Глава 7, в которой прошлое оказывается ближе, чем

Глава 7, в которой прошлое оказывается ближе, чем можно это представить.

Ей было обидно и досадно, настолько сильно, что рука уже невольно сжималась в кулак, а на глазах проступали слезы. В порыве обиды и злости ей нестерпимо хотелось схватить первый попавшийся предмет и зашвырнуть его в стену, да с такой силой, чтоб соколки разлетелись по всему дому. И будь это дорогая ваза или же садовые ножницы – не имело значения, потому что порыв застилал глаза непроглядной вуалью злости и ненависти ко всему окружающему, и все вещи теряли свою ценность, свой смысл. Но ничего этого она делать не стала, потому что была сильной женщиной, умевшей сдерживать себя, свои хлещущие через край эмоции, во всяком случае, при посторонних.
Даже ступени собственного дома сопротивлялись ей. Анна Ребекка споткнулась, больно ударившись коленом. Служанка тут же подбежала к ней, но дама отказалась от помощи, быстро взбежав на второй этаж, заперлась у себя в комнате.
Только здесь она была по-настоящему свободна. Свободна от всего на свете: от постоянных запретов и ограничений, обусловленных непонятными традициями своего рода, от навязанного этикета, угодного старым дамам, дабы потешить их самолюбие, от нарочитой напыщенности и пафоса речей тех, кто возомнил себя великим оратором, но не способен написать и предложения без ошибки, от вечной необходимости сдерживаться в эмоциях и поступках. В высших кругах, ее называли сильной женщиной, воспитанной и культурной, но на самом деле она считала всё это глупостью, сродни той, что зарождается в головах детей, не понимающих многого в этом мире, но пытающихся постичь его путем ошибок.
Все эти новоиспеченные, постреволюционные герцоги и графы, бароны и виконты, что повылазили, как грибы после дождя, вкусившие мед сладкой жизни, но не понявшие ее, были обычными болванами, не понимавшими простых человеческих вещей.
Анна уткнулась носом в подушку.
- Анна, душа моя, что случилось?! Ты в порядке. – Раздался голос старой няни из-за двери. Этот теплый, излучающий нежность майских цветов голос – вот чего сейчас не хватало Анне.
- Да, дорогая моя няня. Я сейчас открою… У меня все в порядке. Всё в полном порядке. – Анна отворила дверь.
Няня была весьма полной и грузной женщиной. Из-под платка, который обвязывал голову, выбилась прядь седых волос. Няня щурила глаза, ища при этом в карманах свои очки, отчего паутина морщин превращались в борозды прожитых лет.
- Что случилось, дитя моё? – Няня вошла в ярко освещенную комнату. Очки не в кармане, а на лбу. Опустив их на кончик носа, женщина присела рядом с Анной.
- Всё хорошо, няня, всё хорошо… Я просто… просто переволновалась… за Гия, ничего страшенного сейчас все пройдет. Ведь и раньше было, ты же знаешь, какая я порой бываю… эмоциональная, излишне зачастую…
- Знаю, дорогая моя. Я же тебя с самого рождения опекаю, всегда рядом с тобой. И никто в этом мире не знает тебя лучше чем я. Я помню, как ты в детстве упала с качелей, сделанных твоим отцом, а я несла тебя на руках к врачу. Помню, как ты впервые влюбилась в мальчишку из соседнего дома, как по ночам бегала к нему, а после вы всю ночь сидели на крыше дома и смотрели на звезды… Я всё помню о тебе, Анна, всё знаю про тебя. И прекрасно знаю, когда ты говоришь правду, а когда обманываешь.
Анна посмотрела на нее.
- Прости меня, я не хотела тебя обманывать… Просто… просто все как-то так сложилось, что мне не хочется сейчас ни с кем делиться тем, что происходит между нами…
- Дорогой ты мой ребенок, - Няня села рядом с Анной. – Если ты что-то делать не хочешь делать, то никто тебя не будет заставлять. Я же вижу, что в твой душе накопился какой-то ком, который застрял там и его надо выпустить наружу, пока он окончательно не задушит.
Ночь за окном была чернее угля, такая непроглядная и густая, как будто она чувствовала то, что гложет Анну.
