Холодно

 
Холодно...
“Океан Ельзи”

 …We are such stuff
As dreams are made of...
William Shakespeare

Долго будет Карелия сниться,
Будут сниться с этих пор
Остроконечных елей ресницы
Над голубыми глазами озёр.
В. Гин / А. Колкер



Руна первая
Выборг, февраль 1993 г.

Морозный закат превратил город в облако розовой сахарной ваты. Одинокая крепостная башня, застрявшая между длинным белым забором и обгорелым остовом средневекового собора, он же цех завода «Электроинструмент», тоже стояла розовая, и на её расцвеченной стене распластались пастельные тени деревьев. Чайка с пёстрыми крыльями опустилась на тонкий шпиль, венчавший фигурную, как ёлочная, верхушку башни. Сверху ей были видны корабли, вмёрзшие в портовый лёд, краны-журавли, чёрные пятна островов на снежной скатерти залива, плотно сидящий шлем замкового донжона, трубы заводов, исторгающие сиреневый дым, средневековый лабиринт маленьких улочек на горе... Круглым жёлтым глазом с бликом заката птица оглядела всё это великолепие, почистила клювом перья и устроилась поудобнее на игле шпиля. Если бы кто-то в тот момент пролетал мимо и если бы это не было биологическим нонсенсом, ему показалось бы, что чайка довольно вздохнула.


Руна вторая
Виипури, декабрь 2009 г.

Меня зовут Тайка Калалокки. Если перевести фамилию на русский, получится смешно: Тайка Чайка. Если перевести и имя тоже, будет ещё смешнее, вроде названия оперы или сказки: Волшебная чайка. Вернее, колдовская. А знаете, что смешнее всего? Что это правда.
Честное слово, я бы с ним осталась, хоть и отказала сначала. Если бы кователь Илмаринен подождал немного, пока я сама посмотрю ему в глаза и скажу наконец, вопреки причитаниям матери и зловещим напевам младшего брата (очень странный был малыш, даже не хочу думать, что из него выросло), что согласна стать его женой. Но ведь он не знал, как я смотрела на него на свадебном пиру, когда он сидел рядом с моей старшей сестрой во главе стола, как следила из окна, когда он увозил её в Калевалу. А с сестрой я никогда не ладила, потому что знала, какую подлость способны скрывать эти небесно-голубые глаза и алые губы, и о её гибели горевала лишь для приличия. Но он схватил меня в охапку, грубо, как овчину, которой выстилают сани, не заботясь о том, что рвёт мне платье, тянет волосы, что мои браслеты рассыпались по полу цветными горошинами, что мне трудно дышать, уткнувшись в его плечо...

Я не кричала – это было бы унизительно. У меня было другое оружие. Не одного жениха я отпугнула злым языком. Я знала, что здесь не сумею отпугнуть, но задеть – наверняка. И как будто издеваясь и над собственной слабостью, ругала то, от чего млела больше всего. «У лисицы шерсть красивей, у лисицы рот милее...» Ах, как он кривит рот, когда зол! Ах, как я разозлила его, пока мы ехали в Калевалу!

Ну а дальше всё врёт народный эпос, пропетый и записанный мужчинами для мужчин. Не было никакого другого, с кем бы я смеялась ночью над уснувшим мужем. Я не из того теста сделана. И не сумел бы даже сам кователь небесного свода превратить в чайку дочь могущественной ведьмы, хозяйки Похьёлы, если бы она того не захотела. Вот от меча мне было бы не уйти, пожалуй, но с мечом-то я и вела грустный ночной разговор, принятый моим кузнецом за шёпот измены. И меч пожалел меня. А кователь Илмари так и остался в приятном заблуждении, что это он «обратил в морскую чайку ... жену свою дрянную».

Быть чайкой мне понравилось. Не возвращаться же, в самом деле, к матери в Похьёлу, чтобы быть просватанной за очередного богатыря, который сочтёт мою «страну мрака и холода» и мою матушку-ведьму достаточным вызовом своему геройству. А я не хочу быть ничьей наградой за подвиги. Хочу быть свободной, хочу летать, дышать ветром и разговаривать со всем миром. В конце концов, именно это я умею лучше всего. Со сломанной веткой, с гранитным валуном, с башней замка, с мёртвыми костями.

Когда я впервые прилетела в Виипури, они бросились говорить со мной все разом – с ними давно никто не заговаривал. Этот маленький нежный город на холодных берегах кроили и перекраивали всевозможные вершители истории и уходили, мало заботясь, что они оставляют, кому и как. Я давно не встречала столько забытых могил, обиженных руин, оскорблённых памятников и одиноких камней. Мне пришлось установить с ними порядок: каждую ночь я выбирала кого-то одного и слушала всё, что он или она желали мне рассказать. И они рассказывали, а чаще жаловались, плакали, вздыхали и просто ныли. Шведские крестоносцы, обломки разобранных крепостных стен, сожжённые соборы, проржавевшие балконы, замёрзшие корабли в порту и бароны Николаи в своём пышном склепе на «Острове мёртвых». Я ходила ночами по городу, и всё, к чему я прикасалась, становилось моим собеседником.
Только они не вышли ко мне навстречу. Со мной говорил часовой колокол, снегири в сквере и пролом в стене разрушенного собора, но не 108 финских гордецов, убитых где-то на линии Маннергейма, а потом, прямо перед последним путешествием домой, сожжённых бомбёжкой в своих гробах и похороненных наспех у подножия Часовой башни. Им не нужна была моя жалость. И всё равно я слышала их, солдат бессмысленной войны. Они не жаловались даже друг другу. Только очень изредка и только на то, что холодно.



Руна третья
Петербург, декабрь 2009 г.

Ромка встал, как всегда, первым и, как всегда, раздёрнул шторы, чтобы постепенно уменьшить ей соблазн остаться в постели. Иначе она просто дождётся, пока он уйдёт на работу, и мирно проспит до часу или двух, а потом опять просидит за компьютером всю ночь, и так далее до бесконечности. С Ромкой они были в полной противофазе – сова и жаворонок. Может быть, поэтому до сих пор и вместе. По её наблюдениям, отношения сохраняются дольше всего, когда люди либо всё время проводят вместе и почти сливаются воедино, либо крайне редко видятся и не успевают надоесть друг другу. На первый вариант она давно не надеялась.

За окном брезжило что-то весьма приблизительно похожее на рассвет – значит, уже довольно поздно. А что вы хотите, какой вообще рассвет в конце декабря в Петербурге, городе, где комфортно живётся только сфинксам? Да ещё когда небо уже много дней подряд плотно подбито серыми ватными облаками и весь «простор меж небом и Невой» завешен снегом.
Приблизительный рассвет не очень мешал дремать дальше. Вита уткнулась носом в подушку и протянула ноги поперёк кровати, углом, через нагретое Ромкино место. Почему-то это движение каждое утро доставляло ей огромное наслаждение, как будто она втайне хотела, чтобы двуспальная кровать доставалась ей одной. Может быть, так оно и было.

- Слушай, ехала бы ты в свой Выборг на электричке? Там такое опять на улице... – Ромка, с двумя чашками кофе, присел на край постели.
- Выборг? – спросонья она не сразу вспомнила, о чём речь. – Чёрт, Выборг! Это же в два часа! Сколько времени?
- Полодиннадцатого. Я потому тебя и разбудил. И расписание электричек распечатал.
- В электричке хоооооолодно...
- В сугробе в кювете будет ещё холоднее.
- И всякие люди перегаром дышат...
- Думаю, в это время дня и года ты сможешь выбрать себе целый вагон.

Ромка был в её жизни голосом разума. Компьютерного. Он был программист, разрабатывал антивирусный софт и на пару со школьным другом уже десять лет успешно поддерживал на плаву маленькую собственную фирмочку. Квартира, хоть и однокомнатная, но своя, с евроремонтом и видом на канал Грибоедова, свидетельствовала, насколько успешно.
«Чего тебе ещё надо?» - спрашивали её мама и подруга Настя. Вита честно отвечала, что не знает, но, видимо, чего-то надо, потому что согласиться, наконец, выйти за Ромку замуж у неё просто физически не получалось.

Но всё это к делу не относится. К делу относится то, что голос искусственного интеллекта побеждал очень редко, поэтому в Выборг Вита поехала всё-таки на Нюсе. Нюсей звали видавший виды 17-летний «Фольксваген-Гольф», красный, как колпак Санта-Клауса, купленный на первые приличные заработки, когда она ещё доучивалась в «Мухе». Нюся, при всём Витином равнодушии к любому неэстетично-бытовому железу, была родной: такая маленькая, хоть и не совсем неприступная, крепость на колёсах, в которой легче всего сделать то, к чему она подсознательно всю жизнь стремилась – установить барьер между собой и совершенно неудовлетворительным окружающим миром.

Утренняя метель, вопреки Ромкиным запугиваниям, стихла и позволила им с Нюсей вполне спокойно выбраться из города. Выборгское шоссе было пустынно, как обещанный вагон электрички. Ехать приходилось очень медленно – Вита была неуверенным водителем даже в самую сухую погоду на самой ровной дороге, а сейчас и подавно. Такой погоды не бывало уже несколько лет – сосновые и еловые леса вдоль шоссе тянулись сплошной полосой новогодних открыток, там, где их можно было разглядеть за высоченными сугробами счищенного с дороги снега. К счастью, на Выборгском шоссе по пути в Выборг заблудиться было невозможно, иначе бы Вита это непременно сделала. А для самого города существовала карта, тоже заботливо распечатанная и размеченная Ромкой.

Интервью в финской компании «Лоухи», базирующейся в Выборге, нарисовалось совершенно неожиданно. Витины резюме уже больше года – кризис! – мёртвым грузом болтались по базам данных самых разных агентств, но до сих пор доставляли только неприятности в виде очевидно неподходящих предложений, отказываясь от которых, она всё больше приобретала репутацию сноба и привереды. Она, наверное, хотела бы иметь постоянную работу, но так же неуверенно, как и делить с кем-то двуспальную кровать. Пока её вполне устраивало плыть по течению, браться за редкие заказы, которые нравятся ей самой, и немного сидеть у Ромки на шее. Немного – потому что ест она мало, к тому же, вегетарианка, ходить по клубам и ресторанам не любит, одежду часто шьёт себе сама или переделывает находки из секонд-хэнда, отдыхать согласна в палатке и подарки предпочитает бессмысленные.

А тут вдруг такое уникальное совпадение – финны ищут именно художника по текстилю, для оформления интерьеров по индивидуальным заказам в новом элитном коттеджном посёлке где-то на Карельском перешейке. Да ещё при этом какие-то феноменально работящие финны – звонок от неприветливой девушки из агентства раздался ровно 25 декабря. Видимо, Рената, школьная подруга, приехавшая на рождественские каникулы из своего английского университета, всё-таки немного ведьма и наколдовала, как и обещала, не только этот жуткий снегопад – чтобы была «правильная зима» на Новый год - но и удачу во всех делах. Впрочем, об удаче судить пока рано. Если коттеджный посёлок строго выдержан в популярной эстетике «Art Nouveau-riche», никакими деньгами её не заманит «Лоухи».

А славно они тогда с девчонками посидели вечером в ресторане отеля «Калевала». Странно, но славно. Втроём не собирались уже неизвестно сколько времени: Настя со своим редким турецким языком по уши в уроках и переводах, её не поймаешь, Рената учится на магистра в Оксфорде, и только Вита свободна практически каждый день, но всё чаще проводит время не в любимых кафе, а в интернете, где куда больше шансов встретить старых друзей.



Руна четвёртая
Виипури

Именно потому, что они ни о чём меня не просили, я прислушивалась к ним особенно внимательно. Чаще всего они вспоминали декабрь 1939-го, заваленный снегом дот «Форт Поппиус», его бетонные катакомбы и один разговор, затеянный капитаном Ярвелой то ли от тоски, то ли для поднятия боевого духа. Капитан обещал в Сочельник угостить свою роту праздничным ужином в родовом имении в Систарьйоки. Склад ума у капитана был поэтический, поэтому в его видении было всё: пылающий огонь в камине, ёлка, украшенная свечами, яблоками и соломенными козликами, рыба в пряном соусе, истекающий соком свиной окорок с домашней горчицей, душистое рождественское печенье и горячий глинтвейн... Эта картина запала им в душу, и они не держали на своего командира обиды за то, что не сбылось ничего, кроме огня.

И однажды я заговорила с ними сама. Присела на корточки, немного разгребла снег и провела рукой по мёрзлой земле  –  тогда ещё во дворе под башней не было красивого чёрного памятника и каменного бордюра вокруг клумбы и жители дома номер 5 по Крепостной улице парковали свои немногочисленные машины прямо на могиле. Мёртвые финны вздрогнули и замолчали.

Мне долго не удавалось войти к ним в доверие. Они не боялись меня, не хотели тенями бродить со мной по ночному Виипури и не стремились поделиться своей горестной судьбой, которая и так была мне известна. И отозвались только тогда, когда я предложила:
- А хотите, я отведу вас туда, где тепло?

Кто знает, что на меня нашло в тот момент. Я давно и намеренно не занималась никаким колдовством, требующим большего, чем простое прикосновение рук. И уж конечно, не подозревала, что моё опрометчивое обещание превратится в ежегодную традицию, исполнять которую буду стремиться я сама. И уж тем более – что через много лет призрачный капитан Ярвела придёт ко мне с просьбой: «Пожалуйста, можно мне увидеть её ещё раз?» И по его голосу, слышному только мне одной из всех живых существ, будет понятно, что за это он готов взорваться в своём доте ещё триста раз, но если я откажу, никогда не попросит снова.

И вот старенький красный автомобиль уже неуклюже пристроился на площади, и девушка Вита, удивлённо сверяясь с картой, раздумывает, стоит ли нажимать кнопку звонка на двери памятника средневековой архитектуры...



Руна пятая
Петербург

Когда она спрашивала Витку: «А чего тебе ещё надо?», на самом деле она имела в виду совсем не то, что слышала подруга. Настя призывала её отнюдь не выйти замуж за её компьютерного Романа, а действительно поискать ответа на вопрос «чего?» Хотя, конечно, если бы его задали ей самой, она бы долго мычала и маялась.  Наверное, стоит уже перестать разговаривать со школьной подругой иносказаниями и прямо сообщить, что Ромка ей не пара, это всем очевидно, и Настя думала и думает это всегда, даже когда они втроём празднуют её день рождения в псевдоирландском пабе на улице Рубинштейна. Нет, ну правда, что это такое? Витка ей такой шарфик разрисовала на Новый год. С кувшинками и стрекозами, весь в зелёно-голубых водяных разводах, вот-вот улетит. Носить его страшно, а выпускать из рук не хочется. Человек, который умеет создавать миры, не может и не должен жить вместе с человеком, у которого в голове микрочип. Хотя иногда – очень-очень иногда – ей немного завидно. Например, когда Ромка звонит и спрашивает, где Витка и скоро ли будет дома, потому что он ставит в духовку вегетарианские голубцы.

Когда они сидели в «Калевале», Витка ответила, что в духовку можно ничего не ставить, потому что она только что уложила в себя трёхслойное пирожное с кремом и малиной и вряд ли в неё поместится что-то ещё. В неё, пожалуй, и не поместилось бы – Вита существо совершенно эфемерное, дунь – и улетит, как её расписные шелка.

Идея с «Калевалой» и карта Сестрорецка была Настина, машина – Виткина, деньги за кофе и пирожные, на которые в нормальном месте можно было бы съесть обед из пяти блюд, - Ренатины, потому что она упёрлась и не желала слушать никаких возражений. Иногда ей нравится разыгрывать богатую иностранку: приехать с кучей подарков ни к какому празднику, швыряться чаевыми, покупать всем билеты в оперу, которую никто, кроме неё не любит... Пусть, лишь бы приезжала. Настя с Виткой и в оперу могут, тем более, что видеться безотносительно Ренатиных явлений им не всегда удаётся, даром что живут в одном городе.

Собственно, они специально поехали праздновать в такой день, когда праздновать нечего. Европейский рождественский Сочельник мало кому придёт в голову отмечать. Хотели сначала покататься вдоль залива, посмотреть на красивые деревянные домики, те, что ещё не сгорели и не развалились, но выбрались из города поздно, уже в темноте, потом заблудились в Сестрорецке, потому что Витка – полный топографический кретин, а Настя с Ренатой не водят машину и не разбираются в знаках, и в итоге были очень рады всё-таки добраться хотя бы до одной запланированной цели. Про отель «Калевала» Настя случайно прочитала на сайте, посвящённом загородной архитектуре вокруг Петербурга: для него специально выстроили новое здание, имитирующее «северный модерн», но заодно и отреставрировали две финские дачи начала двадцатого века. Сайт уже самого отеля обещал, помимо бассейна с подогревом и видов на Финский залив, ресторан с европейской кухней, почему-то «бар-библиотеку» и кафе-кондитерскую, которая по описанию показалась пригодной для простых смертных.

Но кондитерская с видом на кислотно-голубой, дымящийся на морозе бассейн оказалась закрыта на ремонт. Девушка-консьерж очень извинялась и очень хотела удержать забредших на огонёк путников, даже если они пришли всего лишь попить кофе – судя по гробовой тишине в холле и количеству тёмных окон во всём здании, они были чуть ли не единственными гостями. Поэтому она отправила их, сквозь синий туман вокруг бассейна и новогодние огоньки на кустах, в ресторан, расположенный в другом здании, – к радости подруг, в одной из тех самых финских дач, к которым они так стремились.

Из темноты навстречу им призрачно выплыла ярко освещённая, но тоже совершенно пустая застеклённая терраса с белыми накрытыми столами и сверкающей ёлкой в углу. «Хочу туда!» - запищала Рената, но им с Настей пришлось ещё некоторое время попрыгать на морозе и повытаскивать Витку из сугробов, в которые она проваливалась в поисках удачного фотографического ракурса. Ей, видите ли, понравилось, как огоньки снаружи отражаются в стекле и накладываются на интерьер внутри. Настоящий человек искусства. Это легко определяется хотя бы уже по тому, что её фотоаппарат весит больше, чем она сама. Слава богу, на этот раз она была без штатива – сообразила, как весело будет устанавливать его в глубоком снегу.

На двери зелёного деревянного домика с характерной башенкой висела извинительная табличка про зарезервированный зал и частное мероприятие. Да что же это, чего ни хватишься…? Но только девушки собрались разворачиваться, как дверь распахнулась и возникший из небытия официант стал зазывать их внутрь, отметая их робкие «Но тут же написано…» В конце концов, до них дошло, что глупо сопротивляться уговорам сделать то, что ты, собственно, и собирался сделать, и они вошли в вестибюль. Там было тепло. Куда теплее, чем на улице или в Виткином разбитом корыте, который она упорно зовёт гордым именем «автомобиль». И ещё теплее было в белом зале ресторана, за столиком возле самого камина.

Пока подруги отогревались, снимали с себя капустные слои одежды и обменивались новогодними подарками (Настя с Виткой могут и не пересечься больше до начала января, а Ренате через два дня улетать), им ничто не казалось странным. Потом, когда они осознали, что сидят совершенно одни в этом домике среди сугробов, в зале, накрытом человек на сто, и с единственным, немного нервным официантом за компанию, в голову полезли вариации на тему замка Дракулы или Франкенштейна в условиях Ленинградской области. Ещё потом принесли кофе и пирожные, которые можно было есть только молча, разве что изредка невнятно мыча, и никто не заметил, как на всех столах зажгли белые свечи.

Впрочем, нет, Витка поначалу не молчала – она пила фруктовый чай и возмущалась, что он похож на компот, а ещё жаловалась на сквозняк, потому что сидела у приоткрытой стеклянной двери в тот самый «бар-библиотеку», такой же пустой, нарядный и ярко освещённый. Витку вообще очень трудно поймать в состоянии, когда ей не на что пожаловаться. На худой конец, всегда есть Ромка, погода и слабое здоровье. Правда, чтобы она обо всём этом на какое-то время полностью забыла и с головой  ушла в наслаждение жизнью, достаточно подсунуть ей что-нибудь очень простое, вроде вишнёвого пирога или букета ромашек. Ну или показать птичку на ветке, которую она сразу же бросится фотографировать или зарисовывать в блокнот. На этот раз от сквозняка её отвлекло пирожное с малиной и огненные блики на белом фарфоре.

Они так и не узнали, зачем официант в какой-то момент распахнул все двери между рестораном и баром. Вероятно, чтобы локальный сквозняк сделать повсеместным. И зачем было подкладывать столько дров в камин, что Насте пришлось отодвинуться подальше – как будто гостей собирались зажарить, а не согреть. Тем не менее, они ушли довольные, несмотря на умопомрачительные цены: как справедливо отметила Рената, за произведения искусства надо платить.



Руна шестая
Оксфорд

Самолёт между Питером и Лондоном вот уже второй год работал Ренатиной персональной машиной времени. Только что было снегу по колено, а теперь зелень, в которой, того и гляди, проклюнутся подснежники. И она только что была «Натка, глупая курица» (это Настя, конечно, Витка ласковая), а теперь «Рени, загадочная русская душа» (это Джеймс любит красиво выразиться, когда она начинает мечтать и выпадает из реальности, но не о нём сейчас речь).

И ведь могла бы остаться в Питере на Новый год. Резать «оливье» из сугубо ностальгических соображений, смотреть с мамой и отчимом телевизор, может быть, даже держать пари – неужели опять Пугачёву покажут? - а потом среди ночи собраться в гости к Вите или Насте. У Витки можно ещё раз поесть – но только если готовит Ромка, потому что на неё саму рассчитывать опасно. Один раз она угостила гостей тыквенной запеканкой с синими стеклянными бусинами, к счастью, слишком крупными, чтобы их можно было проглотить не заметив. Бусины предусмотрительно хранились в горшочке, в котором она решила приготовить ужин. На чёрный день берегла, не иначе. Сорока. А у Насти лучше всего выпить чаю с чем-нибудь сладким, к примеру, с маминым фирменным «наполеоном», которым Рената до сих пор меряет продукцию кафе и пекарен по всему миру…

Но вот почему-то (хотя какое там «почему-то» - чтобы не путаться под ногами у мамы с отчимом, в конце концов, он для этого и платит за Ренатину учёбу в Оксфорде) она отказалась от всех этих прекрасных вещей, сидит в пустом колледже, смотрит на мокрые булыжники готического двора за окном и видит совсем другое. Бывают моменты в жизни, которые настолько совершенны в восприятии всех пяти (а иногда и шести) чувств, что ни убавить, ни прибавить. И в воспоминаниях их не нужно приукрашивать, можно только вертеть так и эдак и любоваться гранями. Синие бусины, запечённые в ярко-оранжевой тыкве, кстати, тоже были из той категории. Но до вечера в отеле «Калевала» им далеко.

Витка, как профессионал, конечно, раскритиковала интерьер – «стиль не выдержан тут, тут и  тут, а ещё я бы повесила зеркала в простенках», ну а Ренате понравилось.  Белые стулья с гнутыми спинками, белые скатерти на круглых столах, белые свечи в серебристых подсвечниках, чёрные люстры и золотые рамы картин на белых стенах. Свою кухню она бы не стала так оформлять, а для ресторана в старинной даче вполне подходит. Правда, к ресторану не очень подходила сама Рената, потому что была в походных ботинках и камуфляжных штанах: ей единственной из троих пришло в голову одеться для поездки за город, а не для променада по бульвару.

Пирожные на огромных белых тарелках, обрызганных  ягодным соусом или шоколадом, тоже были произведениями искусства – и на вид, и на вкус. А ещё ей страшно понравился жар от камина с одной стороны и озноб от невидимого движения холодного воздуха с другой. Это явно был не простой сквозняк, а какой-то запутавшийся в здании обрывок ветра с залива. Кроме неё, кажется, сквозняку никто не был рад, меньше всех – Витка, которая уверяла, что он нарочно стоит у неё за спиной. После этого они немного поспорили, могут ли сквозняки стоять и не для них ли зарезервирован белый зал и салатно-зелёный бар по соседству, с мебелью под орех и книжными шкафами вдоль стен. Представили себе в красках рождественский банкет сквозняков – что-то вроде корпоратива, довели сюжет до логического абсурда и снова замолчали. Они вообще всё время то переходили почти на визг, то вдруг на несколько минут затихали совсем. И так было весело придумывать историю про сквозняки, что Рената не стала делиться своим вполне реальным ощущением, будто кроме них и официанта в ресторане есть кто-то ещё.

А потом они шли к машине по снежной дорожке среди новогодних огней, которые, казалось, были развешаны прямо на темноте, и Рената несла в себе, как величайшую драгоценность, пустой зал с бликами свечей на стекле и металле и немного пугающий, но отчётливый звук шагов за спиной. Шагами она делиться тоже не стала, даже когда Витка, пристроившая свой фотоаппарат на какую-то тумбу, чтобы получше снять лампочки на фоне луны или луну на фоне лампочек, взвизгнула и подпрыгнула на полметра – ей показалось, что кто-то сзади прикоснулся к её волосам. Рената с Настей сказали, что это ветка.



Руна седьмая
Виипури

Башня Ратуши понравилась мне с первого взгляда. С неё было видно всё, что мне могло захотеться увидеть в городе Виипури и его окрестностях. Впрочем, с первого взгляда я не разобрала, что хочу не просто сидеть здесь на шпиле, а именно жить, и не летать чайкой вокруг, а пить по вечерам чай внутри. Я давно не жила человеческой жизнью – вечно у меня в ней возникают какие-то сложности, которые куда проще разрешить взмахнув крыльями и поднявшись в воздух, чем разумными беседами или даже небольшим колдовством. Вообще-то, у моей способности разговаривать со всем миром есть дополнительная приятная сторона: когда что-то начинаю говорить я, мне верят. Но вот беда – верят все без исключения, кроме влюблённых в меня мужчин. Это многократно проверено, и от них-то как раз лучше и улетать.
На этот раз я твёрдо дала себе зарок с мужчинами не связываться, а вот комфортное существование наболтала себе довольно быстро. Никто не удивился, что богатая финка решила купить разваливающийся памятник архитектуры, в котором на тот момент как раз заглохли очередные попытки открыть ресторан; никто не возражал против проведения туда электричества и водопровода, против новых окон и почтового ящика на двери; никто не переживал, что администрация города распродаёт и уродует культурное наследие, и не интересовался легальностью моего статуса на территории Российской Федерации. Как удобно, согласитесь. Если бы я захотела, могла бы поселиться хоть в замке – оттуда с радостью бы выселили краеведческий музей с его пушечными ядрами времён Петра Великого и огромным чучелом печального лося. Но мне понравилось здесь, на уютной улочке, неспешно ползущей вдоль маленького индустриального апокалипсиса между портом и историческим центром. Созерцание сгоревших руин из собственного окна меня не расстраивало – я и не такое видала, а сознание, что я живу прямо в полосе укреплений, от которых в видимой реальности сохранилась одна моя башня, только добавляло уюта.

Девушка Вита, на которую в ресторане отеля «Калевала» засмотрелся мой призрачный капитан, между тем, внимательно изучила фальшивую табличку с названием фирмы на двери и всё-таки решилась позвонить. Не буду пугать её впечатлением, что всё это время я стояла прямо за дверью, подожду немного.


Руна восьмая

Такого сюрприза Вита не ждала от адреса «улица Выборгская, дом 15». Но сомнений быть не могло: Ромкина карта ощетинивалась очень выразительной звездой именно на этой маленькой площади, обрамлённой сугробами. А уж Ромка всегда проверял и перепроверял информацию триста пятьдесят раз.

На двери белой башни с позеленевшей фигурной крышей, под козырьком крыльца между двух витых фонарей в высоких снежных шапках, висел утешительный почтовый ящик и табличка с надписью по-фински и по-русски. Если подумать, не так уж и странно, что элитное дизайнерское бюро, чьи клиенты будут заказывать для своих новых домов спальни, обтянутые расписным шёлком ручной работы, расположилось в таком нестандартном здании. К тому же, памятники архитектуры в Выборге явно не нужны никому, кроме редких ресторанов и гостиниц: исторический центр просто разваливается по кусочкам. Вита бывала там и раньше, но всегда летом, на реконструкторских фестивалях, от которых так рябит в глазах, что больше ничего и не разглядишь, кроме шлемов, щитов и волынок.

Решив, что в самом худшем случае ей вообще никто не откроет и день обернётся просто незапланированной экскурсией, она всё-таки ткнула пальцем в звонок. Он даже зазвенел, где-то высоко над землёй, наверное, там, где у башни начинались окна. Вита ожидала, что если кто и откроет дверь, то это будет охранник, и поэтому слегка растерялась, оказавшись почти в объятиях молодой черноволосой женщины.

- Здравствуйте! Вы Вита? Очень приятно, проходите, пожалуйста. У нас есть гардероб наверху. Я Тайка, директор…

В своих рваных джинсах и вихре чёрных волос и кружев не очень-то она была похожа на директора чего бы то ни было. Впрочем, на финку тоже – мало того, что брюнетка, так ещё и с широкими скулами и, скорее, чуть азиатскими чертами лица. Только акцент был убедителен и знаком, в основном, правда, по фильмам. Мысленно Вита начала готовиться к тому, что это будет ещё одно странное собеседование, которое ни к чему не приведёт, потому что потенциальный работодатель либо хочет чего-то уж очень странного, либо сам недостаточно серьёзен и вскоре растворится в воздухе. Но по мере того, как они поднимались по некрутой винтовой лестнице и Тайка трещала со своим милым акцентом, не умолкая ни на секунду, этот негативный настрой таял, как снег на Витином чёрном берете.

Винтовая лестница неожиданно закончилась совсем не средневековым помещением. Из небольшой прихожей с обещанной вешалкой Вита попала в самую многоугольную в мире комнату. Со всех сторон в неё лился зимний свет, неровный и мерцающий, потому что на улице снова начался снегопад. Больше всего это напоминало библиотеку богатой аристократической усадьбы, как на Ренатиных английских фотографиях. Вся мебель была старинной; в книжных шкафах поблёскивали золотые надписи на тёмных переплётах, а в одном из углов деревянная лестница уходила в потолок.

