Ещё один Бахр Дар. Гл. 19

Глава девятнадцатая

ЕЩЁ  ОДИН  «БАХР ДАР»

    Не успел я отписаться после Ассаба, как получил приглашение в Бахр-Дар (Берег Моря) на церемонию вручения дипломов четвёртому выпуску Политехнического института. Это торжественное событие должно состояться 15 августа 1970 года «в Августейшем Присутствии («in the August Presence») Его Императорского Величества Хайле Селассие I».
И как теперь быть?.. Снова путешествие «по эфиопским провинциям»?.. А ведь как раз подошла пора отправляться в отпуск на родину… И всё-таки разве я мог упустить такой «августейший» шанс – познакомиться с озером, на берегах которого уже в раннем  средневековье, запылали костры… нет-нет, не инквизиции, а  просвещения?!.
    Вспомнился прошлогодний «автопробег» к водопаду Тис-Ысат. Нет, теперь меня интересовал не «Дым огня». И не столько этот современный очаг образования, то бишь бахр-дарский Политехнический, сколько всё ещё дымящиеся здесь, на озёрных берегах, пепелища далёких исторических событий. Их едкий запах, как «дым отечества» (пардон и за это сравнение!), по существу всегда (причём - априори) «сладок и приятен» мне – любителю экзотики не токмо нынешних, но и прошедших времён.
    О действующем с  1963 года бахр-дарском институте уже много писалось, в том числе и в моём журнале. В истории создания этого учебного комплекса на «Берегу моря», в отличие от эпопеи строительства Ассабского нефтезавода, не было ничего героического, если… Если не считать, что «героический»  дар правительства СССР Бахр-Дару (учебный корпус, лаборатории, производственные мастерские, жильё для студентов  и учителей) обошёлся советским людям в 10 млн. эф. долларов, помимо ежегодных расходов на содержание 15 советских преподавателей, а также на пополнение и обновление учебных пособий и оборудования. Побольше бы таких подарков и собственному народу!
   Откровенно говоря, и церемония, на которую я прилетел, была не ахти какая важная ни для журнала «Совиет риэлити», ни для советской прессы. Однако на всякий случай я попросил советского специалиста, бывшего в ранге советника при институтском директоре Ато Бэене Бэкеле, написать  соответствующую статью для АПН. А сам, вооружившись микрофоном, решил потолкаться в толпе участников торжества, дабы наш посол увидел, как я «тружусь».
    - Очень многое нужно сделать, - сказал я Алексею Дмитриевичу. – Видимо, придётся задержаться в Бахр-Даре на денёк-другой…
    - Что-то я Вас в гостинице не видел, – заметил он подозрительно.
    - К сожалению, в Рас-Хоутэле не было мест, - ответил я. – Пришлось поселиться в «Блю-Найле». Вполне приличное заведение.
    Действительная же причина моего «сепаратизма» была иной: мне не хотелось маячить среди своих, дабы не прознали  они о моих планах на тот самый «денёк-другой». В противном случае - не избежать мне новых кривотолков в посольском коллективе и затем, как следствие его бдительности, нового всплеска ярости со стороны уже успокоившихся было недоброжелателей в Москве. О том, что я задумал, поведаю позже. А пока…
    Я с искренним удовольствием расшифровывал магнитофонную запись выступления императора. Конечно, сама  церемония с вручением дипломов 176-ти выпускникам не шла ни в какое сравнение с аналогичным мероприятием на военно-морской базе в Массаве, но речь Хайле Селассие показалась мне любопытной.
    Чуть ли не одна шестая часть этой спокойной, размеренной речи была посвящена благодарности советскому правительству «за полезную и благотворную помощь», а также выражению надежды на дальнейшее сотрудничество, «как всегда, взаимовыгодное (?) для наших двух стран и народов».
