Змей Горыныч

На прилавке в картонных гнездах лежали яйца, а рядышком на металлических шпажках были прикреплены ярлычки: «Столовое» - по тридцать пять рублей, «Диетическое» - по сорок, «деревенское» - по сорок два и «Богатырское» - по сорок пять. Петрович восхитился размером и названием и взял два десятка «Богатырских».

Дома он прошел на кухню, положил полиэтиленовый пакет с яйцами на стол и развязал его. Здесь Петровича уже ждали: жена Валентина – поскольку ей нужны были его покупки, чтобы приготовить ужин; внучка Настя – из-за обещанных чупа-чупсов; приятель Колян – в нетерпении, потому что пиво степлится; волнистый попугай Жорик – совершенно бескорыстно.

Валентина разбила шесть яиц о край сковороды, в которой плевалось и шипело сало, и поведала, что желтков – четырнадцать, а значит, в каждом яйце – по два желтка, а в иных – и по три. Все изумились, а Жорик сел на пакет, поклевывал осторожно одно из яиц и смотрел на публику осуждающе.

Потом ели яичницу – все, кроме Жорика, который улетел к себе в клетку демонстрировать приверженность вегетарианству, пили – кто – чай, а кто – пиво; болтали ни о чем и обо всем сразу. Зашел разговор и о многожелтковых яйцах: что будет, если подложить их наседке? Колян, как специалист, сказал, что ничего путного не будет – во-первых, потому, что яйца неоплодотворенные, а во-вторых, потому, что и прежде такое делалось, но безрезультатно. Настя высказала предположение, что два цыпленка в одной скорлупе подерутся до смерти, особенно если петушки, а Валентина, напротив, сказала, что раньше таких кур многоголовых наверняка втихаря выращивали, потому что прежде в любой столовке на две куриных ноги приходилось в среднем три куриных же шеи.

Потом мужики дымили на балконе, Валентина смотрела вполглаза телевизор, Жорик дремал на жердочке. Никто и не заметил, что из холодильника пропали три яйца – самых здоровенных, и что Настя, вместо того, чтобы, как обычно, воспитывать компьютерных кукол, запулилась в интернет, вооружившись блокнотиком, а потом о чем-то недолго шепталась с Коляном.

На следующий день произошли такие события:

- в старую коробку от обуви, наполненную ватой, Настя засунула терморегулятор от аквариума, который когда-то был, да потом надоел, а рыб скосила неведомая зараза;

- Жорик остался без поилки, потому что поилка была пристроена к той же коробке, а взамен попугай получил ванночку с водой;

- в коробку были уложены яйца, а вечером ненадолго зашел Колян и ткнул каждое в скорлупу тоненькой иголочкой шприца, причем никто, кроме Насти и попугая, об этом не узнал, хотя Жорик и пытался по-своему наябедничать;

- коробка была поставлена под кровать, вилка от терморегулятора воткнута в розетку возле пола, так что ни Петрович, ни Валентина ничего не заметили.

Поразительно, насколько ненаблюдательны и беспечны люди – Петрович, который уже не раз попадал впросак с безответственными опытами Коляна, наверняка бы поостерегся, коли знал бы о коробке. Колян когда-то был причастен к разведению гигантских тараканов, все еще помнили вылупившихся от Жорика гибридов с плюшевой мышью, а тигр-шарпей, полгода назад живший у Петровича и Валентины, совсем недавно был продан в зоопарк за то, что изодрал когтями всю мебель в доме. Тигр-то точно был делом рук Коляна, а насчет Жорика и мыши он не сознавался – но кто еще мог втравить благонравную птицу в такое дело?

Прошло двадцать два дня, в течение которых Настя переворачивала яйца, иногда отключала регулятор, подливала воды в поилку и, когда приходил Колян, шепталась с ним, причем чаще всего звучало противное слово «партеногенез». Под утро последнего дня из-под скорлупы раздалось пулеметное «тук-тук-тук», Жорик пронзительно заверещал, а Настя проснулась и достала коробку из-под кровати. Одно яйцо треснуло, в скорлупе пробилось отверстие, а из него высунулась мокрая голова на тощей шейке. Противная, надо сказать, голова – но птенцы и бывают противными, пока не обсохнут, как, впрочем, и люди. А что, есть же такие, что всю жизнь не просыхают – разве они вызывают у кого-то симпатию?

Настя осторожно разломила скорлупу, и птенец вывалился на вату. Был он тощий, с пупырчатой розовой кожей, с несоразмерно большими когтистыми лапками, длинным, похожим на крысиный, хвостиком и задранными кверху голыми крыльями. А еще у него было три головы.

