Дом на Полковой. Глава 1

1906 г., февраль, г. Сибирск.

Я устал воевать и, приближаясь к родному дому, испытывал волнение и радость от предстоящей встречи с родными и надежду на то, что найду там уют, тишину и покой…

В поезде, медленно ползущем из Владивостока в Сибирск, как мне казалось целую вечность, я надеялся отдохнуть, отвлечься и побеседовать с попутчиками на мирные темы. Но не тут-то было! Попутчики открыто ругали правителей России, предрекали гибель империи, строили фантастические планы по её спасению. Нескончаемые споры, слухи, страхи, пророчества и надежды не стихали даже по ночам. Отдохнуть и выспаться мне так и не удалось.

И вот, наконец, я в Сибирске. Казачья слобода, Полковая улица, родительский дом.

Я замер на пороге и огляделся. Все как обычно. В сенях стоял стойкий дух сухих трав, а в кухне и в комнатах привычно пахло свежевымытыми полами, свежеиспеченным хлебом и распаренной калиной.

На просторной кухне у плиты хозяйничает невысокая стройная девушка. Это моя сестра Ксения. На ней темная юбка, ситцевая блузка в цветочек, бантом завязанный фартук. Каштановая коса спускается по спине почти до пояса.
 
Осторожно прикрывая тяжелую входную дверь, я негромко окликнул:

- Ксюша!

Девушка стремительно обернулась, в глазах её вспыхнули огоньки радости. Она тихонько вскрикнула:

- Ой, божечки! Наконец-то! – и медленно опустилась на лавку, возле которой стояла.

- Жаркий прием! – с шутливым укором произнес я, с восхищением и нежной улыбкой рассматривая повзрослевшую и похорошевшую сестру. – Обними-ка и поцелуй брата, красавица.

Ксения бросилась ко мне на шею с объятиями и поцелуями, затем запричитала, немного смущаясь:

- Уж, мы ждем, ждем. Матушка глаза проглядела, из дома выйти боялась. Не укараулила! С утра на Бутырский базар отправилась. Там цены ниже и народ почище, чем на Казачьем. Тут ведь у нас прямо Вавилон какой-то. Кого только не приносит! И всяк норовит содрать с покупателей побольше.

- Скоро мама вернется? - нетерпеливо поинтересовался я.

- Не знаю. Путь неблизкий, - откликнулась Ксения и захлопотала: - Ну, что мы стоим! Проходи, Петруша, располагайся. Я мигом на стол соберу. Перекусишь с дороги. Обед не скоро. Гриша явится после четырех. Андрей в кадетском корпусе до воскресенья. У них там порядки строгие. Да, что я рассказываю! Ты и сам знаешь…

Поставив в угол чемодан и вещевой мешок, я скинул полушубок, расстегнул ворот кителя и вздохнул всей грудью.

- Хорошо – то как, сестренка! Даже не верится, как хорошо!

Ксения налила в рукомойник теплой воды, принесла полотенце, отцовскую рубаху. Я надел эту чистую, пахнущую полынью рубаху, и словно принял от отца эстафету. В этот миг я совершенно отчетливо осознал, что его нет, и, увы, никогда не будет рядом с нами.

Мой отец, командир Первого Сибирского Запасного казачьего полка, полковник Василий Иванович Логинов скончался два года назад. Матушкино письмо с известием о его кончине пришло с большим опозданием и застало меня, поручика Петра Васильевича Логинова, под Владивостоком, под пулями и снарядами, рвущихся к городу японцев. Выбраться оттуда не представлялось возможности. Об отпуске и речи не шло. Война…

Стало грустно, но за тонкой перегородкой, отделяющей умывальню от кухни, оживленно щебетала Ксения. Она с живым интересом расспрашивала о том, как я доехал и не слишком ли утомился, о том, какая погода стоит в Приморье и какие цены в тамошних магазинах и лавках.

- Надолго приехал, Петя? Хорошо бы, подольше погостил. Матушка истосковалась.

