Юность либерала

 Борька рос баламутом. Хулиганил, учился кое-как, хотя учителя всегда и везде говорили:
–Способный мальчик, но не собранный, не внимательный. Легко отвлекается на посторонние дела. – Какой, к черту, не собранный? Отвлекается, видите ли! Финтят учителя. Надо бы прямо сказать: лентяй, хулиган и наглец. Одним словом, баламут. Да, как ему не быть баламутом – при таких родителях. Отец (как сам Борька говорит) – в первой тройке города. И не по хоккею, а по всей жизни в Ленинграде.  Секретарь горкома! Хоть и не самый верхний, но близко к тому. Мать тоже ездит на служебной «волге» – директор НИИ. Квартира – не квартира, а дворец. Дома– прислуга, у ворот – милицейский пост.

Да он прямо так и говорит:
–На фиг мне ваша учеба? У меня по жизни уже все расписано. Папашка позаботится. Сам директор школы следил, чтобы «мальчика» никто не обижал и чтобы меньше четверки ему оценки не выводили (если по-хорошему, он больше, чем на трояк ни по одному предмету не тянул). Как же, обидишь его, бугая рыжего – кличка у него такая была, которая полностью соответствовала его виду и характеру. Бугая видели? Вот!  Копия, только рыжий и без рогов (пока еще).

Уже с девятого класса все пытался девок щупать. Бугай – бугаем, а знал кого можно, а от кого можно по башке получить, и не только портфелем, но и кирпичом.  А в десятом нашел он себе пару по характеру. Девицу, которая  училась с ним в одном классе – крупнотелую да сиськастую. Беспредельно тупую во всем, что не касалось плотских наслаждений – пожрать или выпить, или еще чего сладенького. А глаза свои бараньи она так красноречиво и выжидательно  пялила на Борьку, словно удивлялась:
– Ну, что же ты тянешь? Извелась я вся и упарилась от твоего воздержания!

Ну и нарвался Борька. Недолго думая (впрочем, чем ему думать то?), он  однажды забаррикадировал Анку (Анка пулеметчица –кличка) в классе, да и стал с нее сдирать все, что надето было. Потерял всяческое соображение. Дал бы команду – сама бы все сняла. А так…Ущерб получился материальный. Но это потом выяснилось. А пока Борька, как увидел ее оголяемые прелести, так остатки мозгов своих и отключил. И, мягко говоря, стал пытаться совершать грубые сексуальные действия. Тем более она и не возражала. А иначе писку и воплей сколько было? А она только: «Ах!» да «Ой!» – да и то, чтобы никто не услышал. То есть согласная была, и даже больше, чем сам Борька.

Но не повезло им – Ни Борьке, ни подруге его Анке. Не успели дело довести до конца. Видно Борька сильно был потрясен красотой ее первозданной, да долго к главному действию приспосабливался. Но только доброжелательные ее подруги очень уж быстро директора привели и тот, взломав двери, происходящее моральное и физическое разложение пресек в корне.

Ошибку допустил директор по неопытности. Ему бы это дело как-нибудь без разглашения провернуть. А тут…Не то, что школа – весь район в курсе. И с такими подробностями, что…Ну, в общем, в зависимости от образованности в столь деликатном вопросе. Короче, факт изнасилования готовы подтвердить десятки доброжелателей, даже те, кого в тот день и в школе не было. И родители Анкины не успокоились на том, что выпороли ее «как Сидорову козу». И стали требовать суда. Мол: «развратник поганый девочку нашу нежную изнасильничал и осквернил. Теперь пусть сидит. Чтоб знал!».
Тут, конечно, Борькин папашка включился:

–Выпороть бы тебя, да не смогу – уж больно здоров стал, как бугай. Вызывают обеих – «насильника» и «жертву» в суд. Типа, на предварительные слушания. И что же граждане судьи выясняют?
Не было! Ничего криминального не было. А была попытка прелюбодеяния, то есть – по согласию, по обоюдному! Ну, конечно, школа - это нехорошо. Но ведь за попытку (по обоюдному согласию) не сажают. А дело-то уже заведено. Чем закрывать? Ну и решили мудрые судьи: заявление переписать, из заявления всякие нехорошие слова типа: домогался, сексуально преследовал, насильничал и т.п. – вымарать. А сформулировать как нанесение материального ущерба в виде непоправимо испорченной одежды (с перечислением приведенных вещей в негодность: платье, бюстгальтер, трусы и еще одна вещь, плюс колготки–одна пара). Виновник наказывается возмещением ущерба пострадавшей, а также мерами общественного порицания.

