Молодежные общежития

В базовом поселке геологов под названием «Депутатский» жизнь текла сте-пенно и строго по плану. Бухгалтерия накачивала мускулы, крутя ручки арифмо-метров. Кто не помнит такого аппарата, коротко расскажу.
Металлический саквояж, размером с приличную  автомобильную барсетку, весом килограмма в три, имел десять или пятнадцать штырьков, которые переме-щались ногтем указательного пальца и устанавливались против цифр на корпусе. Дальше надо было крутить ручку, и машина складывала, вычитала, даже умножала и с грохотом выдавала итог на нижней строчке, куда выпрыгивали цифры, наподо-бие выигрыша в одноруком бандите. Работа тяжелая, и считали на этом мини-компьютере исключительно бухгалтеры-мужчины, находящиеся в хорошей физи-ческой форме, благодаря занятиям с гантелями. Правда, обычно эти снаряды заме-нялись утюгами.
Не все бухгалтеры уважали этот механический вычислительный центр и пользовались счетами, которые могли выполнять даже больше операций по срав-нению с арифмометром. Бухгалтерию можно было найти в конторе по мелодично-му постукиванию костяшек в сопровождении металлических звуков и жужжания механических машинок.
Еще в конторе имелся планово-экономический отдел, состоящий из трех разновозрастных женщин. Старшая по возрасту была начальницей и звали ее Евдо-кия Ивановна, а в простонародии – Евдоха. Эти женщины не признавали никакой вычислительной техники и делали вычисления путем действий «в столбик» на бу-мажке.
Был еще начальник, заместитель по хозяйственной части, инженер по тех-нике безопасности и еще несколько бездельников, которые целыми днями курили в коридоре и травили анекдоты, изредка отвлекаясь на перекус в столовой в сопро-вождении стаканчика портвейна, который припасался буфетчицей, исключительно для ИТК, в знак глубокого уважения к интеллигентным людям.
Еще из капитальных строений были два общежития. Это были длинные од-ноэтажные бараки таежного типа (так они значились на балансе в бухгалтерии). Одно из них было на двадцать восемь комнат, другое – на восемьдесят. В разгар заезда людишек на полевые работы, общаги вмещали до трехсот человек. Каждое из зданий имело свое название. Более мелкое называлось «ИЛ-18», а  самое длин-ное – «ТУ-154».
А так, постоянно, в них проживало человек десять-пятнадцать.
Была одна семья, состоящая из пожилого молдаванина, прибывшего сюда «по этапу» и взявшего в жены женщину якутской национальности. Работал он за-ведующим котельной и командовал тремя Бичами-истопниками, проживающими здесь же в котельной на нарах. Они подменяли друг друга в случае невозможности исполнения своих трудовых обязанностей одним из них, в результате легкого алко-гольного опьянения. Этим они избавляли себя от выговоров заведующего, имевше-го хорошо поставленный удар в область глаза.  Радик, так звали молдаванина, в злобном состоянии ругался на родном языке. Истопники, чтобы немного польстить начальнику, выучили одну единственную фразу на молдавском языке, которая зву-чала примерно так: «Мозере улейкум ун кукуй дороше». Если произносить эту фразу грозным голосом, она напоминает ругательство, а если ласково – то благо-дарность или извинение. На самом деле она в переводе на русский язык означала: «Зеленый горошек в собственном соку», и была списана с банки с консервирован-ным горошком, произведенным в далеком и неизвестном Тирасполе.
Жена Радика – якутка – страдала хроническим заболеванием под названием беременность. Она постоянно ходила с округлым животом, рожала и оставляла де-тей на доращивание в яслях при роддоме. Это заведение было создано специально для кочевников-якутов и финансировалось правительством и какими-то фондами в поддержку малых народов из-за рубежа. Подращенных детишек передавали в ин-тернат, а мальчишек – с удовольствием забирали родичи в стойбища, и жили они там по законам предков. Якутка – жена Радика – была женщиной кроткой, но ино-гда, после совместного возлияния, становилась агрессивной и могла укусить и по-царапать мужа, за что была бита, и орала на всю общагу диким голосом, значи-тельно громче, чем это соответствовало характеру побоев.
В том же общежитии занимал отдельную комнату участковый милиционер в звании сержанта, но выманить его после рабочего дня из жилища могли только исключительные обстоятельства, обычно в виде смертоубийства или нечто похо-жего. На семейные распри не обращал внимания и вешал на двери своей комнаты объяву, что: «Часы приема  ежедневно в конторе с девяти до трех, кроме субботы и воскресенья». По делам серьезным отправлял задержанного «этапом» в райцентр, а сам мог привлекать нарушителей к общественно-полезному труду сроком до пят-надцати суток. А труд этот заключался в уборке конторы, побелке потолков, а ино-гда, и в копании могил для лиц, ушедших в мир иной по Воле Божьей или в прину-дительном порядке. А народ на Севере разный, жизнь людскую ценят скупо, по-этому местное кладбище не простаивает.
Так вот однажды, после долгих криков, доставших участкового, оформил документ и посадил Радика на пятнадцать суток. На следующий день якутка осоз-нала свою вину, пыталась выкупить мужа из-под ареста, но амнистия не состоялась по причине наличия обоев на складе и необходимости наклеить их в плановом от-деле.
Радику показали объем работ, дали двух подручных, срочно привлеченных на пятнадцать суток, и объяснили, что в случае невыполнения плана, срок будет увеличен еще на полмесяца.
Якутка по имени Омолой, которую все звали Оля, выпросила у участкового свидание и вымолила прощение у заключенного. Радик сообщил любимой жене, что не грохнет ее после освобождения, только если она будет клеить обои сама, а ему будет приносить каждый день коляску кровяной колбасы. Этот продукт по-ставлялся родственниками из стойбища и употреблялся молдаванином вместо хле-ба с первым и со вторым, а если оставалось – то и с компотом. Еще Оля должна к обеду приносить бутылку водки или самогонки.
Так, быстро пролетели четырнадцать дней заключения. Обои давно были поклеены и уже успели отвалиться из-за сквозняков в плохоотапливаемых поме-щениях. Осталось пережить последний день, а там – на свободу с чистой совестью. Участковый сообщил, что именно завтра приедет комиссия из райцентра и, если увидит пьяного суточника, то добавит ему еще срок, а сержанту – выговор или за-мечание.
Радик категорически заявил, что отказываться от положенной бутылки не собирается, а вот на глаза начальству постарается не попадать. Участковый спро-сил:
– Хочешь, чтобы тебя никто пьяным не видел?
– Ну!
– Тогда после выпивки хватани граммов сто подсолнечного масла. Водка покроется пленкой и не даст выхода запаху наружу.
Так и порешили. Оля вместе с бутылкой самогонки принесла пол-литра масла, которое на две трети и была для верности выпита. Впоследствии, Радик рас-сказывал в общежитии:
– Да, действительно, никто меня пьяным в тот день не видел. Вначале в жи-воте заурчало. Медленно дошел до дворового туалета и там испытал некоторое удовлетворение от очень жидкого стула. Вышел из заведения, но, сделав несколько шагов, понял, что надо срочно возвращаться. Так продолжалось до вечера, посему в пьяном виде я никому не попался.