- Как она, здорова? – отмывая дорожную грязь и шумно отфыркиваясь, интересовался я.

- Слава богу, здорова.

- Как поживают братья? Как у тебя дела?

- Живем потихоньку, не хуже других, - весело отвечала девушка.

Она поспешно, перескакивая с одного на другое, пересказывала семейные новости.

Сначала Ксюша поведала мне о нашем младшем брате. Оказывается, осенью нескольких кадет выпускного класса, в том числе и Андрея, обнаружили в каком-то сомнительном месте. Нарушителей дисциплины задержала полиция. Разразился скандал, который начальнику кадетского корпуса барону Борису Александровичу фон Штабелю, всеми уважаемому человеку, волшебным образом удалось погасить.

Выслушав сестру, я подумал о том, что шестнадцатилетних шалопаев не удержишь за стенами казармы и не убережешь от бурной жизни с её соблазнами. Да и надо ли это делать? Запретный плод, как известно, сладок, далеко ли до греха. Всё равно запретами и ограничениями ничего не добьешься. В наше время почти каждый молодой человек — бунтарь. И, если уж у послушного, уступчивого Андрея возникли проблемы с полицией, то, что ожидать от правдолюбца и задиры Григория?

Мой средний брат Гриша до недавнего времени учился в Уральском Инженерном институте, но не окончил курса. В начале осени он неожиданно вернулся в Сибирск и устроился на работу в железнодорожные мастерские простым рабочим, слесарем - ремонтником. То, что брат прервал учебу и вернулся домой, легко объяснялось материальными трудностями, возникшими в нашей семье после смерти отца. Но меня беспокоил вопрос: почему он не подыскал более престижную работу? В городе нет высших учебных заведений. Специалисты даже с неоконченным высшим образованием на вес золота. Техники, механики, мастера в дефиците. Особенно сейчас, после войны, выбившей немалую часть работоспособного мужского населения. Видимо, у брата имелись на то свои резоны, о которых он не посчитал нужным известить мать и сестру. Может быть, со мной он будет более откровенен? Раньше мы дружили...

Когда я вышел из-за перегородки и сел за стол, Ксения налила мне чай, поставила миску с пирогами.

- Кушай, на здоровье.

- Спасибо! – поблагодарил я и, отвлекаясь от размышлений о Грише, спросил: - Что о себе молчишь, сестренка?

- Скажу, - улыбнулась Ксения. – Весной окончила гимназию, теперь матушке по хозяйству помогаю. Сами управляемся. Постоянной прислуги у нас теперь нет. Только перед праздниками поденщиц нанимаем. Хочу вот на курсы телефонисток поступить. Владимир Сергеевич Лещинский, дай бог ему здоровья, хлопочет.

- Лещинский? – удивленно и настороженно осведомился я. - Откуда он взялся?

- Адъютантом начальника штаба округа служит с начала войны, – немного растерявшись, объяснила Ксения. – Ты разве не знал, Петруша?

- Не знал, - хмуро ответил я.

Дело в том, что c упомянутым Владимиром Лещинским мы вместе учились в кадетском корпусе, а после служили в одном гарнизоне. Друзьями не были. Мало того, после некоторых событий я не без основания стал числить его своим недругом.

После выпуска из артиллерийского училища (мы и там вместе учились) нас направили  в Приморье, в богом забытое местечко, расположенное на берегу Тихого океана. Одно время мы даже квартировали вдвоем, ибо гарнизонная скука вынуждала не пренебрегать любой компанией, а Лещинский по праву земляка крутился рядом. К тому же, тогда я относился к нему положительно, так как за Лещинским с кадетских времен утвердилась слава «доброго малого».

Общность интересов сблизила меня с поручиком Николаем Ждановым - умным, подающим большие надежды офицером. Вечера и ночи напролет мы с ним проводили в философских дискуссиях. Это нам помогало хоть в какой-то мере подняться над затхлой обыденностью и чувствовать себя просвещенными людьми.