- Садитесь, - Тайка приветливо махнула в сторону зелёного кожаного дивана на когтистых лапах.

Вита, недоумевающая по поводу такого «офиса», но очарованная атмосферой и почти готовая принять любые правила игры, послушно села. Высокие часы в резном футляре глухо назвали какое-то неразборчивое время.

Тайка пододвинула себе стул – венский, отличная реставрация, автоматически отметила Вита, проработавшая как-то пару месяцев в антикварном салоне – и села прямо перед диваном. Это было неуютно: чёрные нескандинавские глаза смотрели в упор.

- Вита, послушайте, - голос странной финки вдруг стал очень проникновенным и одновременно лишился акцента, - боюсь, настало время быть с вами предельно честной…

«Ну вот, начинается…» - отрешённо и обречённо подумала Вита и почему-то вспомнила сцену между Маргаритой и Азазелло в Александровском саду.

- Работы у меня для вас, к сожалению, нет.

«Это я уже поняла. Свалить сразу или выслушать?» Но Тайка была ей чем-то симпатична, несмотря на все подозрения, и интересно было узнать, зачем она ей понадобилась.

- Но с вами очень хотел увидеться один… человек.
- Иностранец? – невольно, со смешком, вырвалось у Виты.
Впервые Тайка на мгновение озадачилась и примолкла, склонив голову набок, как птица.
- Для вас, пожалуй, да.
- И почему же этот ваш загадочный иностранец хотел со мной встретиться? Мы с ним знакомы?
- Это сложно объяснить. Давайте я лучше вам его покажу.

«Час от часу не легче. Он что, прячется в шкафу?»

- Посмотрите, пожалуйста, в зеркало.

Длинное зеркало в дубовой раме висело между окнами, сбоку от дивана. Вита повернула голову, потом обратно, потом снова к зеркалу.

В зеркале совершенно отчётливо отражался человек в военной форме, стоящий у дальнего края дивана. Он смотрел прямо на неё. Его можно было бы принять за фокус зимнего света из окна – светлая, серо-голубая форма, рыжеватые волосы, светлые глаза. И его совершенно отчётливо не было в неотражённой, настоящей комнате.

- Что это?!

Тайка даже как будто обиделась.
- Не что, а кто, наверное. Тот, кто хотел с вами встретиться. Капитан Кари Ярвела. Познакомьтесь.

Вита была готова ко многому, но никак не к шуткам с магическими зеркалами. Про такие трюки она читала, вот только дыма никакого не видно, но, наверное, есть много разных способов. Этого издевательства над собой она понять не могла и не хотела, и играть в дальнейшие игры – какими бы они ни были – с Тайкой не желала. Она резко встала с дивана.

- Извините, мне нужно идти.
- Вита, давайте я вам объясню…
- Ничего объяснять не нужно, меня это не интересует. Всего доброго.

Она спускалась по лестнице почти бегом, на ходу продевая руки в рукава пальто. Вот же, везёт ей… Она что, магнитом притягивает  сумасшедших? Даже тех, кто никогда её раньше не видел? Почему-то было обидно до слёз.


Руна девятая

Ну и почему его потянуло именно к этой? Нервная, чувствительная, плохо предсказуемая барышня. Нет чтобы к той, которая услышала его шаги на снегу в Систарьйоки и уж наверняка бы не удивилась видению в зеркале, потому что живёт каждой минутой и всегда готова принять то, чего никогда не ждала.

Капитан Ярвела понравился мне сразу. Больше всего - своей способностью мечтать о невозможном. Погребённым под бетоном, снегом и вражеским огнём – о соломенных козликах на ёлке, и совсем не потому, что так уж хотелось отбить родовое имение у Советов, просто настолько прекрасная получалась картина, до мельчайшей невозможной детали. Мёртвым, возвращённым к призрачному существованию моей прихотью – о встрече с живой, случайно увиденной девушкой.

Вот он, стоит у окна и смотрит, как она внизу бежит под снегом к своему смешному автомобильчику. О чём мечтает теперь?

- Спасибо.
- За что?! Пришла на минуту, а потом нагрубила и сбежала.

Конечно, я могла заговорить барышню до того, что она поверила бы в существование призраков и даже согласилась бы пойти в кино под руку с мёртвым офицером финской армии. Но я знала, что Кари это вряд ли порадует.

- А чего, ты думаешь, я ожидал? Что она захочет познакомиться с привидением в зеркале? Я просто хотел её снова увидеть. Ты мне дала такую возможность. За это и спасибо.
- Фаталист ты всё-таки, капитан. И что я с тобой связалась? Никогда ты мне не веришь.

На призраков моя способность уговаривать, к сожалению, тоже не распространяется. Хотя я и сама не уверена, в чём бы стала его убеждать. Всё будет хорошо, и они поженятся? Вряд ли. Но что-то я должна сделать, потому что… просто потому. И я открываю окно, и призывно машу рукой пролетающему ветру.


Руна десятая
Слёзы и правда текли. Главное, непонятно, с чего. Не так уж ей и хотелось получить эту работу. В Выборг прокатилась, красивое место посмотрела, к тому же, изнутри, к  тому же, узнала, какие ещё люди бывают. Рената была бы в восторге. Историю бы придумала, про неправильную черноволосую финку с волшебными зеркалами в башне.

Нюся, ласточка, завелась, хоть и не сразу. И совсем не сразу Вита поняла, что дворники на ветровом стекле нисколько не помогают, потому что снег залепляет стекло быстрее, чем они успевают чистить. Она кое-как, почти вслепую, проехала метров триста по Выборгской улице, и тут уж и Нюся сказала решительное «нет». Встала, как вкопанная, и, кажется, мгновенно превратилась в сугроб. Вита приоткрыла дверь, высунула голову – и тут же спряталась обратно, как улитка в ярко-красную железную раковину. Снаружи можно было дышать только снегом. Этого Вита не умела. Но на все попытки реанимации Нюся отвечала каким-то предсмертным хрипом.

Проще всего было бы позвонить Ромке, потом найти книжный магазин, забраться с новой книжкой в какое-нибудь кафе и ждать, пока Ромка приедет и всё разрулит. Бросить маленькую Нюсю одну и уехать в Питер на электричке она даже не рассматривала как вариант, хотя именно это ей в первую очередь предложит Ромка.

Но господи, как же надоело быть беспомощной и нелепой! Конечно, всё всегда привычно списывается на творческую натуру, но должны же у неё быть хоть какие-то минимальные жизненные навыки? Да, у неё талант избегать нормального развития событий, как огня, и вляпываться в несуразные истории. Ну так пора уже научиться и выпутываться из них самой.
Улица Выборгская в этом месте удачно шла под уклон, поэтому спихнуть Нюсю к обочине не составило труда даже её хрупкой хозяйке. Оказалось, правда, что без Нюси намного труднее держаться на ногах, но не толкать же её теперь по всему Выборгу. Ветер набрасывался с разбегу и пинал изо всех сил. В спину, потому что поворачиваться к нему лицом Вита отказалась наотрез, хоть это и существенно ограничивало возможные направления движения.
Впрочем, пытаться осматривать город в сгущающихся сумерках пополам со снегом было всё равно бессмысленно. Книжные магазины, похоже, все находились в направлении, противоположном направлению ветра, но зато попалась сувенирная лавочка, в которой Вита с горя купила книжку про Выборг и детский пересказ каких-то скандинавских легенд. В другой лавочке она долго разглядывала волшебные подвески в виде маленьких улыбающихся коней с бубенчиками, но так и не смогла ничего выбрать. А потом на одной улице с не очень приветливым кафе, куда её вполне буквально занесло погреться, обнаружилась вывеска «Отель «Святой Олаф», и Вита поняла, что вот он, выход из всех её выборгских проблем. Метель до утра утихнет, Нюся, скорее всего, придёт в себя, в утреннем свете всё примет пропорциональные очертания, и она вернётся в Питер почти нормальным, почти здравомыслящим человеком. Единственное, придётся всё это как-то логично изложить Ромке и убедить его не мчаться её спасать. Ей решительно не нужна была компания. Даже Настю с Ренатой, наверное, она бы сейчас не хотела видеть.

Зато использовать их в корыстных целях очень даже можно. Встречей с ними вполне получится оправдать своё ночное отсутствие – Ромка прекрасно знает, что отпускать Виту со школьными подругами неопасно, потому что они если и напьются вместе, то тихо и на чьей-нибудь кухне.  А что Рената уже улетела обратно в свой Оксфорд, он и вовсе не в курсе, поэтому можно, скажем, придумать трогательную историю, как они с Настей решили проводить её с песнями. Но сначала нужно было разобраться с отелем.

Из розовой штукатурки свежеотремонтированных стен «Святого Олафа» проступали проплешины старинной каменной кладки. На Витин взгляд, больше всего это было похоже на пятна лишая на здоровой розовой щеке, но, видимо, авторы проекта хотели таким образом подчеркнуть старину здания и связь с историей. Вход в отель был со двора, очень и очень прилично расчищенного, по меркам этой зимы. Внутри гостей встречали феерической пестроты обои и почему-то большая фарфоровая такса. Но какая разница, где прятаться от непогоды и прочих нежелательных элементов реальности? В отеле вряд ли было много постояльцев, потому что Вите немедленно предложили выбирать номер любой категории со скидкой. Она выбрала мансарду – куда же ещё податься бедному художнику?

Окно в покатом потолке мансарды было засыпано снегом, впрочем, в темноте это было всё равно, а утром даже и лучше – раздёргивай, не раздёргивай шторы... Вита легла на кровать поверх голубого покрывала, зажгла настольную лампу, попробовала читать. Книжка про Выборг была написана в том назидательно-напыщенном тоне, которым всегда отличались советские путеводители; легенды как-то не подошли по настроению. Она послала Ромке смс-ку про то, что интервью провалилось, а она пересеклась с девчонками и остаётся ночевать на Настиной даче, потому что Рената завтра улетает. Логики в этом не было, но она знала, что логики Ромка ждёт от неё меньше всего. В ответ пришло указание спать в тёплой одежде и предложение отвезти Ренату в аэропорт на машине, которая ездит. Милый Ромка. Чёрт, а она такая зараза... Чтобы не думать об этом, она погасила свет и накрылась одеялом с головой. Прогнала мгновенную вспышку зимнего света перед глазами – комната в башне, взгляд из зеркала – и уснула почти сразу...


Руна одиннадцатая
Укрепрайон Суммаярви, никогда

Её разбудила пчела. Никаких других звуков не было вокруг, только звон тишины и это пчелиное жужжание. Она открыла глаза и увидела над собой голубое, не слишком яркое небо, в обрамлении сиреневых веточек вереска и нескольких полупрозрачных синих колокольчиков. Пахло нагретой хвоей, первыми сухими листьями, чем-то смутно-ягодным. Лето. Нежаркий день, ближе к концу. Она лежит на опушке леса, поверх тёплых кочек, поросших вереском и мхом, и смотрит в небо. Только этого никогда не было, да нет и сейчас, потому что это сон, который снится ей, пока снаружи метель заметает отель «Святой Олаф» в Выборге.
Вита села, опершись руками о землю, и оглядела себя. На ней было длинное холщовое платье, синее, как колокольчики, с металлической застёжкой на груди в виде смеющегося коня. Босые ноги, и, кажется, цветы в волосах. Она тронула голову ладонью – так и есть, маленькие веточки того же сиреневого вереска уютно пристроились тут и там. Где-то прямо над её головой запела-зазвенела птица, зато теперь смолкла пчела, как будто лесная тишина не могла вынести двух звуков одновременно. Как хорошо видеть такие сны в разгар холодной зимы. Интересно, откуда во сне берутся места, где ты никогда не была наяву? И, вполне возможно, никто никогда не был?

Впрочем, нет, этот её сон был населён не только птицами и пчёлами. Слева песчаная дорожка уползала в вересковое никуда, а справа начинался лес, но начинался странно – как будто в какой-то момент мирная опушка попыталась встать на дыбы, а потом вывернуться наизнанку. Над одним из странных земляных горбов возвышался тонкий крест; из другого торчал острый кусок бетона, утыканного ржавой арматурой, под которым открывалась чёрная дыра в чрево холма. Над ней, свесив ноги, сидел человек в серо-голубой военной форме. Знакомый человек в знакомой форме.

Во сне его появление было не страшно, не удивительно и даже более логично, чем всё остальное – этот неизвестный лес, это платье. В конце концов, зеркального человека она видела только сегодня. Вита встала, обнаружила, что, по всем правилам снов, сухие кочки нисколько не колют ей босые ноги, и двинулась к лесу.

Зеркальный незнакомец болтал ногой в чёрном сапоге над чёрным ходом внутрь бетонного холма. Всё правильно, так и бывает в снах – он в сапогах, она босиком.
Вблизи оказалось, что на бетоне белой краской написано какое-то латинское название и можно разглядеть коридор, уводящий под землю. Ржавое железо когтями вылезало отовсюду, из стен неизвестного сооружения и прямо из-под земли. Рядом ещё один кусок леса был обезображен обратным способом – несколькими воронками, чьи края уже сгладились и поросли берёзками и подберёзовиками, а дно пестрело ранними жёлтыми листьями.

Вита огляделась. Это место было безмятежно и пугающе одновременно. Она точно никогда здесь не была. Видела следы войны в лесах вокруг Петербурга, конечно, кто их не видел, когда ходил по грибы-ягоды-шашлыки, но ничего настолько отчётливого, бьющего в глаза и грозящего скрюченным железом.

- Что это? – больше спросить было не у кого, поэтому пришлось признать существование «иностранца» из башни.
- Это место, где меня убили. – Его безмятежность была под стать пейзажу, а его акцент не похож ни на киношный, ни на давешний Тайкин. – Я давно хотел посмотреть, как оно выглядит на самом деле. Сверху.

Наверное, от такого ответа по законам жанра полагалось кинуться бежать, даже во сне. Но, если подумать, чем призраки убитых солдат страшнее самого факта убийства? Вита попыталась вспомнить, как Тайка представила ей видение в зеркале. Капитан...

- Кари Ярвела.
- Вы читаете мои мысли?
- Я вам снюсь. Это почти одно и то же.

Она подошла к отверстию входа, заглянула внутрь:  оттуда дохнуло особенной бетонной сыростью. Нет, в такое она бы не полезла ни во сне, ни наяву. Дырки под землю – это не для неё. Вот башни и горы – пожалуйста.

- Что это за место? Это называется дот, да?
- «Форт Поппиус». Его взорвали 10 февраля 1940 года.
Вита подняла голову.
- Капитан, зачем вы мне снитесь? И эти фокусы в башне – зачем?
- Простите, что я вас напугал.
- Я не испугалась, я рассердилась.
- Обиделась, - вполне справедливо уточнил капитан Ярвела.
- Обиделась. Но не на вас, а на свою дурацкую карму.
- На что?
- Ну, судьбу, наверное. На себя, в общем, за то, что вечно попадаю в непонятные истории. Так вы мне не ответили. Зачем всё это?
- Ответ такой простой, что мне неловко. Да вы уже его слышали.
Она посмотрела на него вопросительно, снизу вверх, немного нахмурившись.
- Я хотел с вами увидеться.
- Вот так, просто?
- Вот так просто.

Он спрыгнул с покорёженной крыши дота, бесшумно, как и положено призраку и сновидению в одном лице. Довольно, кстати, симпатичном лице. Он не зря поначалу показался Вите игрой зимнего света – такой и был, золотисто-рыжий, как неяркое вечернее солнце на снегу.
 
- И что теперь? Когда увиделись?
- Оставлю вас в покое.

Почему-то этот ответ показался ей неудовлетворительным.

- Что, совсем?
- Совсем. Если хотите.
- А если не хочу, будете мне сниться каждую ночь?
- Не знаю. Что Тайка придумает.
- Эта ваша Тайка... она кто?
- Я не знаю точно. Да она и сама не уверена.

Каким-то странным образом оказалось, что за время этого разговора они отошли довольно далеко от останков дота и теперь просто шли рядом по той самой песчаной дорожке, не оставляя на ней никаких следов. Вита обернулась и проверила. Вскоре слева замаячило озеро, полное неба, такого же голубого, как глаза её спутника. Они свернули в пружинящий, немного хлюпающий мох. На болотистых кочках росла спелая, крупная голубика, того же небесно-озёрного цвета. Вита присела на корточки, собрала горсть, попробовала пару ягод. Они были сладкие и пронзительные на вкус. Она протянула ладонь вверх, капитану.

- Хотите?

И сон погас, стоило ему прикоснуться к её руке...


Руна двенадцатая
Выборг

Утро наяву встретило её почти такой же оглушительной тишиной, только безо всяких пчёл. Голубоватый, призрачный свет еле-еле пробивался сквозь мансардное окошко, ещё более плотно, чем вчера, заваленное сугробом.  Вита взглянула на свой мобильник – проверить время, потому что часов не носила принципиально – и заметила, что совсем нет сигнала. Отлично. Ромка с ума сойдёт. Может, позвонить ему с гостиничного номера и во всём сознаться? В раздумье она сняла трубку городского телефона на тумбочке, но услышала то же самое – тишину. Кроме телефона, при ближайшем рассмотрении, не работал ни один выключатель, а из крана текла только холодная вода. Отдёрнув руку от обжигающе-ледяного прикосновения, Вита вдруг поняла, что дрожит от холода. Отопление, похоже, тоже накрылось. Она поспешно оделась (вернее, надела пальто, потому что спала во всей остальной одежде и только поэтому, видимо, не замёрзла ночью до смерти) и спустилась в холл. Там тоже было сумрачно, и девушка за стойкой сидела в шапке и в перчатках.

- Доброе утро, - печально приветствовала она Виту.
- Холодновато для доброго. Что у вас случилось, почему ничего не работает?
- Это не у нас, - вздохнула консьерж, - это во всём городе. Замело. Что-то там рухнуло на линии электропередач.
- А батареи-то чем замело?
-У нас система автономная, работает от сети, - грустно сообщила девушка. – Как-то не подумали, когда ставили. Хотите кофе?
- А что, можно?
- На кухне есть газовая плитка.

Сквозь тюлевые шторы в столовой отеля было видно, что расчищенный двор за ночь снова утонул в снегу. Вита выпила кофе с плохо разогретым шоколадным круассаном и задумалась, что делать дальше. Хотя на самом деле хотелось не делать ничего, а просто ждать, пока события не подтолкнут ещё в каком-нибудь неожиданном направлении.

- А электрички ходят, не знаете?
- Понятия не имею, - призналась консьерж. – Телефона-то нет, и интернета тоже. 

Наверное, можно было бы дойти до вокзала и проверить. Но Вита уже знала, что вряд ли туда соберётся. Скорее, сходит проведать Нюсю, если сумеет опознать её в снежных заносах, а потом снова позвонит в дверь башни. У неё к Тайке накопилось много вопросов, некоторые из которых она могла бы, но почему-то не сообразила задать во сне капитану Ярвеле. Вот, например, зачем он вообще хотел её увидеть? И где видел её раньше? И почему Тайка ему помогает? И как? И главное – что будет теперь? В том, что что-то будет, она уже не сомневалась.

Вита не верила в чудеса. Как оказалось, только потому, что раньше ни одному из них не приходило в голову подойти к ней вплотную и посмотреть прямо в глаза. Она допила кофе, расплатилась за комнату и с некоторым трудом распахнула дверь отеля. Представший её глазам Выборг был похож на павильон для съёмки какого-нибудь особенно новогоднего клипа или фильма, в котором реквизиторы перестарались с атмосферой. Снега было немало и вчера, но он был уже немного утоптанный и примятый, а сегодня снова расстилался пышными неровными волнами, как взбесившееся пуховое одеяло, которое решило захватить мир. Обитатели первых этажей могли больше не беспокоиться, что к ним в окна будут заглядывать любопытные прохожие; ещё чуть-чуть - и вторые этажи тоже окажутся в безопасности. Город выглядел притихшим и как будто оглушённым погодной неожиданностью. Наверняка где-то за пределами центра шла какая-то нормальная жизнь и даже ездили машины и автобусы, но здесь только лохматая собака с увлечением что-то вынюхивала в сугробе и владелец кафе напротив в отчаянии пытался смахнуть снеговые колпачки с неработающей гирлянды новогодних фонариков. Наверное, более эффективно было бы попытаться прокопать тропинку к входной двери поперёк тротуара, но если у них тоже автономное отопление и электрические плиты...
Вита поняла, что уже минут десять стоит перед входом в отель и совершенно бессмысленно созерцает мир вокруг, в то время как её ботинки постепенно наполняются снегом, потому что она не посмотрела, куда ступает с крыльца. Мобильного сигнала по-прежнему не было. Вспышка алого вернула её к реальности – над самой линией сугробов идеальным цветовым пятном пролетел снегирь. Видимо, по цветовой ассоциации Вита решила попробовать отыскать Нюсю и после некоторых блужданий по каким-то плохо узнаваемым, как будто смазанным улицам (в кой-то веки это можно было списать на экстремальные погодные условия, а не на собственный топографический кретинизм) вышла на Выборгскую.

Нюся была не одинока – там, где Вита вчера была вынуждена бросить свой автомобиль, рядом примостилось ещё несколько холмиков. В багажнике у неё была лопата, это точно, потому что Вита помнила, как Ромка её туда клал, но чтобы добраться до багажника, тоже не помешала бы лопата. Идеальный замкнутый круг, выход из которого она будет искать как-нибудь потом. А пока – к башне, где её наверняка ждут.

Вита сразу заметила две вещи: крыльцо башни было расчищено, так что подойти к двери не составляло никакого труда, а табличка с названием фирмы исчезла, как и не бывало. И уже нажимая кнопку звонка, она сообразила, что без электричества звенеть он не должен. Он и не прозвенел, но дверь всё равно распахнулась. Тайка смотрела на неё прищурившись. Сегодня она была в толстом красном шерстяном свитере с белыми оленями и в тех же рваных джинсах.

- Ну, заходите, раз пришли.


Руна тринадцатая

С ветром я, как всегда, перестаралась. Это для меня обычное дело – из пушки по воробьям. Чтобы остановить маленькую железную развалюшку, совсем не требовалось такого буйства стихий. Но получилось красиво, ничего не скажешь. Теперь барышня не сбежит даже если очень захочет. Впрочем, наверняка не захочет, пообщавшись во сне с моим капитаном, хоть я и не знаю, где они там бродили и о чём разговаривали – я существо вежливое и в чужие сны не лазаю. Без крайней необходимости, конечно, которой тут не было, потому что призраки прекрасно сами могут разгуливать по сновидениям, если только окажутся достаточно близко от спящего. Собственно, до знакомства со мной они только так и отогревались иногда. Хорошие, наверное, снились сны жителям дома номер пять по Крепостной.

В который раз ловлю себя на том, что называю его «своим» капитаном. Пора отвыкать. А барышня, между тем, уже стоит внизу и жмёт кнопку неработающего звонка, но даже дочь хозяйки Похъёлы не может расколдовать отключённое электричество.

В этот раз, пока мы поднимались по лестнице, я молчала. Мне больше не в чем её убеждать – она во всём убедилась сама, раз пришла. В гостиной она расстегнула пальто и села на тот же диван, и руки сложила на коленях, как пай-девочка.

- Вы мне так всё расскажете или начинать задавать глупые вопросы?
- А как хотите.
- Тогда лучше вы. Только скажите, пожалуйста... он... здесь сейчас?
- Нет.

Кажется, она разочарована. Попалась на крючок барышня. Даже жалко её немножко.

Я рассказала ей то, что складывалось в слова. Немного про себя, немного про кладбище финских солдат и, конечно, про отель «Калевала». Тут она встрепенулась:
- Как это – они были в отеле?
- Ну, у нас уже несколько лет традиция такая. В Сочельник я их вывожу туда праздновать. Им самим так далеко не забраться.
- Вывозишь? Выводишь?
- На корабле,- я усмехнулась, видя её растерянность. – Если захочешь, потом покажу. Корабль, конечно.
- И что, когда я там была с девчонками...
- Вы были не одни.
Может быть, этого говорить не стоило – Виту как-то явно передёрнуло.
- Почему именно туда?
- Эта дача, с рестораном – наследственное имущество капитана Ярвелы. Он обещал туда пригласить товарищей, когда война кончится. Прямо перед тем, как их взорвали, продолжал обещать, а такие обещания имеют свойство сбываться правдами или неправдами. Может, вам чаю согреть?
- Спасибо, не надо. И что было дальше?
- А ничего и не было. Капитан спросил меня, нельзя ли ему ещё раз как-нибудь вас увидеть, я напрягла фантазию...
- Зачем?
- Зачем напрягла? Такая уж я добренькая.
- Зачем увидеть?
- А это уж вы у него самого спрашивайте. Он мне подробных отчётов не давал.
- Он мне снился сегодня, - вдруг сказала Вита таким тоном, как будто сообщала мне страшную новость.
- Да я знаю.
- Вы видели?

Вскинулась как-то – чем же они там во сне занимались?

- Нет, конечно. Но я для того и устроила метель, чтобы он мог к вам хоть как-то пробраться, раз уж встречи наяву вы так испугались. Людям вот теперь на работу не попасть, из-за вашей чувствительности.
- Ну хорошо, Тайка, допустим, вы с капитаном своего добились и я во всё это верю...
Как будто, милочка, у тебя теперь есть выбор.
- Но я всё равно не понимаю, что дальше.
Я пожала плечами.
- А я откуда знаю? Да и какое тут вообще может быть «дальше»?
- Как это?
- А вот так. Нашего капитана Ярвелу, если что, убили в 1940-м году. В лучшем случае, вы можете почаще приезжать ко мне в гости, а я вам буду картинки в зеркале показывать, ну а ночью он и сам вам явится.

А ведь барышня, похоже, и правда чего-то ждала. Какого-то продолжения истории. Говорила я капитану... впрочем, нет, не говорила, а надо было. Вот, даже губы задрожали.

- И всё?

Это уже начинало раздражать. Неужели она думает, что если бы я умела воскрешать мёртвых, я бы уже не проделала эту простую процедуру? Мне тоже нравятся парни с голубыми глазами.
 
- Всё. Больше я ничего решительно не могу сделать.

В её глазах ясно читалось: а для чего же тогда вы это вообще всё затеяли? Если бы я знала. Вот так вот и расплачиваешься за минутные прихоти.

- Тогда покажите мне его ещё раз, пожалуйста.

Это уже становилось смешно – они так и будут ходить ко мне и просить показать друг друга?
 
- Вита, я не фокусник – я не могу его вам предоставить по первому требованию, как кролика из шляпы. Нужно дождаться, чтобы он сам ко мне пришёл.
- А позвать его вы не можете?

Этого я, совершенно честно, не знала. Мне это раньше как-то было без надобности – капитан, соскучившись лежать под камнем во дворике, приходил ко мне сам, потому что только я могла отпустить его дальше бродить по городу. Так уж сложилось – любому призраку нужно сначала прийти куда-то, где о нём помнят. И пробовать его звать, вот так, в первый раз, прямо на глазах у Виты, почему-то не хотелось. Может быть, я банально испугалась провала. А может быть, ревновала немножко...

- Не могу.
- Ладно. Тогда я сама. Где этот скверик, вы сказали?

Забавно, но я не ожидала от барышни такого упорства. Что же, пусть идёт.


Руна четырнадцатая

Вита перестала понимать, что делает и зачем. Сегодня утром ей хотелось, чтобы события дальше происходили помимо её воли, но вышло ещё лучше – какой-то дух, или бес, или что там ещё бывает, вселился в неё и управлял теперь её движениями и словами.

Она нашла Часовую башню – даже ей это удалось без труда – но долго искала двор, потому что сначала подошла не с той стороны. Когда же, наконец, перед ней оказался сквер с продырявленной руиной посередине, она поняла, что ещё не все препятствия преодолены. Всего одна, тоненькая, как ниточка, тропинка была протоптана через неохватные снега – видимо, через сквер и прямо через остов собора у жителей окрестных домов пролегал стратегически важный путь. К сожалению, он проходил недостаточно близко от описанного Тайкой мемориала, от которого над поверхностью снега осталась только чёрная каменная макушка в пуховой шапке. Вита постояла на тропе, помялась, посмотрела на снегирей и синиц, отогнала прочь мысли, что вот так бы и их и нарисовать, выпуклыми цветными каплями на снегу, поверх голубоватой сетки теней, похожих на трещины на фарфоре, и шагнула в ослепительно-белую неизвестность.

Неизвестности было метра полтора как минимум. Её нога сразу провалилась по колено, но отступать было нельзя – Вита откуда-то знала, что во что бы то ни стало должна дойти до самого памятника, иначе не дозовётся. Вот Ромка будет ворчать, когда увидит её, мокрую по пояс, потому что всё это снегурочкино великолепие по подолу пальто очень скоро превратится в воду. Мысль о Ромке прозвучала в голове отчётливым диссонансом – ей тут просто было не место, и Вита в очередной раз сглотнула порцию вины пополам с угрызением совести.

Чувствуя себя арктическим ледоколом, она продралась сквозь сугробы. Лёгкое осознание своего безумия посетило её где-то на полдороге, но Вита отмахнулась от него привычной рукой и только у самого камня сообразила, что, наверное, идёт прямо по братской могиле, скрытой тоннами снега.

Сняв варежку, она стряхнула снег с верхушки памятника. Почему-то хотелось ощущить холод своей кожей. От надписи где-то внизу осталась только рельефная геральдическая картинка, наполовину затёртая белым. Камень был таким же холодным, как снег, разве что не таял под ладонью. Вита не знала, что она, собственно, пытается сделать, но погладила тёмный гранит.  И поняла, что всё, что она раньше называла холодом, было просто детской забавой по сравнению с тем, что вдруг пронзило её руку и обжигающими волнами онемения разошлось по всему телу.

Это был не просто холод камня и толстого слоя пушистого снега. Он был глубже, куда глубже: холод нескольких метров насквозь промёрзшей земли, нескольких десятилетий могильного одиночества и замкнутой бесконечности. Вита отдёрнула руку, но тут же снова положила её на гранит – не хотелось снова оказаться убегающей, хотя онемевшая левая рука вполне могла бы отломиться, как сосулька, и разбиться вдребезги. И в следующую секунду почувствовала, что теперь стоит у памятника не одна.