А вот еще парочка рассказов из жизни Радика Юркина, рассказанные им самим, и с его слов мной записаны верно.
Сижу я однажды в своей комнате в общежитии, штопаю портянки. Жена отпросилась в тундру к родичам добыть оленинки, рыбки, да колбаски кровяной.
Вдруг, в дверь раздается робкий стук.
– Входите, не заперто! – смотрю, на пороге стоит Евдоха – начальник пла-нового отдела экспедиции. Женщина уже в годах, но не очень старая и в формах округлая, правда, это случается со всеми дамами, когда температура за бортом опускается за отметку в пятьдесят градусов. В этот период весь набор рейтуз, тру-сов с начесом и прочей дребедени натягивается на тело, отчего женщина становит-ся похожей на бабу (снежную).
– Чем могу услужить?
Евдоха всхлипнула и сказала:
– Муж отметил приезд из командировки, приревновал к кому-то, отлупил и выставил из дома. К утру очухается, будет ползать на коленях, прощение вымали-вать, а вот сегодня деваться некуда. Можно я у тебя переночую?
– С большой моей радостью и расположением, – говорю я, а сам прикиды-ваю умом, как бы ее оприходовать, – только есть у меня одно условие, которое должно быть исполнено неукоснительно. Кровать у меня одна, так что придется коротать ночь вместе, а для этого тебе нужно снять все свои одежды и быть го-ленькой, а я в печку подложу для дополнительного тепла.
Евдоха задумалась, потом вздохнула и начала процесс раздевания. Я, как мог, помогал расстегивать, стаскивать и укладывать на стул многочисленные оде-жды. Наконец, осталась самая малость, но с этим покончили уже в кровати под на-званием топчан. И тут началось невообразимое. Целую ночь я залезал на пышное тело, устало сползал и вновь возвращался, кончая еще и еще.
Утром проснулся. Один на топчане, подушки на полу, одеяло и простыни смяты. Душа в измученном теле еле давала о себе знать учащенным сердцебиени-ем. Спустил ноги с кровати, задумался, но встал. И вдруг, из моих собственных трусов на пол плюхнулся сгусток белого цвета граммов эдак на четыреста…
– Надо же такой херне присниться, а ведь не сильно пьян был.