- Знаешь няня, ведь я люблю его. Даже сейчас я задумываюсь над этим и не нахожу никакого другого объяснения своим чувствам. Это любовь, такая, что не угасает с годами... Он прекрасный человек, много лучше всех тех, с кем мне приходится общаться, тех, что заполонили собой залы дворцов, причислив себя к высшему обществу. За теми тяжелыми воротами, за теми стенами гордости и положения таится по-настоящему добрый и нежный человек. И мне выпала великая радость оказаться по ту сторону этой стены и понять, почувствовать все то тепло, что находится там.
Анна вздохнула и замолчала. Слова встали где-то в груди и не желали выходить наружу.
- Но последнее время мне все больше и кажется, - после нескольких минут молчания продолжила Анна, - что нас что-то разделяет, какой-то барьер вырастает между нами, что я все чаще и чаще оказываюсь за пределами этой стены. Гий изменился… с тех пор, как он занял должность начальника жандармского управления, он стал пропадать на службе, уходить по ночам… Знаешь, такое чувство ненужности, как будто ты деталь механизма, которая отработала свой срок и ее отправили на свалку. Каждый раз, когда я вижу его мое сердце наполняется радостью. И каждый раз, почти каждый раз, он оставляет меня без внимания, как будто я… игрушка. Ведь мы уже взрослые люди… Я давно не та девочка, что сбегала по ночам к соседскому мальчишке, да и Гий – не тот мальчишка, у которого ветер в голове выбирает за него маршрут.
- Но, догорая моя Аннушка, - Няня обняла девушку, - Успокойся. Я думаю, что все будет хорошо. Ведь он тоже любит тебя.
Анна посмотрела на старую няню. В очках отражался свет масляных ламп, как маленький мотылек, загнанный в банку, он плясал. Морщинистое лицо старой женщины расползлось в улыбке, и казалось, от этого стало чуточку светлее и легче.
Няня поцеловала девушку в лоб.
- Тебе стоит успокоиться… Хочешь, я принесу тебе настойки? Выпьешь – и сразу успокоишься. Потому что волноваться незачем, ничего страшного не произошло. Никто же не умер.
- Ничего, конечно страшного… даже больше, чем «никто не умер» - воскрес.
Няня встала с кровати и вышла, переваливаясь с ноги на ногу, типичной старческой походкой.
«И почему так все время происходит? Почему люди не могу приносить друг другу только радость, только теплые чувства? Ведь для чего-то же они это делают? Не для того же, чтоб удовлетворить свои возрастающие амбиции не замечая никого рядом и становиться всё выше и выше, шаг за шагом сменяя ступени, поднимаясь по лестнице в небо, к манящему свету, но забывая всё то и всех тех, что остались внизу. Чем больше ступеней пройдено, чем длиннее пройденный путь, чем выше удается взобраться, тем всё больше отдаляются от прошлой жизни, открещиваются от тех людей, что некогда были дороги и близки».
Анна откинулась на подушку и закрыла глаза. Тонкий, едва прозрачный свет сочился через толщину опущенных век.
Няня принесла лекарство, казалось бы сразу, но может быть и гораздо позже. Время потеряло свой привычный ритм и, казалось, что оно то замедлялось, то снова ускоряло ход, разгоняясь, как обезумевшие кони в пылу горячей скачки.
Перед Анной распростерлось большое широкое поле, уходящее далеко к горам, переходящее в холмы, покрытое россыпью диких цветов, как лицо рыжей девчонки покрывают веснушки. Облака кудрявились в необыкновенные завитки, такие нежные, как утренний молочный десерт, что каждый день подают к завтраку. Похожие на людей и животных, на корабли с расправленными парусами и морские волны, на кургузые холмы и густые заросли кустарника, на мифических гидр и сказочных эльфов, они кружились в сумасшедшем хороводе.
Анна смотрела на эту идиллию природы широко раскрытыми глазами, в которых отражался солнечный свет, и казалось, в этих глазах поселились некие огоньки, что вспыхивали маленькими искрами настоящего детского задора и человеческого счастья. Вьющиеся волосы, с утра уложенные в прическу, растрепались на свежем летнем ветру. Голубое платье тоже подалось веянию проказника-ветра, прилипая к коленям мокрым подолом, впитавшим в себя луговую росу.
