Гена Босс

                Немного о студенческой жизни

В нашем институте учился студент Геннадий Намлеев по прозвищу Гена Босс. Учился ровно девять лет. Это был феномен. Он оканчивал пятый курс, когда меня, второкурсника, поселили с ним в одну комнату. Кроме нас там жили ещё три студента с  кафедры подземной разработки полезных ископаемых. Они учились в одной группе на четвертом курсе. Итак, в комнате на четверых мы жили впятером. Пятый жил нелегально, и делил со своим земляком односпальную кровать. Гена Босс был на несколько лет старше других пятикурсников. На вид ему было лет двадцать семь – двадцать восемь. Мне тогда было девятнадцать. Говорили, что он в молодости играл за основной состав футбольной команды «Шахтер» из Донецка. Несмотря на теперешний неспортивный образ жизни, он выглядел в меру подтянутым. Это был рассудительный, спокойный, трезвомыслящий взрослый парень, в отличие от всех нас остальных. Шутил редко. Все жилищные вопросы мы всегда решали с учетом его мнения. В общем, время его еще не испортило. Он был настоящий абориген института. Геннадий был свидетелем Новочеркасского бунта 1963 года. Он уже тогда жил в общежитии. Только не в нашем третьем, а в пятом, что стояло напротив. Его отчислили из мехфака по причине неуспеваемости, и он перевелся на наш горно-геологический факультет. Ну и поселился в нашем общежитии. Только одно его увлечение беспокоило всех нас. Но об этом позже.

  С общежитием мне не каждый год везло, потому что семья у нас была не многочисленная, и семейный доход был не настолько низким, чтобы получить место в общаге. В общей сложности половину учебного периода я снимал квартиру.
Но во втором семестре второго курса меня поселили к подземщикам. Если бы это случилось в начале учебного года, то можно было выбирать, с кем поселяться. А в данном случае выделили освободившееся место. Позже на третьем курсе я тоже месяца два жил нелегально. Спали с Тимой Черкесовым на одной кровати в положении «валетом». В этот период я каждодневным трудом и неимоверными усилиями научил Тимофея курить. Сам я втянулся в это зло на полгода раньше. Взял пример с Володи Матвиенко. «Ну, попробуй хоть одну затяжку. Знаешь, как это приятно?!», - уговаривал я Тиму. Так в течение двух-трех месяцев он пристрастился к этой пагубной привычке. Через девять лет я курить бросил, а он так и не смог. Приехал ко мне погостить в Среднюю Азию через пятнадцать лет после окончания института. «Вот же ты негодяй, Вица! Ты почему меня научил, а сам бросил?», - кричал он на меня.

Но вернемся к подземщикам. Стипендию они проедали и пропивали быстрее, чем я. Когда у них деньги заканчивались, я вместе с ними ходил разгружать железнодорожные вагоны на вокзал. К слову сказать, не припоминаю, чтобы хоть однажды Гена Босс был на вагоне. Возможно, возраст не позволял ему этим заниматься. Да и прозвище «Босс» видимо всё-таки к чему-то обязывало. Нелегкая работа, скажу я вам. Хорошо, если допустим, нам предлагали разгрузить вагон с кондитерскими изделиями. Автотранспорт предоставлялся. Загрузили грузовую машину и поехали вместе с грузом в кузове. Привезли в магазин, разгрузили, перенесли. Коробки с печеньем, пряниками, конфетами не тяжелые. Их удобно брать в руки, легко переносить. Иногда нас этой продукцией угощали работники торговли. Студент ведь голоден всегда.

Тяжелей было разгружать мешки с сахаром. Они тяжелые. Зато пока мы этот груз везли в магазин, успевали прямо из мешка с помощью некой узкой вороночки немного отсыпать сахарку в кулёчек, устроенный из газеты. Вечером в общежитии пили очень сладкий чай с хлебом. За эту работу, которая занимала иногда весь световой день, нам выплачивали каждому девять - десять рублей. Стипендия тогда составляла тридцать пять рублей в месяц. Было так, что мы вчетвером разгружаем вагон, а другие товар отвозят. Было и наоборот: мы отвозили.