Обычно, все остальные рассказы из жизни оканчивались красноречивым жестом, когда язык слегка высовывается между зубов, и издается дребезжащий звук типа «Т…п…р-р-р…», что на международном языке обозначает, что кто-то «обосрался». Этот звук сопровождается жестом из языка глухонемых и выглядит так: ноги полусогнуты, слегка расставлены, руки опущены и разведены в стороны вниз, ладонями вперед.  Вот в этот момент и произносится «Т…п…р-р-р…».
Так, иду я в маршруте с геологом Зимкиным. Очень опытный и знающий ученый был этот Зимкин, но оказался на крайнем севере за недоверие к Власти и к самому товарищу С….
Отсидел срок, и оставлен был на поселении в далеком поселке. Вскоре сю-да, правда, уже по доброй воле, сослали других геологов, организовали экспеди-цию, построили поселок, и пошли открывать новые месторождения. Зимкин брал в маршруты меня, но огнестрельное оружие не доверял, по причине моего необуз-данного молдавского темперамента.
Ружье носил сам, но ни в кого не стрелял, а обходился рыбкой и чайком из брусничного листа. Патроны были заряжены мелкой дробью и годились только на мелкую птичку. В одном из маршрутов из-за скалы вышел не очень большой мед-ведь. Мы с Зимкиным прижались друг к другу и стали ждать. Мишка немного по-думал, почесал где-то за ухом, потом с неохотой встал на задние лапы и сделал первый шаг в нашу сторону.
– Стреляй! Стреляй, Зимкин, стреляй!
– Ни за что! Нет, нет, не буду!
– Стреляй!
– Ни за что!
Тогда я срываю ружье с плеча геолога и дуплетом стреляю вверх.
Медведь опускается на четыре кости и исчезает за поворотом. А Зимкин … «Т…п…р-р-р…»… обосрался и пошел медленно к речке застирывать свой позор.

Еще одно повествование из прошлой жизни. Возвращаюсь я с оказией с по-ля. Сезон окончился, и очень к тому времени я соскучился по своей любимой жене. Часто, ночами, я рисовал себе картины встречи после долгой разлуки. Вот и сейчас, подойдя к дому, торопиться не стал, закурил, присел на лавочку неподалеку от из-бушки и смотрел на мерцающий свет в окошке. Одинокая тень проглядывалась че-рез занавеску, но… вдруг мелькнула вторая. Наверное, показалось! Вот она разде-вается, мысленно проигрываю ситуацию, разбирает кровать, ложится… вот теперь пора! Подхожу к двери, стучу условным стуком. Тишина. Повторяю уже пяткой кованого сапога. Опять тишина. Неужели так быстро уснула. Стучу обухом топора.
– Кто там?
– Это я!
– Кто, ты?
– Я – твой муж!
– Ходют тут всякие, мой муж в тайге и вернется только на той неделе. Ко-бели проклятые!
Стучу обухом посильнее.
– Открывай! Хуже будет!
Прикладываю ухо к двери и слышу, как со скрипом отворяется окошко на задний двор. Ага! Значит, сейчас соперник сиганет в окошко, и жена моя будет при мне. Ору со всей дури:
– Отворяй, или ломаю дверь!
Слышу робкие шаги, и звучно открывается внутри щеколда. Врываюсь в горницу с топором в руке. Жена шустро прыгает под одеяло и натягивает его до самого носа.
– Убью, сука!
Она в ужасе закрывает глаза, а я беру веник и бью поперек жопы, которая проглядывается сквозь одеяло. Раздается звук тот же «Т…п…р-р-р…». Обосра-лась! Немного переборщил. Теперь необходимо перестелить постель, пожурить жену и помириться. Скорее всего, с тем хахалем ничего такого и не было вовсе.