    Однако примером для подражания в делах прогресса, с точки зрения императора, должна служить Япония, а в личном плане – не кто иной, как… Фридрих Крупп, «мировой лидер в производстве вооружений». Пример – не из самых удачных, если учесть, что потомки Фридриха запятнали свою фамилию сотрудничеством с гитлеровскими нацистам. И вообще, что могут знать об этом пресловутом Круппе новоиспечённые выпускники «института» с двухгодичным сроком обучения?
    И всё-таки венценосный «Лев племени Иуды» нашёл слова, которые уж точно могли найти отзвук в неискушённых сердцах его молодых подданных.
    «Известно,  что  жизнь  человеческая  –   это   череда  не  только  удовольствий, 
но и  горестей.  В  моменты    испытаний, преодолевая трудности, человек обязан проявлять терпение и выдержку, вопреки всем выпавшим на его долю страданиям. Но бывает и так, что кому-то выпало благо обладать природными дарованиями. Именно такому человеку следует быть особенно сдержанным в удовольствиях и чаще думать о своей общественной полезности, ибо излишние удовольствия, как правило, низвергают в пучину лености. Страшитесь стать её жертвой».
    А ещё Хайле Селассие говорил о роли поколений: «Отцы и деды, отвергая племенные и этнические предрассудки, твёрдо веря, что сила народов – в единстве, трудились в дружбе и согласии во имя того, чтобы передать свою страну нынешнему поколению», которое в свою очередь должно приумножать «многовековое культурное наследие» народов Эфиопии.
Теперь самый раз, поблагодарив императора за отеческие напутствия и полезные умозрения, перейти к разговору об этом самом наследии, в обогащение которого первостепенный вклад внесли поколения…  да, да! – эфиопских монахов и, в частности, монахов местного приозерья.
    С началом  проповеднической деятельности Девяти Святых (5-й в.) стали появляться в Аксумском царстве первые монастыри, а с ними и первые очаги культуры и просвещения. Молодые люди со всех концов страны стремились попасть в монастырские школы, чтобы получить там лучшее по тем временам религиозное образование. Некоторые из них, возвратившись после учёбы в родные места, сами открывали небольшие классы, где обучали детей читать и писать.
    Один из таких пытливых искателей знания, уроженец маленького селения Дэхна, затерявшегося в области Ласта, где-то вблизи горной, строптивой реки Тэкэзе, добрался до монастыря Дэбре-Дамо. Много лет он провёл в трудах и учении на этой знаменитой амбе, стал выдающимся каллиграфом, создателем бесценных манускриптов. Затем по благословению мэмгира (аббата) он ушёл далеко на юг, к озеру Хайк, и там при учреждённом им  островном монастыре св. Стефана открыл школу, вскоре прославившую её основателя – первого акабе сэата  по имени Иясу-Моа. Многие его ученики стали высокочтимыми деятелями Эфиопской церкви. Один из них – Хирута-Амлак основал монастырь в честь того же  св. Стефана, но на другом острове -  острове Дага, омываемого водами на сей раз озера Тана.
Вот и мы добрались до святых мест, которые мне, задержавшемуся в Бахр-Даре «на денёк-другой», непременно хотелось повидать.
    С точки зрения здравомыслящего человека, не отягощённого советско-партийной моралью, в подобном желании нет ничего предосудительного. Но я-то жил среди коммунистов-атеистов - и в их глазах должен был вести себя, «как все». Даже простое человеческое любопытство к этой религиозной теме, не говоря уж о так называемом профессиональном интересе к ней журналиста, - да ещё  советского! – не могло бы не показаться им, по меньшей мере, странным, если не подозрительным. «Надо же! К монахам потянуло!.. Нет, чтоб заниматься тем, для чего за границу послали, а он вместо «пропаганды в стране пребывания» сомнительные экскурсии себе устраивает… Да ещё на государственные деньги!».
Стоп! Всё было за мой, собственный, счёт. Об этом визите в Бахр-Дар я даже не собирался информировать  Москву, ибо заранее знал, что там такую «командировку» не одобрят.
 