  Однажды нам поручили разгрузить соль. Её было немного, третья часть вагона. Обещали выплатить по шесть рублей. Но соль слежалась и была твердая как камень. С первых же минут работы выяснилось, что лопатами для сыпучих материалов тут не справиться. Нам принесли ломы и штыковые лопаты. Работа закипела. Через час в вагоне повисла мутная прозрачная взвесь из соляной пыли. На губах, языке, ушах, шее, в глазах и носу – везде ощущалась соль. И вот мы заметили: работа-то кипела, а толку было мало. Соль почти не убавлялась. Во время обеденного перерыва мы пошли к экспедитору и попросили «прибавку к зарплате». Он пришел на вагон, посмотрел, как обстоит дело и согласился прибавить по два рубля. В общем, домой мы ушли затемно. У каждого в кармане лежали восемь рублей денег. Обычно в таких случаях некоторая сумма складывалась в общую денежную кассу. Мы закупали продукты: картошку, сало, макароны, сахар, масло. В общежитии была общая кухня, где можно было приготовить ужин. Гена Босс умел вкусно готовить, когда был в форме.

Как говорил в такие дни один из наших жильцов Володя (имя не точно) Житюк:
 - Ну, всё! Начинается трудовая буржуазная жизнь. – До этого, значит, была только «буржуазная»: питались в столовой, общежитейском буфете или кафе; пили пиво, вино. А теперь начинались трудовые будни. Регулярное посещение занятий. Питание только своей едой, приготовленной на кухне. И трезвый образ жизни. Потому что деньги эти – не стипендия, а кровные, трудовые. Заработанные своими руками. И так вплоть до очередной стипендии.

 Не скажу, что мне пришлось часто разгружать вагоны. Ходил за компанию. Если бы я не согласился, то, во-первых, им пришлось бы искать четвертого напарника. А во-вторых, раз я не иду, значит, у меня есть деньги. И нужно было бы тратиться на весь комнатный коллектив. Не мог же я им сказать: «ребята, давайте я дам вам взаймы», в то время как у нас для питания была общая казна. А угостить их один – два раза это не выход. Много денег у меня никогда не было, и они быстро заканчивались: до стипендии все равно не дотянуть.

Кстати о Житюке. Кафедру подземной разработки несколько десятков лет возглавлял профессор Петр Афанасьевич Махин. Это был профессионал своего дела, которого можно назвать настоящим специалистом. Грамотный был преподаватель. За спиной у него, наверное, было много лет практики. Дожил до девяноста пяти лет. Профессор на занятиях однажды пожурил Житюка о том, что тот не знает один из способов системы разработки подземных пластов: перелопачивание передовым забоем. Произношение у него было специфическое. То ли вятское, то ли иное, не помню. Наши ребята понимали юмор и любили перефразировать некоторые его высказывания. Им нравилось подколоть Житюка и они не гнушались приукрасить слова профессора: «Жа-атюк ху-ужа все-ех! Ничаво ня знаит. Пярлопачивание пярдовым забоем ня знаит!». 
 
Хочется вскользь сказать о тех двух наших жильцах – земляках, которые делили одну кровать на двоих. Имён их, к сожалению, не помню. Благодаря этим ребятам, я научился спать при включенном освещении. Вначале я не мог понять, почему один из них после принятия некоторого количества спиртного, долго не ложился спать. Телевизора  в комнате нет, радиоприемника нет. Книгу не читает. И не спит. Просто сидит за столом и бодрствует.
 - Да ложись ты к чертям спать! – скажет ему кто-то. – Но он сидит и молчит. Потом выяснилось, что если эти двое лягут спать, будучи в состоянии сильного алкогольного опьянения, то кто-то из них может сходить по лёгкому так сказать под себя. Утром оба оказывались в одинаковых условиях. Трусы у обоих мокрые, простынь тоже мокрая. В итоге каждый из них имел моральное право обвинять товарища. Было забавно утром видеть и слышать их взаимные упреки. Но мы-то догадывались, кто виноват. Тот, кто долго не ложился спать. Ожидал, когда протрезвится.

