Макумбу, парагвайская тюрьма

     Если бы я знал, какие испытания ожидают меня в Парагвае, я, конечно, выбрал бы себе паспорт любой другой латиноамериканской страны. Не очутись тогда вместе со мной Гидо и не помоги мне еще один добрый человек, вряд ли бы я вообще выбрался из этого кошмара. И покоились бы сейчас мои белые косточки на обширном кладбище, примыкающем к заднему двору парагвайской тюрьмы МакумбУ. Которую все прошедшие через нее бедолаги называют не иначе как "Инфьерно", что в переводе с испанского на русский означает "Ад".
     Мы вылетели в Парагвай с Гидо и еще пятью бойцами из его команды на борту дряхлого американского самолета "Дуглас", который скрипел всю дорогу, как несмазанная телега и не вызывал у меня, прямо скажем, никакого доверия. Летели долго, с двумя промежуточными посадками, сначала в Перу, потом в Боливии. Парагвай встретил нас пыльной бурей, из-за которой наш экипаж совершил предельно жесткую посадку на небольшом аэродроме, затерянном в необъятных степных просторах этой забытой богом страны. На ночь мы расположились в деревянном бараке, кое-как сколоченном неподалеку от взлетно-посадочной полосы. Но выспаться после трудного перелета нам было не суждено. Посреди ночи барак окружил отряд парагвайской армии, захвативший врасплох всю нашу команду вместе с крепко спавшим часовым.
      Не успел я продрать глаза, как задохнулся от удара прикладом в живот, который нанес мне ворвавшийся в комнату монгольской внешности парень в военной форме. Индеец громко кричал на неизвестном мне наречии, что-то настоятельно требуя. Потом уже я узнал, что в Парагвае чуть ли не все жители владеют индейским языком гуаранИ, который у них там настолько распространен, что даже носит статус официального наряду с испанским.
     Всю нашу команду пинками и ударами прикладов затолкали в накрытый брезентом кузов армейского грузовика. По дороге в тюрьму Гидо успел мне шепнуть, что нужно любой ценой ни в чем не признаваться, тогда рано или поздно дон Диего нас выкупит. Но нас никто и не думал допрашивать. Распихали по нескольким камерам и как будто вообще забыли о нашем существовании. Мне повезло, мы с Гидо оказались в одной камере, где, кроме нас, было не меньше двадцати человек. Места на полу для нас не нашлось. Скученность в камере была такая, что заключенным приходилось спать по очереди. Наша очередь подошла уже к утру, когда спать было уже невозможно из-за хождения по камере выспавшихся соседей.
     Гидо оказался в тюрьме далеко не в первый раз, хотя в парагвайской до этого ему сидеть не приходилось. Тем не менее негласные правила парагвайской тюремной жизни, похоже, мало чем отличались от тех, что царили в колумбийских тюрьмах, поэтому он сразу заставил себя уважать. Первым делом подсел к старосте камеры и долго говорил с ним вполголоса. Результатом разговора стало появление у нас двух спальных мест в дальнем углу камеры. Мы расположились на тонких тростниковых циновках, заменявших местному люду кровати или хотя бы матрасы, и впервые получили возможность обсудить сложившуюся ситуацию.
- Говорил я дону Диего, что слишком много порошка в этот раз везем. Во всем нужна мера.
- Думаешь, кто-то узнал, что прилетит большой груз?
- Конечно. Предполагаю, что кто-то из наших скурвился и сведения дошли до самого Родригеса, зятя местного диктатора Стресснера. Он у них тут всей наркотой заправляет и требует, чтобы ему его долю отстегивали. Не случайно нас армейский отряд брал, а не полиция. Явно его рук дело. Теперь он на всю партию порошка лапу наложил, а нам сидеть тут до японской пасхи, пока дон Диего не заплатит за наше освобождение.      
- Точно заплатит?
- Можешь не сомневаться, но на это скорее всего времени много уйдет.
