Не знаю почему, но когда я приезжал в очередную командировку,
мы оба были очень рады встрече и с первого дня до
конца моей командировки практически не расставались.

У него, естественно, было больше информации о реальных
событиях в горах, и он охотно ей со мной делился. Мне
было проще добывать информацию в федеральных войсках.
Так и работали – то он мне поможет, то я ему. Доверяли друг
другу полностью. Я ночевал у него дома, иногда помогал финансово.


Однажды на каком-то мероприятии в правительстве Чечни
– а им руководил тогда Доку Завгаев – Альви подошёл ко
мне и полушёпотом спросил:

– У тебя много сегодня дел?
– Да, есть немного, – ответил я, – а что ты шёпотом–то?
– Есть причина, пойдём, поговорим.
– Давай дождёмся конца этого мероприятия, здесь опять
о каких-то налетах говорят.
– Да брось ты их, пойдём.
– Давай, только быстро.
– Быстро не получится. Разговор часов на пять, а то и
больше.
– Ты меня интригуешь.
– Послушаешь, сам поймёшь, – шепнул Альви.
Мы вышли из здания правительства и направились к его
дому.

– Мы что, к тебе домой идём? – спросил я.
– Нет, по дороге всё расскажу.
– Альви, – возмутился я, – давай, не томи душу, ты чтото
узнал?
– Да, узнал… – он явно выдерживал паузу.
Я тоже замолчал. Надо будет, сам начнёт разговор.
Начал он так:
– Сегодня в Старых Атогах в 15.00 собираются все основные
командиры боевиков. В 15.30 нас там ждут.
– Кого, нас? – не понял я.
– Кого – кого? – меня и тебя.
– Ты серьёзно? – теперь уже шёпотом спросил я его.
– Куда уж серьёзней.
– И ты что, – шепчу я ему на ухо, – собрался туда идти?
– Ты и я. Да не шепчи ты мне на ухо, никто нас не слышит.
Здесь только я заметил, что мы стоим посередине площади,
и вокруг нас нет ни души.

– Альви, ты объясни толком.
– Что объяснять, Юра, сегодня в Старые Атаги на отдых
приедут основные полевые командиры.
– Да ладно…
– Что, ладно? Масхадов, Закаев, Басаев-младший, Хаттаб,
Удугов.
– И ты хочешь сказать, что мы с тобой с ними встретимся?
– Не только встретимся, но и поговорим.
– А назад-то мы вернёмся?
– Сегодня, может быть, нет, заночуем у них.
– Альви, – продолжаю допытывать его я, – а если наши
знают об этой встрече? Их же накроют вместе с нами авиабомбами.
– Да брось ты, кто там знает! Это же не оперативное совещание.
А если кто и знает, тот будет молчать. Ну, Юра, ты
едешь?
– Еду, – обречённо сказал я.
– Да не бойся ты, я отвечаю за тебя, и они знают, что ты
приедешь.
– Даже так?
– Так, так, а как ты думал? Раньше не мог сказать, конспирация,
понимаешь. Позвони сейчас Женьке и скажи, что
ты уехал ко мне в деревню, может, там и переночуешь.
Я позвонил Женьке. Тот не поверил мне, что я еду к Альви.
Сказал сразу:
– Да, Юрик, Альви тебя в горы везёт.
– Нет, нет! – возразил я и стал прощаться с ним.
– Будь осторожен, – крикнул Жека и положил трубку.
Мы сели в машину Альви и отправились на встречу.
Доехали мы достаточно быстро. Сразу отметили, что в
Атагах полно боевиков, значит, полевые командиры уже
здесь или скоро будут. Минуты через четыре где-то на окраине
села остановились у огромного кирпичного дома, обнесённого
высоким забором.

– Посиди в машине, – сказал Алви, – я сейчас вернусь,
посмотрю, приехали или нет.
Минут пять не было его, я за это время чего только не
передумал. Не знал ведь я всех тонкостей договорённости о
встрече. Раза три мимо нашей «Волги» проезжали «Жигули»,
в которых сидели явно не мирные жители села. Но пассажиров
этих наша машина не интересовала.

Я закурил. Ёлки-палки, что же его так долго нет? Сейчас
выйдут бандиты и загребут меня. Но тут открылась калитка,
и показался Альви. Махнул мне рукой.

Двор дома был огромен. На улице стоял стол, накрытый
различной едой. Значит, ещё не приехали, подумал я.
– Ещё не приехали, – подтвердил мою мысль Альви. –
Нас приглашают за стол.

– Удобно ли? – спрашиваю.
– Неудобно отказаться. Сядем, немного поедим и всё.
Сели за стол, что-то съели, выпили минералки. Альви показывает,
пора, мол, выходить из-за стола. В этот момент за воротами
раздался шум мотора. Приехали. Ворота открылись, и
первым вошёл длинноволосый, увешанный оружием боевик.

– Это Хаттаб, – пояснил Альви.
Не обращая внимания на нас, он поздоровался с хозяйкой
дома и прошёл в комнату. За ним через пять минут появились
Масхадов, Шарвани Басаев и Мовлади Удугов. Все они
прошли в ту же комнату, где скрылся Хаттаб.


– Закаев, как всегда, опаздывает, – шепчет мне Альви. –
Бывший актёр, всё думает, что игра какая-то идёт, а игры-то
уже нет давно. Война.

– Альви, – говорю, – я же корреспондент вражеской стороны,
как они согласились на встречу со мной?
– Потому что я с тобой.
– А ты можешь представить, чтобы в Великую Отечественную
какой-нибудь советский военкор прибыл на встречу
с верхушкой Рейха?
– Глупости не болтай – это не та война. Как ни крути, мы
воспитаны с ними в одной стране.
Надо же, – мелькнула у меня мысль, – сейчас в этот дом
бомбу брось, и можно практически обезглавить сепаратистов.
Подумаешь, два журналиста погибнут, – двумя меньше,
двумя больше. Зато, может быть, война остановится.

– Всё, тихо. Закаев идёт.
Это был самый доброжелательный гость дома в Атогах.
Он с улыбкой подошёл к нам, поздоровался с Альви, со мной.
Что-то спросил на чеченском языке, Альви улыбнулся и, как
я понял, представил меня. Слова «Радио России» и «Юрий
Архипов» я понял без труда.

– Сейчас будем разговаривать, – сказал Ахмед и вошёл в
дом.
Я перевёл дух. Такое количество вооружённых бандитов
или, как их тогда называли, основных полевых командиров,
мне ещё видеть не приходилось.

– Расслабься, Юра, всё нормально, а то интервью брать
не сможешь.
– Альви, ты начни первым, а я уж поддержу разговор.
– Договорились.
Просторная комната, где обедали боевики, была вся застелена
коврами. Они сидели полукругом.

– Здравствуйте, – говорим мы.

– Здравствуйте, здравствуйте!
Как-то зловеще здороваются, – мелькнула мысль.
Альви меня представил. Не пригласив ещё за стол, Удугов
задал мне вопрос:

– На кого работаешь, корреспондент?
Вот это начало разговора! Может, сразу к стенке? Что же
сказать-то?

– На себя работаю.
По лицам боевиков проскользнула улыбка, мол, нашёлся,
не растерялся.

– Понятно, что на себя, ну, тогда прошу за стол.
И Удугов показал рукой на противоположную сторону
ковра. Сидеть как-то спокойней, – отметил я про себя и начал
разворачивать свою аппаратуру. Разворачиваю не спеша,
чтобы успокоиться и не показать виду, что волнуюсь. Готово,
можно приступать к разговору.

Разговор начал Альви, чуть позже подключился и я. Боевики
охотно отвечали на вопросы. После интервью я попросил
разрешения передать материал в редакцию, разрешение
получил и развернул спутниковый телефон.

Пока набирал номер наших редакторов, ко мне подошёл
Закаев и стал смотреть, чем я занимаюсь. А я ждал, пока с той
стороны трубки прозвучит привычное: «Юрочка, привет, ты
готов передать материал?»

Трубку сняли, слова прозвучали.

– Юр, – говорит кто-то из девочек, – тут директор хочет
тебе пару слов сказать.
– Давайте, – говорю.
А Закаев в это время на корточках возле меня сидит, слушает,
чтобы я лишнего не сказал.

Алексей Абакумов, наш директор, взял трубку.

Говорили минуты три, он просил быть осторожным и давал
какие-то указания по работе. Внезапно разговор коснулся
полевых командиров – в то время намечались какие-то переговоры
с ними по обмену пленными – ну, я и брякнул, что,
мол, я сейчас как раз у них нахожусь.

– Как у них? – изумился директор.
– Да так, у них, хотите поговорить с Закаевым? – и передаю
трубку Ахмеду. – Наш директор хочет несколько слов
сказать.
Закаев взял трубку. Не знаю, что говорил директор, но
слова Закаева запомнил:

– Нет, не переживайте, доберутся нормально, с ним проводник…


И что-то ещё, какие-то незначительные фразы.

Дурак, – подумал я про себя, пока они разговаривали, –

зря шефу сказал, что я здесь, теперь будут там переживать.
Закаев передал мне трубку.

– Юра, будь осторожен, в следующий раз предупреждай о
своих подобных поездках редакцию. До встречи!
– До свидания.
Сеанс связи был закончен.
Я свернул спутник, и мы с Альви начали собираться в обратный
путь. Простившись с хозяевами дома, сели в машину
и направились в Грозный. Отъехав несколько километров от
села, Альви остановился:

– Давай, я передам материал в редакцию, а то пока доедем
– поздно будет.
– Давай.
Написал он материал быстро, быстро передал, и мы тронулись.
Рабочий день закончен удачно, взят хороший материал
и, более того, часть его уже в редакции – можно расслабиться.
Я закурил. Альви едет быстро, спешит домой. До
темноты успеем, – думаю. И надо же мне было оглянуться…

За нами на расстоянии двух километров нёсся «жигулёнок
», мигая фарами.

– Альви, за нами погоня.
– Да, вижу, слежу за ним уже минуты три.
– Кто это?
– А кто его знает…. Зря я передавал у перелеска материал,
видно заметил кто-то из боевиков, подумали, что шпионим.
Зря передавал.
– Да, действительно, только выехали со встречи и сразу
же развернули какую-то бандуру.
– Зря передавал, – бурчит Альви, а сам жмёт на газ.
– Ну, а если догонят?
– Думаю, приблизятся на расстояние прицельного выстрела,
откроют огонь.
– Да ты что? А наша встреча с полевыми?
– Ты думаешь, Ахмед знает, что за нами гонятся? Оцепление
заметило нас, вот и проявило инициативу. Зря развернули
спутник, зря передавали материал.
– Машинка у них слабоватая.
– Это точно. Хоть бы наша не подвела.
И давай мы её хвалить – нахваливать. А «жигулёнок» знай
себе, мелькает между поворотами да мигает время от времени
фарами, мол, остановитесь!

– Нате, выкусите, остановимся мы! – скрутил конфигурацию
из трёх пальцев Альви.
– Слушай, да уже сейчас блокпост будет, дальше они не
сунутся.
– Это точно, Юра, значит, сейчас начнут стрелять.
Только он произнёс эти слова, как послышалась очередь.
– Нет, не достанут, сейчас поворот, да и далековато.
– Фу, Альви, – выдохнул я, когда мы пересекли границу
блокпоста.
Остановились перекурить, поболтать с солдатиками и посмотреть
заодно, как там наши преследователи. «Жигулёнок»
остановился в пятистах метрах от поста, постоял минут пять,
развернулся и со стрельбой из автоматов в воздух скрылся в
уже наползающих сумерках.

– За вами, что ли, гнались? – спросил у меня молодой
лейтенант.
– Кто его знает, может и за нами.
– Значит, девяносто процентов, что сегодня нападут на
наш блокпост.
– Ну, уж извините.
– Забудь. Пока!
Я отсыпал сигарет солдатам, и мы двинулись в Грозный.
Утром просмотрел сводку МВД – нападений на блокпосты
в эту ночь не было.

Смерть Александра Харченко

Это событие произошло летом 1996 года. Тогда как-то
резко увеличилось число нападений бандитов на военнослужащих
федеральных сил. В гостинице, где обитали все журналисты,
имелась, конечно, охрана из пятнадцати человек,
которые и обеспечивали нам спокойную жизнь на этом пятачке
мирной жизни.

Боевики, естественно, сюда не совались, даже обстрелы
города происходили исключительно где-то на окраинах.

По ночам мы слышали автоматные выстрелы и взрывы.
Днём изредка свистели шальные пули над головами, когда
мы, склонившись над блокнотами, писали свои материалы.
В принципе, днём можно было сходить на базар за покупками
или посидеть в кафе у Вахи, который, как потом выяснилось,
был снайпером и «снимал» наших солдат, бродивших
ранним утром по Грозному. Об этом мы узнали позже, когда
кафе закрыли, а Ваха пропал навсегда.

Так вот, был во взводе охраны высокий такой старший
лейтенант Александр Харченко, почти полный тёзка нашего
Саши Харченко, корреспондента «ИТАР-ТАСС». Тёзка и
тёзка, никто этому значения не придавал. Мне кажется, они
даже знакомы не были. А до события, о котором пойдёт речь,
мы об этом, наверное, и не знали. По фамилии же к военным
никто не обращался. Саша и Саша.

Обедали вместе, ходили на рынок, в шахматы играли в
свободное от работы время. Сблизились мы после взрыва
растяжки у гостиницы, когда пострадало трое омоновцев. То
ли они случайно на свою растяжку попали, то ли бандиты её
поставили, никто толком не знает.

Вечер был душный, сидели мы в гостинице, и каждый
занимался какими-то своими делами: «... кто кивер чистил
весь избитый… кто штык точил, ворча сердито, кусая длинный
ус …»

И вдруг взрыв, да такой, как нам показалось, сильный,
что стёкла все затряслись… и крик протяжный, надрывный.
Словно по команде захлопали двери, все стали выбегать на
улицу. Всех-то было человек пять. Я пулей слетел со второго
этажа, смотрю: все пять человек бегают, что-то кричат, я ничего
понять не могу. Потом смотрю, у забора, на земле, три
солдата корчатся от боли, все в крови. Один затих, то ли сознание
потерял, то ли уже умер, я не понял.

Сержант, держась за живот, кричал:

– Растяжка, растяжка…
Потом встал и побежал в комнату администратора, волоча
простреленную ногу. Одним словом, паника. Что делать:
ловить тех, кто это сделал или помогать раненым? Женщины
– уборщицы и кастелянши – кричат, несколько журналистов
смотрят на всё это, открыв в растерянности рты.

И тут Харченко – офицер – кричит:

– Юра, давай, помогай!
Мы схватили солдата, который лежал, и потащили его
за территорию гостиницы, там машины стояли. Двое других
при помощи женщин шли за нами.

Ощущение было такое, что все в крови и все кричат. Солдаты
в шоке, что-то говорят нечленораздельное. Саша вливает
им в рот водки по полбутылки, – они как-то приходят в
себя, – и отвозит их в госпиталь. Слава Богу, все живы.

Вот после этого случая мы стали общаться с Александром
Харченко чаще и уже на дружеской основе.

Не прошло и трёх дней, как в гостинице появился второй
Александр Харченко – корреспондент «ИТАР-ТАСС». Появился
и появился, все рады, Саша был весёлый человек, повидал
на войне немало.

В один из обычных дней все разошлись по своим рабочим
местам в поисках информации. «Разошёлся по своим местам
» и Саша с той же целью, что и все мы. А в 16.00 журналисты
стали понемногу собираться на «базе», в гостинице,
обмениваясь впечатлениями, полученными за прошедший
рабочий день.

И вдруг забегает в комнату какой-то офицер и, переведя
дух, выпаливает:

– Харченко застрелили! –

Поворачивается и уносится как ветер в направлении здания
правительства Чечни.

Что делать? Жека уже строчит материал, чтобы отправить
его в «РИА Новости», но что-то останавливает его, какое-то
«третье чувство». Он собирается проверить информацию и
звонит по всем известным телефонам. Приходит конкретное
подтверждение: застрелен Александр Харченко, корреспондент
«ИТАР-ТАСС».

Ощущение досады и пустоты в наших душах передать
сложно. Начинаем выяснять, где труп, что теперь делать. Необходимо
же как-то сообщить в редакцию, родным. Одним
словом, все перепуганы – журналисты, если мне не изменяет
память, тогда ещё не гибли на чеченской войне.

Короче, информационная машина закрутилась и готова
была уже выстрелить в сторону Москвы серией некрологов
и сообщений о гибели известного военного журналиста,
как вдруг на территории гостиницы появляется наш толстяк,
гриво посвистывая и грызя какую-то сушку. Все замерли,
как в той сцене бессмертной комедии Н.В.Гоголя «Ревизор».

– Саня, – хором, перебивая друг друга, заговорили мы, –
тебя ведь уже похоронили, ты же застрелен…

Тут-то и выяснилось, что застрелили второго Сашу Харченко,
нашего охранника.

Тело пролежало в гостинице сутки, а потом его отправили
на родину. Смерть пришла к нему неожиданно, думаю, он
даже не успел подумать о ней.

В конце дня Саша и ещё пара омоновцев заехали на базар
купить продуктов. Оставив свой «уазик» у обочины, они
пошли по рядам. Практически сразу же возле их машины
остановился похожий «уазик», но с затемнёнными стёклами.
Александра это насторожило, и он направился к автомобилю,
чтобы проверить документы у водителя. Три раза стукнул
в боковое стекло, оно медленно поползло вниз, и раздался
выстрел.

Смерть наступила мгновенно, пуля вошла в лицевую часть
головы. А «уазик», визжа колесами, рванул с места, что называется,
в карьер. Естественно, его никто и не догонял.

Так за один день мы похоронили двух Александров. Одного,
к счастью, не по-настоящему.






Часть 2
Работа журналиста в горячей точке, в том числе, и в Чечне,
сопряжена с опасностью, и все, кто едет на войну, понимают,
что может случиться самое страшное. Хотя человек всегда думает
о везении. А журналист надеется на то, что бронежилет
в виде командировочного листа и удостоверения в критический
момент спасёт его. Но всем известны случаи, когда такой
«бронник» был бессилен…

погибшие журналисты в Чечне и пропавшие без вести

Спускаясь по трапу самолёта в Грозном или Ингушетии,
понимаешь – это другая страна, другие законы и люди. Они
могут быть одновременно щедрыми, добрыми, жестокими
и безразличными. Полтора года войны ты ощущаешь себя
другом, куда бы ни приходил. Чувствуешь, как к тебе тянутся
люди, надеющиеся, что ты расскажешь правду о событиях,
происходящих на этом маленьком клочке земли, который
называется Чечня.

И вдруг неожиданно всё меняется. Те, кто не держал в руках
оружие, те, кто вместе с чеченцами прятался в подвалах от
российских самолётов и выкарабкивался из ситуаций, когда,
казалось, выхода нет, и журналистскую карьеру через мгновение
оборвёт осколок снаряда или шальная пуля – превращаются
в товар. Товар дорогостоящий, получить который можно
без особого труда.

Последняя командировка в Чечню была сложной.

1997-й год. Все чувствовали, что ставится огромная жирная
точка в чеченской эпопее. Иногда после работы появлялись
мысли о трагическом конце нашего пребывания в
Ичкерии. Ещё свежи были в памяти события, связанные с
захватом Перевезенцева и Тибелиуса, итальянского журналиста
Маури Галигани. В один из вечеров, рассуждая о захватах
в заложники журналистов, я предложил своим коллегам
обсудить линию поведения в аналогичной ситуации,
мотивируя тем, что лучше быть готовыми к худшему. Все сошлись
на том, что сопротивление в таких случаях бессмысленно.


За два же дня до этого, разговаривая с друзьями по телефону,
я намекал им о своём предчувствии неудачного конца
командировки.

– Вози с собой две гранаты, – советовали они, – некоторые
журналисты делали так во время войны. Иногда помогало.

Но это во время войны…

Сегодня, 2 марта 1997 года, на земле Чечни был уже мир.
Именно поэтому предложение о приобретении какого-либо
оружия было отвергнуто сразу. А зря…

4 марта – двадцатый день командировки. Впереди – ещё
десять. Утром чувство опасности, как всегда перед работой,
исчезло. До обеда было множество встреч, интервью, и в итоге
– четыре материала, отправленных в редакцию. Осталось
подготовить обзорные материалы для аналитических программ
на 18 и 22 часа.

Встреча с Мовлади Удуговым в этот день сорвалась, и,
сидя в «Жигулях», мы решили полчаса постоять на «пятачке
» – месте, где по утрам собирались все журналисты для обмена
информацией. Это в центре города, у бывшего здания
правительства Завгаева.

– Ну, что? Вперёд?
Все промолчали.
– Давай на «пятачок», – буркнул Коля Мамулашвили нашему
водителю Руслану, который, заменяя своего отца Лёму,
возил в этот день нашу группу по городу.
До захвата оставалось 1,5 часа…

Подъезжая к площади, мы увидели машину ОРТ и корреспондента
Анатолия Адамчука. По устоявшейся традиции,
встречаясь со своими коллегами в Чечне, журналисты всегда
устраивают так называемые «обнимашки». Не просто жмут
руки и говорят слова приветствия, а заключают друг друга в
объятия. Так было и на этот раз.

Многих приятно видеть там, хотя один из известных журналистов,
работавших в Чечне, призывал в своих стихах не
встречаться на войне.


«Давайте не встречаться на войне!» –

Как хорошо Антонов нам сказал.

А мы сидели в окровавленной Чечне

И поминали тех, кто брал вокзал.

А в Грозном весь январь

Бинты и грязь.

Я вспоминаю всё в заснеженной Москве,

Как град осколков сыпался на нас…

Давайте не встречаться на войне.

                А.Харченко

Завершив «обнимашки» с группой ОРТ, мы сели в машину,
и наш «жигулёнок» подкатил к площади. Все молча вышли
из автомобиля, кроме Мамула – он решил написать информацию
о несостоявшемся митинге Радуева на площади
имени Шейха Мансура. Это был повод для мелкой ссоры.
Последнее время мы часто ссорились. Не знаю, догадывался
ли Николай, почему это происходит, во всяком случае, я мог
объяснить причину этого. Самая главная – усталость друг от
друга. Третья тридцатидневная командировка давала о себе
знать.

До захвата оставался ровно один час…

Площадь опустела, и только у МВД Чечни толпились какие-
то люди. Фигура Хромого – так мы потом назвали этого
загадочного чеченца – появилась возле нашей машины. Хромой,
худой, перекошенное лицо, в какой-то грязной одежде,
он сразу вызвал чувство неприязни. С такими людьми не
хочется общаться. И первая его попытка заговорить с нами
была неудачной. Но по брошенной им фразе «я готов вам всё
показать», – стало ясно: этот человек может рассказать чтото
очень и очень интересное.

Говорил он сбивчиво, непонятно, на плохом русском.
С трудом мы разобрались, чего он хочет от нас.

– Вы что-то хотите нам рассказать?
– Да, но это очень опасно.
– В каком смысле?
– У меня семья, дети. Мне не выплачивают зарплату уже
не первый год. Надо на что-то жить. А вы – журналисты и можете
помочь, потому что я устал, и мне надоело смотреть, как
вас и нас обманывают. Это настоящие бандиты, они не пощадят
никого. Но я могу вам всё рассказать. Только пообещайте
мне, что вы побеспокоитесь и о моей, и о своей безопасности.
Иначе они зарежут нас, как кур.
– О ком вы говорите?
– Я не могу назвать фамилии. Это бывшие боевики.
– Чем они сейчас занимаются?
– Воруют, грабят, делают деньги на всём.
– Давайте конкретно о каком-нибудь преступлении.
– Их много.
– Всё сразу мы не можем обсуждать.
– Что вас интересует?
– Что у вас есть?
– Похищение людей, незаконная торговля нефтепродуктами,
коррупция. Вы не подумайте, что я ищу выгоду для себя.
Меня убьют, если узнают о моём разговоре с вами, не пожалеют
и вас. Если вы согласитесь работать со мной – нужна будет
охрана. Я готов на всё.
– Хорошо. Давайте конкретно. Вы можете показать место,
где удерживали Перевезенцева и Тибелиуса?
– Да. И людей могу показать. Но вы должны будете спрятаться
в каком-нибудь доме по соседству.
– И всё же, давайте определимся. Если мы согласимся с
вами работать, сколько вы попросите денег в качестве гонорара
за свои услуги?
– Мне не выплачивают зарплату. Два-три миллиона.
– Этот вопрос можно решить.
До захвата оставалось 40 минут…

Итак, нежданно–негаданно, к нам в руки могли попасть
достаточно любопытные материалы. Было решено взяться за
разработку трёх тем, о которых упоминал в разговоре с нами
Хромой: похищение людей, незаконная торговля нефтепродуктами
и коррупция. Но сначала – киднепинг. Эта тема
представлялась нам наиболее важной и актуальной.

Как добраться до похитителей? Мы должны были их увидеть,
а если удастся – записать разговор. Хромой согласился
взять с собой миниатюрный микрофон и вывести бандитов
на нужную нам тему. При этом было поставлено условие:
о своих планах мы ставим в известность Министра ВД Чечни
Махашева и берем охрану из трёх человек. Мы прекрасно понимали,
если министр узнает об этом, он не даст нам сделать
то, что задумано. И всё же пообещали Хромому, что утром 5
марта встретимся с Казбеком и изложим ему наш план. Чуть
позже появилась идея взять охрану из числа знакомых чеченцев,
не связанных с МВД. В случае удачи работа с Хромым
будет продолжена. Начнём «копать» две другие темы – коррупцию
и хищение нефтепродуктов.

От полученной информации, что называется, закружилась
голова. Если в ней была хоть доля правды, то это, безусловно,
опасно, но безумно интересно. На ложь всё услышанное
не походило. Если же этот человек безумец, рассуждали
мы, он больше не появится. Всё. Решено. Завтра займемся
Хромым.

Закончив писать репортаж на 18.00, Коля Мамулашвили
закурил, видимо, помня ещё нашу мелкую ссору, и спросил,
о чём мы беседовали с Хромым.

– Это или большая удача, – сказал я, – или нас подставят.
До захвата оставалось 10 минут…

ЗАХВАТ

Мы никогда не узнаем, кто такой Хромой, и какую роль
он сыграл в нашей судьбе. Совпадение? Вполне возможно.
Но не исключено, что его задача состояла в том, чтобы выяснить,
есть ли у нас оружие и вообще, что мы за «птицы».

До дома, в котором мы жили, оставалось четыреста метров.
Перед перекрестком двое белых «Жигулей» внезапно
блокировали нашу машину, и вооружённые люди, открыв
стрельбу в воздух, стали вытаскивать нас из салона автомобиля.

– Это захват! Это захват! – раздавались голоса.
Сидящий рядом со мной Коля бросил фразу:
– Всё, доигрались…
И в эту минуту Лёву Зельцера, словно ветром, сдуло с переднего
сидения. Здоровенный чеченец одной рукой вырвал
его из машины. Двое или трое других разбирались с Загнойко
и Мамулашвили.

Всё происходило так быстро, что сложно было принять
иное решение, кроме того, которое на всякий случай мы
заготовили, рассуждая о захвате в доме нашего водителя.
Единственное, что я успел сделать, так это закрыть левую
заднюю дверь. Человек в кожаной куртке пытался открыть
её. После нескольких неудачных попыток, он стал наносить
удары локтем по стеклу. Мелькнула мысль – необходимо
открыть дверь, так как сопротивляться бессмысленно,
к тому же все мои друзья уже были в руках захватчиков,
и сопротивление может вызвать нежелательную реакцию
бандитов. Я открыл дверь. Двое, схватив меня за куртку,
ругаясь, вытащили из машины, завернув левую руку за
спину.

– Сопротивление бесполезно! Он заряжен! – кричал низкорослый
чеченец, тряся пистолетом у меня перед лицом и
периодически нажимая на курок.
– Что ты с ним возишься? – заорал, подбегая к нам, ещё
один бандит, судя по всему, предводитель группы. – Этого
лучше сразу пристрелить, хлопот будет меньше.
И как бы в подтверждение своих слов нажал на спусковой
курок автомата, выпустив короткую очередь в воздух. Быстро
перебросив оружие в левую руку и сделав шаг вперёд, он
крикнул:

– Вот так!
Бандит попытался нанести мне удар в лицо, но я сумел
уклониться от кулака и освободить левую руку:

– Мужики, зачем стрелять? Захват, так захват.

После этого, уже втроём, бандиты затолкнули меня в «Жигули
» белого цвета. Я получил возможность чуть-чуть прийти
в себя.

За рулём сидел человек в маске, направив пистолет в мою
сторону. Оглянувшись назад, я обратил внимание на пустую
улицу. Ни машин, ни людей. Не было видно и моих друзей.
Но уже в следующую секунду в салон впихнули Мамулашвили.
Раздались выстрелы – один из бандитов прострелил колеса
нашей машины и что-то сказал водителю Руслану. Тот
присел на корточки, качая головой, разглядывая спущенные
колеса. Он не смог защитить нас, тоже испугался. Да и что
мог он сделать…

Машины на бешеной скорости неслись по городу. Нас заставили
пригнуться и накрыли какой-то курткой. Изредка
Николай толкал меня коленом, из-за чего я никак не мог сосредоточиться
и разобраться, что же произошло, и выстроить
свою линию поведения. Единственная фраза крутилась
в голове, тоже мешая сосредоточиться: «как в кино». «Как в
кино, как в кино», – звучала она в такт ударам сердца.