Пару слов о нашем пятом жильце. Кажется, тоже Геннадий. Крупный упитанный парень. Веселый. Жизнерадостный. Чтобы опьянеть, ему нужно было выпить больше, чем другим. Смеялся заразительно и громко. При этом всегда стучал каблуком по полу. Ох, как бы ни ошибиться, но прозвище у него было Гена Паук. Однажды после такого смеха к нам в комнату постучался первокурсник:
 - Кто там? – спросили мы. В дверь робко протискивается паренёк и спрашивает:
 - Звали?
 - А ты кто? – спросил его Гена Паук.
 - Мы под вашей комнатой живем.
 - Пока нет,  – ответил Гена Паук, – мы вашу бдительность проверяем. Когда понадобитесь, мы вам в окошко крикнем. – Парень ушел. Посмеялись, но Босс высказал мнение, что у них там с потолка штукатурка осыпалась.

Конечно, образ жизни, который вели мои старшие товарищи по комнате, я не одобрял и мне он был противен. Вслух, однако, я своё мнение не высказывал. Я не ходил с ними по кафе и забегаловкам. На то были причины. Во-первых, у меня в группе были свои друзья, которые в большинстве своём жили в этом же общежитии. Во-вторых, мы были на два года моложе. В-третьих, мы были студентами другой специальности: открытая разработка месторождений полезных ископаемых.

Если взять студентов нашего факультета только этих двух специальностей и начать сравнивать, то это будет земля и небо. Мы, «открытчики» отличались от них, «подземщиков», не в обиду им будет сказано, более тихим характером, спокойным поведением. Меньше пили и матерились; реже бродили по пивным точкам. Возможно, потому что в этих группах подобрались соответствующие лидеры, на которых равнялись остальные. Костяк из старших ребят.

 Например, у нас были старшие товарищи: Кононов Коля, Подмогильный Саша, Богачев Боря, Абдурагимов Валера, Сумин Вася и другие. Они пришли в институт после службы в армии или из производства. В среднем на три года старше нас. Правда, некоторые пришли уже повторно и попали в нашу группу, после того, как их три года назад временно отчислили, скажем так, за не очень хорошую успеваемость. Они отслужили в армии и вернулись. Поумнели. Нам было, с кого брать пример.

Еще могло быть причиной то, что у нас в группе были две девушки. А это уже ко многому обязывает. У подземщиков же не было ни одной. Чисто мужской коллектив. Нет, конечно, и мы попивали пиво. То же самое вино. Были и у нас случаи, когда после выпитых бутылки пива да стакана вина на брата шли по городу Новочеркасску, и Саша Подмогильный или кто-либо другой, например Петя Коротков, с натуральным удивлением, словно видит это впервые, мог крикнуть, показывая пальцем:
 - Ух, ты! Глянь! Шашлычная!!! – И тогда мы с превеликим удовольствием («вон чего нам не хватало!») заходили туда, выпивали по стаканчику вина и шли дальше. И всё-таки мы были не такие. Да что там говорить! Даже параллельная с нами группа открытчиков сильно отличалась от нашей группы: в их коллективе тоже не было девушек. 
 
Ну, а что касается Гены Босса, то он настойчиво боролся с алкоголизмом. Причем боролся основательно. В такие дни «борьбы» он приходил поздно и, если успевал, то допивал с нашими жильцами по комнате то, что у них оставалось. Начинал где-то с однокурсниками, а заканчивал в общежитии. Иногда попадал к разбитому корыту. Всё выпито и съедено. Вообще эта их традиция имела место в «День студента», то есть когда получали стипендию. И могла продолжаться два-три дня. «Борьба с алкоголизмом» означала на их языке – уничтожать спиртное методом его употребления вовнутрь. Ведь тогда его становится всё меньше и меньше. Железная логика.

Гена Босс был интересный рассказчик. Как много подробностей мы узнали от него о подавленном бунте рабочих электровозостроительного завода! Это был рассказ очевидца так сказать изнутри, а не с официальной точки зрения. Мы узнали, как во время народных волнений на чердаках домов укрывались фотографы и снайперы, чтобы снять зачинщиков. Мы также узнали, что на чердаках других домов скрывались идейные последователи белых казаков и, кто знает? –  может быть, стреляли в тех, кому было приказано разогнать рабочих. Так сказать, «подливали масла в огонь». Он рассказывал, как люди в штатском не выпускали студентов в эти дни из общежития. И как были переполнены в туалетах унитазы при полном отсутствии воды. И как вызывали очевидцев на допросы. И как потом навсегда исчезли некоторые арестованные. В общем, много подробностей, о которых напечатали в прессе уже после распада Союза. Подробности, в которые тогда трудно было поверить.