    В гостинице предупредили, что посещение островов, «разбросанных по озеру, словно горошины», не такое уж простое дело. Во-первых, паром пересекает озеро - из Горгоры (на севере) в Бахр-Дар (на юге) - только один раз в неделю. Во-вторых, вопрос: причалит ли он к нужному вам острову на обратном пути? Островов-то не менее тридцати!.. В-третьих, кто вернёт вас на «большую землю»? В-четвёртых, островитянам вообще не нравится, когда нарушают их изолированную от мира сего жизнь. В пятых…
    - Наша компания, конечно, может организовать специальную экскурсию, но тогда Вам придется ждать, и неизвестно, как долго. Ведь чтобы отправиться в рейс, нам нужно набрать 25 пассажиров, причём – только мужчин.
    Данное предупреждение исходило на сей раз из уст управляющего компании «Юнайтед Туэринг», к которому я обратился на следующий день, как только император со свитой, а за ним и все гости, в том числе советские, покинули Бахр-Дар.
    - Да, именно мужчин, - подчеркнул Ато Тимкат, мило улыбаясь. – Если Вы не один, Вам не удастся принять участие в путешествии. На острова-монастыри, - пояснил он, - вход существам женского рода категорически воспрещён. Даже курице!
    Всё это меня не устраивало, хотя я и пребывал в единственном числе. Времени было в обрез. И я, конечно, не мог рассчитывать на полномасштабную экскурсию, занимающую четыре, а то и пять часов.
    Выход из положения подсказал мне сам же господин Крещение (именно так переводится слово «тимкат»):
    - Тогда возьмите быстроходный катер. Правда, одному лицу он обойдётся дороговато. Придется оплатить пять мест. Причём каждое стоит 20 долларов в час. Более того, нет абсолютной гарантии, что без предварительной договорённости Вас примут там, куда Вы прибудете. Согласны ли Вы рисковать?..
    - В общем, да, - сказал я упавшим голосом, вытирая вспотевший лоб, будто меня только что вытащили из крестильной купели. – Давайте обсудим… детали… маршрут…

    Острова на озере Тана, овеянные дыханием легенд, хранят много тайн. Говорят, например, что на острове Тана-Черкос Святое семейство делало привал во время бегства в Египет. В доказательство монахи заявляют, что у них хранится ожерелье, забытое Девой Марией. А ещё раньше, возвращаясь из Иерусалима, здесь останавливался Менелик I, сын Соломона и царицы Савской; он даже выстроил замок, где спрятал похищенный из Сионского храма Ковчег Завета; отсюда святыню иудеев перевезли в Аксум только через 600 лет.     Говорят, что св. Фрументий, христианизировавший Эфиопию, оставил на этом острове свой епископский крест как символ победы Христа над евреями… Много, чего говорят.
    С давних времен, - и это уже несомненный факт, -  озёрные острова (впереди остров Дага) служили местом пожизненной ссылки свергнутых правителей и их опальных родственников. Здесь, в монастырской земле,  захоронены и останки ряда прославленных негусов, а также, что вполне возможно, - их нетленные  клады.
Но достоверные сокровища островов - это церкви с настенной живописью чуть ли не 13-го века и древнейшие манускрипты, сохранившиеся, несмотря на опустошительные набеги врагов.
    Владыка Харара имам Ахмед-ибн-Ибрахим (он же – Грань, т. е. Левша) в ходе 30-летней войны с Эфиопией (16-й в.)  разграбил и разрушил почти все главные церкви и монастыри страны. Вот как, по свидетельству одного из арабских приближённых имама, мусульмане вели себя на захваченном ими острове озера Хайк.
 