Это было ее детство. Маленькой девочкой она гуляла в поле, срывая луговые цветы. Она прекрасно знала, что после ей достанется от леди Лайкест за то, что прекрасное голубое платье оказалось перепачканным, и еще за то, что она без спросу убежала в поля и вела себя как обычная простолюдинка, забыв про все принципы морали и этикета, начхав на родовые традиции и едва не опозорив всё свое именитое семейство столько непристойным поведением, не достоянным будущей наследницы рода. Но Анне было уже все равно на все эти запреты, когда пьянящий запах луговых цветов вскружил ей голову, и рвение в неизвестность, к детской свободе тянул к себе невидимой нитью. Она сняла свои белые в бантах туфельки и босиком побежала по полю, разбрасывая во все стороны собранные цветы. В этот самый момент ей казалось, что этот мир весь, со всеми его недостатками и достоинствами, со всеми его противоречиям, со всеми радостями и печалями, со всеми неожиданностями и заурядностями, со всеми своими сложностями и банальностями, со всеми пороками и благами, принадлежит ей и только ей, как та бабочка, что было поймана в стеклянную банку.
Где-то за спиной было поместье графа Ульриха Лайкеста. Это была пышный архитектурный ансамбль, состоящий из четырех зданий, каждое из которых пышило величеством и мощью, показывало всякому, чей взгляд падет на него, всю состоятельность и властность владельца. Мощные балюстрады, окаймлявшие величественные балконы, лестницы и террасы главного здания, стальные крыши, блестящие, как латы принца, как чистая озерная вода, отражавшие небо, массивные стены, окруженные садовыми деревьями. Пушистые аллеи расходились от главного здания на север к конюшням и флигелю, на юг к летнему домику, на восток к амбарам и сельским постройкам.
Поля начинались на востоке, сразу за постройками. Дорога огибала поле и выходила прямо к поместью. Анна знала, что скоро за ней придут няньки и бабки, которые всю жизнь ее опекают, всю жизнь носятся за ней по следам, следят за каждым шагом, за каждым вздохом, постоянно чему-то учат, наставляют, и не дай боже сделать отступление в сторону от привычного этикета. Нет, ведь она из знатной семьи, ее отец владел землями отсюда и на десятки миль вокруг, его почитала королевская семья, его уважали феодалы, а вассалы приклоняли пред ним колени.
И вот она уже стояла, опустив глаза.
- Негодная девчонка. Тебя всему надо учить, как собаку. Тебя дрессировать надо! Ты вообще человеческих слов не понимаешь! – Мать ругалась и ее звучный голос отражался эхом от стен и казался еще громче и звучнее, - Ты посмотри на себя, на кого ты похожа! Босая, ноги все перепачканы! Платье… что ты сделала с платьем, - Мать дернула за намокший подол, - Оно все мокрое и грязное!
- Но мам, - пролепетала Анна, вытирая нос рукавом.
- Что мам?! Не делай так – Мать одернула руку девочки, - Никогда не вытирай нос рукавом, слышишь, никогда. Это не прилично. Ты же не деревенская девчонка, которая только и умеет, что коров за сиськи дергать. Ты Анна Ребека Лайкес, дочь Ульриха Лайкеста, будущая леди Лайкест… Ты должна быть такой, как все настоящие леди… А ну выпрями спину.
Анна вытянулась в струнку и снова шмыгнула носом, но в этот раз удержалась от того, чтобы вытереть его рукавом.
- А теперь посмотри на меня. Ты, наверное, самое непослушное создание, которое только может быть. Но я твоя мать и сделаю из тебя настоящую леди, так же, как в свое время твоя бабушка сделала ее из меня. И ты будешь самой завидной невестой всего нордлинского королевства. Но чтобы стать такой, необходимо старание и послушание, послушание и старание. Ты меня поняла?
- Да мам…
- Говори громче, тебя совсем не слышно. У настоящей леди должен быть звучный и громкий голос.
- Да матушка.
Анна всегда называла ее матушкой, когда разговор становился для нее тяготящим. Вот и в этот раз, ей хотелось убежать куда-нибудь подальше, но только она знала, что куда бы не скрылась – ее везде найдут. Да и отец будет расстроен, узнав о том, что его дочурка покинула родной дом. Анна любила отца всей глубиной своей детской души, всем сердцем желала ему только добра, и никогда ни за что она не сделала бы ему больно.