Кто-то сейчас с удивлением говорит о голодной студенческой жизни. Что мол, родители не помогали? А было ведь по-всякому. И помогали, у кого было чем помочь. К примеру, у Володи Матвиенко всегда были деньги: у него отец работал начальником цеха на цемзаводе в Новоамвросиевке, что в Донецкой области. А вот у родителей нашего Тимофея Черкесова кроме него было ещё восемь братьев и сестер. И когда мы в начале учебного года получали в стипендию за четыре месяца, то он их отправлял по почте домой. Мы в сентябре всегда получали денежное содержание за летние месяцы и сентябрь. Рублей по сто пятьдесят. Да ещё на летней практике зарабатывали. Да ещё в колхозе – рубля по три, правда, не больше. Стипендию нам выплачивали круглый год. Если конечно позволяли полученные на экзаменах оценки. Это был настоящий праздник для советского студента.

После такого праздника один студент, кстати, подземщик, проснулся утром на другом берегу небольшой реки Тузлов, что огибает город далеко за окраиной. Напрашивалось предположение, что он перебрался на другой берег вплавь. Но одежда была сухая. А до ближайшего моста нужно добираться несколько километров. Позже никто из вчерашних компаньонов не смог ему объяснить, как он там оказался. Ему оставалось раздеться, взять в одну руку одежду и переплыть на другой берег. Так что были у нашего брата и сытые дни.

Вспомнилось, как благодаря мне Володя Матвиенко целый семестр получал повышенную стипендию. Когда мы учились на четвертом курсе, нам размер стипендии повысили, и стали её дифференцировать. Получил на экзаменационной сессии все оценки не ниже четвёрок – сорок пять рублей. Сдал все предметы на пятёрки – шестьдесят два рубля. Мы жили на квартире с Володей. Я вечером спрашивал:
- Ты утром идешь на лекцию? – Он мне обязательно встречный вопрос:
- А завтра утром у нас что?
- Политэкономия.
- Не знаю, утром видно будет, проснусь или нет. – Но утром у него вариантов не было. Я его так доставал пробуждением, что он всегда вынужден был вставать и идти в институт вместе со мной. А оценка зависела не только от знаний, но и от регулярности посещений. Если студент немного не дотягивал до пятерки, преподаватель смотрел в журнал посещений. Студенту, который  добросовестно посещал все лекции, да ещё проявил на экзамене неплохие знания, пятерка обеспечена. Надо сказать, что я тогда получил все четверки, а Володя – все пятерки. Это не смотря на то, что я почти каждый вечер занимался, а он в это время мог читать художественные книги или смотреть телевизор. Ему иногда достаточно было послушать лекцию. Разные умственные способности были у студентов. Володя был способный ученик. Ему все предметы давались легко. Ещё в этом деле важную роль могла сыграть первая полученная отметка. Если это пятерка, то можно рассчитывать, что и последующие тоже будут «отлично», только нужно немножко знать предмет. Такова уж психология преподавателя. Он смотрит в зачетную книжку, пока ты отвечаешь, и не хочет портить тебе оценки.

  Немного о питании студента. Мы как-то снимали квартиру впятером. Я спал на одной большой кровати со своим земляком из нашей деревни – Сашей Бондаренко. Он был на курс старше. Сетка кровати была сильно прогнута. Мы постоянно скатывались в середину. Просыпались и отползали на край. Засыпали и это снова повторялось. В общем, сон протекал в постоянной борьбе. Коля Симонов спал на раскладушке. Валера Петров и Юра Лозовой на узких односпальных кроватях. Юра, помню, очень мясо любил. Однажды хозяйка сварила килограмма два мяса. В благодарность за то, что мы ей уголь выгрузили из машины и перенесли вёдрами в сарай. Она предложила:
 - Ребята, там у меня на кухне вареное мясо. Кушайте, сколько хотите. – Мы пошли и половину съели. Юры не было еще из института. Когда он пришел, то сразу же заговорил шепотом:
 - Слушайте, там, у хозяйки в кухне на столе мясо лежит. Я не удержался, немного отъел. Вдруг она заметит?
 - Так ты сначала отъел, а теперь спрашиваешь. Поздно. Но не переживай, это она нам сварила. Мы уголь носили.
 - Да!? Тогда я пошел кушать! – И он один всё доел.