«Хромой», – появление второй мысли означало, что я
успокаиваюсь и через несколько минут смогу анализировать,
думать и принимать решения. Да, он подставил нас, это была
проверка. Три темы, о которых шла речь в разговоре с ним –
киднепинг, хищение нефтепродуктов и коррупция – были
именно такими темами, проявив интерес к которым, можно
получить пулю в затылок. Значит, нас решили убрать, дабы не
наживать себе лишних хлопот.

С пониманием причины захвата ко мне пришло спокойствие.
Так бывает всегда, когда что-то неизвестное приобретает
конкретные очертания. Значит, расстреляют. Неплохой
конец для полуторагодичной работы на войне. За что боролись
– на то и напоролись.

Бандиты включили магнитофон, и голос Тани Булановой
заполнил салон. «Национальная плакса», – вспомнил я
оценку, которую кто-то дал певице. Коля снова толкнул меня
коленом: «Вот попали!» Моё колено тоже шевельнулось, отвечая:
«Да, попали». Уверенность, что жить нам осталось максимум
до первой остановки за городом, укрепилась во мне
окончательно. Я простился со своими родными, жалел, что
больше никогда их не увижу. Мозг, видимо, щадя натянутые
до предела нервы, помимо воли отдал приказ всему организму:
спать. И я заснул.

Разбудило меня всё то же Колино колено.

– Юрик, – шептал он, – ты что, с ума сошёл?! Почему
спишь?
– А что ещё делать? Петь с Аллегровой?
В машине уже звучала её песня. Дуло автомата ткнулось в
мой бок.

– Ниже пригнись, – раздался голос водителя.
Выезжаем из города, – отметил я, – интересно, в какую
сторону нас везут?.. Но это нам предстояло узнать только
через два с половиной месяца подвальной жизни. А пока…
Пока машина катила в неизвестность, подводя черту в нашей
жизни.

Если я прав и нас везут расстреливать, то разговоры и
убеждения бессмысленны. Бандиты молча сделают своё дело.
Мурашки по коже… Главное – чтобы всё это произошло быстро.
Произойдёт, произойдёт, не торопись, – отвечаю сам
себе.

Между тем машина по ухабам шла в гору, делая крутые повороты.
Бандиты успокоились и стали разговаривать между
собой на чеченском языке.

– Кто-нибудь понимает наш язык?
– Нет, – ответил Коля.
– За два года могли бы и выучить.
Могли бы. Только во время войны мы разговаривали на
понятном друг другу языке, – думалось с горечью. Лишь в последние
месяцы, чувствуя, что отношение к журналистам ме
няется, мы стали заучивать такие чеченские фразы: «Дэл дах
сун тепч матох!», что в переводе означает: «Ради аллаха, не
стреляйте!» Да, она, эта фраза, нам не пригодилась.

Примерно через полчаса машина остановилась в какойто
ложбине. Мы вышли и выложили на капот все свои документы.
Последовало предупреждение: если оставим чтонибудь
в карманах, нам будет плохо. Ни часы, ни золотые
цепочки бандиты не взяли. Из всего этого можно было сделать
вывод – сейчас нас расстреливать не будут. Сев снова в
машину, мы стали ждать наступления темноты.

– Что вы с нами будете делать? – задал первый вопрос
Коля.
– Двоих обменяем, а двоих продадим. Мы не расстреливаем
сразу, делаем это в исключительных случаях, – не оборачиваясь
к нам, пробубнил командир группы, разглядывая
при этом наши документы.
– Что? – завопил неожиданно он. – Среди вас еврей?!
Зельцер?
Он повернулся к нам, показывая документы Лёвы. Красные
от переутомления глаза были полны ярости.

– Расстрелять! Немедленно!
Он не шутил.
– Вы что, ребята, – выкрикнул я, – за что его расстреливать?
Он нормальный парень, обыкновенный оператор и ни
в чём не виноват! Не надо. Подумайте, прежде чем сделаете
это.
– Заткнись! – рявкнул боевик.
Он ударил меня по голове рукояткой пистолета, но мне
удалось как-то наклонить голову, и удар пришёлся не прямо в
лоб, как метил боевик, а скользнул по виску.

– Тебе тоже башку прострелим. Я это научился делать хорошо
за два года. И не смотри на меня так! – бросил он в мою
сторону. – Во всём виноваты они, – он показал на Лёву, –
а русский медведь идёт за евреями. Тащи его сюда…

Вдруг он сдавил виски руками, минуту сидел молча, потом
тяжело вздохнул и отвалился на спинку сидения. Как-то
внезапно антисемитская вспышка угасла, как будто её и не
было. Совершенно спокойно он спросил:

– Вы, вообще-то, где работаете?
– «Радио России» и «ИТАР-ТАСС».
– Отлично. Давно ездите в Чечню?
– Кто два, кто полтора года.
– Значит, всё видели. Скажу сразу. Нас не интересует, что
и как вы рассказывали о нашей войне. Мы – банда, и преследуем
свои интересы.
– Какие? – спросил я.
– Деньги нужны, а в тюрьмах России сидят наши друзья.
Вот и всё. А как вы относитесь к Масхадову?
Вопрос вроде бы простой, но отвечать на него мы не спешили.
Чья это группировка нам не известно, и какая последует
реакция на ответ – угадать сложно. Поэтому после незначительной
паузы я медленно и спокойно произнёс:

– Толковый военный, обещает быть хорошим президентом,
если никто не будет ему мешать.
– Какой он президент! В Чечне каждый президент. Для
вас он, может быть, и президент, а для нас – Аслан! Жаль его.
Люди вокруг него гнилые. Один Радуев остался человеком,
но он не с ним. Жаль.
Пока мы сидели в машине, я обратил внимание на небольшие
сопки вокруг нас и мелькающие вдали огни. Ландшафт
был похож на тот, который можно увидеть, выезжая из Грозного
в сторону Ингушетии. Пятнадцатый молсовхоз, – поговаривали,
что именно здесь держали журналистов ОРТ. Эта догадка
не нашла поддержки у моих друзей, хотя впоследствии
выяснилось, что содержались мы именно в этой стороне.

Время шло, а мы всё сидели…
Метрах в двадцати зашевелились кусты, и появился какой-
то человек. Бандиты вышли из машины, о чём-то поговорили,
пожали друг другу руки, и мы, уже в темноте, поехали
в неизвестном направлении. Ехали минут двадцать.
Остановились в поле. Нам приказали выйти и сесть на корточки.
Разрешили закурить. Опять я увидел знакомые сопки,
какую-то дорогу, нефтяные вышки. И опять было ощущение
такое, что мы в стороне Ингушетии. Нас окружили с четырёх
сторон люди с автоматами, и так, не проронив ни слова,
мы просидели часа два. Замёрзли, хотелось есть. Мне всё казалось,
что это какая-то ошибка или шутка, через мгновение
всё закончится, и мы окажемся дома. Но, к сожалению, этого
не происходило, мы продолжали сидеть и ждать.

Послышался шум автомашины, мы увидели свет фар, и
метрах в пятидесяти от нас остановились «внедорожник» и
«жигулёнок». Из них вышли люди. Ещё минут двадцать они о
чём-то разговаривали, потом крикнули, и нас опять куда-то
повезли. Я сел в джип с Колей Загнойко. Ехали с выключенными
фарами, луна была яркая, и двигаться по просёлочной
дороге не составляло труда. Когда это было нужно бандитам,
они просили нас нагнуться и не смотреть в окна. В конце
концов, мы приехали в какое-то село. Машина остановилась,
нам завязали глаза и повели в подвал. Все молчали,
только собаки лаяли.

Первый подвал

– Можешь снять повязку, – буркнул человек, который
ввёл меня в подвал.
Яркий свет от лампы ударил по глазам, уже привыкшим
к темноте. Ещё мгновение, и улыбающийся Лёва вместе с
Колей Мамулашвили почти в один голос произнесли:

– Слава Богу! Мы вместе.
Коля Загнойко, самый спокойный и выдержанный из
нас, тоже снял повязку и немедленно осмотрел подвал. Все
поняли, что предстоят серьёзные испытания. Мы стояли по
щиколотку в цементной пыли, страшно было сделать хотя бы
один шаг. Клубы белой пыли тут же поднимались вверх, обволакивая
ноги и тело.

Ужас! Как жить здесь и чем дышать? Помещение – десять
квадратных метров, одна раскладушка и в углу валяется
матрац, на который смотреть-то противно, не то, что спать.
Минут пять мы стояли молча, соображая, что же делать.

– Братцы, – нарушил молчание Коля Загнойко, – здесь
есть плита. Судя по всему, скоро будем пить чай.
– На том свете, – угрюмо пошутил Лёва.
– Кончай так шутить, – оборвал его Коля Мамулашвили,
– впрочем, давайте смеяться. Это поможет нам выжить.
Следующие три часа были посвящены обсуждению момента
захвата.

Затем все устроились на одной раскладушке и … мгновенно
заснули, как это ни странно. Разбудили нас приближающиеся
голоса и шорох у двери. Человек, стоявший за ней,
прежде, чем открыть, произнёс фразу, которую в последствии
говорили все входящие в подвал:

– Встать! Лицом к стене!
– Как в концлагере, – подумал я.
Мы все встали и отвернулись.
Охранники принесли чай, сахар, котлеты и сигареты.
Сидели мы на раскладушке и смотрели на еду. Есть не хотелось.
Закурили, выпили чаю. Через два дня котлеты пришлось
выкинуть, мы не могли есть, кусок не лез в горло.

– Ну, что, братья журналисты, приуныли? – нарушил
молчание Загнойко.
Да что тут унывать, всё ясно. По-моему, в эту минуту я понял
всю серьёзность ситуации, в которой мы оказались. Я понял,
что через мгновение мы не окажемся дома, а, может, и
вообще не увидим его.


Сколько нас будут здесь держать – известно одному Богу,
которого я, да и мои друзья, вспоминали не один раз на день.
Чтобы как-то отвлечься от дурных мыслей о своей судьбе, мы
стали сочинять «Памятку для молодого, насильственно удерживаемого
журналиста».

Пункт первый гласил:

На войну журналист отправляется, пройдя полный курс
медицинского обследования. Не допускается даже ОРЗ в лёгкой
форме.

Пункт второй:

Перед выездом родственникам оставляется генеральная
доверенность на три года.

Пункт третий:

Все имеющиеся деньги сдаются на хранение хозяину дома
или коменданту гостиницы.

Пункт четвертый:

Автомашина и, естественно, водитель, меняются каждую
неделю.

Дойдя до этого пункта, мы поняли, почему нас взяли.
Наша группа допустила несколько серьёзных ошибок.

Пункт пятый:

Командировка в горячую точку не должна превышать
семи дней.

Пункт шестой:

Нельзя больше двух-трёх раз обедать в одном кафе.

Пункт седьмой:

Нельзя ставить машину днём в одно и то же место.

К сожалению, все журналисты съезжались на, так называемый,
«пятачок», где проводили немало времени и откуда
передавали все свои материалы. Мы – не исключение, поэтому
нас так легко было выследить.

Пункт восьмой:

Если предлагают охрану – нельзя отказываться.

Пункт девятый (самый важный):

Если есть возможность не ехать в горячую точку – лучше
не ездить.

Подобных «развлечений» было много. Вот ещё одно.

Коля Загнойко не курил, но пачка сигарет ему выделялась
регулярно. Через четыре дня он понял, что может «торговать»
сигаретами. Вместо денег Коля требовал смешные истории
или общественно-полезное действие. Например, уборка
подвала. Первенство в этой игре держал Коля Мамулашвили.
Именно после появления такого развлечения, я стал
наблюдать за своими друзьями: как они ведут себя, как реагируют
на то или иное событие. Вполне возможно, кто-то
из них обдумывал и моё поведение. Продолжая размышлять
над «Памяткой для молодого, насильственно удерживаемого
журналиста», я определял для себя жизненные приоритеты в
данной ситуации. Это оказалось непросто.

Метаморфозы

Коля

Самый близкий мой друг или товарищ, как хотите. С ним
я провёл не один месяц в Чечне. Правда, ни разу не попадал
в экстремальные ситуации. Коля предпочитал работать в
городе или на Ханкале. Но во всех своих рассказах о войне,
о моих похождениях и встречах с боевиками – сепаратистами,
как их тогда ещё называли, Николай умел повернуть разговор
так, что слушатель был уверен: Мамулашвили – непосредственный
участник этих событий. Так сказать, герой, на
белом коне, проскакавший по полям войны с шашкой наголо.
Он вместе с Архиповым во время боевых действий мотался
в горы брать интервью у руководителей «народного сопротивления
Чечни», попадал под обстрелы, бродил по минным
полям и по Грозному во время августовских боёв…

Нравилось человеку быть героем в глазах других. Было забавно
следить за этим… Иногда такие рассказы раздражали,
но я старался не обращать на них внимания.

Редкие ссоры не влияли на нашу дружбу. Коля был щедр,
заботлив, часто шёл на уступки во многих спорных вопросах.
Многие говорили мне: зачем ты связался с ним, мотайся
в Чечню один. Неужели ты не чувствуешь человека? Он ведь
тебя продаст, подведёт в трудную минуту. Я не верил, отмахивался,
мол, не болтайте ерунды.

И вот теперь подвал.

Всегда испуганные глаза Коли меня настораживали.
Казалось, он готов к чему-то такому, о чём страшно подумать.


Как-то раз в разговоре он удивил меня до глубины души.
Возмутил своими словами и тем, что осмелился предложить
мне то, что предложил.

Бандиты не забрали у нас ценные вещи – часы и цепочки.
На мне была золотая цепочка с крестиком, подаренная
женой Галиной, и часы «Сейко». Как-то вечером Коля шепчет
мне на ухо:

– Юра, тебе не кажется, что ты провоцируешь бандитов
своими часами и золотой цепочкой?
– Что ж, они меня убивать из-за этого добра будут? Хотели
бы забрать, забрали бы сразу.
– Да нет, я не о том, – говорит Коля, – снял бы ты цепочку
с крестиком, а то накличем беду.

– Как снять? – опешил я. – Это ты мне предлагаешь снять
крестик, ты, православный человек?!
– Да тихо ты, тихо, – шепчет Ник, – конечно. Сними и
положи в карман.
– Коля, ты совсем спятил? Как я могу снять крест? Как
тебе вообще такое в голову пришло? Я не буду снимать.
– Ты подставляешь всех.
– Никого я не подставляю.
– Нет, подставляешь. Увидят бандиты на тебе золотую цепочку
с крестом и начнут всех мордовать.
– Я снимать крест не буду, – категорически заявил я, –
сорвут сами, значит, сорвут.

– Ты эгоист, – сказал Коля.
Я отошёл к стене и закурил. С ума сошёл, что ли? – думал
я. – Ещё бы ислам предложил принять, чтобы бандиты
его не трогали. Крест за весь период пленения я, конечно, так
и не снял. Прикрывал воротником шею, чтобы цепочки не
было видно. Но этот разговор со своим другом я запомнил.
Хотя это было только началом той трагедии, которую мы все
там пережили.

Что случилось? – спрашивал я себя. – Откуда в моём друге
готовность к подобострастному общению с нашими похитителями?
Вот за дверью послышалась возня, залязгал замок.

– Встать! Лицом к стене. Вот вам картошка, чай, кусок
колбасы.
Стоя лицом к стене, не оборачиваясь:

– Ой! – начинает он. – Огромное спасибо! Вы так к нам
относитесь, словно мы не заложники, а братья ваши, мы этого
не забудем. Спасибо вам за заботу. Спасибо огромное!
И поёт эту песню, и поёт:

– Будете у меня на Родине, заезжайте. Мой дом – ваш
дом!
Что ты говоришь, Коля! Какая Родина! Какой дом!!! Они
же каждого из нас готовы расстрелять в любую минуту, если
не получат выкуп! – это пока были только мысли. Но подобные
разговоры повторялись изо дня в день. Подходя к двери,
чтобы поговорить с охраной, Коля начинает так:

– Брат! Что там слышно о нас?
– Клянусь, – был ответ, – ничего не знаю. Телевизор не
смотрю, радио не слушаю.
– А… Ну, что говорят?
– Всё будет нормально. Надо переждать неделю.
Ник возвращается на раскладушку. Ложится сначала на
спину, потом отворачивается. Я наклоняюсь:

– Ты почему его называешь братом? – шепчу я своему
другу на ухо. – По твоим понятиям я тебе тоже брат. Значит я
и ему брат? Мне это не нравится, мне это противно! Эти бандиты
мне не братья.
– Ты ничего не понимаешь! Это Кавказ!!!
– Какой в ж…. Кавказ! Это ты так решил с ними общаться.
– Я думаю обо всех.
– У меня такое ощущение, что ты вообще не думаешь.
– Да пошёл ты…
К этому времени шла уже третья неделя нашего заточения.
События, которые происходили в подвале, заставили
думать, думать и ещё раз думать.

Я терял друга. Самое страшное, он не понимал очень простых
вещей: нужно заботиться о ближнем и помнить, как ты
выглядишь сейчас, потому что потом, когда мы выйдем, будет
стыдно смотреть друг другу в лицо. Может быть, поэтому
после плена Коля не встречается ни со мной, ни с Лёвой, ни
с Загнойко.

В очередной раз нам принесли еду. До этого сутки не было
света. Естественно, наша плита не работала. Мы допивали
последний литр воды. Голод. Жажда. Не стоит описывать эти
чувства. Болит голова, тошнит. Коля раздражителен и постоянно
говорит о еде, о своих болезнях.

– Слушай, Коль. Давай не будем об этом. Сейчас принесут
еду, воду, включат свет. Всё хорошо. Ты думай о Катрин
(невеста Коли).
Бесполезно. Через три минуты начинается всё сначала:
поросёнок жареный, Пепси-кола, Макдональдс и т.д.

– Ты грузин или хрен собачий?!
– Как будто вы не хотите есть!
– Хотим, но не делаем из пищи культа. И тебя призываю к
этому. Есть великолепная возможность похудеть, – худей…
Долгожданный шорох за дверью, и все понимают – несут
еду и воду. Вспыхивает лампа.

– Встать. Лицом к стене!
Но эта фраза не обижает моего друга…
– Принесли еду!!!
Обидно, что он так реагирует на подачки, но я пытаюсь
найти для него оправдание и нахожу…
На столе чай, хлеб, картошка, кусок колбасы. За сутки желудки
свело так, что, кажется, ты готов проглотить всё сразу.
Но люди, которые принесли пищу, не уходят сразу, а, закрыв
двери, следят за нами в щель. Двое из нас это понимают, а
двое – нет. Предупредить их нет возможности, нас слышно,
поэтому приходится терпеть.

– Садитесь, садитесь, ешьте, – возбужденно шепчет
Николс.
Он еле сдерживается. Животное чувство голода. Ощущение
такое, что это Коля нас угощает у себя дома.

– Ты горец или хрен собачий? – шепчу я. – Они же смотрят
в щель, наблюдают за нами.
Говорю всё это, наклоняясь над столом, якобы достаю кусок
хлеба.

Съели всё.

Коля обиделся.

Пора спать. Но спать вчетвером на раскладушке уже нет

сил. Несколько дней назад мы решили, что по очереди будем
спать на двух стульях, составленных вместе. Ночью мучаешься,
а днём отсыпаешься. Первую ночь мучался я, вторую –
Лёва, затем Загнойко, потом опять я, Лёва. Коля на стульях
спать отказался.

Загнойко ютится на стульях. Ему тяжело – возраст и вес
дают о себе знать. Я и Лёва сворачиваемся клубочками на третьей
части раскладушки. А князь – так звал в первом подвале
Коля Загнойко моего друга – развалившись, устраивается со
всеми удобствами, какие только возможны.

– Юр, – шепчет мне на ухо Лёва, – я не могу, может, ты
ему скажешь, пусть подвинется.
Казалось бы, Коля должен сам всё понимать, но этого не
происходит. Так и должно быть. Нет в этом подвале для него
ничего более важного, чем еда, сон и огромное желание выжить.
И ничего здесь не поделаешь. Можно говорить, распекать…
Человек хочет выжить – разве можно его за это винить?


Мне больно на всё это смотреть. Мысли давят голову. Так
и хочется вскочить с этой раскладушки, упасть на колени,
поднять руки к потолку и закричать: Мужики!!! Хочу, чтобы
мы спокойно смотрели друг другу в глаза, когда выйдем отсюда.
Чтобы мы не испытывали чувство стыда. Я знаю, как
этого достичь. Всего-то необходимо заботиться друг о друге.
Как это просто – взять кусок хлеба тоньше, чем все другие,
проснуться в пять утра, предоставив своим друзьям возможность
в течение двух-трёх часов почувствовать блаженство
настоящего сна. Не беда, что это время ты проведёшь, сидя
на корточках у стены. В конце концов, этот кошмар когданибудь
закончится.

Я стараюсь так поступать, надеясь, что и другие последуют
моему примеру. Бесполезно. Можно сидеть часами, и о
тебе вспомнят только тогда, когда сон сам покинет твоих сокамерников.
Но смотреть на то, как мой друг превращается в
подонка, сил больше нет.
Шепчу ему на ухо, боясь, что двое других услышат наш
разговор:

– Коля, ты ведешь себя некрасиво. Есть несколько правил,
которые стоит помнить всегда в подобном положении.
Ты только не обижайся, но я тебе скажу, пока мужики спят.
Со стороны ты себя не видишь, но верь мне.
– Интересно, что ты мне скажешь, я с удовольствием послушаю.
– Это элементарные вещи, выполнять их не трудно, но ты
сохранишь своё лицо в наших глазах.
– Хорошо. Давай.
– Я тебя прошу, не подходи первым к столу и, ради Бога,
поменяйся с Загнойко местами. Ему очень тяжело спать на
стульях и ютиться со мной на раскладушке у тебя в ногах. Ты
что, не понимаешь этого?
– Значит, получается, что я самое г…о?
– Нет, ты принц на белом коне.
– Г….о, г….о.
– Поругай, поругай себя. Сказать тебе нечего, меня обвинить
не в чем.
– Я развалился на раскладушке, а вы… ты что, как друг, не
мог намекнуть?
– Я устал за тебя думать. Я тоже человек, который боится
того же, чего боишься и ты. Думай не только о себе. Твои
болезни, которых нет, начинают доставать. Глаз, шея, почки,
поясница, ж…па, – мы все должны сочувствовать тебе и заботиться
о твоём здоровье. Мы это делаем. Но ты, ты шевельни
мизинцем ради кого-нибудь из нас!
– Я буду спать на стульях.
Он согнал Загнойко со стульев, лёг на них. Но почувствовать,
что такое спать всю ночь на двух стульях ему не пришлось.
В эту ночь нас увезли в другой подвал.

Он понял, как надо вести себя, он понял. Значит, можно
забыть обиду, слабость, малодушие, – так я думал, покидая
первый подвал, не обращая внимания на брошенную бандитом
в мой адрес фразу:

– Тебя, ФСБэшник, я расстреляю первым, если будешь
считать ступеньки.
Лёва

В том, что он, Лёва, оказался в подвале и пережил с нами
Бог знает, что, виновны Архипов и Мамулашвили. Они не
взяли охрану и не учли всех нюансов, появившихся в жизни
Чечни после окончания войны. Он мог этого и не говорить
вслух. Всем своим поведением Лев красноречиво выкрикивал
эти слова ежедневно.

– Два человека повинны в моём пленении и моих страданиях,
– постоянно ныл он.
С другой стороны, как это ни странно, в его хрупком теле
таилась огромная сила, способная обеспечить своему хозяину
достойное существование в жутких условиях.

Коля Загнойко всегда удивлялся, как бережно относились
мы к своему оператору. Не было случая, чтобы Лёва после
ссоры первым подошёл к кому-нибудь из нас – ко мне
или Мамулу. Хотя именно он был повинен в конфликтах.
Не раз говорил об этом нам Коля Загнойко, но мы отмахивались
и отшучивались:

– Всё нормально, он ещё молодой. Десять лет разницы в
возрасте.

Подвал же препарировал отношения между всеми нами.

Постоянное суетливо-возбужденное состояние Лёвы во

время пленения обострилось. Карие глаза бегали из стороны
в сторону, ища поддержки. Вступая в разговоры с бандитами,
Лёва пытался шутить, чаще всего невпопад. Чеченцы же явно
демонстрировали свою нелюбовь к евреям. Не чувствуя этого,
наш маленький друг был смешон. Всё, – думал я, – этот
человек будет самой большой проблемой во время нашего заточения.
И не потому, что он еврей. Человек такой. Так воспитан.


Бандиты выдвинули нам условия существования в подвале.
Говорить шёпотом, не греметь посудой, вёдрами, сдерживать
кашель и т.д. Нормальный человек не может жить бесшумно.
Ссоры, смех, иногда маты в адрес друг друга – всё
это было. Проклятый стул постоянно попадал под ногу, производя
жуткий грохот. И всё же все старались не шуметь.
Но и понимали: если упала на пол кружка, я уронил её не специально.
Реакция была нормальной. Мгновенное напряжение,
понимающее покачивание головой, и всё забывалось.
И только Лёва не забывал:

– Коля, почему ты такой неуклюжий! Сказали же – не
шуметь, иначе будет хуже.
– Хуже не бывает… – бурчал Загнойко.
– Бывает. И если ты не перестанешь пинать стул, то одному
из нас примерят деревянный бушлат.
Я молчал, понимая, что объяснять ему что-то бессмысленно,
и надеялся на скорое освобождение.
Объектами своего подвального терроризма Лёва выбрал
Загнойко и Мамула. Я, особенно в первые дни нашего заточения,
почему-то был для него источником душевных сил.
Может быть, это из-за того, что заступился тогда, в машине,
за него.

– Всё будет хорошо, – я повторял это постоянно, вселяя
надежду в Лёву.
Поэтому маленький, худой Лёвка не отходил ни на шаг от
меня: курили вместе, спали вместе, о чём-то говорили, улыбались.
Я пытался всегда находить компромиссное решение в
спорах и старался помирить двух Коль с маленьким человечком,
которого раздражало в них всё.

Может, это пройдёт. Нервы у всех на пределе, – думал я и
верил, ждал, был терпим. В один из дней мы втроём поняли:

с Лёвой надо объясниться. Его недовольство тем, что Загнойко
живёт вместе с ним, достигло наивысшей точки. Каждый
час в его адрес звучали упреки, бросались пренебрежительные
взгляды.

– Ты опять задел ногой стул и уронил стакан. Говори тише
и не храпи по ночам.
– Не храпеть я не могу, – говорит спокойно Коля, – теряю
контроль над собой, когда сплю.
– Неужели нельзя всё сделать аккуратно? Я почему-то
могу.
– Ты молодец, а у меня не получается.
Не всё получалось и у Коли Мамулашвили, которого
Маркыч (так мы его звали) изводил различными колкостями,
упрекал в неприспособленности к жизни.

– Хлеб нарезать не можешь, консервную банку открыть
зовёшь Юру. Ты думаешь только о себе, а твои болезни, которых
на самом-то деле нет, у меня в печёнках уже сидят.
Раза три Коля взрывался и грозил Лёве набить морду.
Последний успокаивался на полдня, а потом начиналось всё
сначала. Нудная песня Лёвы о слабости грузина и несовершенстве
Загнойко медленно превращалась в кошмар.

И я решил начать разговор.

– Мужики, надо поговорить. Живём мы уже здесь три
недели, и сколько ещё будем жить – одному Богу известно.
Поэтому обращаюсь прежде всего к тебе, Лёва. Измени своё
отношение к Коле и грузину. Ты ещё молод и не имеешь права
так разговаривать с человеком, который тебе в отцы годится.
Не имеешь ты права унижать Колю только за то, что он не
может открыть кильку в томатном соусе. И потом, с чего ты
взял, что мы с Колей виноваты в твоём пленении? Не надо
было ездить в Чечню. Работал бы в Москве, в конторе – не
было бы проблем.
Лёва сидел, опустив голову, и думал. Встал, закурил, минут
десять ходил по подвалу, потом говорит:

- Хорошо, я буду жить здесь так же, как вы, я буду на всё
плевать, буду шуметь и пинать стулья.

С этого дня поведение его заметно изменилось. Он не
унижал Колю, не трогал Мамула.

– Маркыч, ты просто молодец, – говорил я.
– Стараюсь быть похожим на вас, – без тени иронии отвечал
Лёва.
Три недели прожили к тому моменту мы в подвале. Казалось,
ещё максимум дней семь – и нас выпустят. Всё пережитое
покажется сном. Важно то, что мы убедили Лёву в его неправоте.
А Коля стал терпимей относиться к еде и сну. Если
нас выпустят в течение нескольких дней, в глаза друг другу
смотреть будет не стыдно. Мы забудем все распри и ссоры,
простим друг другу слабости.

Коля Загнойко

Весь первый месяц моральную поддержку всем без исключения
и даже Лёве оказывал Загнойко.

Он многое повидал за свою жизнь. Не раз попадал под
обстрелы, был контужен. Чувствовалось, о захвате он думал
раньше и считал, что нам его не избежать. Поэтому Коля быстро
смирился со свершившимся и ждал развития событий.
Чтобы как-то поддержать нас, выдумывал разные версии нашего
спасения, которые основывались на скудной информации,
получаемой от охранников. Общались с ними я и Мамулашвили.


Все с нетерпением ждали наступления вечера. В 19.30 за
дверью раздавался шорох – это просыпался дневной охранник
и робко, как бы боясь разбудить самого себя, спрашивал:

– Ребята, сколько времени?
Грузин подбегал к двери и очень громко докладывал: 19.30.
Затем:

– Эй, брат, что там слышно?
– Клянусь, ничего не знаю. Ребята работают. Будет конкретный
обмен.
– А что по телевизору говорят?
– Я не смотрю телевизор.
И тишина. Спрашивать больше нечего.
– Спасибо, брат.
Всё будет нормально.
В это время где-то наверху раздавался скрип двери, шаги.
Появлялся вчерашний охранник.

