Крибле-крабле

Крибле-крабле. Матильда включает радио.

Тонкие сонные нити вечернего джаза проникают в комнату, наполняя ее запахом пьяного шоколадного бара и моя душа начинает подпевать в такт вместе с Матильдой. Мы смотрим друг на друга, глаза в глаза и поем песню про то, как псы дождя носятся по ночному американскому городку в поисках счастья и Матильда показывает мне свои фокусы.
Вот она большая рыба-меч, плавающая у меня под потолком и рассекающая воздух острыми плавниками, вот она - крохотная девочка с зелеными глазными яблоками и волосами из колючей проволоки, вот она - черный чемодан с открытой крышкой, из мрачного чрева которого ввысь поднимается сомнище мыльных пузырей...

Крибле-крабле. Матильда умеет летать.

Вообще-то наша жизнь не так уж и безоблачна и песта событиями как может показаться на первый взгляд и хотя уже полгода у нас с Матильдой есть свой угол в старом бараке и непыльная работенка, поначалу, когда мы только начали скитаться по городам, выяснилось, что Вселенная настроена против нас. Мы бежали от безденежья и голода идущих вслед за нами все годы нашей жизни, но в местах, где живут консерваторы и религиозные фанатики не так-то просто устроиться и найти свой заработок таким бедолагам, как мы с Матильдой.
Ну, посудите сами, кому нужен старый клоун в потертом коричневом костюме и смешной шляпе, глядящий на мир грустным взглядом потускневших голубых глаз, всегда приезжающий в город в сопровождении голубой кошки в малиновую полосочку? В лучшем случае ему позволят  показывать свои номера на базарной площади, где собираются туристы и зеваки, да и то всего пару дней, пока слух о необычных гостях не долетит  до настоятеля ближайшей церкви, а в последствии и до официальных властей.

Так уж и повелось, что мы с Матильдой путешествовали из города в город на протяжении последних двадцати лет, перебиваясь с хлеба на воду и останавливаясь в самых дешевых гостиницах до тех пор пока полгода назад мы не перебрались в городок под названием Бриджстоун, где в первый же день нашего пребывания и выступления на главной площади перед ратушей не получили приглашение от директора местного цирка на участие в вечерних представлениях с гарантией сносного жилья, бесплатной кормежкой и неплохим гонораром.
Так в апреле 1912 года мы с Матильдой, наконец, осели и получили возможность ненадолго расслабиться. Надо сказать, что это было весьма кстати, поскольку я к своим шестидесяти двум годам уже порядком подустал от постоянной нищеты и неурядиц, а Матильде уже много лет нужен был подходящий климат и возможность получать хотя бы полкило вареного тунца в день.

Матильда - очень старая кошка. В августе ей исполнится восемьдесят три года, но несмотря на это она по прежнему стройна, грациозна и ясноглаза, как и пятьдесят лет назад, когда я подростком купил ее за десять долларов у смертельно больного факира из Калькутты на деревенской ярмарке. Никто из жителей нашей деревни не захотел и близко подходить к бедолаге индусу и его голубой кошке в малиновую полосочку, и только я решился приобрести эту красавицу вопреки увещеваниям родни и гневному шепоту верующих соседей, глаголющих о том, что эта кошка есть ни что иное, как плод творения нечистой силы.
Но ко мне эта кошка прикипела в одно мгновение стоило мне только на нее взглянуть. Такого доброго и теплого взгляда мне не дарил ни один даже самый близкий друг и поэтому я, не раздумывая, разбил копилку и купил мою дорогую Матильду, которую тогда по словам индуса звали Ясмин.

- Помни, мальчик, это непростая кошка! - наставлял меня индус, тяжело дыша от своей жуткой сердечной недостаточности. - Она умеет петь на всех языках мира голосом прекрасной девы и превращаться во все, что только пожелаешь. Люби ее крепко, мой маленький друг, и она станет самым близким существом для тебя и будет с тобой до самой твоей смерти, если только ты, предчувствуя свою кончину, не отдашь ее в добрые руки какого-нибудь другого хорошего ребенка, с которым она проживет и его золотые годы.
- А сколько проживет эта кошка? - спросил я, задумчиво глядя в зеленые глаза Ясмин, и факир добродушно улыбнулся:
- Она бессмертна, милый мальчик. В ней заключен мятежный дух богини Шанти и призвание ее в нынешнем воплощении есть - служить человеку и быть его верным другом и помощником. Не обижай Ясмин и она наполнит твою жизнь светом и радостью.
- Хорошо. - сказал я, гладя кошка. - Только я буду звать ее Матильдой, мне не нравится имя Ясмин. Надеюсь, она не против? - спросил я у факира, но тот только развел руками.
- Спроси у нее сам, милый мальчик.
Я перевел взгляд на мою новоявленную Матильду и она, вскарабкавшись по моей рубашке мне на плечи, легла на мою шею, как воротник и запела красивым женским голосом:

