***

Империи планеты часть2

Какая чудненькая весть!
Приятна как рептилия,
но в ней рассказ отнюдь не весь,
как Русь в Россию воплотилася.
Россия и свобода
несовместимы изначально,
как лукоморье и порода,
скалистых гор молчанье.
Ее прородина Дунай,
где ветры с моря с океана,
уже не виделась и в снах,
чужие там народы страны
Дитя  изнеженной Европы.
Европы вечный ученик,
Россия встала, как акрополь,
на стык миров, как стон и крик.
Крик одиночества, крик боли,
стыда, позора, не любви.
В  ней  не свобода, только воля
среди взметнувшейся травы.
Среди  равнин и половодий
сожженных городищ зола,
где  жив лишь волк с своим приплодом,
да рой пчелиный у дупла.
А тут свобода. Слишком громок
клич про свободную Россию.
Скорее независимость короны
от грабежей и ханского насилья.
Как воздух оживляет пламя,
среда для мысли - дивная  свобода.
В ней воля смерч познать, цунами.
Иначе мысль –хотенье сброда.
Но вот беда: в России мыслей
доселе не было, хоть вой.
Там, где-нибудь за Вислой.
Ну, а в России –домострой.
Лишь домострой. Стоглав какой-то,
псалтырь важнейший из наук.
Молись, читай вдали от койки.
Сверяй по ним свой бренный путь.

К распрекрасному слову СВОБОДА
не восприимчивы русские уши,
о ней лишь однажды и мимоходом
напомнил с надеждой несбывшейся Пушкин.

Свободен раб любить царя,
хоть царь тот душегуб и гнусен,
державной яростью горя,
бояр коптил, их вопли были ему музой.
Он образованный садист.
Он первый научил, как изводить сословья.
Чуть что не так - на кол садись,
он первый большевик, палач креста и воли.
Был дед его и мудр и осторожен,
хоть Новгород окоротил он тоже,
чтоб помнил тот, как дважды два,
где Русь и где смазливая Литва.
У внука стал размах  таков,
что в Волхове из мертвяков
порой заторы возникали.               
И помнил Новгород тот гнев веками.
А люд  молил в ответ:
«О, Боже, помилуй грозного царя!»
Менталитет тогда наш стал несложен.
И Сталин знал - снесут и лагеря.

Напугал Иван людишек,
но, страшась сам гнева свыше,
сигануть решил налево,
аж, к английской королеве.
Отказала гордая
самодержцу с ордами.
Такая Англия,
Мудрая, а главное
страной заветной стала
для российских разбойных умников,
кто из родины отсталой
туда рвался спрятаться иль с сумками.

Искала Европа дорогу в Индию.
Англия, тогда еще не первая,
студеные наши моря едва ли видела
с их льдами и заполярными перлами.
Но корабли туда послала,
наказав капитанам быть и послами.
Погибли моряки, замерзли.
Тогда еще не знали радио и морзе.
Никто не поспешил на помощь
из родины далекой,
а, замерзая, разве что и помнишь
очаг родной, да тот любимый локон.
Но был везучий капитан.
На Россию наткнулся случайно.
Он и поведал царю без утайки,
что король их о дружбе с царем мечтает.
Иван, тогда молодой вменяемый,
ласково принял гостей,
грамотами обменялись,
обещал защиту и не оставлять без милостей.
Так встретились народы- антиподы.
Имперские по замыслу судьбы,
холопы деспота и крестники свободы,
но оба воины и кровники борьбы.
Франко - норманов кровь и кельтов
в букете крови англичан.
Да, повезло парням. В таком коктейле
тот самый проходной желанный бал.
Девизом стал для джентльменов
призыв «Умей держать себя!»
и под плитой могильного дольмена
и в своре бешеных собак.
Мы, как носки, формации меняем.
Убыточно. Как здорово зато!
Но джентльмены  шляпы не снимают.
Дурак для них - дурак и золотой.
Столетьями в ходу их «сэр» и «мистер».
От перемен в смятенье наш язык.
Мы, обращаясь, даже с «извините»
долдоним «женщина», «мужик».


На небесах ли, кто напутал,
Иль Русь сошла с ума:   
разбрелась по землям смута-
пытки, злоба, кутерьма.
Ужасались вслед поляки:
«Если так они своих
то какая ждет нас плаха
в наш последний смертный  миг?»
Зря бесстрашные страшились.
Изувечить своего,
содрать кожу, выдрать жилы
в смуту русским «О го-го!»
И царя б в расход иль хуже,
Да, осудит патриарх.
Сколько их царей придушат
превратят в тлетворный прах?
Да, с полдюжины не меньше.
Кого посохом, а то:
«Нате, гады, пулю съешьте,
да умойтесь кислотой».