- Здравствуйте, - вежливо сказал она невидимому призраку давно убитого финского офицера и покачала головой, дивясь окончательно охватившему её сумасшествию.

Но, очевидно, без Тайки ни картинки, ни разговоры были невозможны наяву, потому что, кроме этого смутно ощутимого чужого присутствия совсем рядом, она не увидела и не услышала ничего. Что не мешало ей продолжать обращаться к своему спутнику, нисколько не смущаясь перспективой напугать редких прохожих. Мало ли, может быть, у неё наушники от мобильника под шарфом и беретом и она просто разговаривает по телефону. В каком-то смысле, современные технологии действительно облегчают жизнь – всё труднее и труднее сделать что-то такое, что заставит вас выглядеть совершенно невменяемым идиотом, от которого начнут шарахаться на улицах.

Вероятно, капитан Ярвела мог бы добраться до башни Ратуши каким-нибудь более быстрым и прямым путём, но столь же вероятно, что ему нравилось идти рядом с Витой по улице и слушать её болтовню, потому что она ни разу не потеряла своего шестого чувства, сообщавшего о его близости. Странно, что она совсем ничего не заметила в «Калевале», может быть, потому, что была слишком поглощена остальными пятью.

Тайка стояла в башне у раскрытого окна – её красный свитер был виден издалека, как маяк, а холод, вливающийся в комнату, явно был ей совсем безразличен. И почему-то Вита точно знала, какую картину она и только она наблюдает сверху, пока они с капитаном идут по заснеженной маленькой площади...


Руна пятнадцатая

Они хорошо смотрелись вместе: бравый капитан в своей безупречной форме с поблёскивающими погонами и его барышня в синем пальто, отороченном снегом, с пышными кудрями, рвущимися на волю из-под берета. Сразу даже и не скажешь, что не из одной эпохи. Я не знала, чего мне больше хотелось: любоваться ими бесконечно или наслать сверху внезапную метель, чтобы разметала в разные стороны.

- Открыто! – крикнула я им сверху, чтобы не терзали опять мёртвый звонок. И капитан тоже честно пошёл вверх по лестнице, как будто не умел иначе.

- Ну, и чего вы от меня теперь хотите?

Они переглянулись, вернее, Вита автоматически посмотрела в нужную сторону, хотя ничего видеть, конечно, не могла. Что-то между ними происходит. И зачем им вообще я?

- Мне просто подойти к зеркалу или нужно что-то ещё?
- Не знаю. Смотрите, вдруг получится.

Получилось, судя по тому, как она застыла, пристально вглядываясь в стекло. Теперь, если мы все втроём встанем перед зеркалом, будем видеть одно и то же, а это немалое достижение для компании, состоящей из одной волшебной птицы, одного призрака полузабытой войны и одной совершенно живой и совершенно неволшебной художницы. Или я чего-то в ней пока не понимаю?

Капитан молчал, как... как убитый, что ли. Хотя обычно болтал со мной охотно. Молчал и смотрел, как барышня смотрит на его отражение. Я кашлянула, напоминая им о себе.

- А можно с ним... поговорить как-нибудь? – спросила вдруг Вита, не отрывая глаз от зеркала.
- Можно. Если он захочет.

Капитан понял намёк.

- Скажи ей, что я ей очень благодарен.

Я фыркнула.
- Вот ещё! Такие глупости говори сам, если найдёшь способ.
- Почему глупости?
- Потому что ей от твоей благодарности ни жарко, ни холодно. Хм, ну, холодно, может, и будет. Она же сама теперь пришла, значит, ей это тоже зачем-то нужно.
Барышня покраснела, как шиповник, слушая наш диалог, вернее, только его половину, по которой, впрочем, всё было прекрасно понятно.
- А меня он слышит?
- А ты что, с ним на улице разговаривала и не задумывалась?
- Не знаю. Спроси у него, пожалуйста, он не обиделся, что я убежала тогда?
- О боже, какие телячьи нежности. Сама спроси. Говорю же, слышит.
- Мне как-то странно... Раз отвечать будет всё равно через тебя...
- Ну хорошо, капитан, на случай, если ты не понял, девушка тебя спрашивает, не обиделся ли ты.

Я сама не знала, почему так безжалостно с ними обращаюсь. Теперь они краснели попеременно.

- Нет, конечно. Наоборот, это я виноват, что...
- Ну уж нет, увольте, бесконечно переводить ваши взаимные реверансы я не буду! Говори, если тебе действительно есть что ей сказать.
Но он только покачал головой. Вита увидела это в зеркале.
- Совсем нечего? – Теперь она обращалась прямо к нему. Пойти, что ли, поставить чайник? – Может быть, я могу что-то сделать, чтобы... не знаю... чтобы вы...
- Стали немножко менее мёртвым? – ехидно закончила я и тут же пожалела об этом, потому что капитан растаял в воздухе в одно мгновение, только стукнула потревоженная створка окна, а Вита обернулась ко мне с неверящим упрёком в слишком блестящих глазах:
- Зачем... – и не договорила, махнула рукой и выбежала из комнаты. Вот и отлично, оставьте меня все в покое и сами разбирайтесь со своей личной и загробной жизнью. Всё же, прихоти – зло, а тем более прихоти ведьмы из Похъёлы.


Руна шестнадцатая

Уже на улице Вита сообразила, что второй раз убегает из комнаты в башне почти в слезах и не получив ответа на самые главные вопросы. Но о том, чтобы вернуться, теперь не могло быть и речи, хоть и оставалось непонятным, почему Тайка так внезапно утратила желание помогать капитану. А главным вопросом как-то незаметно стало ... а что, собственно, стало? Как воскресить мёртвых солдат, сгоревших в доте 70 лет назад? Хотя бы одного? Так это не вопрос, а издевательство, даже без Тайкиного ехидства.

И в этот момент в сумке у неё запищал телефон. Сигнал вернулся, и от Ромки прилетела смс-ка: «Сообщи, когда будешь в городе. Идём за ёлкой?». Вита встряхнула головой и в очередной раз удивилась сама себе. Всё, что произошло в Выборге, конечно, необыкновенно увлекательно и интересно, но явно не имеет продолжения, а вот запланированная на сегодня покупка ёлки (Ромка планировал всё) и дальнейшая совместная с Ромкой встреча Нового года – вполне могут.

Это будет первый Новый год, который они будут отмечать вдвоём, в его квартире. В прошлом году Вита ещё жила у мамы, и они праздновали вместе, но в большой компании, а потом всю ночь перемещались по городу из одних гостей в другие, включая и Витину маму, и Настю, и даже Ренатино семейство, хотя её самой тогда не было в Питере. А в этом решили побыть одни – накупить деликатесов и фруктов, запастись хорошими фильмами и просто как следует расслабиться. Но что-то Вите шептало, что расслабиться до конца вряд ли удастся, потому что, скорее всего, грядёт очередной «серьёзный разговор»...

За этими размышлениями она сама не заметила, как снова оказалась в самом центре, на Крепостной улице, где, судя по некоторому оживлению, всё-таки наконец дали электричество. В витрине сувенирного магазина Вита, в лад своим мыслям, увидела симпатичные ёлочные игрушки и остановилась разглядеть поближе, а потом, подняв глаза, увидела в стекле рядом со своим ещё один силуэт, приближения которого на этот раз не почувствовала. Вита подавила нелепый порыв повернуться в его сторону и протянуть руку.

- Я ещё обязательно приеду в Выборг, - неожиданно для самой себя сказала она. – А вы сможете мне сниться, когда я буду в Петербурге?

Он покачал головой.

- Тогда тем более приеду. Обещаю.

И как же хорошо, что он не может задать ей вопрос, зачем.

- Но сейчас мне, к сожалению, нужно ехать домой. Меня там уже потеряли, наверное. Пров;дите меня до машины?

Капитан кивнул. Она видела его смутное отражение рядом с собой во всех блестящих поверхностях – окнах, витринах, автомобилях, проползающих мимо с  черепашьей скоростью. Когда улица резко пошла под уклон, местами превращаясь в ледяную горку, Вите почудилось, что он пытается её поддержать. А когда они дошли до Нюси, оказалось, что машина каким-то образом сумела выбраться из сугроба. Не иначе, Тайку замучали угрызения совести, и она решила сделать сегодня хоть одно доброе дело.

Она в последний раз посмотрела на своего спутника в Нюсино зеркальце и решительно села в машину и захлопнула дверь. Вдох-выдох, позвонить Ромке, убедительно врать, на некоторое время выбросить Выборг из головы и ехать аккуратно...

Ромка, оказывается, и не волновался вовсе, потому что рассуждал логически: раз забрались куда-то на дачу, вполне может не быть сигнала, особенно с такой погодой. Вита даже обиделась  немного. Убедительно врать она умела, ездить аккуратно – не очень, и за этими двумя занятиями сама не заметила, как проехала полдороги.

Договорились, что Ромка будет ждать её дома. На ёлочный базар они традиционно собирались на Сенную площадь, где последние три года покупали ёлку домой Вите. Когда она задумывалась о преимуществах постоянного мужского присутствия в своей жизни, первым на ум приходило именно это – есть кому нести ёлку. В этом году мама, оставшись дома одна, решила ничего не ставить, зато пришлось озадачиться Ромке, который без Виты прекрасно обходился искусственной крохой из синей мишуры. Видимо, карма у неё такая – вдохновлять людей на ёлки. Ну, хоть какой-то прок.

Помимо самой ёлки, в этом году нужно было покупать и игрушки – у практичного Ромки ничего не было, потому что мишурная ёлочка уже сразу была как бы украшена, а транспортировать из дома коробку с сокровищами маминого и Витиного детства представлялось столь же рискованным, как, например, пойти гулять одной тёмной ночью надев на себя все фамильные драгоценности. И даже, наверное, утрате драгоценностей, если бы они у неё были, Вита огорчилась бы меньше, чем разбитой белочке с орешком, беленькому домику, заснеженному блёстками, или – самый страшный ужас – очень-очень старому шарику из матового стекла с коричневыми прожилками и вдавленными боками. Или если у бумажного лыжника, набитого ватой, отвалятся, вслед за лыжами, теперь и палки, или доломаются последние, давно не подлежащие замене лампочки на гирлянде... Иногда ёлочные украшения куда дороже ювелирных, потому что что может быть дороже счастливых детских воспоминаний?

Чем ближе она подъезжала к городу, чем больше думала о практических, но приятных вещах, связанных с грядущим праздником, тем отдалённее и невероятнее казались выборгские чудеса. Въезжая на Троицкий мост, Вита почти готова была поверить, что всё это ей то ли придумалось, то ли приснилось и уж, во всяком случае, точно закончилось, потому что в предновогоднем Питере не было места призракам.


Руна семнадцатая

С ветром у меня всегда хорошо получалось. Дунула – и сразу налетел и расчистил Витину машинку. А вот с чем другим... Ну неужели же я ревную трогательную барышню, которая рисует на шёлке, к призраку Зимней войны, с которым иногда убиваю время болтовнёй? И что я вообще собиралась, в таком случае, с ним делать дальше? В отличие от барышни, ждущей теперь чудес отовсюду, раз уж произошло одно, я знаю, где проходит граница моих возможностей. Где-то примерно здесь и проходит – между жизнью и смертью. Я не умею превращать одно в другое – ни убивать (разве что только время), ни воскрешать. И не собираюсь пробовать, потому что это опасно для всех участников.

А вот с капитаном надо помириться, конечно. Я не хотела его обижать, тем более, ради него всё это и затеяла. О чём, впрочем, теперь немного жалею. Всё же, есть вещи, которым лучше быть врозь, потому что так они заранее задуманы. Надеюсь, Кари со мной согласится, потому что я, кажется, знаю, как сделать так, чтобы всё вернулось на круги своя.

И я пошла его искать, пешком, хотя птицей было бы быстрее. Но я была уверена, что найду его где-то недалеко, в городе, совсем недавно подарившем ему ощущение реальности, когда он шёл по улице рядом с милой барышней. И не ошиблась.

Капитан Ярвела стоял на мосту, продолжающем Крепостную улицу и соединяющем центр с Замковым островом. Я подошла и встала рядом, облокотившись на перила. Если бы сейчас поблизости оказалась Вита, она, возможно, увидела бы его тень возле моей на ослепительном снегу, покрывающем лёд залива. Она вообще что-то подозрительно много всего увидела без моей помощи.

- Привет, капитан. Надо было, наверное, нам с тобой думать раньше.

Он кивнул.

- Я догадываюсь, что тебе очень хочется попросить меня уйти, но ты не чувствуешь себя вправе, потому что считаешь, что сам виноват.
- Делать тебе больше нечего – только мысли мои читать.
- И не думаю их читать. Всё и так ясно. Некоторые желания лучше оставлять неисполненными, правда?
- Правда.
- Но думать надо было всё-таки обоим. А мне поколдовать захотелось, прямо руки зачесались.
- Она сказала, что приедет ещё.
- Нисколько не сомневаюсь. И приедет ведь. Только надо ли?

Он молчал.

- Подумай. И приходи ко мне, когда решишь.
- А что, ты можешь что-то изменить?
- Есть у меня одна идея.

Он остановил меня, когда я уже повернулась, чтобы уйти.

- Давай.
- Что?
- Что ты там придумала.
- Ну смотри. Заметать ей дороги, чтобы не проехала ни на машине, ни на поезде, я не хочу и хитростью убеждать, что ей всё это приснилось – тоже. Но я могу сделать так, что она всё просто забудет. То есть, непросто, но могу. И не бойся, ей это нисколько не повредит. Хочешь?
- Пусть забудет, - ответил он после долгой паузы.

«Вот если бы ещё я могла сделать так, чтобы забыл и ты... Да и тебе ведь того же хочется... Но увы.»

Две тени на белом снегу дрогнули и исчезли одновременно. С моста я улетела чайкой.


Руна восемнадцатая
Петербург

Когда они добрались до Сенной (пешком, благо недалеко, но с трудом, заплетающимися ногами продираясь сквозь неубранный снег на канале Грибоедова), было уже темно. Выбирать ёлку в темноте было не идеально, но оба уже настроились сделать это именно сегодня и решили не отступать. Пока Ромка торговался с продавцом насчёт самой пушистой, выбранной Витой (она перетряхнула весь склад и заставила Ромку долго стоять столбом, поддерживая то одно, то другое дерево), она сама отошла в сторону, к лоткам с украшениями. В свете фонарей, в окружении сверкающих сугробов всё казалось одинаково красивым. Она тыкала пальцем почти не глядя: «Ещё вот это... и это... и это... и дождик...»

Наряжать ёлку всё же решили завтра – при свете дня, к тому же, Ромка (никогда не ставивший раньше живую) придерживался странной теории, что дереву нужно «отстояться» в доме, где-нибудь в холоде. Ёлку поставили в прихожей, пакет с игрушками и выплёскивающейся мишурой – в комнате на столе, и квартира наполнилась ожиданием праздника.

Ромка деликатно не спрашивал больше ничего о вчерашнем интервью и последовавших за ним странных Витиных передвижениях. Наверное, подумал, что она огорчена неудачей и отъездом Ренаты, ну а ей только на руку – врать она умела, но не любила. На самом деле, очень хотелось кому-нибудь рассказать всё как есть, но кому же такое расскажешь? Это только если плотно сесть на Настиной кухне или забраться в тот паб на Казанской, и, наверное, лучше бы с Ренаткой тоже, она менее прагматичная. А впрочем, Ренате можно и позвонить. Она  выслушает любой бред очень внимательно, потому что во всём согласна поискать зерно пользы, правды или хотя бы интереса. Только вот откуда звонить? В однокомнатной квартире очень трудно найти место, из которого можно было бы поговорить по телефону конфиденциально. Кухня такая крохотная, что, считай, просто закуток, отходящий от прихожей, залезть в ванную и надолго ни с того, ни с сего пустить воду, даже не перед сном, будет странно, а на балконе элементарно холодно, не говоря уже о том, как это будет выглядеть.

- Ром, я пойду прогуляюсь, ладно?

Он посмотрел на неё встревоженно.

- Зачем?
- Хочу купить бутылку красного вина и сварить глинтвейн, - вдохновенно сымпровизировала Вита.
- Давай я с тобой, тогда уж и до «Пика» прогуляемся, в супермаркет...
- Да нет, я не хочу сейчас за продуктами. Я на площади что-нибудь ухвачу. Для глинтвейна любое сухое сойдёт.
- Ну смотри.

Отличие Ромки от мамы состояло в том, что он принимал любые её объяснения, даже если не вполне в них верил. Поэтому жить с ним было намного легче. Но настолько ли, чтобы всегда?...

Она не пошла на Сенную. Она задумчиво дошла до Львиного мостика, потрепала заснеженные звериные лапы, обнимающие огромный сугроб, и достала из кармана телефон. И неважно, во сколько ей влетит этот звонок.


Руна девятнадцатая
Оксфорд

Между Рождеством и Новым годом у английских супермаркетов наступает похмелье. Что Ренате лично симпатичнее, чем похмелье у покупателей. Полки полупусты, и на них, с большими промежутками, печально лежат рождественские хлопушки по бросовым ценам, недораспроданные пудинги и наборы специй с мраморными ступками, которые никто не покупает кроме как под Рождество в подарок друзьям, притворяющимся страстными кулинарами. И никогда не знаешь, чего может не оказаться – картошки, к примеру, или минеральной воды. Гусиный жир – пожалуйста, по дешёвке, а вот морковь, увы, закончилась. И каштаны уже тоже закончились, и теперь их не увидишь до следующего года, а она не успела запастись, потому что была в Питере и пропустила момент, когда их вывалили 27 декабря «три упаковки по цене одной». Впрочем, если бы у неё сейчас дома были каштаны, они водили бы грустные хороводы с конфетами фабрики Крупской, потому что больше не с чем.

Рената выгнала себя из колледжа в магазин прямо-таки пинками. Во время учебного триместра можно было обедать и ужинать в Большом зале, и она делала так довольно часто, потому что не особенно любила толкаться на общей кухне и вести полувразумительные диалоги с японскими студентами, путающими «р» и «л». Но на время каникул всё было закрыто, и приходилось добывать пропитание самой. А каштаны закончились, и что теперь есть – непонятно.

Звонок из Питера застал её в кондитерском отделе. Как будто мало она привезла подарочного шоколада. Почему-то первой мыслью, когда на экране высветилось «Вита», было что подруга решила бросить своего Ромку. Но вместо этого Витка сказала:
- Помнишь, как мы сидели в «Калевале»?
- Помню, конечно. Это было прекрасно.
- Скажи, ты там ничего не почувствовала?
- Ты всё про сквозняк?
- Да ладно тебе. Нет, не сквозняк. Больше ничего?
- Да я и сквозняка-то не почувствовала. Слушай, у тебя что-то случилось?
- Почти. Ты точно не чувствовала ничего?
- Ну хорошо, если тебе так хочется посмеяться. Мне казалось, что мы там сидели не одни. И когда шли потом к машине, кто-то шёл за нами.
- Правда, что ли?
- Конечно, правда. Что показалось. А почему ты вдруг спрашиваешь?
- Потому что я познакомилась с тем, кто шёл.
Рената переложила трубку к другому уху и положила на место коробку засахаренного имбиря. Сейчас она, под впечатлением от разговора, всю полку перетаскает себе в корзину.
- Как это?
- Это очень сложно объяснить. Натка, ты веришь в привидения?
- Нет.
- И я нет. Но с одним теперь лично знакома.

Если бы она не знала, что Витка пьёт, как и ест, совершенно как птичка и после пары бокалов вина сразу начинает жаловаться на головокружение, то подумала бы, что подруга начала уже праздновать Новый год в хорошей компании. Но всё это на неё было ужас как непохоже – неурочный звонок на мобильный, вместо того, чтобы дождаться встречи в сети, разговор о привидениях, хотя ни в какой склонности к мистике она раньше не бывала замечена, и такой настойчивый, напряжённый голос. И это странное совпадение про «Калевалу»...

- Вит, я тебе верю, конечно, но ...  у тебя больше ничего не случилось?

Это было не совсем то, что она собиралась сказать. Наверное, стоило проявить больше внимания к сообщённому ей ошеломительному факту, но Ренату куда сильнее взволновало состояние подруги.

- Случилось! Я встретилась с призраком! Я была трезва, как стёклышко, ничего не курила и не ела грибов!
- Хорошо, хорошо. Я и не думала ничего такого. Но почему это тебя так расстраивает?
- С чего ты взяла?
- Дорогая, я тебя знаю 20 лет.

И тут случилось совсем непредвиденное. На том конце, где-то в Питере, Витка всхлипнула.
 
- Ты вообще где? Ты одна?
- Стою на Львином мосту. Соврала Ромке, что иду за вином.
- Витк, почему ты плачешь?
- Потому что я ничего не могу сделать. Его убили сто лет назад. Ну, не сто, меньше. В Финскую войну.
- Такой хороший призрак?

Это был идиотский вопрос, но именно он добил бедную Витку. Она совсем расхлюпалась там на своём мосту. И вот что в такой ситуации делать? Современные технологии прекрасны, сокращают расстояния и всё такое, но пока никто не изобрёл какой-нибудь телепорт, это всё иллюзия. Самое ценное – это возможность обнять дорогого человека в тот самый момент, когда это нужно тебе или ему. Всё остальное – так, косметические ухищрения, маскирующие несовершенство мира.

- Вит, послушай, ты помнишь, как мы в школе читали Ремарка?
- Помню, - всхлипнула она.
- «Три товарища»? «Жизнь взаймы»?
- Помню, и что?
- Ты плакала в конце?
- Конечно, а ты что, нет?
- И я. А ты помнишь, к;к ты плакала?
Вита так удивилась, что плакать временно перестала.
- Как это – как плакала?
- Я вот помню. Я плакала от души, очень горько, просто сердце разрывалось. Но не столько потому, что мне было жалко героев, как живых людей, а потому, что это была просто невозможно прекрасная, идеальная трагедия, про любовь, которой не бывает. И я плакала над этой невозможностью больше, чем над Пат или Лилиан.

Вита совсем озадачилась.

- Правда? Я как-то не задумывалась, как я плакала...
- А ты задумайся. И поймёшь, что сейчас ты, скорее всего, расстроена так же. С тобой произошло что-то невозможно чудесное и грустное одновременно. И надо его как следует оплакать, запомнить во всех подробностях и ехать дальше.
- Как у тебя всегда хорошо получается...
- Что?
- Убеждать.

Да, это она за собой знала. Причём ей для этого совершенно необязательно самой верить в то, в чём она убеждает других. Полезное свойство, только вот применяется не всегда в мирных целях. Но здесь – святое.

- Я не убеждаю, я говорю, что думаю.
- Ты мне веришь?
- Верю, что должно было случиться что-то из ряда вон выходящее, чтобы ты убежала из дома и звонила мне с Львиного моста.
- Натка, что мне делать?
- Что я сказала. Принять как данность и жить дальше. Но сначала погрустить от души.
- Я обещала, что приду к нему ещё.
- Вит, если он призрак, ему твои обещания не очень нужны. Ну не плачь, пожалуйста. Пойди лучше домой и сделай себе что-нибудь приятное. Или нарисуй. Вот, точно, нарисуй своего призрака. Потом отсканируешь и мне покажешь.
- Ладно. Спасибо.
- Глупая. Я бы приехала, честное слово...
- Сама глупая. Целую тебя.
- Пока.

Нет, засахаренный имбирь всё же нужно вернуть в корзину. Сидеть в комнате, есть конфеты и пытаться понять, как жить, когда твоё сердце бесконечно делят и не могут поделить между собой разнообразные сложные привязанности...


Руна двадцатая
Петербург

 После разговора с Ренатой стало легче. У неё всё-таки была удивительная способность придумывать рациональные модели поведения даже для самой иррациональной ситуации. Вернее, не рациональные сами по себе, а просто укладывающиеся в логику обстоятельств. Жаль только, никто не мог ответить ей взаимностью и посоветовать что-нибудь утешительное в тех удивительных тупиках, в которые она загоняла себя сама. Вита и Настя много раз пытались, но безуспешно – в личных кризисах логика покидала Ренату, и ничто больше не помогало. 
Белые гривастые звери смотрели друг на друга слепыми глазами, занесёнными снегом. Хотелось забраться на постамент, дотянуться рукой и расчистить. Вместо этого она вытерла глаза себе, сняв перчатку. С неба медленно планировали мелкие блёстки – то ли предвестье новой метели, то ли завершающий штрих к уже достаточно новогоднему убранству города. Вита подумала было всё же дойти до Сенной и купить первое попавшееся вино, но даже эта недолгая прогулка показалась ей лишним препятствием на пути неожиданно вдохновившего её Ренаткиного предложения – нарисовать портрет капитана Ярвелы. Она двинулась к дому.
Ромка следов слёз не заметил – во всяком случае, не спросил ни о чём, кроме отсутствия искомой бутылки. Но репутация творческой натуры имеет свои преимущества: например, никто никогда не удивляется, если она вдруг передумает, насчёт чего угодно. И в любой момент можно отгородиться от мира и окружающих людей простым листом бумаги, и никто не заподозрит, что тебе элементарно стало скучно, а вовсе не гениальная идея пришла в голову, и не внезапное желание зарисовать птичку на ветке. Впрочем, на этот раз идея действительно была.

Карандаш двигался по бумаге неспешно, но уверенно, как будто кто-то ещё, помимо Виты, то направлял, то придерживал его за кончик. Она поняла, что помнит лицо капитана так подробно, словно смотрела не отрываясь много дней подряд. Например, что у него короткие пушистые ресницы, такие же рыжие, как волосы, и он почти всегда смотрит немного прищурясь, как от яркого света, и поэтому от уголков глаз расходятся тонкие линии-лучи, и нос не совсем прямой, а чуть с горбинкой, то ли от природы, то ли когда-то был сломан...
 
- Что ты рисуешь? Можно глянуть?

Она мгновенно захлопнула блокнот. Так увлеклась, что не заметила, как подошёл Ромка.

- Нет. Извини. Я пока в этом не уверена.

К таким отказам Ромка тоже привык, поэтому не обиделся и спокойно отошёл. Она часто показывала ему законченные эскизы очередного проекта, но почти никогда – наброски идей в самом начале, когда их легко спугнуть даже самой дружелюбной критикой.

Вита редко сама бывала довольна своей работой, но тут была вынуждена признать, что рисунок удался. Похож, хоть плачь. Она подавила желание бесконечно водить карандашом по одному и тому же участку бумаги, подрисовывая волосы и чёрточки у глаз – так можно зарисовать удачный портрет до полной неузнаваемости. Поэтому она жестом, не подлежащим обжалованию, выдрала лист из блокнота, сунула в альбом викторианской живописи (туда Ромка точно никогда не заглянет) и решила перед сном ещё раз полистать сборник легенд, купленный в Выборге. Обычное дело – Ромка лёг спать, а она сидит на высокой табуретке на кухне, между плитой и холодильником, грызёт крекер, стараясь делать это бесшумно, и читает.

Только сейчас Вита сообразила, что ненароком приобрела финский эпос «Калевала» в пересказе для детей. Кто бы ещё разъяснил, это тайный знак или простое совпадение? Про сотворение мира ей сразу показалось неинтересно, и она быстро пролистала до того места, где впервые упоминалась Похъёла – название, запомнившееся ей из краткого и уклончивого Тайкиного рассказа о себе, который она и слушала-то вполуха. По книжке кое-что стало немного понятнее, но больше появилось вопросов, чем ответов. Она поискала ещё что-нибудь актуальное, но нашла только то, от чего её пробрал озноб: историю Лемминкайнена, чьё тело мать по кусочкам собирала на берегу чёрной реки Туонелы. Почему-то представилось, как они с Тайкой проделывают похожую процедуру в сквере у Часовой башни, а потом Тайка сама, вместо волшебной пчёлки, летит  - наверняка же она умеет летать – куда-то за радугу за живительным мёдом.

Она отложила оказавшуюся вдруг столь мрачной «Калевалу» и на цыпочках пробралась в комнату. Когда она подошла в окну, чтобы плотнее сдвинуть шторы и обрезать настырный луч фонаря, ей почудилось, что на перилах балкона сидит чайка. Это было необычно – до канала Грибоедова они долетали редко, и вообще, разве они ночью не спят? Но, в конце концов, кто их знает, Вита не орнитолог. Чайка и чайка, Питер всё-таки приморский город.

Она проскользнула под одеяло и попыталась, не будя Ромку, хоть чуть-чуть вытянуть свой край, а то грустно спать укрытой только наполовину. Сон сначала не шёл, а потом вдруг рухнул откуда-то снежной лавиной, и Вита даже не успела загадать, что хотела бы увидеть, и наверное поэтому не увидела ничего.


Руна двадцать первая
Виипури

Я вернулась из Пиетари среди ночи, не задержавшись там ни минуты дольше, чем требовало моё задание. Никогда не любила этот город – слишком большой, слишком чётко размеченный, слишком себе на уме и убеждённый в собственной исключительности. А барышня наутро проснётся бодрой и свежей и не вспомнит никаких чудес, а только неудачное интервью.
Я хотела сразу сообщить Кари, что мой план удался, и поэтому полетела прямо к Часовой башне. Обычно достаточно мне было опуститься на верхушку памятника и со мной кто-нибудь заговаривал. Но на этот раз все сто восемь молчали, как в первый год нашего знакомства. Впрочем, не все – капитана попросту не было среди них. Вот интересно, куда же он мог уйти? И, главное, как, если меня не было дома? Я позвала хоть кого-нибудь, чтобы объяснили мне, что стряслось, но земля продолжала хранить безмолвное спокойствие. Чего нельзя было сказать о домах вокруг сквера: я вдруг заметила, что, несмотря на поздний час, почти все окна горят и показывают энергичный театр теней. Я подлетела к одному, жёлто-оранжевому, и прислушалась. Потом к другому, третьему. И в каждом за разноцветными шторами люди судорожно натягивали на себя свитера и заворачивались в пледы, срочно кипятили чайники и не могли понять, почему, несмотря на горячие батареи и плотно закрытые окна, они все проснулись от страшного холода и теперь никакими силами не могут согреться.
И никому из них не пришло в голову открыть форточку и спросить, в чём дело, у пролетающей мимо чайки. А зря. Я опис;ла круг над сквером. И как же я сразу не разглядела? Вот он, стоит в фигурном проломе в стене собора, том самом, сквозь который все фотографы-эстеты, присев на корточки, снимают Часовую башню. Я спланировала вниз и встала на землю уже человеческими ногами.