- Вот и замечательно. – Улыбнулась матушка, обнажив свои ровные белые зубы. Ее улыбка выглядела настолько неестественно, настолько фальшиво, что Анну слегка передернуло. Видимо, леди Лайкест настолько уже привыкшая к фальши, лести и обманности общения в своем кругу, что уже просто не могла заставить себя улыбнуться иначе. - А теперь отправляйся, прими ванную, потому что наследница рода Лайкест должна быть чистой и опрятной. И не забудь расчесать волосы гребнем, и уложить их в прическу. Няньки помогут тебе.
- В этом нет необходимости, матушка.
- В этом есть необходимость, хотя бы даже в том, что я так решила. Что я тебе говорила про послушание? Или ты уже забыла? Ты, наверное, самый забывчивый ребенок на свете, Анна. Когда же ты, наконец, начнешь меняться, начнешь понимать, что жизнь – это не игрушка, не беготня босиком по цветочному полю, не мечта о принце с голубыми глазами, на белом коне, что увезет тебя за тридевять земель. Нет, Анна, и я тебе уже много раз об этом говорила, и уже в сотый раз повторяюсь. Постарайся хоть как-то соответствовать статусу благородного человека, дочери графа, чтобы родителям твоим не было стыдно за тебя. В кого ты такая только выросла… - Мать тяжело вздохнула, на ее еще молодом лице проступили морщинки. Она прикрыла глаза рукой, всего на мгновение.
- Матушка, а можно мне завтра…
- Нет, завтра у тебя будет важный день, дочь моя.
- Что такое, матушка? Завтра будет бал? Мы поедем в гости в город?! – На лице Анны высветилась улыбка. Поездки из поместья всегда приводили ее в восторг. Она любила здешние края, здешнюю природу, местных людей, любила, но ощущение запертости не покидало здесь ни на секунду. И даже когда Анна часом назад бежала по цветочному полю, знала, что есть предел, дальше которого она не уйдет. Ей казалось, будто настоящая жизнь где-то там, за пределами отцовского поместья, там, куда ей хочется попасть. Как и все детские мечты, эта тоже была заблуждением, но столь наивным и чистым, что хотелось верить, как будто все на самом деле так. Поэтому-то Анна и любила поездки – это приближало ее хоть какую-то малость к мечте.
- Нет, завтра не будет бала, и мы никуда не поедем. Завтра день куда более важный. И ты должна это понять, как настоящая леди. Ты же помнишь графа Отто Ниемини и леди Нанну Ниемини? Наши хорошие друзья…
- Помню, матушка…
-Вот и замечательно. Ты же знаешь, что у них есть сын. Ты должна понять, что союз с семьей Ниемини для нас, для меня и для твоего отца, очень важен. Мы уже давно ведем беседу по этому поводу, и недавно пришли к обоюдному соглашению, что твой брак между молодым виконтом Ниемини и тобой укрепит взаимную симпатию наших семей, и приведет к дальнейшему процветанию.
- Но…
- Не перебивай мать! Ты должна правильно все понять и отнестись к этому, как к должному. Завтра мы запланировали венчание. Все будет, как положено: церковь, священник… ты навсегда перестанешь быть маленькой девочкой и превратишься в юную леди.
- А отец… он… тоже согласен. – Анна не знала, что сказать. На глазах навернулись слезы. Они не побежали по щекам двумя тонкими прозрачными полосками, а застыли на ресницах маленькими капельками.
- Твой отец дал согласие, и теперь уже ничего не поменяешь. Пойми Анна, что в сложившейся ситуации наш отказ может привести к ненависти, неприязни и, упаси бог, к мести со стороны обиженных дворян. Ты уже взрослая девочка и должна осознавать всю серьезность своего положения. Когда-то давно, вот точно так же я была повенчана с твоим отцом… Это не наша прихоть, а такова традиция.
- А если я не хочу?
