Вещий мальчик

               

* Сиюминутная фантазия по мотивам одноимённой русской народной сказки в интерпретации, допустим, Дэвида Зельцера.



«Ой, душно… Душно мне… - отчётливым свистящим шёпотом доносилось из-под раскачивающейся печи. Отсветы странных кровавых сполохов, кривляясь, прыгали по стенам и тускло отражались в запылившихся латунно-бисерных окладах. - Ой, душно…»

Старик вздрогнул и проснулся.
Ничего. Ни сполохов, ни шёпота, ничего. 
Тишина… Как всегда, впрочем, но не совсем такая...

Старик точно знал - именно тишина и разбудила его. Вязкая и холодная, она струилась по оклеенным отстающими бумажными шпалерами стенам избы, образовывая на выметенном некрашеном полу что-то вроде тёмной дымящейся лужи. Старик, хмыкнув, уселся на ржавой скрипучей кровати, боязливо поджимая костлявые скрюченные ноги в застиранном исподнем, и вопросительно поворотился к спящей старухе, из чьего приоткрытого бездонного рта, казалось, эта самая тьма с сопением и проистекала.
Тишина давила, становясь оглушительной. Старик, с хрустом поскребя впалую грудь, зевнув во весь рот и немного подумав, перевёл слезящиеся со сна глаза на едва различимые во мраке старинные ходики.
- Сызнова встали… - недовольно проворчал старик и сполз с высокой кровати, привычно воткнув враз заледенелые босые ступни в растоптанные серые пимы с обрезанными голенищами. Длинные белые завязки кальсон с шорохом поползли следом, похожие на переросших выцветших пиявок, норовящих злобно ухватить за пятки.

Выглянув в окно, старик какое-то время, часто моргая подслеповатыми глазами, всматривался в начинающие меркнуть над пустынными огородами звёзды, а потом дрожащей рукой перевёл податливые стрелки на шесть часов. Осторожно подтянув гирю и подтолкнув искривлённый маятник, старик потянулся к отрывному календарю, висевшему подле ходиков, и криво отхватил очередной листок.
Шестое июня - значилось на открывшейся страничке.

Едва различимая в стремительно бледнеющем утреннем небе звезда, достигшая зенита, задрожала в такт застучавшим ходикам и внезапно рассыпалась щепотью ярких искорок, похожих на блестящие монетки.


                ***


- Кажну ночь, гришь? - сосед Аввакум, одной рукой разливая тёплый ещё первач, а другой оглаживая окладистую бороду, сверлил старика тяжёлым и явно нетрезвым взглядом, в котором плясало что-то не совсем обычное, жалостливое, что ли...
- Кажну, кажну, Абакумка… - согласно и торопливо закивал старик, чувствуя усиливающиеся приступы тошноты по причине богато витающих кругом сивушных ароматов. - Особливо опосля Вознесения.
- Не мешкай боле-то… - Аввакум, крякнув, всучил старику щербатый стакан с белесой вонючей жидкостью и разрешительно кивнул в сторону миски с заветренной квашеной капустой. - Ты вот што, старик… Ты до городу подавайся. Разыщешь тамоки отца Михаила, охальника и расстригу, а нонче - купца, тот тебе сон-от раскумекат… Постой-постой, и бабе то же мерещится?
- И бабе… - вздохнул старик, обречённо вращающий гранёный стакан с самогонкой в мозолистых руках и никак не решающийся выпить.

Аввакум же, шумно хлебнув, со стуком уронил лохматую голову на стол, не на шутку всполошив любопытных и прожорливых летних мух.
- Неважно дело… - глухо проворчал он, словно засыпая. - Отец Михаил… Не запамятуешь?
- Не запамятую… - старик аккуратно, стараясь не стукнуть, поставил непригубленную самогонку на стол и, кряхтя, поднялся.