Был царем негодным  Шуйский.
Развенчали его шустро.
Возгордились, встав с колен.
И отдали царя в плен.
Стойким Шуйский оказался
в польском тягостном плену.
Не слезинки под глазами.
Так навечно и уснул.

Лишь, когда сошла заря
польской вольности и силы,
забрала себе Россия
кости бывшего царя.
У англичан такой же случай.
Правда, тот, да не совсем.
Их враги, cобравшись в тучу,
короля схватили в плен.
Ричард… Что? Известный Ричард,
кого Львиным Сердцем кличут.
так мечом мог рубануть-
всадник пополам и лошадь.
Но не надо дохлых кошек
вешать на меня. Загнул.
Ну, про лошадь. Не базар.
Образ, образность не образа.
Собирали тогда выкуп.
Собирали миром всем.
Что чеченцам дали вы бы,
угоди верховный в плен?
Но ответственность без пробы,
коей так усердно тыкал,
он унес с собой в загробный,
вечный, тихий, мир закрытый.

Народ морской и сухопутный.
Не равноценно их развитие.
Видны морскому из каюты
и Командоры и Гаити.
Наземный видит степь, поля,
что сразу за околицей села.
Там путь торговый для телеги
и мерин в ней гнедой иль пегий.

Англия, морская самая - самая,
славу снискала победителя Испании.
А после побила Голландию.
И даже Францию в Канаде пригладила.
Моря проливы и лагуны,
народы, людоеды скверные,
да ко всему, что есть в подлунном,
был интерес в морской империи.
Тут вспомнить было бы уметно,
что нет у Англии врагов,
у Англии есть только интересы.
За них она и в море и в огонь.

Россия сухопутная держава.
Ей путь к морям, что мясо в пост.
Хоть рати в битвах дрались славно,
те войны все коту под хвост.
Но ей без моря не прожить не выжить,
да и учиться, как без иноземных книжек?
Туда послать? А Годунов направил.
Вернулся кто? Да, не холоп не барин.

И вот под грохот канонады
сражений за испанское наследство
в России делают канаты
для шняв, фрегатов и корветов.
По воле нового царя,
из демократов демократа.
Он не гнушался топора               
и тачку пер, насыпав гравий.
Так флот российский начинался.
И были надобны матросы,
чтоб одолели и торосы,
и немцы с разными чинами.
Ведь ничего в России. Ничего!
Не мастеров, не доков, и не верфей.
Но/кровь из носа!  \ есть же челн,
а остальное- долг и верность,
Откуда реформатор силы брал?
Да там же, из своих холопов.
Так после всесоюзный был аврал,
чтоб черный гриб поднялся близ Европы.
Большевикам цари учителями стали,
подобно им не замышляя зла.
Не зря потом признался Сталин,
что душу русскую познал.

В себе несем мы прошлые века:
дела позор и славу предков.
Позор- в руке трясущейся стакан,
а слава…  слава в наших клетках.   
Наследство прошлого нам Юрьев день
и на него, как острая пародия,
когда и дворянин и чернь
через царя лишь покидали родину.
Никто не знал в стране свободы:
не слуги, не купцы, не знать,
но, что такое НЕСВОБОДА,
лишь предстояло всем узнать.


Ушел царь Петр, как жил, спасая,
не одержав побед заметных на морях,
но сухопутная Россия и морская
теперь звучали не в раздрай в ушах.
И счет победам был открыт,
хотя их счет не счет колосьев.
На гюйсах моряков всего-то три,
как три победы, белые полоски.
Гангут, Чесма и памятный Синоп.
и уж, конечно, помним Ушакова.
Но помним, как и свой любимый флот
топили в Черном снова мы и снова.

Когда в Крыму при Балаклаве
Британия отшлепала Россию,
наш царь, наверное, поплакав,
скончался, передав народ свой сыну.
Был царь тот первым Николаем
в истории не очень досточтимым.
При казнях, говорят, веревки рвались
а после обмишурился и с Крымом.
Такое вот наследство Александру
досталось от ушедшего папаши:
в Крыму- затопленной эскадра,
а крепостных, так тех и не опишешь.