– Ну, всё, Юра, твоя очередь. Не спеша, заводи разговор,
– напутствует Загнойко, – если что забудешь, я тебе
шепну. Бери сигарету, иди.
Все усаживались на раскладушку в ожидании моей беседы
с охраной. Выкурив сигарету, я наклонялся к щели в стене
и шептал:

– Привет, что говорят о нас?
Этот охранник, в отличие от дневного, знал больше и был
разговорчивее. Он подходил к месту общения и в течение
пяти минут рассказывал о событиях там, наверху:

– В Грозный прилетал Березовский, встречался с посредником
и заявил ему, что без вас не уедет из города. Так что
будет обмен или выкуп. Он показал посреднику деньги. Всё,
больше ничего спрашивать не надо.
Минут тридцать Коля молчит, думает. Никто его не теребит.

– Так, – начинает он, – пошёл вариант Березовского по
Ромкиной схеме. Значит, выкуп. Не слишком ли много славы
Борису Абрамовичу? Второй раз «на коне» за счет журналистов.
Ему-то выгодно освободить нас – повышение рейтинга
и так далее. Выгодно ли это Правительству? Скорее всего,
нет. Березовский – это деньги, а выкуп давать нельзя. Если
через два-три дня нас не освободят, значит, Абрамовича задвинули
и ищут подходящую кандидатуру для нашего освобождения,
которой необходима слава.


Борис Абрамович действительно «пропадает», его больше
не вспоминают охранники. И мы понимаем – его вариант
провалился.

– Может быть, – рассуждает Коля, – наши ищут вариант,
как передать деньги, чтобы не выглядело как выкуп? Давайте
поможем им.
И мы в течение двух дней ломаем головы, придумывая,
как людям, занимающимся нашим освобождением, легально
передать деньги.

Вечерний охранник приносит информацию о начавшейся
в городе зачистке.

– Всё, конец, – шепчет он, – если нас найдёт Махашев,
шариата не избежать. А если за вас возьмутся полевые командиры
– труба дело. Нам конец, и вам достанется.
Всякого рода облавы осложняли наше положение, чувствовалось
– бандиты нервничают.

– Коль… Как ты оцениваешь ситуацию?
– Пятьдесят на пятьдесят.
– Что это значит?
– Необходимо просить встречу с руководством бандитов
и изложить им план легальной передачи денег.
– Он, что, у тебя есть?
– Да. Всё очень просто. Главное условие, чтобы официальные
власти Чечни согласились на это. Предположим, такое
согласие есть. Тогда по местному ТВ объявляется вознаграждение
тому, кто укажет наше местонахождение. Бандиты
выводят махашевцев на посредника, и деньги Россия передаёт
в МВД Чечни. Министерство, в свою очередь, под таким
прикрытием выкупает нас.
Три часа ночи. Съеживаясь от холода, мы лежим на раскладушке
и пытаемся заснуть.

– Коля?
– Да.
– Но этот вариант возможен только в том случае, если
Чечня заинтересована в нашем освобождении.
– Конечно.
– Но нас проще похоронить. Как говорил отец всех народов:
«Нет человека – нет проблем».
– Нас ещё рано хоронить, на носу подписание договора с
Чечнёй.
– Тихо, к нам гости.
Действительно, за дверью раздались голоса, какая-то возня,
и дверь открылась. В подвал вошёл один из наших захватчиков.
Норковая шапка низко натянута на глаза, подбородок
закрыт воротником спортивного костюма.

– Привет, мужики. Как дела?
– Пока ничего.
– Загнойко поедет с нами. Собирайся.
Так внезапно появилась возможность изложить наш вариант
передачи денег бандитам. Коле завязали глаза и увели,
сказав при этом, что через два часа вернутся.

Время ещё никогда не тянулось так долго. Мы выкурили
все сигареты, припрятанные на чёрный день. Прислушиваясь
к каждому шороху, ждали. Куда его увезли? Зачем?
Почему так долго их нет? Уже шестой час… Тревога нарастала.
Где-то около шести подъехала автомашина, и в подвал
ввели Николая.

– Ну, рассказывай!
– Значит, так, – начал он, – я звонил Игнатенко (Генеральный
директор «ИТАР-ТАСС»). Много говорить не дали,
только о том, что пока живы и здоровы, просим помощи. Удивительно,
Игнатенко рычит в трубку: «Коля, ты где, в Грозном
или за его пределами?» Как будто сложно понять, если разговариваю
по сотовому, значит, в пределах Грозного. Естественно,
я уклончиво отвечаю, и сразу бандиты прервали разговор.
Изложил я им и наш план. Они спокойно отреагировали на
него, но он им понравился. Наверное, будут обсуждать.
| – Ты не спросил случайно, что они требуют? – шепнул
Лёва.
– Говорят, что им нужны деньги или какой-то важный человек,
который содержится в тюрьме. Ясно, что они не отморозки,
рассуждают здраво, понимая – быстро нашу проблему
не решить. Был один неприятный момент: дважды говорили
о том, что если деньги не дадут – одного из нас расстреляют.
Наступила пауза.

– Да, – нарушаю молчание я, – попали…
Очевидно, в эти секунды каждый примерял на себя сказанные
Колей слова. Почувствовав напряжение и то, что его
слова прозвучали для нас как гром среди ясного неба, Николай
попытался смягчить ситуацию.

– Я думаю, – сказал он, – они запугивают нас. Им не выгодно
расстреливать даже одного человека – после этого могут
вообще ничего не получить. Да и ситуация в Чечне не та,
чтобы вот так взять и расстрелять кого-нибудь. Скоро же договор
будут подписывать.
Но это было слабым утешением. Коль такая мысль существует,
значит, она постепенно будет укрепляться.

Утром один из охранников сообщил нам, что руководители
компаний ВГТРК и «ИТАР-ТАСС» в категорической форме,
ссылаясь на поддержку своих трудовых коллективов, заявили,
что выкупа не будет.

Информация о возможном расстреле одного из нас плюс
данное заявление… Вывод о нашем моральном состоянии напрашивался
сам собой. Успокаивало только то, что времени
прошло ещё не так много, и переговоры ещё не начались.

Николай понял свою ошибку, говорить об этом ему не
стоило. Чувствовалось, что он что-то скрывает, жалея нас.
Позже, в тайне от ребят, он сказал мне, что если расстреляют,
то его или меня, так как считают нас агентами ФСБ.

Мне помогло то, что к этому времени я заставил себя привыкнуть
к мысли о смерти. Пока же Николай всё держал в себе,
решив не травмировать нас больше столь жуткой информацией.
Ему тяжело было переносить бытовые неудобства, он мало
спал, давая возможность выспаться нам, не суетился перед пищей.
И продолжал поддерживать нас морально.

Грязь, холод, голод, неизвестность – всё это раздражало,
возмущало, рождало протест. Когда мы поняли, что заточение
затягивается, встал вопрос об улучшении нашего содержания.
Как его решить? Что сказать бандитам? Какую реакцию вызовет
наше требование? На эти вопросы мы пытались ответить, изучая
поведение охранников и людей, изредка навещавших нас.

Если не переведут в другое место, – сказал как-то Коля, –
я объявлю голодовку.

Голодовку?! По сути дела, голодовку нам уже объявили –
булка хлеба, чай, одна банка консервов и небольшой кусочек
колбасы на четверых взрослых мужчин в сутки – всё это никак
не назовешь нормальным питанием. Я был категорически
против голодовки. Мне представлялось, что она ничего не даст.
Подобная акция могла бы повлиять на людей, связанных с политикой.
Мы же были похищены бандитами, которые, напомню,
сразу заявили: «Нас не интересует, что вы рассказывали о
войне в Чечне и кого вы поддерживали. Главное – это деньги.
И за вас что-нибудь дадут». Поэтому голодовка не станет известна
общественности. Скорее всего, она будет подавлена силовыми
методами: или просто будут бить или, того хуже, убьют
кого-нибудь, представив всё как акт устрашения.

Что творилось в душе Николая, душах остальных ребят, я
мог только догадываться. А о своих мыслях … пишу.

Мысли

Поудобней устроившись на раскладушке и закрыв глаза, я
почувствовал, что меня мучает единственная мысль: я не поздравил
с восьмым марта своих друзей и близких. Вот черти!

Все планы перепутали. Меня это раздражало, даже где-то бесило.
Дело в том, что я хотел первого марта уехать в Москву,
а четвёртого вернуться. Не получилось. И тогда я решил на
два дня покинуть Грозный шестого-седьмого марта. Все планы
перепутали...

Очень неудобно спать на раскладушке вчетвером. Натягиваю
на голову капюшон и пытаюсь думать о чём-нибудь приятном.
Не получается. Перед глазами люди в масках, стрельба...
Меня не будет восьмого марта в Москве. А вообще-то
хорошо, что я не улетел. Ситуация была бы ужасной. Архипов
уезжает, а его друзей берут в плен. Кошмар!

В эту ночь я не сомкнул глаз, в голову лезли всякие мысли
и прогоняли сон. Вспомнил тот день, когда похитили Романа
Перевезенцева (тележурналист с ОРТ), и мне почему-то
тогда было неудобно перед Ромой, что я в Москве отдыхаю, а
он где-то в подвале.

Мы много говорили о нём с друзьями, и я предположил
тогда: Перевезенцева уже нет в живых. Причин так думать
было предостаточно. Его во время войны не раз, что называется,
«подставляло» ОРТ. Использовали кадры Романа, а
комментарий писали тот, какой был нужен в данный момент.
Роман всегда злился, но ничего сделать не мог.

Однажды, это было в середине 1996-го, ко мне подошёл
водитель, который постоянно возил телевизионные группы, и
попросил, чтобы я предупредил Перевезенцева о том, что боевики
недовольны его материалом, который прошёл накануне,
и чтобы он был поосторожней. От него я узнал, что несколько
боевиков приезжали в город и искали Романа – хотели с
ним разобраться (вполне возможно, они и сейчас ещё здесь).
Я и мой водитель отправились на Ханкалу. Роман в этот момент
был там и перегонял материал в редакцию. Через час мы
нашли Романа, и я предупредил его об опасности.

– Да пошли они к... – вспылил он. – Чёрт знает что, я
не понимаю, чем они там думают? – и он подробно изложил
версию о комментариях на его кадрах, где, естественно,
мелькает его лицо, и что в редакции есть журналист с похожей
фамилией – Положенцев. Перевезенцев – Положенцев.
Действительно, созвучны.

Да, такие истории рождали мысли о том, что Ромы уже
нет в живых. К тому же, это был первый захват с целью выкупа.
Каждый раз, когда мы собирались в Москве с друзьями,
обязательно пили за Романа и его оператора, надеясь, что
мысль о его смерти – неверна.

Что думают теперь о нас?

Москва. Друзья

Корреспондент «Радио России»
Михаил Смирнов:

– Это был… я не помню, какой мой приезд в Грозный:
первая чеченская война была закончена.
Ребят из информационной службы «Радио России» –
Юру и Колю я встретил где-то в центре, за два дня до захвата.
На пыльной улице с остатками трамвайных рельсов посередине
и разбомбленными домами по бокам.

Пара каких-то ничего не значащих фраз. Увидимся, мол,
на площади.

– А то в гости заходите, – сказали мы с Толей Гусевым
Ещё с первых дней войны, «умный» журналист никогда
не ночевал внутри военных лагерей и баз. Из опыта постоянных
налётов боевиков стало ясно, что в народе ночевать безопасней.
Так вот, мы и звали друг друга «к себе домой» – в дома
в уцелевших районах города.

Тогда мы разошлись. И в этот день встречи не получилось.
Только на следующий – прохладный и солнечный – где-то к
концу дня съехались мы почти случайно на площади.
О ней – отдельно.

Площадь образовалась после расчистки разрушенных домов.
Это было довольно большое открытое пространство.
Под ногами – укатанный битый кирпич. По периметру, в
окнах разбитых этажей, какие-то люди с оружием. За нас?
Против нас?

Площадь эта была напротив входа в тогдашний МВД
Чечни – бетонные блоки перед входом, чёрные парни в чёрных
одеждах с длиннющими ножами и привычным пальцем
на курке автомата.

В тот день, я помню, ещё раз! – солнце, холодно…

Битые «Жигули» в центре, открытый и готовый к работе
огромный спутниковый телефон тассовца Коли Загнойко –
на багажнике… Наши, из информации, со спутниковым телефоном
поменьше. И какой-то пацан лет тринадцати с кучей
старых замусоленных газет. Он всё прыгал вокруг и предлагал
их, прислушиваясь к нашим смешкам и ничего не значащим
разговорам. Этот пацан совал нам свои ржавые листки бумаги.
За деньги! Кто-то вежливо сказал: «Не надо». Через минуту
взорвался я и погнал его по…

…Минут десять тассовец диктовал Москве свою информацию
в двух вариантах. В это же время пришёл срок
прямого эфира ребят. И когда все «отбились», мы с Толиком
позвонили в студию и рассказали «на запись» для своих
программ о встрече с кем-то из «противостоящей» стороны.


Парень с газетами пропал. Работу мы на сегодня закончили.
Коля с Юрой оказались настырнее.

– Нас больше: мы плюс тассовец, – твердили они.
И в гости к ним поехали я и Толик. Помню, как поднимались
по внешней лестнице к ним наверх – верандочка с занавесочками,
светлая комната…

На прощание мы посидели хо-ро-шо. К себе вернулись в
ночь. Какие-то новости по телевизору я ещё успел ухватить.

И где-то в конце программы – я аж Толика позвал – показали
наших информационщиков.

Рано утром мы уже ехали в Минводы – днём самолёт домой.
В станице Прохладной на пятиминутной остановке автобуса
я выскочил и в киоске успел купить бутылочку настоящего
«прохладненского» коньяка: как «ставрополец» был
кстати тогда!

Мы закончили командировку, наши будут продолжать
вахту. Всё складывалось очень удачно.

…В Москве, дня через два я услышал, что наших ребят чеченцы
взяли в заложники.

Кто, что? Подробностей – никаких. Кроме того, что захватчики
были на белых «Жигулях», с автоматами и в камуфляже.
Ребят взяли по дороге домой.

Тогда только-только пошла, так сказать, мода на журналистов-
заложников. Только что вернулся из чеченского зиндана
Роман Перевезенцев из ОРТ. И вот – наши.

В ВГТРК сразу же приняли меры. Заниматься «делом
журналистов» надо тихо, ничего не афишируя. Наши командировки
в Чечню приостановили. Руководство стало наведываться
туда, но не дальше Назрани.

День шёл за днём, и у меня складывалось впечатление,
что здесь, в Москве, играли в игру под названием «наши в заложниках
». На все мои расспросы Сергей Давыдов, директор
«Радио России», реагировал как-то вяло и неопределённо.

Тайна? Можно помешать? Кому? Чему?

Ответа не было.

В то время я возглавлял, так называемую, группу быстрого
журналистского реагирования на «Радио России». У меня
в сейфе всегда лежали бланки подписанных командировочных
удостоверений (нужно было только впечатать пункт назначения
и дату) и чуть больше тысячи долларов на дорогу,
проживание, экстренные расходы и транспорт на территории
войны.

И у меня, и особенно у моих сотрудников по группе был
достаточный опыт работы в «горячих точках» – Литва, Грузия,
Латвия, Таджикистан, многочисленные поездки в разные
республики Северного Кавказа. У нас у всех было предостаточно
контактов и здесь, и на «той стороне», и внизу,
среди боевиков авторитетных, и наверху, в эшелонах чеченской
политической и военной властей.

Контакты нашей группы я и предлагал для решения вопроса.
А надо было сказать, что у нас были люди, уважаемые
в той среде и среди тех народов. И формальные, и не
формальные люди. Сегодня я могу назвать одного из них –
Магомет Толбоев.

Но ничего никому не было нужно. Освобождение наших
товарищей приняли решение вести «сверху». С первых дней
стало ясно, что ребят украли не из политических соображений,
а просто, чтобы заработать на них.

Оттого, что я многого не знал тогда и не знаю до сих пор,
совсем не зависит моё ощущение: да, это была игра.

Играл Давыдов – в тайну и особенную приближенность
к «ситуации с нашими товарищами». Комсомольский задор
Сергея никак не влиял на результативность разговоров с разными
представителями чеченцев в Назрани и Москве. До
меня доходили слухи, что он приезжал туда с миссией. Сидел
в гостинице. Днём разок заходил в администрацию с вопросом:
«Как там?» И всё.

Он возвращался в очередной раз в Москву, и на вопросительные
взгляды у него всегда был только один ответ: «Там
занимаются».

А вот теперь – задним числом:

1. Тот парень с газетами не зря крутился около нас: он
точно был наводчиком. Думаю, что он услышал и сказал
другим, что после передачи информации ребята поедут домой.
2. Думаю, что большую роль в освобождении сыграл как
раз вариант контактов с нижним эшелоном чеченских боевиков.
3. Уверен, что параллельно с «делом журналистов» решались
другие, не относящиеся к нему проблемы. Именно это
так долго и мешало договориться. Именно это и не давало полюбовно
сойтись двум сторонам для передачи… грамот и других
ценных бумаг.



Корреспондент «Радио России»
Анатолий Гусев:
«Как же наивны мы были тогда…»

По крайней мере, я уж точно был наивен, несмотря на
близившееся к десятку число командировок в эту «маленькую,
но о-ч-ч-ч-чень гордую» республику.

Напомню, во время первой кампании, которую военные
проводили не очень-то ловко, многие мои коллеги, и я в том
числе, видели всё, если так можно выразиться, через гуманистическую
призму. Тем более что в самой Чечне противников
Дудаева было куда как много. Уверен, что большинство населения.
И страдания их, оказавшихся между молотом федеральных
сил и наковальней ичкерийцев, были видны невооружённым
глазом.

На фоне очевидного нежелания военных «раскрываться»
перед прессой рассказы попавших под обстрел, обобранных
на блокпостах, попавших в «фильтрационные лагеря» жителей
Чечни давали очень эмоциональный, а потому поневоле
желательный для журналистов материал. Притом, что каждый
мой коллега, бывавший тогда в Чечне, вспомнит жёсткие
дискуссии с местными, не устававшими обвинять нас,
что мы «не пишем всю правду» об этой войне. И, признаюсь,
мы или – скажем так – я старались показать, как плохо простому
народу в ходе «наведения контитуционного порядка».
Потому верилось, что в нашем лице, лице писавших, снимавших,
передававших новости, уж простые-то чеченцы должны
были видеть не врага, а, как минимум, благожелательно
настроенного наблюдателя, который – в числе очень немногих
– может донести до мира всю их боль…

В контексте этого – похищение Юрия, Николая и их
коллег меня лично ввергло в недоумение. Почему именно
они, те, на кого сами чеченцы всё же надеялись и через кого
пытались докричаться до страны и мира о невзгодах, выпавших
на их долю? Нет, здесь что-то не так… Может, это –
из-за денег? Ведь нам в командировки выдавались немалые
суммы – на транспорт, квартиры, на… ну и так далее. Эти
деньги, сами понимаете, хранить было негде. Мы носили и
возили их с собой.

Наверняка, какие-то отчаявшиеся люди решили ограбить
ребят. Признаки достатка налицо – арендуют машины, имеют
дорогущие спутниковые телефоны… Стало быть, причина
похищения – чисто криминальная. Их просто ограбили и
придерживают где-то, чтобы переждать шумиху и поиски.

Потом, когда прошла одна неделя неизвестности, вторая,
я для себя решил (каюсь!) – их убили. Грабители поняли,
что вся Чечня ищет журналистов, рассказывавших правду
о войне. Что их, грабителей, нормальные чеченцы просто
разорвут, когда узнают, как они обошлись с теми, кто пытался
всеми силами помочь Чечне… Это всё равно, что на Кавказе
ограбить дорогих гостей, сделавших немало для тебя, твоей
семьи, твоих соседей. И потому, когда злодеи узнали, что
захваченные – не миллионеры, не новые русские и, конечно,
не шпионы и не контрразведчики, то из страха разоблачения
убили ребят.

Когда к нам в останкинской кабинет зашёл Василий Литвиненко,
заведующий корсетью «Радио России» и сам бывший
житель Грозного, и предложил записать телеобращение
к чеченцам с требованием освободить наших коллег, я решил,
вот он – шанс. Литвиненко объяснил, что это обращение передадут
в Чечню, постараются показать по сохранившимся
телесетям.

Мы сели где-то в студии, Василий включил любительскую
телекамеру. И я вспомнил свои короткие встречи с Юркой
Архиповым и Колей Мамулашвили в Грозном. Как спали
в одной комнате, а между нами была тумбочка с гранатой, которую
Юрка возил с собой в поездки в дальние горные аулы…
Как мы с Мишей Смирновым увидели их, идущих по искорёженной
трамвайной линии к знаменитому грозненскому
рынку… Как Юрка приехал поздно вечером из Ведено, где,
похоже, чуть было не угодил в руки к басаевскому брату… Я
вспомнил его материалы из Грозного, где он старался показать,
что эта война – ужасная страница в жизни и русских и
чеченцев.

И когда мне махнули рукой, мол, начинай, я обратился к
воображаемому соседу того негодяя, в подвале у которого, я
ещё надеялся, сидят ребята. Мне казалось, что он врач или
учитель, или инженер, или спортивный функционер – с такими
я очень много встречался в тогдашней Чечне – который
хлебнул этой войны, понял, что там было почём и кто виноват
в этой бойне. И я сказал этому соседу: ты же кавказец, ты
справедливый горец, ты понимаешь, что при всех обстоятельствах
наши ребята ни в чём не виноваты. Они пытались, как
могли, остановить эту войну. Как же ты, горец, может смириться
с тем, что какая-то сволочь по соседству держит их в
зиндане! Неужели в тебе нет мужества сказать этой соседской
сволочи: это были наши друзья, преступление так обращаться
с ними. Я напомнил этому врачу или учителю, или инженеру,
что именно Юра, Коля и их коллеги старались показать,
как тогда в Чечне было трудно, и как искренне сочувствовали
они народу, заведенному в тупик амбициозными лидерами…

Я вдруг поверил, что назавтра, после этой телепередачи,
некто Магомед или Юсуп, или Ахмад постучатся к злодеюсоседу
и после обязательных объятий одной рукой, после непременных
расспросов о семье, родителях, скажет: «Слушай,
отпусти ребят… Нехорошо, стыдно…»

Как же наивен был я тогда…



Евгений Булатов,
«Интерфакс»:

Сообщение о захвате моих друзей застало меня за завтраком,
дома. Всего лишь одна мысль пульсировала в голове: ребят
захватили, ребят захватили. Ребята…

Что я тогда испытал? Хотелось схватить билет до Грозного
и рвануть в республику. Хотя я прекрасно понимал, что пользы
там от меня будет мало. Поэтому стал звонить всем друзьям
и делиться мыслями о последних событиях.

Собрались все быстро, в какой-то забегаловке. Ребята
с первого канала, из «Вестей» и двух информационных
агентств. Молча выпили, посмотрели друг на друга и ещё раз
выпили. Все понимали: мы могли быть на их месте. Сейчас
уже не помню, кто налил водку в рюмку и как-то с опаской
сказал:

– Как думаете, живы они или нет?
Мнения разделились: одни считали, что мужиков уже нет
в живых, другие, основываясь на опыте захвата Романа Перевезенцева,
считали, что ребят захватили ради выкупа.

К сожалению, я считал, что моих друзей, вернее друга
Юрика, уже нет в живых. Хотелось рыдать, стонать от бессилия,
от страшных мыслей, что пришлось испытать моему
другу или ещё приходится испытывать.

Напились мы в тот день как свиньи. А утром, всё та же
мысль: мужики в плену… в плену.

Сколько раз мы с Архиповым ползали под обстрелами,
удирали от бандитов на машине, бродили по Грозному, захваченному
боевиками, все обходилось, нас словно кто-то
оберегал. А тут – на тебе, пятьсот метров от дома… и захват.
Я не сомневался, если ребята живы, они ведут себя достойно.
Я видел их в работе и в общении с боевиками. Юра неоднократно
ходил со своим проводником, как мы говорили,
«на ту сторону» и приносил забойные интервью и материалы.
Но это не помогло.

Каждое утро у меня начиналось с просмотра телеканалов
и прослушивания радио: живы, говорят, что живы. Ильяс
Богатырёв побывал у них, значит, точно живы. Будем ждать.

Утро, я нехотя ем яичницу, на календаре 6 июня, день
рождения Пушкина. Комок подкатывает к горлу: «Вести» сообщают,
что мой друг на свободе, и сегодня он и его коллеги
прилетают в Москву.

Я встречал их. Брал интервью у Черномырдина по этому
поводу, и он в конце заявил о том, что Ордена Мужества ребятам
обеспечены. Ордена не дали. Вручили часы от Президента
России. Вот так.

***

Боже, мой! Меня словно обожгло. Мы не знаем, куда нас
привезли, и что это за подвал. А может, здесь сидел Роман?
Помещение это явно подготовлено для заложников – раскладушка,
матрац, плита.

Медленно поднимаюсь, чтобы не разбудить остальных,
но понимаю, что предосторожность напрасна, они не спят.
Стараюсь не скрипеть раскладушкой и не стучать, начинаю
обследовать подвал в надежде найти следы пребывания здесь
наших коллег с ОРТ.
– Эй, ты чего бродишь! – раздался голос охранника. –
Ложись, спи.

Передернув затвор автомата, чеченец начинает ходить по
своему помещению. Я затихаю, но продолжаю осматривать
подвал. Окурков нет, зарубок нет. Если бы здесь жили люди,
следы обязательно бы остались. Впрочем, какая разница, где
их держали? Если даже и здесь – нам от этого не легче. Выкуриваю
сигарету и ложусь на своё место, тесня сокамерников.
Они как по команде переворачиваются, тяжело вздыхая.

– Ты чего искал-то? – шепчет Коля.
– Да так, – отвечаю, – проверял одну догадку.
– Проверил?
– Нет. Давай спать, 5.30 уже.
***

Месяц в первом подвале тянулся так долго, что казалось,
ему не будет конца. Однообразные дни, однообразные ночи.
Ориентировались исключительно по часам и смене наших
охранников. Освобождения ждали каждый час.

В начале третьей недели мы уже позировали перед камерой
и фотоаппаратом, передавали обращение секретарю Совета
безопасности Дагестана Магомету Толбоеву. Но всё было
напрасно, результата нет. Директор «Радио России» Сергей
Давыдов уехал. Даже всесильный Б.Березовский, обещавший,
как нам сказали, без ребят не уезжать из Чечни, ничего
не смог сделать. И наши рассуждения о сложностях освобождения
свелись к следующему.

За нас просят выкуп – это очевидно. Денег Россия не даёт,
мотивируя тем, что нельзя поощрять бандитов и провоцировать
их на новые захваты. Логика в этом есть. Если бы за Рому
не дали выкуп – нас бы не захватили. Но не хочется в это верить,
хочется думать, что мы нужны и своим конторам, и своей стране.
Мы же граждане России. Однако факты – упрямая
вещь. А они таковы: мы до сих пор в подвале.

Скорей всего, – рассуждали мы, – ярым противником денежного
варианта выступает министр МВД России Анатолий
Куликов, который, чтобы сохранить честь мундира, старается
убедить всех, что он нас найдёт. Может, он не догадывался
ещё тогда, с кем имеет дело, а, может, ему было совершенно
на всё наплевать. Бандиты же предприняли все меры для
того, чтобы наше местонахождение было неизвестно, и ждут
решения о выкупе.

Москва могла согласиться обменять нас на чеченцев, находящихся
в тюрьмах. Но по опыту работы в Чечне во время
войны и из разговоров с людьми, которые занимались освобождением
российских солдат, мы знали – боевиков в тюрьмах
нет.

Перед штурмом Грозного в августе 1996 года мне пришлось
брать интервью у одного полковника российской армии.
Он действовал какими-то своими методами и буквально
вытаскивал ребят из плена. В то время действовала комиссия,
образованная президентом России, со сложным названием:
«Комиссия по освобождению военнопленных и насильственно
удерживаемых граждан России». Её работу никак не могли
организовать должным образом.

– В чём дело? – задал я вопрос полковнику. – Неужели
сложно наладить процесс обмена?
– Все пленные чеченцы здесь! – сказал полковник и постучал
несколько раз каблуком своего сапога по асфальту. –
Их нет физически, и менять наших солдат не на кого, разве
что, на уголовников.
Нас тоже могли обменять на уголовников, но это – понимали
мы – очень сложно.

Как потом выяснилось, против выкупа были практически
все. Начиная от ВГТРК и заканчивая министром МВД России.


В то же время между Москвой и Грозным активно шёл переговорный
процесс по заключению Договора о мире. Готовилась
встреча двух президентов, и мы понимали – наш захват,
как кость в горле у обеих сторон. Была и такая мысль – деньги
передают тайно, а лавры освободителей делятся между
правоохранительными органами Чечни и России. Главное, –
рассуждали мы, – чтобы не затянули этот процесс до такой
степени, когда боевики вынуждены будут пойти на крайние
меры. Шлёпнут одного или двух для устрашения, и всё. Тем
более, изредка они говорили об этом, держа тем самым нас в
постоянном напряжении.

Как я уже отмечал, информация обо всём, что происходит
вне подвала, поступала к нам по одному каналу – от охранников.
Иногда она была обнадёживающей, а чаще пугающей.
В какой-то момент чувство опасности стало настолько осязаемым,
что у некоторых из нас стали сдавать нервы.