Это жилище не было квартирой. Это был отдельный старый флигель. Коридорчик, большая комната и кухня. На кухне стояла печь, еще там были стол и шкаф. Мы там иногда готовили еду и ужинали. В комнате учились и спали. В нашем флигеле отсутствовал водопровод. Чтобы помыть руки или посуду надо было идти через двор на кухню к хозяйке. Хозяйка, пожилая крепкая бабуля, жила в какой-то времянке с сыном алкоголиком. Она заходила к нам редко. В основном в конце месяца за деньгами. Мы ей платили, если не изменяет память, по двенадцать рублей в месяц. В холодные зимние ночи мы иногда воровали у неё уголь, если нам не хватало установленной суточной нормы – небольшого ведра. Жизнь была спокойная, если не считать периодических посещений нашего жилища её сыном. Трезвого мы его не видели. Даже не знали, как он трезвый выглядит. Ему было лет под сорок. Помню какую-то рваную шапку-ушанку и гнилые неровные зубы, больше ничего. Он приходил сильно пьяный и кричал:
 - Еб - - ый ихний рот! (Причём, слово начиналось с буквы «е» и ударение на второй слог – букву «а»). Всех порешу! Всех в - - бу! – Иногда у него в руке был топор. Иногда кухонный нож. Мы молчали. Вообще-то, во время первого его посещения мы чуть в штаны не наложили. Потом пообвыкли. Когда заряд злости иссякал, он говорил уже спокойнее, но с угрожающей интонацией:
 - Давайте на бутылку, а то выселю! –  Мы всегда упирались, не давали, но он от этого становился злее. Наконец, давали ему трёшку, и он уходил. На водку нужно было два восемьдесят семь. Впоследствии мы всегда имели неприкосновенный запас – три рубля. Потому что если дать больше, сдачи не будет. Потом, когда мы при расчете с хозяйкой удерживали с неё сумму, выданную сыну, она нас ругала. Запрещала это делать впредь. Пыталась убедить, что он очень добрый: «мышь не обидит». Но что мы могли сделать? Топор в руках – это весомый аргумент. Однажды мы ему всё-таки всыпали тумаков. Он ушел без денег. Но, хотя и был вдрызг пьян, всё это потом припомнил, подлец. Долго не приходил, а потом опять явился. «Я весь ваш ихний рот…!» и т. д.

Но речь не о нём; это так, мимоходом. Были у нас на этой квартире и настоящие счастливые студенческие дни. Тем, кто приехал издалека, присылали посылки. Как-то после праздника я привез сало. Много. Саша тоже привез сала. Тоже много. Коле прислали посылку сгущенки. Кто-то ещё привез продукты. В общем, произошла непредвиденная накладка. Если бы эти продукты разделить на части, и давать нам понемногу, хватило бы месяца на два.

Так что сало мы ели не кусочками, а ломтями с хлебом и луком или чесноком. Сгущенное молоко высасывали прямо из банок через два проколотых отверстия. Из одного пьешь, через второе поступает воздух, чтобы свободно вытекало. У каждого была своя банка. Сала было так много, что мы его использовали в качестве горючего материала для растопки печи. Оно помогало разгореться в печи отсыревшим дровам перед тем, как заложить туда уголь. Эх, как оно горело, аж печь гудела! Как оно трещало! А какой при этом выделялся запах! Но если бы кто знал, с каким сожалением мы об этом вспоминали, когда наступали серые дни. Деньги ведь непременно заканчивались, до стипендии еще полмесяца и завтра надо думать, где взять взаймы. «Где же то сало, которое мы сожгли в печи?  Где та сгущенка, которую мы пили и даже банки изнутри хлебом не вымакивали!».