Наполеону кто-то дал совет,
коль крепостное право упразднить                               
мужик французов уж с рассветом
радушно встретит у избы.
Наполеон ответил тогда кратко,
хоть напряженно мира ждал:
«Не может делать император,
что мог когда-то генерал».
Пройдут еще полсотни лет,
получат волю крепостные
и Конституцию Россия
на императорском столе.
На мостовой же его кровь.
Воистину палата дураков.               
Казнить бандитов! Тут все ясно.
Нашли насилу палача.
На всю Россию распрекрасную
лишь одного. И в добрый час!
Не всем казненным повезло.
Четыре раза вешали второго.
А разучиться вешать, что позор?
Уж не судите слишком строго
Повергла казнь в сомнения умы
И Лев Толстой наш возгордившийся кумир
советовал царю прощать, прощать,
дать денег и отправить в США.
У всех заходит ум за разум.
Не разглядел пророк заразы.
Она ж готовилась к прыжку,
и вовсе не в Америку.
Не он один. Ведь круто как!
Уж очень государь и тверд и скор.
Вдруг ждет Россию черный крах?
Нет, хуже. Красный ждал  ее террор.

Всегда не готова к войне,
Полна разгильдяйства среди изобилья,
страна исчезала в огне
и вновь прорастала с окалин и пыли

 
Ржавость, клейменная кожей каленой,
поры, набитые кровью сухой,
юность республики, юность короны
в бой за отечество, в бой!
Смерть  человечья-
судьба человечества.               
Бей безупречно кишечником в штык!
Для верноподданных волей отечества
самые гордые будут кресты.
Смерть перестала
казаться смертельною,
ветры давились на голых костях
и средь фиалок глазницы пестрели
выдранных выжженных отданных глаз.
Гнулись тачанки  на травах колючих
Падало матерно,
жестко «Расстрел!»,
жизнь обновлялась.
Шла революция.
Следом за нею-
чума и пырей.
И несвобода
нежданно- негаданно.
Кто и за что
так подло нагадили?
Не стали богатыми,
а были не бедными
с кровопусканьем,
за что нас сосватали?
Был грех наш велик,
а мы неразумными,
но вспыхнул болид
и сразу все умные?
Выходит, что так,               
иначе зачем бы
нам мир разрушать
до самого неба?
Мысли, как лозунги,
в чугуне пропечатаны,
чтоб без коррозии
жили мечтатели.
и тут без обмана,
без сладостной дури,
как в дошлом романе,-
пришла диктатура.
Как и обещано,
великими велено,
идеи нечаянной
страна стала пленницей.

Кончина находит людей и эпохи.
У революций и войн
есть последние вздохи.
Исчезла и эта чумная эпоха.
Пусть худо и хмуро,
но  все же не плохо.
Вот только была
ее диктатура
не просто свирепой
и не бесплодной.
Ушла, но осталась
ее НЕСВОБОДА.

Самоорганизация у нас
ну, не совру, не наш  Парнас.
«Поищем князя средь варягов…»
«приедет барин, он рассудит…»
С тех пор нам стал, как суд и благо,
то царь, то вождь иль, кто приблудный.
Теперь признайтесь не юля:
тот путь кровавый долгий длинный
прошли бы мы без жесткого вождя,
тот путь до самого Берлина?
Народу нашему Голгофой
под стон, проклятья, слезы, грохот,
под вопль отчаянья «Беда!»
тот путь стал вечным навсегда.
На том пути и палачи и жертвы
добыли искупление и веру,
прощенье обрели на том пути.
С тех пор перед собой и небом стали мы чисты.

Не много войн Россия проиграла.
Ту, Крымскую, японскую одну,
но острова вернула все обратно.
Еще холодную войну.
С холодной странностей полторбы.
Чужим солдатом стала колбаса
и коммунизм, состарившись до гроба,
всех отпустил на вольные хлеба. 
Свободой русским до сих пор
была свобода повидать Европу,
пробить железный тот забор
и поглазеть на гомиков и порно.
Ну, не евреи мы. Евреев всех,      
чтоб вытравить раба, преодолев усталость,
водил в пустынях Моисей
и превратил в упертых либералов.
У них, у либералов, своя погань.
Про слезу ребенка, сколько нудили?
А после приласкали мам огнем,
огнем из танковых орудий.
Им дай свободу, собственность и рынок.
Все сразу, а не как-то там вразброд.
Слова святые, как сметаны крынка,
но вместе все и сразу- перебор.
Уж мы ученые донельзя.
Где нужен век, там век и нужен.
Иначе все затеи бесполезны:
вновь побываем в той же луже.
Мы вороваты. Стыдно, нет ли,
а свое место знай сверчок!

И со свободой разобраться бы безбедно,
не провалившись вновь в известное очко.
Она, свобода, дикий зверь
и приручить его не просто.
Он не награда нам, барьер.
И, дай нам Бог, чтоб оказался всем по росту.

Иль со свободою война? Такое уж не озаботит.
Война-то со свободой, а не против.