В один день стало ясно, что наступил момент, когда и Москве
и Грозному выгодно, чтобы журналисты пропали бесследно.
Активная работа МВД Чечни сменилась на заявления
различных лидеров Ичкерии, что журналистов на территории
Чечни нет. Вывод пришёл сам собой – нас списали.
В этот момент первый раз пришла мысль о побеге. Решили,
что каждый придумает свой вариант, а затем всё обсудим и
примем решение.

***

Был ещё один план по нашему освобождению. Кто его
придумал – не помню, но когда он обсуждался, Ник опять
обиделся на меня.

План был прост.

Надежда на быстрое освобождение таяла с каждым днём.
Мы были уверены, что о нас забыли или, во всяком случае,
трудности там, на воле, такие, что преодолеть их нет никакой
возможности. Денег нет, бандиты на связь не выходят,
наши боятся, что их обманут, ну, и так далее. Можем ли мы
сами помочь себе? Наверное, можем. Вот что надо делать.
Когда в очередной раз придут бандиты, мы должны попросить
встречи с кем-нибудь из главарей и попытаться объяснить
ему, что мы сами в состоянии решить свою проблему.
Надо только отпустить одного из нас, вывезти в Москву
и дать ему возможность заняться организацией освобождения
трёх других.

План этот казался разумным. Мы его долго обсуждали.
Казалось, что бандиты пойдут на это, а уж тот, кто выйдет, не
оставит друзей и землю будет грызть, чтобы вытащить их.

Всё так, но возник вопрос – кого будем выпускать? Все
замолчали. Сложный вопрос, очень сложный. В подвале
полумрак, сидим тихо. Лёва лёг на раскладушку, заложил
руки за голову. Коля Загнойко налил себе чаю и медленно
размешивает ложкой сахар, которого в стакане нет. Ник
нервно дёргает бороду. Молчим. Кого-то надо выбирать.
Ведь если говорить с бандитами, то надо назвать одного
из нас, кого мы хотим отправить в Москву организовывать
наше спасение.

– Долго будем молчать? – начал я.
– Думаем, – поворачиваясь на бок, бросил Лёва.
– А что тут думать? Я согласен выйти на волю, если отпустят
бандиты, и заняться вашим спасением, – развёл в стороны
руки Николай Мамулашвили.
Опять тишина.

– Ты что скажешь, Коля? – обращаюсь я к Загнойко.
– Нормально, давайте предложим Мамула, пусть занимается
нашим освобождением. Брат ему поможет, наверняка
твоя Галина уже там и мама Лёвы. Давайте Колю.
Лёва тоже был не против выпустить Колю на волю.

– А ты будешь нас вытаскивать?
– Конечно, буду! – возбудился Ник. – Да я всем плешь
проем вашим освобождением. Организую сбор денег в Москве
и Грузии…
– Если бандиты согласятся на этот вариант, то они, наверняка,
срок установят. Думаю, что месяц.
– Да, Юр, это так, – согласился со мной Коля Загнойко.
– А если денег собрать не успеет тот, кого мы выпустим,
уверен, бандиты начнут расстреливать нас.
– Да брось ты, Юр, чего это они будут расстреливать вас?
Деньги-то они хотят получить.
– Хотят-то хотят, но одного для острастки шлёпнут.
– Ты что же, против этого плана?
– Нет, – говорю, – против плана я ничего не имею.
– Так в чём же дело?
– Я против кандидатуры Мамула.
– Как!!! – удивляется Ник. – Ты против того, чтобы меня
выпустить?
– Да, Коля, я против твоей кандидатуры.
И тут Мамул произносит фразу, которая красноречивей
всех фраз на свете говорит о том, как он относится к себе, в
данном случае ко мне и ко всем сидящим в этом подвале.

– Ты, наверное, Юрик, свою кандидатуру хочешь предложить?
– Нет, Коля, – говорю я, глядя ему в глаза, – не свою.
Я предлагаю выпустить Колю Загнойко.
Опять воцарилось молчание.

– А почему ты не хочешь, чтобы меня освободили?
– Да ты, Мамул, забудешь про нас, как только ступишь на
московскую землю. Я не верю в твои возможности по нашему
освобождению. Именно поэтому я предлагаю Загнойко.
Коля Мамулашвили действительно думал, что я свою кандидатуру
назову, но он ошибся. Он совершенно не ожидал, и
ему даже в голову не приходило, что такую сложную миссию,
как наше освобождение, можно поручить другому, например,
Загнойко. Любопытно, но как только появилась альтернатива,
интерес к этому плану у Мамула пропал. Зачем его обсуждать,
если освобождать будут другого?

У меня же были железные аргументы в защиту своей позиции.
Загнойко – опытный, уважаемый человек, за время,
проведённое вместе в Грозном и теперь в подвале, я убедился,
что ему можно доверять как самому себе. К тому же, он был
старше нас, физически чувствовал себя хуже всех, и ему было
сложней переносить те лишения, которые выпали на нашу
долю. Я был убеждён – Коля Загнойко будет грызть землю,
чтобы нас освободить.

Молчали мы все после этого разговора часа четыре. Я не
чувствовал себя виноватым, был убеждён, что прав. Лёва,
кстати, поддержал меня, но этому плану не суждено было
сбыться.

***

Было ли мне страшно в плену? Этот вопрос я задаю себе
постоянно. Да, было страшно. И если кто-то скажет, что
за эти три месяца он не думал о смерти – я ему не поверю.
В подвале мы не разговаривали об этом – достаточно было
мыслей, от которых сжималось сердце. Раздадутся на улице
голоса, лязгнет засов или остановится машина во дворе – все
замирали. Кто его знает, может нас уже приговорили, и через
несколько минут один из нас…

Лежим на раскладушке, затаив дыхание, делая вид, что
спим. На самом же деле – никто не спит. Я чувствую это. Мамула
бьёт мелкая дрожь, Лёва вздыхает, Коля Загнойко, хоть
и не шевелится, но чувствуется, что напряжён. Нет, на этот
раз не к нам, бандиты занимаются своими делами. Напряжение
в подвале ослабевает, мужики начинают посапывать, я
тоже погружаюсь в тяжелый, ой, какой тяжелый сон.

Просыпаться страшнее всего. Словно тебя водой холодной
окатили – я в плену, я в плену, я в плену!!! Минут пять
приходишь в себя, заново привыкаешь к мысли, что пока всё
без изменений – пыль, грязь, страх перед смертью, полная
неизвестность.

Непонятно, то ли ребята спят, то ли уже нет – лежат неподвижно.
Лёва свернулся клубочком, Мамул прикрыл ладонью
лицо, Коля уткнулся головой в стенку. Все лежат. Четыре
мужика на одной раскладушке. Стоит только одному встать и
пойти в туалет (ведро в дальнем углу) – все зашевелятся. Нет,
никто не спал, просто лежали и думали о чём-то своём. Один
за другим идём к ведру, умываемся, пальцем чистим зубы.
Один раз попросили у охранников мыло. Те искренне удивились
– зачем нам мыло? Всё, – мелькнула мысль, – похоронили
уже.

– Мне сегодня дом снился.
– Мне дети.
– Мне тоже дети.
– Лёва, а тебе что снилось? – спрашивает Ник.
– Да что здесь может присниться? Не помню – то ли спал,
то ли дремал, то ли шатался по подвалу да курил.
– Сон, конечно, здесь ещё тот, – разливая чай, философски
замечает Загнойко.
Продолжая философствовать, рассуждает. Ситуация у нас
хреновая, однако мы ещё живы. Поэтому надо предположить,
что мы на космическом корабле, который потерял управление
и несётся в неизвестном направлении. Мы подали «SOS»
и ждём спасения. Главное не паниковать.

– Не паниковать…
– Не паниковать…
– Не паниковать…
Все повторяют эти слова, смотрят в свои кружки с чаем
так пристально, как будто там можно что-то увидеть кроме
чая.


Все молчат, каждый думает о своём. Я думаю о детях. Сашка
экзамены сдаёт, а Мишка ещё маленький – ничего не понимает.
Уехал папа в командировку, и всё.

Молчание нарушает Загнойко:

– Ну, что, космонавты, летим?
– Летим, летим – вздыхает Лёва.
Все начинают пить чай.
Как долго тянется день, и как не хочется, чтобы приходила
ночь. Днём бандиты к нам не приходят, а, значит, и не приносят
дурных вестей. К вечеру охранники выносят помойное
ведро и приносят ужин. Мы шёпотом болтаем о чём попало,
лишь бы не молчать. Рассказываем различные истории из
собственной жизни. Мамул заливает о какой-то Сулико, которая
живёт в Тбилиси и ждёт принца. Он обещает познакомить
Колю с ней, когда мы все после плена поедем к нему домой
в гости.

– Ник, у тебя есть подвал, где хранится вино? – прерываю
вопросом его рассказ о Сулико.
– Конечно, есть.
– Давай, когда к тебе приедем, закроемся там дня на три.
– Да, хоть на неделю.
– А я не пью, – говорит Лёва.
– Будешь виноград есть.
– Коля, есть у тебя виноград?
– Есть, – хихикает Коля, – в Тбилиси всё есть.
Нам кажется, что мы действительно после освобождения
отправимся в Грузию и будем упиваться вином и объедаться
виноградом.

– Коля, Коля, ну, а Сулико?
– Возьмем Сулико с собой в подвал пить вино.
– Ну, это как-то неудобно.
– Тогда пойдём в ресторан.
Так и болтаем весь день.
Когда уже все темы исчерпаны, Мамул говорит:

– Лёва, вот мы все можем объяснить происхождение своих
фамилий, а как ты объясняешь появление своей фамилии
– Зельцер?
Лёва задумывается.

– Слушай, я не знаю, никогда не размышлял на этот счет.
Зельцер и Зельцер. Может быть, она произошла от колбасы…
– Это как? – в один голос спрашиваем мы.
– Ну, колбаса есть такая – «Зельцерская».
Это был конец. Шуметь в подвале нельзя. Мы втроём,
упав на колени, схватились за животы. Смех душил нас,
из глаз лились слёзы. Смотреть друг на друга было нельзя.
Я подымал глаза на Мамула, и тут же на меня накатывался
новый приступ смеха. Загнойко дополз до раскладушки
и от хохота трясся на ней. Сколько мы ржали, сказать
сложно, а когда успокоились, наступило какое-то опустошение.
Сердце заболело, душа заныла. Нервный срыв, что
ли, был?

***

Смотрю на часы – первый час ночи. Хочешь, не хочешь,
а спать надо. Укладываемся на раскладушку – возимся, пристраиваемся,
я натягиваю на голову капюшон. Так удобней,
лампочка в глаза не светит…

Мысль о смерти.

К ней можно привыкнуть

(или как я буду умирать)

Думая об этом, я перестал бояться смерти и всё понял о
своих сокамерниках – кто есть кто.

Чего греха таить, все мы думали о смерти. Каждый думал,
что именно ему удастся избежать старухи с косой в этом сыром
подвале. А если не удастся, то хотя бы уйти в мир иной
без мучений, без пыток, на которые наши мучители были горазды.
Это очень важно, очень…

Чего только стоили кадры, где отстреливали заложникам
пальцы, перерезали горло, отрезали уши, головы… Именно
поэтому я разрабатывал план – пусть это вас не пугает – под
названием «Как я буду умирать».

Я был уверен, да и сейчас тоже, что если продумать ситуацию
до последних мелочей, то когда случится ожидаемое –
всё повторится, как ты задумал. Единственное правило: перед
сном проигрывать её во всех нюансах. Это я почерпнул из
своего же опыта.

Когда я служил в Советской армии, дома у меня остались
молодая жена и ребёнок. Я очень скучал по ним, и в течение
полутора лет, почти каждый вечер перед сном, я представлял,
как после службы отправлюсь домой. Представлял всё до мелочей
– день, второй, месяц, год. И когда пришёл тот счастливый
день дембеля, всё произошло так, как я представлял,
до мельчайших подробностей.

Так и здесь, в плену, я стал себя готовить к смерти.

Приходят бандиты и говорят, что сегодня расстреляют
меня. Хватают, ведут, бьют. И тут, – думалось мне, – я произнесу
краткую но убедительную речь, в которой обращусь
к ним с последней просьбой не убивать меня, как барана на
закладе, а предоставить возможность, пусть это звучит высокопарно,
умереть как мужчине с оружием в руках. Понятно,
что никто не дал бы мне автомат и не стал бы устраивать со
мной игр в «казаки-разбойники». Однако надежда была, что
отказаться посмотреть шоу «Битва гигантов на ножах» они не
смогут. Самовлюбленные бандюганы наверняка согласились
бы полюбоваться собой и выставили бы против меня какогонибудь
громилу. Исход поединка ясен, но – думалось мне –

я хотел бы умереть именно так. Слава Богу, что этого не случилось.


Уверенность моя в том, что события будут развиваться по
этому сценарию, росла с каждым днём. Ложился спать и думал,
думал об этом. Разбирал каждую деталь своего поведения,
оттачивал тональность разговора с бандитами, мысленно
проводил замедленный спарринг с противником. Наверное,
это ужасно, наверное, это какой-то особый вид сумасшествия,
но через несколько месяцев я понял, что если меня поведут
на расстрел, то всё произойдёт так, как я себе представляю.
Пропал элемент неизвестности, я был готов к смерти, и
я перестал её бояться.

Да, смерти такой, как мы себе представляем, для меня
не стало существовать. Она представлялась мне не чем-то
ужасным, что лишает нас всего и ввергает в какую-то бездну,
а спокойным обдуманным шагом, немного изощрённым,
соответственно ситуации, в которой я находился, но
всё же чем-то осязаемым. В то же время было ясно, что эта
небольшая победа, которую я одержал над собой, победив
страх смерти, весьма иллюзорна и может испариться в одно
мгновение, прекрати я ежевечерний тренинг своего воспалённого
мозга.

С завидным упорством я каждый день начинал всё сначала.
Как будто смотрел фильм с известными мне персонажами.
Порой казалось, что мой соперник реально существует.
Будь я художником – смог бы нарисовать его. Так день за
днём протекала эта забавная игра. Она давала мне надежду,
пусть небольшую, что из жизни я уйду так, как хочу я, а не
так, как решат эти ублюдки.

О своём открытии и переходе в новое состояние я не сообщил
ребятам, слишком уж всё это похоже на «белочку» заложника
(когда человек сходит с ума). Я понимал это, поэтому
присматривался к себе со стороны: не веду ли я себя как
придурок. Вроде бы, не вёл.

 

Выгода от моего аутотренинга была очевидна.

Первое и самое главное: исчез страх перед смертью.

Второе: голова вечером занята делом – подготовкой души
к переходу в мир иной, а не глупыми стенаниями о том, какие
мы несчастные и как нам здесь плохо.

Третье: засыпаешь после просмотра «киноленты» мыслей
незаметно, как после специального подсчёта барашков.

Четвёртое: когда я успокоился, мне всё стало ясно о своих
сокамерниках. Я видел их, как на ладони.

Коля Загнойко – мужественный дядька, спокойный, принимающий
происходящее таким, как оно есть. Не склонный
к каким-то радикальным изменениям – пусть всё течет, как
течёт. Другими словами, на всё Воля Божья. Спокойствие и
рассудительность – его второе имя.

Лёва – растерянный маленький человек, нуждающийся
хотя бы в мизерной поддержке для того, чтобы приобрести
силы оставаться в таких нечеловеческих условиях человеком.
Ему это удалось.

Мамул – натура предателя, готового в любой момент продать
друзей и всё, что продаётся, за минутную выгоду. Он не
стал предателем в полном смысле этого слова только потому,
что ситуация повернулась в нашу пользу. Нас выкупили.
Но он готов был стать им, да, по сути дела, стал, показав своё
отношение во время пленения к нам всем и к бандитам. Они
были его братьями в тот период, а не мы. Мы мешали ему, мешали
жить так, как он привык – в атмосфере притворства.
Мы мешали ему в плену называться гордым именем горец,
как звали себя бандиты. И всё же, обращаясь к ним, он не
раз подчёркивал: мы же горцы. Человек-пена, человек-пыль.
Раз – и от его дружбы, любви, доброжелательности ничего не
остаётся. Мамул чем-то похож на своего президента. Тот ест
галстук, понимая, что попал как кур в ощип с Осетией, и наш
сокамерник выщипывал себе бороду, ненавидя нас, потому
что мы не горцы и мешаем ему установить нужную сегодня
связь с бандитами. Да простит меня Господь за столь откровенные
мысли – но что правда, то правда.

Могу с гордостью сказать, что мои друзья по плену это –
Коля Загнойко и Лёва Зельцер.

Подвал № 2

Четвёртого апреля примерно в три часа ночи мы проснулись
от лязганья замков. Кто-то решил нас навестить.

Дверь открылась, и в подвал вошёл бандит по кличке Тудама-
сюдама. Это прозвище он получил за то, что постоянно
вставлял в свой разговор эту только ему понятную фразу. Например:
«Всё будет нормально, тудам-сюдам, и вы на свободе…
» «Шашлык-машлык», «зелень-мелень» и т.п. Я корчиться
от смеха начинал, когда слышал это.

Низкорослый Тудама-сюдама, как всегда, был в маске,
кожаной куртке и с автоматом.

– Так, ребята, сейчас вас перевезём в другой подвал. Предварительно
завяжем глаза. Прошу вас не дёргаться и идти
очень осторожно, чтобы не упасть. Первым пойдёт грузин,
потом хохол, еврей и русский.
Он вынул из кармана повязки, и мы завязали себе глаза.
По одному ребята поднялись наверх. Пришла очередь выходить
мне. Он взял меня под руку, спросил, как зовут. Я сказал.

– Юра, – полушёпотом начал он, – ступеньки не считать,
коридоры руками не трогать и не пытаться что-либо запомнить.
Иначе я тебя как «фсбэшника» первым шлёпну.
Меня кто-то взял за руку и повёл на улицу, предупреждая
о препятствиях. Голос был тихий и спокойный.

– Осторожно – дверь, нагни голову, ступеньки, поворот.
Я шёл и считал ступеньки: первая, вторая, третья… десятая.
Да, подвал был глубокий и с несколькими комнатами. Зачем
я считал ступеньки – не знаю, наверное, из вредности.
В лицо нежно ударил весенний ветерок. Я первый раз за
тридцать дней дышал чистым и свежим воздухом. Хотелось
остановиться и вздохнуть полной грудью, почувствовать весну.
Но правой рукой я уже нащупал дверь автомашины. Забираясь
в салон, я безошибочно определил: «Нива». Через двадцать
минут машина остановилась, и мы вышли. Нас также по
одному отвели в новый подвал.

По сравнению с нашим прошлым жилищем, это был подвал
«люкс», правда, в два раза меньше.

Две кровати были застелены чистым постельным бельём
и накрыты байковыми одеялами. У дальней стены из полок,
которые предназначались для продуктов, хозяин дома
соорудил лежанку. Возле одной из коек стояли стол и обогреватель.
Ближний угол подвала был оборудован под туалет,
цветная занавеска отгораживала эту часть нашего жилища
от спальни. Взяв инициативу в свои руки, я заявил, что
Лёва, как самый маленький, будет спать на верхней полке,
Коля Загнойко на кровати один, и мы с Мамулом вдвоём.
Все дружно согласились, понимая, что Загнойке с его животом
сложно будет разместиться с кем-то рядом на одной
кровати. Хотя ещё несколько часов назад мы спокойно умещались
вчетвером на сломанной раскладушке. Но это было
уже в прошлом. Заняв каждый своё место, мы принялись
молча разглядывать новую тюрьму. Часа через два ребята заснули.


Закрыл глаза и я.

Руки заложил за голову.

Ноги вытянул.

Надо досчитать до тысячи, и тогда чёрные мысли о нашей
судьбе сами собой уйдут, растворятся в подвальной сырости,
а на смену им придут другие – воспоминания или фантазии.
Считаю…


1982 год. Июль. Самый большой портовый город в мире.
Слева залив, справа сопки, дует северный ветер. Жителей
полмиллиона, и ещё неизвестно, сколько прописаны, как
здесь говорят, по порту. Это те люди, кто ходит в море – моряки
и рыбаки.

Такое ощущение, что всё, начиная от мясного магазина
и заканчивая парикмахерской, пропахло рыбой – копчёной,
сырой, жареной. Даже жители этого заполярного города передвигаются
по его улицам как рыбы в большом аквариуме –
медленно, неспешно, поглядывая по сторонам и беззвучно
открывая рты.

Нам с Толстым чуть больше двадцати, жизнь только начинается,
и начинается она на краю земли с четырьмястами рублями
в кармане. Есть ещё два обручальных кольца, которые
можно продать, но это в самом крайнем случае, если, что называется,
припрёт.

Комната, которую мы сняли у старика-пьяницы, находилась
в деревянном двухэтажном доме. Единственное окно
выходило на телевизионную вышку местной студии. Старик
жил один, сын его Костя ходил в море, именно поэтому он не
появлялся дома по шесть месяцев. Деду было скучно, он частенько
заглядывал к нам вечерами, досаждая пьяными разговорами.
По утрам его можно было увидеть лежащим в саду
под деревом. А если погода стояла солнечная, то старичок
раздевался догола, ложился на деревянные подмостки, причинным
местом обратившись к небу, и принимал солнечные
ванны.

– Дядя Вася, мы идём, освободите дорогу или наденьте
штаны.
Дед подпрыгивал, словно вспоминая, что он не один живёт
в доме, натягивал штаны и стыдливо прятался за сараем.
Каждое утром мы выходили в город на поиски работы.
Не спеша обходили контору за конторой, встречаясь с множеством
любопытных и смешных людей. Некоторые нас
принимали за молодых прибалтов, приехавших на Север за
длинным рублём, и заговаривали с нами на эстонском языке.
Другие улыбались, разводя руками, и отказывали в работе. До
обеда мы выматывались так, что еле-еле добирались до кафе,
заказывали отбивные, пиво и молча поглощали всё это в течение
пятнадцати минут.

Рядом с кафе была остановка автобуса номер двенадцать,
который вот уже две недели подряд возил нас после обеда к
«Алёше» – это памятник защитникам Заполярья. Огромный
солдат ростом с девятиэтажный дом держит на руках девочку.
Но дело не в памятнике и не в девочке. Просто памятник находился
на сопке, с которой открывался великолепный вид
на залив. Вдоль берега стояли огромные корабли и маленькие
судёнышки – белые, красные, а рядом с ними портовые
краны. Своими длинными носами они беспрестанно клевали
палубы кораблей. Всё это сопровождалось пронзительными
гудками, словно порт разговаривал, дышал, жил. Мы могли
часами смотреть на это завораживающее движение огромного
организма.

Темнота не приходила, в ясную погоду солнце едва скрывалось
за горизонтом – это полярный день. Только тишина,
сползающая на город, подсказывала нам, что приходит ночь.
Город засыпал.

– Здорово.
– Да…
Обнявшись, мы шли к своему временному жилищу.
– Посмотри, сколько домов и квартир. Неужели нет ни
одной самой маленькой комнатки в этом городе, которая
могла бы стать нашей?
– Где-то есть, наверное, когда-нибудь она отыщется.
Деньги заканчивались. Обручальные кольца продавать
было жалко. Звонить родителям не хотелось. Приближалась
осень. Решили ещё два–три дня потратить на поиски работы,
и если ничего не выйдет, то купить билеты до Одессы или
Анапы. Там тепло, ночевать можно на берегу моря. Здорово,
вечный отдых.

На Юг мы не попали. В газете увидели объявление: «В кукольный
театр требуются молодые актёры». Делать нечего,
решили, что я буду актёром. Три дня потратили на подготовку
к просмотру. Мне пришлось выучить басню, отрывок из
рассказа Василия Шукшина «Сураз» и стихотворение Маяковского,
не помню какое.

И вот этот страшный день настал. В зале собрались все
актёры театра, а перед сценой за столом сидела комиссия.
Главным у них был длинный и худой дядька. Судя по его поведению
и отношению к происходящему вокруг, он мало интересовался
тем, что сейчас начнётся на сцене. Вот он захлопал
в ладоши, и все затихли. Первыми показывались две
девочки примерно моего возраста. Они пели, плясали, рассказывали
басни. Комиссия уныло поглядывала на них, а
длинный, повернувшись к какой-то полной тётке, что-то
шептал ей, жестикулируя правой рукой. Девочки всё спели
и всё рассказали. В зале тишина. Опять же жестом своей тощей
руки главный дал им понять, что всё, они могут сойти со
сцены.

Теперь я. Зачем мне это надо? Ноги ватные, во рту пересохло,
голова словно чугунная. Однако я точно так же, как и
предыдущие актёры, всё рассказал и даже спел.

Запел я ту единственную песню, которую с самого детства
пел без фальшивых нот. Мелодии всех остальных песен я коверкал
до неузнаваемости.

– Чёрный ворон, – выводил я, – что ты вьёшься над моею
головой…
Вижу: Толстый закрыла ладонями лицо и трясёт плечами.
Думаю, буду петь громче. Запел. Толстый спрятала голову за
спинку кресла.

Я должен получить эту работу, восемьдесят рублей не шутка,
– думал я. Запел ещё громче:

– Ты добычи не дождёшься, чёрный ворон, я не твой…
Дальше я слов не знал.
– Достаточно. Принесите ему куклу. Поработайте с ней.
Взял куклу, засунул в неё руки и давай прыгать с ней как
козёл по сцене. Не знаю, сколько прыгал, только Толстый не
выглядывала из-за кресла.

– Достаточно.
Длинный встал и пошёл из зала. Я побрёл к креслу, где
сидел единственный человек на свете, который пережил эти
кошмарные минуты вместе со мной.

Вдруг мимо меня пронёсся какой-то странный молодой
мужчина, в руках он держал то ли тряпку, то ли куклу. Жеманно
подпрыгивая и подмигивая, он скороговоркой, проглатывая
буквы и слоги слов, что-то проговорил мне, но я
всё же понял его. Набор звуков, вырвавшийся из его рта,
означал:

– Ваше дело в шляпе, вы приняты.
Ну что, я актёр. Не знаю, радоваться этому обстоятельству
или ещё испытывать какие-то чувства. Очевидно одно, если
этот чудаковатый парень прав, то я буду получать восемьдесят
рублей в месяц, и, возможно, нам дадут квартиру.

– Как тебе?
– Я не хочу, чтобы ты был актёром.
Вот так всегда. Но отступать некуда, как говорится, за
нами Москва. Да и администратор уже тащил меня в кабинет
к длинному.

– Оклад сто двадцать рублей, через год квартира. А сейчас
напишите автобиографию, и завтра на репетицию. Через неделю
театр уезжает на гастроли в Финляндию, мы вводим вас
в три спектакля, будете играть собачку, гусеницу и за ширмой
водить пень. До свидания.
Вот это поворот!

Сели писать автобиографию, написали и отнесли в приёмную.
«Родился, учился, вырос, женился, сын родился…»
Секретарша прочитала и, словно она профессор филологии,
швырнула мне листок:

– Вы же теперь актёр, опишите свою жизнь более подробно
и, пожалуйста, используйте литературный язык.
«Я родился в прекрасном городе четвёртогого января,
стоял сорокаградусный мороз, и я замерз…» Ерунда какая-то.
Не хочу быть актёром, не хочу всю жизнь играть собачку и водить
за ширмой пень. Автобиографию писать не стал.

– Да ну, её, эту Финляндию, как я тебя оставлю здесь
одну?
– Ну и правильно, я очень рада. Давай искать другую работу.
Обнявшись, мы отправились к «Алёше» – дожидаться
прихода белой ночи, слушать разговор порта и смотреть на
засыпающий город, где в одном из домов должна нас ждать
маленькая, но наша квартирка.

Я нашёл работу этим же летом. Более того, я нашёл две работы.
Одну в Доме пионеров методистом, вторую – дворником
в ЖЭТ № 5. А как вы хотите? Дворник – это человек! Ему
сразу дают служебную квартиру и деньги платят. А Дом пионеров
– это для чистой трудовой книжки.

***

Сон в подвале всегда был чутким. Стоило кому-то перевернуться
на другой бок, как все сразу же просыпались. Я услышал
шаги, приподнял голову и увидел улыбающегося чеченца
лет сорока трёх, державшего в руках кастрюлю. Перед нами
стоял человек, ничем не отличавшийся от наших похитителей.
Он поставил кастрюлю на стол и сел на ступеньки.

– Я принёс вам поесть, – тихо сказал он. – И хочу извиниться
за то, что вам пришлось пережить. Не все чеченцы такие,
как те, что вас захватили, поверьте.
Сказав это, он поднялся по лестнице и вышел.

Несколько минут мы молчали, осмысливая его слова.
Кто он? Почему противопоставил себя нашим захватчикам?
Ответа пока не было.

После месяца скудной пищи еда, которую нам принёс
Лёма – так звали нашего нового охранника – показалась нам
царской. Отварные макароны и сосиски. С этого дня и до самого
освобождения мы больше не испытывали голода. Пища
была однообразной, но в достаточном количестве. Лёма готов
был продать последнюю рубаху, чтобы на вырученные деньги
прокормить нас. Вполне возможно, он так и делал.

Через день у нас появился приёмник, и мы могли весь день
слушать «Радио России» и «Маяк». Чувство, которое охватило
наши души, невозможно описать. Звучание знакомых голосов
ведущих информационных программ заставляло сжиматься
в комок наши сердца. Но теперь мы точно знали – нас
не забыли. Эту связь с внешним миром на свой страх и риск
устроил нам Лёма. И чтобы не подвести его, нам приходилось
прятать приёмник под кровать, когда во дворе дома раздавались
голоса бандитов.