- О, я тоже не хотела, когда была такая как ты, но время все расставила по своим местам, и теперь я не жалею, что всё случилось так, как случилось, что граф Ульрих Лайкест стал моим мужем, я приняла его фамилию и влилась в семейство. – Леди Лайкест обошла дочь по кругу, - Теперь пришел и твой черед. Отнесись к этому с пониманием и с тем, что всё будет хорошо, ведь по сути так оно и будет. Ты растешь прекрасным, красивым ребенком, завистью многих родов. Пройдет немного времени и твоей красотой будет восхищаться все королевство.
Анна ничего не сказала.
- А теперь, марш в ванную комнату.
Девочка всей своей большой детской душой не хотела ничего. Ей казалось, что все происходящее не более чем помутнение рассудка и стоит ущипнуть себя за руку, как всё улетучится, растворится в воздухе, как дымные колечки из папиной трубки. Но всё оставалось на своих местах, сколько Анна себя ни щипала. Она побежала к отцу, в надежде, что он образумится и выбросит эту глупую затею, забудет про это, отменит все, ведь он так сильно любил свою единственную дочурку, и никогда ни за что не причинит ей страдание. Анна ворвалась в его комнату, как ураган.
Отец сидел возле большого дубового стола, на котором лежала карта и еще куча всякой мелочевки, чернильница, насколько перий и стилус, записная книжка с кожаной обложкой, курительная трубка и пакетик табака. Несмотря на то, что окно было открыто запах табачного дыма не улетучивался. Так было всегда: отец много Ульрих Лайкест много курил, отчего его пальцы слегка подлетели, равно как и зубы, а лицо было неестественно худым и «сморщенным», и запах табачного дыма никогда не исчезал из этой комнаты. Отец смотрел в потолок неотрывным взглядом, как будто там, наверху, было что-то особенное, что-то необыкновенное, скрытое от людских глаз и понятное только ему одному. Анна посмотрела наверх – там ничего не было.
- Ты хочешь узнать что там? – Отец повернул к ней голову и улыбнулся.
- Вообще-то не очень, ели честно.
- Это правильно… Надо быть честной, по крайней мере со своими близкими. Потому что ложь никогда не приведет тебя к решению проблемы, а только все усугубит. Ложь – это зло человечества, болезнь, порок, который душит людей, но к которому люди склонны. Люди вообще склонны к порокам. Но ложь надо изгонять, вытеснять из себя, как мокроту при простуде. И только тогда мир станет лучше, когда люди смогут избавиться от лжи, - Отец снова улыбнулся. Его седы волосы длинными прядями спадали на плечи. Он протянул дочке руки, - Иди ко мне, моя радость. Ты опять бегала по полю, опять измазала свое платье… Матушка будет недовольна. Ты же знаешь, как она реагирует на твои шалости. Ну и зачем ты будоражишь вулкан?
- Она меня видела.
- О, так почему ты до сих пор не в ванной тогда, - Он шлепнул дочку по носу, не больно, а даже как-то ласково, будто запустил в ее сердце маленького светлячка, который осветил все самые темные и далекие уголки ее детской души. – Так что тебя беспокоит?
- Я по поводу завтрашнего дня. Так нельзя…
- И тебя это расстраивает. Я тебя понимаю. В свое время ко мне тоже пришел мой отец, твой дедушка, царствие ему небесное, и сказал: «Сын мой, настал черед тебе становиться настоящим мужчиной…», – Ульрих пытался пародировать голос деда, корча при этом презабавные гримасы, - «…ибо ты потомственный Лайкест, ты должен со временем стать графом!» - говорил он мне, а я ему отвечал: «Папа, но как я стану графом, если у меня нет даже дамы сердца?» А я тогда начитался рыцарских романов, ты знаешь как это бывает. У самой под подушкой такой лежит. И мне казалось, что все мальчики становятся благородными рыцарями и у каждого есть дама сердца, которую непременно надо спасти из далекого замка, или хотя бы просто помочь ей в трудной ситуации. А отец посмотрел на меня строго, положил руку на плечо и сказал: «Вот и замечательно, сынок! Я знаю, как нам будет правильно поступить с твоей проблемой. Мы найдем тебе даму сердца». На что я ответил: «Но как же так? Разве ни она должна найти меня, и мы не должны сражаться за нее?» «Это все в прошлом, - отвечал папа, - рыцари, турниры, спасание принцесс, но в чем-то ты прав, мой маленький принц. Как может сложиться настоящий мужчина, если при нем не будет прекрасной дамы. И могут пройти года, столетия, эпохи, но правду жизни поменять нельзя и нельзя уклониться от нее, уйти в сторону, оставив себя течению времени, чтобы после понять, что все попытки перекроить правду бесплотны и глупы. Но сейчас, будучи маленьким принцем, в мечтах и грезах о прекрасной даме, ты творишь будущее, даже сам не осознавая этого». Он потрепал меня по голове. После этого он мне рассказал о твоей маме и о том, что в скором времени мы с ней обвенчаемся. Мне в тот момент стало нестерпимо грустно, и я так же как и ты горевал по этому поводу, но когда все закончилось, осознание пришло ко мне. «Разве не я стал настоящим мужчиной?» - спросил я себя.
