Флобер. Глава 34

                Глава XXXIV 



                1857



      Легче сделаться миллионером и жить в венецианских дворцах, полных шедевров, чем написать одну хорошую страницу и остаться довольным собой. Два месяца тому назад я начал роман из древних времён и только что окончил первую главу. И вот ничего хорошего в ней не нахожу и по этому поводу денно и нощно впадаю в отчаяние, не приходя ни к какому решению относительно дальнейшего. Чем больше опыта я приобретаю в своём искусстве, тем большей пыткой оно для меня становится, ведь воображение остаётся прежним, а требования вкуса растут. Ещё месяца два я буду оставаться в деревне в полном одиночестве, в обществе одних только облетающих осенних листьев и реки, безостановочно катящей свои воды. Эта полная тишина пойдёт мне на пользу, - будем надеяться! Но если бы вы знали, какая меня иногда охватывает усталость! Я пытаюсь заглушить неизбывный сплин могучим голосом Искусства, но когда голос этой сирены ослабевает, меня одолевают невыразимая тоска, чувство подавленности и раздражения. Впрочем, на свете столько живёт людей, чьи радости так низменны, а идеалы так ограниченны, что нам следует благословлять своё несчастье, если оно делает нас достойнее, хотя бы в собственных глазах.

                ***

   Громкая слава Беранже, на мой взгляд, одно из самых вопиющих доказательств глупости нашей публики. Ни Шекспир, ни Гёте, ни Байрон не вызывали у неё таких восторгов. Не люблю я этого гривуазного и воинственного шансонье. Эта звезда буржуазии в глазах потомства потускнеет, в этом я уверен. Повсюду я нахожу у него посредственный вкус и нечто вульгарное, что, вероятно, более всего импонирует публике и служит объяснением столь чудовищной популярности. Народ видит в нём своё отражение, начиная с души и кончая грубыми башмаками. Он доставил Франции ровно столько поэзии, сколько она способна вынести, и не более. Более высокая лирика Франции недоступна. 

                ***

      Сердце человеческое подобно некрополю. Зачем ходить на кладбище? Достаточно дать волю воспоминаниям! И моя юность была прекрасна. Я знал восторги, которых более не испытываю. У меня были друзья и подруги, все они умерли или переменились. Сердце моё было открыто как мир, и я вдыхал полной грудью все ветры небес. Но постепенно я очерствел, поизносился, увял. Я никого не виню в этом, кроме себя. Слишком высока была моя цель. Своими руками – двумя сильными и гордыми руками – я подавил в себе всё, что отвлекало меня от неё, что мешало подняться на обструганный столб и на вершине его, словно на алтаре, возжечь никому не ведомый небесный огонь. Вот почему в тридцать шесть лет я чувствую себя таким опустошённым, а иной раз – таким усталым.

                ***

     До чего трудно писать сочно и в то же время живо! И, однако, это необходимо. На каждой странице должно быть вдоволь еды и питья, действия и красок. В первой главе я сначала забавляюсь роскошной отделкой костюма моей бабёнки, а затем ввожу героиню в толпу солдат.
 
                ***

    Французский читатель, имеющий уже своё сложившееся представление об античности, рассердится на меня за то, что я преподнесу ему нечто, этому представлению не соответствующее. Ибо моё варево не будет ни греческим, ни латинским, ни иудейским. Каким же оно будет? Не знаю. Но, клянусь всеми оргиями храма Танит, эта вещь будет  иметь «резкие и причудливые очертания», как говорит отец наш Монтень.