- Они не виноваты, капитан. Ни в том, что тебе холодно, ни в том, чт; мы с тобой натворили. Да и ты не виноват, конечно, что судьба у тебя такая. Но уж они тем более.
- Она забыла.

Я почему-то сочла это вопросом и ответила:
- Да.
Но это был не вопрос.
- Я знаю. Я даже знаю точно, когда.

Ну что я могла на это ответить? Человека бы просто обняла, но никто ещё пока не изобрёл убедительного способа обнимать призраков. Иначе в мире давно уже было бы куда меньше бродячих теней, смущающих покой живых.


Руна двадцать вторая
Петербург

Ромка сегодня работал из дома, но будить Виту не стал. Передвигался, наверное, на цыпочках, лил воду в ванной тонкой струйкой и отключил звук в компьютере и телефоне. Она проснулась около часа – далеко не рекорд, но немного удивительно, потому что не так поздно и легла. Причём, было похоже, что на этот раз количество перешло ещё и в качество: она чувствовала себя такой свежей и отдохнувшей, как будто только что не вылезла из постели в сумрачный питерский декабрьский день, а приехала после месячного отпуска у моря.

Ромка заметил и обрадовался:
- Добрый вечер, спящая красавица! Неужели выспалась?
- Да! Давай скорее наряжать ёлку! – Вита, в пижаме и босиком, вприпрыжку бросилась к пакету с игрушками.
- Ну слава богу. А то я вчера подумал, что ты не особенно и хочешь.

Вита не помнила, чего она хотела вчера, кроме как спать. Ночёвка на Настиной даче никоим образом не предполагала сон. Джин-тоник, три коробки шоколадных конфет, попытки реанимировать допотопный видак, чтобы зачем-то посмотреть на нём столь же допотопную, записанную с телевизора серию «Элен и ребят», чудовищное хоровое исполнение песни «Наутилуса» про эскимосские танки и «Города золотого», безуспешные выяснения, в каком классе произошло то или иное несущественное в мировом масштабе, но важное в их частной мини-вселенной событие, например, когда Настя первый раз перекрасилась в блондинку... Всё это, и далее в таком же духе – да, конечно, но никак не сон.

- Может, позавтракаешь сначала? Вернее, пообедаешь. Яичницу тебе поджарить?
- Нет, давай сначала ёлку. Во что мы её ставить-то будем?

Некоторое время ушло на то, чтобы заставить ёлку строго вертикально стоять в ведре. Надо было, наверное, подумать заранее и притащить от мамы специальную подставку, зелёную, на смешных суставчатых ногах, похожую на корабль очень маленьких пришельцев. В Витином детстве Новый год всегда неромантично начинался именно с этой подставки, вернее, с того, что ни мама, ни бабушка не могли найти её на антресолях и какое-то ужасное мгновение казалось, что никакой ёлки в этом году вообще не будет. А дальше пару недель в декабре присутствие этого нелепого, слегка ржавого металлического предмета в коридоре говорило «Скоро Новый год!» так же звонко, как запах мандаринов.

Потом Вита развешивала лампочки, стоя на табуретке, а Ромка держал её за босую ногу. А потом пришёл черёд рассмотреть, что же они всё-таки вчера купили – в пакете могло оказаться что угодно, потому что Вита выбирала игрушки не просто в темноте, но и практически во сне. Шарики, снежинки, сосульки... башенка с острым шпилем, вся засыпанная блёстками, как снегом... серебряная птица с распростёртыми крыльями... красная машинка, похожая на Нюсю... и ярко-синий солдатик с золотыми эполетами... Чем она руководствовалась, когда покупала всё это, и что в этом наборе теперь кажется ей не так?

- Не нравится? Ты сама выбирала, помнишь?

Она помнила, как невнимательно показывала продавщице на присыпанные снегом образцы на лотке. Она не стремилась обязательно купить башенку, машинку, птичку и солдатика. Но что-то в этой комбинации тревожило её, иррациональное по сути и неуютное уже само по себе, потому что кого и почему могут тревожить новогодние украшения?

- Нет-нет, - рассеянно ответила она Ромке и взяла в руки птицу неизвестной, ёлочной породы, с петелькой в спине. – У нас скрепки есть?
- Зачем?
- Из них получаются отличные крючки, если разогнуть. Если не жалко, конечно.
- Для тебя мне не жалко ничего, даже скрепок, - заявил Ромка, и в его словах была неуместная искренность, выходящая за рамки мелочи, о которой вроде бы шла речь.

Шарики, снежинки и сосульки легко распределились по ёлочной зелени, а вот фигурки никак не желали выстраиваться в приемлемую композицию. Ромка, угорая от смеха, с дивана наблюдал художественные страдания подруги. И только когда ей пришло в голову вытряхнуть из пакета всё, что там оставалось, и под мотком мишуры обнаружилась ещё одна фигурка, всё встало на свои места. Маленькая девочка-Снегурочка, в шубке и шапке, голубом и белом. Теперь всё сложилось: птица и башня, Снегурочка и солдат, и автомобиль где-то посередине. Ну надо же быть такой ненормальной. Какая разница, что с чем рядом висит? Но разница была: и по цвету, что, конечно, естественно для художника, и – каким-то загадочным образом – по смыслу.

Вита отступила на шаг, вытащила из босой пятки пару ёлочных иголок и критически осмотрела своё произведение.

- Так сойдёт, пожалуй. А мишуру на карниз повесим. То есть, ты повесишь, потому что мне не достать даже с табуретки.

Это должен был быть очень хороший день. Они закончили украшать квартиру, расставили по всем поверхностям свечки в самых разнообразных сосудах (надо же хоть когда-то использовать все подсвечники и прилагающиеся к ним восковые чудовища из китайского календаря, которые обычно дарят на Новый год от отчаяния), провели ревизию холодильника и кухонных шкафов, пришли к выводу, что не протянут праздники на таком мизерном рационе, написали длиннющий список, поискали диск с «Иронией судьбы», вспомнили, что кто-то взял его посмотреть и не вернул, добавили ещё один пункт к списку, поехали в супермаркет, зачем-то купили прозрачный стеклянный чайник и кучу ароматических чаёв, которые пила только Вита, в придачу к «Иронии» купили ещё «Реальную любовь», не устояли перед огромным красным шаром с блестящей бабочкой... Но ни на секунду Вита не могла отделаться от какой-то занозы в сердце, мешающей в полную силу наслаждаться всей этой душистой, красочной, шуршащей и звенящей предпраздничной чепухой.


Руна двадцать третья
Оксфорд

Она сто раз проверила почту – ничего. Витка не прислала рисунок и вообще не появлялась в сети. Наверное, всё-таки отвлеклась на новогодние приготовления. Что, конечно, хорошо, если бы только знать точно. Рената решила подождать и позвонить ближе к вечеру.

У Витки был удивлённый и вполне жизнерадостный голос.

- Привет! С наступающим! Как ты там долетела-доехала?

Понятное дело, вчера было не до светской беседы.

- Нормально, спасибо. И тебя! Готовитесь к празднику?
- Ага, ёлку сегодня поставили. 
- У мамы или у Ромки?
- Мама сказала, что не будет в этом году, надоело иголки выметать.
- Ясно. А картинку ты нарисовала?
- Какую? Я тебе что, опять обещала что-то?

Вопрос был искренний, и Рената даже порадовалась сначала – хорошо подружка отвлеклась, забыла про все свои горестные чудеса.

- Ну, про которую мы с тобой вчера говорили.
- Мы с тобой вчера говорили?

Это «эхо» тоже прозвучало совершенно натуральным недоумением. Да и не умела Витка притворяться, ей всегда нужно было хоть немножко верить в то, что она играет.

- Ты стояла на Львином мосту и хлюпала носом прямо в трубку.

Мало ли – выпила с кем-нибудь за Новый год, ей и бокала шампанского хватит, забегалась, с Ромкой поругалась-помирилась. Бывает, память выкидывает фокусы. Но Вита была непреклонна:
- На мосту? Натка, ты что? Я тебе вчера не звонила.

Это начинало походить на дурной сон. Или на сюжет в духе «магического реализма» - например, её случайно соединили с каким-то параллельным Питером, откуда Витка действительно ей вчера не звонила... но такие вещи она предпочитала всё-таки читать, а не видеть в своей личной жизни.

- Так, слушай, давай по порядку. Вчера вечером ты мне позвонила и сказала, что встретилась с призраком.
- Что-о-о?!
- Ещё ты была по этому поводу очень расстроена, потому что призрак тебе понравился, и я посоветовала тебе нарисовать его портрет.
- Рената, ты в своём уме? Когда это я вообще верила в призраков?!
- Никогда не верила, поэтому я за тебя очень забеспокоилась. Поэтому и звоню сегодня. Если что, я тут одна, мне даже Новый год праздновать не с кем, для этого нужно ехать к родителям Джеймса. И ни капли спиртного, разве что в конфетах, но мне столько не съесть, ты же знаешь, я шоколад не очень люблю.

Что-то похожее ей вчера говорила сама Вита. Всё повторяется, в причудливых искажённых формах.

- Натка, скажи, пожалуйста, что ты меня просто разыгрываешь.
- Хотела бы, но не могу. С тобой что-то вчера случилось, и ты это забыла. Ну или я вдруг сошла с ума.

Когда говоришь такое, всегда надеешься, что собеседнику не придёт в голову выбрать вариант твоего сумасшествия как наиболее правдоподобный. Но в Вите она сейчас была не очень уверена.

- Ты понимаешь, что так не бывает, да?
- Я понимаю, что я не сошла с ума и не провалилась в кроличью нору. Они в Оксфорде всё-таки не на каждом шагу.
- И что мы теперь будем делать?

Этот вопрос Ренате тоже приходил в голову, но как-то не задержался. Вероятно, потому, что показался неважным – а что тут вообще можно сделать? Она не может подменить себе память и решить, что Вита ей и вправду не звонила, а та, конечно, не может вдруг вспомнить то, что забыла настолько основательно. И тут её осенила феноменально очевидная мысль:
- Так в телефоне же можно проверить! Ну-ка, давай, ты в своём, я в своём.

Какой-то результат это дало – факт звонка был подтверждён, но, к сожалению, не содержание разговора. У Виты начал опасно прерываться голос, а Рената продолжала искать способы как-то стабилизировать зыбкую реальность:
- А ещё посмотри в своих папках и блокнотах, вдруг ты вчера всё-таки что-то нарисовала.

За эту более основательную идею обе ухватились, как за соломинку. Витка обещала проверить и перезвонить, но вместо этого через полчаса только прислала смс-ку: «Ты права, пытаюсь выяснить.» Это было утешением, но слабым. Рената снова села на подоконник. Так и в самом деле недолго умом тронуться. Надо, наверное, всё-таки собраться и поехать к Джеймсу в Саррей, и быть милой, и рассказывать ужасы про то, сколько в России бывает снега, а поезда всё равно ходят... но сначала нужно как-то позаботиться о Витке, потому что от такой ситуации нельзя просто отвернуться и уйти.


Руна двадцать четвёртая
Петербург

Этот разговор больше всего походил на бред. Или на какую-нибудь историю, которую Рената сама же и сочинила. Но она всегда проводила твёрдую границу между реальностью и сказками, даже очень любимыми: никаких тебе ролевых игр или странных прозвищ. И таким образом издеваться над подругой не стала бы ни за что, разве что её в Англии уже успели подменить какие-нибудь эльфы.

И всё же, даже и речи не могло быть о том, что Вита вчера действительно звонила в Оксфорд и рассказывала про встречу с привидением. И всё же, телефон, рациональный и бескомпромиссный предмет техники, утверждал обратное хотя бы в отношении самого звонка, и с этим нужно было как-то разобраться, потому что... потому что ощущение какой-то неправильности не давало ей покоя весь день, и в конце концов, чем чёрт не шутит, неправильность могла заключаться именно в этом...

Если она и рисовала вчера что-нибудь, то это могло быть только в одном блокноте. Вряд ли она взялась бы сразу за большой лист, значит, нужно смотреть в обычном чёрном переплёте. Но там были только знакомые этюды стрекоз для Настиного шарфика и эскизы новогодних открыток. Нет, ещё, после всех эскизов, рваные бумажные хвостики, которые остаются в проволочной спирали, когда вырываешь страницу... Она не помнила, когда могла что-то отсюда вырвать, это вообще было не в её привычках, она долго хранила даже самые неудачные наброски, к которым уже не могла себя заставить прикоснуться.

И тут неожиданно на помощь пришёл Ромка, заметивший, как она медитирует над пустым разворотом:
- Так и не покажешь, что вчера рисовала?

Даже удивительно, что такие неважные, простые слова могут вдруг наполниться таким неподъёмно тяжёлым значением.

- Нет, я всё стёрла. Не вышло то, что хотелось.

Вита машинально закрыла блокнот, хотя там не было решительно ничего секретного. А где оно было – кто ж знает. Куда она могла деть вырванный лист? Да куда угодно – она же безумная белка-прятальщица, куда глаз упадёт, там и зароет сокровище, а потом его никто днём с огнём не найдёт... Разве что через много месяцев и чисто случайно, как тогда с бусинами в горшочке, только в тот раз было смешно, хоть и немножко неловко перед гостями, которые, впрочем, всё больше восхищались эстетической стороной её нерадивости. А сейчас по-настоящему страшно.


Руна двадцать пятая

Ренате каким-то образом удалось поймать её между уроками. Настя последнее время почти привыкла, что до неё дозваниваются только текущие и потенциальные работодатели, а друзья, утомившись, бросают это безнадёжное дело, потому что даже если и дозвонятся, всё равно она будет занята и никуда пойти не сможет. Но это ж Натка, она не отступает от намеченного плана.

Повод для звонка, впрочем, оказался существенный. История с Витой была сюрреалистическая, и даже непонятно, что в такой ситуации предпочтительнее было бы считать правдой. Предположить какой-то фокус Насте и в голову не пришло, настолько всё это было нехарактерно для обеих её школьных подружек. Зато на последнем за день уроке, в строительной фирме на Пулковском шоссе, в голову пришло множество разных объяснений и предположений, пока урок ковылял сам, на автопилоте. После этого оставалось только купить какого-нибудь мало-мальски приличного алкоголя и ехать на Сенную. Можно было быть уверенной, что после разговора с Ренатой Витка никуда не ушла – они с Ромкой страшные домоседы, и, пожалуй, это единственное, что у них есть действительно общего.

Глаза у Виты, открывшей дверь, стали очень круглые, когда она увидела на пороге слегка заснеженную Настю с бутылкой в руке. Ромка, выглянув из комнаты, помахал ей рукой и не удивился – в его представлении, передвижения девушек изначально, почти мистически непостижимы, поэтому каждому конкретному сюрпризу удивляться нет смысла. Он вообще, кажется, не уверен, что существа женского пола происходят с одной с ним планеты. Программист, что с него взять. Впрочем, для Насти он и сам – инопланетянин.

- Я тебя ужасно рада видеть, но...
- Что я здесь делаю, - закончила Настя. – Меня Рената прислала.

На Виткино лицо будто облако нашло при этих словах.

- Зачем?
- Затем, что такими вещами не шутят. Либо у тебя серьёзная травма, либо ты вляпалась во что-то натурально сверхъестественное. В любом случае, нужно разобраться.

Этот разговор происходил в прихожей. Ромка выглянул из комнаты ещё раз.

- Эй, вы так и будете в дверях стоять?

Девушки обернулись к нему с одинаковым выражением неуверенности, и он интерпретировал его совершенно правильно (может, всё-таки неплохо изучил повадки пришельцев?):
- Ага, понял. Я могу к маме съездить, я ей всё равно обещал перед праздниками продуктов привезти. У меня и список есть, если просмотреть все смс-ки за последнюю неделю.

Вита посмотрела на друга виновато:
- Мы совсем не имели в виду...
- Да ладно, первый раз, что ли? Болтайте тут на здоровье. Не буду даже спрашивать, что у вас стряслось. Надеюсь, ничего страшного.

Он оделся и ушёл, а Вита с Настей сели на диван и открыли бутылку «каберне».

- Рассказывай по порядку, - предложила Настя. – Так, как тебе сейчас кажется.
- Что?
- Вообще всё. Мы когда с тобой виделись? А, ну да, в Сестрорецк ездили 24-го. С этого и рассказывай.

И тут она увидела совершенно непередаваемый ужас в глазах подруги.

- Как это – 24-го? А вчера на даче?
- На какой даче?
- На твоей. В Токсово. С Ренаткой...
- Вит, Рената улетела 26-го, мы же поэтому так рано и праздновали.

На этом месте Витка разрыдалась. Еле бокал отставить успела. Настя обняла её, уткнула подружкину мокрую физиономию в своё плечо, гладила пушистые волосы, похожие на дымное облако.

- Ну что ты, ну не плачь, Ромка вернётся, подумает, что я тебя обидела, ну происходит какая-то фигня, ну разберёмся, не больно же и не особенно страшно, подумаешь, что-то забыла...

Когда слёзы кончились и осталось только совершенно севшее горло, Настя безжалостно повторила свою просьбу рассказать всё по порядку. Вита хрипло рассказала: про звонок из агентства 25-го, про интервью в Выборге 27-го, про совершенно безумную финку-директора, которая сама не знала, зачем ей сдался художник по текстилю, но, видимо, чувствовала, что нужен для престижу, наподобие свадебного генерала, про то, как позвонила Насте, потому что показалось, что Токсово - это не очень далеко (ну да, топографический кретин и есть), про спонтанно возникшую собирушку, на которую Настя на электричке вытащила из города Ренату с собранным чемоданом, а Вита с огромным трудом, по занесённым дорогам, добралась из Выборга, про то, как, само собой, не спали всю ночь и валяли дурака, и Рената чуть не опоздала на самолёт, потому что с утра вдруг раскашлялась Нюся, про то, как в полусне покупали с Ромкой ёлку и игрушки, и про странный Ренатин звонок и вопрос про картинку...

Это не укладывалось ни в какие рамки. Вита была совершенно такая же на вид, как всегда, ничего у неё не болело, наркотиками она никогда не баловалась. Настя могла только качать головой. Выслушав всё до конца, она сказала:
- Так, будем разбирать по частям. Для начала – то, что совершенно точно было не так. Ренатка улетела 26-го, и ни на какой даче мы не собирались. Это и она тебе скажет, так что можно считать твёрдо установленным. А вот было ли твоё интервью... даже не знаю, как проверить. Не звонить же тебе в агентство с таким вопросом. Тут ещё надо подумать. Зато мы можем попробовать поискать твою картинку. Натка говорит, она тебе предложила зарисовать твоего призрака. Ты в блокноте смотрела?
- Смотрела. Там лист вырван. Судя по Ромкиным словам, я вчера что-то рисовала, но не хотела ему показывать. 
- Вы сегодня мусор выносили?
- Что?
- Мусор, говорю, выносили? Ну, куда ты могла листок выкинуть?

Вита была уверена, что выкинуть листок она вообще не могла, потому что никогда так не делает, но на всякий случай они проверили мусорное ведро. Там было очень много фантиков от шоколадных конфет, но никаких скомканных или порванных портретов. Следующим логичным шагом было проверить все остальные альбомы и папки  - это оказалось трудным этапом, потому что Настя сама всё время отвлекалась на рисунки, которых раньше не видела. А дальше... дальше было совсем непонятно.

- Что ты могла с ним сделать?
- Что угодно, - честно ответила Вита. – Ну, сжечь и пепел развеять – вряд ли, я вообще свои наброски обычно берегу. 
- Раз ты Ромке не хотела показывать, значит, могла спрятать. Куда?
- Откуда я знаю!
- Ну Виточка, ну дорогая, ну подумай! Куда ты у себя дома можешь положить лист бумаги формата А4, чтобы его никто не нашёл случайно? Не в холодильник же, наверное!
- В книжку могу...

Это было неутешительное предположение: «книжки» занимали всё доступное пространство стен. Ромка перетащил от мамы почти всю библиотеку, ещё советские издания, Вита добавила своих альбомов по искусству, да и вообще в книжных магазинах вела себя как сорока на ювелирной выставке. Впрочем, для листа А4 подходило не всё, но, к сожалению, например, почти вся серия «Литературные памятники»...

Где-то посреди «Шах-намэ» Настя спросила:
- Интересно, до меня это кто-нибудь вообще читал?
- Ты, кстати, тоже не читать это должна, - напомнила Вита, которая, впрочем, сама углубилась в каталог какой-то Эрмитажной выставки.
- Нет, так не пойдёт, - Настя решительно захлопнула том Фирдоуси. – Так мы погибнем. Давай рассуждать логически...
- Может, Ренате позвоним?

Это предложение возмутило Настю до глубины души.

- Что, мы с тобой уж совсем не способны к логическому мышлению? Если логика – так сразу Ренату? Тем более, вряд ли она помнит наизусть всю твою библиотеку, а если и помнит, то именно что твою, но никак не Ромкину.
- И что же мы можем рассудить логически, Шерлок?
- Элементарно, Ватсон. Если ты хотела рисунок спрятать, ты должна была положить его в такую книгу, которая Ромку заинтересовать не может. Вот, например, твой каталог – как думаешь?
- Н-ну, теоретически  может, наверное, мы на эту выставку вместе ходили, когда только познакомились...
- Вот! Уже результат. Откладывай и думай, что Ромке было бы совершенно фиолетово.
- Ну, если так рассуждать, то все мамины книжки, наверное, отпадают. Он их иногда берёт и хотя бы пытается читать. Что-то такое советско-интеллигентское – время от времени надо обязательно читать классику по списку, а иначе не можешь считаться культурным человеком.
- Отлично! Значит, Фирдоуси тоже может спать спокойно, вместе с Монтенем и Эдгаром По!
- К живописи он, в принципе, равнодушен... То есть, сначала ходил со мной по выставкам, но только чтобы мне приятное сделать. Ему Шишкин нравится, - Виту, кажется, передёрнуло от одной этой фамилии.
- Ага! Теперь теплее! Тогда смотрим в первую очередь живопись, за вычетом Шишкина и тех выставок, куда вы ходили вместе.

Это, по крайней мере, была всего одна полка. И в какой-то момент Вита, сидя на полу, раскрыла на середине толстый альбом и замерла.

- Вот... Только убейте меня, я этого не рисовала...

Настя заглянула ей через плечо. Карандашный рисунок был такой живой, как будто его просто выдохнули на бумагу.

- Симпатичный... - Было из-за чего расстраиваться, если такое привлекательное знакомство оказалось призрачным. – Натка сказала, ты что-то говорила про Финскую войну.
- Ничего я не знаю про Финскую войну.
- Нет-нет, про то, что его в Финскую войну убили.
- Бред какой-то. Насть, как это вообще может быть? Что я придумала два дня своей жизни, которых просто не было? А что было – забыла напрочь...
- Не знаю. Не может. Но, судя по всему, так и есть.
- И что мне теперь с этим делать? Ну вот, у меня есть портрет человека, которого я забыла. И вообще даже не человека, видимо. И что?

Она так жалобно смотрела на подругу снизу вверх, что Настя почувствовала свои долгом предложить хотя бы какой-то следующий пункт плана:
- А ты адрес помнишь, куда ездила в Выборге?
- Помню! Там ещё башня такая странная оказалась. То есть, адреса не помню, но Ромка мне карту распечатал, у него в компьютере наверняка сохранилась.
- Отлично! Тогда сегодня ты ищешь карту или как-то вытряхиваешь её из Ромки, а завтра мы с тобой едем в Выборг. Сегодня поздно уже.
- А тебе разве не на работу?..
- Могу я заболеть, в конце концов? В Питере, в декабре, в такие морозы? У меня всего два урока завтра, позвоню, отменю с утра, чтобы убедительнее было – проснулась с температурой...
- Настька, ты герой и спаситель человечества! – Вита бросилась её обнимать.
- Ладно, может, мы и не найдём ничего...
- Мне кажется, меня это даже устроит. Тогда, по крайней мере, больше не останется ничего, что можно проверить. Если по тому адресу нет никакой фирмы, значит, интервью было липовое, а что случилось – узнать уже неоткуда.
- Договорились. Слушай, а у тебя есть кусок сыра? Можно даже без хлеба. А то я целый день бегаю на йогурте и шести чашках кофе...

Вита страшно устыдилась, что пренебрегла всеми обязанностями хозяйки, кроме предоставления посуды под принесённый алкоголь, и побежала на кухню. В холодильнике нашлись вчерашние Ромкины макароны, которые вполне подлежали реанимации, особенно с толстым-толстым слоем тёртого сыра сверху. Настины ощущения, пока она с табуретки наблюдала за Виткиными трепыханиями на кухне, колебались где-то между голодным обмороком и чувством глубокого удовлетворения от сознания принесённой пользы – второе чувство было настолько редко и дорого, что удерживало от первого. А потом подоспели макароны, и всё стало почти совсем хорошо, если не считать печально глядящего призрака с портрета...


Руна двадцать шестая

Ромка вернулся и застал их снова в прихожей, потому что Настя как раз собралась уходить.

- Вы что, так тут и стояли всё время?

Посмеялись, объяснились, разошлись. Ромка пришёл сытый, потому что мама его, само собой, накормила. Вита иногда задумывалась, что там говорит мама сыну наедине по поводу хозяйственных способностей его подруги, вернее, отсутствия оных. Чтобы как-то компенсировать это хотя бы в своих глазах, она решила поставить чайник и даже заварить нормальный чёрный чай, не из пакетика и без кусочков манго и лепестков роз. Ромка тем временем почему-то продолжал возиться в прихожей, откуда вскоре послышались очень странные звуки.

- Ты что себе за рингтон поставил... – начала было Вита, высовываясь из дверей кухни, и обомлела, потому что сама увидела ответ на свой вопрос.

Ответ был серый и полосатый, имел хвост морковкой и слишком большие уши, похожие на бант первоклашки. Он сидел на коврике в прихожей и заявлял о своём существовании традиционным для его породы способом. Ромка сидел перед ним на корточках с таким гордым видом, как будто открыл и с риском для жизни поймал и доставил в цивилизацию неизвестного науке зверя.

- Ромка, что это... – Вита зачарованно опустилась перед котёнком и осторожно протянула к нему руку, которую он милостиво обнюхал, на мгновение перестав издавать жалобные вопли.
- Ты же хотела, нет?
- Но ты же не хотел... – она не раз тянула его за рукав, когда они проходили мимо очередной коробки «в добрые руки», но Ромка питал нежные чувства к своему бешено дорогому кожаному дивану, а также боялся, что кот будет грызть провода (а уж проводов вокруг Ромкиного рабочего стола было предостаточно).
- Знаешь, иногда обстоятельства складываются так, что понимаешь – деваться некуда. Маме в подъезд кто-то подкинул коробку с котятами. Шесть штук, представляешь? Почти всех уже соседи разобрали, два оставалось. Мама созрела на одного, чёрненького, но переживала, как же последний будет сам по себе. Ну и вот. На носок немного похож, правда? Такой полосатый, шерстяной, с пухом, как бабушки у метро продают.
- На чудо он похож! – Вита протянула котёнку другую руку, он удостоверился, что и эта вполне дружественна и безопасна, тронул осторожной лапкой, а потом сразу умостился на обеих подставленных ладонях и замурчал. – Но можем назвать Носком, если хочешь.
- Кот Носок?! Ты что, это разве имя?
- А по-моему, неплохо. Звук «с» есть, кошки это любят. А ласково можно Носочек или Носик.
- Хм. По-моему, это как-то сюрно немного... – Тут Ромка, видимо, вспомнил, ради кого, собственно, притащил кота, и смирился, - Но если тебе нравится...
- Слушай, а как же твои провода?
- Запакую их в такие чехлы, что не прокусит.
- А диван?

Ромка философски пожал плечами:
- Ну что – диван? Мне же не с диваном жить, в конце концов.

Наверное, на этом месте стоило задуматься, с кем же тогда Ромка планирует жить и как долго, а также о значимости кота в картине развития их отношений, потому что совместно нажитые домашние животные могут быть такой же, если не большей, проблемой при расставании, как и совместно нажитые дети. Но отказаться от серого полосатого котёнка, трогательно доверившегося её ладоням, только потому, что он кажется ей фактически предложением – и принятием, с её стороны – руки и сердца, было, конечно, совершенно невозможно.

Котёнок, между тем, решил подремать прямо там, где сидел, и уютно превратился в клубочек ангорской шерсти. Вита перенесла его в комнату на вытянутых руках, а следом Ромка притащил из прихожей плотно набитый рюкзак, который она даже не заметила. В рюкзаке оказался лоток, пакет наполнителя, когтеточка, несколько пищащих игрушечных мышей, шарик-погремушка («Ты догадываешься, что спать мы теперь не будем?» - спросила Вита), две мисочки, упаковка специального корма для котят и даже корзинка-домик, которую зверь, конечно, будет презирать наравне с когтеточкой.

Остаток вечера, само собой, был полностью посвящён маленькому, но громкому существу, которое с возрастающей уверенностью, постепенно переходящей в нахальство, начало осваивать свой новый мир. Довольно быстро стало очевидно, что кот Носок (они пока решили считать его мальчиком, пока что-нибудь или кто-нибудь не докажет неправильность этой теории) по натуре – обаятельный хулиган и сладу с ним не будет никакого. За пару часов он научился ходить по занавескам, сообщил новым хозяевам, что авторучки и карандаши интересуют его гораздо больше игрушечных мышей, использовал неубранный коврик в ванной вместо лотка и попытался сожрать фольгу от шоколадной конфеты, найденную под диваном в изрядных залежах лохматой пыли, с которой кот – в отличие ковра перед диваном -  прекрасно гармонировал по цвету и фактуре.