Всего за несколько дней мы узнали о своей судьбе массу
интересного. Например, то, что нас постоянно перевозят с
места на место, и поэтому правоохранительным органам Чечни
сложно выследить похитителей российских журналистов.
В то же время Махашев – министр МВД Чечни – утверждал,
что все мы живы и здоровы. Откуда он знает о нашем состоянии
здоровья и почему так уверен в скором освобождении?
Вопросов было много, а ответов не было вообще. А информация
о том, что с нами встречался Магомед Толбоев, нас просто
повергла в состояние лёгкого шока. Не знаю, может быть,
это святая ложь, и она была необходима для достижения конечной
цели? Может быть, но нам от этого было не легче. В
подвале эта лживая информация казалась нам чудовищной.
Скорей всего, рассуждали мы, Толбоев является посредником,
который пытается убедить российскую сторону в том,
что он в силах решить наш вопрос, но ему что-то или кто-то
мешает.

МОСКВА.
/Корр. «ИТАР-ТАСС»/.

Исполнился ровно месяц с тех пор, как были похищены в
Чечне четверо российских журналистов: корреспондент ИТАРТАСС
Николай Загнойко и сотрудники «Радио России» Юрий
Архипов, Николай Мамулашвили и Лев Зельцер. Вопрос об
их освобождении до сих пор не решён, несмотря на то, что к
этой проблеме подключены как чеченские, так и федеральные
ведомства. Единственное, что о них известно: они живы.
Похищение в Чечне четырёх российских журналистов расценивает
как преступление «с точки зрения норм внутреннего
и международного права» председатель Комиссии по правам
человека при президенте РФ Владимир Карташкин. Отвечая
на вопрос корр. «ИТАР-ТАСС» Константина Прибыткова о том,
как оценивают в Комиссии по правам человека захват и насильственное
удержание в Чечне корреспондентов, он заметил,
что, работая над вопросом освобождения заложников, «с
преступниками надо занимать твёрдую позицию».

Миссия секретаря Совета безопасности Дагестана Магомеда
Толбоева по переговорам с чеченскими полевыми командирами
о судьбе журналистов пока также сталкивается с немалыми
трудностями. Так, 1 апреля его вообще не пустили на территорию
Чечни, объяснив это возможностью покушения на него.
И всё же М.Толбоев надеется, что руководство Чечни будет выполнять
собственные обещания активизировать действия, направленные
на скорейшее освобождение репортёров.

В то же время, по словам первого вице-премьера Чечни
Мовлади Удугова, власти в Грозном делают всё возможное для
розыска похищенных в Чечне месяц назад четырёх российских
журналистов. Об этом он заявил в четверг корр. «ИТАРТАСС
» Шарипу Асуеву. Однако пока он не может сообщить ничего
существенного о том, насколько успешны эти поиски.
Нет у него сведений и о судьбе двух уральских журналистов,
пропавших в Чечне при странных обстоятельствах в середине
марта. В ходе интервью Мовлади Удугов подтвердил, что чеченское
руководство категорически не приемлет попыток выкупить
похищенных людей, рассматривая такой путь как поощрение
бандитизма.

Спикер Госдумы Геннадий Селезнёв заявил в четверг, что
власти Российской Федерации и чеченский президент Аслан
Масхадов должны незамедлительно сделать всё от них зависящее
для освобождения российских журналистов, удерживаемых
в Чечне. По его мнению, «Аслан Масхадов знает
направление, в котором надо искать похищенных журналистов,
однако почему-то не прилагает к этому достаточных
усилий».

Тем временем, молебен об освобождении журналистов
«ИТАР-ТАСС» и «Радио России» был совершён в четверг в храме
Большое Вознесение у Никитских ворот. В первую очередь,
Церковь просила о прощении грехов всем участникам драматических
событий, в том числе, и тем, по чьей злой воле совершилось
это злодеяние, надеясь на их искреннее раскаяние.

Текст записки

«Русские не хотят давать выкуп, однако есть человек,
который может поспособствовать нашему делу.
Поспеши, люди нервничают, грозят осуществить свои
угрозы в отношении ребят».

Тогда мы, естественно, не знали о существовании этой записки.
И ощущение было такое, что из нашей ситуации каждый
старается выжать для себя побольше выгоды. Даже дагестанский
секретарь Совета безопасности делает при помощи
нас свою политическую карьеру. Не удастся выручить нас –
всегда можно списать на нерасторопность Москвы. Если
дело выгорит – героем Дагестана будет наш спаситель, который
сможет историю с журналистами использовать в любой
политической игре. Так думали мы, сидя в подвале и слушая
«Радио России».

Однако если роль секретаря СБ Дагестана в деле нашего
освобождения представлялась нам весьма туманной, то роль
чеченских правоохранительных органов была ясна. Они постоянно
проводили какие-то облавы, операции под названием
«Щит правопорядка». Даже кого-то освобождали.

Как ни странно, мы верили Махашеву, он знал нас в лицо.
Я неоднократно брал у него интервью и во время войны, и
уже после ухода из Чечни федеральных сил. Министр был
всегда приветлив и охотно отвечал на вопросы, предупреждая
в конце разговора, чтобы мы были осторожней и без охраны
не ездили по городу.

Учитывая хорошие отношения с Махашевым, первую информацию
об операции «Щит правопорядка» мы восприняли
оптимистично. Правда, удивляла всегда фраза: «Мы знаем,
ребята живы и здоровы». Откуда ему это известно? Кто
ему сказал, что мы живы? Почему никто не задаст министру
эти вопросы?

И всё же операция проводилась, и нас искали. Правда,
тогда мы ещё не знали, что всё это видимость, изображение
активности. И министр, и президент Чечни прекрасно понимали,
что они никогда не найдут нас, а если и найдут – им нас
не отдадут. Таков закон – мы добыча других чеченцев, и отнять
её можно только силой. А зачем убивать друг друга из-за
каких-то журналистов?

Недели через три Масхадов сам заявил по местному телевидению
– об этом мы узнали от наших охранников – что он
знает, где мы. Но сделать ничего не может, так как журналистов,
то есть нас, держат те люди, с которыми он, президент,
два года сидел в окопах.

Вот и всё. Официальный путь освобождения отпал. Остался
выкуп или обмен.

Уже был конец апреля, и чувствовалось, что на улице тепло.
Изредка, когда все спали, я поднимался по ступенькам и
наслаждался сквозь щели в двери запахом разнотравья – принюхивался
и прислушивался. По двору ходили женщины,
дети, мужчины чем-то занимались по хозяйству и разговаривали
по – чеченски. Даже с моим знанием языка несложно
было догадаться, что часто разговор вёлся о нас. Обрывки
фраз были примерно такими: «… уже больше месяца держим
», «…обещали по две тысячи» или «…сколько же можно,
уже кормить нечем».

Люди в этот дом приходили, уходили, по вечерам подъезжали
машины. Судя по работе двигателей, это были «уазики
». Гости засиживались подолгу, о чём-то говорили, но разобрать
было невозможно. Изредка проскакивали фразы о
МВД, о каком-то отряде и командире. Судя по всему, мы находились
в плену у какой-то официальной структуры, которая
тоже участвовала в операции «Щит правопорядка». Выезжая
на операцию, наш отряд обследовал именно тот район,
где были мы, и никто другой не мог случайно наткнуться на
нас. Если кто случайно и появлялся в этом секторе, охрана
популярно объясняла, что здесь всё проверено, а они сидят у
своих родственников.

Но слухами земля полнится. И однажды я стал свидетелем
интересного разговора, который окончательно убедил нас в
том, что если не вся Чечня знает, где нас держат, то, во всяком
случае, добрая половина.

– Эй, – раздался однажды во дворе звонкий женский голос,
– привет, Руслан. Ты всё ещё охраняешь российских
джигитов?
– Приходится, а ты откуда знаешь?

– Ха-ха, – прыснула женщина, – это ты здесь сидишь и
ничего не знаешь. Об этом все говорят. Даже завидуют вам.
Надо было нам их взять, а то вы их долго держите.
– Вопрос сложный, требует времени.
Вот это да! – подумал я и спустился к ребятам.
Вывод был сделан моментально. Все знают, где мы, кроме
тех, кто должен бы знать.

Время шло, понемногу мы узнавали всё больше и больше
о похитителях, о хозяине, который нас кормил. Из обрывков
фраз, брошенных случайно то бандитами, то женщинами
во дворе, нам стало ясно: боевики привезли нас в
семью, которая по каким-то причинам оказалась в немилости
у существующей власти. Видимо, хозяин нашего жилища
в своё время сотрудничал с федеральным центром.
Сценарий в таком случае прост: Лёма не имеет возможности
уехать из Чечни, как-никак на руках несколько детей,
и бандиты под страхом смерти добиваются от отца семейства
клятвы на Коране, что он до конца своей жизни будет
сотрудничать с новой властью во имя великой Ичкерии и
своего народа.

И началось. Было у нашего вынужденного хозяина двадцать
овец – в течение месяца боевики всех съели. Это плата за
измену своему народу, – говорили они. Понадобилось бандитам
десять автоматов, и продал наш Лёма последнюю корову.
Привезли заложников – Лёма их содержит, так как дал клятву
во всём помогать новой власти. И не важно, что помощь такая
– преступление. Дети, жена, родственники – что ни сделаешь
ради них! В такую ситуацию попал Лёма, и мы в этом
убедились чуть позже.

Как-то утром мы проснулись от женского крика. Мать
Лёмы – а то, что это была его мать, сомнений не вызывает –
устроила грандиозный скандал с криками на всю округу по
поводу того, что ей уже почти два месяца приходится кормить
на скудные гроши четырёх русских мужиков.

– Увозите их куда угодно, – кричала она, – я больше не
могу!
А куда могли нас увезти бандиты? Только в горы, в пещеры
и ямы. Мы приуныли, слушая женские вопли. Она кричала
так громко, что, казалось, её слышит вся Чечня:

– Я забираю невестку, пусть сын сам разбирается со своими
проблемами! Если он мужчина, он должен сказать своё
слово!
Она ещё долго кричала, обвиняя во всём Лёма. Потом собралась
и уехала с невесткой к родственникам, оставив Лёме
трёх детей. Но даже в этой ситуации Лёма, заходя к нам, правда,
уже в маске, продолжал извиняться и твердил, что он сделает
всё, чтобы нас не перевезли в другое место.

Он сдержал слово, и мы продолжали ждать своего освобождения
в этом подвале.

Москва.
«ИНТЕРФАКС».

21 мая истекает срок, отведённый на выплату выкупа за
корреспондентов «ИТАР-ТАСС» Николая Загнойко, «Радио России
» Юрия Архипова, Николая Мамулашвили, а также инженера
космической связи Льва Зельцера, захваченных 4 марта
в заложники в Чечне.

В интервью газете «Коммерсант-Daily» в среду единственный
из журналистов, встречавшийся с захваченными, корреспондент
телепрограммы «Взгляд» Ильяс Богатырёв сообщил,
что террористы угрожают расстрелять заложников, требуя за
их освобождение выкуп. По его мнению, террористы настроены
серьёзно и действительно могут пойти на крайнюю меру,
если не выполнить их условий.


Новое жилище

и неожиданная встреча

10 мая. День как день. Для нас. Более чем за два месяца
нахождения в подвале ночь и день странным образом переворачиваются.
Когда все нормальные люди спят, ты бодрствуешь,
а когда все уже выспались – ты засыпаешь. С этим ничего
нельзя сделать, с этим надо смириться и жить по законам
совы. Может быть, в таких экстремальных условиях начинают
действовать защитные функции организма. Бандиты ведь
никогда не приходили днём, они появлялись только ночью.
И ты должен быть готов ко всему, а какая готовность, если организм
спит?

10 мая. Ночь как ночь. Для нас. Разговариваем шёпотом и
ждём, как ждали все прошедшие ночи, гостей. Любое появление
бандитов – это новый этап в нашей жизни. Хороший
или плохой, но новый. Точку в этой трагической истории уже
пора было ставить. Мы многое поняли, узнали друг друга так,
как ни одна мать не может знать своего ребёнка. Наговорились
с дьяволом и Богом и перестали бояться и того, и другого.
Нужна точка.

Внимание! К нам гости, – эта фраза звучала всегда, когда
ночью открывалась дверь подвала.

Тудама-сюдама появился перед нами в маске и с автоматом.
Пальцем показал на Колю Загнойко и на меня:

– Собирайтесь, пойдёте со мной на встречу с московским
представителем. Вещи можете не брать. Глаза завяжем.
Мы встали, завязали себе глаза, практически готовые уже
на всё, и поднялись в комнату того же дома, где нас держали.
Сели на какой-то стол и стали ждать. Минут через десять вошёл
Тудама-сюдама, ведя под руку человека с завязанными
глазами.

Боже мой! Боже мой! – крутилось у меня в голове. – Как
он попал сюда, как нашёл нас? – Если бы мне в эти минуты
надо было что-то говорить, я бы не смог. Язык, что называется,
прилип к нёбу, дар речи пропал. У меня было две минуты,
чтобы прийти в себя. Ошибки быть не могло – это Ильс Богатырёв,
корреспондент программы «Взгляд».

Я познакомился с ним в Грозном в мае 1996 года, когда
режиссер их программы Сергей Холодный вытаскивал Ильяса
из чеченского плена. Тогда боевики взяли его за то, что
«Взгляд» неправильно, по их мнению, рассказал о каком-то
событии. И к этому событию был причастен Ильяс.

В этот день в Грозном было мало работы, и я уже с пятнадцати
часов слонялся по гостинице в надежде, что на меня
свалится сенсационная информация. Так и случилось.

Дверь гостиницы открылась, вошёл Холодный, за ним
Ильяс и оператор. Я мог первым передать, что корреспондент
«Взгляда» освобождён. Однако ребята попросили не давать
этот материал в эфир, сославшись на то, что это эксклюзив
«Взгляда». Я был не в обиде на них – работа есть работа.
И всё же мы разговаривали с Ильсом около получаса. Он был
сдержан, даже замкнут и неохотно отвечал на вопросы.

И вот теперь он стоял здесь, держа в руках камеру. Он пришёл
к бандитам снимать нас для своей программы. Бандитам
это было необходимо для того, чтобы в очередной раз взбудоражить
общественное мнение и доказать, что мы живы.
Ильясу мы были нужны как сенсация. Несмотря на всё это,
мы были рады такой встрече.

– У вас пять минут, – сказал Тудама-сюдама. – Никаких
вопросов. Только обращение.
Спасите наши души! Спасите наши души! – как неудобно
было просить об этом.

Ильяс попытался задать какой-то вопрос, по-моему, он
касался нашего ужина, но Тудама-сюдама оборвал его и остановил
съёмку. Ильяса увели. Уходя, он сказал, чтобы мы держались,
всё идёт по плану. Это были слова поддержки. На самом
деле, он вряд ли мог знать, как идут дела.

Этой ночью нас ждал ещё один сюрприз. Бандиты решили
оставить нас в этой комнате. Она была просторная, светлая,
в центре стоял диван, на котором все оставшиеся дни
спали я и Лёва. Два Коли расположились на матрасах. В этот
же день хозяин перестирал нам всю одежду и принёс много
воды для того, чтобы мы могли помыться. Готовят к освобождению,
– решили мы.

До утра мы рассуждали о том, как Ильясу удалось пробраться
к нам. И что положительного в нашу ситуацию привнесёт
появление на экране двух замученных узников.

«Коммерсант-Daily»
DATE: 17.5.1997

У ЗАЛОЖНИКОВ ЛУЧШЕ НЕ БРАТЬ ИНТЕРВЬЮ

Министр внутренних дел Чечни Казбек Махашев заявил
на пресс-конференции в Грозном, что в случае продолжения
кем-либо из журналистов прямых контактов с бандитами,
органы правопорядка республики будут вынуждены задерживать
их и снимать показания. Так, по сообщению «ИТАРТАСС
», Махашев прокомментировал показанную в пятницу
по ОРТ беседу с похищенными в Чечне корреспондентами
российских СМИ Николаем Загнойко («ИТАР-ТАСС») и Юрием
Архиповым («Радио России»).

Видеть заложников на телеэкране – шок для всякого нормального,
эмоционально развитого человека. Когда «по ящику
» показывают сотни захваченных в Будённовске плачущих
женщин и детей, под дулами автоматов молящих с экрана о
помощи, а вы ничем им помочь не можете, поскольку борьба
с терроризмом предполагает не эмоциональное соучастие, а
высокопрофессиональные действия спецслужб, то единственно
возможная реакция – потянуться за валидолом. Именно
прямая трансляция из будённовской больницы оправдала
прошлым летом в глазах общественности Виктора Черномырдина,
вступившего в диалог с Шамилем Басаевым.

Премьер-министр принял тогда совершенно человеческое,
всем понятное решение: у него была возможность действовать,
и он действовал. У телезрителей такой возможности не
было, и, глядя на лица будённовских заложников, вряд ли
кто-то из них холодно рассуждал, может ли уважающий себя
государственный деятель вести переговоры с бандитами. До
сих пор, правда, не ясно, чему больше способствовала прошлогодняя
трансляция – успешному освобождению людей
или славе Шамиля Басаева.

Чеченский министр Казбек Махашев расценивает действия
корреспондента «Взгляда» Ильяса Богатырёва, который
попал к находящимся в заточении российским журналистам,
как посредническую миссию, которая «вольно или
невольно способствует похитителям людей в реализации преступных
замыслов». Заявление Махашева кажется вполне
обоснованным. Публичный показ страдающих в плену людей
действительно на руку похитителям, поскольку он оказывает
эмоциональное давление. Правда, не на тех, от кого реально
зависит освобождение журналистов.

Напрашивающиеся в таком случае вопросы, например, о
том, как же вверенное Махашеву ведомство, круглосуточно,
по его словам, ведущее розыск семерых пленных российских
журналистов, никак не может достичь результатов, в то время,
как корреспонденту Богатырёву удалось поговорить с двумя
из них, никто уже не задаёт. Ведь у большинства телезрителей
свежо в памяти интервью Елены Масюк с Шамилем
Басаевым, когда того усиленно разыскивали российские спецслужбы.


Любому ясно, что связанные с похищениями журналистов
действия спецслужб – это игра, ведущаяся по своим правилам.
Но, становясь невольным свидетелем, а, значит, в какой-
то степени участником этой игры, зритель оказывается в
дурацком положении. Средства массовой информации, считающие
трансляцию трагедий своим профессиональным догом,
постепенно приучают зрителей к нечувствительности.
При постоянном столкновении с чужими страданиями, которым
нет возможности помочь, нечувствительность вырабатывается
неизбежно – действует рефлекс самозащиты.

С профессиональной точки зрения действия Ильяса Богатырёва
более чем успешны: ему удалось показать то, чего не
удалось показать никому. С этической – сомнительны. Ведь
трансляция беседы с пленными журналистами, уже два с половиной
месяца ждущими освобождения, никакого реального
облегчения их участи не предполагает.

Мысли

Где мы?

С самого первого дня захвата нас мучил вопрос: в каком
районе Чечни мы находимся? Первое предположение было
высказано мной ещё четвёртого марта, когда бандиты продержали
нас возле какой-то нефтяной вышки почти полночи,
потом, усадив в «Жигули», привезли в первый подвал.

Пока мы кого-то ждали, по ландшафту местности успели
догадаться, что находимся недалеко от Грозного, по дороге в
сторону Ингушетии. Я шепнул тогда об этом Коле Загнойко,
он скептически отнёсся к моей догадке. Но я был уверен:
подобного ландшафта поблизости от города больше нет.
Мы именно там, где я думаю.

Второй раз о своём местонахождении мы узнали из выпусков
новостей то ли «Радио России», то ли радиостанции
«Маяк». Ведущий сообщил, что российские журналисты
удерживаются в Аргуне. Это село находится по направлению
в сторону Дагестана. Я рассуждал: за двадцать минут от нефтяных
вышек мы никак не могли пересечь город и оказаться
в Аргуне. Значит, мы не в этом селе. А где?

Я предполагал, что наша тюрьма находится в пригороде
Грозного, но хотелось знать точнее. Этот вопрос не давал
покоя. Правильность моих мыслей подтвердили самолёты,
которые каждый день летали над нами, и по гулу двигателя
было ясно, что крылатая машина набирает высоту, а не совершает
посадку. Если бы нас держали в Аргуне, мы бы никогда
не услышали взлёт самолёта. А тот, кто хотя бы несколько раз
летал в Грозный, знает, что аэропорт имени Шейха Мансура
принимает все самолёты со стороны Ингушетии, и взлёт они
производят в сторону этой республики. Вывод напрашивался
сам собой: мы где-то недалеко от Грозного.

В то же время все понимали – эти рассуждения могут
быть ошибочными. Мало ли что произошло за время нашего
плена. Изменилась роза ветров, Масхадов издал указ о том,
чтобы все самолёты взлетали не так, как при Завгаеве. Одним
словом нужны были другие доказательства. И я их получил.
С этим аргументом никто спорить не стал.

Как всегда, я проснулся первым. Лёва, свернувшись калачиком,
посапывал, а два Коли, развалившись настолько,
насколько было возможно, храпели, досматривая свои сны.
В этом было что-то домашнее, и совсем не хотелось думать о
том, что мы в каком-то плену, у бандитов, и в любой момент
кто-то может нажать на курок…

Надо приготовить чай. Мы любили по утрам пить чай –
это напоминало о доме. Я встал, размялся, сделал несколько
приседаний и понял, что былая физическая форма медленно,
но уверенно покидает меня. Через десять минут чай был готов.
Мужики продолжали похрапывать. Я очень тихо включил
радио и стал слушать новости. О нас не говорили, но одна
информация привлекла моё внимание.

Сегодня в Грозном проходят выборы мэра города, – сообщил
мне голос диктора. На этот пост претендуют десять кандидатов,
и в том числе Лече Дудаев, племянник самого Дудаева.
Я тоже был знаком с ним, приходилось беседовать раза
два. Значит так, – думал я, – сегодня все пойдут на выборы,
и вряд ли кто осмелится не сделать этого. Всё-таки новую
власть выбирают, и игнорировать подобное событие – себе
дороже.

Я пил чай и размышлял о чём-то своём. Наверное, думал
о детях. Старший оканчивал школу, и ему предстояло поступать
в университет, а младший перешёл в четвёртый класс.
Старшему явно не до экзаменов – это точно.

Вдруг дверь скрипнула, и на пороге появился Лёма. Он,
как всегда, утром пришёл освободить наше ведро и принёс
завтрак. Поздоровавшись, Лёма прошёл в угол, который служил
туалетом, взял ведро и вышел на улицу. Я посмотрел на
часы, было уже 9.30. Вернулся Лёма с кастрюлей еды и поставил
её на стол.

– Сегодня одна лапша, жена ушла, знаешь, да?
– Знаю, Лёма, не расстраивайся и не напрягайся по поводу
еды. Один раз в день – это нормально. Чай есть.
– Нет, это неправильно.
И вдруг меня осенила, как мне показалась, гениальная
мысль. Я уже готов был задать вопрос, но вдруг понял, что
этого делать нельзя, во всяком случае, с Лёмой. На моё счастье
в комнату вошёл охранник, чтобы проверить, всё ли в порядке.
И я не выдержал.

– Ребята, – начал я, – сегодня у вас выборы мэра Грозного
и баллотируются около десяти человек. Но самый достойный
– Лече Дудаев. Вы-то проголосовали?
Я замер, ожидая ответа. Сердце билось в груди, как сумасшедшее.


– Да, – чуть ли не хором ответили мне чеченцы, – мы с
утра сходили и проголосовали.
– И за кого? – продолжал диалог я.
– За Лече, конечно. Он родственник Дудаева, и у него авторитет.
– Да, – кивал я, отхлебывая из стакана чай.
Мои собеседники, ничего не подозревая, направились к
выходу. Для них это был обыкновенный разговор, который не
содержал, практически, никакой информации. Дверь закрылась.
И словно по команде все ребята проснулись, устремив
взгляды на меня. Моя улыбка была ослепительной, а лицо
сияло настолько, что Коля Мамулашвили бросил фразу:

– У тебя от рожи, как от зеркала, солнечные зайчики по
стенам прыгают, хоть брейся.
– Вы что, не спали и слышали разговор?
– Конечно.
– И что вы поняли?
– Что ты какую-то гадость у них выспрашивал.
– Конечно, – говорю я, – они ходили на выборы мэра города.
А это значит, что мы...
– Мы в Грозном, – зашептали мужики, – вот это да, как
же они проболтались?
– Проболтались.
Эта информация нужна нам была лишь для того, чтобы на
случай побега знать, куда бежать и не носиться по кругу, как
заговорённые. Теперь мы точно знали – нас держат в пригороде
Грозного и, скорей всего, в Молсовхозе. Мы долго ещё
шёпотом обсуждали, как мне удалось вытянуть эту информацию
из наших охранников.

– Случай, – говорю я, – экспромт.
А дня через два мы решили проверить Лёму и спросили у
него, что называется, в лоб.

– Лёма, – говорит Коля, – скажи, где нас держат? Мы же
всё равно никуда не собираемся бежать. Скажи, просто интересно.
Лёма подумал, сел на корточки, как садятся все чеченцы,
когда им нечего делать или когда они чем-то озабочены, и
произнёс:

– В Аргуне вас держат, в Аргуне.
Боялся Лёма, боялся и бандитов, и нас боялся. Мы-то,
если удастся, уйдём и больше не появимся, а он останется,
останется один против всей банды. Убьют его, жену и детей
– даже глазом не моргнут. Они это могут. Мы на него не
обиделись.

***

Время шло. Со дня на день мы ждали своего освобождения.
Политическая ситуация складывалась вполне благоприятно.
Свободу, к которой Чечня так стремилась, у республики
никто не собирался отбирать. Чеченские делегации постоянно
ездили по различным регионам России, заключая договоры
о взаимовыгодном сотрудничестве.

Теперь, казалось нам, наша смерть была невыгодна как
Москве, так и Грозному. Масхадов побывал в Кремле, встречался
с нашими родственниками, обещал президенту России
решить судьбу четырёх журналистов положительно. Это
были, конечно, просто слова, но они положительно влияли
на тот политический климат, который сложился и вокруг нашего
захвата, и вокруг взаимоотношений между Москвой и
Грозным.

Одним словом, мы ждали, надеясь, что очередная ночь
или день не преподнесут нам сюрпризов. Конечно, мы переживали,
когда чеченскую делегацию российские таможенники
не выпустили за границу, когда самолёт вице-президента
Чечни Вахи Арсанова российские МИГи вынудили сесть, сорвав
тем самым его визит в одну из исламских стран. Но все
эти конфликты решались политическими методами, и Чечня,
в принципе, была довольна тем, как развиваются события
во взаимоотношениях с Россией. Пожалуй, мы были той
единственной занозой, которую никак политхирурги не могли
вытащить из тела взаимоотношений Москвы и Грозного.

И кто же мог подумать, что бандам, действующим на территории
Ичкерии, совершенно наплевать на то, как их республика
будет выглядеть в глазах мировой общественности,
как их президент, всенародно избранный, публично будет терять
авторитет, демонстрируя всему миру своё бессилие в наведении
порядка в республике.

Похищение людей превращалось в доходный бизнес.
Формировались всё новые и новые бандитские группировки,
вынашивающие планы по захвату заложников. Чечня уже
тогда превратилась в очаг терроризма, и как гниющая рана
доставляла боль всей России. А Москва сжимала зубы и повторяла,
словно в бреду: авось рассосётся, авось рассосётся.
Не рассосалось.

Разбудил меня в эту ночь тревожный шёпот Коли Загнойко.
Открыв глаза, я увидел его стоящим перед собой на коленях
и прижимающим к уху радиоприёмник. Губы его шевелились,
беззвучно повторяя фразы ведущего новостей. Первое
слово, которое он произнёс, было «кошмар». Сев ко мне на
диван и положив приёмник на колени, примерно минуту он
молчал. Я видел, что услышанная им информация сродни
эпидемии, ядерному взрыву, какой-то страшной катастрофе.
И тут он выдавил из себя:

– Сегодня бандиты похитили группу НТВ с Еленой
Масюк.
Пауза, мхатовская, что называется. Нет – вечная…

Наше состояние словами передать невозможно. И я не
буду этого делать. Весь день мы молчали, вслушиваясь в выпуски
новостей. Руководство НТВ, в отличие от нашего, заявило
сразу, что компания готова заплатить любые деньги за
свободу своих журналистов, и что оно пойдёт на переговоры
с кем угодно.

Мы выдвинули версию. За нас выкуп давать не хотят.
Следовательно, бандиты решили усилить давление на Москву
и взять в заложники ещё одну группу. Если это так, то сидеть
нам ещё месяца три, то есть до осени. Вспомнился первый
подвал. Когда Коля уезжал для телефонного разговора
с Игнатенко, бандиты прямо ему сказали: если выкуп за вас
не дадут, будем отлавливать журналистов, сажать в ямы и держать
до тех пор, пока не получим деньги. Было похоже, что
они приступили к реализации этого плана. Да, война и деньги.
Для кого война, для кого мать родная.

Я лёг на диван, закрыл глаза и вспомнил историю, которую
мне рассказал друг Альви, когда мы в 1996 году мотались
с ним по горам.

Для кого война,

а для кого мать родная

Ранним утром на окраине аула горел дом. Впрочем, домом
этот сарай было назвать сложно. Там жил хромой Ваха, и
поэтому пол-аула, человек пятьдесят, сбежались посмотреть,
как этот вечно досаждавший подозрительностью и намёками
на свою связь с боевиками старик выкрутится из сложившегося
положения.