    «Они тащили золото… бывшие там  в   изобилии  золотые  кресты, книги в золотых переплётах, золотые изваяния идолов. (По мнению враждебных мусульман, христианство с его культом Троицы – это многобожие, а почитание Святых – идолопоклонство).
    …Они тащили также дорогую одежду и ткани… На следующее утро отправили имаму три плота, нагруженные золотом, серебром и шёлком; на каждом борту, рассчитанном на 150 человек, уместилось только пятеро, остальное пространство было занято сокровищами… Плоты совершили подобные рейсы ещё три раза… На следующий день Ахмед поделил добычу». А церковь, в которой после грабителей, жадных до золота, остались лишь пергаментные свитки, мусульмане предали огню.
    Добрался Левша и до острова Галила на севере озера Тана… Но, кажется, остальные озёрные святыни не подверглись разорению; так что какое-то количество эфиопских манускриптов, существовавших до нашествия Граня, с лица земли не исчезло.

    У маленького пирса, выложенного булыжником, меня ожидал повидавший виды мотобот, а на борту - мужчина, тоже не первой молодости; на его жилистом теле контрастно вырисовывались серо-белые шорты и матаб – голубой шнурок вокруг шеи, отличительный знак эфиопских христиан.
    - Тынастэлинь, геточ! (Здравствуйте, господин!)
    - Тынастэлинь, Кэптен! Дыхна? (Здравствуй, Капитан ! Всё хорошо?)
    - Дыхнанэнь! (Очень хорошо!) – приветливо улыбаясь, ответил мой Капитан. Он начал, было, что-то объяснять по-амхарски. Но я прервал его, спросив по-английски, как его зовут.
    - Шиферау, мистер.
    Как вскоре выяснилось, Шиферау знал английский язык не лучше, чем я - амхарский. И мы поняли, что толковых собеседников из нас не получится.
    Он завёл мотор и взялся за руль. Я тоже занялся своим делом: поудобнее уселся на скамье и стал любоваться утренним озером. Отражая голубое небо, его тихие воды покорно блестели под солнцем, которое с каждой минутой становилось всё жарче.
    Следуя примеру полуголого Капитана, я обнажился по пояс и, поскольку у лодки не было тента, рубашкой прикрыл голову и плечи: всё равно не загореть, как… Шиферау.
    Я обозревал водные просторы… Вот поодаль дрейфуют рыбацкие танкуа - копия древнеегипетских лодок, сделанных из связанных стеблей папируса. Я видел их раньше - на альбомных репродукциях с рельефов, что украшают гробницы какой-то династии в Саккаре. Эти лодки с длинным вздернутым  носом имеют дополнительную, съёмную «палубу» (поскольку сквозь днище легко проникает вода). Они не тонут благодаря высокой плавучести папируса.

    Из «бесед» с Шиферау я понял, с божьей помощью, что он из рода потомственных рыбаков и что его предки жили на островах озера, в котором «бузу, бузу фиш» (много-много рыбы).       
    Порой казалось, будто из горячих, пронизанных солнцем испарений выплывают очертания берегов и далёких гор… А где же «серебристая лента» Гыльгэль-Аббая?.. Никаких признаков его течения в озере я так и не заметил.
    Зато наш след за кормой не исчезал, словно боялся оборвать нашу связь с «большой землёй», где укоренялась как-никак современная цивилизация. А мы с Шиферау убегали от нее в объятия «служанки теологии», каковой, по мнению Максима Горького, являлось средневековье. В нашем случае олицетворением этого «мрачного» времени была островная монашеская обитель, куда мы держали курс. Так с кем же вы, «мастера культуры»?..
Подобно голубке с оливковой веткой, пролетела, но – мимо нас, какая-то большая водоплавающая птица. Наверно, и наш Арарат где-то близко… Так и есть!
    Остров Кебран и его спутник Энтонс находятся по соседству с южной оконечностью озера, сравнительно недалеко от Бахр-Дара. Их берега ничем не отличаются от всех других, примыкающих к озеру: где – каменистые, а где – илистые, где – скудная растительность, а где – густые заросли, в основном – бамбука, папируса и тростника.

