Квилидж

«Таращишься» в этот ее магнетический квилидж, как будто тебе там медом намазано. Каким -то особым медом на шалфее, чабреце и липе, который на досуге,  от не хрен делать на выходных, собирал для пыльцового разнотравия средний класс средней Ахтубы.
Ты сгораешь от бессонницы, чадя в потолок,  мацая своими грязными пальцами  чайные и кофейные блюдца во время затеянных ею и разыгранных по ролям церемоний, к которым она успела тайком подготовиться, начитавшись этой такой многой ориентальной околесицы из интернета, от которой у тебя кругом идет твоя бессонная голова, судорожно схватившая какие-то странные слова, чтобы через минуту забыть.
Когда кто- то рубит шоколадный батончик твоего пушистого хвоста по частям- нарезая аккуратными ломтиками для того, чтобы угостить друзей и знакомых, невзирая на страдания и гримасы боли, проявляющиеся на твоем лице, ты бы и тогда не чувствовал себя таким ущербным, как с ней в эти напыщенные динамизмом и обоюдным интересом тематические минуты.
Как мужик, который каждые две минуты думает о сексе, даже не будучи зацикленным, ты каждые две минуты думаешь  о ней. И что время сожрет ее красоту, безжалостно, не принимая никаких гарантий, залога  и поручителей с паспортом и ИНН.
И когда она сделала- да что там сделала- просто облизывала со всех уголков твой член,  и ты подумал: «Вот если бы она была художником, а ее язык- беличьей кисточкой, то сколькими мазками масляной краски можно было бы нарисовать твой член?»
Каждый толчок членом в ее влагалище это как новый методичный штрих- такой как движение рукой с зажатой копеечной монетой, стирающей надпись «сотрите тут» в лотерейном билете. Как что-то конечное, достижимое- результат общего движения. Процесс не ради процесса, но результата- загоревшаяся красная лампочка. Ободряющая музыка победителя, хрустальная сова команде знатоков- спамовое письмо где тебя именуют, не иначе как «Dear…»
(Почему я думаю, как художник, при этом говоря, как сапожник. Художник-сапожник?
Почему мы  с тобой общаемся, как неандертальцы, что Ренессанс прошел мимо нас, куда мы хотели попасть в него как в музей, но пожалели потратить деньги на вход –какую то жалкую сотню и спустили в несколько раз больше не пиво, позабыв о душе. Но потратившись на лихо спущенное потом в унитаз и гамбриническую отрыжку. )
Она  хочет опять получить твое пульсирующее сердце  в розницу. Она не пощадит тебя, она оставит тебя остывать голым без воды, в пустой ванной в которой ты будешь чувствовать только эмалированное чугунное дно и стенки, и когда ты успеешь соскучиться по ней, как кобель будешь выть от одиночества и отдаваться эхом таким гулким, каким невозможно гулким или звучным, как могут отдаваться в твоем сердце, только ее и еще много раз ее шаги, такие подчас невесомые, что тебе кажется, она просто скользит по ковру, преодолевая силу тяжести и сопротивление воздуха, и вальсируя, поворачиваясь, как планета вокруг своей оси, она будет твоим небесным телом и земным началом, от которого ты будешь начинать летоисчисление и чертить от нее все оси координат, перенеся их на бумагу и на прозрачную кальку, как будто ты с ней взаимодействующие гальванические элементы, вырабатываете на пару такое огромное и не поддающееся измерению напряжение.
Она обдает тебя кипятком, тебя, запутавшегося в категориях и сыпящего ненужными фразеологизмами, словоизвержениями, дикой помесью неверно усвоенной и воспринятой терминологии, мешающей заниматься любимым делом и описывать то, что ты по-настоящему ценишь и любишь больше всего.
Переосмысленные сожаления твоей жизни, как развороченные воронкой взрыва- одни комки и камни, комки и камни- в которых ей предстоит расцветь и принести и привнести в войну весну.
Ты поставишь крест на ней, крест своей любви –нервной и раздраженной –ты нарисуешь его на ее нагом и взъерошенном гусиной лапкой кожей теле под трафарет мелком- и это будет означать окончательно сделанный тобой правильный выбор.
Когда тебя накроет студенистой влагой ее хоронящего ненасытность «хватит». Отрезком временных промежутков, спицей велосипеда, изогнувшейся Мёбиусом, чтобы доказать тебе развитие твоих чувств по спирали, от точки до точки, от точки взаимных соприкосновений, до изображений лучших чувств, которые пока еще не изжиты, и которыми ты питаешься как подножным кормом, пытаешься, как бракованными кубиками, конструктором из кубиков, показать тебе кто есть ты, а кто есть она, и что происходит между вами, и собирая слово «бесконечность» из куска разбитых зеркал получается только «п..здец» (и я чувствую, что это не я придумал, а у кого-то услышал из классиков, но нет. Не Андерсена, это точно. Но всегда мысли приходят не в одну только голову- как мысль о создании радио не только Попову, а лампочка- Яблочкову и Эдисону. Так и здесь – я сам своей многотрудной жизнью мысленно допер до этой шутки, что ее можно уже было бы присвоить себе и выдать ее за собственное достижение.- прим.ред.)
Это твои приемы и способы возлежания, ты трясешься в своей профанированной истории как с ситечком, в надежде выудить что –то, что ты можешь использовать в своих книгах, для того, чтобы сделать их более интересными, для твоего самоуважения, чтобы «поторчать лишний раз от своей самости», чтобы показать, что ты можешь синтезировать стихи на воздушной подушке, как лекарство, которое не даст стареть твоим любимым женщинам. Которым ты открываешь новое сознание твоих образов, которым, по легенде,  будут рукоплескать лучшие залы мира, в этом сотканном искусственном мире твоей жизни- среди жара благовоний, среди естественного хлопкового запаха тканей и природного запаха ее тела, в оставленном ею мыльном следе, среди сложных не поддающихся рифмованию слов и повторению образов, ты поймешь-что женщина- именно та нужная проекция, эта ложбинка между грудей, которая делает тебя  именно мужчиной, привлекая твое внимание, отвлекая при этом от всего остального, чтобы ты прилип как насекомое в источающую мед плоть..