Люди не собирались помогать Вахе, однако проявляли
свойственную этой нации активность. Подбегали к горящему
дому, кричали, падали на колени и молили Аллаха о милости.
Но кричи – не кричи, воплями не поможешь – дом сгорит
дотла, пусть даже на него выльют всю воду, которая есть
в ауле. Так что хор женских голосов и реки слёз были адресованы,
скорей всего, Вахе: уйди, мол, от тебя одни беды. Все
прекрасно знали, что он по ночам принимает у себя боевиков.
Именно поэтому, считали сельчане, бомба угодила в его
дом. Правда, взрыва никто не слышал – так, отдалённые раскаты.
Да и сложно представить, что правительственные войска
вычислили это гнездо.

Рядом с пожарищем стояли три моджахеда. Стояли на коленях,
вознося руки к небу. На них никто не обращал внимание,
но странность ситуации была очевидна: моджахеды перед домом
Вахи и на коленях!? Они должны были уйти. Что
там, в горящем доме? Дети, жены? Да пусть они горят синим
пламенем. Аллах позволяет бежать и трусить, есть свинину,
если грозит опасность или смерть. Однако они стояли и стояли,
словно заколдованные. А Ваха бегал, бил себя по голове
кулаками, выкрикивая:

– Жим-жим, жим-жим!
Видимо, он вспомнил притчу о том, как в этих местах
много лет назад в засушливый год дети просто-напросто гибли
от жары и жажды. Тогда одна вдова выбежала в поле, упала
на колени и стала умолять Аллаха дать людям воды. Аллах
услышал её мольбу и открыл источник, который начал бить
так, что затопил всю округу. Женщина напоила детей и стала
опять умолять Аллаха о помощи. Она подняла руки к небу и
кричала, что было сил:

– Жим-жим, жим-жим!
Это означало «меньше, меньше».
Источник затих, и все жители округи были спасены. Однако
никто не узнал, кому они этим обязаны. И когда женщина,
забыв об обычае, вышла в город с открытым лицом, её
забросали камнями.

Моджахеды исчезли внезапно. А Ваха всё стоял на коленях,
склонив голову и посыпая её пеплом. Его дни были сочтены.
Люди, которые приходили к нему по ночам, никогда
не простят хромому потерю дома.

***

Небольшая группировка боевиков разбивала свой лагерь
в двух километрах от аула. Рядом – выгодно: продукты всегда
можно достать без проблем, раненых спрятать, прикрыться от
бомбовых ударов живым щитом из жителей деревни. Да и вообще,
сбросив камуфляж, легко превратиться в мирного пастуха.


Всё шло по плану. Землянки были почти готовы, и со
дня на день Мухаммед, командир небольшого отряда, ждал
пополнения – специально обученных взрывников и «путешественников
», тех, кто будет бродить по аулам и набирать
молодых для обучения в лагере подрывному делу. Денег за
установку мин мальчишки берут мало, эффект же огромный.
И увесистого мешка «зелени», который ему обещали
передать вчера из центра, должно хватить месяца на три. Так
что, размышлял командир, конец лета и начало осени у правительственных
войск будут трудные. Главное, чтобы гонец
добрался живым и невредимым. А то прошлый месяц так и
не дождались. Говорят, сбежал тот гонец. Ещё бы, с такой
ношей и Мухаммед попытался бы уйти. Удастся, не удастся,
а рискнул бы.

Расположившись у своей землянки, Мухаммед затянулся
травкой и углубился в размышления, изредка поглядывая,
как хозработники отряда, никчёмные люди, приступали
к подготовке ужина.

Сколько балласта таскаем за собой, – думал командир, –
надо аулы перетягивать на свою сторону, а то никого не найдёшь,
когда входишь в деревню. Одни старики. Ну, да ладно,
куда деваться, сами всех перепугали.

Растянувшись на траве, Мухаммед начал обдумывать свои
финансовые возможности. Сорок человек – это мобильная
группа, отъявленные головорезы, всю войну с ним прошли.
Теперь они перестанут роптать, день зарплаты близок, их не
забыли. Авторитет старого командира вновь взлетит. Даже
письменные приказы прислать обещали о награждении.
А могли и опоздать. Добрая половина боевиков готова была
уйти из отряда. Мало того, перекрошили бы со злости остальных
да и часть аула, списав всё на операцию спецназа. Но теперь
расстраиваться нечего, все успокоились. Деньжищи-то
вон какие – «зелёные»! Других не хотят брать. Главное, чтобы
гонец добрался.


Мухаммед сделал глубокую затяжку. Ещё проблема: взрывники
бы не узнали, какие мобильная группа деньги получает,
а то бунта не избежать. Хотя их всего десять человек, поэтому
вряд ли они дёрнутся, даже если поймут, что мало получают.

Десять «путешественников» – эти вообще будут молчать,
они готовы за копейки вербовать мальчишек. Сами мальчики,
которые будут обучаться в его лагере – двенадцать человек.
Хозлюди – восемь никчёмных человек, ну, и, конечно, я…

Мухаммед закашлялся, так как живо представил, что будет
с ним, если кто-то узнает, сколько он берёт в месяц. Итого,
– сплюнул он, – восемьдесят один человек. А это выходит
сто пятьдесят тысяч долларов. Отлично! Отлично! Что может
парализовать действие отряда? Да ничего. Основная задача
теперь – правильно организовать получение денег. Ай, шайтан!
Тьфу, – опять сплюнул вязкую слюну командир, – нет,
главное – гонец. Пусть сначала появится в лагере. А потом
делить, делить и ещё раз делить. Правильно, по-честному –
так, чтобы шакал носом не повёл, волк запаха обмана не почувствовал…


Каждая группа имеет свой день зарплаты, и каждый боевик
знает свою сумму, знает, что больше денег не будет, но и
меньше тоже. Из рук командира получают только члены мобильной
группы. Все остальные подвергаются воспитательному
процессу с демократическим уклоном. В комнату вываливается
куча баксов, они лежат там дня четыре. Их не охраняют,
и каждый день люди из той или иной группы заходят туда по
очереди в течение дня и берут столько, сколько положено.
Не дай Аллах, возьмешь больше… Некоторые пробовали, однако
это не принесло им счастья, как, впрочем, и тем, кто не
брал лишнего. Сколько же лежит их белобрысых, чернявых,
раскосых, курносых и горбоносых в этой Аллахом забытой
земле?! И всё из-за этих хрустящих, хрустящих, хрустящих…

Мухаммед засыпал. Глубокий и спокойный сон был редкостью,
и поэтому организм не сопротивлялся. Лагерь боевиков
тоже затих, и лишь редкий бубнёж из землянок выдавал
присутствие людей где-то под землёй. Мухаммеда никто
не искал – знали, что он спит, где хочет, но в нужный момент
проснётся и встретит гонца с долгожданным мешком из центра.
Так было всегда. Правда, последнее время деньги задерживали,
а на войне подобное чревато тем, что просто не успеешь
их получить. Именно это обстоятельство и не нравилось
взрывникам. Да и всё чаще было обидно рисковать жизнью за
сотню долларов, которые они получали здесь.

Похоже, что в эту ночь в лагере мало кто спал, будоражило
ожидание денег. Лёма тоже ворочался с боку на бок, пытаясь
заснуть. Когда стало ясно, что это ему не под силу, он
ткнул храпевшего Анзора в зад и позвал его на улицу выкурить
по сигарете. Тяжело вздохнув, Лёма шёпотом спросил у
медлительного Анзора, помнит ли он, как до войны их бригада
ездила на заработки строить кошары. И, не дожидаясь ответа,
с явной ностальгией по тем временам стал вспоминать.

Тогда деньги выплачивали строго – пятьдесят процентов
до работы и пятьдесят после. Ха! Попробуй, не заплати какой-
нибудь директор! Закон был строг, но справедлив. Если
возникали проблемы, всё решалось и без шариата. А сейчас?
По вере вроде бы всё правильно, но обман на каждом шагу.
Работы, правда, тогда было много, но и деньги какие! Возвращаясь
домой, к семье, чувствовал себя человеком. Везёшь
кучу подарков жене, детям, тёще, сёстрам, братьям. Неделю
в ауле разговоры не прекращаются, в дом ходят как в музей –
посмотреть на подарки. Целый месяц уважение, почёт и любовь.
Три-четыре года поездил на заработки и новый дом построил.
Так было. И кого шайтан дёрнул… Да знаем, кого. Вот
теперь попробуй вспомнить все тайники, где ты прячешь эти
«зелёные». А если, не дай Аллах, как с Альви произойдёт?

– А ты мне скажи, где твои тайники, – хихикнул Анзор, –
а я тебе про свои расскажу… Хотя я с тобой согласен. У меня племянник
в то время в город уехал, за один год дом построил.
– А сосед наш, – подхватил Лёма, – и сам зарабатывал, и
всю родню устроил. Никто не прятал кубышки по лесам. Думали
же, как лучше – быстро заработаем большие деньги и
на отдых… а они видишь, как, кровавые-то, тянут и тянут к
себе в землю. Мне даже сны снятся, – перешёл на совсем еле
слышный шёпот Лёма, – как мы торгуем головами тех солдат,
помнишь, что у театра в девяносто шестом оставили. Базар и
головы, головы. Глазами хлопают, губами шевелят. А покупатели
всё не берут их, только деньги пересчитывают и ухмыляются
странно, как шайтаны.
– Аллах с тобой, чего болтаешь. У тебя от войны совсем
голова дурная стала. Ты послушай, что-то гудит. Наверное,
разведгруппа рядом.
– Нет, – поёжился Лёма, – это артобстрел.
Курильщики замолчали. Каждый из них вспомнил семью.


***

Мухаммед спал крепко. Ему даже ничего не снилось.
Однако стоило часовым подать сигнал, что замечено движение
с севера, сон словно рукой сняло. До первого поста
– метров триста – командир, хоть и почти вслепую, добрался
быстро. Он трижды ку-ку-кнул, и с дерева ловко и
бесшумно, словно обезьяна, скользнула тень. Обменявшись
несколькими фразами, боевики спрятались за деревьями.
Радости Мухаммеда не было конца, он то и дело обнимал
гонца с тяжёлым мешком за плечами. Не человека прижимал
к себе полевой командир, рука чувствовала ту власть,
которая исходила от заплечной ноши гонца. Теперь уж точно
всё. Проблемы решены.


***

Не дожидаясь рассвета, Мухаммед, гонец и два охранника
отправились к казначею, чтобы пересчитать и оставить у
него деньги. На этот раз таким местом был малоприметный
дом, хозяином которого являлся казначей. Инструктаж давать
было излишне, все знали, что надо делать. Огромный
мешок спрятали в чулане и закрыли на замок. В эту ночь и
охранники, и казначей должны были находиться вне дома.
Таковы правила.

Назад Мухаммед шёл один, размышляя об удачной операции,
о радости, которая завтра охватит отряд, когда весть
о гонце разнесётся среди боевиков. В такие дни они воюют
ожесточённей, победа за победой пробуждает в их душах звериный
инстинкт. Мобильная группа становится неуловимой,
даже мальчишки расставляют фугасы с выдумкой и особой
заковыркой.

Командир решил перекурить – сел, достал травку, затянулся.
Ему хотелось быстрей дождаться рассвета и увидеть
взлёт своего авторитета. Он ещё раз затянулся, ноги ослабли,
и Мухаммед растянулся на траве. Дурь изменила ход его
мыслей. Они как-то перемешались, запутались, представ перед
своим хозяином в виде калейдоскопа.

Вот огромный мешок с деньгами стоит перед ним, он сидит
на высоком троне и выдаёт деньги боевикам. Мальчишки
бегают по лагерю с фугасами, кто-то здесь же устанавливает
растяжки. Все медленно подходят к нему и протягивают
руки, он же показывает пальцем в небо, откуда доносится
шум самолётов. Мухаммед смотрит на них строгим взглядом,
а кто-то очень довольный и наглый сидит, развалившись, в
его голове и выкрикивает: «пропади…», и подошедший пропадает.
Стоит Мухаммеду посмотреть на любого боевика и
подумать о том, что он хочет с ним сделать, как желание моментально
исполняется. Лёма без головы ходит, Анзор какой-то
маленький стал и бегает от Вахи, который пытается
наступить на него. Дерево летает над головой, звёзды совсем
рядом, можно рукой дотронуться. Кто-то пропадает, кто-то
появляется, что-то летит и падает. А тот, развалившийся, всё
не может успокоиться, – то одно ему подавай, то другое. Одним
словом, сорвало башню командиру по полной программе,
сильно курнул, да и кольнулся зря.

Утро было поганое. Голова, как пустой чан, а во рту словно
кошки ночевали. Но дела есть дела.

Пора к казначею, – думал Мухаммед, направляясь в сторону
дома, где был оставлен мешок.

То, что он увидел, быстро привело его в чувство. Издав гортанный
звук, похожий на крик Тарзана, он присел на корточки.
Комок подкатил к горлу, в животе закрутило и заныло, захотелось
в туалет, захотелось перестрелять всех, всех, всех...

Раскачиваясь, стоя на коленях, хромой Ваха-казначей
выл, посыпая голову пеплом от сгоревшего дома. Мухаммед,
не помня себя от гнева, стал раздавать указания, и через
пять минут Ваха и два охранника уже лежали в яме. А десять
боевиков переворачивали вверх дном весь аул. Задача была
проста – найти того, кто поджёг дом. Не найдут – спалить
село. Нашли. Вернее, он сам вышел из толпы, когда к первому
дому поднесли факел. Он вышел и молча отправился в лес
за боевиками.

– Прощай, отец, – шептали женщины ему вслед и тихо
плакали, плакали искренне, так как плачут, прощаясь с родным
человеком. Этот плач совсем не походил на тот, у горевшего
дома Вахида.
***

В землянке перед Мухаммедом стоял семидесятилетний
старик, которого он помнил с детства.

– Отец, нас никто не слышит. Скажи мне, зачем ты сделал
это? Может, случайно? Ты же не знал, что было в этом доме?
– Ты уже сорок лет носишь имя пророка, а так и не понял,
что в моём возрасте люди ничего не делают случайно.
Болтливость твоего казначея тебя подвела. Я знал, что
в этом доме. Теперь вы уйдёте в горы и оставите аул в покое.
Запомни одно, если ты ещё в состоянии думать. Топор
нужен для того, чтобы с его помощью строить дом. В умелых
руках он приносит богатство и радость жизни, он спасение
и надежда. В руках безумца – это орудие убийства. Так
и деньги, которые оказались у вас. Вы превратили их в орудие
убийства.
Старик замолчал. Прозвучало два выстрела. Из землянки
никто не вышел. Боевики ушли, оставив там мёртвого командира,
сжавшего в предсмертном рукопожатии сухую кисть
старика.

Такая вот история.
Я заснул.


Свобода

Честно сказать, наш Лёма-охранник совсем расслабился.
Было уже тепло, и он часто не закрывал дверь. Смотрели мы
на двор, и мысли о побеге появлялись всё чаще. Мы говорили
об этом. Говорили и о том, что если мы сбежим или попытаемся
сбежать, то подставим Лёму, который уже целый месяц
заботится о нас, подставим его семью.

Более того, при побеге не исключён вариант, что придётся
кого-нибудь убить. Тогда нас бросится искать вся родня
убитого. Потом, кто будет убивать? Загнойко категорически
отказался участвовать в этом. Лёву хоть самого на себе тащи.
Я вспомнил, как его словно ветром сдуло с сидения машины,
когда нас захватывали – это чеченец его одной рукой выдернул
из салона. Поэтому пользы от него мало. Хотя когда обсуждали
варианты побега, он рвался в бой.

– Я буду ноги держать, – ворчал он, – потом я выносливый.
Учитывая все эти аргументы, я категорически отказался
обсуждать побег. Тем более, чувство было такое, что вот-вот
всё закончится. Мамул же использовал мой отказ от побега,
чтобы в очередной раз обидеться на меня.

Пятого июня примерно в двенадцать часов ночи к нам
опять пришли гости, и всё тот же Тудама-сюдама.

– Так, ребята, собирайте вещи, похоже, ваши мучения закончены.
Мы молча стали собираться. Каждый, видимо, думал о
своём. Я был почему-то уверен, что нас сейчас освободят или
произойдёт обмен. Но, так или иначе, мы будем на свободе.

– Просьба одна, – сказал бандит, – ведите себя спокойно.
У всех нервы напряжены, и я не хочу, чтобы вы приехали домой
с синяками.
Проявив такую заботу о нас, Тудама-сюдама завязал всем
глаза, и мы второй раз за три месяца оказались на улице.
Но это уже было лето. Везли нас минут пятнадцать всё на той
же «Ниве», остановились, как мне показалось, возле какойто
речушки.

Мы вышли и стали ждать. Бандиты заверили нас, что через
некоторое время за нами приедут. По их указанию я и
Мамулашвили отошли от основной группы метров на сто.
Сели спиной к бандитам и стали ждать. Рядом с нами сидел
Тудама-сюдама, как всегда, в маске и с автоматом. Мы
о чём-то говорили – то ли о нашем освобождении, то ли о
том, что мы должны говорить в Москве. Бандитам явно не
хотелось выглядеть мучителями журналистов. Но я плохо
слышал своего собеседника и его наказы. Мысль о том, что
нас освобождают, пульсировала в мозгу... Свобода, Свобода,
Свобода...

Да ещё нытьё грузина резало ухо:

– Эй, брат, – обращается он к бандиту, – нас правда освобождают?
Вы не передаёте нас другим? Эй, брат, скажи честно…
Замучил бандита.

– Отстань, грузин, скоро будешь дома.
Небо было звёздное, пахло разнотравьем, шумела река, и
наш плен, похоже, завершался благополучно.

Не было стройных мыслей о том, как нас встретят в Москве,
было два чувства: чувство ожидания и страха за то, что
всё может сорваться.

Лёгкий прохладный ветерок, шедший от реки, забирался
под куртку, по телу бежал лёгкий озноб – то ли от прохлады,
то ли от волнения. И вот вдалеке показался легковой автомобиль.
Остановившись метрах в двадцати, «жигулёнок» ворчал
мотором минут пять, затем загорелся дальний свет, осветив
нас, и из него, не спеша, вышли двое мужчин в камуфляжной
форме. Мы с Колей подошли к ним, поздоровались и сели в
«Жигули». Машина тронулась.

Кто это? Куда нас везут? С виду – те же чеченцы. Может
быть, нас действительно перепродали другим бандитам? Но,
как бы отвечая на все эти вопросы, один из бородачей повернулся
к нам и сказал:

– Вам привет от Алексея.
Мы словно проглотили языки.
От какого Алексея? – стоял немой вопрос в наших глазах.
– От вашего директора.
В этот момент все сомнения пропали. Мы были уже у своих.
Но опасность не миновала. Нам предстояло проехать через
весь Грозный в сторону Дагестана.

– Ребята, – сказал водитель, – из-под сиденья достаньте
камуфляжи и автоматы. Стволы в окна, и если нас будут останавливать
на блокпостах – ничего не говорите. В темноте не
видно, что один грузин, а второй русский. Бороды у вас ночью,
как у моджахедов.

Мы въехали в тёмный город, и я долго не мог сориентироваться,
по каким улицам мы проезжаем. Потом узнал площадь
Минутку и мост Романова. Нас останавливали несколько
раз. Чеченцы узнавали наших спасителей и без проблем
пропускали.

Не знаю, смог бы я применить автомат в случае провала
операции по нашему освобождению или нет, но я сжимал
его с такой силой, что через полчаса у меня заныли пальцы.
Я положил его на колени. А ещё через час пришло спокойствие.
Люди, которые нас везли, о чём-то рассказывали нам,
как будто знали нас давно. Правда, ни слова не сказали, кто
руководит операцией, и не расспрашивали нас о днях, проведённых
в плену.

Через полтора часа мы въехали в Дагестан. Что это было
за село – я не знаю. Да и спрашивать было ни к чему. Мы
были на свободе, и нас встречал наш директор Алексей Абакумов,
кстати, в свой день рождения – шестого июня. Примерно
по такой же схеме ещё через два-три часа привезли
Колю Загнойко и Лёву Зельцера.

Коньяк не брал нас. Хотя мы пили его стаканами. Нам показывали
каких-то чеченцев, которые на время обмена или
выкупа согласились быть заложниками у дагестанцев. Но,
если честно, они нас мало интересовали. Первым делом мы
бросились звонить родным и близким, хотелось поскорей сообщить
им, что мы на свободе.

Потом в Махачкале была пресс-конференция, самолёт
и Москва. Перед трапом я увидел Ильяса Богатырёва. Мы
обнялись, и он сказал, что едет в Грозный завершить одно
дело.

Через несколько дней Ильяса взяли в заложники.

Срочно

Личное мужество и стойкость корреспондента «ИТАРТАСС
» Николая Загнойко, сотрудников «Радио России» Юрия
Архипова, Николая Мамулашвили и Льва Зельцера стали
действенным фактором, способствовавшим освобождению
четырёх российских журналистов, в течение трёх месяцев находившихся
в заложниках в Чечне. Это заявил сегодня в интервью
корреспонденту «ИТАР-ТАСС» секретарь Совета безопасности
Российской Федерации Иван Рыбкин.

Махачкала-Москва

Самолёт, коньяк, какие-то разговоры, быстрые сбивчивые
рассказы о плене. Операция под названием «Паутина»,
которую якобы провели спецслужбы. Толбоев показывает
нам начерченную от руки схему на обрывке тетрадного листа
– это и есть та самая секретная «паутина», благодаря которой
мы оказались на свободе. Самолёт идёт на снижение,
и мы в аэропорту. Опять интервью, встреча с родными, друзьями.


В Москве перекрывают Тверскую, и эскорт машин мчится
к ВГТРК на улицу Правды. Премьер Черномырдин корреспондентам
«РИА НОВОСТИ» на бегу бросает:

– Поздравляйте своих ребят, ордена Мужества они заработали.


Да, не в этом дело – это так, вспомнил.

Самая тяжёлая встреча после плена была, конечно, с деть


ми. Думать об этом тяжело, а писать ещё труднее. Младший
с разбегу прыгнул на меня, да так и висел на шее целый день.
Старший был всегда рядом и держал меня за руку. А Галя всё
плакала и плакала…

Я думал о семье каждый день, каждую минуту: об Александре,
который заканчивал школу, Михаиле, которому было
десять лет, и точно знал, что моя жена Галина не оставит меня,
сделает всё, чтобы вытащить нас из плена.

День 4 марта был для них обычным днём. У детей каникулы,
Галина, наверняка, посчитала, что до конца командировки
осталось десять дней, и с утра ждала моего звонка. Однако
звонка всё не было и не было. Ну, мало ли что, – рассуждала
она, времени нет, закрутился. Обычно звонил я вечером, а
уже конец рабочего дня.

В Мурманске в это время полярная ночь на исходе, но
день ещё не вступил в свои права, поэтому темнеет достаточно
рано. Галина вышла с работы (администрация Мурманской
области), встретила по пути домой каких-то друзей, о
чём-то поболтали – спросили про меня, – да, всё нормально.
И в этот момент что-то ёкнуло в сердце. Вот и не верь после
этого в предчувствие. Но дети были дома одни, и поэтому на
всех парусах она понеслась домой.

Дома, как водится, мальчишки уже ждали маму. Готовили
ужин, и пылесосили квартиру. Жареная картошка подгорела,
и в доме стоял характерный запах.

– Эй, хулиганы…
– Сейчас, ма, – хором крикнули хулиганы и бросились
разувать маму.
Так они проявляли заботу и любовь к хрупкой, худенькой
маме. Сняв ботинки, старший схватил мать на руки с криком
«мамуля» и понёс её в зал.

– Саня, поставь, – кричала она, – поставь на место. Отец
не звонил?
– Пока нет, – ставя на диван маму, спокойно ответил старший.
– Что-то на душе неспокойно…
– Да что ты переживаешь, отец же говорил тебе, что сидят
они под кустом недалеко от дома и передают свои материалы.
А под кустом ничего не случится.
– Хорошо бы так. Ну, давайте есть, а то отец позвонит.
Так понемногу в этот вечер бытовая суета затянула мою
семью в обычный житейский ритм. Серьёзное ощущение
тревоги пришло к Галине, когда мальчишки заснули, и она
осталась один на один со своими мыслями. О пленении, конечно,
она и не думала – так, тревога и всё. А вдруг что-то
случилось, что-то нехорошее – такое, от чего сердце сжимается
и ноет, ноет, готовое выскочить из грудной клетки. Так
всю ночь. Сон не сон – мучение. То проснётся, то задремлет.
Подпрыгивала от каждого шума. И вдруг пришла мысль.

НЕТ, ЧТО-ТО СЛУЧИЛОСЬ, ОН ПОЗВОНИЛ БЫ ДАЖЕ
НОЧЬЮ.

И это правда. Зазвонил звонок будильника, Галя схватила
трубку телефона – «О, Господи!» – и положила её на место.

Надо вставать, голова от бессонницы как чугунная.

ЧТО-ТО СЛУЧИЛОСЬ, – стучало в висках, – ЧТО–ТО
СЛУЧИЛОСЬ. Иначе он позвонил бы даже ночью.

Мальчишки мирно спали, а плакать хотелось всё сильней
и сильней. Набрав московский номер редакции, Галя ждала
ответа. На том конце провода раздался женский голос, это
редактор ночной смены.

– Девочки, это – Архипова. Юра не выходил вчера вечером
с материалом?
– Нет, Галь, не выходил. До обеда два прислал и всё. Да ты
не расстраивайся, что-нибудь со связью, сейчас выйдет.
– Он домой не позвонил вечером.
– Как выйдет, мы ему скажем, чтобы связался с тобой.
– Спасибо.
Держа трубку в руках, она просидела около двадцати минут.
Спохватилась и начала собираться на работу. Проснулся
старший:

– Мам, ну, что, батя звонил?
– Звонил, звонил, спи,– зачем-то соврала она.
Старший вышел из детской, он был уже совсем взрослый.
Подошёл к матери, обнял её
– Да не переживай ты, ма, я же знаю, что не звонил, это
ты звонила в редакцию.
– Да, сынок.
Слёзы сами покатились из глаз. Она обняла сына, так они
и стояли, пока к ноге не прилип младший.

– Ну, что вы тут стоите, плачете. У меня, вон, нога затекла.
– Миш, иди, спи, что в такую рань подпрыгнул, смотри,
ещё темно, – скомандовал старший.
– Спи, спи! – сам спи.
Все засмеялись.
Малой иногда выдавал такие фразы, что хоть стой, что называется,
хоть падай. Например, спрашивают его в школе:

– Миша, а у твоего папы есть машина?
– Есть, – отвечает тот.
– А какого она цвета?
Малыш задумывается, чешет затылок и, закатив глаза и
надув щёки, говорит:

– Когда помоет, то красная.
Второй пример:
Рассказывает старший за обедом анекдот про дистрофика,
который устроился работать в зоопарк кормить черепах.
Утром начальство приходит, а клетки пусты. Оно спрашивает
у дистрофика:

– А где, мол, черепахи?
– Я начал их кормить, – говорит дистрофик, – открыл
клетки, а они как ломанулись…
Все сидящие за столом хихикнули и продолжили есть, а
малой как захохочет… Смеется и смеется, еле остановился.
Старший спрашивает его:

– Миш, а ты что смеялся–то?
– Ну, как же, – говорит Малыш, – они же голодные были.
Ну,.. Тут и мы все поползли под обеденный стол…
Зазвонил телефон. Ну, а дальше, как в кино. Голос в трубке
сообщил, что группа журналистов захвачена бандитами.
Известий никаких больше нет. Трубка ещё что-то говорила,
успокаивала, но её уже никто не слушал. У Галины подкосились
ноги, но она успела сесть на диван.

– Воды, – тихо сказала она
– Миша, воды маме, – крикнул старший.
Малыш «стрелой» принёс стакан воды.
– Что-то с папой?
– Да, его захватили в плен.
Сразу включили телевизор, и больше он не выключался
ни днём, ни ночью. Сидели на диване, прижавшись друг к
другу битый час. Утром по Первому каналу уже показывали
фотографии и сообщали о похищении.

Паники не было, был ужас, что я где-то там, у бандитов.
А она здесь, за тысячу вёрст, и помочь никак не может. Конечно,
посыпались звонки со всех сторон с высказыванием соболезнования
и предложениями о помощи. Но самым первым
позвонил Олег Сафиулин (корреспондент «Вестей») и как-то
по мужски, спокойно поддержал Галю, хотя совершенно не
был с ней знаком. Мол, не трусь, Галёк, вытащим Юрку, держись,
занимайся мальчишками. Звони в любое время.

Утро в доме начиналось с просмотра новостей всех каналов.
Светлана Сорокина – в то время ведущая программы
«Вести» – каждый выпуск начинала с информации о нас, а
её-то, информации, не было

– О наших ребятах пока ничего не известно, – звучал голос
ведущей.

И наши фотографии. Всё.

Так можно с ума сойти, какая уж тут работа, какие выпускные
экзамены. Всё словно остановилось для моей семьи.
Утро – выпуски новостей, день – выпуски новостей, вечер –
выпуски новостей и звонки из Москвы: пока информации
никакой. И всё сначала.

Дети смотрят на маму огромными напуганными глазами в
ожидании того, что она хоть что-то скажет обнадёживающее.

А ей самой бы кто-нибудь сказал такие слова… Кошмар, врагу
не пожелаешь. Так и шёл день за днём.

В один из вечеров, когда моя семья, прильнув к экрану телевизора,
ожидала хоть какой-то информации обо мне, раздался
телефонный звонок. Галина взяла трубку, готовая уже к
самому худшему. В трубке – тишина.