Был еще случай в общежитии. Кто-то привез большущий кусок сала. Ну, прямо огромного размера: сантиметров восемьдесят на двадцать. В каком только ящике его солили? Шкура была такая жесткая, что мы сразу сало с неё срезали. А шкуру поставили в шкафчик, да и забыли про неё.  Как войдёшь в комнату, между дверью и одёжным шкафом был встроен тот узенький шкафчик. Для мусора, что ли, или для обуви. А когда наступил голод, кто-то вспомнил об этой шкуре. Сколько было радости! На ней остался слой сала толщиной в сантиметр. Оно было застаревшим и имело желтоватый цвет. Но нам почему-то казалось очень вкусным. Уж как мы его соскребали, как эту шкуру вылизывали! И хлеб, хлеб. Это было «что-то особенного», как говорят в Одессе.

Если уж говорить о сале, то это была основная пища для тех, кто приехал из сельской местности. Мы с Володей Матвиенко семестра три в разные периоды учебы жили вдвоём на квартире. Учебный год состоит из двух семестров, если кто не знает. И двух экзаменационных сессий, которым предварительно, как правило, сопутствовала зачетная сессия. Так вот просыпаюсь утром. Я всегда просыпался первый.

Он пока спит. Я беру сигарету и сую ему в рот. Практически ещё во сне Володя сразу начинает губами её посасывать, и тут я подношу к ней горящую спичку. Пошел дымок. Вова затянулся и просыпается, сладостно выдыхая из легких дым. Это вместо завтрака. Фу! (Я тогда ещё не курил). Конечно, не каждый день такое происходило. Не все пробуждения начинались с сигареты. Имелись у нас и гантели. Но выжимать их приходилось в положении стоя на коленях, потому что квартира находилась в цокольном этаже полуподвального дома, и  потолок был низкий. У нас на ужин было сало. Мы жарили его на сковороде до такого состояния, что оно становилось воздушным. По мере поджаривания ломтики уменьшались в размере, а жира при этом образовывалось много. Сало, доведенное до такого состояния, было вкусное и нежное: таяло во рту. Кушали его вилками. А когда сало съедали, начинали макать хлеб в жир. Но на такое количество жира нужно было много хлеба. Чтобы это дело поправить, мы жир кушали чайными ложками. Деревня, что вы хотите?!

Немного об общественном питании. Рядом с первым общежитием неподалеку от главного корпуса института находилась студенческая столовая. Два этажа. Там можно было неплохо поесть. Был при столовой хороший буфет. В нем можно было отлично позавтракать. Когда мы с Володей снимали квартиру полуподвального типа где-то за центральным рынком, то по пути в институт заходили в городскую столовую, прозванную в народе «Музыкальная шкатулка». Там стоял музыкальный аппарат, который за пятак крутил пластинку. Первая пара начиналась в 11часов 40 минут. Мы не завтракали и к одиннадцати часам успевали проголодаться основательно. Поэтому завтрак или скорее это уже обед получался такой. Первое и второе блюда по полной порции. Оладьи или сырники, а к ним полстакана сметаны. Стакан томатного сока. И, как-то помню, по бутылке пива. Стоило всё это не больше 1 рубля 35 копеек на каждого. Это всё съедалось, выпивалось и до самого вечера.

Однако закончим разговор о студенческой пище и вернемся к подземщикам. Из всех жильцов нашей комнаты Гена Босс имел большое преимущество: он был дипломантом. Ему нужно было работать над дипломным проектом. Как это легко сказать: «нужно было». Между двумя понятиями «нужно» и «возможно» бывают непреодолимые препятствия, бездонная пропасть. В данном случае этим препятствием была самая  банальная причина: Гена Босс любил вино. Очень оно ему мешало. Мы уже знаем, что он учился девять лет вместо пяти. Его отчислили, но документы оставили на факультете. Он отслужил в армии, потом возвратился и учился; перевелся на другой факультет, затем в разные периоды брал два академических отпуска. Когда меня к нему поселили, он заканчивал это мучение. И мне, как самому молодому жильцу, приходилось по ночам выполнять чертежи на ватмане. Попросили меня. Так и сказали:
 - Молодой, надо Боссу помочь. – И как-то так попросили, что об отказе и вопрос не возник.