- Ты это только что придумал, - насупилась Анна.
- Нет, моя золотая. Просто я сказал тебе правду. А верить в нее или нет, решай сама. Но когда придет завтрашний день, твои волнения уйдут, когда ты поймешь, что все так и должно быть. – Ульрих поцеловал дочку в макушку.
- А если я не хочу? Просто не хочу этого и всё!
- Ну… ты можешь сбежать из дома, расстроив тем самым меня с мамой. Но знай, что мы очень расстроимся и будем горевать, потому что очень тебя любим.
- Если бы вы меня любили, то не стали бы делать наперекор.
- Да. Но разве мы делаем наперекор?
- Конечно! Ведь я же не хочу этого.
- А ты представь, что всё это манная каша. Ты же не любила манку, когда была совсем малюткой. Но ее приходилось кушать, чтобы вырасти здоровой, сильной, красивой.
- То есть?
- То есть, ты просто поверь в это, а поймешь после. – Слова отца звучали и нежно и жестко одновременно.
Девочка шла по пустынному, казалось, бесконечному коридору, освещенному множеством масляных ламп. Все резал глаза, как будто это был и не свет вовсе, а что-то потусторонне, сильное, намного сильнее самой природы. Шаг за шагом она уходила все дальше и дальше по коридору, но он не заканчивался…

Открыв глаза, Анна еще не понимала, что всё это было сном, далеким отголоском прошлого, которое подобно сказочному кораблю, ушло за горизонт и больше никогда не вернется. Она прижала подушку плотнее к голове. Прошлое оказалось намного ближе, чем это можно себе представить. Сон, как это и положено сну, становился все менее и менее отчетливым, исчезал, становился выдумкой, выдумка превращалась грезы, грезы таяли, как апрельский снег.
Люди говорят во сне часто приходят те, кто покинули этот мир, уйдя к богам. Говорят, что только во сне можно слышать их истинные голоса, видеть их лики такими, какие они были для каждого: для одних это были злодей, для других герои - но каждый волен сам для себя решать это. И лица их, как будто возрожденные всплывают и кружат еще долго, даже когда сон окончательно улетучился. У Анны перед глазами стояла ее мать, ушедшая в иной мир от неизлечимой болезни, которую врачи называют злокачественной опухолью. Отец, в годы гражданской войны состоявший в рядах имперской гвардии, погиб при осаде города Хильца. Пушечным снарядом его разорвало на части, поэтому Анна не видела тела своего отца, хоть останки и были похоронены у поместья.
Анна почувствовала, что рядом с ней кто-то сидит. Это была не няня, тяжелое, старческого дыхание всегда выдавало ее. Гийдеанес Турсас сидел рядом на кровати, опустив голову: усталость и бессонная ночь увлекли его в царство Морфея. В руках он сжимал несколько красных цветов, столь редких в это холодное весеннее время.
Ощущение полета охватило Анну. Казалось, что сейчас за спиной взрастут крылья, и она оторвется от земли и взмоет в небеса, и там, собирая звездный бисер, будет парить над землей, смотря как здесь ходят маленькие люди, совсем крошечные, меньше оловянных солдатиков, и они будут смотреть на нее, но не замечать. И среди них будет он, Гийдеанес Турсас, тот, ради кого она собирает звезды в охапку. Анна не отводила от него взгляда и боялась пошевельнуться, дабы не разбудить своего рыцаря. А если он сейчас общается со своими близкими, которых уже нет?