«Ой, душно… Душно мне… - порыв игривого июньского ветерка услужливо распахнул навстречу деду дощатые двери, остудив подгибающиеся ноги и отчётливо нашёптывая. Как тогда, ночью… - Ой, душно…»


                ***


Лошадь встала.
Как вкопанная, словно наткнулась на что...
Ни вожжи, ни окрики, ни удары плети не могли стронуть её, пенно храпящую, косящую на хозяина выпуклым испуганным глазом и бестолково пятящуюся, с места. Старик слыхивал об этаких оказиях, мужики баяли – колдовство, мол, чистой воды. Да ну, пустое, какое там…

Старик, раздосадованно сплюнув, осмотрелся, бросив бесполезный кнут на телегу и озадаченно щуря выцветшие глаза.
Покривившийся домишко бедной вдовы, одиноко темнеющий невдалеке от дороги, поблазнился в выползающих из глубоких оврагов враждебных сумерках на диво тёплым и гостеприимным.
- …Заночую, что ж, коли так-то… - запоздало решил старик, когда лошадь по собственной воле уже подошла к избушке вплотную, едва не упёршись лбом в почерневшее бревно стены.

- Пелагея! – постучал кнутовищем старик в мутное стекло, стараясь перекричать шум резко склонившихся от шального порыва ветра деревьев. - Слышь-ко, отворяй, Пелагея! Дома али как? 
Старик прильнул к окну, пытаясь разглядеть что-нибудь во мраке избы, и тут же отпрянул, едва не загремев с завалинки – из-за треснутого стекла на него с любопытством взирали большие чёрные глаза на бледном детском личике.
- Фых, испужал, окаянный… - проворчал старик, торопливо перекрестившись, внезапно охрипнув и припомнив, что у вдовы уж года два как прижился невесть откуда взявшийся мальчонка - не сын, нет, так, приблудный.

Стукнул засов на воротах и те, равнодушно зевнув морщинистым деревом беззубых челюстей, жадно проглотили щуплую фигуру старика.


                ***


- Хворает она… - прозвенел чернявый мальчонка лет шести-семи от роду, ловко вынимая тяжёлым ухватом из печи закопчённый чугунок с тёплой ещё картошкой. - Насилу встаёт ужо, на полатях больше…
- Тя звать-то как? - старик запустил руку в свою тощую котомку.
- Гришкой… А ить ведаю я, куды ты…
- И куды же? – удивился старик, прекратив развязывать тугой узел на несвежей тряпице, в которую старухой был бережно завёрнут последний шмат прошлозимнего сала, и уставившись на мальца.
- К отцу Михаилу… - Гришка, натужно пыхтя, водрузил чугунок на чисто выскобленный стол и уселся на лавку подле старика, старательно отводя в сторону чёрные глаза. - Гляди, дед, станет он твой сон разгадывать, попросит половину того, что лежит под печкой, дык ты половину-то не давай, четверть токмо. А коли пытать будет, кто научил тому, не сказывай, слышь?
- Не скажу… - кивнул старик, криво усмехнувшись - надо же, дожил, сопляк какой-то поучает. - Ты откель про сон-то прознал? На-ко вот сальца мягонького отве…

Старик осёкся на полуслове - с полатей, шумно забив крыльями, спрыгнул огромный чёрный петух и, застыв столбом посреди избы, немигающе уставился злобным взглядом круглых горящих глаз на сидящих за столом.


                ***


- Чего надобно? – грубовато вопросил отец Михаил, шумно швыркая чай с тульским пряником на просторной усадебной веранде.
- Дык это, любезный... - ломая шапку в руках, робко кланяясь, не зная, как обращаться и с чего начать, забубнил старик. - Чудится нам со старухой по ночам, будто в избушке нашенской под печкою огонь занимается и стонет кто-то жалобно. Душно, мол. Сделай милость, разгадай сон-от наш…
- Разгадать-то не грех… - с хрустом потягиваясь, поднялся из-за стола отец Михаил. С его реденькой рыжеватой бороды ссыпались на пропотевшую красную рубаху липкие пряничные крошки. - Не задарма, вестимо… За половину того, что у тебя под печкою, а? Как, по рукам?
- Будет с тебя и четверти… - твёрдо ответил старик. Робко кланяясь.
- Четверти-и? – недоверчиво протянул расстрига, нервяно задрожав округлым животом. - Че-его-о? Четверти-и? А ну, как батогами враз со двора…
- Четверти… - чуть слышно, но по-прежнему твёрдо ответил старик, робея и кланяясь.
- … Лады… Фома, Федька, эй, сбирайтесь живо! – презрительно скривишись, гаркнул отец Михаил, тяжело обернувшись ко двору. - Телегу снаряжайте, дрожки мои… Да топоры с ломами и заступами прихватите, болваны!
- А топоры-то на кой? – изумлённо открыл было рот старик.