Лещинский в наших спорах участия не принимал. Отправляясь на свидание к очередной красотке или на дружескую попойку в офицерский клуб, он откровенно над нами посмеивался.

Вскоре поручику Жданову предложили весьма заманчивое повышение – место при штабе Приморского военного округа. Но из-за ложного анонимного доноса, в коем Николая обвинили в краже денег из дивизионной кассы, перевод не состоялся. Командир дивизиона не счел нужным скрывать от нас, что в написании пасквиля подозревают нашего приятеля Лещинского. Командир также признался, что предпочел избавиться от предполагаемого доносчика, добившись его немедленного перевода в округ. Увы, на то самое место, что предлагали Николаю.

Получив новую должность, Лещинский отбыл во Владивосток.
 
Больше я о нем не слышал, продолжая добросовестно служить там, куда забросили меня судьба и воинский долг. Войну провел на передовой, был ранен, излечился и вернулся в строй. Теперь вот прибыл в отпуск в родной город Сибирск, к семье.

Я подошел к окну, полюбовался на розовую герань, занимающую почти весь подоконник, посмотрел на тихую заснеженную Полковую улицу. У дома напротив ребятишки играли в снежки. От колодца с полными ведрами воды на коромысле прошла соседка. Проехал на санях мужик. Долгое отсутствие матери слегка беспокоило меня, хотелось поскорее увидеться с ней.

- Матушка всегда так подолгу ходит на базар? – спросил я нетерпеливо.

- Зашла к кому-нибудь по дороге, - неуверенно предположила Ксения, и, ласково глядя на меня, сочувственно произнесла: - Да ты совсем спишь, Петя! Ступай наверх. Там давно всё приготовлено. Наши придут, я тебя разбужу.

Минуя просторную светлую горницу, устеленную полосатыми домоткаными дорожками, я по винтовой лестнице поднялся в мезонин. Это только так громко называется «мезонин». На  самом деле часть чердака переустроена в жилое помещение. Печь, три кровати, стол, шкаф, сундук, полка для книг – вот и вся обстановка. На стене вместо ковра висит огромная географическая карта. В простенке у окна - семейная фотография в деревянной рамке. Снимок сделан три года назад в прошлый мой приезд в фото студии Штейнбаха на Московской улице. На ней запечатлено всё наше семейство Логиновых: полковник Василий Иванович, его супруга Софья Ефимовна, и мы их дети -  Петр, Григорий, Андрей и Ксения…

Не раздеваясь, я лег на свою кровать и мгновенно уснул.

***

Меня разбудил Григорий. Мы радостно поздоровались, обнялись и спустились вниз, обедать.
Обед проходил оживленно, в сумбурном обмене новостями. Матушка подробно сообщала мне об умерших и здравствующих родственниках из станицы Георгиевской.

Вежливо выслушивая перечисление имен многочисленных братьев и сестер, тетушек, дядюшек, сватов и кумовьев, передающих мне поклоны, я ловил себя на мысли о том, что с трудом понимаю, о ком идет речь. Мы редко посещали родную станицу моих родителей. А вот родственники обязательно навещали нас всякий раз, когда прибывали в Сибирск на учения, смотры, сборы, оказывались в городе по личной надобности или по торговым делам. В такие дни в нашем доме звучал самобытный казачий говор, пахло степью, конной утварью, парным молоком. Но кто из гостей кем мне доводится, я не запоминал.

Желая порадовать родных, я рассказал о том, как в госпиталь нагрянул главнокомандующий Куропаткин. Он ходил по палатам, расспрашивал раненых о самочувствии, а попутно, особо отличившимся в боях, вручал ордена и медали. В числе награжденных оказался и я.

- Стоило за эти цацки кровь проливать? - неожиданно заявил доселе молчавший Григорий. Он с искренним любопытством, маскируемым ленивым равнодушием, рассматривал одну из наград - памятную медаль за участие в русско-японской войне.

- Мы не за награды воевали, - спокойно ответил я.