В общежитии на каждом этаже существовали «ленинские комнаты». Для приема гостей, индивидуальных занятий. Большая комната, закрывающаяся стеклянными дверями. Там стоял письменный стол. Были стулья. Вот в этой комнате я несколько ночей работал на Гену Босса. Другие ребята из его группы помогали ему с пояснительной запиской. Третьи тоже чертили. Работы было немало. Для меня такой ночной научный труд был впервые. Иногда часам к двум утра я не замечал, что начинаю спать за столом. Руки что-то чертят, а я засыпаю. Через минуту просыпаюсь и с ужасом замечаю, что моя голова лежит на чертеже; какой-то узел запорол и нужно переделывать брак. Утром я шел, как и все студенты в институт и если мог, то дремал на лекции. Кстати сказать, когда мы доросли до ранга дипломантов, нам всем выделили места в общежитии, независимо от семейного положения. И у нас в комнатах жили только пятикурсники.

Время шло. За окном май. Каким-то образом Гена Босс умудрялся периодически посещать кафедру и показывать курирующему преподавателю продвижение дипломной работы. Его накануне никуда не выпускали из общаги, чтобы не попал в неприятную ситуацию.

И вот, наконец, есть долгожданный результат: чертежи закончены, пояснительная записка готова. Теперь её нужно отнести в типографию городской газеты. Там её прошьют, оформят титульный лист, что придаст её надлежащий вид. Этот день мы ждали как праздник. Наконец наши мучения закончились. Всё позади. Восемь или девять листов чертежей самого большого размера А1 и пояснительная записка.

Для того чтобы сдать в прошивку работу, нужно дойти до остановки трамвая, доехать до типографии. Ну и оплатить за работу вперед. Утром дали Гене купюру в три рубля и он ушел прошивать. Прошивка оценивалась рубля в полтора. Гена вернулся в общежитие поздно вечером пьяный. При нём не было ни денег, ни дипломной работы. Этого мы не ожидали. Работа целого коллектива, которую с такими усилиями исполняли в течение двух месяцев, оказалась под угрозой.
 - А ты пояснительную записку сдал? – спрашивают ребята. Гена спокойно оглядел всех нас мутным взглядом с таким выражением, словно видел впервые, отрицательно покачал головой и ответил:
 - Не помню, – затем его взгляд на несколько секунд прояснился, он видимо что-то мучительно пытался вспомнить. Мы все застыли во внимании. В комнате установилась зловещая тишина. Наконец, он вспомнил и сказал:
 - Чао, бамбино, – и лег спать. Дело в том, что в тот год вошла в моду песня замечательной французской певицы Мирей Матье, в которой были слова: «Чао, бамбино, сорри». И у всех у нас на языке вертелось это выражение. Встретили в городе знакомых студентов из другой группы, кричим: «Чао, бамбино!». Прощаемся: «Чао!». И так далее. И вот Босс очень кстати вспомнил.

На следующий день ребята вместе с Боссом пошли по его следам. Он ведь с утра был трезвым и кое-что должен был помнить. Далеко ходить не пришлось. В районе трамвайной остановки находился небольшой торговый центр: магазины, миниатюрный рынок и несколько винных ларьков. В один из них, где работал знакомый продавец, он завернул. Гена не собирался пить. Потому что он шел на ответственное дело. Только хотел разменять трояк, чтобы в типографии было легче рассчитаться. Вначале всё складывалось как нельзя лучше. У продавца были в наличии мелкие деньги, и он разменял Гене трояк. Но за стеклянной витриной прямо на виду стояла открытая бутылка вина (в ларьке давали на розлив), и это непредвиденное обстоятельство отрицательно повлияло на конечный исход запланированного мероприятия. Она его спровоцировала. Гена Босс решил, что от одного стакана вина ничего не случится. Тем более что денег было предостаточно. Стакан вина стоил копеек сорок. Далее всё пошло как по маслу. Выпил, закусил конфеткой. Тут откуда ни возьмись мимо проходили знакомые ребята. И пошло-поехало, завертелось всё. Пошли гулять по городу. О пояснительной записке сразу как-то забылось, не до неё было. Поэтому она к всеобщей радости осталась в ларьке. Только вот какая вышла незадача. Пока они обходили винные ларьки, выяснилось, что у Гены во всех ближайших точках знакомые продавцы. И у них всех есть его, Босса долги. Пришлось рассчитаться.