Но во вскипевшей ключом суете его никто уже не слышал.


                ***


Старенькая печь, смирившись, покорно развалилась уже через несколько минут. Старик со слезами на глазах то и дело чихал от поднявшейся пыли, старуха же жалобно скулила в уголке, беспрестанно осеняясь и боясь даже приблизиться к азартно ворочающим ломы угрюмым бородатым мужикам.

- Ну и... Пошто встал? – вызверился запылившийся отец Михаил на длиннобородого Фому. - Половицы мне прикажешь подымать?
- Яма туточки… - недоумённо прорычал Фёдор, заглядывая под отошедшие доски. - Откель? Гля-ка чё… Золотишко никак!

- Ну, старик, пофартило тебе… - купец, досадливо покусывая губы, внимательно наблюдал, как ошалевший старик делит клад из золотых и серебряных монет на четыре части. - И кто научил на четверть меня уламывать?
- Дык енто… Никто не учил, - старик старался не упускать из виду Фому с Федькой, молча стоящих поодаль со страшными топорами в руках. - Самому помыслилось…
- Ай, лжёшь! - Отец Михаил с ненавистью смотрел на дрожащие руки старика. - Где тебе! Давай так – молвишь, кто научил, и четверти не возьму, всё твоё будет…
- …А вот как в свою-то сторону направишься, избушку встренишь на полдороги, - почесав в затылке и чуток помолчав, молвил старик. - Там сорванец-малолеток со вдовой Пелагеей проживат… Он и научил…
- Старик! - раздался со двора нетрезвый рёв Аввакума. - Есть кто? Старик, отворяй!
- Малолеток, гришь? Фома, Федька, в дорогу! - Отец Михаил недоумённо уставился на насупившихся мужиков. - Вы что это удумали, варнаки? Нашли время... Айда-айда, неча глазеть тут!

Фома с Федькой, разочарованно поигрывая вострыми топорами и пряча горящие алчностью глаза, нехотя и молча проскользнули в дверь.
 

                ***


- Пелагея, позволь передохнуть трохи да чайку испить, - не сводя с застывшего мальчишки пристального взгляда, молвил отец Михаил. - С дороги как-никак…
- Милости просим…

Купец, тяжело опустившись на лавку, принялся деловито распивать чай, громко хрустя вприкуску колотым сахаром и старательно делая вид, что мальчишку, по-прежнему стоящего рядом, уже и не замечает вовсе.
«Кукареку-у!» - неожиданно и громко раздалось откуда-то из запечного угла.
- Экой голосистый… - восхищённо воскликнул отец Михаил, переводя взгляд на степенно выходящего из-за печи петуха. - Хых, на кой кочета в избе держите? А он-то, дурной, пошто горланит средь бела дня?
- Он не горланит… - тихо промолвил мальчик. - Он, петя, вещует, что недалече то времечко, когда будешь ты в бедности, а я стану владеть твоими богатствами.