– Алло, алло, говорите. Чёрт знает, что за связь. Наверное,
Москва не может прорваться, – предположила Галя, –
алло!
– Женщина, – раздался голос на том конце провода с
явно кавказским акцентом, – женщина, это по поводу твоего
мужа звонят. Нужны деньги, передай своим в Москве, что
долго ждать мы не будем. Пять миллионов долларов. Всё. Позвоним
завтра.
Трубку повесили.

У Галины шок. Бандиты звонили домой. Что делать, кому
рассказать, у кого искать защиты? Казалось, что бандиты стоят
за дверью квартиры и вот–вот постучат и ворвутся…

Набрала номер друзей, поговорила с Бернадскими, попросила
прийти к ней.

– Успокойся, Галя. Эти бандиты или в Москве, или вообще
в Грозном.
– Как они узнали телефон? Что у них на уме? Мало того,
что муж в плену, так ещё ведь и дети ходят в школу, одни дома
остаются. Да, они сказали, что позвонят завтра. И что я им
скажу?
– Скажи, что просьбу передала директору «Радио России».
– Точно, так и скажу.
Галина думала, что в Москве уже крутится машина по
освобождению четырёх журналистов, что там все уже роют
землю, и на специальный счёт россияне перечисляют деньги
для спасения заложников, которых, кстати, могли лишить
жизни в любую минуту, испугайся бандиты или заподозри
чего неладное.

К сожалению, это было не так. Ждали, когда на связь выйдут
настоящие бандиты, поэтому складывалось впечатление,
что все бездействуют. Но бездействовала наша сторона
«по делу».

О первом звонке Галя никому не сказала, да и смысла не
было. Через день снова раздался звонок.

– Алло, я вас слушаю.
– Ты передала своим об условиях выкупа?
– Да.
– Что сказали?
– Ничего особенного, сказали, будут думать.
– Пусть быстрей думают, цена за их жизни может вырасти.
Трубку положили.
Что могла сделать Галя, зачем ей звонили бандиты? А, может
быть, это были вообще не бандиты, а люди, которые хотели
поживиться на горе других. Подобных звонков было ещё
немало – пять или шесть. В конце концов, стало ясно, что в
дом мне звонят или совсем не те люди, которые имеют отношение
к нашему захвату, или уж очень десятые посредники.
Однако когда жена рассказала об этих звонках правоохранительным
органам, за домом установили постоянное наблюдение.


Теле – и радиоэфир был забит информацией о нас. Уже
сообщали, что мы живы, и бандиты требуют выкуп. Уже проходили
какие-то пресс-конференции каких-то чужих людей,
которые обещали принимать активное участие в нашем освобождении
и собрать нужную сумму для нашего выкупа.

Сидеть сложа руки и смотреть, как кто-то спасает её мужа,
Галина не могла. К тому же, она чувствовала за всем этим какую-
то то ли беспомощность, то ли фальшь. После очередной
пресс-конференции правозащитников она решила: надо
ехать в Москву.

Вызвала на совет друзей Бернадских – Луну и её мужа Борисыча.
Всё объяснила. На то они и есть друзья. Чтобы всё
понимать и любить нас, какие мы есть, без прикрас. Лена
взвалила на себя наших детей, один из которых, напомню, готовился
к «госам», а Борисыч обеспечивал охрану. При всём,
у них своих было, как говорится, семеро по лавкам, точнее,
два школьника. Но всё же на общем собрании решили, что
Галя должна ехать в Москву. Она не могла не поехать – такой
человек.

Мурманск-Москва

Столица встретила обезумевшую от горя женщину проливным
дождём, ощетинилась автомобильными пробками,
прикрылась от новых глаз зонтами москвичей. Уверен, что ей
хотелось выть и рыдать от одиночества и бессилия, от того
душевного и морального, психологического пресса, который
давил на неё.

МУЖ У БАНДИТОВ, ОТЕЦ МОИХ ДЕТЕЙ, ЕГО МОГУТ
УБИТЬ.

Естественно, что первым делом она отправилась к директору
«Радио России» Алексею Абакумову. Алексей Владимирович
встретил её, как родную.

– Проходи, Галя, проходи. И пока ребят не выручим, в
этот кабинет двери для тебя всегда открыты. Не стесняйся,
приходи, звони, куда надо… одним словом, располагайся.
Так оно и вышло, все три месяца вход в кабинет Абакумова
был открыт в любое время.

Своеобразное шефство над Галиной взяли девочки из редакции,
но особенно она благодарна Светлане и Лиле – они
целыми днями не отходили от Галины, пытались её как-то
отвлечь от дурных мыслей. Искренне удивлялись, что это
она – та самая Александра Михайлова, которая присылала
из Мурманска репортажи о происходящих событиях в то
время, когда я был в Чечне. «Александра Михайлова» – этот
псевдоним по именам детей, да, и для того, чтобы не было
лишних разговоров в редакции. Надо сказать, Галина долго
работала под этим псевдонимом – все два года.

Сейчас, конечно же, от неё никто не требовал материалов.
Все без исключения старались как-то облегчить её страдания.


На стенах в кабинетах редакции появился такой плакат:
«Пока наши ребята в плену – бандитов бандитами не называть,
плохо о них не говорить». Эта установка красноречиво
говорила о том, что вся редакция мысленно с нами и готова
оказать любую помощь родственникам.

Кстати, тут и родственники Николая Мамулашвили подоспели:
брат Георгий и дядя. По-русски они говорили неважно,
поэтому всю переговорную работу взяла на себя Галина


– Красавица ты наша, – ворковали они, – слава Богу, что
ты есть! Кто бы с нами стал разговаривать, три слова по-русски
еле-еле складываем.
В этих словах была доля правды. Вести различные переговоры
слабой девушке – блондинке оказалось легче, чем двум
горцам с необузданным темпераментом, проявляющимся
в виде махания рук и брызгания слюной, когда какой-либо
процесс переговоров заходил в тупик. Вот такие грузинские
родственники прибыли из Тбилиси.

– Сестра, – звал Галину Георгий. – Мы с тобой навек – сестра
и брат!
Правда, после нашего освобождения он не удостоил её
благодарным взглядом, я уж не говорю о телефонных звонках
в праздник. Это оказалось вообще выше их сил. Ну, да ладно,
пока всех наших родственников связывало горе – наше
пленение. И казалось, что Галина обрела верных и надёжных
друзей в далёкой Грузии. Я-то в это время стремительно терял
таковых, но об этом никто не знал.

Итак, мы в плену.


Родственники мучительно думали, что же предпринять,
чтобы вытащить нас…

Составили план, куда входило несколько пунктов:

– ежедневно посещать А.Абакумова – директора «Радио
России»;
– два раза в неделю наведываться к Н.Сванидзе – председателю
ВГТРК;
– поднять знакомства с депутатами Государственной
Думы от Мурманской области;
– найти лазейку в правительство РФ;
– установить контакты с силовиками.
Работа закипела. Звонки, встречи, опять звонки, опять
встречи. Грузинские родственники честно присутствовали при
всех переговорах и многозначительно кивали в такт бесед.

Всё шло, вроде бы, хорошо. Но как-то не так, как хотелось
бы. Мы оставались в плену. Кто-то из мира сего искренне
пытался помочь, кто-то занимался СВОИМ ПИАРОМ,
использую ситуацию.

День начинался примерно так. Все встречались в кафе,
обсуждали план действий и первым делом шли к Абакумову.
Час, а то и два проводили у него. Иногда появлялась какаято
информация, иногда нет. После этого отправлялись к Сванидзе.
Председатель принимал их всегда радушно, выслушивал
внимательно, что-то говорил о той работе спецслужб,
которая ведётся по нашему освобождению, о тайных переговорах
и так далее. Видно было – Николаю страшно жалко наших
родственников, он находил слова успокоения, но они не
достигали цели, да и не могли достичь. Тем не менее, Николая
Карловича все вспоминают только добром словом, ведь
в период своего становления председателем, ему «на голову
свалились» заложники. Понять его можно.

После этой встречи – Госдума, Совет Федерации, какието
различные представительства различных организаций и
переговоры, переговоры, переговоры…


«А воз и ныне там». Иногда казалось, что руки опустятся,
сил больше нет, но утром всё начиналось сначала… Мы все в
плену.

В этой суматохе грузинские родственники ничем помочь
не могли – только поддержкой. Пытались грузинские власти
привлечь к процессу, но не удалось, у Георгия не было необходимых
связей. Его связи в Москве ограничивались редакцией
«Радио России». Дядя вообще в Москве первый раз.

Беда. Что-то вертится, что-то крутится, но не так… Что
предпринять? А уже полтора месяца прошло. Дети дома школу
заканчивают. Старший по телефону спрашивает маму:

– Что ж, на выпускной без папы, что ли, пойду?
Судя по всему – да.
Из всех многочисленных встреч и разговоров стало ясно,
что необходимо переходить к действиям. И тут удача – официальная
делегация Чечни во главе с Масхадовым приезжает
на переговоры в Москву. У Галины зреет план: необходимо
встретиться с президентом Чечни. Ну, её только из уважения
на смех не подняли: «Да ты чего, Галь, нас близко к нему не
подпустят, всё бесполезно. Да и времени на подготовку такой
операции совсем нет – неделя осталась до приезда».

Для Галины неделя – это целая вечность, за этот срок, перефразируя
классика, можно добежать до канадской границы.
Никого не слушая, Галя начала звонить по известным ей
пресс-службам. За месяц жизни в редакции знакомых в этой
сфере появилось у неё масса. Однако результат был нулевой.
А дата встречи неумолимо приближалась. Верилось почемуто,
что личная встреча с президентом Чечни и его соратниками
может положительно повлиять на процесс освобождения.
Могла она повлиять или нет, сложно сказать… Но хуже не будет
– так рассуждала Галина, пытаясь организовать эту встречу.
А, может, одного жеста А.Масхадова будет достаточно, и
ребят отпустят. Никто не ведал тогда, что, пока по непроверенным
данным, господин Березовский да Шамиль Басаев
занимались этим преступным бизнесом. По их договоренности
Басаев воровал людей, а Березовский выкупал. Двойная
выгода – Борису Абрамовичу слава, Шамилю – деньги.

Правда, в случае с нами, всё пошло не так, как хотел Березовский.
Нас украли никому не известные бандиты, которые
не подчинялись ни Басаеву, ни Масхадову и, тем более, никаких
договоренностей у них не было с Березовским. Это подтверждает
и тот факт, что Борис Абрамович ничего не смог
сделать для нашего освобождения. Не было у него влияния
на бандитов, удерживающих нас. Бандиты могли продать нас
Басаеву, однако, цена была бы намного ниже, чем хотели бы
взять за нас бандиты. В первом случае речь идёт о нескольких
миллионах долларов, во втором, – о двухстах, трёхстах тысячах
долларов. Почувствуйте разницу. Но тогда этих тонкостей
никто не знал, тем более Галина.

До встречи осталось четыре дня. И тут приходит спасительная
мысль. Надо звонить в представительства Чечни в
Москве и просить о встрече с президентом. По всем раскладам,
это выгодно сегодняшней власти республики – показать
себя не с бандитской стороны, а со стороны миротворцев.
А как же? Ратуют за освобождение заложников, ведут непримиримую
борьбу с бандитизмом, встречаются с родственниками,
захваченных журналистов. Ну, чем ни примерное руководство
республики, где в сутки совершается преступлений
больше, чем в Москве, – в Чечне тогда ежедневно кого-нибудь
убивали.

С похожим явлением, но уже в мирное время, я столкнулся
через девять лет в Кызыле. Статистика вещь жестокая, она
утверждала, что там ежегодно фиксируется 365 ножевых ранений.
Я был потрясен – каждый день кто-то получал ножевое
ранение. Ну, это к слову, я отвлекся.

Итак, представительство Чечни в Москве. Как это ни
странно, но там наших родственников встретили с распростёртыми
объятиями. И, что уж самое поразительное, сказали:
«Организовать встречу? Да это элементарно». Сказано –
сделано.

Работники представительства Чеченской республики в
Москве сделали всё, чтобы эта встреча состоялась. Связались
с работниками ВГТРК, сообщили о намерении провести
встречу руководителей республики с родственниками
пленённых журналистов, подтвердив, что встреча обязательно
состоится. Сам Масхадов заинтересован в этой встрече.
Ну, и началось. Согласование, подготовка – ведь встреча
должна быть в Кремле. Планировалось, что сначала делегация
встретится, естественно, с Борисом Ельциным, а уж потом
– с родственниками.

Как потом стало ясно, Масхадову эта встреча была без
надобности, но пиарщики его убедили в её необходимости.
Он и согласился. Какие там журналисты? Как сказал Басаев,
«…да пуст гныют в этих падвалах, нам-то чё…» Им, действительно,
было по барабану.

Однако день приезда официальной делегации настал. Ещё
за сутки все агентства раструбили о возможной встрече родственников
с членами делегации, и тогда стало ясно – встреча
состоится.

В 10.00 по московскому времени всех родственников журналистов
– Галину, Георгия Мамулашвили с дядей, маму Лёвы
Зельцера, жену Коли Загнойко – привезли в Кремль. Комната
для беседы была небольшой, но уютной. Все расселись за
стол, сбившись в одной стороне. Предполагалось, что за другой
половиной стола будет сидеть делегация РЧ или, как они
себя называли, делегация Ичкерии.

Дверь после пятнадцатиминутного ожидания открылась,
и в проёме дверей появились трое: Аслан Масхадов, Мовлади
Удугов и Казбек Махашев (последний министр МВД Чечни).
На всех были надеты высокие папахи, казалось, что они
должны наклоняться, входя в помещение, дабы не задеть
притолоку.

Масхадов в строгом костюме, галстуке, Удугов в чёрном
костюме и чёрной рубашке, Махашев хоть и был одет так же,
но выглядел скромнее. Вид у них был очень важный, словно
они проглотили лом.

– Добрый день, – поздоровались члены делегации и расселись
напротив родственников.

Пауза…

Пауза затянулась примерно на минуту. Стало невыносимо
молчать и разглядывать друг друга.

Так, – начал Масхадов, – ситуация в Чечне, как вы знаете,
сложная. Но мы делаем всё…

И понеслось минут на пять. О долге, о необходимости, о
том, что мы обязательно и в самые кратчайшие сроки... Все
слушали, кивая и одобрительно поддакивая, особенно грузинская
часть нашей делегации. И вдруг …

Так, – твёрдо сказала Галина и ударила ладонью по столу
(она это может), – мы пришли сюда не лекцию о международном
положении Чечни слушать. Что с нашими детьми и
мужьями, где они?

Вот это поворот! Опешили все. Охрана напряглась, грузины
заёрзали и запшикали на Галину.

– Ты что, с ума сошла?
– Спокойно, – отрезала та, – хочешь молчать – молчи.
Спасая своего мужа, я вытаскиваю и твоего брата.
Георгий сник и притих. Чеченская делегация открыла
рты. Уж от блондинки они не ожидали такой резвости и твёрдости
речей.

– Уважаемый Господин Масхадов, – продолжала Галина,
– я никогда не поверю, что в такой маленькой республике
как Чечня, где вы, безусловно – авторитет, вы не знаете,
где находятся наши ребята, и не можете нам помочь в их
освобождении.
Реплика «маленькая республика» из речи Галины явно
обидела представителей Чечни, и Удугов, глядя своими слегка
прикрытыми змеиными глазами зелёного цвета, произнёс:


– Эта «маленькая республика» поставила Россию на колени…
ПОТРЯСАЮЩЕ, но грузинская часть нашей делегации,
понимающе качая головой, многозначительно произнесла:

– Да…
То ли они не понимали, о чём идёт речь, то ли вообще не
контролировали себя. Но, думаю, всё просто: это же Россия стоит
на коленях, а не Грузия. Это о России говорят руководители
бандитов, которые вели войну с Россией, а не с Грузией. Поэтому
можно слегка согласиться, их страну никто не обижает.

– Ну, это надо долго разбираться, кто стоит на коленях,
и кто кого поставил в такую позу. И разбираться надо вам,
но не с нами, а с Борисом Николаевичем. Думаю, – наклонилась
вперёд Галина, – вы об этом с ним сегодня и говорили.
Давайте всё же не будем дискутировать на тему, «кто кого
поставил на колени», мы ведь не для этого собрались. Камер
нет, нас никто не видит, чего уж тут показывать свой норов?
Вы прекрасно знаете моего мужа, Юрия Архипова, он неоднократно
приезжал к вам в горы и брал интервью. Ахмед Закаев,
с лёгкой руки Юрия, имел разговор с директором «Радио
России» Алексеем Абакумовым. В конце концов – этого
вы не будете отрицать – у меня есть фотографии, где вы все
сфотографированы с моим мужем во время интервью. Вы же
знакомы с нашими ребятами, помогите им.
– Да, действительно, – вступил в разговор Махашев, – я
знаком с вашим мужем, мы ежедневно встречались, он брал
у меня интервью, но, поверьте, мы действительно не знаем,
где они.
– Почему же тогда появляется информация, что они живы
и здоровы?
– Через третьих лиц приходит информация, но проверить
её очень сложно. Чечня действительно маленькая республика,
и там все родственники. Вряд ли кто из родни сдаст своих.
Будем искать, мы объявили операцию «Вихрь», обыскиваем
все дома в городе и ближайшие посёлки, работают наши
люди совместно с ФСБ России. Ищем, пытаемся установить
контакты с бандитами.

Тональность разговора поменялась, и Масхадов, и Удугов,
наконец, заговорили нормальным человеческим языком.
Охрана расслабилась.

Но весь полуторачасовой разговор сводился к тому, что
«будем искать и найдём». Главное, чтобы они были ещё
живы.

– А какова вероятность, что если вы их найдёте, то во время
силового освобождения они погибнут?
– Процент риска большой. Бандиты уже напуганы масштабами
поиска и, думаю, они их перевозят с места на места
(ошибка, нас перевозили всего один раз). Это обстоятельство
усложняет поиск.
Вот в таком режиме и проходила встреча. К концу разговора
перед нашими родственниками сидели обычные люди,
и было ясно, что мы, пленники, совершенно безразличны
им. Ичкерийцы, что называется, делали «хорошую мину при
плохой игре». Слова они говорили правильные и вроде бы
даже сочувствовали родственникам и нам, но это были только
слова и поза. От них ждать помощи нечего – таков был вывод
после встречи. Всё. Необходимо искать другие, свои варианты.


Вышли из Кремля, словно из спортивного зала – сил никаких,
все мокрые как мыши. Почему мыши всегда мокрые,
не знаю, но родственники были на грани истощения. Единственное,
на что хватило сил у Гали, это сказать грузинам, что
они не правы, и в следующий раз не надо мешать разговору,
если сами в нём не участвуете. Чего бояться-то их, это они у
нас в Кремле, а не мы у них в горах.

Вот в этот момент пробежал холодок между нашими родственниками.
Хотя – почему?! Ответ на этот вопрос найти
можно, только надо ли? Думаю – нет.

Опять тупик. Ночь, утро, завтрак, кабинет директора
«Радио России». Сидят Алексей Владимирович с Галиной и
думают.

– Почему же всё стоит на месте, почему не двигается?
А, Алексей, как думаете?
– Посуди сама, – говорит Абакумов, – деньги вроде бы
на выкуп есть, но их почему-то не дают. Почему? Боятся…
Боятся финансовых последствий. Следовательно, необходимо,
чтобы этих последствий не было. Нужен звонок руководству
от сильных мира сего с разрешением отдать деньги бандитам
за ребят. Сможешь организовать такой звонок?
– Смогу, – выпалила Галина, ещё не понимая, как она будет
это делать.
После этого разговора, полностью опустошённая, она
рухнула в своей комнате на кровать и расплакалась. Она рыдала
так, словно никогда не плакала, и сегодня пришёл тот
день, когда всего лишь за час нужно выплакать все слёзы, накопленные
за целую жизнь. Сначала она всхлипывала, потом
рыдала, потом молчала, слёзы текли и текли. Так и заснула,
не раздеваясь на заправленной гостиничной кровати.

День был солнечный, хороший был день. Глаза от слёз
опухли, поэтому было решено не ходить сегодня в редакцию,
а поболтаться по Москве. Галя и отправилась в кафе у часового
завода, что на Ленинградском проспекте.

Прошёл уже час, как она заказала кофе и медленно перелистывала
записную книжку. Уже не первый раз взгляд задерживался
на фамилии Побединская. Людмила Побединская
– это депутат Государственной думы от Мурманской
области. Галя решила позвонить ей и договориться о встрече.
Они были знакомы, но не настолько, чтобы можно было без
предупреждения приехать в гости, да ещё со своей проблемой.
Однако это была единственная здравая мысль, которая
пришла в голову.

– Алло, Людмила Васильевна.
– Да, здравствуйте.
– Это Архипова Галина… – и Галя расплакалась в трубку.
Было решено, что она немедленно едет к Побединской.
Встретились возле Госдумы и отправились домой к Людмиле.
По дороге молчали. Людмила Васильевна потом вспоминала,
что она не решалась заговорить с Галиной, боясь, что та
опять расплачется.

Сели, выпили, Галина успокоилась и изложила свой план.

– Первое, – говорит она, – необходимо, чтобы кто-то из
влиятельных людей позвонил Сванидзе…
В то время таким человеком мог быть только Анатолий
Чубайс. Именно он сможет дать какие-то гарантии Николаю
Сванидзе, что за использование денег на выкуп людей его не
прижмут финансовые органы и не обвинят его в том, что он
неизвестно куда потратил деньги. Бандиты, как правило, не
дают отчётных документов для налоговых служб. И вот две
женщины стали разрабатывать план подхода к Чубайсу.

– Я знаю, кто нам поможет, – чуть ли не шёпотом произнесла
Людмила, – есть такой человек в Госдуме.
– Кто, не тяни резину?
– Это Сергей Беляев, лидер фракции «Наш дом – Россия
». Да, он сможет организовать или встречу с Чубайсом,
или сам с ним поговорит. Завтра же я увижусь с ним.
Как это ни странно, но именно здесь, на встрече двух женщин,
началась реальная работа по освобождению нас из плена.
Галина немного успокоилась, потому что видела – человек, с которым
она сейчас говорит, сделает всё, чтобы помочь ей в освобождении
мужа и ребят, уже два месяца находящихся в плену.

– А мне-то что делать завтра?
– Сиди на телефоне, и никому ни слова о наших планах, а
то всё испортят своими высокими звонками.


Завтра наступило через 12 часов.

Госдума жила своей жизнью. Сергей Беляев вернулся из
поездки на Соловки и находился в хорошем расположении
духа. Людмиле не составляло труда подойти и поговорить с
коллегой о той проблеме, которая уже два месяца не сходит с
экранов и мучает родственников пленников.

Она прошлась по Госдуме, зашла в буфет, поздоровалась с
коллегами. С кем-то перекинулась ничего не значащей фразой
и отправилась в зал заседаний – работать.

Главное, – рассуждала Людмила, – поговорить так, чтобы
разговор не превратился в формальность, чтобы не отделался
чиновник дежурным обещанием помочь, а после этого,
как водится, забыл, и всё. Нет, вроде бы, не такой этот Беляев.
Молод, энергичен, обласкан властью. Говорят, с Чубайсом
накоротке. Это очень важно, очень.

Сегодня он какой-то суетливый, люди вертятся вокруг
него, что-то спрашивают. Журналисты досаждают – верный
признак популярности. Можно, конечно, так устроить, что о
помощи ребятам со стороны Беляева узнает вся страна, и тогда
он будет заниматься этой проблемой, но есть большая вероятность,
что в этом случае всё формализуется и пойдёт так,
как идёт уже два месяца. Лучше, чтобы никто не знал об этой
работе. Сказали, позвонили, договорились.

Сергея Беляева Людмила встретила в одном из коридоров
Госдумы.

– Добрый день, Сергей, у меня к вам разговор, разговор
очень серьёзный, и поэтому мне бы хотелось поговорить гденибудь
на нейтральной территории.
– Я заинтригован, – улыбнулся Беляев, – но давайте хоть
сейчас у меня в машине.
– Ну, такая конспирация ни к чему, а вот в вашем кабинете
поговорить можно.
Они пошли в кабинет Сергея Беляева.

Как же начать? – думала Людмила. – За это дело брались
уже многие, но всё заканчивалось пресс-конференциями и
громкими заявлениями о том, что ребят обязательно спасут.
Судя по состоянию Галины, ситуация действительно аховая.
Никто не хочет брать на себя ответственность…

Кабинет Беляева был обставлен скромно, но со вкусом.

– Чай, кофе?
– Пожалуй, чай.
– Ну, я вас слушаю, что за проблема у такой коллеги, как вы?
– А что, у меня не может быть проблем?
– Нет, я имел в виду – у такой красивой коллеги, как вы.
– Есть проблемы, только не у меня, а у государственной
телерадиокомпании и нескольких человек, которые с ума
сходят, пока чеченцы держат в плену…
– Я понял, о ком речь. Чем же я могу помочь?
– Понимаете, ребята в плену уже два месяца. Кто только
не вытаскивал их. Желающих помочь очень много, но не получается
у них. Кто-то переоценил свои силы, кто-то откровенно
пытается заработать политический капитал на горе ребят.
– Да, я вижу: по ТВ только о них и говорят.
– Телевизионщики-то хорошо делают своё дело. У них задача
такая – чтобы не забыли, что в плену находятся четыре
человека, которым реально грозит смертельная опасность.
– Хорошо, что я должен сделать и как могу помочь? Денег
у меня нет, да и взять неоткуда.
– Деньги есть.
Голос Людмилы зазвучал тише, она наклонилась вперёд, к
своему собеседнику.

– Деньги у ВГТРК.
– Ну, а договорённость с бандитами есть?
– Договорённость есть.
– Так в чём же дело? Пусть отдают деньги и забирают ребят.
– Так не получается.
– Что такое?
– Председатель ВГТРК имеет нужную сумму, однако отдавать
её опасается, и на это есть веские причины.
– Какие?
– Первое – нет команды сверху. Второе опасение, что после
отдачи денег могут возникнуть серьёзные финансовые
проблемы. И третье: в случае возникновения проблем, кто
заступится за компанию и подтвердит, что деньги ушли бандитам?
Это сейчас говорят – давай, давай, а когда всё закончится…
Придётся отвечать, забудут, что деньги немалые потрачены
на благое дело.
– Так я понял, ну, а, конкретно, что я-то должен сделать?
– Помочь в этом вопросе может только Чубайс.
– Чубайс?!
– Да.
– Как?
– Вы объясняете ему суть проблемы. Он должен получить
разрешение у Е.Б.Н. использовать имеющиеся деньги на выкуп.
Более того, заручиться его поддержкой в случае «наезда»
на председателя ВГТРК финансовых органов.
– Что ж, с Анатолием Борисовичем можно поговорить.
– Да не поговорить надо, надо чтобы он сделал это.
Но для начала давайте встретимся с Галиной Архиповой – женой
одного журналиста, она лучше всех в курсе того, что происходит.
Чубайсу же вы должны будете расписать всю картину,
как есть.
– Согласен, назначай встречу.
– На завтра, устроит?
– Вполне, после обеда.
– Хорошо.
Встреча состоялась. Галина всё рассказала, и Беляев пообещал
помочь.
Сергей Беляев действительно проникся этой проблемой
и звонил Галине каждый день, рассказывая, как идут дела.

А дела шли нормально. Анатолий Борисович, это который
Чубайс, тоже обещал помочь. Всё дело упиралось в президента.
К нему же ведь не зайдёшь, как к Беляеву, и не скажешь,
что, мол, у меня или у нас здесь проблема существует. Этот
разговор необходимо было подготовить, я так думаю. Вот его
и готовили около недели.

Анатолий Борисович, по словам Беляева, который звонил
Галине, несколько раз ходил к Е.Б.Н. и получил всё же добро.

После этого, говорят, в кабинете председателя ВГТРК
раздался звонок, и были сказаны слова, после которых «машина
по освобождению нас» закрутилась. Дальше уже было
дело техники. Переговоры с бандитами, определение людей,
кто повезёт деньги. Их, кстати, везли в спортивных сумках
директор «Радио России» Алексей Абакумов и Георгий Мамулашвили
– брат моего сокамерника. Везли деньги в Дагестан,
где, как я уже говорил, и произошёл обмен денег на четырёх
журналистов.

Встреча с президентом России

Дней десять прошло с момента освобождения. Мы сидели
в редакции и о чём-то болтали. Зазвонил телефон, и голосом
секретарши трубка сообщила мне, что нас с Колей ждёт
директор «Радио России» Алексей Абакумов.

Алексей Владимирович сидел в своём кресле и что-то писал.
Поздоровавшись с нами, он отодвинул от себя бумаги и
торжественно сообщил, что завтра у нас встреча с президентом
России, он будет вручать нам награды, обещанные Виктором
Черномырдиным. Награды, так награды, мы отправились
готовиться к встрече. Чистили костюмы, гладили брюки,
брились, умывались.

В 10 часов утра у Спасских ворот собрались все журналисты,
кто побывал в плену. Человек из пресс-службы президента
проводил нас в Екатерининский зал, где и состоялось
вручение часов от президента России. Лена Масюк получила
ещё и букет цветов. Пожал нам президент руки, поздравил с
освобождением и благополучным завершением нашей затянувшейся
командировки. После этого, как водится у президентов,
отправились мы пить чай с печеньем. Вкус печенья
не помню, чая тоже. А вот разговор с Борисом Николаевичем
получился весьма любопытный.

Сидим мы все за круглым столом, и каждый мучительно
соображает: что бы такое спросить у президента, какой вопрос
задать? Глупость какую-нибудь ведь не спросишь. Например,
а что, Борис Николаевич, когда война в Чечне закончится,
когда заложников перестанут бандиты хватать? Президент,
конечно, нашёлся бы и не ударил лицом в грязь. Так, мол, и
так, сказал бы, пока вы сидели в плену, война-то уже практически
закончилась, а то, что головы заложникам ещё отрезают,
так это временно. Скоро и с этим покончим. Глупо, глупо
задавать такой вопрос, ответ на который все знают.