    Внутренняя территория Кебрана – мелколесье, там за переплетениями зелёных ветвей прячутся миниатюрные хижины, в каждой из которых по одному насельнику. Обитатели тростниковых келий самостоятельно трудятся на своих «приусадебных участках», в садах и огородах. Но, конечно, их главный, подвижнический труд – это молитва, которую они совершают в положенные часы денно и нощно, согласно монастырским правилам. Для общего богослужения они ходят на вершину холма, там церковь Кебран Габриэль.
    Именно туда и привёл меня бородатый священник, обёрнутый в ничем не примечательную  белую шамму. Лишь белый коб (скуфья)  на голове свидетельствовал о его сане.
    Шиферау,  хотя и «приоделся», как и я, перед высадкой на берег, остался возле лодки. Надо заметить, что встретивший нас у причала Абба (Св.Отец) довольно строгим тоном о чём-то долго выговаривал моему Капитану. Думаю, эфиопский батюшка не очень обрадовался уже тогда, когда узрел нас на подходе. Неужели после успешного десантирования на остров, придётся тут же ретироваться?.. Да, наверно, после двухнедельного Успенского поста и всецелого слияния с миром возвышенным не так-то легко сразу, нежданно-негаданно, переходить к мирским делам – к приёму всяких там интуристов… Но что поделаешь, Абба! Такова, знать, воля Архангела Гавриила.       
    Кебран Габриэль – церковь 16-го века, круглая, с каменными стенами грубой кладки и с тростниковой крышей, увенчанной коптским крестом. Священнослужитель, действительно, позволил мне, предварительно снявшему обувь, войти лишь в кенэ-мехлет, первый храмовый круг, где под колоннами из каменных глыб (откуда и как их сюда, в гору, затащили, - одному Богу известно), вероятно, по праздникам местные дэбтары поют священные гимны и пританцовывают под ритмичное треньканье систр, гул барабанов и постукивание посохов.
Внутренние стены храма, полутёмные и запыленные, украшены то ли фресками, то ли наклеенными холстами с изображениями Христа, святых и сцен из библейских историй. Первоначальная настенная живопись была когда-то испорчена ураганом, но обновлена в начале 19-го столетия. Я обратил внимание, что одна часть стены была занавешена.
    - Здесь, под покрывалом, Святая Мария, - объяснил Абба. – Мы укрываем Её из уважения. – И многозначительно добавил:
    - Некоторые монахи, - в данный момент вся братия занята своими молитвенными трудами, - никогда не видели женщин.
    Священнослужитель в заключение нашего марша по циновкам кенэ-мехлета подвёл меня к высокой тумбе, на которой лежал раскрытый пергаментный фолиант довольно хорошей сохранности с акварельной миниатюрой.
    Здесь уместно вспомнить, что кожу для пергамента предварительно высушивают, натянутую на деревянные рамки, затем утончают пемзовой тёркой. Но свитки хранят вовсе не на полках, а подвешенными к потолку (мера против крыс) в специальном помещении.
     - Этому Евангелию более семисот лет, - сказал Абба и повёл меня к выходу. За мной закрылась, конечно же, навсегда тяжёлая дверь, вырезанная из цельного ствола гигантского дерева.
     На прощание старик в кобе опять не удержался, стал снова в чём-то упрекать Капитана в шортах, стоявшего с опущенной головой. Я же поскорее влез в наш спасительный ковчег. И только через пять-десять минут, когда мы уже мчались назад в цивилизацию «Берега моря», меня осенило…
    Помимо значительной суммы, оставленной господину Крещение, который благословил меня на духовный подвиг без предварительной, финансовой, договорённости с братией, я наверное должен был внести свою лепту и в монастырскую казну. И тогда Абба был бы не так строг. Но, увы, даже если бы я вовремя подумал об этом, мне, уже сидевшему на мели, всё равно не удалось бы совершить «жертвоприношение». Отправляясь в «средневековье», я взял с собой единственную оставшуюся у меня ценность - фотокамеру, которой и то  попользовался явно  не в полной мере: Абба был против. Позже в Национальном музее Эфиопии мне удалось найти две репродукции с настенной живописи церкви Кебран Габриэль – «Дева Мария с Младенцем» (17 в.) и «Усекновение головы св. Георгия» (18 в.).               