- За Веру, Царя и Отечество? Не так ли, Петруша? - усмехнулся Григорий.

- Совершенно верно, - игнорируя его ироничный тон, с достоинством подтвердил я. - Если ты запамятовал, напомню, моя профессия заключается в том, чтобы не жалея собственной жизни оберегать Родину от врагов. Таков мой долг.

- Твоя профессия и твой долг, - подчеркнув слова «твоя» и «твой», сказал Григорий, - а тысячи солдат попали на войну по призыву. Их насильно загнали в эшелоны и как скот повезли под пули на убой.

- Разумеется, когда идет война, то привлекаются все резервы, - резонно заметил я.

- Войну оправдывает единственная цель – защита Отечества от иноземных захватчиков, - убежденно продолжал Гриша. - Наших земель японцы не занимали. Солдат заставили отстаивать имперские амбиции царя и министров. Правительству просто-напросто захотелось сохранить колонию в Маньчжурии и укрепить влияние России на мировой арене, - увлеченно, с жаром доказывал Гриша, но я не поддержал его.

- Англичане говорят: - “Wrong or right, my country!” («право или нет, но это моё отечество!»), - сказал я. - Не хорошо осуждать действия дарованных Богом правителей. Это всё равно, что родителей ругать. Не порядочно, брат, дурно…

Гриша не возразил, но взглянул на меня свысока. Ещё бы! Он - миротворец, пацифист! А пацифисты нынче в моде. Особенно в тылу.
 
Ксюша, почувствовав напряжение, возникшее между мной и Григорием, быстренько увела разговор за столом подальше от политики.

Моя сестра – замечательная девушка. Особых талантов и способностей она не имела. Красотой не блистала. Простая, славная, добрая и трудолюбивая. Матушка на неё не нахвалится. Ксюша составит счастье любому мужчине. В приданное единственной дочке отец отложил небольшой капиталец. Я бы рад добавить, только на моё жалование не разгуляешься.

После обеда я вручил родным подарки. Матушке я привез гребешок и брошь. Ксюша получила отрез японского шелка. Григорию достался серебряный портсигар с монограммой «ГЛ»  на крышке.

Матушка и сестра с восторгом рассматривали подарки, а брат повертел портсигар в руках, вежливо поблагодарил и всё.

А ближе к вечеру мы с Гришей надумали отправиться в бани Солодовникова. Я несказанно обрадовался представившейся возможности очистить тело и душу от многодневной дорожной грязи. К тому же, я соскучился по родным местам и был не прочь прогуляться по родному городу.

Сибирск обыкновенный, ничем не примечательный провинциальный губернский город. Он расположен на границе с бескрайними киргизскими степями и суровой, столь же бескрайней сибирской тайгой. Песчаные бури и студеные ветра, унылые степи вокруг, лишь изредка украшенные березовыми лесками. Холодные зимы, одуряющие жаркие лета, пыль и грязь. Казаки, основатели Сибирской крепости, руководствовались в первую очередь военной надобностью, близостью к кочевникам и удобным топографическим расположением. Они заложили крепость на высоком берегу на месте слияния двух сибирских рек. Позже крепость разрослась, превратилась в столицу Степного края, административный центр, не утратив своего военного предназначения. Это явствует из названий улиц: Лагерная, Казачья, Полковая, Артиллерийская, Съездовская, Атаманская. До сих пор военные да чиновники составляют основную часть населения.

Достопримечательности города: старинные крепостные постройки, Успенский кафедральный собор, Кадетский корпус и Никольская церковь, где хранится знамя Ермака, покорителя Сибири – гордость горожан.

В городе текла неспешная провинциальная жизнь. Цивилизация и европеизация вторгались в Сибирск вместе с непоседливыми купцами, сосланными бунтарями и преступниками, опальными столичными офицерами и чиновниками. Строительство железной дороги изменило и оживило  уклад тихого города.