Борьку, конечно, проработали по комсомольской линии, и даже объявили выговор (без занесения). Ущерб Анке был возмещен с лихвой. Анка стала ходить в школу в абалденном платье далеко не местного покроя,  а для ВСЕХ желающих с готовностью задирала юбку и показывала настоящие французские трусы. При этом с победным видом озиралась на зрителей мужского пола, включая учителей. Что касается Борьки, то это были только цветочки вдоль его жизненной дорожки.


Школу Борька оканчивал  в разгар «периода застоя» – так это время потом стали называть те, для которых в 91 году «лед тронулся» и стало можно ВСЁ. Ну, просто ВСЁ! Была бы фантазия. А какой уровень фантазии мог быть у тех, кто с семилетнего возраста проходил через идеологическую обработку под знаменем Маркса – Ленина (октябрята–пионеры–комсомольцы, кандидаты и члены!). Богатой фантазией владели только такие, как Борька, которые вместе с молоком матери впитывали возможности и другой жизни – той, о которой простые люди (простые пионеры, инженеры, слесари, шахтеры и колхозники) и не догадывались. Которая далеко не для всех, и которая олицетворялась словом «спец» – спец пайки, спец поликлиники, спец дачи, спец санатории… Спец жизнь.

Борька быстро освоил правила тройной морали: в школе, дома и на улице. Отец, почти искренне верующий в святость идей коммунизма, поначалу рассчитывал, что и сын пойдет по его стопам. Когда Борька дорос до комсомольского возраста, отец, «случайно» встретившись в горкоме с директором школы и дежурно поинтересовавшись успехами сына, «между прочим» заметил (дело было еще задолго до Анки):

– Боря обладает несомненными лидерскими способностями. Думаю, Вам следовало бы использовать это на пользу школьной комсомольской ячейки, –наставительно подвел итог беседы секретарь горкома. Директор как-то странно посмотрел на высокопоставленного родителя и, замешкавшись с ответом, выдавил из себя что-то совсем несуразное. Вроде того, что Боря имеет о себе очень высокое мнение и это затрудняет его контакты с рядовыми комсомольцами.  На самом деле, Борька слыл нехорошим человеком. Если уж быть совсем точным – сволочью слыл. Совершал подлости, обижал младших, хамил учителям. Так что вопрос  о продвижении его в комсомольские вожаки имел абсолютно нулевые перспективы и постепенно сам собой отпал.

Ну, а когда случился скандал с Анкой–пулеметчицей, связанный с псевдо сексуальным характером их свидания в забаррикадированном классе и переквалифицированный из изнасилования в «нанесение материального ущерба», стало ясно, что на наследование карьеры отца рассчитывать не приходится. Да и плевать!
Борька никогда не заморачивал свою голову вечными проблемами, типа: «Что делать? Кем быть? Зачем быть?» и вообще – «Быть ли?». Папашка вывезет, папашка пристроит.
После окончания школы Папашка пристроил его в ЛГУ. Звучит дико – в знаменитый ЛГУ! Пристроил! Тем не менее – чего нельзя быку, то  позволительно рыжему бугаю. Выбрали для бугая что полегче – филфак.

Борька в университете быстро нашел компанию по душе: Владика – сына заместителя директора Елисеевского магазина и Кахи – сына директора рынка. Троица на удивление быстро сошлась по всем жизненным позициям. Если Борька был достаточно простым, как в общении, так и в своих желаниях, то Владик – щуплый мальчик интеллигентного вида «косил» под интеллектуала, щеголяя своей начитанностью. Свою жизненную философию определял серией цитат из своего кумира Джека Лондона типа:

–Цель жизни – добыча. Сущность жизни – добыча. Жизнь питается жизнью. Все живое в мире делится на тех, кто ест, и тех, кого едят. И закон этот говорил: ешь, или съедят тебя самого. После таких высказываний у друзей возникла проблема с определением для Владика клички, поскольку его внешний облик никак не соответствовал внутреннему. По внешнему – типичный «ботаник», а по внутреннему – «живодер». Сошлись на Зверологе.
Кахи, на вид скромный юноша, с характерной горской статью и южным темпераметром, на самом деле, был далеко не прост. Происходил из древнего княжеского рода и у себя в Тбилиси получил не только специальное гуманитарное образование (частные уроки французского языка, музыки и живописи), но и прилично окончил (честно!) лучшую в городе школу. К тому же, из всей компании он выделялся рациональным житейским умом и умением «разруливать» сложные ситуации. Кличка Князь к нему пристала вполне органично.

Друзья, первым делом, решили обмыть знакомство. Портвейн три семерки был отвергнут сразу. Похвалившись друг перед другом тугими кошельками, завалились в ресторан. Заказали по взрослому ассортименту –водку и котлеты по-киевски. Князь долго канючил у официанта Хванчкару – любимое вино Сталина, но, в конце концов, согласился на пиво. Конечно, добавили. До «поросячьего визга» дело не дошло – остановились в шаге от оного. Зверолог вырубился, когда еще только первую бутылку допивали. Мудрый Князь налегал на пиво, ну а Борька пил все. Пил и не пьянел. Поначалу. Только морда краснела, и он все больше оправдывал свое прозвище –  Бугай.

