Помещение

 Серый сырой потолок с капельками конденсата и язвинами чёрной плесени в левом углу. Полущенная штукатурка пластами нависает над когда-то лакированным, однако, теперь разбитым и занозным полом. За стеной гудят водопроводные трубы. Из-под дверной щели тянет холодом.
 За маленьким окошком, находящимся почти под самым потолком, лысая липа безнадёжно хлещет тонкими ветвями по лицу ноябрьской сырости.
На стене, что напротив железной пружинной кровати, висит засиженное мухами небольшое прямоугольное зеркало, а чуть выше находится радиоточка.
Под  треснувшим умывальником с его похожим на старого грифа заржавелым краном режет ноздри отхожее ведро.
 У стены на две третьих окрашенной в выцвевшую зелёную краску, стоит железная кровать, и ветхая тумбочка. Теперь, особенно ночью, случайные прикосновения к масляному боку этой стены снова стали болезненными: холод словно кинжал.
 Сергея разбудили чьи-то шаги за дверью. Он с опаской высунул из-под ветхого синего пледа свою остриженную голову. Лицо исхудало, под глазами синюшно растекались круги, а скулы стали резко очерчены. Колючая щетина покрывала шею и подбородок. На затылке цвела, горела малиново-пурпурным светом длинная борозда шрама. И казалось, что от этого света по сырому потолку с капельками конденсата бегут еле заметные отблески. Шрам не беспокоил, не болел, однако он действительно светился как фосфор, и Сергею казалось, что через этот шрам он научился видеть то, что было за спиной.
 Ступая босыми ногами по остывшему полу, Сергей подошёл к двери. Там как всегда, в глубине помещений, кто-то разговаривал на непонятном языке, смеялся, скрипели половицы под чьими-то сапогами.
 Сколько времени он здесь, в этих четырёх стенах, Сергей не знал. Но уже очень долго! И уже очень долго он подходит к этой двери, на которой нет ни петель, ни засовов и слушает странные голоса. Он не понимал, каким образом на его тумбочке с точной периодичностью появляется в тарелке остывшая варёная картошка, и наполняется нечистотами отхожее ведро. Не знал так же, куда всё это девается: пропадает еда, высыхает ведро. Сергей уже точно был уверен, что сошёл с ума. Это раньше он, сперва с остервенением, потом с досадой срывал на руках ногти, царапая ненавистные стены и дверь. Теперь же каждое утро безысходно слушал тех, кто за дверью, а потом слушал шипение радиоприемника, который тщетно пытался споймать волну.
 Вот и сегодня, простояв возле двери минут пять, Сергей молча опустился на кровать: «Боже, как я устал!» Он схватил с тумбочки тарелку с картошкой и с силой швырнул её в умывальник. Картофельные ошмётки повисли на раковине, а алюминиевая миска, троекратно подскочив от пола, задрожала у прикрученных кроватных ножек. Сергей упал лицом в собственные ладони, но вскоре почувствовал, что вновь запахло едким запахом из ведра.  «Моё бесконечное безумие…» Он не испытывал никаких физиологических потребностей с того самого момента, как оказался в Помещении.
 Синий плед начал поддаваться: ткань медленно расползалась под пальцами в длинные лоскутки. На стене шипело радио, а за окном под порывами тяжелого дыхания ранней зимы стряхивала с себя иней тонкая липа.
 Сергей подошёл к зеркалу. Он окинул взглядом своё отражение: измождённое лицо с впалыми глазами, шрам, вившийся змеёй через затылок, петлю из синих лоскутков на своей шее. А потом отошёл к противоположной от зеркала стене, поднялся на душку кровати, и привязал другой конец удавки к выходившей под потолком трубе.
 Балансирую на душке, одной рукой упираясь в холодную стену, Сергей ждал сигнала. Сигнала к действию, результатом которого станет конец его помрачению. И вот он: на тумбочке появилась остывающая картошка. Сергея бросило в озноб. За дверью раздались приближающиеся шаги. Непонятные голоса нарастали, они смешались с поступью и шипением приёмника. Но тут среди всей этой кутерьмы Сергей почувствовал запах отхожего места. «Оно!.... Прости, мама!»: Сергей качнулся, в зеркале отразились его неловкие движения. И тут приемник проговорил знакомым голосом: «Сынок!» Сергей замер, и ясно понял, что замерли все посторонние звуки. А приемник продолжал: «Сынок, проснись! Вернись к нам!» Одним движением сорвав петлю, Сергей подскочил к радиоточке и стал жадно вслушиваться в материнский голос: «Дашка уже совсем большая стала! Сыночек, ну, пожалуйста, вернись!»
Сергей почувствовал нестерпимый жар на затылке, а когда он прошёл, понял, что в зеркале видит себя. Нет, не своё отражения, а себя, лежащего на больничной койке, подключенного к аппаратам, с закрытыми глазами и перевязанной головой. Рядом сидела его мать и держала в руках ладонь Сергея. И здесь, в Помещении, Сергей вдруг почувствовал на своей ладони её тепло.
 «Сыночек, миленький, очнись!» Сергей плакал навзрыд, бил руками в отражаемый мир. «Очнись! Сынок!...» Но приемник сухо проговорил: «…Он Вас не слышит! Не плачьте! Кома!»
«Кома?!» - произнёс про себя Сергей. А в это время в зеркале женщина в белом халате подключил к нему какую-то трубку, и через миг здесь, на тумбочке появилась остывшая картошка. «Кома!» - Сергею стало ясно, что это Помещение  - отнюдь не его безумие!
Обессиленный, он рухнул на железную койку.  За дверью вновь раздался гул. Сергей повернулся в ту сторону, и вдруг заметил, что в цельной двери начали проступать петли и засовы.
 «Скорее, врача! С ним что-то происходит!»: завопило радио. В зеркале было видно, что в палату вбегает медперсонал.
***
Дверь в Помещении распахнулась. «На выход!»: проговорил ему твёрдый, спокойный голос.