- Ром, а у тебя вообще когда-нибудь были кошки? – спросила Вита, наблюдая какую-то уж слишком динамичную смену эмоций на его лице.
- Нет, - признался он, заворожённо наблюдая, как Носочек пытается взбежать по его штанине.
- Тогда тебя ждёт множество чудесных открытий!
- Я начинаю это понимать...

А потом зверь обнаружил ёлку. Сначала, кажется, его привлёк запах, но он быстро сообразил, что у этого предмета есть множество других прекрасных свойств. Например, качающиеся ветки со всякими штуками, которые классно звенят, если их сбросить на пол, и вообще отлично устроенная конструкция, как будто специальная лесенка для маленьких котов. Прежде чем Вита с Ромкой успели сделать хотя бы одно движение, чтобы пресечь этот порыв, Носочек, как белка, уже куда-то бодро пробирался по стволу.

Первой жертвой стал красный шарик, который упал с более существенной высоты, чем его товарищи с нижних веток чуть раньше, и поэтому празднично разлетелся на мелкие новогодние блёстки. Ромка смотрел неверящими глазами.

- Что я такое принёс? Это нормально?
- Это – кот. Это нормально.
- Это Терминатор какой-то!
- Повезло.

И тут действительно повезло. Потому что следующей вниз отправилась серебряная птица с распростёртыми крыльями, и Вита почему-то не выдержала и бросилась её ловить, и, конечно, опоздала, потому что практически невозможно спасти стеклянный предмет, который представитель семейства кошачьих твёрдо решил пронаблюдать в свободном полёте. Птица ударилась о паркет с пронзительным звоном, будто крикнула на прощанье... и из её осколков перед Витиными глазами вдруг ясно, как слово «вечность», сложились два дня, проведённые в Выборге – такие, какими они были на самом деле. Она замерла, глядя в пол, а Ромка решил, что она расстроилась из-за игрушек, и стал пытаться снять кота с ёлки, и вышел совершенный фарс, а она на самом деле теперь смотрела, как её собственный рисунок, тоже всплывший из битого стекла, постепенно превращается в цветное отражение капитана Ярвелы в длинном старинном зеркале...

Наконец, встряхнув головой, она вернулась к сиюминутной реальности в лице Ромки, возмущённо и растерянно держащего под мышки пушистый источник оглушительно-жалобного писка.

- И он же ещё плачет теперь! Ты посмотри! – но было видно, что рассердиться на Носочек как следует у Ромки не получается, несмотря на все усилия.
- Ага, они такие, - Вита забрала у него котёнка и прижала к себе. Юный кошачий бандит немедленно взобрался ей на плечо, попутно вытягивая петли из шерстяного свитера, и включил моторчик ей прямо в ухо. Вита погладила его между ушей, и зверь замурчал так, словно собирался вот-вот взлететь.
- Ну конечно, а теперь ты его как будто хвалишь за безобразное поведение!
- А ты хочешь поругать? Попробуй. А я посмотрю, как это у тебя выйдет!

Ромка попытался испепелить котёнка гневным взглядом, но не выдержал и расхохотался. Носок же только крепче зажмурился и воткнул коготки-иголки поглубже в Витино плечо. Ромка принёс совок и щётку и собрал останки двух новеньких игрушек. Жизнь новогодних украшений иногда бывает удивительно похожа на жизнь метеора в ночном небе.

- Ты огорчена?
- Из-за чего?
- Ну, ты выбирала игрушки...
- Это же кот. Если уж он лучше дивана, то что говорить о паре шариков?
Похоже, Ромке понадобится ещё некоторое время, чтобы окончательно проникнуться философией котовладельца.
- Слушай, а ты, кажется, чай делала...
- Ой... ты же меня и отвлёк, котёнком!

Ромка пошёл на кухню сам, проверить, что там осталось от Витиной жалкой попытки быть заботливой хозяйкой, а она села на диван с телефоном и отправила Насте и Ренате сообщения с одинаковым текстом. Рената ответила множеством восклицательных знаков, улыбчивых скобочек и поцелуйных иксов, а Настя тут же перезвонила.

Разговаривать так, чтобы Ромка, вернувшийся с двумя кружками чая, не понял о чём речь, было сложновато: Насте приходилось придумывать длинные развёрнутые вопросы, на которые можно было бы ответить «да» или «нет». Вита решила, что в Выборг завтра поедет одна.

Настя была явно разочарована:
- А вдруг с тобой там ещё что-нибудь случится и ты вообще забудешь, кто ты и где живёшь? Ведь может такое быть?
- Не может, - она знала это совершенно твёрдо.
- Ну смотри, если ты так уверена...
- Абсолютно. Спасибо тебе огромное, за всё, вам обеим с Ренатой. Что бы я без вас делала? Но дальше я должна сама.

Удобная штука в русском языке – эллипсис, ведь что именно она должна «сама», Вита и не знала толком. Но Настя не стала уточнять, только попросила держать её в курсе развития событий и выразила готовность приехать куда угодно по первому зову в случае очередного кризиса.

Когда она закончила разговор, Ромка, всё же уловивший какие-то странные фразы, осторожно спросил:
- У тебя ничего не случилось?
- Нет. – Вита понадеялась, что односложный ответ отобьёт охоту интересоваться дальше.
- А за что Насте спасибо? И почему она вообще приезжала?
Это уже походило на классический родственный допрос. Всего-то два часа назад завели общего кота, и сразу такой сомнительный прогресс?
- Приезжала потому, что работа достала и захотелось расслабиться, а спасибо за идею, которую они с Ренаткой мне подкинули. Есть у меня один проект, может, даже денежный окажется.

Художественным проектом можно было отговориться от чего угодно или наоборот, что угодно оправдать. Хорошо ли этим пользоваться – другой вопрос, но когда добродетельного выхода явно нет... А одна ложь иногда очень удачно тянет за собой и подкрепляет следующую:
- Я, кстати, завтра как раз собираюсь материалы поискать. Проедусь по всем лавкам художника и в Икею ещё.

Магазины художественных товаров были удобно разбросаны по всему центру, а Икея – вообще источник благодати, который и находится далеко, и продаёт абсолютно всё, а потому служит безотказным алиби. И если в одну Икею Ромка ещё мог бы предложить свою компанию, потому что всегда нужны какие-то технические мелочи для дома, то среди красок для стекла и ткани ему невыносимо скучно, хоть и хочется делать вид, что он живо интересуется занятиями подруги. Но нет, живо не получается, и слава богу.

В эту ночь она и не рассчитывала на сон. Во-первых, кот, конечно, то лез требовать внимания, то выходил на ночную охотничью тропу, а во-вторых, ей было просто страшно засыпать – вдруг опять за ночь всё забудет? И на этот раз вообще всё, и поездку в Выборг, и отель «Калевала»? И никакие подруги ей тогда не помогут. Нет, воспоминания, возвращённые такой чередой усилий и чудес, надо было обязательно сберечь хотя бы до утра, и она бесконечно прокручивала их в голове, надеясь удержать крепче. И иногда вставала на цыпочках и проверяла, не сидит ли на перилах балкона чайка, но никого не было, только на ёлке в луче фонаря поблёскивали чудом уцелевшие Снегурочка, солдат и башенка.


Руна двадцать седьмая
Виипури

Я глазам своим не поверила, когда увидела из окна знакомый красный автомобиль. Сомнений быть не могло: девушка Вита, в том же синем пальто и чёрном берете, припарковавшись под тем же странным углом на моей пустой площади, целенаправленно шла ко входу в башню. И это было не объяснимо никакой случайностью или совпадением, потому что башня Ратуши – не то место, куда от нечего делать или даже по ошибке пытаются заглянуть туристы. Я решила подождать звонка, но его не последовало – барышня без колебаний просто открыла дверь, которую, правильно, я никогда и не запираю.

- Вам чёрный кофе или с молоком? – спросила я, встретив её на лестнице. Кухня у меня внизу, за неприметной маленькой дверью в нише, тёмная, всего с одним крохотным окошком. Ничего, зато в других частях моего дома окон с избытком.

Вита опешила, потому что, судя по её лицу, подготовилась сходу сказать что-то очень воинственное, а пришлось отвечать:
- С молоком.
- Сейчас будет. Заходите, - я придержала для неё низкую дверь. Барышня замешкалась, разглядывая хитро закрученную кованую ручку.

В самой кухне, на мой взгляд, было не особенно интересно, но ей, похоже, тоже понравилось. Не знаю, зачем мне такой огромный стол посередине, из белёных досок, на которых видна каждая прожилка и каждая царапина. И что у меня за страсть покупать медные тазы и сковородки, которые я всё равно никогда не использую? Но они красиво блестят в полумраке, особенно если зажечь свечи. Вита осторожно, боком села к столу. Мне тоже поначалу казалось, что сидеть за ним неуютно и одиноко, как на палубе «Летучего Голландца», но потом я привыкла и стала получать удовольствие – вокруг столько всего можно разложить!

Пока я варила кофе, она молчала. Видимо, первый запал, который она подогревала и лелеяла от самого Петербурга, прошёл, второй ещё не разгорелся до нужной степени, да и любопытство было не победить, а оно страшно отвлекает от злости.

- Зачем вы это сделали? – почти спокойно, почти с интересом наконец спросила она, отпив из своей кружки.

Я не стала притворяться, что не понимаю вопроса.
- Затем, что меня попросили.
- Кто?
- У вас много вариантов? Хотите печенья?

Лучший способ сбить с толку сильно заведённого собеседника – это постоянно предлагать ему что-то милое, уютное или вкусное. Котят, теплый плед или вот золотистые звёздочки с корицей.

- Печенья не хочу, а зачем это понадобилось капитану – не понимаю.
- Ну подумайте, Вита.
- Не умею. Объясните.
- Ну вот вы сказали ему, что снова приедете. А потом?
- Что – потом?
- Потом ещё раз приедете? Когда вам захочется? И будете водить его за собой по улицам, как маленькая девочка – воображаемую собачку? Вам, может быть, и приятно что-то такое рядом ощущать, а ему? Когда он знает, что вы его не видите и не слышите? Почему, кстати, вы его чувствуете – не понимаю совсем.
- Он в самом деле вас попросил?
- Я вам, конечно, много врала, но тут не буду – мне ни к чему.
- И как вы это сделали? Я правильно думаю, что тут как-то замешана... птица?
- Правильно. – Я решила пока не вдаваться в подробности. Зачем рассказывать о себе лишнее? Те, кому надо, всё равно рано или поздно узнают. – А вы мне лучше скажите, как вам удалось вспомнить.

Она пожала плечами.

- У меня хорошие друзья.

Я тоже не стала настаивать на пояснениях – какая разница, в конце концов? Ещё раз повторять над ней свой опыт я явно не буду.

- И чего вы теперь хотите, Вита? Кроме как наорать на меня как следует. Кажется, я вам уже задавала этот вопрос в прошлый раз.
- Тайка... вас вообще так зовут?
- Как ни странно.
- Тайка, вы ведь что-то вроде колдуньи, да?
- Что-то вроде, пожалуй.
- И вы ничего не можете сделать?
- Оживить мёртвых – не могу.
- А сделать как-нибудь так, чтобы я могла с ним разговаривать? То есть, видеть и слышать. Вы же можете сами, значит, должен быть способ.
- Не знаю, - совершенно честно призналась я. – Я никогда не пробовала кому-то передать то, что сама умею.
- Так попробуйте.

Вот ведь феноменально настырная барышня! На вид – цветок, а как вцепится – прямо репей! Нельзя, нельзя мне долго задерживаться на одном месте. Надо же, чай захотелось пить и за хлебом ходить, как все нормальные люди. А выходит, как всегда, что, помимо хлеба и чая, получаешь какие-то привязанности, заботы и нужды, свои и чужие, и потом запутываешься в них, как в паутине, нет, в водорослях, которые так и тянут на дно.

- Прямо сейчас? Можно, я хоть придумаю, как я это буду делать?

Вита отметила моё ехидство и порозовела, но отступаться явно не собиралась.

- Я тогда пока прогуляюсь, ладно?

Догадываюсь, куда она прогуляется. И догадываюсь, что капитан Ярвела услышит всё, что предназначалось мне, благо не сможет опередить и сбить её с толку, да и ответить не сможет так, чтобы она услышала. Разве что только исчезнуть, чтобы она осталась разговаривать с воздухом, но на это у него вряд ли хватит силы воли.


Руна двадцать восьмая

Похоже, Выборг как прихлопнуло тогда небывалой метелью, так до сих пор и не отпустило окончательно. Конечно, электричество везде было, новогодние лампочки мигали, всё работало и люди ходили по улицам, но оставалось впечатление какой-то замедленной осторожности во всём, как будто никто не был уверен, что в следующую минуту на голову ему и всему городу снова не обвалится сугроб, скопившийся на небесной крыше – вместе с самой крышей.
Снег был худо-бедно счищен с проезжей части и теперь неприступными валами высился вдоль тротуаров; остро заточенные метровые сосульки угрожающе нависали с карнизов и балконов, как зубастые решётки в воротах средневековых замков. Зима превратитила тихий Выборг в то, чем он когда-то и был, для чего и был построен – город-крепость, готовый в любой момент отражать атаку. И сразу столько можно было прочитать вокруг о повадках горожан: как они сокращают путь от автобусной остановки, куда чаще всего ходят за хлебом, кто уже давно не выходил на свой балкон или не садился в машину...

Вита знала за собой эту черту: любое чувство, даже самое сильное, легко уступало место любопытству, если на её пути попадалось что-то новое, красивое или необычное. Наверное, это и хорошо – во всяком случае, ей ещё ни разу не удавалось дойти до встречи, намеченной для бурного выяснения отношений, в том же состоянии ярости или обиды, в котором она выходила из дома. Конфликты если и случались, то спонтанно, когда ничто не успевало вклиниться и её отвлечь. И какой, в самом деле, вообще смысл ругаться с призраком? Примерно такой же, как пытаться закатить ему пощёчину. Воображение услужливо представило ей картинку, как она стоит по колено в сугробе в сквере с памятником и возмущённо жестикулирует, громко разговаривает с пустым местом, а потом размахивается и... «Скорую помощь» непременно вызовут. 

Но одну вещь она обязательно должна была сказать и скажет. У призраков за сто лет жизни, человеческой и не очень, наверняка накопилось больше воспоминаний, чем им нужно. А у неё, за двадцать пять, не так уж и много, и вся её память – только её, и никто не имеет права вынимать какие-то фрагменты за ненадобностью, потому что они ей все дороги, даже самые печальные, и все пригодятся, большое спасибо.

На этот раз она не успела даже дойти до сквера. От созерцания очередного прогнившего балкончика (который если и упадёт под грузом снеговой шапки, то недалеко, потому что упрётся в землю костылями-сосульками) Виту отвлекло знакомое ощущение, что кто-то стоит у неё за спиной. Оборачиваться было бессмысленно, но она не удержалась.

- Я знаю, что вы здесь.

Ему было не в чем отражаться, кроме как в грязном, заклеенном газетой оконном стекле первого этажа, где можно было увидеть только смутный силуэт.

- Могу сразу ответить на интересующие вас вопросы. – Ну и пусть прохожие думают, что она разговаривает с замёрзшим балконом. – Я всё забыла, как вы и хотели, потом всё вспомнила, потому что мне помогли хорошие люди, и теперь чертовски зла на тех, кто решил распорядиться моей памятью. Только моей, слышите? Если я что-то пережила и испытала, я хочу это помнить. А если вы хотели никогда меня больше не видеть, достаточно было сообщить Тайке, она бы мне передала. Я понятно объясняю?

Силуэт в стекле сначала покачал головой, потом кивнул. Нет, чужие окна – крайнне несовершенная форма коммуникации.

- В общем, если вы хотите что-нибудь мне сказать, я буду у Тайки. 

Она специально не стала разбираться, продолжает ли чувствовать его присутствие, и зашагала обратно к башне, решительно сунув руки в карманы. Хотелось бы, наверное, выглядеть этакой полулетящей фэнтезийной героиней, за которой стелятся полы чёрного плаща, свиваясь воедино с длинной косой и целым шлейфом из призраков, но на самом деле приходилось неизящно перебираться через ледяные надолбы и проваливаться в сугробы. Выборг укреплён просто отлично – эскимосские танки не пройдут. Впрочем, город уже давно взят какой-то другой армией главнокомандующего Зимы.

В башне вся винтовая лестница превратилась в спираль яблочно-коричного запаха. Вита сразу заглянула на кухню и обнаружила Тайку вынимающей из духовки пирог. Это было почти также несообразно, как представлять её директором компании.

- Вот, испекла нам к чаю. Или опять к кофе, как хотите.
- Это заколдованный пирог? – подозрительно осведомилась Вита. – Я съем кусочек и забуду всё окончательно? Или останусь на сто лет в Волшебной стране, то есть, в Выборге, и рассыплюсь в прах, когда попробую вернуться в Питер?

Тайка посмотрела на неё с некоторой издёвкой.

- Вы этого боитесь или на это надеетесь? Ну что, отчитали капитана?

Вите стало стыдно. Именно что отчитала, хоть совсем не была так уж зла.

- Не переживайте, он вам всё простит, потому что считает, будто сам виноват. И теперь не знает, как толком попросить у вас прощения.
- Откуда вы знаете?
- Он только что ушёл.

Это оказалось неожиданно острым разочарованием.

- Зачем же ушёл?
- Ну, как вы понимаете, задержать его мне было бы довольно трудно. Хотя я пыталась объяснить ему, что вы наверняка захотите с ним поговорить. Но он только велел передать извинения.
- Если честно, мне совершенно не легче от его ивинений.

Тайка кивнула, аккуратно разрезая пирог серебряной лопаточкой с зубцами по одному краю.

- Это я ему тоже сказала. Но кто меня тут вообще слушает? Пойдём с чаем наверх или останемся здесь?
- Давайте здесь. Здесь уютно.

А ещё здесь нет зеркал, в которые можно было бы всё время украдкой заглядывать с нелепой надеждой, но этого Вита не стала говорить. Интересно, заметит ли она отражение капитана Ярвелы в донышке медной плошки на стене?

На этот раз они сели на разных концах стола, даже непонятно, как так получилось. Где-то посередине остался пирог, за добавочной порцией которого каждой придётся встать и совершить небольшое путешествие. А чай у Тайки тоже необыкновенно вкусный, с какими-то ягодами и палочками, но не перестающий от этого пахнуть и быть на вкус именно чаем. И пирог вкусный, она сразу об этом сказала.

- Но капитана, к сожалению, не удержал.
- Призраки умеют есть пироги? Или вы их как-то по-особому печёте?
- Призраки ощущают запахи. Собственно, кроме этого – почти ничего. Поэтому обычно на яблоки с корицей приманиваются запросто. Но не в этот раз.

От этой маленькой справки «из жизни призраков» голова шла кругом. Может быть, лучше совсем ни о чём не знать, чем такие вот обрывки, за которые радостно ухватывается буйное воображение. Вита отложила кусок пирога, который почему-то вдруг расхотелось есть.

- Тайка, вы что-нибудь придумали?
- Я очень много чего придумала. Вы о чём-то конкретном?
- О том, как мне научиться слышать его и видеть не только в зеркалах.
- Жаль. А то я как раз придумала, как делать фейерверки из пряностей. Представляете, дёргаете вы хлопушку или, скажем, зажигаете петарду, а она не только хлопает и красиво взрывается, но и обдаёт вас, к примеру, ароматом корицы или ванили. Можно и бенгальские огни делать, так что будет пахнуть, пока будут гореть.
- Это вы меня так пытаетесь отвлечь?
- Пытаюсь, конечно, но и в самом деле придумала. Хотите, сделаю парочку огней специально для вас? Вы какой запах любите?
- Кардамона, только зелёного, но...
- Ага, подходит. И вам, и для бенгальских свечек.
- Тайка, мне не нужны никакие свечи. Я вам сказала, что мне нужно.
- Ну, огоньки я всё равно сделаю, они не только вам не нужны, они вообще не нужны, но разве можно без них жить? А то, что вам нужно, к сожалению, невозможно.

Услышать от болтливой и ехидной Тайки такое веское, холодное слово было страшно. Потому что уж очень было похоже на суровую правду, внезапно вклинившуюся в поток волшебной чепухи.

- Что, совсем?
- А какое, скажите, пожалуйста, ещё бывает невозможно? Чуть-чуть? Наполовину?

Но Вита была полна решимости довести эту тему до логического конца, каким бы неприятным он ни оказался.

- Ещё бывает невозможно потому, что трудно, больно и не хочется. По себе знаю, у меня такое сплошь и рядом.

Тайка пошла к середине стола за вторым куском пирога.

- Хм. Ну, такое невозможно практически всегда есть, но только кому же оно нужно?
- Мне, - твёрдо сказала Вита и сама удивилась, насколько безоговорочно верит своим словам – с ней это случалось не слишком часто. – Мне, сейчас, очень нужно.
- Зачем?

Тайка смотрела на неё пристально, кажется, не мигая. И что, скажите, можно ответить на такой вопрос, когда ответ, да и вообще первоисточник всех сложностей и непонятностей, так же неуловим, как запах яблок с корицей? 

- Я думаю, я смогу сказать совершенно точно только после.
- После чего?
- После того, как мы попробуем невозможное.

Руна двадцать девятая

Я не стала рассказывать барышне, что начала печь и готовить специально, чтобы ко мне почаще приходили мои странные гости. Я вполне могла бы наболтать себе бесплатный обед в ресторане в любой момент, когда захочу, или вообще обходиться без еды, но призраки – и не только мои сто восемь любимых финнов – с такой радостью тянулись в мои окна, стоило сунуть в духовку лимонно-маковый кекс или кролика с розмарином (и не спрашивайте, куда я летала за свежим розмарином посреди Карельской зимы, ясное дело, не в супермаркет), что я начала находить в этом куда больше удовольствия, чем собственно в поглощении своих кулинарных опытов. Запахи – последняя чувственная связь с этим миром, которая сохраняется, наверное, именно потому, что так эфемерна изначально. Запахи – и холод, все его разнообразные градации от полного онемения до прохлады, так никогда и не переходящей в тепло. Когда б;льшую часть времени испытываешь только это, неудивительно, что тянет на розмарин и корицу, от которых, по крайней мере, можно вообразить уют. Но я решила, что для Виты это слишком подробно и слишком печально, она и так вся дрожит от настоятельной потребности что-то сделать и что-то исправить там, где исправить ничего нельзя. Можно только иногда печь яблочный пирог, который, кстати, способен если не исправить, то хотя бы затмить горечь очень многих невозможностей. Этому я научилась именно живя среди людей – в Похъёле всё было мрачно и сурово, ну да, как в песнях, зажаренные целиком быки и пиво с лягушками на дне.

Но барышню прочно заклинило на невозможном. И на уверенности, что уж я-то непременно умею его совершать. Впрочем, и правда умею, но не для всех на это готова, даже для себя не всегда.

- Ну хорошо, Вита, от вас, я вижу, мне не отбиться никак. Давайте мы с вами спокойно допьём тут чай, а потом переберёмся наверх и я вам кое-что покажу. Договорились?

Она мне не очень поверила, ещё бы, история у нас с ней сложная, но кивнула и честно взялась за свой пирог. Не такой уж большой кусок я ей и отрезала, но она атаковала его, как неприступную башню вражеского замка. Я же с удовольствием прикончила вторую порцию и задумалась о третьей. Нет, оставлю на потом. Даже остывший, пирог продолжает пахнуть, пока относительно целый стоит посреди стола.

- Ну что, идём?

Она вскочила, как солдат по команде. Впрочем, вот уж из кого бы вышел скверный солдат, ещё хуже, чем из меня.

Наверху я специально поставила два кресла так, чтобы не было видно зеркало, если только не оборачиваться всё время. За окном, надо же, снова принялся падать снег. Короткий северный зимний день устал, и у него начали слипаться глаза.

- Ну так вот, Вита, сделать вас такой, как я, действительно совершенно невозможно.

Ух, какие гневные глаза! Всё в пепел. Но я в неё не влюблена, а значит, неуязвима. Кстати, мне давно так смешно и странно, что люди не понимают: любовь делает их уязвимыми там, где они покрыты самой толстой бронёй, и лучше кольчуги защищает безоружное, неприкрытое тело и душу.

- Давайте я вам расскажу как следует, кто я такая. Той крови, которая течёт в моих жилах, честное слово, я вам не пожелаю. Моя мать, Лоухи, хозяйка Похъёлы – самая сильная ведьма севера. Однажды она украла с неба луну и солнце – и это правда, а не просто красивая фольклорная метафора затмения или ещё какого-нибудь научного астрономического явления.
 
Барышня теперь слушала заворожённо. Удивительно дело – когда я начинаю рассказывать то, что обычно встречается только в детских книжках, она мне верит искренне и безоговорочно. (Кстати, мне давно интересно, что это за умник решил, будто сказки и мифы – детское чтение?)

- Мне, конечно, до матери далеко, но такое родство не проходит даром. Я, к сожалению, не совсем человек – к сожалению для вас, потому что вам никак не стать мной, а не для меня, потому что я бы не хотела быть вами. На солнце я бы никогда не замахнулась, да и оно мне гораздо больше нравится на своём месте, но зато я умею, например, превращаться в птицу. Вот так.

Надо было видеть её глаза! Такого восхищения я не наблюдала с тех пор, как кователь Илмаринен приехал свататься к моей сестре и она вышла к нему в первый раз, во всех своих бусах и вышитом переднике, со сладкой улыбкой и потупленным очами. Змея. Но не о ней речь.

Разговаривать чайкой довольно сложно, и я так быстро перекинулась обратно, что запыхалась немножко.

- Я видела... на балконе...
- Правильно, - я перевела дух, - видели. И почему мои крылья не смахнули вашу память до последней крошки, я так и не понимаю, но это неважно. Важно то, что вы этого не умеете, правда? А значит, предполагать, что сумеете что-то другое, что могу я, тоже чересчур оптимистично. К тому же, я всегда видела и слышала жизнь вокруг, даже там, где её на первый взгляд нет, и не представляю, как может быть иначе. Выходит, я не могу ни передать вам свою кровь, ни просто научить, потому что для этого нужно знать, с чего начинает ученик. Ага, это всё печально, но дальше будет лучше, хотя не менее печально.
- Как это? – неудержимая страсть задавать вопросы. Таких людей чаще всего хочется либо обнять, либо убить. Либо и то, и другое, одновременно или в разной последовательности, по ситуации.
- Сейчас всё будет понятно. Или не очень. Подождите, мне нужно сбегать в спальню, чтобы вам что-то показать.

Заветный шкаф я поставила в один из заложенных оконных проёмов. Это даже хорошо, что наверху сохранились не все окна – они там в два раза выше, чем в гостиной, и жить в такой комнате было бы так же уютно, как, скажем, в фонаре. Кстати, вот чего я ни разу не пробовала... Но я всё время отвлекаюсь.

В узком тёмном шкафу, в высокой нише бывшего окна спальни, у меня хранились склянки. Нет, Склянки. Пузатые, тонкогорлые, квадратные, даже совсем круглые, такие, что приходится подпирать, чтобы не укатились с полки. Не пустые, конечно, вы догадались? Я же Колдовская Чайка, а не коллекционер антикварного стекла. Разноцветные жидкости в них смотрелись красиво, как в витринах старинных аптек, но в витрины хитрые фармацевты ставили бесполезные составы, годные только на то, чтобы привлечь внимание клиента, а мои все действующие, и их цвет обычно соответствует свойствам. И никто никогда их не видит, даже Вите, которой я рассказала о себе больше, чем кому бы то ни было за много-много столетий, я не доверилась настолько.

Вот, например, полная бутылка апреля, узкая, с покатыми плечами, очень тонкая и прозрачная, ярко-зелёная от того, что плещется в ней. Правда плещется, ни минуты не стоит на месте. Это нездешний месяц, здесь не бывает ни такого апреля, ни такого цвета, вернее, цвет случается, но в мае и мгновенной вспышкой на пару дней, не больше. Это апрель с одного далёкого острова, я сама собирала и процеживала, и ох и трудное это было занятие, чтобы он вышел именно сияющей зеленью, без примеси синих гиацинтовых лепестков и белой яблочной пены. Эту бутылку можно использовать только однажды и только разбив, и вряд ли я когда-либо соберусь это сделать, потому что вечный цветущий апрель, даже самый прекрасный в мире, должен однажды наскучить, только выхода из него уже не будет. Поэтому с этой склянкой я наслаждаюсь именно что обладанием и сознанием своего ограниченного всемогущества, если такое бывает. И заглянула в шкаф я сейчас, конечно, не за ней.
Маленький графинчик, наверное, некогда уксусный, с горбатой ручкой и притёртой стеклянной пробкой, стоял в углу самой нижней полки. Я его берегла и даже редко вынимала, чтобы полюбоваться. Тем более, любоваться было нечем: он на треть был заполнен мутной чернильной жидкостью. Теперь бы ещё не споткнуться на лестнице.

Барышня не впечатлилась графинчиком, сморщила барышневый носик, но не стала ничего спрашивать – сообразила, наконец, что если я о чём-то завела речь, то рано или поздно всё объясню.

- Вот. Это всё, что я могу вам предложить.

Ух ты, какая вдруг терпеливая! Опять удержалась от вопроса.

- Эта неприятная на вид жидкость – вода Туонелы.

На этом Вита неожиданно встрепенулась:
- Реки в стране мёртвых? Я книжку купила, «Легенды Калевалы».

Легенды, как же.

- Той самой, да. Но то, чем она может вам помочь, может вам не понравиться.
- Ну рассказывайте уже, я всё равно догадываюсь, что всё плохо кончится.

Нет, девочка, ты даже не догадываешься, насколько плохо. И уж совсем не подозреваешь, и не узнаешь никогда, что этот фокус я приберегала для себя, так что, можно сказать, отдаю тебе самое дорогое.

- Любому призраку можно на какое-то время вернуть человеческий облик, если вернуть ему немного человеческой крови.

Вита содрогнулась:
- Они что, вампиры?