    Перегретый на солнце, я поспешил в кондиционерную прохладу своего гостиничного номера, заказал скромный ленч, хотел даже вздремнуть, но последнего удовольствия был лишён: меня нашёл Ассефа Дыриба, с которым познакомился на церемонии в институте. Он крутился вокруг меня явно с какой-то целью, говорил о своей любви к «Совиет Риэлити» и к русскому языку, которому, будучи ещё студентом, стал обучаться у русских преподавателей Политехнического. Он окончил институт в прошлом году и теперь работал технологом на бахр-дарской текстильной фабрике. Как выяснилось, Ассефа мечтал продолжить свою учёбу в СССР и надеялся, что я  непременно помогу  ему как постоянному читателю советского журнала. За чашкой кофе у себя в номере я коротко поведал гостю о своем путешествии на остров Кебран.
    - Чтобы увидеть местный монастырь, - заметил Ассефа, - можно было выбрать более простой путь. Час езды на машине на северо-запад от Бахр-Дара до полуострова Загие. Там тоже древняя церковь. И большая монашеская община – три тысячи человек. Они выращивают кофе, сорго…
    Жаль, я вовремя не оценил своё знакомство с этим сообразительным парнем, коренным бахр-дарцем.
    - А рыбаки?.. Это особое племя! – усмехнулся Ассефа. –  Ловят не только нильского окуня и теляпию. Во время  войны с итальянцами они, как в древности, охотились на бегемотов и ели их мясо…
    - Кто-то говорил мне, что бегемотина  довольно вкусна, да и сало этой речной свиньи…
    - Может быть и так, но это же – нечистая пища! Христианам есть её не положено.
    Слышал Ассефа кое-что и о Шиферау, моём Капитане: «Он приехал из Горгоры, знает итальянский язык, но скрывает это, потому что его отец сотрудничал с итальянцами. Так говорят…»
    Мы побродили по центральным улицам Бахр-Дара. Центральные – это те, что появились  после сноса трущоб и превращения кривых улочек в широкие асфальтированные авеню с зелёными насаждениями и даже с неоновыми фонарями.
    Ещё лет пять назад мало кто знал о захолустном Бахр-Даре с 10-тысячным населением, теперь оно выросло втрое. Современный план города, новостройки: дворец императора, комфортабельные отели, кинотеатр,  скотобойня, зерновой рынок, современные жилые здания наконец – всё это во многом заслуга болгарских архитекторов. Они работали здесь по контракту несколько лет и проектировали реконструкцию города, что называется, на широкую ногу, с учётом его быстрого роста.

    Расставаясь с Ассефой, я дал ему свой телефон на тот случай, если он будет в столице, и пообещал подарить ему постоянную бесплатную подписку на мой журнал.
Вечером я долго сидел над своим бахр-дарским дневником. Вспомнился эпизод, происшедший  ещё перед тем, как мне пойти на пристань…

Утро было голубое и тихое.
Папирусная лодка темнела под водой.
Ткачики резвились, по столу прыгая;
Завтрак английский делили со мной.
 
Пёстрые и яркие, как попугайчики,
Чирикали и крошки клевали впопыхах;
За ними бегали солнечные зайчики:
Кто-то шутил с зеркальцем в руках.
 
Я увидел: рядом, за прибрежной зарослью
Сидела девочка, свернувшись калачом;
Позабыв, что нищенка, смело, с шалостью
Стала целовать меня солнечным лучом.