Наступил момент, когда Борьке захотелось женщину. Нет, не в том плане. Нежности захотелось. Чтоб обнять податливое в танце женское тело. И не вообще женщину, а миловидную блондинку, сидящую за соседним столиком. Тем более, что она ему строила глазки и даже подмигивала. Так ему показалось.

Борькина попытка изобразить галантное приглашение блондинки на танец закончилось потерей его устойчивости, выразившейся в безобразном падении мордой об столик. Намерения рухнувшего Борьки были неверно истолкованы приятелями блондинки, и это привело к закономерным последствиям. Сначала Борьке набили морду, заодно и подвернувшемуся Зверологу. Затем друзей сдали метрдотелю, который заставил заплатить за битую посуду и испорченную еду у соседей, также как и за свой заказ. После чего метрдотель передал всю компанию вызванной милиции, которая и отвезла друзей на заслуженный отдых в отделение. Пока компанию доставляли к месту ночевки, Зверолог успел отрыгнуть чрезмерно принятое, а затем с чувством исполненного долга – поспать. К моменту ввода его в казенный дом он уже, придя в себя, смог продекламировать:

– Жизнь – неутомимая жажда насыщения, а мир – арена, где живые существа преследуют и поедает друг друга. Арена, где льется кровь, где царит жестокость.
Узников запихнули в «обезьянник». Ну, вы же понимаете, им было все равно где спать. Но гордый Князь – любитель Хванчкары и пива оказался не настолько пьян, чтобы согласиться спать без привычного комфорта. Ему удалось убедить дежурного, что попали они сюда совершенно случайно, поскольку они из «очень-очень» интеллигентных семей:
–Вы знаете, кто мой папа? А Владика? – он не стал корчить из себя партизана и выдал всех: Who is Who – Who is интеллигентные мальчики и Who is  – все остальные. А, говоря о Борькином папашке, только приложил палец к губам: –Т-с-с, даже произносить нельзя!
Милиционеры у нас во все временны были людьми смышлеными.  Несостоявшихся арестантов вскоре развезли на вызванных персональных машинах по домам – баиньки. Удалось договориться, чтобы и в деканат не сообщали.

Однако бравая троица с этого момента попала в черные списки. Неофициально. Их, конечно, не трогали, но…Опекали, одним словом. На всякий случай. Как бы чего…Никто из них, конечно, об этом не знал.
После этого случая друзья стали избегать ресторанов:
– Да ну его на фиг. Неуютно там. И не повеселиться, и не потанцевать. И публика какая-то недружелюбная, – так сформулировал общее мнение Борька. А в это время как раз пошла мода на всякого рода кафе. Кроме кафе–мороженых с шампанским, ликерами и коньяком в городе открывались тематические кафе: молодежные, музыкальные, поэтические. Отдыхай себе, на здоровье. Хочешь – пей качественные напитки, хочешь – девочек «кадри». Очень быстро обнаружилось, что выделяемых родителями «карманных» денег стало не хватать. Много уходило «на девочек». Да и одеваться нужно было так, чтобы соответствовать. Американские джинсы (Lee), белоснежные нейлоновые рубашки, кожаный пиджак, галстучки, носочки. Мода менялась быстро – то белые носки, то красные, то разноцветные. То же с галстуками – то широкие с пальмами, да заморскими красавицами, то узкие (селедочки), то какие-то шнурочки. Финансовые дела поправились после того, как Каха познакомился со своим земляком со странным именем Гоген.

Гоген состоял в бригадирах «точки», обслуживающей «Березку». Не понятно? В то время о «Березках» знали все, о бригадирах – только узкий круг. Напомним для молодого поколения: сеть специальных магазинов «Березка» («Каштан», «Альбатрос» и им подобные) возникли в середине шестидесятых (вместе с «шестидесятниками») и тихо прекратили свое существование почти одновременно с Советским Союзом.
Эти «чудо–магазины» были организованы для отечественных граждан, работающих за границей. Таким гражданам на руки выдавались сущие крохи в валюте страны пребывания — в основном, на пропитание. Вся прочая заработанная валюта зачислялась на банковский счет. А по возвращении домой деньги конвертировались в чеки Внешпосылторга по официальному курсу примерно 60 копеек за доллар США.