Теперь ребята не стали рисковать. Они сами отнесли пояснительную записку на прошивку. Не представляю, как Гена Босс защищал свою дипломную работу на комиссии. Но это случилось. Диплом он всё-таки получил.

Это был мой первый опыт пребывания в общежитии, когда находишься в состоянии ежедневного общения с совершенно незнакомыми людьми. Они возрастом старше. У них несколько другие жизненные интересы. Иной образ жизни. Позже, когда жил уже с ребятами из нашей группы, я понял, как всё-таки мне сейчас легко! Всё намного проще. У тех я был «молодой»: приходилось как-то чаще других исполнять обязанности дежурного по комнате. А здесь все на равных. И вагоны больше не разгружал. Взаимоотношения проще. С этими ребятами я был вместе на занятиях. С ними мы ездили каждый сентябрь работать в колхоз. С ними бывали на практике. Здесь зарождалась дружба на многие годы. Теперь, когда минули десятилетия, можно смело сказать – на всю жизнь. Мы с некоторыми из них встречаемся сейчас, спустя сорок лет.

Однако не всё так просто. Эти почти пять месяцев жизни со старшими ребятами не прошли для меня бесследно. Ситуация, с которой я столкнулся впервые, заставила меня пересмотреть свой взгляд на некоторые тонкости жизненных лабиринтов.
 
Вот отдельно взятая личность: индивидуум Гена Босс. Где-то, кажется, у него даже есть ребенок. Но он не может себя держать в руках. Нет силы воли. Он даже свою дипломную работу не может сам написать. Никто ему не навязывал такой образ жизни, далекий от образа строителя социализма (или что мы тогда строили?), которого нам ежедневно преподносили. Принципы справедливости, с моей точки зрения, требовали не помогать ему, а наоборот. Его должны были отчислить из института, выселить из общежития. И это было бы справедливо. Меня так учила школа, так учило общество. «От каждого по способностям, каждому – по его труду». Такие жизненные принципы нам ежедневно трактовали на лекциях в институте. «Это же прописная истина», – думал я. Не хочешь учиться, до свидания. Ведь не случайно все неурядицы происходили именно с Боссом. Они были вызваны его собственной слабостью. Всё зависело от него самого. Нужно было только желание. А если его нет, если ты не можешь вести нормальный образ жизни, если пьёшь вино; сам себе роешь яму, так туда тебе и дорога. И никаких компромиссов! Примерно такое у меня было мировоззрение.

И вот я увидел, как за человека борются его друзья, с моим, между прочим, непосредственным участием. Независимо от его желания, поведения. Без всякой корысти. Просто для того, чтобы вытащить из этого порочного круговорота, в котором он вращался уже девять лет. Чтобы закончил, наконец, учебу, получил диплом, поехал туда, где мог устроиться работать, к семье. Возможно, что-то изменится, и он станет другим человеком. Не может ведь так продолжаться всю жизнь!

Это никогда не обсуждалось. Просто молодые люди делали доброе дело, не задумываясь о том, что из этого получится. После этого я сам переосмыслил свое отношение к таким понятиям как «справедливость», «порядочность». Вот эти ребята, которые пили вино, плохо учились, пропускали занятия; в общем, были не на лучшем счету в группе, на факультете. Эти ребята не дали человеку окончательно опуститься на дно.

Я не знал, как ценится мера их человечности и такое родственное чувство ответственности за своего товарища. Я вообще не знал, как это назвать. Но этим поступком и терпимостью они помогли мне разглядеть те их личные качества, которые характеризуют человека простым и доступным понятием: настоящий друг. Эти парни что-то во мне перевернули. После этого случая я стал по-другому оценивать премудрости жизни: не всё нужно делить на правильное и неправильное; белое и чёрное. Не всегда надо быть категоричным, а возможно и вообще не нужно быть таковым. Бывает в жизни что-то среднее между хорошим и плохим, горьким и сладким.

Жаль, что память человеческая так коротка. Не прошло и сорока лет, а я уже имена не все помню. Все данные о них были в записной книжечке, которую у меня украли в поезде вместе с пиджаком. И даже более близкий мне по духу студент Житюк из города Антрацит, у которого я был приглашенным гостем на свадьбе, теперь для меня так и остался просто Житюком.