                “ Дороги желтая петля
                Ведет меня туда,
                Где ждет хорошая моя
                Заблудшего меня.
                Ей месяц ветреный поет,
                Ей дождь стучит в стекло,
                Ей рыбу носит кашалот
                И под свое крыло
                Берет ее ночной баклан
                И пляшут рыбаки,
                И к ней из дальних жарких стран
                Стремятся мотыльки.”

Крибле-крабле. Так мы с Матильдой живем теперь в Бриджстоуне и по вечерам показываем фокусы в местном цирке за двадцать долларов в неделю. Я, прикупив себе новый костюм и приличную шляпу, катаюсь по арене на одноколесном велосипеде, играю на дудочке веселые песенки, хожу по канату и даже болтаюсь на трапеции, в то время как Матильда летает под куполом цирка, руля хвостом и махая лапами, как бабочка крыльями, под восторженные и испуганные возгласы публики превращается то в танцовщицу арабских танцев в шифоне и блестках, с бирюзовыми глазами и руками-змеями, то в соломенное чудовище с ведром на голове, делающее колесо и самовозгорающееся сиреневым пламенем, то в рой золотых мух, образующих своим жужжащим хаосом слово: “Любовь”, а то в огромную зеленую русалку, на которой я катаюсь  над зрительскими рядами, ныряющую в стакан с хересом и исчезающую в нем под мой возглас: “Але-ап!”

А в конце представления я достаю из старого чемодана концертино и играю печальные песни, а Матильда забирается на табуретку и поет своим красивым голосом о любви на пяти языках, смешно разевая свой розовый кошачий рот. Что я могу сказать? Наконец-то к нам пришла слава.

Крибле-крабле. После представления мы с Матильдой возвращаемся в нашу комнатку в бараке и садимся ужинать за большой потрескавшийся стол на трех ногах. Матильда включает радио и теплые звуки ночного джаза втекают в нашу грустную обитель, где мы едим сардины и картофельный салат с луком, вареный тунец и блинчики с кленовым сиропом, пьем кофе со сливками и даже курим папиросы, а после, чтобы меня повеселить, Матильда показывает мне свои самые сложные и самые интересные фокусы, от которых у меня встают дыбом волосы и пробегают мурашки по телу, а под утро мы засыпаем в большом привязанном к потолку гамаке, укрытые теплым шерстяным пледом.

Чтобы я лучше спал Матильда поет мне колыбельные, а потом и сама засыпает на моей чахлой груди, сложив лапы и зажмурив зеленые глаза. Нам очень хорошо вместе, поскольку за эти пятьдесят лет мы пережили много радостей и горестей, которые очень сближают даже очень чужих и разных людей, а уж человека и кошку тем более. Но не смотря на все это благолепие, я знаю, что ему не суждено протянуться на достаточное для полного счастья время, потому что две недели назад во сне ко мне пришел старый индус-факир и сказал всего одно лишь слово:
- Скоро.
Я не знаю сколько еще продлится моя по сути дела пустая жизнь на этой земле и сколько времени с Матильдой мы еще будем радовать чудесную публику городка Бриджстоун своими выступлениями, и сколько еще будем просто наслаждаться нашей старой дружбой, но на всякий случай я уже присмотрел среди зрителей одного очень симпатичного и доброго мальчика, который приходит на наши представления каждую субботу. Ему восемь лет и его зовут Энди, он сын местной учительницы и пекаря, и именно ему я и намерен передать свою Матильду, когда придет время. Ну, а пока... Пока...

Крибле-крабле. На город опустилась ночь. Представление окончено. Мы дома и Матильда включает радио.