Жорик заорал так азартно, что пришла Валентина. «Ой, какие птенчики!» - умилилась она. «Это откуда?» Насте пришлось признаваться: это – трехжелтковые однояйцовые сиамские цыплята.

Пока искали настольную лампу, чтобы обсушить птенца, пока думали, чем кормить чудо трехголовое, чудо это сожрало оставшиеся яйца со скорлупой и задремало с раздувшимся пузом.

Позвонили Коляну. Тот пообещал скоро быть и дал указания: согревать, напоить, руками не лапать. Жрать не давать до его прихода.

Выполнить последнее указание не удалось: когда Настя отошла от телефона, то обнаружила, что Пузан (так она уже окрестила новорожденного) слопал ее чипсы, а теперь сидел, вцепившись в прутья Жориковой клетки и тянулся всеми тремя головами к птице. «Дурррак!» - орал ему Жорик. «Дурак» - меланхолично и очень красиво, на три голоса по терциям, подтверждал Пузан, не прекращая осады.

Настя вцепилась в Пузана, пытаясь оторвать его от клетки. Пузан цапнул ее за палец – оказывается, у него были зубы! «Ба, он кусается!» - захныкала Настя. Прибежавшая на шум Валентина тоже была укушена. Чипсы и два яйца явно пошли Пузану впрок: за какой-то час он вырос почти вдвое. Тварь кое-как посадили в птичью клетку, а Жорик получил временную свободу с привилегией гадить с плафона на письменный стол. Пузан сидел, нахохлясь, и жалобно бурчал в три глотки.

От шума проснулся Петрович, любивший в выходной покемарить подольше. Он глядел на трехголовое создание и озадаченно тер то плешинку, то подбородок. Наконец, и Колян заявился – с фотоаппаратом и большой картонной коробкой.

Колян глянул на Пузана и сходу начал просвещать публику. По его словам выходило, что все позвоночные рождаются от большой и чистой любви, кроме некоторых рыб, которые из женского шовинизма плодятся сами по себе, не выходя замуж и совершенно непорочно, и называется это партеногенез. Некоторые амфибии иногда можно заставить вылупиться из неоплодотворенной икры, раздражая зародыши специальными химикатами, а с пицами такого проделать никому еще не удавалось. Правда он, Колян, занимался последнее время клонированием рептилий, и реактивы, избыток которых у него был, применил для выведения цыплят, но на успех особо не рассчитывал. Вот потому у Пузана явные признаки змеюки: зубы, хвост… Но крылья откуда? И почему ему не мешают три головы?

Тварь в клетке начала беспокоиться, явно намекая, что пора бы от слов перейти к обеду. Из холодильника извлекли мороженую овощную смесь, сардельки и пачку творога, чтобы определить, что Пузану надо. Тот сожрал творог и сардельки и потребовал добавки. В жертву науке пошел мороженый минтай, который был съеден с особым удовольствием. Наконец, чудо наелось и завалилось на бок, вздохнуло и сыто рыгнуло. Смрад был неописуемый, как будто рядом в лужу бросили изрядную кучу карбида. Петрович немедленно отреагировал:  это же чистый фосфин! Как бы не самовоспламенился!

Колян добавил: «Вот он, фосфор из рыбы. А что, может, он и взаправду огнем дыхнуть может?»

Валентину перспектива жить в одной квартире с Пузаном явно расстроила. Во-первых, жрет, так что не прокормить; во-вторых, кусается; в-третьих, воняет и может учинить пожар. Были еще и в-четвертых, и в- пятых… и вообще, может, он из Красной книги, или ядовитый.

Решили отложить решение до утра. Настю и Жорика переселили на ночь в комнату к Валентине и Петровичу, рядом с клеткой, где сидел Пузан, поставили детскую ванночку для купания, наполненную водой – на случай пожара. Окно распахнули настежь, благо что летняя погода позволяла. 

Через неделю Пузан достиг размеров хорошего индюка, покрылся то ли перьями, то ли чешуей – переливчатой, с сизо-радужным отливом, каркал противным тенорком, доводя Жорика до нервного исступления и все время требовал жрать. Крылья у него вытянулись, кожистая перепонка на них тоже обросла чешуей. Пузан время от времени пытался махать крыльями, разметая из клетки, в которую едва помещался, мусор по всей комнате. А еще его головы постоянно разговаривали друг с другом, и речь эта, поначалу невнятная, становилась вполне осмысленной.