В «Березке» за эти чеки можно было купить все, что для рядовых граждан составляло предел мечтаний. Фирменные джинсы и кроссовки, финские женские сапоги и германские мужские туфли, жевательная резинка, и даже баночное пиво! За чеки можно было купить многое. Но не все. К примеру, кооперативную квартиру нужно было покупать только за обычные советские рубли. Почему? Один из парадоксов советского образа жизни времен «застоя». Чеки к рублям котировались по «уличному» курсу от 1:2 до 1:3. Возле чековых магазинов сложилась сеть перекупщиков. Бизнес был поставлен на широкую ногу. Чеки покупались по курсу 1:2, а продавались гостям из Закавказских республик по – 1:3. Это была настоящая «золотая жила». Рынок купли и продажи чеков был четко организован. У него были и свои бригадиры, прикрываемые милицескими "крышами". Ведь валютные операции считались незаконными и тянули не менее 6 лет лишения свободы. Бригадир за свои услуги брал 25%. Но и его рядовые не оставались в накладе – две-три сотни за день набегали, а это соответствовало месячной зарплате заведующего научной лабораторией или офицера в звании майора.

Бригадиры входили в клуб подпольных миллионеров. Иногда кто-то неизвестный открывал военные действия, целью которых было смещение одного бригадира, для того, чтобы поставить на его место другого. Вопрос решался на уровне «конторы» (снисходительное название КГБ).
Наша троица активно включилась в работу бригады Гогена, по очереди распределяя между собой обязанности отсидки в университете и время на разработку золотой жилы.
Как ни странно, дружная команда почти безболезненно проскочила первую сессию. Борька стабильно прошел все зачеты и экзамены на твердые тройки. Князь, удивив всех, сдал сессию без троек. Одному Зверологу пришлось дважды пересдавать марксизм, но в университете он удержался.

Борьку с Князем неожиданно накрыли в марте. Неожиданно, потому, что об облавах Гоген всегда предупреждал заранее. А тут к Князю подошла женщина, по виду похожая на цыганку, и предложила купить у него большую сумму чеков. У него с собой столько не было, и он позвал Борьку. Пока торговались, подлетели две черные «волги», коммерсантов распихали по машинам и под вой сирен доставили, куда следует. Борька сразу смекнул: черные «волги» – это серьезно, «контора».

Так и оказалось. Все вещи, всё, что было в карманах, забрали. Позвонить не дали. Обвинение: валютные операции в особо крупных размерах. Плюс по предварительному сговору – участие в банде. Расстрел или пожизненное. Борьке стало дурно настолько, что он тут же описался. Говорить он не мог, да и не знал, что следует говорить. Сообразил попросить ручку, бумагу и дрожащими пальцами написал фамилию и номер телефона отца.
Следователь с его листком ушел и долго не появлялся. Потом Борькина жизнь вступила в какую-то нереальную фазу, состоящую из калейдоскопа странных эпизодов, прерываемых сном или провалами памяти, похожими на сон. Память зафиксировала отдельные фрагменты. Орущий отец, плачущая мать. Признательные показания с покаяниями. Показания на Гогена, как организатора подпольной группы валютных спекулянтов. И подписи под стандартными формулировками: содействовать, сотрудничать, не разглашать. Потом Борьку упекли в какое-то закрытое учреждение, в котором его весь день заставляли разговаривать на английском с такими же рекрутами, как и он сам. Всего их было пятеро. Общаться между собой времени не было: учеба, прерываемая километровыми пробежками, еда, сон. У каждого своя комната.

Кормили нормально – почти так, как Борька и привык питаться. А вот со сном похуже. Армейская система: в шесть подъем, в одиннадцать отбой. Плюс один час на дневной послеобеденный сон. Плохо успевающих наказывали лишением выходного. На выходной вывозили на огромную лесную поляну с конюшнями, где занимались верховой ездой, чистили коней и конюшни. Контакты между учениками исключались – общение только с инструкторами.
Вернулся домой Борька только через полгода. Исхудавший, замордованный дисциплиной и английским до такой степени, что с трудом мог разговаривать на русском. Даже матерные слова забыл.
Но это было только начало. Если бы он знал, что ему предстоит в самые ближайшие дни…

А в самые ближайшие дни появилась заметка в "Комсомольской правде"  - "Золотоикатели из под "Березки". Про Гогена и его команду. И про Борьку, который "потерял комсомольскую честь". Потом была показательная порка на комсомольском собрании и возмущенные бывшие товарищи блистали стандартным красноречием: "Мы ему верили, а он за тряпки готов самое дорогое продать...", "таких не берут в разведку...", "поганой метлой вымести..." Одним словом - отчислили. За моральное разложение. Не прошло и недели, как Борька был приглашен по неизвестному адресу (было приказано тут же забыть), где его встретила довольно молодая пара и в очень дружеской обстановке состоялась беседа.
Продолжение следует...