Всё-таки, массовая культура – зло. Откуда они берут такую иррациональную фигню? Хотя на самом деле я знаю, откуда.

- Вампиров не бывает. Это всё крестьянские суеверия, помноженные на романтическкую литературу.
- Тогда что?
- Призраки – это призраки, и больше ничего. А кровь – это кровь. Очень сложная и могущественная субстанция. В ней гораздо больше вещей, которые не поддаются лабораторному анализу, чем красных и белых телец, только ваши врачи вам об этом не говорят, чтобы не беспокоить. Но призраки, как я уже сказала, не чувствуют ничего, кроме запахов и холода...
- Холода?

Ой, это же я не ей говорила, а самой себе. Ну ладно, хуже уже не будет.

- Да, холода. Но запаха крови совершенно недостаточно для нужного эффекта, к тому же, она горячая. Поэтому никакой опасности это свойство не представляет – призраки просто не способны вступить с живой человеческой кровью ни в какое взаимодействие, да и с людьми вообще, если уж на то пошло.
- Только во сне.
- И то не совсем. Вот вы во сне к нему прикасались? Или он к вам? – Уже пора отставить все приличия, раз мы дошли до крови и воды из Туонелы. Надо же, как Вита мило краснеет, барышня да и только.
- Нет. Я в конце предложила ему ягод со своей ладони, но проснулась раньше времени.

Фу, какие нежности.

- Даже если бы вы не проснулись, ничего бы не вышло. Но есть способ связать их с нашей реальностью.
- Вода Туонелы?
- Это вода из их мира, они могут её пить. Собственно, только её и могут пить. И если смешать её с кровью...
- Они оживут?
- Ненадолго. Надолго нужно очень много крови живого человека.
У моей гостьи в глазах появился какой-то опасный блеск, и я поспешила ей сообщить:
- И всё равно это будет ненадёжно. Оживший призрак будет прочно привязан к тому, кто отдал ему кровь, и будет слабеть и таять по мере того, как её действие будет иссякать, а оно будет иссякать всё быстрее и быстрее с каждым разом. Получится полужизнь для обоих, которая вряд ли может сделать кого-то счастливым.

Конечно, сама я никогда не планировала такого мрачного убожества. Один день, только один день. Да и воды из Туонелы у меня не так много осталось. Теперь этот день достанется Вите, если, конечно, на это согласится сам объект её заботы.

- Зачем тогда вы всё это мне рассказали?
- Затем, что вы можете провести в приятном обществе капитана целый день без малейшего ущерба для него и для вас. Крови понадобится не больше чайной ложки. Ну что, хотите попробовать?

У меня бы шея заболела так интенсивно кивать, даром что почти птичья.

- Но сначала всё-таки спросим капитана, ладно? Хотя я подозреваю, что он вряд ли откажется, разве что вашей крови ему будет очень жалко.
- А как мы его позовём?
- Очень просто. Откроем графинчик, - я постучала пальцем по острому верху стеклянной пробки, похожей на украшение на макушку новогодней ёлки.
- Вы же в прошлый раз говорили, что не можете позвать, - укорила меня Вита.
- Потому что таким способом не пользуются по пустякам. Если поманить призрака водой Туонелы, значит, ты предлагаешь ему напиться.
- А они все не придут к нам требовать воды? На запах-то. В Выборге же не один капитан...
- Придут. Но нам придётся всех, кроме него, разочаровать. Ничего, переживут, они бессмертные.
- А его, значит, вы просто так разочаровывать не хотели?
Оказывается, девушка наблюдательна до безобразия.
- А вы бы хотели?

Она опустила голову. Ладно, всё и так ясно.

- Открываю?
- Прямо сейчас?
- Не хотите – не буду.
- Хочу. Сама же сказала. Боюсь только.

Мне стало её жалко. Она ведь тоже ни в чём не виновата, разве что в том, что у неё такие подруги, с которыми сначала можно случайно попасть на рождественский банкет финских призраков, а потом вспомнить то, что обязана была забыть. Я нисколько не сомневалась, что, когда она сказала мне: «У меня хорошие друзья,» то имела в виду именно двух девиц, с которыми забрела на наш вечер в «Калевале». Я легонько прикоснулась к её руке:
- Не бойтесь. Опасность тут только в вашем сердце.
- Её и боюсь, - просто ответила Вита, и я поняла её слишком хорошо, но пути назад уже явно не было, и я с небольшим усилием выдернула крепко притёршуюся к горлышку пробку.


Руна тридцатая

Это был безумно резкий запах. Речной воды, водорослей, гниющего дерева, болотного мха, болиголова, ржавчины и... крови, пожалуй. Или это она так боится предстоящей процедуры, что ей везде мерещится кровь? Тайка покосилась на неё странно, когда Вита невольно прижала руку к лицу, закрывая ноздри.

- Какая гадость эта ваша вода Туонелы, - искренне сказала она. Советский кинематограф – источник цитат на все случаи жизни.
- Вы что, чувствуете запах?
- А что, не должна? А вы разве нет?
- Я – да, но я почти оттуда родом, не смотрите на меня так, Похъёла совсем рядом с Маналой, и это совсем неважно, важно, что вы-то...

И тут само собой распахнулось окно, и в него ворвался снег, наверное, перемешанный с чем-то ещё, потому что Тайка вскочила на ноги и прижала к груди графинчик, мгновенно заткнув его пробкой. Зеркало было у Виты за спиной, и она сама не знала, хочет ли видеть, что происходит вокруг неё. Ну, разве что чуть-чуть, краешком глаза...

Зеркальная комната была полна людей. Больше всего было военных – всех времён, всех расцветок формы. Среди них было трудно заметить одну знакомую, тем более, серо-голубого было немало. Вита снова повернулась к Тайке и с ужасом увидела, что та стоит опустив голову и плотно зажмурив глаза, по-прежнему стискивая графинчик в руках, как будто внезапно уснула стоя. И вдруг, не просыпаясь, она вздёрнула голову вверх и разомкнула губы, и из них вырвался пронзительный птичий крик. От крика воздух в комнате снова взволновался, опрокинулась стоявшая на низком столике у дивана ваза с веткой хризантем, со звоном распахнулись стеклянные двери книжных шкафов, и в следующее мгновение зеркало опустело.

Вита подошла к нему поближе, чтобы осмотреть всю комнату. Капитан стоял у окна, в котором всё-таки треснуло стекло от того, что его так часто яростно распахивали и захлопывали. Тайка вернулась из своего птичьего транса и встряхнула чёрными волосами.

- Ну что, господа, вы знаете, зачем мы тут собрались...
- Мы-то знаем, - перебила её Вита, - а он откуда?

Тайка посмотрела на неё с жалостным удивлением.

- Неужели это я для своего удовольствия тут орала дурным голосом? Я всем всё объяснила. Давай руку.

Непонятно, когда она успела обзавестись крохотным перочинным ножом, только если всё время таскает в кармане. Может, и так – Настя вот тоже таскает швейцарский армейский в дамской сумочке. Тайка достала из резного буфета широкую чайную чашку и плеснула туда чёрной воды из графина. Виту снова обдало чудовищной смесью ароматов, а капитан в зеркале, кажется, даже пошатнулся. Она подошла к Тайке и протянула руку – левую, на всякий случай, потому что правой рисовать, всё остальное неважно. Та взяла её за запястье очень нежно и легонько провела лезвием ножа по подушечке безымянного пальца. Кто бы мог подумать, что такой крохотный предмет может быть таким острым? Кровь закапала в резко пахнущее чёрное.
Было не больно, но как-то немного тошно, как в детстве, когда водили в специальную лабораторию на анализ крови и там повсюду были пробирки с чужой красной жидкостью, и твоя быстро терялась среди других, а тебя выпроваживали из кабинета с ватным тампоном на пальце. Виту почему-то всегда волновало, что сделают с её кровью потом, когда выяснят, есть ли у неё нужная инфекция. Может быть, в недрах лаборатории были похожие пробирки с чёрной водой из Туонелы, и оставшуюся в излишке кровь пациентов пускали на благородное дело – оживление призраков на день? По заказу, для очень-очень ценных и постоянных клиентов.

- А теперь уходи, - скомандовала Тайка, возвращая её на землю.
- Как это?
- Ну, сходи на кухню за пирогом, например. И чайник поставь.
- Почему?
- Потому что тебе не понравится то, что будет дальше.
- Ничего, я переживу.
- И ему не понравится то, что ты здесь.

Это, конечно, меняло дело. Вита оглянулась на зеркало, но оно по-прежнему показывало только спину в серо-голубой форме. Ну и ладно. Она сунула палец в рот, вышла из комнаты, осторожно притворив дверь, как будто там кто-то спал, и подавила желание прислушаться.
Поставить чайник и заварить чай на Тайкиной кухне оказалось непростым делом. Пока она нашла все необходимые принадлежности, прошло немало времени – в чём, наверное, и заключался Тайкин коварный план. Нести и пирог, и чай вверх по винтовой лестнице не показалось Вите разумным, поэтому она решила сразу призвать помощь.

Теперь можно было и прислушаться, наверное. Но за дверью была полнейшая тишина. Чтобы как-то это компенсировать, отчаянно заколотилось сердце. Она вошла так же осторожно, как раньше выходила. Тайка, сидевшая на стуле у дивана, подняла голову и приложила палец к губам.

Вита подошла на цыпочках и только по пути увидела, что на диване спит человек. Не зеркальный, вполне осязаемый на вид человек – взъерошенные волосы, голое плечо торчит из-под пледа... А она, кажется, ждала, что он так и воплотится в своей идельно отглаженной голубой форме. Тайка дёрнула её за руку – «пошли». Они вышли вместе и спустились на кухню.

- Почему он спит? – наконец решилась спросить Вита и сама тут же подумала, что это глупый вопрос. Что, в конце концов, она знает о том, как положено вести себя призракам, возвращённым из небытия коктейлем из воды Туонелы и человеческой крови?
- Он не спит. Но к нему ещё не вернулись все чувства. Он ещё не совсем... здесь. Нужно подождать.
- Ты уже делала это раньше? – Вита была почти уверена в ответе.
- Бывало, - по Тайкиному тону она поняла, что подробностей не дождётся.
- И сколько времени у нас будет? – этот вопрос задавать было страшно, но необходимо.
- По моим расчётам, примерно до завтрашнего утра. – В Тайкиных глазах появились хитрые искры. -  Придётся очень много врать.

Да уж, не то слово. Если Рената служила безотказным объяснениям любым отлучкам – всё-таки за тридевять земель живёт и редко приезжает – то без неё ситуация становилась существенно сложнее. Маму нельзя приплетать ни в коем случае – мама не партизан и обязательно когда-нибудь в будущем проговорится или даже просто запутается сразу. Настю, конечно, можно, она ничего не выдаст, но её последнее время и так было как-то много, и теперь явно требуется последовательная легенда, которая всё может связать и объяснить и задним, и передним числом. Придумывать подругам страшные неприятности Вита не любила, не из какого-то глупого суеверия, а по причине всё того же буйного воображения, которое эти мифические беды немедленно превращало в яркие картинки, настойчиво пытающиеся заслонить собой реальность. Значит, нужно было что-то позитивное, радостное, но противоречивое, что оправдало бы и неурочный вчерашний визит, и ночёвку на даче, и очередное ночное отсутствие прямо перед Новым годом. Голову сломаешь...

- Значит так, - между тем продолжала Тайка, и хитрые искры разгорелись прямо-таки пожаром, - башню я вам оставляю в полное распоряжение. А сама полетаю, а то скоро крылья чувствовать перестану. Можете тут... да что хотите, то и можете делать.
Вот ехидна. Но от дальнейшего разговора на щекотливую тему их отвлёк шум сверху – стук, как от падения тяжёлого предмета.
- О, кажется, нас уже ждут! Призраки стульями не кидаются. Идём. И не дрожи так, а то он подумает, что ты его боишься.


Руна тридцать первая

Да, я делала это раньше. Чаще – для себя, если в приглянувшемся мне городе самые приятные собеседники находились на ближайшем кладбище, пару раз – для одержимых пламенными чувствами экзальтированных особ, которым я почему-то бралась помогать. И всё равно к этому невозможно было привыкнуть. К тому, как, прикоснувшись бесплотными губами к поданному мной сосуду, сворачивается в клубящееся ничто чёткий человеческий образ, только что стоявший перед глазами, как из этого чёрного дыма, стелющегося понизу, мучительно появляются руки, почему-то всегда первыми сведённые судорогой руки, как постепенно обретает вес и осязаемость скрюченное бесчувственное тело, которое нужно поднять и устроить поудобнее, и ждать, пока к нему не вернётся что-то ещё, кроме способности ощущать боль, потому что первое, что вспоминает человеческий дух, снова оказавшись в человеческом теле, - это боль, испытанную перед смертью. Как я и сказала, барышне не понравилось бы.

Зато всё остальное просто обязано было понравиться. Небольшое преимущество присутствия при вышеописанной процедуре, состоит в том, что получаешь возможность разглядеть все подробности. Эх, капитан, как мы с тобой разминулись... Я позволила себе только погладить его волосы.

Когда мы вернулись наверх вместе с Витой, он сидел на диване и водил пальцем по луже воды, оставшейся на столике от опрокинутой вазы. Ну да, после многолетнего бесчувствия даже то, что вода мокрая, вызывает искреннее восхищение. На полу, как я и ожидала, валялся стул – пытался сразу пойти гулять, а координация движений ещё плохо работает. Но одеться сумел – джинсы и рубашку я оставила как раз на стуле, у меня в доме какого только барахла не водится.

А моя барышня, увидев его в этой чёртовой клетчатой рубашке, кажется, лишилась дара речи и хорошо ещё, что не чувств. Но я её понимаю: это как если вы, например, много лет ходили в музей томно любоваться каким-нибудь портретом давно почившего джентльмена в кружевном воротнике, а потом однажды приходите домой и видите, как джентльмен смотрит телевизор у вас в гостиной. Да, в клетчатой рубашке.

- Ну хорошо, дорогие друзья, представлять я вас не буду, вы и так хорошо знакомы, - быстро проговорила я, не желая принимать участия в неизменно грядущем обмене трогательными неловкостями, - а я к вам вернусь завтра утром. Пирог доедайте, спальню используйте по назначению, склянки в шкафу не трогайте, под страхом смерти или бессмертия, кому что страшнее.

Ах, это волшебное чувство свободы, когда, взмахнув крыльями, улетаешь от ситуации, прочно вышедшей из-под твоего контроля! И пусть оно всё там, на земле, дальше разбирается, как хочет, без тебя, а ты вдыхаешь воздух, который на высоте совсем другой на вкус, и думаешь, что тебе достался лучший в этом мире кусок пирога, и думаешь так довольно долго, пока вдруг очень сильно, до боли не начинает хотеться вернуться назад и посмотреть, как оно там, без тебя...


Руна тридцать вторая

К счастью, с отлётом Тайки сразу нашлось дело – срочно закрыть окно, потому что Вита вспомнила, что узнала про призраков и холод. Пусть ему будет тепло хоть этот день. Но наверное, когда-то, и совсем скоро, придётся посмотреть прямо в глаза. Не в зеркале, не во сне, а зная, что можно протянуть руку и прикоснуться... только вот с какой это стати? Они и незнакомы почти. Если не считать близким знакомством то, что они встречались у неё во сне и что он только что пил её кровь.

Капитан, между тем, остался сидеть на диване, уткнувшись подбородком в сомкнутые кулаки.  Вита закрыла окно, вернулась и осторожно села рядом, ну, не рядом, на другом конце.

- Ну, здравствуйте... – Он поднял голову. - А вы говорите по-русски? Во сне говорили, но это же был мой сон...

Он посмотрел на неё как на идиотку. Что ж, это тоже результат. Лёд неловкости сломан; капитан Ярвела думает, что она просто дура.

- До 1917 года Финляндия сто восемь лет была частью Российской империи. Можно сказать, что я родился в России.

Она это знала, на самом деле. Но когда разговариваешь с человеком уже почти в 2010 году,  как-то не думаешь, что он родился до революции.

- Зачем вы это сделали?

Этого вопроса она ждала и даже подготовилась к нему:
- А зачем вы согласились? Не насильно же вас Тайка этим зельем поила?
- Это было очень неразумно с моей стороны.

Он... жалеет?

- Я могу уйти и оставить вас просто наслаждаться... теплом.
- Не можете, к несчастью, если не хотите сразу вернуть меня в моё надлежащее состояние.

И правда, она забыла, что говорила Тайка – ожившая тень будет привязана к хозяину подаренной ему крови. 

- Не хочу.
- Я виноват перед вами.
- Какие глупости! – воскликнула она от души и поняла, что действительно глупости: если бы она забыла, ей было бы всё равно, а раз не забыла, то о чём вообще речь?
- Не только этими играми с памятью. Тем, что вообще всё это затеял.
- Ну, тогда уж и я виновата, что приехала с девчонками в Сестрорецк. – Меньше всего на свете ей хотелось сейчас тратить время на бесплодные сожаления. - Давайте, может быть, сделаем как Тайка велела и доедим пирог? Я и чай заварила, он остыл уже, наверное.

Теперь, когда он был без формы, ей стало странно называть его капитаном, даже про себя. Кари – красивое имя. Только вот понравится ли ему, если она будет так фамильярна? Он ведь совсем из другого времени.

- Идём на кухню? – она решила пока обойтись без обращений.

Он встал с дивана, осторожно, как будто боялся, что пол уйдёт у него из-под ног. Вите вдруг показалось, что он не знает, что делать дальше, и инстинктивным жестом она протянула ему руку, а он так же инстинктивно за неё ухватился. И тогда она сразу вспомнила Тайкину «опасность в сердце», лучше не сформулируешь, но было уже слишком поздно. Активнее нужно было бояться, теперь уже осталось только принять всё как есть.
Принять, например, то, что просто спускаться за руку с ним по лестнице было откровением, как в 16 лет, когда на репетиции школьного спектакля впервые пришлось держаться за руки с мальчиком, который ей давно нравился. И что совершенно ужасно было при этом думать про Ромку и маленького серого кота, которые ждут её дома у наряженной ёлки. И что ставшее второй натурой, с таким трудом выработанное мировоззрение – будто можно жить тем, что есть, мечтать о том, чего нет, и быть при этом каким-то образом счастливой – вдруг начинает облезать, как волдырь от ожога, и под ним оказывается нежная, свежая розовая кожа, к которой больно притронуться...

В общем, кошмар. А ведь это они только до кухни дошли и ещё даже чаю не выпили, сидя по разные концы стола и время от времени поднимая друг на друга глаза. В кухне было темно, от снегопада становилось ещё темнее, и, кроме единственного маленького окна, свет давали только блики на металлических предметах, развешанных по стенам, интересно, специально ли для этого. Но впускать электричество в этот хрупкий мир голландской картины не хотелось, так же как и разбивать тишину выяснениями почему, зачем и что делать дальше. А что, действительно, делать дальше с человеком, который весь – песочные часы, отсчитывающие минуты его существования? Хотя, если задуматься, так ли он отличается от всех остальных людей...

На этой оптимистичной ноте Вита со стуком опустила кружку на доски стола и поднялась.

- Пошли.
- Куда? – Капитан согласно отставил свою пустую кружку и идеально чистую тарелку (надо было видеть, как он тщательно смаковал каждую крошку – Вита попыталась представить, как это, вдруг снова ощущать на вкус яблоки и корицу после десятилетий абсолютного безвкусия, и не смогла).
- Куда-нибудь. Куда хочешь. Это же твой день. Только надо найти тебе какую-то верхнюю одежду, а то замёрзнешь на улице.

Она сама не поняла, каким образом и зачем вдруг перешла с ним на «ты», но он, похоже, не возражал.

Оказалось, что Тайка успела позаботиться обо всём: в том закутке, где Вита в первый раз оставляла своё пальто, висела мужская куртка с шарфом и стояли ботинки. Тёплый свитер нашёлся в гостиной на полу, наверное, упал вместе со стулом. Можно было смело выходить на улицу, только ещё хорошо было бы знать, куда дальше идти, но они не знали и поэтому долго стояли, задрав головы,  на площади у башни и разглядывали её шпиль, сосульки над окнами ближайших домов и небо, падающее на землю мелкими белыми хлопьями.

- Тебе не холодно? – Раз уж он привязан к ней и вообще это она устроила ему такое приключение, то должна о нём заботиться.

Он кивнул.

- Холодно. Но... по-другому.

Вита продолжала смотреть на него с беспокойством, и он объяснил:
- Например, если у меня замёрзнет рука, - он раскрыл ладонь, в которую только что набрал снега, - я могу положить её в карман, и она согреется. Когда холодно, но ты знаешь, что всегда есть возможность согреться, это совсем не плохо.

Вита была не уверена в этом – она терпеть не могла зиму, кроме как в качестве эстетического  объекта. Ей как раз казалось, что очень грустно согреваться, зная, что всё равно рано или поздно снова замёрзнешь, но, возможно, она подходила к этому вопросу под неправильным углом.

- Если хочешь, можем куда-нибудь поехать, в Петербург, например. Моя машина вон там. В ней можно включить печку.

- Мне нравится ходить. Приятно чувствовать землю под ногами.

Ладно, значит, будем ходить и мёрзнуть, и получать от этого удовольствие. Это тоже, наверное, полезно. Вита поёжилась и решительно сунула руку под локоть своему спутнику – чёрт с ним, с этикетом, старинным и современным, главное, чтобы было тепло. А он, кажется, решил, что всё правильно, потому что только руку согнул поудобнее.

Гулять в такую погоду, всё же, было не очень просто. Все поверхности, задуманные строго горизонтальными для удобства прямоходящего человечества, тут и там вставали на дыбы и норовили сбросить с себя прохожих. Снег падал на волосы и ресницы и не таял, а пристраивался задержаться красивой меховой опушкой, как на кустах и деревьях. Вдобавок снова начал дуть ветер, и Вита поняла, что пальто, наверное, надо уже купить новое и не притворяться, как положительная падчерица в сказке «Морозко»: «Тепло ли тебе, девица...» Но капитану, кажется, всё было нипочём и всё в удовольствие. Время от времени он стряхивал снег с волос и долго разглядывал снежинки, тающие на ладони, потом отогревал руки в карманах и снова подставлял снегопаду. Необыкновенно увлекательный процесс. Вита даже начала немного сердиться. Разговаривать тоже было неудобно – ветер забирался в самое горло или относил слова в сторону, или вовсе их проглатывал сам.

А потом оказалось, что самое уютное и тихое место в городе – за стенами замка. Они свернули с моста, прошли тяжёлую каменную арку и внезапно оставили ветер за спиной. Зато снега здесь было... Шаг влево, шаг вправо – и ты пропал. Но им не хотелось ни влево, ни вправо. Их вдруг обняла тишина, в которую почему-то не проникал даже шум машин, пролетающих по мосту за воротами. И в этой тишине тоже хотелось кого-нибудь обнять, и за неимением других вариантов они повернулись друг к другу.

Наверное, всё же стоит признать, что у зимы есть свои плюсы и своя роль в человеческих отношениях. Весной хорошо страстно целоваться на каждом углу, летом – ходить в обнимку, соприкасаясь всеми доступными участками открытой кожи, осенью – целомудренно встречаться губами под зонтом и прятать руку в чужой карман, потому что после лета ещё не нашлись перчатки. А зимой, в нескольких слоях одежды, как в панцире, хорошо просто обняться и стоять вместе, чувствуя тепло друг друга сквозь шерстяные доспехи. Нежность броненосцев и ласка черепах. Но в этом есть что-то очень важное и тайное.

- Пошли домой? – невнятно, уткнувшись в шарф Кари, предложила Вита. – А то я замёрзла. Мне тепло только вот так стоять, но это, наверное, не выход.

Он согласился. Они отпустили друг друга медленно, как под водой, и побрели назад. По пути к башне Вита постепенно начала осознавать два непреложных и неудобных факта: во-первых, она впервые в жизни кому-то изменяет, и неважно, что это только держание за руки и объятия в пальто, а во-вторых, ей вот уже прямо сейчас придётся позвонить этому кому-то и наврать с три короба, чтобы скрыть эту измену. А там ёлка и котёнок, да, и плохо спрятанный в шкафу (мужчины не умеют прятать) подарок ей на Новый год. И где-то мама, которая спит и видит, чтобы она вышла за Ромку замуж, и вопрос «Чего тебе ещё надо?», написанный огненными буквами на всех стенах, и ответ, который никому не покажется удовлетворительным, кроме неё самой.

Они и раньше молчали, когда шли по улицам, но, видимо, как-то по-другому, потому что теперь Кари неожиданно спросил:
- Ты жалеешь?

Вита даже остановилась от изумления. Для начала, это она его собиралась спрашивать, да и вообще, с чего он взял? По качеству её молчания?

- Почему ты так думаешь?
- Потому что ты думаешь о чём-то, что тебя беспокоит.
- Необязательно о тебе.
- Понятно. Конечно, необязательно.
- Ничего тебе не понятно. То, что меня беспокоит, необязательно связано с тобой. Ну, то есть, не то чтобы меня совсем не беспокоит, что после завтрашнего утра я тебя больше не увижу, беспокоит, конечно, но это совсем не беспокойство... – Она окончательно запуталась, а Кари терпеливо смотрел на неё и, видимо, ждал, что она разберётся сама и всё ему разложит по полочкам. Не дождётся. – Слушай, это всё ерунда какая-то. Я ни о чём сейчас не жалею, кроме того, что прожила изрядный кусок своей жизни передвигаясь наощупь с закрытыми глазами. Но это не имеет к тебе никакого отношения. Ясно?
- Наверное.
- Или ещё так можно сформулировать: скорее всего, я сделала ужасную глупость, о которой мы оба пожалеем в недалёком будущем, примерно, завтра утром, но начинать жалеть сейчас просто смешно. Тем более, у нас ещё пирог остался.

Пирог остался ненадолго. Вита сварила кофе, и на этот раз они всё-таки включили свет.

- Мне, наверное, надо было раньше более настойчиво спрашивать... но ты вообще чего-нибудь конкретного хочешь? Потому что мы ещё много можем успеть.

Он покачал головой и откинулся на спинку стула.

- Кроме этого – ничего.
- Так бывает?
- Так бывает, когда очень мало времени. Не хочется тратить его на спешку и какие-то лишние усилия.

Кстати об усилиях... Вита поморщилась, как от боли.

- Я уйду наверх ненадолго, ладно? Мне нужно позвонить.

За время блужданий по городу что-то потихоньку складывалось у неё в голове, почти план. Как сначала объяснить своё отсутствие, а потом, по возвращении, и всё остальное. Конечно, всё валим на Настю, раз уж она у нас одна осталась. Были и другие подруги, на которых можно положиться, но Настя – это железобетонно. Собственно, Насте она позвонила первой, чтобы та была в курсе событий, если вдруг Ромка или мама начнут её искать там, где им было сказано. Настя на другом конце задыхалась от эмоций и жаждала узнать всё в подробностях, но Вита обещала подробности позже, в обмен на некоторое количество красиво вышитой разноцветными нитками лжи. Пунктом номер два была смс-ка маме про то, что она сегодня не ночует дома и звонить нужно только на мобильный. Мама в ответ поинтересовалась, что по этому поводу думает Ромка, ведь вторая ночь почти подряд. «Но как вы спелись!» Цитатами из советского кинематографа можно описать практически всё на свете.

Самое сложное она оставила напоследок. Тут важнее всего было разыграть партию так, чтобы Ромка сам согласился, что, конечно, Насте сейчас обязательно нужна поддержка. Насте Вита, следуя своему принципу не придумывать страшных неприятностей, придумала всего-навсего бурный роман с турком из строительной фирмы, о котором ещё не знает никто, даже Настина мама. Роман, согласно красивой легенде, буквально только что перешёл в новую стадию тем, что турок позвал Настю замуж в Стамбул, и, само собой, Настя в жутком раздрае, не знает, что делать, кого слушать и уж тем более, что решить. Вита изложила всё это Ромке на одном дыхании, под видом страшного секрета, известного теперь только им помимо самих участников драмы. 

- Она поэтому приезжала вчера?
- Ну да.
- Я и подумал, что у вас что-то случилось. Вы были какие-то... шалые немножко. Ещё до того, как выпили.
- Ну вот, теперь знаешь. Мы тут с ней сейчас сидим в кафе в Икее. Слушай, а что если я у неё сегодня заночую? Нам бы поговорить как следует, а завтра уж точно не получится...

Квартира у Насти была большая и комната отдельная, поэтому сомнений в логичности этого плана не возникало. Собственно, Вита нередко оставалась там ночевать и раньше, ещё когда жила у мамы и только встречалась с Ромкой. 

Ромка был не в восторге, это было очевидно, впрочем, как и то, что его природная доброта и собственная верность друзьям не позволят ему возражать, а так же, что тема брака и выбора в этом щекотливом вопросе чрезвычайно занимает и его самого. Вита, чувствуя себя последней подколодной змеёй, на это тоже рассчитывала.

Надо же, как выматывает враньё. Взмокла и запыхалась, как будто всё это время бежала кросс. Она с облегчением сунула телефон в карман и снова спустилась на кухню.

Капитан как будто спал, опустив голову на стол, поверх вытянутых рук. На полу красивым узором улеглись осколки разбитой кружки. Что там говорила Тайка, «будет прочно привязан...» Насколько прочно, Вита почему-то не стала спрашивать, и, похоже, напрасно.
 
- Кари...

Она тронула его за плечо, потом потеребила, потом провела пальцем по его щеке. Последнее прикосновение его разбудило. Он выпрямился, тряхнул головой, протёр глаза.

- Это потому, что я ушла на другой этаж?
- Наверное. Как-то вдруг тяжело стало.
- Я больше не буду. Прости.
- Не страшно. Мне, честное слово, ничего не страшно. Меня здесь вообще не должно быть, поэтому всё лучше, чем моё обычное... даже не знаю, как это назвать.
- Остаёмся дома?
- Здесь тепло. Я пришёл к выводу, что это всё-таки приятнее даже настоящего живого холода.