Вертелся ещё на языке вопрос… Борис Николаевич, а где
медали-то, обещанные Черномырдиным? Зажали, что ли?
Тоже глупо. Вот и сидели мы минуты три и соображали, выдумывали
вопросы.

Выручила всех Лена Масюк. Как начала говорить, так все
с облегчением и вздохнули: слава Богу, вот и пусть разговаривают.
А Ястржембский Сергей Владимирович всё не унимается,
ему мало, что Масюк удар на себя приняла, надо чтобы
все участвовали в диалоге.

– Задавайте, задавайте, – говорит, – вопросы, чего молчите?
– Да и не молчим мы вовсе, думаем.
Образовалась пауза, видимо, Елена переводила дух. Воспользовавшись
моментом, я вклинился в беседу и скороговоркой
выпалил за минуту до этого пришедшую в голову
мысль.

– Борис Николаевич, – говорю, – ведь проблему заложников
просто так не решить, необходим хитрый и продуманный
шаг. Давайте сделаем вот что…
– Ну-ка, ну-ка, что ты предлагаешь, что вы там придумали,
какую такую загогулину?
– Всё очень просто, – говорю, – мы же продолжаем перечислять
в бюджет Чечни деньги на пенсии, и так далее.
– Да, конечно, – подтверждает Борис Николаевич.
– Так вот, необходимо по всем средствам массовой информации
сообщить, что отныне федеральный центр будет
выкупать заложников за счет тех бюджетных денег, которые
предназначены Чечне. И все иные расходы на проведение работ
по освобождению людей будут также финансироваться из
бюджетных денег республики. Уверяю вас, – говорю я президенту,
– чеченцы сами разберутся с бандитами, когда поймут,
что те лишают их родителей пенсий, детей различных пособий,
сокращается финансирование восстановительных работ.
Так это, примерно, миллионов одиннадцать долларов вычеркнуть
из бюджета Чечни да рассказать подробненько об этом,
да пальчиком указать на предполагаемых похитителей – сразу
найдутся и заложники, и бандиты.
Президент задумался, постучал ручкой по столу, повернулся
к Ястржембскому:

– Сергей Владимирович, надо об этом варианте Чубайсу
рассказать, повеселить.
– Повеселим, повеселим, – ухмыльнулся Сергей Владимирович
и что-то записал в блокнот.
Задал я и второй вопрос, какой-то незначительный, касающийся
той же Чечни, но в это время президент уже отвернулся
от меня и то ли не расслышал он вопроса, то ли ещё
что-то произошло. Борис Николаевич задумался, посмотрел
на меня и начал рассказывать нам о взаимоотношениях России
и США. Ну, думаю, президенту виднее, как отвечать на
мой вопрос.

Это уже после встречи Ястржембский шепнул мне, что
президент слаб на левое ухо, и на этот счёт у него заготовлен
дежурный ответ. Правда, в этот раз ответ, что называется, не
попал даже в «молоко». И всё же встреча с президентом России
была незабываема. Он нормально общался с нами, улыбался,
шутил и не был похож на того больного старика, которого
мы привыкли видеть на экране телевизора.


Югославия
P.S.
Второй раз в плену,
но уже с телевизионной группой

Думал, что никогда больше не поеду на войну. Однако
Югославия стала второй моей длительной командировкой в
горячую точку.

Два раза в одну воронку снаряд не падает, – сказал я себе,
и летом 1998 года, когда косовские албанцы в открытую заявили
о существовании Освободительной Армии Косово, я
вылетел в Белград.

В то время команда экспертов по вопросам безопасности
и терроризма Федерации американских ученых ещё не
внесла Освободительную армию Косово в свой список из ста
тринадцати террористических организаций. Хотя это можно
было сделать уже тогда.

Примерно через полгода директор отдела безопасности
этой организации Джон Пайк объяснил журналистам, почему
ОАК попала всё же в этот список. Оказывается, в отличие
от Госдепартамента, который базирует свои заключения в
основном на политических моментах, эксперты ФАС провели
всесторонний анализ, тщательно изучив способ действий
и структуру ОАК. Результаты показали, что эта «армия» относится
к категории террористических. В досье ФАС об ОАК
говорится о развитии этой группы с начала 1992 года в Македонии
до дня начала бомбардировок Белграда. Что же собственно
убедило ФАС в том, что бойцы ОАК – террористы?

Тактика ОАК строилась на вылазках против сил безопасности
Сербии и попытках организации засад. Членов групп
характеризовала озабоченность идеей создания Великой Албании.
Члены организации объединены в ячейки от трёх до
пяти человек, что характерно для террористических организаций.
Большинство членов являются бывшими военными
ЮНА или Госбезопасности. Среди бойцов ОАК около тысячи
наемников из Албании, Йемена, Афганистана, Боснии
и Герцеговины и Хорватии, а также армейские эксперты из
Великобритании и Германии, которые выступали в качестве
инструкторов. Главные тренировочные лагеря находились в
албанских городах. К лету 1999 года ОАК располагала двумя
командными центрами, один из которых находился недалеко
от Приштины (Малешево, где я и попал во второй раз в плен,
но уже с телевизионной группой), а второй за границей. Ещё
одно наблюдение, которое позволили вписать ОАК в список
террористических организаций: вместо коммуникационных
сетей сообщения на протяжении всего конфликта передавались
из уст в уста.

Лидеры ОАК и сами понимали это, поэтому стремились
вывести ОКА на политическую арену. Однако это им сделать
не удалось. Помешало отсутствие опыта политической борьбы
и дипломатической изворотливости. Да и их западным
партнерам, судя по всему, это было ни к чему.

Когда я вплотную столкнулся с действиями ОАК, оценка
этой организации родилась сама собой. Я сказал тогда, глядя
на бородатых албанцев, носившихся с зелёным флагом по
Малешево:

– Это балканская Чечня.
И оказался прав.
В Приштине мы провели с группой журналистов из
«Вестей» полтора месяца. Именно тогда сербы и албанцы впервые
направили друг на друга автоматы и нажали на спусковые
курки. Всем стало ясно, что Балканы на пороге новой войны.

Однако Белград встретил нас дружелюбно. Я, корреспондент
«Вестей» Вадим Фефилов, его оператор Владимир
Рыбаков и инженер Вячеслав Колпачков взяли в аренду автомобиль
«Вольво» и двинулись в Приштину, туда в те дни
устремились все военные корреспонденты ведущих мировых
агентств, ТВ и РВ.

Совершенно новая машина несла нас по автобану со скоростью
сто восемьдесят километров в час. Нам не верилось,
что где-то рядом идёт война, и уж совсем никто не подозревал,
что здесь, в этой прекрасной стране, нам придётся пережить
то, что уже было пережито на Северном Кавказе.

«Вольво» въехала на пригорок, до Приштины оставалось
километра три. Перед нами открылся прекрасный вид на город.
Зелёные холмы, долины, сады и, словно на картине художника,
белые многоэтажные дома. Что сразу бросилось в
глаза – это множество спутниковых антенн, которые закрывали
фасады зданий.

Поселились мы в гостинице «Приштина». Обслуживающий
персонал практически весь состоял из албанцев, руководство,
естественно, сербы. Первым делом, мы решили найти
универсального переводчика, желательно албанца, чтобы
он, если понадобится, смог организовать нам контакты с
Освободительной Армией Косово. Решить эту непростую
задачу, поручено было мне. Я нашёл переводчика, его звали
Шабан. Невысокого роста мужчина, седовласый, в меру упитанный
албанец преподавательского вида. Естественно, что
он хорошо говорил на албанском, сербском и английском.
Однако, как нам казалось иногда, доносил до нас он не всю
информацию, которую слышал из уст наших собеседников.

Переводил он отвратительно, мне приходилось из отдельно
переведённых слов составлять фразы различных политиков
и догадываться, что же они имели в виду. Но через несколько
дней русский Шабана значительно улучшился, и
работать стало легче. За три дня до этого события, чтобы досконально
разобраться в ситуации, которая сложилась в Косово,
мы решили проехать вдоль албанской границы до города
Печь.

Утром двинулись в путь, отметив на карте все населенные
пункты, через которые нам предстояло проехать: Урашевац,
Призрань, Джаковица и Печь.

Шабана с собой не взяли.

Жара стояла тридцать пять градусов, машина двигалась
со скоростью шестьдесят километров в час – быстрее нельзя:
горы, крутые повороты, блокпосты сербов. На первом посту
у нас проверили документы и махнули рукой, мол, езжайте,
всё нормально: Россия – братья.

Вадим интересуется: где боевики? Серб в ответ только
смеётся и показывает на горы:

– Везде, там, тут и, – стучит себе по голове, – здесь тоже.
Смеётся. Мы тоже улыбаемся, всё нормально, нормально,
Россия с вами.
И вдруг раздаётся крик одного из полицейских. Все, кто
стоял рядом с нашей машиной, рухнули на землю и по-пластунски
поползли к брустверам, отчаянно жестикулируя. Мы
поняли, что пора убираться с блокпоста, дабы не попасть под
перекрёстный огонь.

Вадик нажал на газ, и машина, визжа колёсами, рванулась
вперёд. Секунд через пять мы услышали автоматные очереди.
Оглянувшись, я увидел перебегающих через дорогу полицейских.
Один, словно споткнувшись, припал на колено, попытался
встать, тут же рухнул на асфальт…

Наша машина сделала первый поворот, скрыв от наших
глаз развитие событий на блокпосту. Это была своеобразная
граница, разделявшая подконтрольные территории сербов и
албанской освободительной армии. Теперь, и мы были в этом
уверены, нам предстоит встреча с албанскими патрульными.
Как она пройдёт, пустят ли нас в те города, где дислоцируются
бойцы ОАК? Сможем ли взять интервью у какого-нибудь,
пусть даже маленького, командира? Надежда была. Именно в
то время ОАК пыталась выйти на политическую арену Сербии,
позиционируя себя, как одну из политических сил страны.
Руководители этой военной группировки всячески пытались
отмежеваться от террористических групп, заявляя о том,
что они осуждают любые террористические акции. Это вселяло
в нас надежду, что всё будет так, как мы задумали.

Машина послушно катилась по великолепному асфальту.
Слева горы, за ними Албания, справа лес – за ним позиции
боевиков косовских албанцев. Впереди развилка, где должен
был стоять указатель, по какой дороге двигаться на Печь.
Указателя не было, и две ленты дорог предстали перед нами
одной загадкой: направо или налево. Мне казалось, да и по
карте было видно, что надо ехать влево, продолжая держаться
Албанской границы. Однако, выслушав доводы своих коллег,
я согласился, и Вадик повернул направо.

– Ну, наконец, – сквозь зубы процедил Вадим.
На дороге, в ста метрах от нас, появились люди в камуфляжах.
Мы остановились, чувствовалось лёгкое напряжение.
Боевики подошли к нам и попросили представить документы,
затем проверили наш багаж.

Боже мой, – подумал я, – это те же чеченцы. Тот же
взгляд – наглый и въедливый, походка, смех, поза у шлагбаума,
и сидят они на корточках так же, как наши бандиты. Это
было первое сравнение и самое точное. Нам разрешили проехать.
Они что-то говорили нам, показывали по сторонам и
смеялись. За всё время пути у меня впервые заныло под сердцем.
Знакомый смех, ой знакомый…

И всё же мы проехали этот блокпост и с удивлением увидели
указатель с надписью «Малешево». Этот населенный
пункт находится вправо от Печи, в центре Косово. Да, мы
ошиблись.

Как только наша машина въехала в село, из-под её колес
повалил густой дым. И тут я заметил, что от блокпоста мы
ехали на ручнике. Сразу же нас окружили албанцы, они заглядывали
под машину, что-то кричали, предлагали нам открыть
капот, тут же появилось ведро с водой.

Кое-как мы выяснили, что за поворотом есть автомастерская.
Там–то всё и выяснилось – тормозные колодки задымили.
За умеренную плату молодой албанец снял колёса и
привёл тормозную систему в порядок. Облегчённо вздохнув,
наша группа запрыгнула в салон и двинулась изучать село.

Первое, что бросилось в глаза – это огромное количество
вооружённых людей, словно, мы в Грозный попали. Знакомые
бородачи, юнцы с автоматами Калашникова наперевес,
женщины в тёмных платках. Одним словом, косовская Чечня.
Минут десять мы колесили по улицам села. В результате,
оказались на его окраине. Дорога вела к шлагбауму. Естественно,
что нас за него не пустили, и Вадик принял решение
снять то, что есть: вид села, каких-то людей вдалеке, блокпост.


Когда работа была закончена, километрах в двух от нас
появилась легковая машина. Это был сигнал о том, что надо
уезжать. В то же время стало ясно – просто так нам не удастся
покинуть это село. Но делать нечего, сев в машину, мы отправились
назад. Всё было спокойно, мы ехали по улице медленно,
надеясь благополучно выехать на трассу. Нет, не получилось.


Почему именно так надо останавливать машину, которая
не собирается скрываться? Видимо, это психология человека,
взявшего в руки автомат. Игра в войну. Тем более что те,
кого останавливают – гражданские люди и не имеют при себе
оружия. Короче, нас, как говорят автомобилисты, подрезали
и блокировали со всех сторон. Из иномарок выскочили человек
семь и окружили «Вольво».

Никто к нам не подходит, все стоят и чего-то ждут. Мы
тоже ждём. Вадим пытается выйти из машины, но ему жестами
показывают, что этого делать не стоит, и он садится
в машину. Поговорив по рации, один из военных подходит
к нам и требует, чтобы мы следовали за первой машиной.
Проехав два квартала, наш эскорт останавливается у пятиэтажного
здания, где, судя по всему, нас уже ожидают. Молодой
офицер просит Вадима открыть окно и требует документы.
Мы, естественно, отдаём свои удостоверения и
начинаем объяснять, кто мы и откуда. Однако офицер слышит
то, что ему хочется слышать. В результате, он объявляет,
что Рыбаков серб и разговор с нами продолжат в другом
месте.

Вот это поворот. Такого мы не ожидали. Документы забирают,
и наш эскорт направляется в сторону гор. Пожалуй, это
были самые сложные минуты.

– Ну, Архипов, – шепчет Вадик, – с тобой вечно в какуюнибудь
историю влипнешь.
– Хобби у меня такое, – парирую, – по ПЛЕНАМ шляться.
Нравится мне по три месяца в подвалах сидеть, ничего не сделаешь.
Отдыхаешь себе, думаешь, опять же, о смысле жизни.
– Шути, шути, – бормочет Вадим, – это тебе не Чечня…
Машины выезжают из села и движутся по лесной дороге.
Я не чувствую ног, болит спина, мысли переносят меня в
Чечню. Там хоть свои бандиты были, да и Россия, а здесь нас
днём с огнём не сыщут.


Сзади Слава с Володей задают одни и те же вопросы уже
третий час:

– Юра, а что с нами сделают? Юра, ты же был в подобной
ситуации, что будет?
– Минимум – зиндан, – отвечаю я, – на неопределённое
время. Максимум – расстрел. Но для начала – допрос.
– Успокоил, – ухмыляется Вадим.
Уже видны горы, лес становится гуще, дорога превращается
в укатанную колею. Думаю, мы ехали недолго, так как не
успели толком обсудить своё поведение во время предстоящего
допроса. Допроса не было. Повезло.

Километрах в пяти от поселка нас обогнала «БМВ-шка» с
мигалкой, подрезала головную машину, и мы остановились.
Высокий албанец выскочил из машины и что-то стал доказывать
нашим конвоирам, размахивая руками. Доказал. Нашу
машину вновь окружили и попросили открыть окно.

– Мы отпустим вас, – сказал тот, кто догнал нас, – но аппаратуру
заберём.
Забрали всё: магнитофон, фотоаппарат, кассеты, видеокассеты.
А когда дорогостоящая камера перекочевала из наших
рук в руки албанцев, Вадик взмолился.

– Меня в редакции повесят за неё, да и работать ещё надо,
оставьте камеру, кассеты же все забрали…
Албанец задумался и вернул камеру.

– Теперь уезжайте, у вас двадцать минут на то, чтобы выехать
из зоны боевых действий.
Вадим стал разворачиваться на лесной дороге, автомобиль
то и дело глох.

– Да не спеши ты, – прошипел я на него.
Назад двигались медленно, нас постоянно сопровождал
«Джип», держась на почтительном расстоянии. Было
такое ощущение, что вся деревня знает, откуда мы возвращаемся.
Её жители останавливались, провожая нас взглядами.
Какие они были, эти взгляды – дружелюбные или
недружелюбные, мы не могли видеть, вернее нам было не
до этого.

Выехав из Малешева, Вадим нажал на газ, и до первого
сербского поста мы летели так, словно не было поворотов.

– Тормоза придумали трусы, – сказал он, когда миновала
опасность.
На нас, что называется, напал смех: каждый понял это посвоему.
Минут пять все катались по салону, а когда этот нервный
смех прошёл, я вытянул руки вперёд – пальцы дрожали
так, словно дней пять я не просыхал. Моему примеру последовали
Владимир и Слава – руки у них тоже тряслись. Вадик
как-то удивлённо посмотрел на нас и тоже вытянул руки.

– Странно, – сказал он, – а у меня не трясутся.
Минуту мы смотрели на его руки, он их то ладонями вверх
повернет, то вниз.

– Нет, не трясутся.
– Вадик, – говорю ему, – ты пальчики раздвинь, а там посмотрим.
Раздвинул. И снова мы пять минут катались по салону
от смеха. Его пальцы тряслись, как осиновые листы.
В Приштину приехали уже к вечеру, и сразу пошли в бар,
чтобы снять напряжение спиртным. Позвали конобара (официанта)
и заказали по двести грамм водки. Официант посмотрел
на нас, как на чокнутых, всё записал в свою книжечку,
отошёл к бару и стал что-то шептать своему коллеге, показывая
на нас. Видно было, что тот тоже удивлялся, пожимал
плечами, но водку всё же принёс. Естественно, мы сразу всё
поняли, закуску забыли заказать у них.

– Ну, что, – говорит Вадим, – с днём рождения всех. Тебя,
Архипов, с третьим. В разведку я бы с тобой пошёл, но в командировку
больше не поеду.
Выпили залпом.
Через двадцать минут стало легче, всё уже воспринималось
по-другому. Казалось, что никакой опасности и не было,
так, ерунда какая-то. К нам присоединились болгарские журналисты,
мы что-то пили, рассказывали друг другу. Затем
вышли на улицу и остановились у бронированного «джипа»,
который принадлежал нашим знакомым. Внезапно все замолчали
и уставились на лобовое стекло, где со стороны водителя
красовался след от пули.

– Сегодня обстреляли, – начал рассказ болгарин. – Удивляюсь,
как выдержало стекло, может, далеко было.
Я взял спичку и просунул её в отверстие. Пуля не смогла
пробить миллиметр бронированного стекла. Да, снайпер
сидел не близко, иначе пуля прошла бы это препятствие без
труда и разнесла бы нашему болгарину, как говорится,
«башню».

Мы постояли ещё у броневика, о чём–то поговорили и
отправились допивать ракию. Проходя мимо нашей машины,
болгарин остановился, побарабанил по капоту.

– Консервная банка, нельзя на войне на такой ездить,
беда будет.
Конечно, нельзя, да где же нам бронированный «Джип»
взять?

Утро следующего дня удивило нас не меньше, чем прошедшие
сутки. Агентство «РИА Новости» распространило
информацию, что группа журналистов ВГТРК попали в плен
к албанцам. Меня чуть удар не хватил, я представил, что творится
с моими родственниками, да и в самой редакции.

Кошмар, – думал я, – теперь уж меня точно больше никуда
не пустят. Минут тридцать нам понадобилось, чтобы сообщить
всем, что наша группа находится в Приштине, и с нами
всё в полном порядке. Поверили. Мы и сами поверили, что
мы в полном порядке, однако решили дня три-четыре посвятить
работе в городе.

Закончились наши командировки в Сербию довольнотаки
печально. Нашего переводчика, албанца по национальности,
Шабана расстреляли его же сородичи албанцы. Расстреляли
за то, что он работал с российскими журналистами.
Узнали мы об этом, находясь уже в Москве. И было принято
решение – тот, кто первый попадет в Приштину, обязательно
встретится с семьей Шабана (а у него осталась жена и двое детей)
и передаст им от нас некую сумму денег, чтобы хоть както
поддержать. Ведь Шабан был единственным кормильцем
в семье. Да и с его женой мы были знакомы. Она пекла горы
дивных албанских пирогов, которые наша группа съедала за
несколько минут.

Мы чувствовали свою вину за смерть Шабана, ведь это я
нашёл его в университете и пригласил работать с нами. Поэтому
пока его держали в плену, и была надежда на его освобождение,
мы звонили в Белград и пытались поддерживать
семью. Но, к сожалению, в конце августа нам пришлось выпить
за упокой его души.

В следующий раз я был в Сербии тогда, когда от гостиницы
«Приштина» остались одни развалины, все сербы из Косова
ушли в сторону Белграда, и поездки журналистов в этот
край прекратились.

Все события тогда переместились в Белград. Белград бомбила
авиация НАТО. И известную поговорку сербов «Нас с
русскими миллионы» произносили, перефразируя: «Нас и
без русских миллионы». Обидно, понимаешь.

Примерно в этот же период была Абхазия, Галльские события,
вторая Чеченская в 2000 году, Таджикистан… Но это
всё, как говорится, мелочь по сравнению с тем, что мы пережили
в чеченском плену.

Закончилась моя героическая история весьма банально: с
1998 года и по сей день я занимаюсь выборами. Но это совсем
другая история и, поверьте, не менее занимательная, чем та,
которую я вам поведал.



Хронологическиесобытия
1994 год

11 декабря 1994 года подразделения Минобороны и МВД
России вошли на территорию Чечни на основании указа
Президента РФ Бориса Ельцина «О мерах по пресечению деятельности
незаконных вооружённых формирований на территории
Чеченской Республики и в зоне осетино-ингушского
конфликта».

31 декабря 1994 — февраль 1995 — Битва за Грозный.

1995 год

10 марта — начало боёв за Бамут

7 апреля — бой за село Самашки. Потери российской
стороны составили 13—16 человек погибшими и 50—52 —
ранеными. Урон боевиков, по официальным данным российской
стороны, колебался от 90 до 100 человек только
убитыми. Особую обеспокоенность правозащитных организаций
вызвала зачистка села после боя, в результате которой,
по непроверенным данным, погибло свыше 100 мирных
жителей.

10 апреля — федеральные силы с минимальными потерями
заняли Ачхой-Мартан, Давыденко и Новый Шарой.

15–17 апреля — безуспешная попытка штурма Бамута

3 июня — федеральные силы вошли в Ведено Боевики теряют
300 человек погибшими и остатки тяжёлого вооружения
– до 20 единиц бронетехники.

12 июня — федеральные силы овладели населенными пунктами
Шатой и Ножай-Юрт Потери составляют: 6 убитых с
российской и до 70 убитых с чеченской стороны.

14–17 июня — террористический акт в Будённовске

6 октября — в Грозном произошло покушение на командующего
федеральной группировкой войск генерал-лейтенанта
Анатолия Романова. Генерал получил тяжёлые травмы
и в течение многих лет после покушения находился в коме.

14 декабря — боевики Руслана Гелаева захватили УрусМартани
Ачхой-Мартан, но позже отступили. В операции
по их изгнанию из данных населённых пунктов впервые участвует
чеченская милиция.

15 декабря — боевики Салмана Радуева отбили Гудермес,
но после 8-дневных боёв с применением авиации, РСЗО
«Град» и артиллерии также отступили. Официальная «Российская
газета» сообщает о том, что боевики лишаются до
1500 человек убитыми и ранеными, хотя даже «Красная Звезда»
определяет их численность в 500–800 бойцов. Российская
сторона теряет 36 человек убитыми и 141 раненым только по
предварительным сведениям.

1996 год

9 января — рейд на Кизляр (Салман Радуев)

17 февраля – 20 февраля штурм села Новогрозненское на
востоке Чечни федеральными войсками. Большие потери с
обеих сторон: чеченцы признают гибель 20 своих бойцов и
сообщают об уничтожении 300 солдат российской армии.
Согласно официальным сведениям с федеральной стороны,
погибли 200 боевиков НВФ и 8 российских военнослужащих.
А.Масхадов и С.Радуев успевают уйти.

3–4 марта – операция в селении Серноводск на западе
Чечни. Боевики полевого командира А. Закаева теряют
более 100 человек убитыми, но прорываются из блокированного
населённого пункта. 6—8 марта — рейд боевиков
на Грозный.Урон федеральных войск достигает нескольких
десятков убитыми, боевики теряют до 170–190 человек
погибшими (по некоторым сведениям, у них даже более
300 убитых). В течение марта 1996 года федеральные
войска вновь берут штурмом селения Самашки (убито от
40 до 100 боевиков полевого командира Х.Хачукаева), Орехово
(уничтожены, по разным данным, от 4-х до более чем
40 боевиков полевого командира Р. Гелаева). Потери российской
стороны также весьма велики. Только при взятии
селения Орехово на западе Чечни она теряет 28 человек
убитыми и 69 ранеными, в то время как боевики уверяют
об уничтожении свыше 100 солдат российской армии и гибели
4-х бойцов с собственной стороны.

16 апреля — в Аргунском ущелье у села Ярышмарды попала
в засаду и понесла тяжёлые потери колонна федеральных
войск. Гибнут 73 солдата.

21 апреля — Джохар Дудаев погиб от удара ракеты в районе
села Гехи-чу, в 30 км от Грозного.

22 мая — взятие Бамута. Боевики несут тяжёлые потери, до
350 человек убитыми, в то время как федеральная группировка
– 22 человека убитыми и 54 ранеными. Также в мае были
взяты с боем селения Гойское и Старый Ачхой. Сражения в
этих населённых пунктах Чеченской республики сопровождались
заметными жертвами с обеих сторон. В Старом Ачхое
боевики потеряли 24 человека убитыми, а также 1 БМП
и 1 миномёт, при штурме Гойского только 245-й мотострелковый
полк лишился 24-х военнослужащих погибшими.
Ещё 8 боевиков убиты федеральными войсками у селения
Алхазурово в Урус-Мартановском районе на западе Чечни.

28 мая — незадолго до президентских выборов Борис
Ельцин посетил с визитом Чечню. Выступая перед военнослужащими
федеральных войск, он заявил: «Война окончилась.
Победа за вами. Вы победили мятежный дудаевский
режим».

июль – федеральные войска проводят успешные операции
в сс. Гехи и Махкеты, в Шатойском и Веденском районах
Чечни. Только в Гехи уничтожено до 70 боевиков при 8 убитых
и 36 раненых с российской стороны. В этом бою гибнут
командиры с обеих сторон – «командующий Юго-Западным
фронтом Вооружённых Сил ЧРИ» полевой командир Д. Махаев
и заместитель командующего Северо-Кавказским округом
ВВ МВД РФ генерал-майор Н.В. Скрипник. Одновременно
крупные группы боевиков почти ежедневно атакуют
позиции федеральных войск у селения Бамут, но их отражают
при помощи миномётов и артиллерии.

6 августа — операция «Джихад», в ходе которой чеченские
боевики восстанавливают контроль над Грозным, федеральные
силы в Гудермесе и Аргуне также блокированы боевиками.

14 августа — соглашение о прекращении огня.

31 августа принимаются Хасавюртовские соглашения,
подписанные Асланом Масхадовым и Александром Лебедем.
Начинается вывод федеральных войск из Чечни.

Межвоенное время

В 1997 президентом ЧРИ был избран Аслан Масхадов.

После подписания Хасавюртовских соглашений мира и
спокойствия в Чечне и прилегающих к ней регионах не наступило.


23 апреля 1997 года взорвана бомба в здании железнодорожного
вокзала на станции Армавир (Краснодарский край).

28 мая 1997 года — бомба на втором этаже здания вокзала
станции Пятигорск (Ставропольский край).

В 1998 банда полевого командира Хаттаба произвела несколько
нападений на российских военнослужащих в Дагестане.


19 марта 1999 был осуществлён взрыв на Центральном
рынке Владикавказа, в результате которого произошли многочисленные
человеческие жертвы.


Вторая чеченская война

В августе 1999 с территории ЧРИ отряды полевых командиров
Шамиля Басаева и Хаттаба вторглись на территорию
Дагестана. Ожесточённые бои продолжались свыше трёх недель.
Официальное правительство ЧРИ, неспособное контролировать
действия различных вооружённых группировок
на территории Чечни, отмежевалось от действий Шамиля
Басаева, но практических действий против него не предприняло.


После разгрома отрядов Шамиля Басаева и Хаттаба рос


сийские федеральные войска, продолжая их преследование,

были введены в ЧРИ. Началась вторая чеченская кампания.

B 2001 году, по завершении второй чеченской кампании,
были проведены выборы президента Чеченской Республики
как субъекта Российской Федерации. Президентом стал перешедший
на сторону федеральной власти Ахмад Кадыров.

9 мая 2004 Кадыров-старший погиб в результате теракта.

8 марта 2005 году президент самопровозглашённой Ичкерии
Аслан Масхадов был уничтожен в ходе спецоперации.

10 июля 2006 году Шамиль Басаев был убит в результате
взрыва сопровождаемого им грузовика со взрывчаткой.
Взрыв стал следствием спецоперации ФСБ России.

16 апреля 2009 года в Чеченской республике официально
отменён режим контртеррористической операции.

|
Литературный редактор

Иринина Н.