     Народ в Макумбу сидел самый разношерстный. Тюрьма расположена неподалеку от того места, где сходятся границы Парагвая, Бразилии и Аргентины. Самый крупный город в тех местах называется СьюдАд-дель-Эсте, который считается крупнейшим во всей Южной Америке центром контрабанды. Помимо парагвайцев, бразильцев и аргентинцев, тюрьма была до отказа  забита колумбийцами, ливанцами, арабами и даже китайцами. Кроме уголовников, были там и политические, и откровенные сумасшедшие, и просто психи, ошалевшие от сорокоградусной жары и тюремной баланды. Люди, годами сидевшие за решеткой без суда и следствия, сбивались в банды по национальному и профессиональному признаку. Колумбийцы сидели, в основном, за наркотики, аргентинцы и бразильцы - за контрабанду. Многие из арабов вообще не говорили по-испански и на гуарани, так же как и китайцы, которые в большинстве своем принадлежали к триадам и общались исключительном между собой.
     Гидо с первого дня строго-настрого предупредил меня, чтобы я держался от китайцев как можно дальше. Вступить в конфликт с любым членом триады было равносильно самоубийству. Эти немногословные парни никогда ни с кем не здоровались и уж тем более никому не улыбались. Все как на подбор худые, жилистые,  глаза как у голодной кобры. Слава богу, в нашей камере не было ни одного китайца, они умели договариваться с тюремным начальством и жили обособленно. Такая ситуация устраивала и их самих, и тюремщиков, поначалу едва успевавших выносить по утрам трупы из камер, в которых оказывались члены триад.
     Если бы заключенных поутру не выпускали в большой тюремный двор, через несколько месяцев  Макумбу наверняка превратилась бы в один большой сумасшедший дом. С утра до вечера зеки свободно слонялись по территории, собираясь в группы и придумывая себе нехитрые развлечения. Правда, в жаркое время года уже к обеду солнце палило так, что никому не хотелось оставаться во дворе и народ был вынужден разбредаться по надоевшим до смерти камерам. И вот тут-то было достаточно малейшей искры, чтобы вспыхнула ссора и началась поножовщина. Ножи и заточки имел каждый второй заключенный. Человеческая жизнь в Макумбу не стоила ни гроша. На моей памяти только из нашей камеры унесли пять бездыханных тел. И всякий раз ссоры между зеками начинались из-за ничтожных мелочей.      
     Полгода, проведенные за решеткой, научили меня звериной осторожности. Но все же однажды я не уберегся. В тот день Гидо увели на переговоры с впервые появившимся в тюрьме адвокатом, которого прислал дон Диего. Для нас наконец-то забрезжила надежда на освобождение и я расслабился. За что моментально поплатился. Бразильский уголовник и наркоман по кличке Шико давно косился на нас с Гидо, считая, что мы занимаем в камере неоправданно привилегированное положение. Воспользовавшись долгим отсутствием баска, он решил свести со мной счеты. Когда он предельно наглым тоном попросил у меня сигарету, я не почувствовал в его взгляде никакой опасности. Как назло, табака у меня не было, друзья Гидо передавали его с воли крайне нерегулярно. Выслушав мой ответ, Шико внезапно выхватил из кармана заточку и резко ткнул ей меня в грудь. 
     Меня спасло только возвращение Гидо. С порога он понял, что случилось, подбежал ко мне и спросил:
- Кто это был, Шико?
    Теряя сознание от обильного кровотечения, я в последний момент успел кивнуть головой и отключился. Гидо потом рассказывал, как достал из заначки тайно переданные адвокатом деньги и сунул их срочно вызванному другими заключенными охраннику. Оценив размер взятки, тот дал команду отнести меня в тюремный лазарет.
     Буквально накануне в тюрьме сменился врач. До этого в лазарете заправлял вечно пьяный индеец, который наверняка получил свой врачебный диплом в обмен на несколько тощих коров.