Поперхнувшись и зашедшись в кашле, купец гневно зашвырнул плошку в угол и обратился к суетившейся у самовара высохшей Прасковье.
- Слышь, вдовушка, отдай пацанёнка, а? Отдай, будет он жить у меня на всем готовом, в довольстве, не познав боле, какова она есть, бедность-то. Да и тебе басче – лишний рот с рук долой!
- Как можно, как можно... - замахала слабой рукой на купца Прасковья, истово крестясь промеж взмахов.
- Дык енто... Я вот…

Холщовый мешочек с сахаром, штоф бражки, два рубля денег и отрез выцветшего ситца, завалявшийся у купца под сиденьем дрожек, мгновенно перевесили чашу весов Пелагеи в сторону предложения отца Михаила.
- А петю возьмём? – мальчишка впервые взглянул на отца Михаила в упор. Взглядом, от которого расстриге стало не по себе.
- Возьмём, отчего не взять?

Огромный чёрный петух, моргнув круглым глазом, презрительно отвернулся. Хотя в тот миг Пелагея была готова поклясться, что в его недружелюбном взгляде сверкнуло непонятное торжество.


                ***


- Ты это… - отец Михаил, покачиваясь на носках скрипучих хромовых сапог и хмурясь, теребил в руке кожаную лестовку. - Пацанёнка этого… Избавь меня от него, словом…
- Как это «избавь», Ваше степе…? - бывший каторжанин, а ныне купеческий повар Спиридон, высокий и небритый детина, недоумённо кашлянув, переступил с ноги на ногу.
- Как-как… Мне ль тебя учить, рваны ноздри? - осерчав и замахнувшись на Спиридона лестовкой, оборвал того отец Михаил. - Да как хошь!

- Дядя, не надо…
- А? – оторвавшись от заточки ножа, рассеянно взглянул на чернявого мальчонку Спиридон. - Чего «не надо»? Барашка буду колоть…
- Неправда, - негромко возразил чернявый, тряхнув колтуном нестриженых волос, - ты меня погубить желаешь…
- Ё-ё-ё… - взвился Спиридон, случайно порезавшись, и с ненавистью бросил на землю точильный камень. - Не лезь под руку, стервец, мать твою бог любит!
- Не бери грех на душу, дядя… - влажные глаза мальчонки, казалось, пронзали повара насквозь, выжигая и переворачивая нутро. - Захвораешь да помрёшь в одночасье…
- Рад бы я тебя отпустить, - миролюбиво начал было Спиридон, сам удивляясь своим словам, высасывая кровь из раны и косясь исподлобья на странного мальчишку. - Да хозяина ослушаться опасаюсь - не сносить мне головы…
- А ты не бойся… - едва слышно прошептал мальчишка, приближаясь к повару вплотную, кладя горячую руку тому на плечо и заглядывая, кажется, на самое дно его души. - Ты не бойся, дядя… Я добро помню…


                ***


- …А, Мишка? - граф и царский генерал коротко хохотнул. - Как так? Отчего, как я к тебе на охоту приезжаю, так непотребщина кака-то всяку ночь снится, а? Вот и намедни… Поблазнилось, что стоят подле трона царского три блюда золотые, чеканные, а на них явства разнообразны, наши да заморские… Богатые явства! И вдруг выбегают откель-то псы чёрны да клыкасты и ну эти явства грызть-разбрасывать. Гоню их, гоню, а оне ни в какую… Растолкуй, Михаил, смогёшь? Давай так - сроку тебе до завтрева, до обеда… Ожидаю тебя с отгадкой во дворце царском. А сплохуешь, - граф опять хохотнул, уже угрожающе, - всё имение твоё на себя возьму!

Вышел во двор отец Михаил сам не свой, даром что выпивший с гостями - графа он не то чтобы смертельно боялся, однако на чересчур уж короткой ноге генерал этот с государём, на чересчур короткой, да-а...
Ну-ну, придёт времечко, получит ещё своё, живоглот, похаркает кровью язва царская совместно с благодетелем своим, отрыгнётся смертной блевотиной им сынок единственный, голову на пустой войне сложивший...