Настя по старой привычке оставляла в комнате, где теперь жил Пузан, включенный телевизор. Когда Валентина в очередной раз пришла кормить Пузана и спросила: «Чего бы тебе дать, тварь ненасытная?» - Пузан заорал по обыкновению, на три голоса: «Кнорр – вкусен и скор! Не тормози, сникерсни! Биг-мак – только так!»

Еще тремя днями позже, когда Колян пришел проведать Пузана, Валентина расплакалась: мало того, что змеюка крылатая сжирает всю зарплату, так теперь еще и в клетке не умещается, орет целыми днями хором, а еще увидела по телику «Парк юрского периода» и теперь спрашивает – где это - Коста-Рика.

Колян пообещал что-нибудь придумать и сказал, что зря зверушку назвали Пузаном, потому что она – девочка, так всегда при партеногенезе получается.
Кончилось все на следующий день и очень хорошо: приехали по Коляновой наводке из Союза кинематографистов и забрали Пузю (так ее переименовали) на Мосфильм, участвовать в съемках фильма «Никита-кожемяка и Чудище поганое», вы слышали – его Михалков ставит и сам главную роль исполняет? Между прочим, Никиту-то чудище по сценарию сожрать должно.

А Петрович теперь покупает только «Столовые» второй категории по тридцать пять – из них точно уж никто не выведется.

***
Дело происходит чуть южнее Москвы. На берегу Пахры, изображающей легендарную речку Смородину, под калиновым кустом из ольхи сидит Пузя. Она снова подросла и размером не уступает джипу Главного. Пузя привязана за ногу к стальному колу, врытому в землю. На трех ее головах чудом держатся (приклеены, что ли?) нелепые зубастые короны. Пузя скучает и не выглядит счастливой. Ей нездоровится: радужные чешуи потеряли блеск, местами топорщатся. Когда она движется, видно, что одно крыло приволакивается.

Если у вас был бы вертолет, то с высоты вы углядели бы стоящие безо всякого порядка палатки у леса, примыкающего к реке, автобус, несколько бортовых машин со съемочным оборудованием, красный пожарный щит и рядом с ним - пожарный автомобиль. Поле вытоптано; там и сям тянутся тропинки, веером уходящие в сторону деревни. Наверное, в ней набрали и статистов. Сейчас статисты в одеждах, которые, по мнению режиссера, носили ополченцы в средневековой Руси, галдят, прижимаясь к тенистым кустам.

Из мегафона доносится:
- Еще один такой дубль, и всех разгоню к чертовой матери! Бюджет сожрали, а дело стоит! Быстро приготовились! Эй, придурок на заднем плане, почему с сигаретой в кадр лезешь? Кто бросил велосипед? Идиоты! Операторы готовы?

- Готовы!

- Дубль восьмой: бой у реки Смородины.

Щелкает хлопушка. Статисты изображают засадный полк, стоящий почему-то на виду. Главный, в шлеме, похожем на луковицу, красных остроносых сапогах с высокими каблуками, неуклюже трюхает  к Пузе. Он размахивает деревянным мечом и бердышом, подпрыгивает и издает воинственные крики. Пузя лениво отмахивается от него головами, пускает из пастей струи желтого пламени. Дым уходит вверх кольцами.
Главный, войдя в раж, нечаянно задевает одну из голов древком бердыша. Пузя начинает громко хныкать: «Мама, меня дядька обижает!»

Неожиданно со стороны леса на поле и реку наползает тень, раздается глухое буханье, как от работающего копра. Несколькими порывами ветра валит треноги со съемочной техникой. Народ разбегается, Главный приседает, прикрывая голову руками.

Трехголовая тварь, подминая под себя брошенное барахло, садится на поле Она тормозит, бороздя дерн когтями размером с лемех плуга. Раздается оглушительное трехголосье: «Деточка! Сейчас тебя мамочка заберет!»

Тварь в одно касание перекусывает кол, к которому привязана Пузя, и взлетает. За ней летит Пузя, со средней шеи свисает обрывок цепи. Мамаша на ходу поворачивает все три головы и выплевывает, как из ракетных сопел, потоки почти бесцветного огня. Пожарная машина мгновенно превращается в факел. 

Еще какое-то время над съемочной площадкой кружатся пыль и мусор, вдали слышатся хлопки крыльев, как будто кто-то вытряхивает пыль из огромных одеял. Народ потихоньку начинает приходить в себя. Главный снова орет в мегафон:

- Это Данелия, гаденыш, подослал! Операторы! Кто успел заснять сцену кражи реквизита? Статисты, у вас же всех фотоаппараты и телефоны, кто успел задокументировать? Никто? Идиоты! Всех уволю!