Вита от всей души к этому выводу присоединилась. Они поднялись в комнату, где, кажется, проходила б;льшая часть их знакомства. В буфете у Тайки нашлись чудесные тёмные бутылки с разноцветными этикетками: Вита выбрала себе малиновый ликёр, Кари - скотч. Один из многих углов комнаты занимала разлапистая плюшевая тахта, закиданная подушками с блестящей восточной вышивкой. Это показалось самым уютным местом для ликёра и скотча, и наконец, может быть, разговора не о погоде.

Вита забралась на тахту с ногами, поближе к незашторенному окну, чтобы можно было смотреть на снежинки в свете фонаря, который только-только начинал растапливать сумерки. Сумерки напоминали о времени. Такие мысли лучше всего было запивать сладким, бьющим в голову алкоголем. Она пила свой ликёр маленькими глоточками из маленькой хрустальной рюмки, в которой тёмно-розовая жидкость сверкала, как драгоценный камень, и украдкой поглядывала на Кари, невольно пытаясь отыскать тень тревоги или волнения. Но ничего этого не было: он вытянул ноги поверх блестящих подушек и выглядел совершенно расслабленным и безмятежным, как в её памятном сне. В конце концов Вита не выдержала:
- У тебя такой вид, как будто ты счастлив.

Он взглянул на неё удивлённо:
- Конечно. Я же говорю, этот день – подарок, которого не должно было быть. Почему же не наслаждаться подарком?
- И тебя не волнует, что будет дальше?

Он пожал плечами:
- Я и раньше думал, что бывают такие дни, которые нужно просто прожить сами по себе, а не как ступень к чему-то большему. Или меньшему.
- Тебе действительно не страшно? – Этого она не собиралась спрашивать, совсем, никогда, потому что у неё не было никакого возможного ответа, если он вдруг скажет «да, страшно».
- Только что ты можешь расстроиться.
- Могу! Расстроиться! А могу и нет, по-твоему?! – она в возмущении швырнула в него подушкой. – Ты думаешь, я по уши вляпалась в какую-то чертовщину, бессовестно вру бойфренду и маме и даже позволила разрезать себе палец ради какого-то безразличного мне случайного встречного, чьё исчезновение меня нисколько не расстроит?!!

Кари, кажется, смутился.

- Ну, не могу же я радоваться тому, что ты расстроишься...

Действительно, это тоже было бы неприятно. Некоторое время оба молчали, обдумывая услышанное. А потом просто молчали, потому что уже успели узнать, что у них это хорошо получается вместе. Вита ценила людей, с которыми можно молчать не испытывая неловкости, а только комфорт от их присутствия в твоём непосредственном мире. Они с Настей иногда так сидели в любимом кафе на втором этаже Дома книги, висящем прямо над Невским проспектом, и за горячим шоколадом молчали обо всё на свете. Но то с Настей, с которой они, слава богу, знакомы уже 15 лет. Ни от кого другого она этого давно не ждала, даже от Ренаты, встречи с которой теперь невольно превращались в интенсивный обмен новостями, так что молчать было некогда. И тут вдруг такое... Наверное, недопустимым расточительством было предаваться молчанию с человеком, с которым  завтра, да и вообще больше никогда поговорить уже не удастся. Но это было похоже на зимнее объятие во дворе замка – иногда нужнее всего вдруг оказываются простые тихие вещи.

Наконец, всё же чувствуя себя в ответе за то, что происходит и не происходит в этот день, Вита неуверенно заговорила:
- Я даже ничего тебя не спросила...
- О чём?
- О тебе.
- А тебе это нужно?
- Должно быть нужно, наверное...
- Почему?
- Ну, люди обычно...
- По-моему, ты что-то забываешь.

Вита подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза – вот и настал тот момент.

- Я ничего не забываю. Ты для меня – человек, и сейчас, и раньше, и завтра будешь. Я не могу к тебе относиться как к какой-то непонятной... субстанции.

Он улыбнулся довольно и погладил её руку – небрежным, дружеским жестом.

- Ты не волнуйся так. За это спасибо, но вот ты для меня, например, конечно, человек, а мне всё равно неважно, кто ты и что ты. Кроме того, что ты невозможно красивая и добрая.
 
Хорошо, что в зимних сумерках и фонарном свете из окна совершенно не видно, как она заливается краской. Или это ей просто стало так жарко, что кажется – непременно должна быть красная, как рак? Но приятно. Вот так, без изысков – красивая и добрая. А что ещё надо? Она и так знает, что глаза у неё как еловый лес, а волосы как облако. И тут она вспомнила то, что разом вернуло её на землю.

- Не такая уж и добрая. Знал бы ты, как я сегодня гнусно себя веду.

Это ему рассказывать было совершенно не обязательно – тут уж он точно не виноват, тут целиком её личный сознательный выбор. Но как-то так получилось, что рассказала: про Ромку, про враньё по телефону и даже про маленького серого кота по имени Носок. Кари слушал и очень осторожно, чтобы не дёрнуть, накручивал себе на палец волнистую прядь её волос.

- Но это же прекрасно, - сказал он в конце.

Вита опешила – она не ждала ничего подобного.

- Почему?! C какой такой загадочной точки зрения это прекрасно?

«И почему тебя нисколько не волнует наличие Ромки?!»

- Прекрасно, что тебе есть к чему возвращаться, когда вылезешь из этой, как ты хорошо сказала, чертовщины. Даже если будешь чувствовать себя немного виноватой. Но на самом деле ты же ничего плохого не сделала. Как бы тебе ни хотелось так думать, я давно не человек, поэтому с таким же успехом ты могла бы переживать по поводу содержания своих снов.

Самое смешное состояло в том, что Вита и переживала. Её сны уже несколько лет были тайным и бесконечным источником упрёков самой себе. Все эти романтические встречи с несуществующими людьми, в несуществующих городах и пейзажах. Впрочем, не только романтические – иногда ей снилось, что она просто молча стоит рядом с кем-то на мосту и смотрит на воду. Пожалуй, лучшим вариантом было бы действительно считать этот день с Кари таким же сном, но от переживаний это её не избавляло.

- Дело в том, что я не хочу возвращаться. Если бы хотела, меня бы здесь сейчас не было.

Он отпустил её прядь, подпрыгнувшую, как пружинка, и ждал продолжения. Но ничего не последовало - а что, в самом деле, тут можно ещё сказать? Тогда Кари уточнил:
- А чего ты хочешь?
- Хочу оправдывать только свои ожидания, - искренне сказала Вита и поразилась, как это хорошо вдруг сформулировалось. – А тебе это вообще интересно? Вся эта ерунда про меня.
- Интересно.
- Но необязательно.
- Совершенно верно.
- Чудеса какие-то. Я так не умею.
- Бестелесное существование очень концентрирует сознание.

Эта призрачная шутка не показалась ей смешной, она так ему и сказала. Он сказал, что не очень-то шутил, и они снова замолчали. Между делом как-то оказалось, что Вита ухитрилась придвинуться к нему совсем близко и прислониться, как кошка в поисках тепла. Ну и ладно, раз уж ей разрешили считать всё происходящее сном.

Это был идеальный зимний вечер. По-хорошему, они все должны быть такими – без телевизора, без суеты, почти без слов, со снегом за окном, от которого становится только теплее внутри. Наверное, можно было ещё совершить набег на Тайкин холодильник, но, видимо, яблочный пирог всё же был непростой, потому что есть после него совершенно не хотелось. Ещё можно было пойти погулять и вообще совершить массу каких-то лишних телодвижений, но Вита уже поняла, что это противно философии её персонального привидения. И наверное, можно было потребовать чего-то ещё друг от друга, помимо тёплого бока, к которому можно привалиться, и руки, которую можно время от времени теребить, но это тоже казалось лишним. Такой уютный минимализм во всём.

«Ничего себе, минимализм!» - возмутилось Витино логическое мышление. – «Это, значит, приехать в Выборг, при помощи чёрт знает какой магии воплотить на денёк призрак финского офицера и наворотить про Настю десять бочек арестантов, чтобы это безобразие прикрыть от родных, - по-твоему, минимализм? И всё ради того, чтобы было с кем подержаться за руку тихим вечером на диване? Какой же у тебя тогда будет максимализм?» Вита фыркнула и пинками загнала логическое мышление обратно, откуда приползло. Способность попадать в немыслимые ситуации больше не казалась таким уж злом.

- А когда я проснусь завтра утром, тебя просто не будет?
- Понятия не имею. Со мной, как ты понимаешь, никто таких фокусов раньше не проделывал.
- А ты сам не знаешь, есть какой-нибудь способ мне научиться тебя видеть? Ну, потом.

Лёгкой тени сомнения на его лице Вите было достаточно, чтобы прицепиться к Кари, как репей:
- Знаешь. Я уверена. Не хочешь говорить, потому что это ещё какая-то неприятность. Ну пожалуйста, я всё равно попытаюсь выспросить у Тайки, а если не сумею, сама начну делать всякие глупости. В интернете, например, полно оккультных сайтов.
- Зачем?
- Зачем что?
- Зачем тебе меня видеть?

Ну хорошо, как ты мне – так и я тебе.

- Мне приятно на тебя смотреть. Трогать тоже приятно, но я понимаю, что с этим ничего не выйдет. Тебе же не больно, что на тебя смотрят, правда?
- Мне вообще не может быть больно, - проворчал Кари, понимая, что его поймали в ловушку.
- Ты ведь не думаешь на самом деле, что завтра лучше для всех будет притвориться, что ничего и не было? И вообще всё забыть?
- Думаю!
- Не верю. Я всё равно приеду и буду болтаться в вашем сквере, пока что-нибудь не почувствую. Расскажи.

Он сдался.

- Тайка нас видит, потому что с детства пила воду Туонелы.
- Пила?! Эту дрянь?
- Не нарочно. В Похъёле её все немного пьют – соседи же, а реки и озёра все между собой связаны. Вот им и перепадает, в родниках и колодцах, чуть-чуть, совсем разбавленной, но достаточно для того, чтобы дать кому-то возможность видеть невидимое.
- А почему она мне не сказала? Это же так просто.
- Потому что ты будешь видеть куда больше, чем можешь себе представить. И куда больше, чем захочешь. Но деваться уже будет некуда.
- Что же я такое буду видеть, кроме тебя с твоими друзьями? Ну, и всех прочих выборгских призраков, которых я уже всё равно почти видела.
- Будешь видеть жизнь там, где её нет.
- Жизнь? Это же вода из реки смерти?
- Жизнь, смерть - какая разница. Всё течёт вместе.

Дальше допытываться было бесполезно. Как Тайка сказала – «не могу научить, потому что для этого нужно знать, с чего начинает ученик». По Витиным представлениям, то, что описал Кари, казалось не страшным проклятием, а вполне умеренной платой за возможность видеть его время от времени. Но он явно думал иначе и, вероятно, имел для этого основания.

- Ладно, об этом я ещё подумаю. Но ты мне, пожалуйста, приснись сегодня, ладно? И не уходи совсем завтра утром.

Мысли о том, чтобы использовать по назначению Тайкину спальню ни у кого не возникло – на тахте легко помещались два хорошо сочетающихся друг с другом человека. Когда оба начали засыпать, Вите смутно показалось, что на Кари постепенно наваливается тот же тяжёлый сон, что и днём на кухне, но она не стала ничего предпринимать – в конце концов, это должно было случиться. Она тоже задремала, но вскоре проснулась от разочарования – вместо капитана Ярвелы ей снились мелькающие полосы снега и фонарь за окном. Или фонарь не снился, а просто светил ей в глаз?

Вита встала, задёрнула штору. Кари спал и не дышал почти совсем. Она посмотрела на него и поняла, что уже подумала и всё решила. Графинчик с чёрной водой стоял там, где о нём, очевидно, забыла Тайка – на краю буфета. Вита на цыпочках прошла по скрипучему паркету и взяла в руки невзрачный сосуд. Он оказался ледяным, и она чуть не уронила его от неожиданности. Вот был бы номер... Надеясь, что все призраки города Выборга уже в курсе, что в эту башню зовут не их, она быстро выдернула пробку и, запрокинув голову, залпом выпила всё, что оставалось почти на самом дне.

Она бы закричала, если бы холод не перехватил ей горло так прочно. У воды Туонелы действительно был привкус крови. Даже странно, что такое обжигающе-ледяное можно было распробовать на вкус, но она совершенно отчётливо различила: мяту, ржавое железо, сладкую гниль, хвою и даже что-то похожее на очень кислое яблоко. Задыхаясь, она оперлась рукой о подоконник и ненароком глянула за окно. Снег под фонарём был испещрён движущимися тенями, хотя вокруг как будто не было ни людей, ни зверей, ни птиц. Дерево тянуло к окну ветку, как руку, и на ней шевелились пальцы. Потом внизу кто-то всё же прошёл, и в свете фонаря сверкнули золотые эполеты с кистями... Так вот о чём говорил Кари. И это только начало, потому что сейчас ночь и она еле разбирает, что видит. Завтра всё станет абсолютно ясно и, наверное, станут видны хозяева теней на снегу. Вита содрогнулась – от ужаса и от холода, который проникал всё глубже, намного глубже, чем от прикосновения к памятнику в сквере. Теперь он был у неё внутри – сможет ли она когда-нибудь согреться?

Впрочем, это пока ещё было возможно проверить: удерживая кашель и тошноту, она вернулась к тахте и забралась под плед и под бок к Кари. Она ни на что не надеялась, но, как ни странно, это средство помогло – стало тепло и привкус болотных трав и гнилых фруктов постепенно растворился. Она обняла Кари и провалилась в сон, такой же внезапный, как после встречи с чайкой на балконе, и даже успела испугаться, что вот опять... но её быстро успокоило жужжание пчелы.


Руна тридцать третья
Нигде, никогда

На ней было то же платье, с тем же смеющимся конём на пряжке, которую она не купила в сувенирной лавочке в первый день в Выборге. И время года было то же, позднее, набухшее ягодами лето с тонкой прожилкой осени. Но место другое – никакого взорванного бетона и ржавого железа, только лес с вересковыми прогалинами и песчаная дорожка, неторопливо вьющаяся сквозь него. И в этот раз у Виты была с собой небольшая берестяная корзинка, и она даже точно знала, зачем. Она встала, отряхнула с платья листья и хвою и с удовольствием ощутила тёплый песок под босыми ногами. Вокруг не было никого, кроме пчёл и птиц, но она знала, что её где-то ждут.

Дорожка выползла из леса и застеснялась, затерялась тропинкой в море сиреневого вереска, за которым вдалеке снова начинался лес. Справа блеснуло знакомое – или просто очень похожее озеро – и Вита, на этот раз совершенно целенаправленно, двинулась в его сторону. Она быстро заполнила голубикой свой берестяной коробок, с наслаждением сунула в рот пригоршню ягод и осмотрелась, пытаясь понять, куда ей надо идти. Тропинки разбегались во все стороны, как ящерицы. В одну сторону был бесконечный лес, и вереск, и озёра, и опять лес; в другую – она твёрдо знала – где-то было море. Она повернула туда и через какое-то время снова оказалась среди деревьев, на этот раз – розовых сосен, растущих на белом мху. Сосны были одинаковые, как будто их рисовали по трафарету, и пахли севером, как не пахнет больше ничто и никогда. Их ряды постепенно редели, и вскоре в просветах замелькала ничем не разделённая голубизна снизу доверху.

Зелёный дом среди сосен она увидела как-то странно, сначала краем глаза, там, где секунду назад ничего не было, а потом уже ясно и прямо перед собой. Он был похож на старинную дачу в отеле «Калевала», а впрочем, на все деревянные з;мки дачных принцев и принцесс отгоревшего века.  У него была башенка, конечно, как же без башенки, и цветные стёкла в мелких переплётах окон, и резной балкончик, и круглое бесполезное окошко над крыльцом, и белые рамы, и веранда, и золотые шары в палисаднике.

Кари сидел на ступеньках крыльца, снова в форме, только на этот раз он снял сапоги и тоже был босиком, и расстегнул все пуговицы на тужурке.

- Привет, - сказала Вита, подходя очень медленно, чтобы растянуть удовольствие видеть его таким. Волосы у него были, как оказалось, того же цвета, что и сосновые иглы под ногами.
 
Где-то за домом раздался лай, и лохматый белый пёс с чёрным пятном на одном глазу, похожим на пиратскую повязку, выскочил из-за угла, оглушая лес своей радостью. Трёхцветная кошка, до того сливавшаяся с пёстрым половиком на крыльце, недовольно подобралась, села, а потом на всякий случай запрыгнула повыше, на перила.

- Что это за место?

Кари пожал плечами.

 - Не знаю. На этот  раз выбирала ты. Похоже на нашу дачу, но не совсем. А собака моя. Звали Пират. А ты меня не послушала, да?
- Ты о чём? – Она сделала невинные глаза. – Вот, смотри, я голубики набрала. Ты в прошлый раз не успел попробовать.

Она взяла несколько ягод и протянула ему на ладони. Прикосновение его пальцев было настоящим, тёплым. Тайка всё же была неправа. Кари положил ягоды в рот и, видимо, медленно раздавил языком, чтобы протянуть удовольствие.

- Вкусные. Из них, наверное, выйдет отличный пирог.
- Я печь не умею, но могу попытаться, хочешь? Может быть, в этом доме найдётся книжка с рецептами?

Найдётся, конечно: на полке в углу кухни, в потрёпанном тёмно-синем переплёте, с чьим-то забытым списком покупок на финском, заложенным среди желтоватых страниц. На каком языке была сама книжка, Вита не разглядела, но что-то говорило ей, что это неважно.

- Мне кажется, в этом доме найдётся всё, что ты захочешь, - эхом её мыслям откликнулся Кари. – А знаешь, странно, прошлый раз в твоём сне я не чувствовал ничего, кроме запаха хвои, а сейчас – тепло. И ягоды...
- Может быть, это потому, что я сама выбрала место? Ну что, пошли в дом, искать рецепт пирога?

Она протянула ему руку и снова почувствовала живое тепло. Нет, Тайка знает далеко не всё обо всём. Они поднялись по ступенькам, скрипнула дверь...


Руна тридцать четвёртая
Виипури

... скрипнула половица, и Вита мгновенно открыла глаза. Я не собиралась её будить. Пока. Но как уж вышло.

- Доброе утро.

Первым делом она оглянулась вокруг. Одна ты, одна. Наслаждайся, потому что это грозит тебе ненадолго. Я была зла – на себя больше, чем на неё или на капитана. Что мне стоило убрать склянку и в виде исключения даже повернуть ключ в дверце шкафа? Я ведь помнила, как мать зачерпнула берестяным ковшом воды из родника, обнесённого частоколом, и дала мне напиться. Я думала, что мы идём с ней по ягоды. Этот вкус долго обжигал мне горло, хотя в роднике была самая малость чёрной воды.

- Тайка, я, кажется...
- Сделала большую глупость, - закончила я. – И правда, не буду спорить.
- Откуда вы знаете?
- Вижу. И тебя, и пустой графин. – Мне надоело играть в вежливость – в конце концов, я старше этой взбалмошной девчонки лет на пятьсот.
- А что, по мне заметно?

Ага, испугалась. Тоже мне, нашла чего пугаться.

- Мне – заметно. Никому больше, не беспокойся.

Она продолжала оглядываться.

- Кари обещал, что останется...
- Кари, я думаю, сейчас в очередной раз страдает по поводу того, что натворил. И правильно делает, даже не собираюсь его утешать.
- Может быть, всё не так страшно? – робко предположила глупая барышня.
- А это ты сама скоро узнаешь. Выйдешь на улицу – и сразу узнаешь.
- А почему не здесь?
- Потому что здесь я специально собирала вещи, которые не будут мне всё время заговаривать зубы. Разве что на кухне есть пара болтливых ложек, и стол иногда пробивает на философские беседы.

Барышня замолкла, с ошалелыми глазами переваривая моё сообщение. Но она мне уж очень сильно надоела. Не хочу её больше видеть, ни-ко-гда. И эту дурацкую красную жестянку под окнами.

- Давай, собирайся, отвезу тебя домой.
- Ты...  вы... отвезёте? Почему? А вы умеете?
- Потому что ты по дороге такое увидишь, что руль не удержишь. А капитан расстроится. Подумаешь, твоё корыто водить – велика наука.
- А как же права...
- Никакие права никто не спросит. Обещаю. Ну?

Она выпуталась из моего пледа, пригладила волосы, нашла где-то под стулом сумку, безропотно отдала мне ключи от машины. У неё был очень растерянный вид, и ей ужасно хотелось сначала попрощаться с капитаном, но она не смела об этом сказать. Я бываю очень свирепой, когда захочу.

Она взвизгивала, закусывала губы, зажмуривалась и закрывалась руками. К счастью, не за рулём. Или, может быть, надо было дать этой дуре разбиться, чтобы она могла воссоединиться со своим призрачным кавалером? Я не спрашивала у неё, что она такое видит, потому что знала – примерно то же, что и я. Призраки погибших автомобилистов, лешие, снежные волки, бродячие камни – стандартный набор на Карельской дороге. Только ещё больше моего, потому что я такой концентрированной отравы отродясь не пила. А уж что она будет делать в своём родном городе, где каждый камень – не то, чем кажется, я и совсем не знаю, но это ведь не моя проблема, правда?

Когда она вылезала из машины у себя во дворе, у неё стучали зубы, при том, что печку мы включали на полную мощность.

- Ничего, привыкнешь. Даже подружишься со многими, вот увидишь, а что-то научишься не замечать.

С чего это меня потянуло её утешать? А она, похоже, почувствовала, что я слегка оттаяла, и сама заговорила (всю дорогу ни разу ни про что не спросила, что это и откуда взялось):
- Тайка...
- Ну что ещё? – Я хлопнула дверцей машины и собиралась уходить.
- Ты же меня так не бросишь совсем?

Была бы я не чайка, а тигр – зарычала бы.

- Раньше надо было думать. Я теперь ничего не могу сделать. Эту воду прямо из реки пьют те, кто хочет стать могущественным шаманом. И становятся. Назад дороги нет.
- Я понимаю, что нет. Но можно к тебе будет ещё приехать? За советом?
Что я там говорила про то, что ни-ко-гда не хочу больше видеть эту глупую девицу? Что я там вообще говорила про много-много разных вещей? Не слушайте меня, я и сама-то себя не слушаю.
- Можно, - буркнула я. – Только на электричке. За руль я бы подождала, а то будешь без конца  тормозить, чтобы не сбить того, сквозь кого можно просто проехать. Пока не научилась различать. Это просто, на самом деле, увидишь, но нужно время. И вот, это тебе. С Новым годом. – Я отдала ей маленький бумажный свёрток, который приготовила специально и, если честно, уже почти собралась выкинуть.
- Спасибо. Вообще за всё. И... за него... особенно.

На этом терпение меня покинуло окончательно, я повернулась и взлетела, по-моему, даже раньше, чем успела перекинуться – такое со мной бывает, когда я на очень сильном взводе. Вероятно, могла бы вовсе не перекидываться – надо как-нибудь попробовать, вот и помощник теперь есть, чтобы разозлить как следует по первому требованию. Пора, пора прощаться с этими краями. Только вот барышню подучу...


Руна тридцать пятая
Петербург

Прежде чем идти домой, надо было взять себя в руки. Некоторое время Вита постояла под аркой, чтобы ни из какого окна не было видно. Лучше всего было с закрытыми глазами, но так, к сожалению, нельзя было провести всё время. Она очень надеялась, что в квартире всё, кроме Ромки и Носочка, будет неживое и необщительное.

На самом деле, если бы удалось окончательно отделаться от ледяного ужаса, можно было бы честно признать, что никогда ещё мир не казался ей таким прекрасным. Его хотелось нарисовать весь, сразу, всеми доступными средствами – смешать масло, акварель, пастель, карандаш, уголь (очень много угля), детские восковые мелки, фломастеры и чернила. Потому что именно такую картину, нарисованную всем подряд, больше всего напоминало то, как она теперь видела окружающую реальность: всё наслаивалось, просвечивало и сквозило, смешивалось и не смешивалось, перечёркивало и подчёркивало друг друга. И очень хотелось разглядеть все подробности, как на полотнах Босха, но было страшно. И хотелось надеяться, что страх пройдёт.

Стараясь ни на что не отвлекаться и ни от чего не шарахаться, Вита вошла в подъезд и поднялась на их последний четвёртый этаж, хотя трудно было не попытаться погладить призрачных кошек, вьющихся над перилами. Перед дверью квартиры она достала зеркальце, проверила лицо – пожалуй, можно поверить, что ночь не спала, а пила и плакала с подружкой.

Первым её выскочил встречать Носок – прыгнул ей на ногу из засады, устроенной в Ромкином ботинке. Но Виту уже не так просто было напугать. Она взяла на руки котёнка, и тут вышел Ромка.

- Ну что, как Настя? – спросил он с неподдельным участием, целуя её и снимая с неё пальто.

Вите – в который раз, а всё без толку – стало очень стыдно.

- Не очень, если честно.
- Что она решила?
- Всё сомневается. Но что-то мне кажется, что скорее всего никуда не поедет.

Выдавать Настю замуж в Стамбул она, конечно, не собиралась – такое враньё потом до конца жизни не расхлебаешь. А так – пострадала, передумала, всё осталось как есть, и деликатный Ромка никогда не посмеет ни о чём спросить, раз ничего и не вышло.

- У тебя жутко усталый вид.
- Ну, мы как-то не очень спали. Еле встали сегодня, Настя чуть урок не проспала. Я даже душ принять не успела.

Последнее было чистой правдой, и Вита даже вздохнула от облегчения на этой фразе. Душ и сам по себе был спасением: в нём можно было сколько угодно плескаться, скрываясь от действительности, Ромка привык, что она бессовестно льёт воду и часами занимает ванную. От горячей воды постепенно прояснялось в голове. Что она говорила Кари про жизнь с закрытыми глазами? Ну вот, теперь они открылись так, что мало не покажется. И это... как ни странно, совершенно замечательно, хотя пока и непонятно, как с этим жить дальше.

Поскольку спать она на самом деле нисколько не хотела, пришлось выпить крепчайшего кофе, который Ромка сварил, когда узнал, что она не собирается ложиться. Готовить на вечер они планировали вместе. Вита давно хотела попробовать испечь какой-нибудь настоящий многослойный декоративный торт, который можно будет украсить розочками из специальной насадки (или снежинками, как она придумала – ради них, собственно, и хотела). Ромка же решил проэкспериментировать с гусём – что же им, никогда не есть гуся с яблоками, раз они не отмечают Рождество? Эти проекты, тем более, оба требующие духовки, конечно, надо было начинать заблаговременно, чтобы было что поставить на стол к полуночи. Хотя, в крайнем случае, всегда останется оливье – Ромка твёрдо заявил, что без оливье Новый год неправильный. Вита была твёрдо уверена, что оливье не подружится с гусём, но спорить не стала. Мало ли у них ещё найдётся поводов для спора.

Ромка всё продумал: готовим торт и чистим и варим овощи, смотрим «Реальную любовь» пока режем оливье, украшаем торт и начинаем возиться с гусём, смотрим первую серию «Иронии судьбы» пока птица в духовке, накрываем на стол, под вторую серию провожаем старый год, включаем президента буквально в полночь, смотрим куранты и быстренько переключаемся обратно на видео, пока не показали Пугачёву. Досматриваем «Иронию», берём большие куски гуся и едем поздравлять мам, потом быстро возвращаемся домой... Вите хотелось орать и топать ногами, когда он ей всё это излагал. «И выясняем отношения где-то в промежутке, я уверена, что это тоже включено в план, но мне об этом пока не говорят.» Но бессмысленно было заранее переживать то, что всё равно случится, и она решила пока спокойно заняться тортом.

Конечно, всё прошло по плану, кроме торта. Кулинарная книга уверяла, что на его полное приготовление требуется полтора часа, но у Виты ушло около трёх, и это только на подготовку и выпечку, без украшения. Ромке пришлось делать всё остальное практически без помощи. Потом оказалось, что рисовать снежинки кондитерской насадкой – не тот навык, которым легко овладеть с налёта даже художнику, и Вита долго тренировалась на печенье и наелась им так, что никакого ужина уже не хотелось. Снежинки на торте всё равно вышли кривые, но она всё равно их сфотографировала, потому что такой подвиг явно повторит нескоро. Серый прыгучий Носок был в восторге, что вокруг столько всего происходит, и помогал по мере сил, например, стащил за угол со стола газету с овощными очистками и обрезками. Особенно ему понравилась картофельная кожура, но Вита её быстро отобрала, потому что испугалась, что ему станет плохо. В общем, если не думать ни о прошлом, ни о будущем, этот день вполне можно было пережить. Но кто же ей даст не думать?

Президента смотрели без звука, под «Happy New Year» от «Аббы» - получилось живенько. На куранты поспешно включили звук; пробка от шампанского улетела под диван и стала лучшим новогодним подарком маленькому коту.

- Ну что, посмотрим, что нам принёс Дед Мороз?

Всё, что Дед Мороз принёс, он был вынужден сложить не под ёлку, а на две высокие кухонные табуретки, чтобы маленькие когтистые лапки не расковыряли упаковку раньше времени. Носочек то и дело садился внизу и горестно смотрел ввысь с выражением «злые люди бедной киске не дают погрызть подарки», но вскарабкаться по трём длинным гладким ножкам не сумел, а допрыгнуть – тем более. Ничего, всё ещё впереди, подрастёт – допрыгнет...

Основные их подарки друг другу не были сюрпризами: оба так старательно и с таким трудом записывали услышанные в разговоре непривычные названия, что давно было заранее понятно, чего ждать, - внешний жёсткий диск и альбом Берн-Джонса. Вита считала такие подарки нечестными по отношению к дарителю: ну какое удовольствие ходить по магазинам и, сверяясь с бумажкой, рассматривать вещи, прелесть которых тебе категорически недоступна? Поэтому, конечно, она купила что-то ещё и теперь с интересом ждала, какое у Ромк будет лицо, когда он развернёт второй пакет. Там была смешная вязаная собака с глазами из пуговиц и красным бантом. Обычно Вита не покупала предметы, нарочно задуманные «самодельными» на вид, но вязать собак она уж точно не умеет, а пуговичный взгляд был очень трогательным.