     Нового врача я впервые увидел, когда пришел в себя. Соображал я плохо, поэтому на вопрос о том, как себя чувствую, сначала ответил, а уже потом почуял неладное. Дело в том, что вопрос врача прозвучал на русском языке. Хотя и с заметным акцентом, но все-таки на русском. Не удивительно, что и я машинально ответил ему на родном языке:
- Пока еще не понял, доктор.
- Если можете говорить, то это уже само по себе неплохо, милостивый государь.
     Последние слова снова повергли меня в шок. Откуда в парагвайской тюрьме врач, который говорит по-русски, используя дореволюционные обороты? Что это, бред или провал? Лоб горит, температура высокая. Видно, в беспамятстве наболтал лишнего. Какой же я Домингес, если говорю по-русски? 
- Позвольте представиться. Рокотов Иннокентий Михайлович, ваш соотечественник, хотя формально и уроженец Константинополя. С кем имею честь?
- Антон Петрович Знаменский. Эмигрант.
- Неужто и вы от коммунистов бежали?
- Совершенно верно, доктор, бежал, но не слишком успешно, как вы понимаете, если вам приходится меня лечить.
- И откуда сбежали, позвольте узнать, из самого Советского Союза?
- Нет, доктор, я на Кубе работал переводчиком. Попытался доплыть до Соединенных Штатов, а оказался в Парагвае.
- Ловко же вы завираете, батенька. Сия страна, как известно, морских границ не имеет.
- Долгая история, Иннокентий Михайлович. Позвольте мне ее вам в другой раз рассказать. Если жив буду.
- Жить будете, в этом можете не сомневаться. Крови из вашего молодого организма вытекло немало, но это дело поправимое. Покой, хорошее питание и все как рукой снимет. Поверьте мне, старику.
    Так судьба свела в парагвайских степях двоих русских. Иннокентий Михайлович был сыном царского офицера, прошедшего эмиграцию весьма затейливым маршрутом. Оставив Крым, он жил в Константинополе, Белграде, Париже, а затем по совету однополчанина пересек Атлантику и навсегда осел в Парагвае. Таких как Михаил Рокотов в этой стране оказалось много. Настолько много, что когда в 1932 году Парагвай ввязался в войну с Боливией, русские офицеры внесли весомый вклад в победу над армией соседней страны. С тех пор они были на особом счету у Альфредо Стресснера, который в ту пору воевал вместе с ними, а потом на многие десятилетия стал диктатором Парагвая.
   Иннокентий Михалович практически всю жизнь провел в Парагвае, но был русским человеком до мозга костей. Ведя с ним долгие разговоры в тюремном лазарете, я с болью понимал, каких людей потеряла наша страна в результате революции и Гражданской войны. Получив медицинское образование, он вполне мог бы лечить богатых людей где-нибудь в Асунсьоне, но вместо этого всю жизнь провел в  тюремных лазаретах, получая нищенское жалование. Деньги его не интересовали в принципе. В отличие от книг, которые он с одинаковой легкостью читал на русском, испанском и французском языках. Этот потомственный эрудит знал все, кроме того, как живут люди где-нибудь в Смоленске или Владивостоке. Часами он расспрашивал меня о жизни в Советском Союзе. Его интересовало абсолютно все, включая цены на спички и соль, возраст приема детей в пионерскую организацию или устройство колхозов. Коммунистов ненавидел лютой ненавистью и не уставал хвалить меня за отчаянное решение уплыть в Майами. Хохотал, как ребенок, когда я в лицах рассказал ему историю моего знакомства с колумбийским крестным отцом, ставшим косвенным виновником нашего знакомства. 
     Мое истинное происхождение доктор сохранил в полной тайне от своего персонала. Когда я стал вставать с кровати, он сразу же перевел меня к себе в кабинет, где мы могли говорить по-русски с глазу на глаз. Для всех остальных обитателей тюрьмы я по-прежнему был парагвайцем. Кстати, местный диалект испанского мне пришлось выучить, что называется, вопреки собственной воле. Как говорят испанцы, коли не хочешь супа, так ешь двойную порцию.   