Путь до Солодовниковых бань неблизкий. Сначала мы брели по унылой Артиллерийской улице мимо полковых казарм и интендантских складов, потом  повернули на светлую и оживленную Аптечную улицу. Погода стояла великолепная. Февральские бури и ветры на время утихли. Небольшой морозец, похрустывающий под ногами искрящийся снежок.

Разглядывая преобразившиеся улицы родного города, витрины новых лавочек и магазинов, вывески банков и контор, я не удержался и воскликнул:

- Сколько всего понастроили! Глазам не верится.

- Наш милый городишко из казармы целенаправленно превращается в пакгауз. Склады, конторы, торговые ряды, погреба и кабаки на каждом шагу. И заметь, на нашем пути не встретилось ни одной школы, больницы, столовой или библиотеки, - живо откликнулся Григорий. - По последним сведениям в городе сто питейных заведений и всего десять школ. Хорошо, что театр, наконец, достроили и открыли.

Городской театр долгие годы считался больным местом губернского города Сибирска. Труппа прекрасная, зрителей хоть отбавляй, а приличного здания у театра нет. Наскоро возводимые деревянные строения горели с завидным постоянством. Злые языки обвиняли в поджогах владельца цирка Пискарева. Тот, прельщая зрителей пошлыми водевильчиками, силачами, борцами, фокусниками и кордебалетом, процветал на ниве культуры в отсутствии серьезного конкурента. Но, не пойман, не вор… Поджигателей не находили.

В самом начале двадцатого века на базарной площади состоялась торжественная церемония закладки нового кирпичного театра. Строительство продолжалось несколько лет. Здание театра украсило центр города и сразу же превратилось в шедевр архитектуры и ещё один объект гордости сибирцев. Осенью 1905 года в Городском театре открылся первый театральный сезон. На премьере давали пьесу Гоголя «Ревизор». Об этом писали в газетах.

- Гриша, ты уже посещал городской театр? – спросил я.

- Посетил, - коротко ответил Григорий и добавил: - В октябре там состоялся общегородской митинг. Манифест Царя обсуждали. С разрешения властей, – счел нужным уточнить он и тут же живо осведомился: - Как в армии восприняли Манифест от 17 октября? Что говорят о правах и свободах? Как относятся к предстоящим выборам в Государственную Думу?

Обычно я сознательно избегаю участия в политических дебатах. Крамольные речи агитаторов разных мастей, нахлынувших в армию, оставляют меня равнодушным. Я считаю их рассуждения пустыми, а выдвигаемые в спорах идеи преобразования России бредовыми. Ясно даже ребенку, что восстание 1905 года, волной прокатившееся по всей стране и взбудоражившее общество, не принесло позитивного результата. Напротив, хаос и беспорядки вынудили царя и правительство применить жестокие методы подавления мятежа и утяжелить и без того нелегкую жизнь народа. Одно радует, правительство, напуганное бунтом, прекратило войну с Японией.

Поэтому я ушел от ответа на вопросы Григория, заговорив о матушке и о том, как она постарела и изменилась после смерти отца. Отец имел сильный характер. Мать, да и все мы уважали его и во всем полагались на его волю. Теперь маме приходилось в одиночку справляться со всеми делами. Гриша со мной согласился и заявил, что война сделала самостоятельными многих женщин, оставшихся без кормильцев. У них в депо трудится немало работниц, пришедших на производство, а вернувшиеся с войны мужчины вынуждены скитаться в поисках работы.

- Это безработица принудила тебя пойти в ремонтники? - спросил я брата.

- Так было надо, - коротко ответил Григорий, не успевая объяснить мне, кто потребовал от него данной жертвы, потому что мы уже прибыли к месту назначения...

В переулке за Мещанской управой на высоком берегу реки располагались бани купца Солодовникова, лучшие бани в городе. Они славились чистотой, расторопностью пространщиков и наличием в буфете всегда холодного свежего пива. А еще в буфете за кружечкой-другой пивка можно разузнать городские новости и выслушать великое множество необычайных житейских историй.