Ромка не был до конца уверен, что делать с вязаной собакой. Он погладил её (это было правильно, Вита одобрила) и посадил на стол рядом со своей тарелкой. Теперь была Витина очередь исследовать неожиданный второй подарок. Хотя какое там, неожиданный – Ромкин тайный склад был ей известен, а по форме свёртка трудно было не догадаться. Маленькая коробочка должна была содержать в себе маленький предмет. Довольно симпатичный, из белого золота с зелёным камушком. Пожалуйста, пожалуйста, пусть Ромке не придёт в голову встать на одно колено.

К счастью, не пришло. Он некоторое время пытался прочитать что-то на Витином лице, потом сдался и сказал просто и без выкрутасов:
- Вит, выходи за меня замуж.

Этого момента она боялась уже давно. Разговоры о браке заходили и раньше – как бы вскользь, всегда в очень сослагательном наклонении, но на самом деле достаточно наивно-прозрачные, чтобы вызвать тревогу. Впрочем, тогда ещё можно было притворяться, что не слышала, не поняла намёка и вообще не о том думала, и опасность временно отступала. С мамой было сложнее: мама изъяснялась почти исключительно в императиве, никаких недомолвок, всё предельно ясно. «Потом пожалеешь – спохватишься, когда будет поздно – такой мальчик хороший – никто не возьмёт – рожать надо скорее – время идёт – так ухаживает – не всякий будет терпеть – чего тебе ещё надо – принцев не бывает...» Можно было подумать, что при любой мысли о личной жизни единственного чада у мамы, советского инженера, в голове автоматически щёлкал какой-то тумблер, переводящий её в режим бедной, обременённой дочерьми мещанки из пьесы Островского. До сих пор Вита отбивалась тем, что, собственно, предложения ей прямо ещё никто не сделал (и обходила стороной тот щекотливый момент, что всего и было нужно – проявить интерес со своей стороны, и всё стало бы прямее некуда). Теперь отбиваться будет нечем – при выборе кольца Ромка практически наверняка советовался с её мамой, иначе откуда бы ему сообразить, что Вита не любит носить обычное жёлтое золото?

Дальше тянуть паузу было неприлично, и Вита наконец сумела выговорить:
- Очень красивое. Спасибо, Ромка, но можно я до утра подумаю?

Поскольку Ромка сам никогда ничего не делал необдуманно, то, к счастью, не ждал этого и от других. А зря.

- Думай сколько хочешь, на самом деле. Я понимаю, что это большое решение. И не совсем то же самое, что просто переехать.

Но разговаривать после этого как-то сразу стало сложно, и очень удачными оказались звонки, посыпавшиеся от друзей. Рената позвонила «на секунду», потому что оставила свой мобильник в поезде и попросила телефон у Джеймса, которого явно ждёт сюрприз, когда он увидит счёт за все новогодние поздравления в Россию. Насте она сама собралась позвонить домой, чтобы поздравить и маму тоже, но та опередила её. Сначала Вита вообще ничего не поняла, потому что Настя несколько раз начинала что-то говорить и тут же захлёбывалась смехом, но постепенно выяснилось, что она празднует в неожиданной компании – её вдруг спонтанно пригласили на вечеринку строительные турки, чьих русских коллег она учила турецкому языку на Пулковском шоссе. Это было почти не смешно. Хотя, кажется, свою легенду Вита придумала ещё до того, как напилась чёрной воды и получила чёрт знает какие способности. Тем не менее, у Насти было прекрасное настроение, пожалуй, самое новогоднее за много лет – обычно этот праздник вгонял её в раздражённую усталость.

Объезд мам (Ромка только пригубил шампанского, остальное пошло на постепенное раскруживание Витиной головы) по пустому городу был произведён практически молниеносно. В машине Вита сидела закрыв глаза, как будто устала – как хорошо, что она придумала себе предыдущую бессонную ночь. Её мама как-то слишком пристально присматривалась к дочкиным рукам, хотя ни о чём не спросила, так что подозрения о сговоре были, видимо, небеспочвенны. Ромкина мама отдала им половину пирога с капустой в обмен на треть гуся и хитро поинтересовалась, когда же и Виточка начнёт печь пироги. Виточка чуть было не ответила, что уже практически начала, но вовремя вспомнила, что это было во сне.
Носочек, оставленный один в новогодней квартире, не скучал: уронил ещё один шарик и в мелкие клочья изорвал подарочную бумагу. Вита сказала, что подметать пол необязательно, потому что похоже на конфетти, и тут вспомнила про пакетик, который Тайка неласково сунула ей перед расставанием. В пакетике были бенгальские огни, и она даже догадывалась, какие. Они трещали зелёными искрами и пахли кардамоном, и Ромка спросил, что это за гадость. Пить чай в третий раз не было сил, но торт со снежинками надо было хотя бы попробовать, хотя бы снежиночный крем. Собственно, сам торт ел только Ромка, а Вита слизывала украшения.

Когда они собрались спать, уже где-то около четырёх, она немного полежала даже не закрывая глаз, а потом сказала:
- Ромка, прости меня, я не могу.

Он понял. И тоже, конечно, не спал.

- Ты хотя бы знаешь, почему?
- Знаю. Ты замечательный. И я тоже ничего, хоть и не подарок. Но должно же у мужа и жены быть что-то ещё общее помимо того, что оба неплохие люди.
- Мне казалось, у нас есть...
- Да? Тогда назови мне хотя бы одну вещь, которую мы любим одинаково.

Ромка задумался, очень основательно, как задумывался всегда после любого вопроса. Вита представляла себе нули и единицы, мелькающие у него в голове. Недобрая она, зря о ней так хорошо думает капитан Ярвела.

- Ну... сидеть в интернете?
- Это не считается. Мы там занимаемся совершенно разным и общаемся с разными людьми. Это всё равно что считать общим интересом телевизор.
- Вот ещё тоже вещь, - Ромка свесил руку с кровати и поймал маленькое и шебуршащееся, с морковным хвостом.
- Покажи мне хоть одного нормального человека, который не любит котят?
- И ребёнка бы любили...

Это было уж совсем несправедливо. Об этом раньше и речи никогда не было, даже сослагательно, потому что было ясно, что всё слишком сложно.

- Ты считаешь, правильно заводить ребёнка для того, чтобы у родителей появились общие интересы?
- Ты слишком много думаешь.

Вита совершенно не собиралась принимать это как упрёк.

- Если бы я действительно много думала, я бы сейчас продолжала жить с мамой. А я не подумала, видимо.
- И теперь жалеешь?
- Жалею, что разочаровала.

Новогодний алкоголь выветривался, оставляя раздражительность. Это было ни к чему.

- Ромка, давай спать, ладно? Утром поговорим.
- Но ты вряд ли изменишь решение.
- Вряд ли. Прости. Я, наверное, что-то очень неправильно сделала...
- Спи уже, ладно? Сама же сказала – утром.


Руна тридцать шестая
Внутренняя Карелия, август

Она думала, что будет долго и бессонно ворочаться, а вышло – закрыла глаза и открыла их уже на крыльце знакомого дома. А ещё она думала, что если и попадёт в это место снова, то непременно в тот же момент, что в конце предыдущего сна. Может быть, она действительно слишком много думает. Пёс Пират выскочил откуда-то с громким приветственным лаем, Вита испугалась, что у него от избытка чувств отвалится хвост, и спустилась со ступенек погладить лохматую голову. Кари открыл окно веранды и выглянул посмотреть, кому так радуется его собака. На нём была клетчатая рубашка из Тайкиной башни.

- Привет.
- Привет. – Хотелось произнести что-нибудь прочувствованное и патетическое, но иногда и «привет» годится. – А пирог я так и не испекла...
- Зато я книгу с рецептами нашёл, очень похожа на ту, что была у моей мамы. Правда, ягод почти не осталось, но можно набрать ещё. Или хочешь погулять на море?
- Сначала на море! А потом подумаем насчёт пирога.

Море было совсем недалеко, и кому какое дело, что мелкое и грязное, потому что когда стоишь на прибрежном песке и видишь впереди сплошное небо с тоненькой полоской посередине, какая, собственно, разница? Вита зашла в воду по щиколотку, намочив подол платья, который потемнел и стал тянуть книзу мокрой тяжестью. Кари сидел на гранитном валуне, смотрел на неё и вертел в руках тростинку.

- Ты теперь всегда будешь мне сниться? Я думала, Питер – это слишком далеко.

Он склонил голову набок и чуть нахмурился.

- Как бы тебе объяснить... Теперь это не совсем от меня зависит.

Она подошла к нему поближе.

- Как это?
- Не знаю. Спроси Тайку.

Пират с лаем носился по пляжу, взметая вихри песка. Вита проследила за ним, в одну сторону, потом обратно. Потом взглянула в голубые глаза.

- Тебе по-прежнему тепло?
- Мне замечательно.

Он взял её за руку.

- Ты ведь ещё совсем не видела дом.
- Зачем мне дом? Я лучше буду смотреть на тебя.
- А зачем на меня смотреть?
- Ну, ты имеешь свойство исчезать из моей жизни очень внезапно...

Но смотреть действительно показалось недостаточно. Кари потянул её к себе, она оступилась, обрызгав его, и устроилась рядом на камне, похожем на рыбу. Надо же, столько было возможностей наяву, в уютных и романтических местах, а им пришло в голову целоваться во сне, на угловатом куске гранита...


Руна тридцать седьмая
Петербург, январь 2010 г.

Когда она проснулась, Ромка сидел за компьютером. Носочек лежал рядом на столе и время от времени вертел головой, следя за курсором на мониторе.

- Хочешь кофе? – спросил Ромка, не поворачиваясь от экрана. 
- Нет, ничего, я сама сделаю.

Как, в самом деле, можно требовать кофе в постель от человека, за которого ты только что отказалась выходить замуж?

- Да ладно, мне нетрудно.

Хотя, возможно, ему и проще на кухне, чем с ней в одной комнате.

Он принёс ей чашку и сказал:
- Я поеду к маме, у неё там что-то со стиральной машиной.

Может, и правда, а может, Ромка научился врать – кому, скажите, пожалуйста, срочно нужна стиральная машина первого января? Главное, что у Виты будет шанс побыть одной и собрать себя из разрозненных кусочков.

- Я буду потихоньку складывать вещи, ладно? Но не обещаю в один день.
- Не говори ерунды. Как выйдет, так выйдет. Выспись сегодня, всё остальное не к спеху. В конце концов, нам же не стало вдруг невыносимо противно видеть друг друга?
- Нет, конечно. Если хочешь, я могу забрать кота...

Ромка внезапно собственническим жестом схватил и прижал к себе Носочек, который пытался перегрызть какой-то провод на столе, как и было предсказано.

- Ну уж нет!
- Да что ты, я не отнимаю, я просто думала, тебе не очень надо...
- Надо, - твёрдо сказал Ромка, теребя кошачье ухо.
- Ну и хорошо.

Вита оставалась в постели до тех пор, пока не хлопнула дверь в прихожей. Никогда ещё ей не приходилось в первый день нового года действительно начинать новую жизнь, но всё когда-то бывает в первый раз. Настроения собирать вещи не было, хотя она вытащила с полок все свои альбомы и аккуратно сложила стопками. Ромка наверняка пробудет у мамы так долго, как сможет, значит, у неё есть время. В первый день нового года, почему бы и нет, как следует познакомиться с родным городом, да и с собой, пожалуй, тоже. Она оделась и сунула в рюкзак блокнот.

Львиный мост издавал какой-то сдавленный рык, слышный издалека. Вита с трудом, извозившись в снегу, залезла по очереди на каждый постамент и сделала то, что ей так хотелось два дня назад: смахнула снег со звериных глаз. Львы мотнули головами, так что мостик дрогнул, и ворчать перестали.

К этому городу надо было привыкать. Чтобы не пугаться чернильных теней, которые то и дело принимались двигаться отдельно от якобы отбрасывающего их предмета; чтобы отличать плотных, живых, но спешащих людей от призрачных, всегда чуть дрожащих по краям, как воздух над горячим асфальтом. Вита уже разобралась, что вторых можно было опознать по глазам, сквозь которые просвечивает город, но не будешь же к каждому подходить? И не к каждому и хочется. Ещё хорошо бы помнить, что в Питере, оказывается, живые решётки, собранные из каких-то мелких ящероподобных тварей, и не нужно вздрагивать, почувствовав под рукой движение, когда придёт в голову облокотиться о перила и посмотреть на канал – твари любят, чтобы их гладили.

Для всех этих исследований не было лучшего дня, чем первое января. Если бы город не был так полон этой странной потаённой жизни, Вита сказала бы, что он совершенно пуст. Но теперь ей вряд ли вообще когда-нибудь хоть что-нибудь покажется пустым. На льду канала росли полупрозрачные цветы. В идеально симметричных классических домах вдруг обнаруживалось одно разбивающее композицию, какое-нибудь готическое окно, в которое почти всегда кто-то смотрел изнутри, но Вита пока не решалась приглядываться. В больших стеклянных фонарях, висящих на каждом питерском мосту, тоже кто-то жил, во всяком случае, там происходило какое-то непрерывное, непонятное мельтешение. Фонари, кстати, мерцали, хотя уже давно был день, – зеленоватым светом, как привидения в малобюджетных ужастиках.
Она старалась идти медленно, ступать осторожно, смотреть одновременно под ноги и по сторонам, не делать резких движений, не вскрикивать от неожиданности и по мере возможности зарисовывать самое интересное. Практически непосильная задача. Последнее занятие пришлось бросить довольно быстро: для начала, на холоде немели пальцы, но с этим она бы справилась, а вот потом полупрозрачная рука с огромным кольцом попросту выдернула у неё карандаш, протянувшись откуда-то сбоку. Тут Вита не удержалась и взвизгнула, и обернулась в ту сторону, но ничего не увидела, кроме взвившегося и опавшего маленького снежного смерча. Хорошо, очень хорошо, что живых людей вокруг почти не было и что первое января, в любом случае, такой день, когда никого не удивляет неадекватное поведение окружающих.

Вита очень скоро поняла, что гулять по этому многослойному городу ей нравится ещё больше, чем раньше. Всё же, была права она, а не Кари и Тайка, сулившие ей беды и печали от её нового зрения. Она научится различать обитателей разных миров, перестанет бояться того, что не имеет чётких очертаний, и, если что, сможет рисовать иллюстрации, например, к «Петербургу» Андрея Белого практически с натуры.

А потом она встретила стаю снежных волков и чуть не умерла от страха, когда они с душераздирающим воем промчались прямо сквозь неё, обдав её таким холодом, что у неё мгновенно заиндевели ресницы и пушистый ворот пальто, и, кажется, сердце. Пожалуй, стоит ещё немного поосторожничать, а лучше – как следует расспросить Тайку, чего и кого нужно опасаться.

После волков она замёрзла так основательно, что даже пробежала несколько кварталов мелкой трусцой, не обращая внимания на клубящиеся вокруг интересности и непонятности. Она обязательно хотела дойти до Невы и посмотреть, что там, своими новыми глазами. Но, выйдя на Английскую набережную, была жестоко разочарована, потому что не увидела ничего. На месте застывшей зимней реки бурно и тревожно клубился белый туман. Нева почему-то растаяла за ночь, и это пар поднимается над водой? Вита перешла дорогу и перегнулась через гранитный парапет. Но туман уходил вниз на метры и метры, и никакой воды не было видно и в помине. От этого зрелища и от беспокойного мельтешения смутно-белого цвета перед глазами (и, вероятно, от остатков новогоднего шампанского, которое она выпила почти в одиночку) закружилась голова, Вита выпрямилась и увидела рядом с собой на парапете чайку.

Некоторое время они смотрели друг на друга, а потом чайка распустила крылья, взмахнула ими пару раз и превратилась в знакомую фигуру в красном свитере и рваных джинсах. Тайка поудобее устроилась на граните, как будто не замечая, что он обледенел и засыпан снегом, потом подумала и перекинула ноги на другую сторону, так, чтобы можно было болтать ими над туманом. Вита вздохнула.

- Привет. У тебя голова не кружится?

Тайка покрутила головой туда-сюда, как будто проверяя.

- Не-а. Ну что, нравится?
- Очень! – восторженно и горячо ответила Вита. – Это лучшее, что со мной когда-либо случалось! Только куда делась Нева?
- А кто её знает?
- Как это?
- Да и была ли она вообще?

Это было ещё менее понятно. Тайка заметила её взгляд и пояснила:
- Через это русло столько всего протекало и протекает, что и не разберёшь, была ли тут когда-нибудь настоящая река. Может, и есть где-то в глубине.
- В глубине чего?
- Всего.

Это очень сильно походило на диалог с Гусеницей из «Алисы в Стране чудес».

- Перестань кидать в меня загадками. Чего – всего?
- Времени, пространства, любви, ненависти, боли, холода, темноты, света, надежды...
- Это всё там течёт?! И это в любой реке?
- Нет, только в тех, что проходят в правильных местах.
- Ясно. – Хотя ничего особенно ясно не было.
- Я рада, что тебе хоть что-то ясно, - не без ехидства сказала Тайка. – А теперь разъясни-ка ты мне, что ты там натворила с капитаном.
- Что значит – я натворила? Ты же сама видела, его не было вчера утром...
- И вечером тоже не было, и сегодня нет.
- Как это?
- Я надеялась, что ты мне расскажешь. Его нигде нет. Ни в каком виде. И ни одна неживая душа в Виипури не может сказать, где он.

Вита окончательно утратила ощущение реальности. Что-то изнутри неё вытекало и растворялось, смешиваясь с туманом.

- Но я видела его во сне...
- Ага, значит, всё-таки видела. Когда?
- В башне под утро и вчера ночью тоже.
- Давай отсюда поподробнее. Всё, пожалуйста, не стесняясь.

Стесняться Вите было пока особенно нечего. Она рассказала про лес и дом в лесу, про собаку и кошку, про второй сон, про море и даже про поцелуй на пляже. На этом месте Тайка так ухмыльнулась, что Вита заподозрила, что это для неё не совсем новость – в конце концов, кто её знает, что она ещё умеет, а уж на берегу залива никто не бы не обратил внимания на лишнюю чайку.

- Нет, давай вернёмся немного назад. Расскажи ещё раз первый сон, по порядку, всё, что ты делала.

Вита послушно повторила, вспомнив озеро по дороге, голубику, сосны и то, как предложила Кари ягоды с ладони.

- Ага! Так вот как ты это сделала! – Тайка захлопала в ладоши и застучала ногами по парапету. Наверное, глупо было бояться, что она свалится в клубящееся время-пространство-любовь.

- Опять загадки?! Что я сделала?
- Забрала его к себе.
- Что?!
- Да-да, он теперь твой без остатка. Ну, не совсем, как-то некорректно, наверное, так выражаться. Просто он живёт в твоём сне.
- Как это может быть?
- Ты его накормила едой Волшебной страны. Сама же всё знаешь.
- Но почему...
- И сделала это в тот момент, когда он ещё был немного человеком, а ты уже стала.. кхм...
- Чем я стала?!
- Да не знаю, как хочешь, так и называйся. Главное, что он теперь останется там навсегда. И, боюсь, тебе уже не будет сниться ничего другого, потому что всё своё вещество, из которого делаются сны, ты извела на эту уютную полуреальность.

Вита с удовольствием бы променяла все свои прежние сны, оставляющие под утро смутный привкус тревоги и неудовлетворённости, на возможность видеть Кари каждую ночь. И не только видеть. Но она никак не могла взять в толк, что, собственно, получилось и как это может работать.

- А когда я не сплю?
- Что?
- Что он делает, когда я не сплю?
- А ты его спроси. Откуда я знаю? Может, рыбу ловит, может, с обакой гуляет. Я же говорю, про собственность я сгоряча сказала.
- Как он может что-то делать в моём сне, когда этот сон мне не снится?

Тайка посмотрела на неё даже как-то укоризненно – мол, как можно не понимать таких элементарных вещей?

- Это, дорогая, теперь не только твой сон, но и его действительность. Так что будешь, вероятно,  периодически обнаруживать там вещи, которые тебе не по душе.

Вита ещё раз прокрутила в голове всё, что услышала, и вдруг пришла к неутешительному выводу:
- Это что же, получается, я его заперла в этот сон, как в клетку?
- Надо же, любительница птичек. Неужели ты думаешь, он не знал, что делает?
- Откуда он мог знать?
- У невидимого мира тоже есть свои законы. Если долго в нём живёшь, узнаёшь постепенно. Вот как у вас, например, бутерброд всегда падает маслом вниз.

Вита не знала, что делать с этим ошеломительным открытием, вернее, с целой их вереницей. Она и не представляла себе, что её новая жизнь в новом году окажется настолько... ммм... новой. Но у Тайки остались ещё сюрпризы, как кролики в шляпе фокусника.

- Я вообще-то прилетела попрощаться.

Вита уже устала бурно удивляться и задавать бессмысленные вопросы «Что? Как? Откуда?».

- Пора сменить обстановку. Или даже несколько.
- Ты... не вернёшься?

Тайка пожала плечами.

- Откуда же я знаю? – Кажется, это её любимый ответ на всё. -  Но не жить, это уж точно. Может, прилечу навестить, если ты обещаещь пустить меня в свой сон.
- Как будто тебе нужно для этого разрешение!
- Не нужно, но приятно. Так вот, к вопросу о том, кто где собирается жить... в Выборге остаётся чудесная пустая башня со всеми удобствами... – Тайка выдержала театральную паузу, но без толку. -  Ага, тебе надоело всё время спрашивать «И что?», и правильно, наверное. Если хочешь, она твоя. В обмен на комнату в башенке вашей дачи, когда мне придёт фантазия погостить.
- Тайка, как ты вообще себе это представляешь?
- Я всё устрою, никакая бюрократия тебя даже близко не коснётся. Меня, впрочем, тоже. Почту доставлять будут исправно, а больше никто не поинтересуется. Держи.

Она протянула Вите простой железный ключ с кольцом вместо головки. Он был холодный и какой-то утешительно-тяжёлый.

- Ты же не запираешь дверь.
- А ты, может, захочешь. И кстати, я тут проходила... ну, пролетала мимо и заметила, что в одну лавочку на Прогонной требуется продавец-менеджер.
- Ты что? Какой из меня менеджер?
- Там ещё коней продают таких симпатичных, бронзовых... И уточек. И глиняные колокольчики. И много всякой похожей ерунды.

Лавочку Вита помнила прекрасно. Она была похожа на грот очень неразборчивых русалок, которые с морского дна натаскали себе вперемешку сокровищ затонувших галеонов и мусора с круизных лайнеров. И зная Тайку, легко догадаться, об этой вакансии она тоже упоминает неспроста.

- С чего это ты всерьёз взялась устраивать мою жизнь? Не темни уже, скажи.

Тайка спрыгнула с парапета и встала рядом с Витой, преспокойно опершись локтями о маленький сугроб.

- Мне его жалко оставлять.
- Кари?

Она рассмеялась – внезапно и пронзительно, как птица.

- Ты вообще о чём-нибудь ещё думать можешь? Его тоже, но его я оставляю в хорошем месте и в хорошей компании. Город. Он такой... неприкаянный. Застрял между стран, между эпох, между водой и сушей. За каждым городом нужен присмотр. А ты теперь сможешь видеть его целиком, со всеми обитателями. Это важно.
- Ты предлагаешь мне присматривать за Выборгом? – уточнила Вита и потёрла глаза, которые теперь застилал такой же туман, как и голову.
- Ну да. Ничего особенного от тебя не потребуется. Это, знаешь, как смотритель маяка, только даже огонь зажигать не надо, он сам горит.

Вите пришла в голову странная мысль:
- А за Питером что, тоже кто-то присматривает? У нас тоже есть смотритель маяка?

Тайка содрогнулась. От этого Вите стало не по себе – чтобы Тайка чего-то боялась?

- Есть. И это ещё одна причина, почему тебе будет лучше в Виипури. Чем дальше, тем спокойнее.
- Не скажешь, кто это?
- Ни за что. Если вы ненароком повстречаетесь, сама поймёшь, а если нет – и не надо. Лучше не надо.

Вита повертела в руках ключ.

- И что, это всё?
- А чего тебе ещё надо? – Где-то она уже слышала этот вопрос. - Есть дом, есть забавная работа, если захочешь, есть... Кари, наконец.
- Я не о том. Я про тебя.

Ей показалось, что у Тайки в глазах была грусть. Но это было бы слишком странно.

- Я тоже буду в хорошей компании. И прилечу в гости.
- Прилетай, - попросила Вита. – А за Выборгом я присмотрю.

И даже глазом не моргнула, сказав такую удивительную ересь. А вот Тайка моргнула, как будто ей что-то мешало, и в следующее мгновение пёстрые крылья обмахнули Виту холодом, как веер из льдинок. Чайка крикнула и пропала в тумане.

Вита поняла, что уже давно промёрзла насквозь и не чувствует ног и рук. Пора было идти домой и теперь уже по-настоящему собирать вещи. Она попрыгала на месте и поплотнее завязала шарф на шее, и тут заметила, что лента тумана выплеснулась на парапет и свесилась вниз. Почему-то ей пришло в голову снять перчатку и коснуться дымчато-белых кистей. На ощупь туман был похож на шерсть котёнка. Вита собрала его в пригоршню и потянула осторожно, и в руке у неё оказалась длинная пушистая полоса. А почему бы и нет? Она намотала туман поверх шерстяного шарфа и сразу почувствовала тепло. Видимо, ей попалась любовь или надежда.


Руна тридцать восьмая
Виипури

«Я существо вежливое и в чужие сны не лазаю.» Кто это сказал? Правильно, я, но с оговоркой – без крайней необходимости. На мой взгляд, необходимость была совершенно очевидная: не могла же я просто смириться с исчезновением моего капитана из всех миров одновременно? В конце концов, это я его вытащила из уютной, хоть и холодной, братской могилы и заставила снова мечтать, а значит, теперь я в ответе за всё, что с ним может случиться. И не надо думать, что всё самое страшное с ним уже случилось перед смертью, это глупые предрассудки жителей видимого мира.

Даже не могу сказать, что я испытывала, подглядывая в барышнин сон. Ревность, наверное, да, оказывается, я всё ещё могу её испытывать, но, помимо неё, во мне обнаружились залежи великодушия, о которых я даже не подозревала. Ему было тепло. И с ним в кой-то веки происходило то, о чём он мечтал. А вы что думали, он правда только посмотреть на девушку хотел? И кто я такая, чтобы вмешиваться в чужое тепло.

Разговор с Витой на набережной подтвердил всё, что я уже и без того решила: мне пора уходить, а ей будет самое место в Виипури. Жалко было бы бросать уютную обжитую башню совсем уж на произвол судьбы, тем более, участь памятников архитектуры здесь незавидна - сожгут ещё, чего доброго, как штамповочный цех завода «Электроинструмент», он же собор Доминиканского монастыря. А барышне будет там хорошо – она будет продавать бронзовые пряжки и меховых гоблинов, порождённых фантазией местных художников, в свободное время рисовать на бумаге и шёлке, выставлять свои же работы в своём же магазине, зарабатывать деньги на новый шёлк и краски, бродить по городу, подбирать призрачных и настоящих котят по всем подворотням, очень мало спать по ночам, но зато утром спать до полудня и всегда, всегда возвращаться в одно и то же место во сне, в один и тот же бесконечный август... Ну а если они с капитаном вдруг не поладят, там всегда есть куда разойтись, или если барышня вовсе однажды выйдет замуж, ей уж точно придётся облюбовать себе другой угол леса, а я, может быть, и задумаюсь о том, чтобы вернуться и задержаться подольше...

А теперь, наконец, когда судьба всех и всего, к чему мне непосчастливилось привязаться, как-то устроена, я могу подумать и о себе. Впрочем, нет, опять не только о себе, такая уж я бескорыстная.

Мой персональный «Летучий голландец» был прописан по улице, уместно названной улицей Штурма. Чего, кем – в Выборге это неважно, тут всё время кто-то что-то штурмовал. Собственно, это и не улица совсем, а набережная, ползущая вдоль Южной гавани напротив Замкового острова и всего центра, портом отгороженного от воды. С одной стороны на ней тянулись заборы каких-то умопомрачительно секретных предприятий, с другой – череда лодочных клубов. Не знаю, кому из них когда-то принадлежало это дряхлое корыто, но судя по разнородности слоёв обшарпанной краски, проступающих друг сквозь друга, и по граффити на его боках, эта принадлежность уже давно выражалась только инвентарным номером в какой-нибудь древней книге учёта. Если честно, то я, не моряк и не инженер, даже не представляла себе, каким образом некогда передвигалась эта огромная лодка – мне она досталась уже одной ржавой скорлупой. Но ходовым качествам настоящего корабля это не помеха: вот уже который год «Илмари», подгоняемый моими ручными ветрами, исправно возил нас в Сочельник в Систарьйоки и носился по льду Финского залива не хуже волшебных саней моей матери. Ах, с каким удовольствием я выводила чёрной краской на его облезлом боку имя своего мужа-на-день!

А теперь – может, и хватятся «Илмари» по весне держатели инвентарных книг, но будет уже поздно. Я обещала моим ста семи оставшимся финнам увлекательное путешествие. Проедем через их родные края, заглянем в Похъёлу, покормим лебедей в Туонеле (и заодно ещё водички наберём), а там – куда глаз упадёт или ветер поманит. И ни в коем случае не останавливаться надолго, этому я уже научилась.

Я выхожу в сквер под Часовой башней и издаю птичий крик. Они окружают меня серо-голубым дымом, они давно готовы на всё, лишь бы вырваться из этого сквера и этого города не только под Рождество. У них, в отличие от меня, нет никаких нежных чувств к Виипури, за который их так бессмысленно убили два раза. И мы идём к нашему кораблю.


Руна тридцать девятая
Невоград

Улетела, глупая птица. И девочку напугала, вон как она теперь идёт и оглядывается с опаской. А что меня бояться? Я людей не ем, да и не-людей, и не-совсем-людей тоже. Я вообще ничего и никого не ем. Только глазами...