     Бесконечный оптимизм старого врача заряжал меня надеждой. 
- Вы, Антон Петрович, все преодолеете. Если уж вы, батенька, вырвались из совдепии, то рано или поздно вырветесь и из Макумбу.
- Вашими устами, Иннокентий Михайлович, да мед пить.
- Да выкупят вас бандюганы колумбийские, никуда не денутся. Они хоть и убийцы бессердечные, но воровские законы свою чтут больше жизни. Уж поверьте мне, я чуть не сорок лет по тюремным лазаретам скитаюсь. Да и местные порядки хорошо мне знакомы. Продажна страна сия вдоль и поперек. Коррупция тут у нас такая, что царской России в свое время такое и не снилось. Хотя батюшка мой, царствие ему небесное, в русско-японскую воевал в сапогах с картонными подметками, представьте себе. Гнилой был царский строй, совершенно  гнилой. Иначе не сиживал бы я сейчас рядом с вами, дорогой мой, а был бы земским врачом и жил в батюшкином поместье под Орлом.
     Добрый доктор в старомодном пенсне знал что говорит. Деньги в Парагвае решали все. Дон Диего, надо отдать ему должное, не бросил в беде своих людей, а вместе с ними и меня. Из лазарета в камеру я уже не вернулся. Когда адвокаты сделали свое дело и нужные суммы уплыли на банковские счета нужных людей, Гидо со своими бойцами оказался на свободе. Восьмого марта восемьдесят второго года пришел и мой черед вздохнуть воздуха свободы. Войдя в мою палату, Иннокентий Михайлович сказал бодрым голосом:
- Хватит вам, лежебока, пластом-то лежать. Пора, Антон Петрович, на волю вольную. Вот паспортишко ваш парагвайский вам принес. Вы у нас не только Домингес, но еще и Вольф, оказывается. Поистине чудны дела твои, Господи. Ну одевайтесь, одевайтесь, тут вам приличную одежду дружки ваши передали. Не забыли они вас. Что я вам говорил?
     Охваченный неожиданной радостью, я вскочил с больничной койки и судорожно натянул на себя джинсы и рубашку. В сопровождении охранника с бандитской рожей старый доктор проводил меня до выхода из тюрьмы. Бормоча по-испански слова благодарности, я не удержался и крепко обнял своего спасителя. В ответ он еле слышно шепнул мне по-русски:
- Не забывайте старика, Антошенька. Вернетесь в наши палестины, не забудьте навестить. Познакомлю вас с супругой. Марья Семеновна будет очень рада. Ну, ступайте с Богом, у вас вся жизнь впереди.
     Возле запыленного джипа меня дожидался Гидо с румянцем во всю щеку и с гаванской сигарой в зубах. Распахнув заднюю дверь машины, он жестом пригласил меня в салон:
- Ваша карета подана, сеньор Домингес. Куда прикажете вас отвезти?
- Километров за тысячу отсюда, если есть такая возможность.
- Возможностей у нас почти столько же, сколько и желаний. Буэнос-Айрес для начала устроит?
- Куда угодно, Гидо, только подальше от "Инфьерно".
     Мой недавний сокамерник громко захохотал, сел на переднее сиденье и после недолгого молчанья задал мне неожиданный вопрос:
- Ну понял теперь, как парагвайцы говорят?
- Понять-то понял, но гуарани за такой короткий срок мне все равно было не выучить.
- Может быть, еще с полгодика в Парагвае поживешь?
- Побойся бога, старик, моя невеста в Майами уже, наверное, за другого замуж вышла.
- Дура будет, если выйдет. Такие, как ты, на дороге не валяются. Красивый, богатый и с хорошими связями. И с сегодняшнего дня свободный, как ветер. В Аргентине-то небось никогда не был?
- Конечно, не был.
- Шикарный город Буэнос-Айрес, Антонио. Тебе понравится.