На этот раз в бане, да и в буфете по-будничному малолюдно. Скучающие буфетчик и кассир лениво переругивались между собой. Два лавочника средних лет, расположившиеся за соседним столиком, ругали студентов, рабочих и евреев. На лавке у окна дремал перепарившийся и перепивший пива чиновник весьма потертого вида. Мальчишка-прислужник собирал скатерти со свободных столов, давая понять, что посетителям не следует рассиживаться и дожидаться официального закрытия буфета.

Господи, думал я, как давно мне не было так покойно и легко. Сижу рядом с братом, наслаждаюсь тишиной, чувствую себя удивительно чистым и легким, словно в раю. Не надо ничего говорить, даже думать не надо. Жаль, что состояние невесомого блаженства вскоре прошло и пришлось возвращаться к обыденной жизни.

Гриша ещё в бане заметил на моем теле следы осколочного ранения. Там он промолчал. А когда дома, укладываясь спать, я разделся, брат посмотрел на меня внимательно,  сочувственно покачал головой и многозначительно изрек:

- Наше Отечество не стоит тех жертв, которые требует от своих подданных.

Я не спешил отвечать. Медленно, не торопясь, повесил на спинку стула китель, аккуратно сложил брюки. Затем взглянул на карту Российской Империи, висевшую на стене с незапамятных времен, окинул взглядом бумажное пространство от края до края и сказал убежденно:

- Извини, Гриша, но другого Отечества у нас нет, и не будет.

- Почему не будет? – испытующе заглядывая мне в глаза, заявил Григорий. - Нам по силам изменить государственное устройство в стране и улучшить жизнь народа.

- Школами и больницами? - поинтересовался я с сомнением в голосе.

- И ими тоже. Сытый и образованный человек не станет безропотно сносить унижения и эксплуатацию собственного труда. Он разорвет рабские цепи, сбросит тиранов и построит царство добра и справедливости, - вдохновенно мечтал Григорий.

- Город Солнца? Свобода, равенство, братство? Утопия! - усомнился я.

- Почему? – вновь спросил Гриша.

- Наивный человек! Люди есть люди. Господь бог создал человека грешным, непредсказуемым и противоречивым.

- Бога нет, - горячо возразил Григорий, - а бытие определяет сознание.

Я недоуменно пожал плечами.

- Разумеется, с помощью материального благополучия и образования можно улучшить быт народа, сгладить социальное неравенство, а вот изменить суть человеческого естества, никому не под силу. Всегда существовали и будут существовать умные и дураки, герои и трусы, честные и подлецы. А значит, будет вечное противостояние добра и зла. Ты не согласен?

Высказавшись, я прилег на кровать, закурил. Григорий тоже закурил и, открыв форточку, подсел ко мне поближе. Он доверительно заговорил о том, в какой нищете и бесправии живут рабочие, о том, что наше общество насквозь прогнило, и мы безнадежно отстаем в своем развитии от цивилизованной Европы, особенно, в политике и экономике. Он говорил о том, что реформы не спасут Россию, что она обречена как больной проказой.

- Единственный выход, – терпеливо убеждал он меня, - разрушить всё до основания и на руинах построить новое здоровое государство.

Я с сомнением покачал головой и спросил:

- Ты предлагаешь придумать совершенную модель устройства общества, установить правила игры и заставить людей, обычных людей, соблюдать эти правила?

- Да, что-то в этом роде, - нехотя согласился Григорий.

- Люди - не фигурки на шахматной доске истории, - напомнил я. - Они живые, мыслящие существа.

- Кто говорит о бездумном подчинении? Народ возьмет власть в свои руки. Люди начнут понимать что, зачем и почему происходит. Они уверятся, что всё, что не делается, делается для их блага, в их интересах.

- Обязательно найдутся противники ваших преобразований, - рассуждал я.
 
- Мы их убедим, перевоспитаем.

- Не получится?

- Заставим силой.

- Насилие! Чем тогда твое новое государство лучше прежнего? Что молчишь, Гриша? Нечем крыть?