    За ужином в опустевшем ресторане Рас-Хоутэл’а, угощаясь фирменным блюдом - рыбным филе-гриль, я подумал: не пора ли познакомиться и с ночной жизнью города?..
Я отправился в самый большой, если не единственный, ночной бар, который я заприметил во время прогулки с Ассефой, ведь попадали мы и в старые закоулки, а там в ночное время не то что неоновых, никаких фонарей и в помине не было. И только вход в бар призывно подмигивал разноцветными лампочками.
    Длинный прямоугольный зал одноэтажной постройки был освещён таким же электрическим разноцветьем, но только очень слабо. Зато вся атмосфера была чересчур прокурена и к тому же насквозь пронизана оглушающими звуками магнитофона. Эфиопская эстрада, кстати сказать, это чаще всего заунывное, хотя и ритмичное, исключительно мужское, пение (естественно, на амхарском языке) в стиле негритянских блюзов, в туземной аранжировке, с национальным колоритом то есть. Однако…
    Кресла у стойки бара и приземистые столики в зале были заняты. Я сел на один из стульев, которые стояли в ряд вдоль стены, смотрящей на входную дверь. Две бойкие девушки в национальных одеждах тотчас притащили откуда-то столик, а за ним и пару бутылок пива. Скромно отошли на шаг-другой, остановились и, весело обсуждая что-то, стали посматривать в мою сторону.
    По всем правилам подобных заведений, я должен был угостить их – за обслугу. Что я и сделал: налил холодного пенистого «Мелотти» в принесённые ими заранее, лишние фужеры. Они поняли мой жест. Поблагодарив, тотчас присели за мой столик и по-прежнему непринуждённо, часто со смешками, стали щебетать на своём родном языке, время от времени поднимая на меня свои выразительные глазки. О чём говорить с этими милашками?
    У bar-girls, помимо роли официанток с выгодным и для них инструктажем по выколачиванию денег за напитки, есть и другие амплуа. И их игры мне были знакомы. Вежливо кривя улыбочку, я молча подливал им пива, давая понять, что их намерения меня не волнуют. К чести эфиопок из числа подобных девиц будь это сказано: они никогда не навязывают себя, всегда предупредительны, а порой кажутся даже гордячками.
    Перед тем как покинуть их общество, «приятное во всех отношениях», я заказал порцию чистого виски, без содовой. Пока одна из моих «собеседниц» выполняла мой заказ, другая, видимо, чуть охмелев,  всё-таки не выдержала этикет, застенчиво намекнула, что справа в стене есть ещё одна, доселе не замеченная мною, дверь: она вела, пардон. в «святая святых» обители… ночных удовольствий.
    Какие контрасты! Я вспомнил своё утреннее путешествие на остров, где вот уже много веков беспрерывно царит строжайший аскетизм: 250 дней поста в году! А в скоромные дни – ни мяса, ни вина, ни даже молока, ни… чего! Прав император: нужно быть сдержанным в удовольствиях.
    Глотком явно не шотландского виски я завершил своё знакомство с ночным городом. И искренне обрадовался, когда, пройдя по тёмным, безлюдным улочкам, я неожиданно оказался перед вратами, ведущими во двор моей гостиницы. Словно привидение, встретил меня ночной сторож-забэння, укутанный с головы до пят в свои белые одежды. Наверное, он узнал меня, потому как поклонился и произнёс:
    - Эндэмн уаллю, геточ! (Добрый вечер, господин!)
В комнате администратора света не было. Я спросил:
    - Кульф ет но? (Ключ где?)
    - Иши, геточ. Изеа неу. (Да, господин. Он – там) – ответил  забэння, махнув рукой, спрятанной под шалью, в сторону моих апартаментов. Ключ предусмотрительно торчал в двери, выходящей прямо в гостиничный дворик. Какое оригинальное расположение  гостиничных номеров! Очень удобное для любителей ночных похождений.
    Авиабилет на утренний рейс в Аддис-Абебу лежал у меня в кармане, где, кажется, не осталось ни одного быра, то бишь эфиопского доллара. Я знал, что в столичном аэропорту меня встретит мой шофёр, а дома… Кто же ещё? Конечно, Ирина! Наверно уже собрала все вещи в дорогу, в дорогу к настоящему, родному, дому – в Москве.
 
(Продолжение – «Из хроники года Святого Луки». Гл.20)