Слоняется смурной расстрига по усадьбе, кто навстречу попадается - всякого затрещиной одаривает, не разбирая, мужик ли, баба ли, дите ли неразумное...
Добрался и до Спиридона.
- Ты, мерзавец рваный, пошто мальчонку сгубил? - с ходу заехал белым кулаком в мясистый поварский нос купец. - Сгодился бы он мене… 
- Дык здрав мальчонка-то… - шмыгая носом, пробурчал Спиридон. - У маменьки на побегушках…
- Золотой ты мой человек! - восторженно брызгая слюной, пьяно полез обниматься к повару отец Михаил. - Подать его сюда!


                ***


- А ну, малой, - прохрипел отец Михаил, маясь головой с похмелья, - отгадай-ка мой сон… Снилось мне нынешней ночью, будто есть у меня три золотые блюда, и будто из тех блюд золотых псы непотребны лакали.
- Это не тебе снилося, это снилося генералу государеву... - чуть слышно ответил мальчик, не поднимая головы и не глядя на купца.
- Да как ты сме… Хм, угадал, щенок… Молодец! А что значит этот сон, ведаешь?
- Ведать-то я ведаю, токмо тебе не скажу! Вези меня к генералу, пред ним откроюсь.

Приложился ещё пару раз отец Михаил к холодному капустному рассолу да и велел спешно заложить самолучшую коляску, мальчишку приодел, на запятки поставил, так и помчался во дворец. Подкатил этаким павлином к высокому крыльцу, вошел в белокаменные палаты и отвесил генералу и гостям его обедающим поклон расфуфыристый.
- О, Мишка, Ваше степенство расстриженное! Ну, как? Отгадал ли мой сон? - интересничает граф-генерал. И подмигивает задорно так вельможам разнообразным, со скучными лицами за длинным столом восседающим. А дружку своему закадычному, палачу государеву, подмигивает дважды!
- Дык, сон-от твой, Ваша светлость, не больно мудрен, не то что я, его малый ребенок рассудить может. Коли хочешь, кличь мово мальчонку, он тебе все как по писаному скажет-выложит.

Генерал жестом приказал привести мальчика и, как только тот, смущённый, появился на пороге, тут же начал про свой сон любопытствовать.
- А пусть-ка вперёд отец Михаил рассудит, а то вишь он какой! - смело ответствовал мальчонка, обводя голодным взглядом богатый стол и лоснящиеся щёки равнодушно жующих вельмож. - Всё чужим разумом жить норовит…
- Ну, Мишка, не обессудь - устами младенца, как говорится… Сказывай ты прежде! - развёл руками генерал под дружный вельможный хохот.

Рухнул тут купец на колени и сознался, что не может отгадать графского сна. Тут снова выступил мальчик и выкрикнул звонко:
- Ваша милость! Правдив сон-от твой, есть округ тебя трое неверных: казначей, второй министр и ентот ишшо, отец Михаил... - указал мальчонка на побледневшего купца. - Давно задумали они государя и тебя власти лишить...

Что ж, наверное, так оно и было...
Сослали царским указом на всякий случай изменников в Сибирь, подальше с глаз, чтоб другим неповадно было, да только те скоро оттуда убегли и такое завертелось...
Но это уже совсем иной сказ...

А что касается богатства - как сказывал несмышлёныш, так и случилось: отобрал государь, подученный генералом, у отца Михаила все его имения и дарствовал их тому мальчонке. А ещё довольный раскрытием заговора царь приказал призвать Гришку ко двору, повелев родственникам и прочей челяди величать его не иначе, как Григорием Ефимовичем.
- Родители-то кто? - ласково спросил государь мальчонку, гладя того, доселе диковатого, по лохматой голове.
- Маменьку Анной звали, а отец - Ефим Вилкин… - спрятал торжествующий взгляд за полуприкрытыми веками малец. - Померли они токмо...
- Сиротка, выходит? Повелеваю - величать отныне сего отрока не иначе, как Григорий Ефимович! - распорядился государь.
- Григорий Ефимович, значица… - тихонечко, словно в уме, повторил мальчонка, хитро сверкая чёрными глазами и едва заметно улыбаясь.

Но тут же сызнова нахмурился: знакомое и зловещее «кукареку-у!» послышалось совсем уж недалече…
Да-да, из самого сердца царских покоев…