- Я прав, - упрямо твердил Григорий, по детски переживая поражение в споре.

- Поживем - увидим, - вздохнув, заявил я, но победителем себя не чувствовал.

Сотрясание воздуха словами с недавних пор не приносило мне радости и удовлетворения. Мне казалось, что люди вообще не властны что-либо изменить в ходе истории. Она затягивает их в водоворот каких-то совершенно непредсказуемых событий, совершаемых по чьей-то всевышней воле. Зачем? Почему? Понять невозможно.

Я загасил сигарету, поставил пепельницу на стол, вновь лег в постель, задумался. Молчал и Григорий. Мы погасили лампу, пожелали друг другу спокойной ночи. Не спалось.

- Гриша, ты спишь? – окликнул я.

- Не сплю, - бодрым голосом отозвался Григорий. – Смотри, какая круглая луна. Светит прямо в глаза.

- Занавесь окно.

- Обойдется…

Ночь выдалась ясная, морозная. От недавно  протопленной печи по всей комнате стелился теплый дух. Пахло сигаретным дымом, домашней пылью, ветками калины, развешанными над дверью. Слегка кружилась голова, а перед глазами мелькали железнодорожные пейзажи, которые за долгие девять суток безмерно надоели.

Я думал о неприятностях младшего брата. Интересно, в какую историю он угодил?
Как выпускник корпуса, из личного опыта я знал, что выбор запретных развлечений у кадетов невелик. Первое, что приходит на ум, - пьяный дебош в кабаке или визит в бордель. К вышеперечисленному добавлялись драки с гимназистами в Городском саду, посещение Пискаревки (цирка Пискарева), кража яблок из палисадника возле дома купца Баюшкина. Так было в прошлом веке, девятнадцатом. Двадцатый век расширил круг соблазнов. Как грибы после дождя возникали и разрастались не по дням, а по часам игорные дома, брокерские конторы, синематографы, рестораны и кабаре. Интересно знать, какое из сих злачных мест прельстило во всем примерного Андрея?

Гриша, когда я спросил его об этом, равнодушно поведал мне о том, что злачные места тут не при чем. Андрей и его приятели присутствовали на политическом митинге в новом городском театре, а, по мнению властей, будущим офицерам не пристало интересоваться политикой.

- В данном случае, запрет логичен, - согласился я и с горечью в голосе произнес: - Если бы во время прошедшей кампании общество и армию не будоражила революционная лихорадка, если бы солдаты  и офицеры воевали, а не рассуждали о бессмысленности войны, то мы бы победили, обязательно победили.

- Войну проиграли не солдаты, а бездарное командование. Твой хваленный Куропаткин, например, или Стессель, - неожиданно заявил Гриша.

- Не знаю, - уклончиво ответил я. - Вероятно, ты прав. Все мы далеки от совершенства. Но поверь, каждый из нас делал все, на что способен…

Я убеждал Гришу, а думал о том, что напрасно надеялся отсидеться дома как необитаемом острове, вдали от волнений и неурядиц. У родных свои заботы и интересы.

В окно светила полная луна. Тень от герани падала на пол. Внизу, в горнице монотонно, убаюкивающе тикали ходики. Мяукнув, прошмыгнула кошка и улеглась на Андрюшину кровать.

Я заснул. Во сне я видел войну – бой, грохот орудий, лязг железа и гибель товарищей. Вновь и вновь я переживал миг ранения, когда опрокинутый наземь взрывной волной почувствовал резкую боль в груди, медленно заполняющую весь организм. Позже пришло осознание того, что вот настала и моя очередь покинуть белый свет. Я подумал о том, что смерть на поле боя - достойная смерть. И лишь потом, в лазарете, когда наступила радость пробуждения,  я понял, что всё - таки жив...

Сны были яркими, осязаемыми и реальными. Так повторялось каждую ночь. А днем… Днем я пытался привыкнуть к мирной жизни…

продолжение следует...