А в общежитии каждому было что рассказать. После очередной пьянки, по поводу возвращения из скитаний отряда буровиков, проснулись утром с головной болью, очевидно от излишнего потребления никотина, так как курили помногу, по-сле каждой рюмки. Особо мучился «Долдон» и не столько от головной боли, сколько от болезни зуба в ротовой полости. Специалисты сразу огласили диагноз:
– Зуб мудрости, с ним шутки плохи, можно на всю жизнь остаться дурач-ком, тем более что щека опухла, рот не открывается даже для опохмела, глаз затек и слезится.
Отправили терпилу к зубному доктору. Тот уложил больного в кресло, на-дел резиновые перчатки и с силой начал разжимать крепкие челюсти. Потом засу-нул указательный палец в перчатке за щеку и ловким движением извлек оттуда пельмень. Это была последняя закуска со вчерашнего застолья, но прожевать и пе-реварить пельмень не удалось. Так и остался он лежать за щекой, дав опухоль и отек. Стакан самогонки снял остатки боли и открыл новые горизонты перед Дол-доном.

Летом оба общежития пустовали. Лишь редкие постояльцы, да иногда, к всеобщей радости, прилетали с приисков работяги и старатели – кто по болезни, а в большинстве – для разгона тоски.
Конторских угощали Шампанским и компотами из банок, благо навигация открылась, и склады пополнялись запасами на долгую зиму. Общежитских поили спиртом, да и о себе любимом не забывали. Особенно радовались приезду Лехи Тароева. Он заранее заказывал рулон ситца в сельмаге, а постояльцы разворачива-ли ткань, вроде ковровой дорожки. Выйдя из кабины самосвала, господин Тароев приветствовал публику поднятой рукой, ступал на ковер из ситца как космонавт и шел к общежитию. Следом несколько Бичей несли мешки с рыбой и вяленой лося-тиной. Ящик спирта придавал приему особую торжественность. Несколько дней пили, потом появлялся заместитель по хозчасти и сообщал, что увольнительная за-кончилась, и начальство требует отправить контрольного промывальщика – Леху Тароева – ближайшим рейсом вертолета.
Борт уже ждал пассажира в аэропорту, а самосвал – около общежития типа «Ту-154». Нетрезвые собутыльники, спотыкаясь и падая, разворачивали ситцевую ковровую дорожку, по которой под руки вели героя к лимузину марки «Самосвал». Там водитель и заместитель по хозчасти принимали желанного гостя, брали за руки и за ноги, раскачивали над землей, и на счет три забрасывали тело в кузов. Так за-канчивался краткосрочный отпуск, и начинались таежные будни.

Зимой народу в бараках становилось больше. Котельная работала на пол-ную мощность, и в помещениях становилось жарко. Тогда постояльцы открывали форточки, однако закрыть их уже не представлялось возможным, по причине на-мерзания льда.
В один из зимних вечеров долгой полярной ночи в одной из комнат собра-лось человек двадцать спортсменов. Соревнования шли в очко. Разгорелись нешу-точные баталии, на кону копились кучи денег, заработанных в летные месяцы. От волнения все курили «Беломор», а когда тот кончился – перешли на махорку. Дым быстро заполнил комнату, глаза начали слезиться. Сквозь туман еле проглядыва-лись силуэты игроков и болельщиков, а вот карт уже разглядеть не удавалось.
Решили открыть форточку. Клубы дыма, смешавшись с холодным возду-хом, повалили на улицу. Кто-то позвонил пожарникам. Машина прилетела момен-тально, и, пока не замерзла вода в шлангах, направили мощную струю в форточку. Из общежития доносились крики и стоны. Струя быстро убывала, превращаясь в ледяную кашу, а вскоре и вообще прекратила свое течение. Дым из форточки пре-кратился. Но, долго еще в след уезжающей пожарной машине слышались возгласы и пожелания, которые невозможно передать в письменном виде. Вот пока и все, что пришло на ум о молодежных общежитиях.